От автора

Все персонажи и события, описанные в этой книге, включая

регулярное появление советских подводных лодок у берегов

Швеции, Англии, Италии, США и т.д., являются чистым

вымыслом автора, что подтверждается многолетней

миролюбивой политикой Советского Союза во всех частях нашей

планеты.

Автор подтверждает, что эпизодическое проникновение

советских атомных подводных лодок в территориальные воды

западных стран вызвано чистым любопытством советских

моряков к новинкам в европейской одежде, парфюмерии и

цветоводстве и не имеет никакого отношения к военным целям.

Нью-Йорк, 1983 год

Часть первая

Чужое лицо

Плавать по морям необходимо, жить не так уж необходимо.

Пословица древних греков

1

– Ваша фамилия Ставинский? Роман Ставинский?

– Да.

– Вы получили американское гражданство?

– Да. Два месяца назад.

– Но вы тоскуете по России?

Ставинский посмотрел им в глаза. И усмехнулся. В конце концов,

ему уже наплевать, что о нем думают в CIA. Решительно

наплевать. Он живет в этой дыре уже четыре года, и кому какое

дело, о чем он тут тоскует. Он уже американец, полноправный

американец, и плевать ему на CIA.

– Да, я тоскую по России, – сказал он с вызовом. – Ну и что?

веер фотографий. На первых – он, Роман Ставинский, в фас и

полупрофиль (Ставинский узнал те свои фотографии, которые

он сделал для получения американского гражданства три месяца

назад), а на следующих, подрисованных, – вроде бы тоже он, но

чуть-чуть другой – чуть курносей, коротко стрижен, и уши вроде

другие. – Видите? Вас можно чуть переделать, и будет другое

лицо. Такое или такое. Вы даже станете чуть моложе, хотите?

– А кто он – этот ваш? – спросил Ставинский. – Какая-то важная

персона? Шпион? Или диссидент?

– Мы же еще не договорились, – ответил первый. – И пока вам

этого знать не нужно. Ну? Так что вы думаете?

Ставинский откинулся в кресле и посмотрел на обоих. Они

неплохо говорят по-русски, эти сукины дети. Наверно, были в

России, и не раз. Он спросил:

– А если в Москве я тут же пойду в КГБ и стукну про это дело?

– Вряд ли. У вас тут остается дочь.

– Ну, она американка и не отвечает за отца. И выходит замуж за

американца. Что вы ей можете сделать?

– Н-да… – сказал один из них. – С таким настроением вам

действительно лучше не ехать. У нас есть другие кандидаты. – И

он сделал движение, чтобы встать.

Ставинский усмехнулся:

– Подождите. Разве у меня тоже есть двойники?

– Не то чтобы двойники… Просто подогнать копии под оригинал

можно с разных сторон, как вы понимаете. Мы просмотрели в

архиве ФБР шесть тысяч русских эмигрантов вашего возраста и

выбрали троих. Если вы откажетесь, у нас в запасе есть еще

двое.

– Не стоит меня шантажировать. – Ставинский криво усмехнулся.

– Значит, если я соглашусь – я должен там остаться. А если я

захочу вернуться?

Они развели руками:

– Зачем? Когда вы обращались в советское посольство, вы же

просились к ним навсегда. Даже готовы были отсидеть в тюрьме,

чтобы жить в вашей любимой России. А мы вам предлагаем без

всякой тюрьмы. Дорога за наш счет, настоящий советский

паспорт и все другие документы. Конечно, вы уже будете там не

Ставинским, а… каким-нибудь Ивановым или Егоровым – как

захотите. Найдете работу, устроитесь. Зубные техники везде

приехал, поздно. Оттуда, из России, Америка казалась

идеальной и сказочной. Все, чего не было в России, было здесь:

роскошные машины, отели, миллионеры, путешествия по миру,

собственные самолеты и яхты. Но… все, чем был он в России, –

этого нет здесь. Здесь он никто и ничто – лаборант в

зубопротезной больнице, делает старухам протезы. И то слава

Богу, что отец выучил его этому ремеслу с детства и мать

заставила пойти в медицинский институт. Иначе бы он тут

загнулся, как погибают все сорокалетние журналисты-эмигранты,

какими бы расталантливыми они ни были там, в России. Кому

они тут нужны с их чудовищным английским, на котором они не

только писать, но и разговаривать толком не умеют? Да, он

поздно сюда приехал, поздно. Правильно говорят эмигранты –

сначала Америка кажется страной неограниченных

возможностей, а потом ты видишь, что эти возможности не для

тебя. Здесь нужно родиться или хотя бы приехать сюда, как его

Оля – двенадцатилетним. А приехать в сорок лет – это было

аферой и самоубийством. Так что? Ехать обратно? Такой случай!

Такой случай бывает раз в жизни, нет, один раз на шесть тысяч

жизней, они же проверили шесть тысяч эмигрантов. Но бросить

Олю? Жить там под чужой фамилией? Все время под страхом,

что тебя арестуют? Ведь любая деталь, любая мелочь может

выдать тебя с головой. Эти американцы даже не представляют

систему проверок в СССР. Военный билет, трудовая книжка,

прописка – стоит кому-либо проверить любую строку, послать

запрос на прежнюю работу, и – все: КГБ в его самом страшном

виде, отобьют печенку и легкие, каждый зуб выбьют и, в конце

концов, расстреляют, как изменника родины и шпиона. И никакая

Америка не поможет, и Россия не посочувствует…

Он налил себе полный бокал бренди и выпил залпом.

2

– Ты думаешь, он согласится? – спросил Роберт Керол.

Мак Кери молчал. Откуда он знает, согласится этот Ставинский

или нет. Они сделали все, что могли, и совесть у них чиста.

Неделю они висели у него на хвосте, наизусть выучили его

маршруты по Портланду, выяснили, что у него тут нет ни друзей,

ни близких, что эти русские эмигранты вообще почти и не

– Ваши документы! – сказал он хрипло. – Вы не имеете права

фотографировать меня без моего разрешения.

– А вы не имеете права требовать мои документы. – Теперь

Стивенсон разглядел холеного, властного человека с резким

взглядом и спортивной фигурой.

– Ваши документы! Или я вызову милицию, и вы вообще

останетесь без пленки и без аппарата. – Несмотря на хрипоту,

тон, которым говорил этот русский, был непререкаемым, так в

России говорят только представители власти, Стивенсон уже

усвоил это за три года работы в Москве.

– Я американский журналист, – сказал он. – Вот моя

корреспондентская карточка.

Мужчина посмотрел ему в глаза, потом взял его карточку

аккредитованного корреспондента, сличил фотографию на

карточке с оригиналом и хмыкнул:

– На ловца и зверь бежит… Выпить хотите?

При этом коротким взглядом он оглядел кладбище. Но вокруг

было пусто, ни души – в будний день, в девять утра кто заходит

на кладбище?

– Спасибо, – замялся Стивенсон. – Я… я не пью из бутылки…

– Жаль, – усмехнулся мужчина. – Ладно, может быть, как-нибудь

выпьем в другом месте. Здесь похоронен мой сын, сегодня два

месяца со дня его смерти… Вот что. – Он пытливо взглянул

Стивенсону в глаза. – Слушайте внимательно. Моя фамилия

Юрышев, я помощник начальника Генерального штаба

Советской Армии по военно-стратегическим разработкам. Как вы

понимаете, я знаю все, что интересует CIA, и даже больше. Так

вот, передайте им, в CIA, что я хочу на Запад. На мне такая

секретность, что я невыездной и сам выехать из СССР не могу.

Поэтому я предлагаю им сделку: если они вывезут меня из

СССР, они получат всю информацию, самые секретные

данные…

– Вообще я не работаю на CIA, я журналист…

– Бросьте! Вы американец, и вы понимаете, что значат для

вашей страны советские военные планы. Как вы передадите им

мое предложение – это ваше дело. Только будьте осторожны и

не делайте этого в американском посольстве, там все

прослушивается КГБ, даже спальня вашего посла. Вы меня

поняли?

отпуск. Уеду на Вятку, в заповедник, охотиться и отдыхать. Вот

оттуда меня и нужно вызвать. Простым письмом или

телеграммой от имени моей бывшей жены Гали. Какой-нибудь

безобидный текст и место встречи. Чтобы в течение этого

отпуска я мог исчезнуть. Понятно? Запомните адрес: Кировская

область, заповедник «Разбойный бор», леснику Аникину для

Юрышева. Повторите.

Стивенсон послушно повторил адрес.

– Пока! – сказал Юрышев. – Передайте им: если я не получу там

письмо или телеграмму, сделка отменяется. Все. – И твердой

походкой пошел к выходу с кладбища, но тут же и обернулся: –

Стоп! Теперь вы можете меня сфотографировать, это им

пригодится…

Через пять дней Дэвид Мак Кери был в Стокгольме, сюда же на

день прикатил из Москвы Стивенсон. Русские торчали в

Афганистане, копили войска на польской и иранской границах,

открыто вооружали Сирию, Ливию и Арафата, их атомные

подводные лодки торчали возле натовских баз – черт их знает,

что они затевали и планировали, они умеют держать в секрете

даже ту информацию, которую выуживают из американской

прессы, а не только свою собственную. В этой ситуации такая

фигура, как помощник начальника Генштаба по военно

стратегическим разработкам, была просто подарком для СIA, и

начальство CIA решило не упускать случая. Шеф русского

отдела Даниел Дж. Купер вызвал к себе Дэвида Мак Кери и

Роберта Керола и лично поручил им эту операцию. «Держите ее

в секрете даже от CIA, – усмехнулся он. – А во всем остальном

действуйте от моего имени. Все наши возможности к вашим

услугам. Если советская подводная лодка действительно сядет

на мель возле Швеции – значит, этот Юрышев не ловушка КГБ, а

толковый мужик: выдал секретную информацию практически без

риска для себя, а ключ от секрета оставил у себя в кармане. И

потому мы не можем откладывать, к концу сентября мы должны

быть готовы вытащить этот ключ из России. Нужно срочно

встретиться с этим журналистом Стивенсоном, выяснить у него

все детали его встречи с Юрышевым, а главное – придумать, как

вытащить этого Юрышева. Пароходом от Риги? Одессы?

Владивостока? В общем, займитесь этим, и через неделю я жду

план операции, несколько вариантов».

Грузинской. Но, – добавил Стивенсон, – ехать Мак Кери в Москву

сейчас действительно нелепо – никогда не знаешь, есть за тобой

слежка или нет, да и встретить этого Юрышева практически

невозможно – ни его адреса, ни телефона нет в телефонной

книге. Разве что караулить его у входа в Генеральный штаб», –

усмехнулся Стивенсон, передавая Мак Кери фотографии этого

Юрышева.

После беседы с журналистом Мак Кери решил сыграть втемную.

Десяток вариантов тайной доставки этого Юрышева на борт

иностранного судна в Одессе, Риге или Владивостоке были

отодвинуты, как запасные – это хлопотно, опасно и ненадежно,

особенно если учесть дотошность советской таможни, да и

американские суда сейчас почти не ходят в СССР, а доверяться

японцам или голландцам… Мак Кери и Керол предложили

начальству другой план – простой и красивый: подменить

Юрышева другим человеком. За последние десять лет в США

приехали больше ста тысяч советских эмигрантов, из них две

тысячи сразу после первого месяца жизни в США подали в

советское посольство в Вашингтоне прошение разрешить им

вернуться в Советский Союз, но им, конечно, отказали. Кроме

этих двух тысяч, наверняка есть не меньше и тех, которые не

рискнули на такой шаг, зная про опыт предыдущих, так что найти

человека, которого пластическая операция сделает двойником

Юрышева, Мак Кери и Керол считали делом реальным, а все

остальное, как говорится, уже техника и точный расчет. Шеф

одобрил эту идею. Мак Кери и Керол засели в архиве ФБР и за

неделю выудили трех кандидатов. Еще три дня ушло вхолостую

на безрезультатную обработку двух предыдущих кандидатов,

поэтому к Ставинскому они уже ринулись не напролом, а

изучали его неделю. Но теперь весь гениальный план завис в

воздухе и сорвется, если и этот эмигрант, Роман Ставинский,

откажется возвратиться в СССР. Придется вернуться к идее

вывозить этого Юрышева морем, в ящике, если… Если

советская подводная лодка действительно сядет через

несколько дней на мель где-то в Швеции.

