В этом романе я следовала традиционному китайскому стилю

установления дат. Третий год правления императора Даогуана[1]

— 1823 — является годом рождения Лилии. Восстание тайпинов

началось в 1851 году и закончилось в 1864-м[2].

Считается, что нушу — тайнопись, которую использовали

женщины в отдаленном районе юго-восточной провинции

Хунань, — появилась тысячу лет назад.

Возможно, это единственный язык в мире, который был создан

женщинами исключительно для себя.

использовать их с выгодой для себя. В нашем уезде мы

называем такой тип материнской любви тэн ай. Мой сын

рассказал мне, что в мужском письме это пишется двумя

иероглифами. Первый означает боль, второй — любовь. Это и

есть материнская любовь.

Бинтование изменило не только форму моих ступней, но и мой

характер, и мне кажется, что этот процесс каким-то странным

образом продолжается всю мою жизнь. Он превратил меня из

послушной девочки в решительную девушку, затем — из

молодой женщины, беспрекословно выполнявшей требования

родителей мужа, в самую влиятельную женщину в уезде, которая

добивалась соблюдения строгих правил и обычаев деревенской

жизни. К моим сорока годам та жесткость, с которой бинты

сжимали мои «золотые лилии», проникла в мое сердце, и оно

цеплялось за обиды и несправедливость так крепко, что я не

могла больше прощать тех, кого любила и кто любил меня.

Мой протест выражался исключительно в виде нушу, тайного

женского письма. Впервые это произошло, когда Снежный

Цветок — моя лаотун, моя «половинка», моя соученица и

наставница в нушу — прислала мне веер, который лежит сейчас

на моем столе, и затем вновь, когда мы встретились с ней. Но

отношения со Снежным Цветком не мешали моей решимости

стать честной женой, достойной невесткой и добросовестной

матерью. В тяжелые времена мое сердце было твердым, как

нефрит. Я обладала способностью противостоять бедам и

выносить горе. И вот я перед вами — вдова, которая спокойно

сидит, как предписывает ей традиция. Теперь я понимаю, что

слишком долго была слепа.

Если не считать трех ужасных месяцев пятого года правления

императора Сяньфэна[4], я провела всю свою жизнь в верхних

женских комнатах. Да, я ездила в храм, посещала дом своих

родителей, даже ездила в гости к Снежному Цветку, но я мало

знаю о внешнем мире. Я слышала, как мужчины говорили о

налогах, засухе и восстаниях, но все это было далеко от меня. Я

вышивала, ткала, готовила, знала только родственников моего

мужа, своих детей, внуков, правнуков и нушу. Мой жизненный

путь был обычным для женщины: дочерние годы, годы

закалывания волос, годы риса-и-соли, а теперь — годы

спокойного сидения.

любовь-уважение, любовь-благодарность. Но, глядя на наш

заветный веер с записями, сделанными Снежным Цветком и

мною в течение многих лет, я понимаю, что не умела ценить

самую важную любовь — глубокую сердечную любовь.

За последние годы я записала много историй из жизни женщин,

которые никогда не учились нушу. Я выслушала все их горести и

жалобы, несправедливости и трагедии. Я все выслушала и

записала. Но если я хорошо знаю жизнь женщин, то я почти

ничего не знаю о жизни мужчин, за исключением того, что

крестьянину приходится сражаться со стихиями, солдату — с

врагом, а одинокому человеку — с самим собой. Оглядываясь на

свою жизнь, я вижу, что она состоит из мужских и женских

историй. Я — обычная женщина с обычными жалобами, но

внутри себя я веду борьбу, похожую на мужскую битву, между

своим природным естеством и тем человеком, каким мне

следует быть.

Я пишу эти страницы для тех, кто находится в загробном мире.

Пион, жена моего внука, пообещала мне сжечь эти записи после

моей смерти на моей могиле, чтобы они могли достичь

загробного мира раньше, чем туда попадет мой дух. Пусть мои

слова объяснят мои поступки моим предкам, моему мужу, но

прежде всего Снежному Цветку раньше, чем я встречусь с ними

снова.

когда начала задумываться обо всем, что меня окружает. Мне

только-только исполнилось пять лет, и у меня было чувство,

будто я переступила высокий порог. Я проснулась до рассвета, в

голове у меня словно что-то тикало. Это ощущение заставило

меня быть внимательной ко всему, что я видела и пережила в

этот день.

Я лежала между Старшей Сестрой и Третьей Сестрой. Я

бросила взгляд в противоположный угол комнаты, где была

постель моей двоюродной сестры. Прекрасная Луна, которой

было столько же лет, сколько и мне, еще спала, поэтому я тихо

ждала, когда мои сестры начнут просыпаться. Я лежала лицом к

Старшей Сестре, которая была четырьмя годами старше. Хотя

мы спали в одной постели, я не знала ее хорошо до тех пор,

пока мне не перебинтовали ноги, и я не стала проводить все

свое время в женской комнате наверху. Я была рада, что лежу

спиной к Третьей Сестре. Я всегда говорила себе, что раз она на

год моложе меня, она слишком незначительна, чтобы о ней

думать. Вряд ли мои сестры меня обожали, но то безразличие,

которое мы друг другу выказывали, было лишь маской,

скрывавшей наши истинные желания. Каждая из нас хотела,

чтобы Мама ее заметила. Каждая из нас соперничала с

остальными, стараясь завоевать внимание Папы. Каждая из нас

надеялась, что ежедневно будет проводить время со Старшим

Братом, поскольку как первый сын он был самым драгоценным

членом нашей семьи.

По отношению к Прекрасной Луне я не испытывала подобной

ревности. Мы были добрыми друзьями и радовались тому, что

наши жизни будут соединены, пока мы обе не выйдем замуж.

Мы все четверо были очень похожи. У всех были черные,

коротко остриженные волосы, мы были очень худенькими, почти

одного роста. Иными словами