Было 19 сентября, до назначенного Юрышевым срока

оставалось примерно две недели…

В аэропорту Портланда Мак Кери и Керол сдали взятый

напрокат синий «шевроле» и очередным рейсом вылетели в

Вашингтон.

дней предъявит его дочери.

Они повезли его в центр города на Коннектикут-авеню в

китайский ресторан. По дороге, разглядывая из машины

Вашингтон, Ставинский восклицал то и дело:

– Вот! Вот это город! Почти Европа! Только черных у вас

многовато, а у нас в Портланде их нет…

В ресторане он уверенно, как знаток, заказал себе свинину на

ребрышках и креветки с китайскими овощами, бутылку

французского вина на всех и еще раз предупредил Мак Кери и

Керола, что пусть не стесняются, выбирают и заказывают себе

все, что хотят, – сегодня он угощает. После этого захлопнул

меню, закурил и сказал:

– О'кей. Теперь к делу. Мои условия такие. Первое: я один не

поеду, мне нужна в дорогу жена, не пяльте глаза, я все

продумал. Одно дело, когда прилетает одинокий турист, – КГБ

это сразу настораживает, а другое – когда супружеская пара.

Конечно, еще бы лучше лететь с детьми, но это слишком много

возни – дети могут ляпнуть что-то не то. Поэтому обойдемся без

детей. Но жена – обязательно. Она прилетит со мной, а улетит с

ним – как вам эта идея? Пусть она будет вашим агентом, это как

вы хотите, лишь бы до этого она никогда не была в России,

чтобы не было на нее дела в КГБ. Но! Она должна знать русский

язык, хотя бы немного. Именно она, а не я. Я вообще полечу с

завязанным горлом, как простуженный, чтоб нигде не говорить

ни слова по-английски, не то мой акцент меня с головой

выдаст…

Он мог уже и не вдаваться в подробности – Мак Кери и Керол

ухватили идею с самого начала и даже позавидовали – как это

им самим не пришло в голову? Конечно, нужно найти ему жену

американку, которая хоть немного говорит по-русски, это

упрощает массу проблем на таможне – Ставинский молча

пройдет таможню при въезде в СССР, а Юрышев, тоже с

«простуженным» горлом, молча пройдет таможню при выезде.

Простуженное горло – это он хорошо придумал, молодчина.

Интересно, какие у него еще условия? Конечно, подобрать ему

попутчицу – дело непростое, да и времени уже в обрез, и все

заказанные для него документы надо переделывать, а главное –

как за пару недель получить для них визу в советском

посольстве, там любой экстренный случай рассматривают очень

подлинность таких документов никто не станет – ведь нужно

быть идиотом, чтоб на самого себя напраслину возводить, что

ты, мол, сидел в лагере за убийство.

– Но можно столкнуться с кем-то, кто там действительно сидел.

Особенно в Сибири, там полно таких освобожденных. Нужно

знать подробности лагерные…

– Подробности я знаю. Слава Богу, тут понаехало на Запад

такое количество бывших зеков! И каждый по две-три книги уже

выпустил. Да я и сам писал когда-то для журнала «Советская

милиция» очерк о «передовом» лагере под Салехардом и даже

жил в нем несколько дней. Правда, не в бараке для

заключенных, а в отдельной комнате для свиданий, но все равно

в зоне. Так что подробности для лагерного трепа есть и даже по

фене немножко ботаю.

– Ладно, мы вам дадим словарь русского блатного жаргона,

подготовитесь, – сказал Керол.

– И последнее, пожалуй, самое главное, – сказал Ставинский,

заправски подбирая палочками с тарелки креветки с рисом и

китайскими овощами. – Эта операция обойдется вам, помимо

всего, еще в сто тысяч долларов. Я не думаю, что это большие

деньги, да они мне и не нужны, но я обязан подумать о дочке и

будущих детях. Да, представьте себе, я еще собираюсь сделать

пару детей – там, в России. И возможно, они когда-нибудь

приедут сюда. Так вот, я не хочу, чтоб они тут начинали, как я, –

нищими эмигрантами. Если сейчас положить в банк под

проценты эти сто тысяч, через пятнадцать – двадцать лет это

будет треть миллиона – с такими деньгами уже можно начинать

жить в Америке.

5

– Бюджет операции выглядит довольно забавно, – сказал шеф. –

Сто тысяч, жена, фальшивые документы, пластическая

операция… А почему он переехал в «Шаратон»? Разве нет отеля

поскромнее? Все-таки 130 долларов в день?

– Из них сто он платит сам. Он хочет пожить напоследок на

широкую ногу, или, как он говорит, по-человечески. Он привез с

собой семь тысяч долларов и хочет до отъезда потратить их до

цента. Арендовал спортивный «корвет»…

какой срок контракт? Хм, минимум на месяц… О'кей, мой

ассистент позвонит вам через час. Как ваша фамилия? Мисс

Рудольф? Очень приятно, спасибо. – Он положил трубку. – Вот и

все.

– Но… – удивленно протянул Мак Ксри.

– Все будет в порядке, – усмехнулся шеф. – Я не знаю актрисы,

которая бы отказалась от такой роли. Даже Грета Гарбо и

Марлен Дитрих работали на разведку. Позвоните ей через час, и

у вас будет как минимум пять невест для этого Ставинского.

6

Вирджинии Парт всю жизнь испортила знаменитая немецкая

актриса Роми Шнайдер. Правда, Роми Шнайдер и не

подозревала об этом, но какое это имеет значение? Дело в том,

что Вирджиния была очень похожа на Роми – и глаза, и лицо, и

фигура, и даже походка у нее была, как у Роми. И единственное

их различие в том, что Вирджиния на восемь лет моложе. Но это

был тот редкий случай, когда Вирджиния готова была бы

поменяться возрастом со своей конкуренткой, даже быть еще

старее – ну, скажем, на пару лет – тогда она опередила бы г-жу

Шнайдер и была бы знаменитой актрисой, а г-же Шнайдер

пришлось бы всю жизнь слышать: «О, как вы похожи на

Вирджинию Парт!» Короче, именно это сходство отрезало

Вирджинии путь к главным ролям. Что она только не делала в

молодости, чтобы изменить свою внешность! Меняла прически и

цвет волос, одевалась под мальчика, разучивала другую походку,

но каждый раз, когда агент протаскивал ее фото через

ассистентов режиссеров к продюсеру, он натыкался на одно и то

же: «А, Роми Шнайдер-вторая? Нет, если брать Шнайдер, то

брать саму Шнайдер!» В результате три агента от нее

отказались, потом была театральная школа знаменитой Сони

Мур в Нью-Йорке, где Вирджиния изучала систему

Станиславского у русского режиссера-эмигранта и заодно,

проживя с ним полтора года, выучила русский язык, но не помог

ни Станиславский, ни роман с еще одним агентом – и Вирджиния

Парт к тридцати четырем годам застряла в статистках.

Последнее время она уже перестала бороться с судьбой и

изматывать себя диетами. Кого интересует, какая талия у

поняла, что он там улыбнулся. – Ну так как?

– А когда съемки?

– Если вы согласны, мы бы хотели, чтоб завтра вы были в

Вашингтоне.

Подмена! Конечно, простая подмена – у них заболела или

отказалась от роли актриса, а съемки уже идут в Вашингтоне, и

им нужно срочно менять исполнительницу какой-то роли.

Самолюбие чуть кольнуло Вирджинию, но она тут же

усмехнулась – какое, к черту, самолюбие! Может быть, это ее

последний шанс! Что же она тянет? Надо бы спросить о

гонораре, поторговаться, но…

– Я согласна, – сказала она.

– Замечательно! Вы можете вылететь сегодня ночью? Мы бы

сейчас заказали вам билет и встретили вас утром.

Черт возьми, ее лучшее платье в химчистке! Да и Марка нет

дома, и неизвестно, когда он появится. Но если завтра уже

съемки…

– А что? Завтра уже съемки?

– Почти. Ну, как? Можете вылететь?

– Хорошо… Я… я вылечу… А-а… как называется фильм?

– Фильм? Кхм… – Мак Кери прокашлялся. – А, наш фильм! Он

называется «Чужое лицо». Чао! Я перезвоню вам через

пятнадцать минут и скажу, каким рейсом вы летите. Двух часов

на сборы вам хватит?

7

Ставинский лежал в отдельной палате. Все лицо закрывала

марлевая повязка. Это случилось – они изменили ему разрез

глаз, выровняли и чуть-чуть закурносили нос и слегка прижали

его оттопыренные уши. Врач сказал, что через три дня снимет

повязку с глаз, а через неделю и с носа, и Ставинский станет

просто красавцем. Поначалу речь шла еще и о подтяжке кожи на

лице, чтоб разгладить Ставинскому эмигрантские морщины (у

Юрышева на фотографиях было холеное сытое лицо и волосы

по армейской привычке стрижены коротко, «бобриком»), но врач

сказал, что можно обойтись и без подтяжки кожи – все равно

Ставинскому, чтоб догнать Юрышева, нужно набрать вес,

поправиться фунтов на десять, а усиленное питание, свежий

лечения.

– А если я оплачу сам, наличными, и не буду делать резких

движений? Если я вызову какую-нибудь японку, все движения

она сделает сама, как вы понимаете.

Лоренц рассмеялся:

– О, я вижу, вы не любите терять время зря…

– У меня его не так много осталось. Так вы разрешаете?

– Это удовольствие обойдется вам долларов в триста, дорогой:

такси из Вашингтона и обратно плюс услуги. Ладно, я помогу вам

сэкономить, если вы не будете настаивать на японке. У нас

частный госпиталь, и порой бывают очень нетерпеливые

пациенты.

– А что у вас есть?

– Я вам пришлю медсестру Уку Таи, она кореянка, специалист по

физиотерапии. Стоимость сервиса сто долларов за сеанс. И все

будет сделано в тех пределах, которые сейчас для вас

допустимы. Кроме того, вы можете пользоваться этим сервисом

в кредит и расплатиться чеком, когда выйдете из больницы.

Точное название сервиса указано не будет, так что в будущем

эти расходы вы сможете списать с налога.

«Чертова Америка! – подумал Ставинский. – Вы можете купить

здесь что угодно, и они еще сами будут вам рассказывать, как

это оформить подешевле, – лишь бы купили именно у них, а не у

кого-то другого».

– Ладно, присылайте вашу кореянку. А сколько ей лет?

– Сэр, у кореянок до сорока лет нет возраста. Ей нет сорока, это

точно, а все остальное для вас сейчас не имеет значения. Не так

ли?

– О'кей, спасибо, доктор.

– Бай! Увижу вас завтра в перевязочной.

Ставинский положил трубку и подумал, что кореянок у него еще

не было. Сто долларов – это, конечно, немалые деньги. Когда он

приехал в Америку, он пошел работать на фабрику за 2.25 в час,

да и сейчас сто долларов – это два его рабочих дня, но черт с

ними! Там, в России, все эти удовольствия будут даром, а пока…

Главное, чтобы доктор Лоренц доложил этим ребятам из CIA о

том, что он, Ставинский, и в больнице гуляет на всю катушку. А

уж он доложит, безусловно. И очень хорошо. Девочки, еще раз

девочки – японки, кореянки, мулатки – это самое убедительное,

прошла мимо. Непонятно почему, может быть, из чисто мужской

ревности, они оба не хотели, чтобы этому Ставинскому

досталась действительно голливудская красотка. Во-первых, это

может осложнить операцию, голливудские красотки отличаются

вздорным нравом и могут выкинуть любой фортель, а во

вторых… Черт его знает, что во-вторых…

– Извините, вы господин Мак Кери? – Спокойная шатенка в

очках, чуть полноватая для голливудской актрисы, в светлом

плаще и с дорожным, на колесиках, чемоданом в руке, стояла

перед ними. Кого-то она им напоминала, но они еще не могли

вспомнить кого. Какую-то известную актрису, что ли?

– Мак Кери – это я. А вы?…

– Вирджиния Парт.

– Приятно познакомиться. Это мой ассистент мистер Керол. –

Мак Кери взял у нее из руки стальной держатель ее чемодана. –

Прошу в машину.

Они стояли под козырьком аэровокзала, ждали, когда Керол

подгонит машину. Мак Кери искоса поглядывал на Вирджинию и

оценивал ее. Похоже, это то, что надо. Спокойная, совершенно

не голливудского типа женщина с мягкими карими глазами и

какой-то разом успокаивающей домашностью в движениях. Но

тем трудней было поверить, что она согласится на эту операцию.

Слава Богу, не ему ее обрабатывать – шеф взял эту задачу на

себя и теперь ждет их в отеле «Кэпитол-Хилтон». CIA

предпочитает не приглашать людей в свои офисы, а снимать

номера в отелях и там проводить встречи с людьми, которые их

интересуют. Делается это не столько для конспирации от

восточных разведок, сколько для того, чтобы не

компрометировать сотрудничающих с ними людей. Если

пригласить среднего, нормального американца даже на простую

беседу в CIA или ФБР, он возмутится и откажется прийти:

«связь» с CIA и ФБР равноценна какому-то постыдному акту,

словно сотрудничество с собственным правительством, которое

ты же и выбрал путем демократического голосования, в глазах

общественного мнения является неприличным. Но приди к этому

американцу в дом тихо, так, чтоб никто не видел и не знал, – он

чаще всего выложит тебе о своих знакомых и незнакомых все,

что знает, а то и больше…

– Сейчас мы поедем в отель, я познакомлю вас с нашим боссом,

Впрочем, там, на аэродроме, она видела, как смотрел на нее

этот Мак Кери. Было в его глазах какое-то сомнение,

неуверенность. Неужели они ее забракуют? Но ведь они

вызвали ее из Голливуда и уже предложили контракт! Нужно

держаться, держаться ровно и спокойно, не переигрывать и не

нервничать, а быть самой собой. Вот и все. В конце концов, она

уже давно и не мечтала о главной роли, и если она ее не

получит, то ничего не потеряет… Стараясь быть спокойной, не

нервничать и не переживать, Вирджиния легла в постель, чтоб

вздремнуть после дороги и освежить цвет лица. Уже в постели

она вспомнила о Марке. Надо бы ему позвонить, но не сейчас,

ладно…

9

Шеф восточного отдела CIA пятидесятитрехлетний Даниел Дж.

Купер никогда в жизни не был в России, хотя, пожалуй, любил

эту страну не меньше, чем родную Америку. Он знал о России

все, а точнее, почти все лучшее. Прекрасно говорил по-русски и

любил удивлять этим своих подчиненных и тех русских

эмигрантов, с которыми ему доводилось беседовать.

Читал и знал на память многое из русской классики и уже не

только из любви к русской литературе, но и по долгу службы

несколько раз перечел всего Солженицына, Максимова и других

диссидентских писателей и почти весь русский «самиздат».

Кровоточащая Россия открывалась перед ним на этих страницах.

Огромная страна корежилась под пятой КГБ и верхушки КПСС,

которые бесцеремонно подавляли всякое непослушание внутри

страны и нагло завоевывали доверчиво-глупые души западных

народов. И хотя кому же, как не ему, шефу русского отдела CIA,

знать тяжелейшее кризисное положение в России и сотни, а то и

тысячи подробностей – все же какое-то внутреннее

сопротивление мешало ему принять все это за правду. Ведь и

сегодня туристы даже в Бухенвальде или Освенциме, глядя на

горы человеческих костей, на газовые топки и тюки срезанных с

людей волос, восклицают: «Неужели это все было в самом

деле?!» Они знают, что это было, они видят, что было, и все

таки…

Именно это внутреннее неверие в реальность монстра, с

промышленности СССР обязан Соединенным Штатам – их

агенты чувствуют себя в демократической Америке, как рыба в

воде: покупают компьютеры, секретное оборудование,

технические проекты, целые технические фирмы и даже… банки!

Покупку одного такого банка агентами КГБ недавно удалось

остановить в самый последний момент, но сколько неизвестных,

неразоблаченных фирм, конструкторских бюро, электронных

компаний, банков и прочих организаций продолжает работать в

Америке на СССР?

Как раз недавно, несмотря на протесты США, Швеция продала

Советскому Союзу установку для слежения за самолетами, а

теперь – нате вам – советская подводная лодка сядет на мель у

шведских берегов! Что ж, это будет шведам хорошим уроком. Но

что за операцию затевают русские? Просто так они не пойдут на

международный скандал. Значит, как говорят русские, овчинка

выделки стоит! И тем важнее, чтобы похищение полковника

Юрышева прошло успешно. Успешно и красиво. Предстоит

простая и почти гениальная партия, если сыграть ее правильно,

– а гениальное всегда просто! И Даниел Дж. Купер не мог

отказать себе в удовольствии принять в этой партии хоть

короткое, но непосредственное участие. Тем более в таком

тонком и приятном деле, как вербовка голливудской актрисы.

Ведь это была его идея, и он хотел сам продвинуть свою пешку в

ферзи в этой партии.

Поэтому в 12.30 он уже сидел за угловым столиком в

полутемном и уютном ресторане отеля «Кэпитол-Хилтон» и

готовился к щепетильному разговору. В вестибюле у лифта

Вирджинию Парт ждал Мак Кери. Он встретил ее ровно в 12.29 –

она видела, что глаза его одобрительно осмотрели ее темное

платье с неглубоким вырезом, ее аккуратно зачесанные и

скромно собранные сзади в узел волосы, – и проводил ее через

зал ресторана к столику шефа.

– Разрешите представить: актриса Вирджиния Парт – наш

патрон мистер Даниел Купер.

Купер встал, чуть поклонился, пожал руку.

– Приятно познакомиться, присаживайтесь.

При словах «актриса Вирджиния Парт» у Вирджинии приятно

заныло сердце – уже давно, лет десять, ее никто не называл

этим простым и великим для нее титулом. «Все возвращается!

– Разве я подхожу? Что я должна делать? Нет, что вы! Я не… я

даже и не актриса…

– Неправда. Вы актриса, просто еще неизвестная. Вы всю жизнь

готовились стать известной актрисой, но пока… пока этого не

случилось. А теперь может случиться. Во всяком случае, раньше

для вас не находилось главной роли, а теперь – вот она. Правда,

еще не в кино, а в жизни – ну и что?

Принесли филе-миньон и бифштексы. И пока официант

накрывал стол, Купер молчал, а Вирджиния думала. То есть не

думала, нет – то, что сейчас происходило в ее голове, трудно

назвать работой мысли, скорее она растерянно собирала в одно

целое те слова, которые говорил ей Купер, и проверяла,

примеряла их на себя, как незнакомую, из странных лоскутов

сшитую одежду. И эта одежда, поначалу нелепая, как-то

прилаживалась к ней. И, сама удивляясь, она спросила:

– А что? Что я должна делать?

– Я скажу вам честно, хотя, как вы понимаете, это –

государственный секрет. Из России должен выехать один очень

нужный нам человек. Точнее, его нужно оттуда вывезти. Если это

удастся – мир узнает все советские военные планы, самые

секретные. И мы лет на десять оттянем их рывок на Запад. За

это время при новом курсе нашего правительства мы догоним их

и по силе вооружения. Даже за пять лет догоним. Но нам нужны

эти пять лет, нам нужен этот человек.

– И вы хотите, чтобы я?… Чтобы я вывезла этого человека? –

поразилась Вирджиния, вспомнив, что Мак Кери упоминал в

телефонном разговоре о поездке в Россию.

– Не вы одна. Поскольку вы еще не согласились, я не могу

рассказывать вам подробности операции. Но представьте это как

бы отвлеченно, ну, как в кино. В Москву летит простая

американская супружеская пара. Обыкновенные туристы.

Богатые. Живут в лучших отелях, ходят по московским музеям,

театрам – все как положено. Никаких шпионских дел, абсолютно.

И только в самый последний день перед вылетом где-нибудь в

музее, в театре, муж на минуту отходит от жены, ну, скажем,

извините, в туалет. И через минуту возвращается к ней, и они

опять смотрят спектакль, или балет, или картины Эрмитажа. И

только жена знает, что этот человек – уже не тот муж, с которым

она прилетела в Россию, а его двойник – абсолютно похожий на

позвоним. Если вы откажетесь, в десять есть самолет на Лос

Анджелес, вы спокойно улетите домой, а мы… будем искать вам

замену. Что вам заказать на десерт?

10

Какое время суток диктует нам радикальные решения? Конечно

же, ночь.

Днем Вирджиния бродила по солнечно-жаркому Вашингтону, уже

просохшему после дождя, зашла в Национальный музей

искусств и долго гуляла по выставке Родена, почти забыв о том

выборе, который ей нужно сделать. А если еще точнее – она

уговаривала себя забыть на время об этой проблеме. Потому

что она даже приблизительно не знала, как, с какой стороны

решать ей эту задачу. В музее она примкнула к какой-то

экскурсии и внимательно слушала торопливый рассказ

молоденького экзальтированного экскурсовода – тот

рассказывал, что, когда Роден получил заказ на памятник

Бальзаку, он первым делом отыскал старика портного, который

когда-то шил Бальзаку всю одежду. В старых конторских книгах

этого портного сохранились все бальзаковские мерки, и Роден

заказал старику те же костюмы, которые тот шил для Бальзака.

Потом Роден нашел в Париже мясника, которому эти костюмы

пришлись точно впору, и так получил бальзаковского двойника. И

стал лепить бальзаковскую фигуру – сначала голого. На

выставке было несколько фигур голого Бальзака – пузатого, с

мощным торсом и какой-то величественной надменностью даже

в этом огромном, действительно «бальзаковском» животе. Но

одна скульптура поражала зрителей дерзостью и точностью

выраженной в ней почти хулиганской идеи – мощная голая

бальзаковская фигура стояла на постаменте, широко расставив

ноги, выпятив пузо, надменно отведя чуть назад крутые плечи и

двумя руками опираясь на свой торчащий из-под пуза пенис. Так

на всех картинах средневековых художников рыцари держат руки

на эфесе своей шпаги, как на главном мужском оружии.

У Родена Бальзак не просто держится за пенис, нет – мощь

бальзаковского таланта опирается на это место, как на корень

знания всех человеческих комедий. И даже без головы, только

торсом и этим уверенным жестом скульптура несет свою

– Доброе утро, госпожа Парт. Это Мак Кери. Как вам спалось?

11

Ставинскому сняли повязку, и доктор Лоренц сказал:

– Открывайте глаза. Смелей! Теперь вы увидите мир новыми

глазами!

Ставинский разжал веки, и они открылись без боли. Ничего

особенного в мире не произошло. Был обычный солнечный день

– 26 сентября. За окном его палаты красногрудая птица села на

ветку клена и с любопытством заглядывала через окно в палату,

наклоня голову влево. Ставинский передразнил ее, тоже

наклонил голову и посмотрел на птицу, потом усмехнулся и

попросил зеркало.

– Рано еще, – сказал ему Лоренц. – У вас нормальные глаза, не

беспокойтесь. Через три дня снимем повязку с носа и тогда

любуйтесь собой сколько угодно. А сейчас приготовьтесь – к вам

гости.

– Кто? – удивился Ставинский.

– Ваша жена.

– Жена-а?! Какая жена?

– Ну, это вам лучше знать – какая из ваших жен, – улыбнулся

Лоренц и вмеcте с медсестрой вышел из палаты.

Ставинский бегло оглядел палату – чисто ли убрано? Вот те раз,

эти деятели уже нашли ему жену, ну и темпы! Сейчас подсунут

какую-нибудь кадровую шпионку, у которой на морде написано,

что она разведчица. И завалят все дело. Открылась дверь, и в

палату вошел Мак Кери, а с ним… Ставинский зажмурился. Он

еще не понял, что с ним произошло, но какой-то внутренний

страх, ужас, смятение памяти вытолкнули из глубин его

подсознания совсем другой образ и другое лицо. Хотя нет –

именно это лицо и именно этот образ, ведь он потому и

зажмурился. вмеcте с Мак Кери в палату вошла его мать, его

тридцатилетняя мама, – он не мог ошибиться. То же спокойно

округлое лицо с глубокими карими глазами, те же губы, нос,

волосы, нет – эти приметы ничего не передают, конечно. Но это

была именно та, самая светлая и самая обиженная им женщина

в мире, которую он уже давно не вспоминал, которую он

похоронил семнадцать лет назад на саратовском кладбище,

по-английски – теперь это ваша биография, и вы должны

выучить ее наизусть до мельчайших подробностей. Вирджиния

ее уже знает, но ей-то подробности ни к чему – ведь вы только

поженились и знаете друг друга недавно. А о себе она вам сама

расскажет, ей выдумывать нечего, она играет сама себя. Да, я

забыл вам сказать, сэр, что мы точно выполнили вашу просьбу –

ваша жена из Голливуда и говорит по-русски. Вы довольны?

Половину того, что сказал Мак Кери, Ставинский пропустил мимо

ушей. Роберт Вильямс так Роберт Вильямс, какая ему разница.

Хоть груздем назови, лишь бы положили в лукошко. Мельком он

все же отметил их смекалку – молодцы, что нашли этого зубного

врача, его коллегу. Мало ли что может возникнуть в дороге, но

уж зубного врача он всегда сможет изобразить. Всю остальную

болтовню он почти не расслышал, он смотрел на Вирджинию.

Что думает сейчас о нем эта женщина, так похожая на его мать в

молодости? И что думала бы сейчас о нем его мама? Мама бы

заплакала, конечно, узнав, на какой риск он идет. Мама

попыталась бы его отговорить, запретила бы – но разве он

когда-нибудь слушал ее запреты? Сколько глупостей он

совершил из-за этого, в какие только не попадал передряги!

Мама так хотела, чтобы он выучился на врача. Но после

третьего курса медицинского института он бросил медицину и

ринулся на телевидение – славы ему захотелось! И вот – мама

снова оказалась права – жизнь заставила его быть зубным

техником, а теперь заставляет быть и врачом – липовым,

правда. И, не отрывая глаз от Вирджинии, Ставинский-Вильямс

дал себе слово: по приезде в Россию при первой возможности

съездить в Саратов на мамину могилу.

А Вирджиния, разглядывая Ставинского, думала о своем. Вот

лежит перед ней человек, который согласился на этот

чудовищный риск – ради чего? Риск, на который идет

Вирджиния, – ничто по сравнению с его риском. Она прилетит и

улетит, дай Бог, из этой России, а он там останется. Насовсем,

навек. Она кое-что слышала о сегодняшней России от своего

бывшего русского бойфренда, в ту пору читала и модного,

только что приехавшего на Запад Солженицына, и книгу Баррона

«КГБ», и вся Москва, вся Россия виделась ей отсюда сплошным

концлагерем. Залететь туда на несколько дней и тут же

выскочить – уже была опасная затея, а вот этот человек сам,

сегодня вы еще можете позвонить дочке как бы из Нью-Йорка, а

завтра… завтра ей позвонят из полиции о том, что вы попали в

автомобильную катастрофу.

Ставинский отрицательно покачал головой:

– Нет, завтра рано. Я хочу быть на этих похоронах.

– На своих похоронах?! – изумился Мак Кери.

– Да.

– Послушайте, это глупо. Нам придется ехать с вами и следить,

чтобы вы чем-то не выдали себя. Это только лишняя трата

времени.

– Я не выдам себя, не беспокойтесь. Просто я хочу увидеть дочь

на своей могиле. Это не каждому удается, не так ли?

– Вы трудный человек, Ставинский.

– Моя фамилия Вильямс. Роберт Вильямс. А Ставинский погиб в

автомобильной катастрофе, и я хочу его похоронить. Все-таки я

имел к нему какое-то отношение. И пожалуйста, не злитесь. Ведь

это последняя возможность увидеть дочь, вы понимаете?

– Хорошо. Я подумаю, как это сделать, – сказал Мак Кери.

– И вот что еще: не говорите Вирджинии об этих похоронах,

ладно?

– О'кей, – согласился Мак Кери. – Позвоните сегодня дочери, что

на днях выезжаете в Нью-Йорк.

12

Следующие дни были заполнены у Вирджинии разными мелкими

хлопотами – вмеcте с Мак Кери они составили маршрут

свадебного путешествия, потом она заказывала билеты в

транспортном агентстве, потом в советском посольстве получала

визы – там ее долго уговаривали лететь в Европу на самолете

советской авиакомпании «Аэрофлот», и Вирджиния, по совету

Мак Кери, долго и придирчиво выспрашивала о сервисе на

самолете, о питании, о разнице в ценах, и только когда русские

доказали ей, что на советских самолетах они с мужем сэкономят

больше ста долларов, она согласилась, что из Европы они

полетят в Москву «Аэрофлотом».

Домой – нет, домой из Москвы они полетят самолетом

американской компании. «Каждая страна начинается в своем

самолете», – сказала она русским с улыбкой. Но она охотно –

Вирджинии – справляется она со своей ролью или нет. Поэтому

подготовка к этому визиту, а говоря по-киношному – репетиция,

заняла больше времени, чем сам визит. Но зато сам визит

прошел успешно. Мак Кери собственными глазами видел, как

Вирджиния вышла из посольства, села в «свою» машину с

номером штата Мэриленд и поехала по магазинам – слежки за

ней не было.

Но другие мысли беспокоили Мак Кери. Они сорят тут деньгами,

сделали человеку пластическую операцию, на послезавтра

назначены похороны Ставинского (уже и дочь его прилетела в

Нью-Йорк со своим женихом, и в полиции ей предъявили

найденные у покойного документы и изуродованный до

неузнаваемости труп), а как там Юрышев? Что, если вся эта игра

окажется мыльным пузырем, если никакая лодка не сядет на

мель в ближайшие дни или вообще КГБ играет какую-то свою

игру и готовит им ловушку? Уж слишком гладко и хорошо все

развивается, и Мак Кери это не нравилось. Сегодня – 1 октября,

он с утра наведался в офис и усадил Керола следить за

телетайпом и всеми сообщениями из Северной Европы, но в

Европе было спокойно – если не считать, конечно, бурлящей

Польши, коммунистической левизны во Франции, Ирландии, ну и

так далее. Конечно, если советская подводная лодка сядет на

мель сегодня или завтра, они – Мак Кери, Керол, Ставинский и

Вирджиния – к началу операции еще не готовы: Ставинский еще

в больнице, нос заживает не так быстро, как обещал доктор

Лоренц, и еще нет виз для полета в СССР. Но лучше бы она все

таки появилась, эта лодка, тогда можно уверенно сказать, что

Юрышев – это не фокус КГБ. И впереди был еще почти месяц

юрышевского отпуска, они бы все успели…

Раздираемый этими мыслями, Мак Кери вызвал по рации

Керола, передал ему слежку за Вирджинией, а сам уехал в офис.

Как бы то ни было, а они сделали первый шаг – завтра вмеcте с

анкетами Вирджинии и Роберта Вильямса в советское

посольство пойдут фотографии Вирджинии и… Юрышева –

подлинного Юрышева, чтобы не было никаких осечек при его

выезде с Вирджинией из СССР.

Тем временем Вирджиния, накупив всякой зимней одежды для

себя и для мужа, вернулась в отель. Ее «первый съемочный

день» прошел успешно, но она не чувствовала удовлетворения.

никогда не считала. Да и какие они с ней, в самом деле, евреи,

если по-еврейски не знают ни слова, если росли и

воспитывались на русской культуре, в русских школах, с

удовольствием отмечали русские и православные праздники –

Пасху, масленицу и старый Новый год, а когда еврейские

праздники – и не знали, и не интересовались.

С женой он разошелся ровно десять лет назад – она застала его

дома с любовницей и ушла, хлопнув дверью, обозвав его

«жидовской мордой», без всяких претензий на дочь, которую

тоже назвала «жидовским отребьем». Ей было тридцать лет, она

работала диктором московского телевидения, очень скоро

выскочила замуж за украинского кинорежиссера и укатила с ним

в Киев. А они с Олей прожили в России еще пару лет и укатили в

эмиграцию по израильским визам. Но Оля в Израиль ехать не

хотела, да и ему, как он считал, нечего там делать – он рвался в

Большой Мир, в сказочную Америку. И вот – приехал. Приехал,

чтобы в 46 лет лечь на каком-то полузаброшенном и

запущенном кладбище в Нью-Джерси.

Ставинский усмехнулся – что ж, с этого кладбища в Нью-Джерси

начинается его новая жизнь, посмотрим, какой она будет.

Мак Кери остановил машину на перекрестке и спросил у

водителя соседней машины адрес русского монастыря – по

карте получалось, что где-то рядом. И действительно, кладбище

оказалось рядом – за перекрестком открывался старый парк с

православной церковью и в глубине парка, за церковью, –

покосившиеся и уходящие в землю православные кресты на

могилах. Было без четверти десять утра, теплое октябрьское

солнце сочилось сквозь густую зелень аллеи, по которой они

въехали на кладбище.

Олю и ее жениха Джека Кросса, студента Портландского

университета, они увидели сразу – на кладбище, кроме них,

священника и двух рабочих возле дальней свежевыкопанной

могилы, никого и не было. Мак Кери медленно повел машину в

ту сторону.

– Наденьте очки, – сказал он Ставинскому. Ставинский надел

темные очки.

– И не вздумайте выходить из машины.

– Не беспокойтесь, – сказал ему Ставинский.

Они медленно проехали мимо этой сиротливой группы и видели,

14

Спустя три дня после визита Вирджинии в советское посольство

дипломатическая почта доставила в Москву анкеты и

фотографии семнадцати очередных американцев, которые

просили у советского правительства въездные визы для

туристической поездки в СССР. Из МИДа этот пакет переслали

спецкурьером на площадь Дзержинского, 2, в 7-й туристический

отдел Второго главного управления КГБ. Здесь, в канцелярии,

анкеты изъяли из засургученного пакета, зарегистрировали в

книге «Входящих документов», и большегрудая секретарша Катя

аккуратно разложила их по отдельным папочкам, а затем

понесла в кабинет начальника американского сектора майора

Незначного.

– Новенькие прибыли, Фрол Евсеич, – сказала майору

Незначному черноглазая двадцатипятилетняя Катя, внося в его

кабинет эти папки на своей большой и высокой груди. Катина

грудь не вмещалась ни в какой китель, и потому Кате давно

разрешили ходить на работу не в форме, а в гражданском

платье, несмотря на ее высшее сержантское звание – старшина.

Собственно, в воинской гэбэшной форме в туристическом отделе

вообще мало кто ходил на работу – по роду службы то и дело

приходилось бывать в интуристовских гостиницах, ресторанах и

прочих местах, где бывали иностранные гости, – но Катя,

пользуясь этим спецразрешением, вообще ходила по

учреждению в легкой прозрачной блузке, в тапочках-шлепанцах

и какой-то полудомашней ситцевой юбке, которую распирали ее

мощные, ядроподобные бедра.

Закрыв за собой тяжелую дверь, Катя подошла к заваленному

газетами и бумагами письменному столу Незначного, обошла

его, став совсем рядом с майором, положила перед ним папки с

семнадцатью анкетами и, глядя на Незначного своими

выпуклыми, с влажной поволокой глазами, ждала, не скажет ли

он ей что-нибудь. Ее грудь нависала над его плечом, и

Незначный слышал совсем рядом с собой печальное,

томительное Катино дыхание. Он знал, что стоит ему протянуть

руку к этой груди или к этим бедрам, как Катя обомлеет от

счастья, темные, с поволокой глаза закатятся под веки, а все

жарко-тяжелое Катино тело тут же упадет к нему на кресло, или

на стол, или на пол – куда он прикажет. Но вот уже два года – с

будем?

Незначный открыл верхнюю папку. Так и есть. С первого же

листа фотографий, приколотого к анкете, на него смотрели

двенадцать совершенно одинаковых лиц одной и той же

разукрашенной, как кукла, старухи. Мириам Стюард, 1903 года

рождения, штат Небраска, одинокая, пенсионерка, застрахована

компанией «Хелс энд Лайф иншуренс», проживает в каком-то

занюханном Мэдисоне.

Нужно взглянуть на карту – нет ли возле этого Мэдисона

объектов специнтереса, но если и есть, усмехнулся про себя

Незначный, что может знать о них эта Мириам Стюард, хозяйка

прачечной-автомата?! Ладно, следующий. Снова двенадцать

цветных фотографий, снова кукольно-детское старческое личико

из штата Флорида – госпожа Рея Викс, 1908 года рождения…

Незначный никогда не мог понять, почему эти американские

старики и старухи так много путешествуют… Особенно зимой и

осенью. То есть он знал, конечно, что зимой и осенью цены на

авиабилеты и всякие туры на Западе куда дешевле, чем летом,

но даже и по самым дешевым билетам поди попробуй заставить

его семидесятилетнюю мать поехать из Гжатска, скажем, в

Бухару, Ригу или даже в Ялту! Он ее и в Москву-то вытащить не

может годами – живет в своем ветхом домике на окраине

Гжатска, копается там в своем огороде, и нет ей ничего милей на

свете. А у этих американских старух да стариков такие дома во

Флориде или еще где-то, что его матери и не снилось, а – нате,

тащит их по всему свету в любую непогоду, катят они через

города и страны в роскошных интуристовских автобусах,

беззаботной стайкой вытряхиваются из этих автобусов у

подъездов гостиниц, щелкают друг друга на фоне Кремля,

русских церквей и Большого театра, ходят целыми днями по

музеям и все улыбаются своими поразительно белыми

вставными зубами. И все для них «вандерфул», «тачинг»,

«эксайтинг».

Но не станешь же вербовать эту семидесятитрехлетнюю Рею

Викс, которая родила четверых детей, пережила третьего мужа и

теперь наслаждается путешествиями – Китай, СССР, Стокгольм,

Париж, Рим, Лондон. Ничего себе маршрут для ее возраста!

Незначный открыл следующую папку. И тут с двенадцати

следующих фотографий на него посмотрели карие, спокойные

«заветная», карта США и Канады, которую – Незначный это

хорошо знал – надо было давно либо уничтожить, либо сдать в

секретную часть. Но не было сил проститься с этой картой, не

было. Потому что на этой простой, двадцатикопеечной карте

Незначный уже девять лет отмечает одному ему известными

значками и цифрами американские города и веси, в которых

живут его «крестники» – те, кого именно он, Незначный, склонил

к сотрудничеству с КГБ во время их туристических или деловых

приездов в СССР. Он не имел права вести этот учет и не знал,

работают или еще не работают на КГБ эти люди, его дело –

лишь первичная обработка приезжающих, а потом, если

первичная обработка проходит успешно, «крестники» переходят

совсем в другие руки, к полковнику Орлову, и лишь иногда, если

какой-нибудь «крестник» или «крестница» снова прибывают в

СССР, Незначного привлекают для его дальнейшей «доработки».

Незначный открыл шестнадцатый том Советской энциклопедии,

извлек сложенную гармошкой карту США и разложил ее на

столе. Вот они, его маячки. Зелеными, красными и синими

кружочками отмечены американские и канадские города, а

внутри кружочков цифры – 32 человека в Нью-Йорке, 27 – в Лос

Анджелесе, 41 – в Бостоне, 4 – в Хьюстоне, 19 – в Вашингтоне,

11 – в Филадельфии, 14 – в Олбани…

Цифры приходится обновлять, заклеивать новыми, но эта работа

всегда радует Незначного. Конечно, не все эти цифры шлют в

центр свою информацию, не все еще встречаются с советскими

агентами, но рано или поздно в каждой этой грядке прорастет

посаженное Незначным зернышко и будет, будет давать свои

плоды! С тихим удовольствием трудолюбивого садовника

оглядел Незначный карту Америки. Совсем недурной сад

посадил он в стране, где никогда еще не был. Во всяком случае,

для девяти лет работы совсем недурной. А ведь он, Незначный,

– всего лишь один из армии садовников КГБ, и, если сложить

всю их работу, если нанести на эту карту всех резидентов и

завербованных агентов – бизнесменов, адвокатов, ученых,

журналистов, банкиров, президентов компаний, профессоров,

чиновников, политических деятелей и священников – ого! – эта

кичливая Америка покроется сыпью мигающих условными

кодами датчиков… Ладно, нечего терять время на рассуждения,

где этот Потомак в штате Мэриленд? Так, вот он. Ух ты – совсем

ровный, без экстравагантности, и натура цельная, несколько

сдержанная. Похоже, тут нужен кто-нибудь из солидных,

спокойных людей. И не обязательно артист, а скорей – режиссер

или драматург. Дмитрий Ласадзе тут нужен, вот кто! А у этого

Роберта Вильямса почерк резкий, концы каждой строки упрямо

ползут вверх, отрываются от линеек в анкете. Самоуверенный, с

комплексом неудовлетворенности, возможно – талантлив. До

сорока шести был холостяком. Наверняка любит молоденьких

девочек. А кто их не любит? – усмехнулся про себя Незначный.

Будут тебе девочки, дорогой! Будет тебе такая девочка –

задохнешься! Никакая молодая жена не удержит от соблазна, да

она и не так молода, твоя Вирджиния…

И, выписывая себе в блокнот короткие, тезисами, наметки

будущих ловушек для супругов Вильямс, план подхода и

сближения с ними, Незначный снова и снова вглядывался в их

лица и пытался оживить их в своем воображении. Конечно, он

даст «добро» на их въезд в СССР. Еще бы! С сегодняшнего дня

эти два лица становятся для него важней, родней и ближе, чем

собственная жена. Он должен полюбить их, как близких друзей,

он должен по этим анкетам и фотографиям представить себе их

привычки, склонности, образ жизни. Этот Вильямс до сорока

шести лет не был женат. Значит, привык жить для себя и, как все

закоренелые холостяки, бережет здоровье. Незначному

захотелось предложить ему закурить. А еще бы лучше сесть с

ним за стол, поставить на этот стол бутылку водки и сразу обо

всем договориться. Но так, конечно, нельзя, такой разговор будет

у них в конце их визита в СССР, когда Незначный положит перед

этим Вильямсом фотографии его любовных утех с русскими

девочками. Уж он прижмет его к стенке этими фотографиями!

Позор – приехал в СССР с молодой женой, а сам тут же

ударился в разврат – потеря жены, репутации, клиентуры,

фотографии оргий американского дантиста в Москве где-нибудь

в «Вашингтон пост» или в «Плейбое». Как вам нравится,

господин Вильямс, такая перспектива? Дорогой мой, милый!

Каких девочек ты любишь больше? Блондинок, брюнеток, рыжих,

толстеньких, худеньких, кричащих, постанывающих, томно

спокойных или с бешеным темпераментом? Ладно, мы тебя

встретим в аэропорту и посмотрим, на каких задерживается твой

взгляд. А тогда уж и подберем. Хотя… От Оленьки Маховой еще

– несколько листов справки по Потомаку с подробной,

переснятой из географической энциклопедии США картой этого

городка в пригороде Вашингтона.

Незначный протянул руку за этими материалами, но Катя словно

не видела этого жеста.

– Вы поглядите, что на улице творится! – сказала она

Незначному и быстро прошла мимо него в кабинет, к

зарешеченному окну.

Незначный невольно посмотрел ей вслед и дальше – за окно.

За окном действительно «творилось» нечто – сплошной

метельный снегопад, первая зимняя московская вьюга. Снег шел

такой густой, что в кабинете потемнело, а он и не заметил этого

– так увлекся своими американцами. Даже другие анкеты еще не

просмотрел.

– Нет, вы глядите, глядите, что делается! – восторженно сказала

Катя, налегая на подоконник своей полной грудью, отчего юбка

задралась на ее ногах и шары бедер закруглились еще больше.

– Глядите!

Незначный подошел к окну. С четвертого этажа их большого

монолитного здания был виден перекресток улицы Дзержинского

и Кузнецкого моста. Но сейчас вся перспектива улиц была

заштрихована, закрыта этой первой навалившейся на город

метелью.

В еще не прихваченной морозцем снежной жиже беспомощно, с

залепленными снегом окнами торчал на перекрестке троллейбус

– его слетевшие с проводов штанги болтались в воздухе,

высекая при встрече с проводами белые искры. Из троллейбуса

выходили на улицу люди и спешили к тротуару на

разъезжающихся в снегу ногах. Какая-то женщина с полными

сумками в руках, уже добравшись до тротуара, сделала

немыслимый пируэт и упала. Сумки разлетелись в разные

стороны, и из них покатились по снегу красные болгарские

помидоры. И, не вставая с тротуара, женщина принялась

собирать их.

– Вон слева, слева еще три! – подсказывала ей сверху Катя,

словно та могла ее слышать. Стоя позади Кати, которая своей

фигурой перекрывала две трети узкого подоконника, Незначный

тоже наклонился вперед, чтобы увидеть безумие этой метели и

эту женщину на тротуаре, и невольно коснулся своим животом

ответить.

– Алло! – сказал Мак Кери. – Может, вы назовете другую дату?

Подумайте, Джек! Нам очень нужна эта статья.

– Кхм… – прокашлялся Стивенсон. – Честно говоря, Дэвид, у

меня нет возможности собрать материал для этой статьи.

Знаете, тут ведь так все секретно, у этих русских… – Он наконец

нашел форму и тон разговора, и голос у него стал уверенней. Он

знал, что все его телефонные разговоры КГБ записывает на

пленку, но позволял себе отпускать всякие шпильки в адрес

русских, пусть слушают, черти. – Вчера я попробовал

встретиться с шеф-поваром Кремля, хотел написать репортаж о

кремлевской столовой, так и то мне не разрешили –

оказывается, меню господина Брежнева тоже засекречено.

Поэтому даже не знаю, что вам сказать. Тут очень трудно

работать, а достать какой-нибудь свежий материал просто

невозможно…

– Понятно, – огорченно сказал Мак Кери. – Жаль… Ну, хорошо.

Если будут какие-то новости, звоните, ладно? Как там погода в

Москве?

– Бр-р… – только и сказал Стивенсон.

– Всего наилучшего, Джек!

– И вам…

Мак Кери повесил трубку – он звонил Стивенсону не из CIA, а из

телефонного автомата, поскольку русские в советском

посольстве уже давно имеют аппаратуру, которая позволяет им

прослушивать телефонные разговоры CIA. «Дожили! – подумал

Мак Кери. – Разговариваешь с Москвой и боишься, что тебя

подслушивает КГБ сразу с двух сторон провода – и в Москве, и в

Вашингтоне. Черт подери этого Стивенсона, сидит там, может

быть, в миле от этого Юрышева и не может с ним связаться. А

тут поди угадай, когда появится эта лодка – сегодня? завтра?

или никогда?»

Он вышел из телефонной будки, сел в свой «форд» 79-го года и

взглянул на часы. Было полтретьего, на три часа дня у него был

назначен доклад шефу о готовности операции «Чужое лицо».

Но когда он приехал в офис и, проходя к лифту, привычно кивнул

дежурному охраннику: «Хай, Билли! Как дела?» – черный Билл

удивленно вскинул на него глаза:

– Сэр, вы еще ничего не знаете? В Египте убили Садата.

По идее, визы должны быть со дня на день, сказал он, из

советского посольства-таки позвонили в Потомак доктору

Вильямсу, якобы уточнить какие-то детали в их анкетах. Но

доктор Вильямс был готов к этому звонку, четко и точно ответил

на их вопросы, и русские обещали ему, что визы будут в

ближайшее время. Теперь у Ставинского и Вирджинии было

много свободного времени, и это время они проводили вмеcте –

гуляли по Вашингтону, сидели в дорогих кафе, ходили по

выставкам и музеям, кормили белок в парках. И Ставинский

рассказывал Вирджинии о своей жизни и о России.

– Нет, вы, американцы, не можете этого понять. Вам кажется, что

если человек тоскует по своей родине – значит, ему не нравится

ваша страна. Но в том-то и дело, что эта страна – ваша. Она не

стала моей, хотя я прожил здесь шесть лет. И никогда не станет,

потому что я не рос на этой земле, не дрался здесь с

мальчишками, не стрелял здесь по воробьям, не стоял здесь в

очереди за хлебом и не целовал здесь свою первую женщину.

Мне здесь нечего делать, да и неинтересно делать что-то. Ради

кого? Для кого?

Черная белка выскочила из-за куста на аллею и уселась на

задних лапках, изящно подняв пышный хвост и вопросительно

глядя на Ставинского и Вирджинию черными бусинками глаз.

– Вот, – сказал Ставинский. – У вас даже белки другие – черные.

А в России белки рыжие. И я привык к рыжим белкам, ну что тут

поделаешь? Знаете, что сказала мне дочь, когда мы сюда

приехали? Она полгода не выходила из квартиры, даже в парк

погулять. Она говорила: «Папа, мне здесь цветочки не пахнут,

меня здесь солнышко не греет, меня здесь травка не ласкает,

отвези меня назад». Вот. Но у нее это прошло, она уже и по

русски едва говорит, а я… Нет, меня здесь солнышко не греет…

И поэтому я должен, должен вернуться.

17

– Хорошо, допустим, что убийство Садата смешало им какие-то

планы. Хотя и не доказано, что русские имеют отношение к

этому убийству, но ясно, что им это на руку. На их месте я бы

тоже не стал сейчас напрягать обстановку в мире до такой

степени – в Египте убивать Садата и в то же время пугать

– Хорошо. Давайте подождем еще, ну… пять дней. Если не

будет ни подводной лодки, ни сигнала от Юрышева – придется

их отпустить по домам.

– Ну, госпожа Парт поедет, конечно, домой. Но вот Ставинский…

Он уже похоронен, он не может вернуться к дочке с того света. К

тому же с чужим лицом.

– Н-да… Действительно. Что же он будет делать?

– Придется, я думаю, заплатить ему хотя бы треть обещанной

суммы как неустойку или компенсацию. А дальше пусть он сам

думает.

– Но как он будет жить в Америке? Под какой фамилией? Ведь

его сошиал-секьюрити номер уже закрыт. А добывать ему другой

– это объяснять в ФБР, что, и как, и зачем! Елки-палки, ну и кашу

мы с вами заварили! – Купер встал и со вздохом подошел к окну.

Скука серого дождя была за стеклом. Там, в Москве, семь

законспирированных резидентов работают в разных советских

организациях на CIA. Несколько русских дипломатов и

сотрудников МИДа в Москве не брезгуют брать взятки. Но он не

может выпустить их на этого Юрышева – это слишком

рискованно. Нет, нужно ждать. Как это поется в русской песне?

«Нужно только выучиться ждать, нужно быть спокойным и

упрямым…»

– Ладно, – сказал он. – Ждем до двадцать пятого числа.

18

Уже несколько раз звонил Вирджинии Марк, говорил, что скучает

и хочет прилететь к ней в Вашингтон. Мужчины всегда так. Когда

она была там, под боком, он целыми днями, а порой и ночами,

шлялся где-то, ему не сиделось с ней дома, у него были свои

дела, свои компании. А теперь он заскучал. Вирджиния нервно

отвечала, что занята, что целыми днями съемки, что она вот-вот

должна улететь в экспедицию, а Марк говорил, что он тем более

хочет повидать ее перед отъездом, ведь они уже месяц не

виделись. Последний разговор был особенно трудный, Марк

наигранно бодрым голосом спросил, не завела ли она себе

любовника в Вашингтоне, и Вирджиния тут же нагрубила ему –

она же не проверяла его, когда он исчезал из дома с

голливудскими потаскухами, которые называли себя

как брат, как сын – и это легко сломало привычную

настороженность женщины к мужчине, который может и даже как

бы имеет право посягнуть на тебя – все-таки они хоть и

фиктивные, но «супруги»… Но это же и задевало ее женское

самолюбие – вот после целого проведенного совместно дня,

после прогулки по романтическому национальному парку, где

они стояли над рокочущим водопадом Потомака, бродили среди

осенней зелени в уютной осенней тишине, после вечернего

концерта с расслабляющей музыкой Сен-Санса, – вот он

привозит ее в отель, провожает до лифта и… «Спокойной ночи,

Вирджиния. Какие у нас планы на завтра?» – «Еще не знаю.

Может быть, с утра позвонит мистер Мак Кери?» – «О'кей,

созвонимся. Спокойной ночи!»

Она уходила в свой номер, перебирая в памяти прожитый день,

и нигде не могла найти то, что выдало бы в нем иное, кроме

дружеского, к ней отношение. Что он – не хочет замечать в ней

женщину? Или она уже не способна привлечь мужчину? Он так

бредит своей Россией, он так спокойно, как путешественник,

разглядывает все эти водопады, парки, скалы, рестораны – ну

так пусть он едет в свою чертову Россию, скорей бы! И вообще,

какого черта эти сиайэшники тянут с командировкой? Уже

прошел месяц, как она торчит в этом Вашингтоне, практически

ее «контракт» кончился вчера, а она еще и не летала в Россию и

неизвестно, когда полетит. Она может спокойно сказать им: все,

месяц истек, и она больше не может этим заниматься. И – уехать

домой. В конце концов, это их дело, а не ее. Они просили у нее

месяц – этот месяц истек… Да, пожалуй, она так и сделает.

Завтра же утром. Позвонит этому Мак Кери и скажет. И пусть они

выплатят все деньги, которые ей положены за этот месяц. А то,

что не было командировки в Россию, – это не ее вина…

Но приходило очередное утро, звонил Ставинский, у него был

веселый и чуть ироничный голос: «Алло, миссис Вильямс? Это

ваш муж. Как вы спали, дорогая? Я думаю, не поехать ли нам

сегодня за город? Погода роскошная, солнце, теплынь…» И она

говорила себе: ладно, подождем еще день, но она уже врала

себе, потому что ждала, что сегодня, сегодня у них со

Ставинским случится что-то.

На белом, взятом напрокат «ягуаре» Ставинский приезжал за

ней в отель – свежий, гладко выбритый, в хорошем французском

зато хоть напоследок поживу как надо. Конечно, КГБ спохватится

и начнет искать того человека, который улетит вместо него из

России, и будет объявлен всесоюзный розыск, и значит – по всей

стране, в каждом, самом глухом и дальнем отделении милиции

будут висеть его фотографии, и хоть ты сделай себе еще одну

пластическую операцию (а где в России сделаешь пластическую

операцию, там их не делают) – не поможет, рано или поздно КГБ

выйдет на него, петля затянется. Ну и что? – бравировал он сам

перед собой, можно будет принять яд и кончить с этой жизнью,

но зато это будет – ЖИЗНЬ. Он еще успеет пожить в России, и

он еще успеет поцеловать эту женщину – там, в Москве…

Честно говоря, он просто трусил, просто боялся прикоснуться к

Вирджинии, показать ей свое желание, страсть – кто он для нее?

Неудачник, не прижившийся в ее стране. Слабак, который так и

не смог адаптироваться и не стал американцем. Да, только и

всего. Она принимает его дружбу, его откровенность потому, что

они в одной упряжке, потому что таков у нее контракт с CIA. Это

их работа – быть какое-то время вмеcте. И только. Но если он

позволит себе что-то большее, как она ответит на это? Даст по

морде? Окатит холодом американского презрения? Повернется и

улетит в свою Калифорнию? Нет, он не может сейчас позволить

себе такую роскошь – потерять эту женщину. Он будет часами

рассказывать ей о России, о себе, о своей маме, о бывшей жене,

о дочке, о московском телевидении, где проработал двенадцать

лет, о Портланде и первых годах эмиграции, даже о Барбаре из

«7/11», а потом, отвезя ее в отель, вернется в свой «Шаратон»,

вызовет на час какую-нибудь японку и облегчит накипевшую за

день страсть, но не тронет Вирджинию, не прикоснется к ней и

ничем не выдаст себя ради того, чтобы ее же не потерять

раньше времени.

…Вечером, 27 октября, когда они с Вирджинией прикатили в

отель с очередного концерта, их ждал в вестибюле Мак Кери. У

него было хмурое и официальное лицо.

19

Мак Кери только сегодня утром прилетел из Стокгольма и днем

совещался с Даниелом Дж. Купером. Редактор «Вашингтон

геральд» не стал вызывать своего московского корреспондента в

– Еще раз спасибо. – И повернулся к Ставинскому: – С вами,

конечно, несколько сложней, господин… гм-м… даже не знаю,

как вас теперь называть. Во всяком случае, вот ваш чек – здесь

ровно треть той суммы, о которой мы с вами договаривались.

Чек без фамилии, на предъявителя, так что не потеряйте – утром

в банке можете обменять его на наличные или на травел-чеки.

Дальше: мы понимаем, что с таким, не своим, лицом вы не

можете воскреснуть из мертвых и явиться к дочери, но если

хотите, – доктор Лоренц вернет вам ваше лицо. А по поводу

вашей смерти – ну, я думаю, что это была обычная полицейская

ошибка. Вас ограбили какие-то бандиты, избили, раздели и без

сознания выбросили из машины, и вы пару недель провалялись

в госпитале, а грабитель с вашими документами попал в

автомобильную катастрофу, и по этим документам полиция

сообщила дочке о вашей смерти. Так бывает. Подробности и

всякие шрамы на теле можно сотворить в той же клинике у

доктора Лоренца. Деньги, которые мы вам даем, я думаю,

компенсируют этот моральный урон. – Он видел, что для

Ставинского это был сильный удар, почти нокаут.

– А что? Русские не дали нам въездные визы? – глухо спросил

Ставинский.

– Нет, визы есть. Просто, как я вам сказал, у нас изменились

планы, в которые я посвятить вас не могу.

– А если… а если я откажусь от вашего предложения?

– То есть? – не понял Мак Кери. – От денег?

– Нет. – Ставинский усмехнулся. – От денег – нет. А вот снова

менять лицо и воскреснуть опять как Ставинский…

– Ну что ж. Я предполагал это. Мы вам поможем изменить

фамилию, – сказал Мак Кери. – В принципе, по американским

законам любой гражданин может изменить свою фамилию.

– Нет, вы меня не поняли. У меня уже есть фамилия, моя

фамилия Вильямс, Роберт Вильямс. У вас на эту фамилию мои

документы и виза в СССР. Что, если я туда поеду? Сам. За свой

счет.

Такого поворота дела Мак Кери не ожидал.

– И что вы будете там делать? Просто побудете месяц и

вернетесь?

– Нет, – сказал Ставинский. – Не думаю. Если вы дадите мне те

русские документы, о которых мы говорили, я, пожалуй, и не

20

Самолет на Лос-Анджелес вылетал в 11.40 утра. Вирджиния еще

ночью забронировала себе место по телефону, а теперь собрала

вещи и заказала такси. Была маленькая надежда, которую она

скрывала сама от себя, что Ставинский позвонит утром или

приедет в отель, но нет, этого не случилось. Выходя из отеля,

она даже поглядела украдкой по сторонам – нет ли тут его

белого «ягуара», и вздохнула – «ягуара» не было. Что ж,

действительно, так лучше. Все разом отрезано, пусть он катит в

свою Россию, пусть исчезнет навек – она вычеркнула его из

памяти. Фильм «Чужое лицо» не состоялся, и роман двух

главных героев – тоже. Она усмехнулась – горько и иронично.

Опять ей не случилось быть актрисой – ни в кино, ни в жизни.

Действительно, нужно завязывать с этой профессией, пойти в

секретарши или еще лучше – выйти замуж за какого-нибудь

спокойного, порядочного человека, врача или адвоката, родить

ему детей и жить нормальной человеческой жизнью. Опять в

этом Вашингтоне дождь, да еще такой холодный, противный, с

ветром. То ли дело в Калифорнии – тепло и по-домашнему

уютно. Да, домой, домой, нет ничего лучше дома, какой бы он ни

был. Но ведь и Ставинский рвется домой – да, пожалуй, теперь

она его понимает. Черт, опять этот Ставинский – забыть, забыть

немедленно, выкинуть из памяти…

Такси подкатило к аэропорту, Вирджиния расплатилась с

водителем и вышла из машины.

Ставинский стоял в аэропорту возле стойки регистрации

билетов, стоял с огромным букетом ярко-красных гвоздик. Она

увидела его сразу – напряженного, нервного, с отблеском от

алых цветов на щеке. И медленно пошла к этой стойке, везя за

собой чемодан на колесиках.

А он стоял, не двигаясь, глядя ей в глаза, стоял так несколько

секунд, а потом, только потом шагнул навстречу.

И пока он к ней шел, и пока она шла к нему, в скрещенье их

взглядов сгорало все – вопрос, радость, испуг, надежда, доверие

и горечь. И из этих опережающих друг друга чувств, полумыслей,

из этого трепета рождалось в эти доли секунды то, как они

подойдут друг к другу, как встретятся. И – родилось: они разом

подняли руки и обнялись так, словно расстались не вчера, а век

– Ерунда! Сейчас мы его вернем. И вообще – плевать на этот

чемодан, мы купим другой.

– Вы с ума сошли!

– Конечно! А для чего мне ум? Чтобы сходить с него и

возвращаться – именно для этого. Давайте ваш калифорнийский

билет, вот так. – Он отнял у нее билет и подошел к кассе: – Два

билета во Флориду, пожалуйста. Мистер и миссис Вильямс.

21

К предложению Мак Кери послать Ставинского в Россию искать

полковника Юрышева шеф русского отдела Даниел Дж. Купер

отнесся без особого энтузиазма. Одно дело использовать этого

эмигранта в качестве разменной пешки, а совсем другое –

поручить ему всю операцию. Даже если он действительно

сможет исчезнуть в России как американский турист и всплыть

где-то в Сибири как Иванов, Петров или Сидоров, а затем

вернуться в Москву, чтобы искать этого Юрышева, и даже если

он найдет этого Юрышева – они ведь снова станут перед

проблемой: как вывезти этого полковника на Запад? Нет, если

этот Ставинский так уж рвется в свою Россию, то пусть сидит в

своем Портланде и ждет. Он ждал шесть лет, подождет и еще

пару месяцев. За это время кто-нибудь из московских

резидентов CIA выйдет на полковника Юрышева. В конце

концов, это не так уж трудно. Резидент должен познакомиться с

кем-то из служащих Новодевичьего кладбища, где похоронен

сын этого Юрышева, и за взятку или за бутылку водки получить

доступ к регистрационной книге кладбища. По этой книге можно

установить адрес, где проживал покойный сын Юрышева, то есть

адрес самого полковника. А если не удастся узнать адрес

Юрышева таким путем, то есть еще один. Кто-то из московских

резидентов CIA поедет в Кировскую область, в этот «Разбойный

бор», к леснику заповедника, поживет там, как заядлый охотник,

с неделю и попробует у этого лесника выяснить адрес Юрышева.

И если полковник Юрышев подтвердит свое желание бежать на

Запад, тогда Ставинский поедет в Россию, и лучше всего с той

же Вирджинией. Конечно, тут есть риск провалить московского

резидента, но если делать все не спеша и аккуратно… помощник

начальника Генерального штаба Советской Армии по

отошел от этого дела. Мак Кери управлялся сам, да и

управляться особенно было не с чем, а Керола перебросили в

комиссию по составлению доклада конгрессу о трудностях

работы CIA. Трудности! Это не трудности, это просто странно,

что они вообще еще хоть как-то работают. «Сотрудники CIA не

имеют права появляться на территории конгресса… CIA не

имеет права вести работу на территории США… CIA не имеет

права сотрудничать с ФБР… CIA не имеет права…» А на что же

они имеют право? Даже позвонить из собственного офиса

невозможно, если хочешь сделать свое дело по-настоящему. Но

мало кто из сотрудников следует этому правилу – кому охота из

за каждого звонка тащиться на улицу, в бары, в метро и менять

место своих телефонных звонков только из-за того, что у русских

есть подслушивающая аппаратура. Если начальство это не

беспокоит, если они не хотят скандалить с русскими, чтобы те

убрали к чертям свою подслушивающую аппаратуру, то уж

сотрудникам тем более наплевать. И сотни секретных операций

губятся в самом зародыше, русские узнают о них раньше, чем на

двух концах провода вешают трубки. А после этого на всех

совещаниях их тычут носом в успехи советской военной

разведки и КГБ. Посмотрел бы он, как КГБ стал работать, если

бы им вдруг запретили появляться в правительственных

учреждениях и пользоваться служебными телефонами. Он вдруг

живо представил, как какой-нибудь полковник КГБ бежит на

улицу куда-нибудь от Лубянки на Садовое кольцо, чтобы

позвонить своему же агенту.

Горько усмехаясь этим невеселым мыслям, Мак Кери пошел

искать Керола. Но оказалось, что и Керола нет в офисе – он

сидит в библиотеке конгресса над докладом. От безделья Мак

Кери заглянул в телетайпную. Все та же серятина будничных

сообщений, а о русской подводной лодке опять ни слова… Нет,

сегодняшний день положительно не удался. Мак Кери вышел на

улицу, сел в свой «форд» 79-го года и поехал в хелс-клуб. Сауна,

плавательный бассейн и снова плавательный бассейн, а потом

двойная порция джина со льдом – вот что ему сейчас нужно. В

конце концов, он тоже человек и, как все остальные служащие

CIA, может просто отрабатывать свою зарплату и наслаждаться

жизнью. Если всю Америку не беспокоит занесенный над нею

русский кулак, то почему он, Мак Кери, должен беспокоиться за

недозволенной деятельности. Правительство Швеции вынуждено

с изумлением и негодованием констатировать, что подлодка,

севшая на мель неподалеку от Карлскруны, вероятно, имела на

борту одну или несколько ядерных боеголовок. Предпринятое

расследование показало, что можно сказать с большой долей

вероятности: в носовой части подлодки имелся ядерный элемент

уран-238.

Учитывая чрезвычайное значение случившегося, Правительство

Швеции потребовало от Правительства СССР немедленного

объяснения, находится ли на борту подлодки ядерное оружие.

Правительство СССР игнорировало требование шведского

Правительства внести ясность в этот вопрос. Правительство

Швеции вынуждено истолковать это как свидетельство того, что

Правительство СССР не в состоянии отрицать наличие ядерного

оружия на борту подлодки.

Правительство Швеции требует от Советского Союза

недопущения впредь грубых нарушений такого рода шведского

суверенитета и фундаментальных принципов международного

права.

Стокгольм, 5 ноября 1981 года.

23

Что нужно тридцатичетырехлетней женщине для счастья?

Слава? Обожание толпы? Главная роль в голливудском фильме

и портреты на рекламных плакатах в сабвее? Виллы на берегу

Средиземного моря, в Мексике и на Беверли-Хиллз? Пять,

восемь или даже сто двадцать три любовника – каждый со

своими собственными самолетами, «роллс-ройсами» и яхтами?

Или ей нужен один – всего-навсего один мужчина, ее мужчина?

Поджав колени, Вирджиния уютно лежала в постели и улыбалась

своим мыслям. Она чувствовала, что счастье светится в ней, как

огоньки рождественской елки. Только что ей приснился

замечательный сон, что она родила сына, и это был веселый,

красивый, темноглазый мальчик, похожий сразу и на нее, и на

Ставинского, он смешно бегал по какому-то саду и путал

английские и русские слова. Вирджиния так рассмеялась во сне,

что проснулась от этого и, лежа теперь с открытыми глазами,

смотрела на спящего рядом с ней Ставинского. От его тела шло

– Черт! – сказал Ставинский и взял трубку. – Алло! Да, это я. Нет,

я не могу. Послушайте, Дэвид, мы кончили это дело, не так ли? А

теперь у меня изменились планы: я остаюсь в Америке. Да, она

здесь, но мы никуда не поедем. Нет. Пока!

Он почти швырнул трубку на телефонный аппарат. Вирджиния

глядела на него вопросительно, он сказал:

– Теперь они хотят, чтоб мы срочно летели в Россию. Дудки им!

Иди сюда! – И он с новой силой привлек к себе Вирджинию.

24

Через три часа в Сарасоте к отелю «Амбассадор» подъехало

такси. Мак Кери расплатился с водителем и пошел искать

Ставинского. Портье сказал, что господин Вильямс с женой могут

быть либо в плавательном бассейне, либо на пляже, либо

укатили куда-нибудь на прогулку. В крытом плавательном

бассейне голые женские тела дразнили Мак Кери свежим

загаром, крутыми линиями бедер. В самом бассейне прямо в

воде был бар, можно было, не выходя из воды, выпить джина с

тоником, коктейль или все, что вздумается. «Еще бы, – подумал

Мак Кери, – из такого заповедника неги ехать в какую-то Россию,

где уже холод собачий, КГБ и прочие русские прелести, – кто же

захочет? Тем паче если ты при деньгах да с такой бабой!» Он

выглядел здесь дико – в костюме, в рубашке с галстуком. Злясь

на себя, что не заехал домой переодеться, и на этого

Ставинского, Мак Кери оглядел бассейн, лежащих, расслабленно

нежащихся в тепле и солнце мужчин и женщин и, не найдя здесь

ни Ставинского, ни Вирджинии, отправился на пляж. Но на пляже

было пусто – полуденное солнце пекло так, что весь пляж

перекочевал либо в бассейн, либо вот на те маячащие в океане

прогулочные яхты. Чертыхаясь, Мак Кери двинулся к причалу.

Десятки частных яхт стояли здесь особым, отрешенным от земли

мирком – целые семьи живут на них круглый год, презрев земную

жизнь с ее погоней за деньгами, властью и политическими

страстями. Кормятся рыбной ловлей, мелким ремонтом яхт

богатых яхтсменов, катанием туристов, поделкой сувениров и

блаженствуют в этой раковине вечного тепла, океанического

воздуха и отрешенности от мирских страстей.

Мак Кери нашел Ставинского и Вирджинию в самом конце

все документы у нас на руках, и уже пошел отсчет дней – с

сегодняшнего дня в нашем распоряжении три недели, срок его

отпуска. Вот и все, я вам все сказал. Конечно, трудно отсюда, от

этого тепла и океана, ехать в какую-то Россию, но два месяца

назад вы согласились на это сами, добровольно. И у нас уже нет

времени искать вам замену. Вся операция привязана к вам.

– Вы зря приехали, Дэвид, – сказал Ставинский. – Позавчера вы

отпустили нас, рассчитались. Теперь у меня уже нет никаких

обязательств перед вашей организацией. Вы скажете, что

прошел всего день, но иногда за один день случается то, чего

ждешь всю жизнь. И со мной это случилось. Я люблю эту

женщину, и ради нее я остаюсь в Америке. Скажем еще точнее:

я люблю ее уже месяц, с того момента, как увидел, но до

позавчерашнего дня я принадлежал вам. Позавчера вы сами

расторгли наш контракт. И с этой минуты я уже вам не

принадлежу, я принадлежу ей. Я не изменял вам, пока у меня

был контракт с вами, тем более я не изменю ей. Это логично, не

так ли?

– Может быть, это и логично, – сказал Мак Кери, – но есть вещи,

которые…

– Послушайте, – перебил Ставинский. – Пока я не знал, кого я

там должен подменить, пока это было тайной для меня, я еще

думал, что за этим стоит что-то сверхъестественное. Какой

нибудь ученый с секретом новой атомной бомбы или академик

Сахаров. Я гадал, кто это – сын Брежнева? Валленберг? Короче,

я думал, что это будет какая-то сенсация, взрыв. А это всего

навсего какой-то вшивый полковник, который знает какие-то

секреты Генштаба. Как говорят в Одессе, агицын трактор!

Слушайте, я вам скажу: будете вы знать секреты Генштаба или

не будете – Америка все равно проиграла Советам, уже

проиграла. Они оторвали у вас полмира, и каждый день

отрывают все новые и новые страны, и даже не отрывают – вы

сами отдаете. Вы ведете себя, как богачи, которые хотят

отделаться на улице от наглого нищего, – ладно, брошу ему

дайм – пусть отстанет. А нищий все наглеет и наглеет – за

даймом тянет из вас доллар, сто долларов, пальто, дом, машину,

жену и, наконец, детей. А вы все отступаете и отступаете, вы

хотите спрятаться от этого, хотите, как вот эти люди на этих

яхтах, жить без проблем. Лишь бы сегодня вам было хорошо,

– Видите ли, Роман, – сказал он, – все, что вы говорили сейчас

об Америке, может быть, и справедливо. Но не забывайте, что

если русские действительно придут сюда, то Америка кончится

не только для американцев. Она кончится для вас и для вашей

дочери. Вы же понимаете, что русские в первую очередь

прикончат эмигрантов из России. В лучшем случае всех вас

просто загонят на Аляску в очередной ГУЛАГ. Если вы

действительно любите Вирджинию и захотите вернуться к ней из

России, мы вас оттуда вытащим. Вытащить простого зубного

техника куда легче, чем полковника Генштаба, и к тому же у нас

будет какое-то время. А сейчас мы в цейтноте. Запомните: наша

страна, Америка, дала вам гражданство, когда вы бежали из

СССР. Она дала образование вашей дочери и сейчас подарила

вам одну из своих лучших женщин. И эта же страна нуждается в

вас, именно в вас и именно сегодня. Уж вы-то знаете, что такое

советская угроза. Подумайте об этом и позвоните мне завтра в

Вашингтон. До свидания, Вирджиния, извините, если я немножко

испортил вам отдых. – Мак Кери поднялся из-за столика и, не

оглядываясь, ушел по длинному причалу.

Ставинский и Вирджиния смотрели ему вслед. Флоридское

солнце дрожало в бокале вина, которое не допил Мак Кери.

25

Весь день Ставинский не вспоминал о разговоре с Мак Кери. И

Вирджиния тоже. На парусной яхте они уплыли далеко в океан

(«Сорок долларов в час, сэр, всего сорок долларов!»), затем

обедали в кубинском ресторане («Очень острая кухня,

Вирджиния, ну их к чертям!»), а вечером в ночном баре

Ставинский остановился у телевизора, по которому передавали

новости. «Советские войска в Анголе… Советские танки в

Афганистане… войдут или не войдут советские войска в

Польшу… Советская подводная лодка у берегов Швеции – есть

ли на ней атомное оружие?…»

Ставинский махнул официанту и заказал себе двойную порцию

чистой водки. Молча выпил и тут же заказал еще. После третьей

рюмки Вирджиния остановила его:

– Роман, не надо больше.

Он посмотрел ей в глаза, спросил:

Стокгольм, 6 ноября (Рейтер) – настоящие записи являются

хронологией главных событий, происшедших с того момента,

когда советская подводная лодка с бортовым номером «У-137»

села на мель в запретной военной зоне шведских

территориальных вод.

27 октября – советская патрульная подводная лодка

быстроходного класса врезается в отмель среди островов,

расположенных вблизи балтийской военно-морской базы в

Карлскруне на южном побережье Швеции.

28 октября – шведское рыболовное судно замечает подводную

лодку, которая уже в течение 12 часов оставалась не

обнаруженной шведскими вооруженными силами. Советский

посол дважды вызывается в министерство иностранных дел для

выражения протеста по поводу «вопиющего нарушения шведских

территориальных вод». Советские военно-морские силы

направляются в район аварии.

29 октября – шведская оборона отвергает утверждение

советского посла, что судно сбилось с курса в густом тумане и

вошло в запретную зону из-за навигационной ошибки.

Правительство Швеции назначает официальное расследование

и отдает распоряжение допросить командира подводной лодки

Петра Гущина.

30 октября – Гущин отказывается покинуть судно и заявляет о

том, что будет отвечать на вопросы только в присутствии

советских дипломатов. Двум советским дипломатам, посланным

в Карлскрун, отказано в посещении запретной зоны.

31 октября – в связи с ухудшением погоды подводная лодка

начинает крениться набок. Гущин ждет дополнительных

распоряжений своего командования и продолжает отказываться

покинуть судно.

2 ноября – после получения разрешения из Москвы Гущин

поднимается на палубу шведского торпедного катера, где

подвергается допросу экспертами военно-морских сил. Погода

ухудшается, и экипаж советской лодки посылает сигнал

бедствия. Два шведских буксира стаскивают лодку с камней и

при сильном штормовом ветре отбуксовывают ее в Сейфе-Бее.

4 ноября – Москва впервые сообщает о том, что подводная

лодка «У-137» села на мель по вине неисправного

навигационного оборудования. Министерство обороны Швеции

Резолюция:

Начальнику туристического отдела полковнику Орлову:

Вербовку доктора Вильямса возьмите под личный контроль. Об

исполнении доложить мне лично.

Ю. Андропов

5 ноября 1981 года

1

Майор Незначный стоял в вестибюле Московского театрального

института и зло посматривал на проходивших мимо него

студентов. Вот уж где бардак, так бардак! Звонок на лекцию

прозвучал двадцать минут назад, а эти бездельники только

только тянутся в институт – лица заспанны, девицы курят, все в

джинсах, куртки и пальто бросают, не отряхнув от снега, на

вешалку и, оставшись в каких-то диких безрукавках с яркими

надписями и рисунками на груди и на спине, расходятся, в

обнимку друг с дружкой, по аудиториям. Эта их манера ходить в

обнимку – даже парни ходят парами, педики они тут все, что ли?

– злила Незначного больше всего.

Десять лет назад Незначный окончил юридический факультет

МГУ, то было нелегкое для него время, он ходил на лекции в

латаных брюках, жрал в то время одну картошку, да и то не

досыта, подрабатывал грузчиком на железнодорожных вокзалах,

а летом их всех, студентов Московского государственного

университета, отправляли в колхозы вручную окучивать и

собирать помидоры, картошку, капусту… Послать бы вот этих

стиляг на картошку, чтоб потаскали в дождь по чернозему

грязные, килограммов по тридцать, мешки!

Но хуже всего, что нет этой мерзавки Оли Маховой. Незначный

посмотрел на часы. 23 минуты десятого! Весь день пойдет

враскосяк, если она не появится. Через шесть часов прилетают

Вильямсы. Месяц собирались, сукины молодожены! Он еще в

начале октября открыл им визы, вся операция была на стреме, и

Незначный, как режиссер перед премьерой, отрепетировал со

всеми своими штатными и нештатными сотрудниками все детали

операции и ждал, празднично-напряженный, их приезда со дня

деканат актерского факультета, и в общежитии оставил ей

записку, но – как сгинула! Зная эту Махову уже год, Незначный

не сомневался, что она опять днюет и ночует у какого-нибудь

очередного хахаля – художника или фотографа. Это худенькое,

длинноногое существо с узкими худосочными бедрами,

маленькой грудкой, белобрысыми, до плеч, волосами и

большими синими глазами, с детским лицом и невинно

порочными губками обладало каким-то магической силы

сексуальным позывом.

Не было мужика, который мог бы равнодушно отвести глаза от

ее фигурки. Словно внутри этого тощего тельца бился какой-то

второй пульс сексуальности, а сама Махова была лишь

оболочкой этой притягивающей бесовской силы. Даже начальник

французского отдела майор Гаспарян при виде этой Олечки

прищелкивал языком и предлагал Незначному любой обмен –

хоть троих, хоть пятерых своих, работающих с французами

проституток взамен этой Маховой. Но Незначный не согласился

– это был его «кадр», его личная находка.

Год назад в гостинице «Украина» он своими руками стащил эту

Махову с одного тридцатилетнего канадца, нарочно не дал ей

одеться и привез в закрытой машине прямо в КГБ. Рыдая, она

умоляла его не сообщать в институт. Все, что угодно, – только не

сообщать в институт! Еще бы! Приехать откуда-то из сибирской

глуши, из Братска, и без блата поступить в лучший в стране

театральный институт, где конкурс – 47 человек на место и

откуда прямая дорога в кино и на сцены московских театров. И

вдруг, через две недели после начала занятий, в номере

интуристовской гостиницы КГБ снимает тебя с заезжего канадца.

Выпрут из института в пять минут да еще с такой записью в

трудовой книжке – не только в театр, а даже в сельский клуб на

работу не примут. Вся жизнь сломана. Поэтому никакого труда

не стоило завербовать эту девчушку и сделать ее агентом.

Он мог тогда же, да и в любое время после этого переспать с

ней – для нее это пустое дело, и она сама не раз дразнила его

намеренно задранной юбкой и заголенными коленками, а то и

просто подначивала: «Вы, Фрол Евсеич, какой-то

бесчувственный! Неужели у вас жена есть?» Ничего, когда

нибудь он ей покажет, какой он бесчувственный, но пока… Он

хорошо знал, что стоит ему переспать с этой Маховой, как вся

Черт его знает, что делать?! Уже пол-урока прошло, вестибюль и

коридоры института опустели, а этой паскуды все нет. А у него

же весь день до минуты расписан! Ему еще с утра нужно было в

«Интурист» – это раз, потом проверить, все ли в порядке с

подслушивающей аппаратурой в номере, где будут жить эти

Вильямсы, потом – к режиссеру Дмитрию Ласадзе, а в 11.00 его

будет ждать врач-стоматолог Семен Бобров.

Запорошенное снегом такси подкатило к парадному входу

института, из машины выскочила Оля Махова: черная

цигейковая шуба внакидку, в одной руке меховая шапочка, в

другой – авоська с книгами и тетрадками. Незначный хмуро

усмехнулся: но этим полуоткрытым пухлым губкам, по какой-то

прозрачной бледности ее лица и прямой, несгибаемой в коленях

походке он уже знал, что не ошибся в своих догадках, – эта

мерзавка несколько суток не выбиралась из очередной постели и

теперь прискакала в институт только потому, что по пятницам

актерское мастерство сам Табаков ведет.

Поскальзываясь в туфельках по снегу, Махова вбежала в

вестибюль института, на ходу сбросила шубку и прямиком – к

вешалке, шаря шалыми глазами в поисках свободного крючка.

– Махова! – заступил ей Незначный выход из гардероба.

Она резко повернула к нему голову и тут же – вот ведь актерская

бестия! – глаза ее рассиялись просто неподдельной радостью.

– Ой, Фролчик Сеич! Здрасьте! Я бегу, извините, родненький, у

меня мастерство актера!

– Я тебе сейчас так побегу! – хмуро сказал Незначный.

– А что такое? Что случилось? – невинно спросила Махова, и ее

фигурка раскачивалась в воздухе, словно стебель подводного

цветка. – Фрол Сеич, роднуля, через пятнадцать минут перерыв,

и мы поговорим. Подождите, а? А то меня Табаков убьет!

– Я тебя раньше убью. Стой! Некогда мне ждать. Где ты

шляешься трое суток?

– Я у тетки была, за городом. Она заболела…

– Врешь, – спокойно сказал Незначный. – На себя посмотри. На

ногах не стоишь, глаза зафаканы!

– Как вы сказали? – вскинула свои лукаво-синие глазки Олечка.

Вставлять американские жаргонизмы в русскую речь было

дурным тоном во всех иностранных отделах Второго управления

КГБ, этим щеголяли только молоденькие лейтенантики и

два двадцать пять. Если ты не приедешь…

– Приеду! Приеду! Я ж не идиотка! – крикнула с лестницы Ольга,

и ее точеные, идеальной формы ноги, взметая на бегу

коротенькую юбочку, оказались над головой у Незначного.

– Дура, ты же без трусов!… – крикнул ей Незначный.

– Я знаю, я не успела, не важно! – отозвалась, хохоча, Махова и

исчезла.

Незначный сокрушенно покачал головой и вздохнул. Ну и

работка у него! Ладно, ножки – и какие ножки! – мы приготовили

доктору Вильямсу. Добро пожаловать, доктор Вильямс,

угощайтесь! Теперь нужно позаботиться о вашей Вирджинии…

2

«Объявляется посадка в самолет советской авиакомпании

«Аэрофлот», следующий рейсом Лондон – Брюссель – Москва.

Пассажиров просят пройти на посадку к выходу номер пять.

Повторяю…»

Бархатный женский голос плыл по брюссельскому аэровокзалу,

повторяя объявление по-русски со смешными и неправильными

ударениями и нерусским акцентом, но именно этот нерусский

акцент сжал Ставинскому сердце. Все. Ловушка закрывается. Он

сам идет в западню, в капкан. Конечно, он помнит последний

инструктаж Мак Кери. И фотографию какого-то гэбэшного майора

Незначного, который занимается вербовкой американских

туристов. И фотографии его помощников и помощниц – перед

отъездом Мак Кери несколько часов инструктировал его о

кагэбэшных ловушках, поскольку шеф русского отдела CIA

приказал показать Ставинскому и Вирджинии все, что они знают

о работе американского сектора туристического отдела КГБ. А

они кое-что знают. На той «заветной» карте, которую так

любовно бережет в своем сейфе майор Незначный, далеко не

все цифры соответствуют действительности – кое-кто из

«крестников» Незначного нашел в себе мужество по приезде в

США прийти в CIA и рассказать о том, как его вербовали в

Москве. И Мак Кери выложил перед Ставинским и Вирджинией

весь набор излюбленных приемов Незначного, вплоть до

фотографии его «козырной карты» – соблазнительной красотки

Оли Маховой. Теперь две контрразведки разыгрывали новую

Вирджиния мягко тронула его за руку и вопросительно заглянула

в глаза.

– Пошли, – хотел сказать Ставинский, но только поморщился от

боли в горле. Горло болело действительно, без дураков – вчера

перед выездом из Парижа в Брюссель он съел полную коробку

мороженого, чтобы вызвать у себя натуральную ангину, и вызвал

– гланды распухли, их обложило противным бело-желтым

налетом, ни говорить, ни глотать, ни даже затянуться сигаретой.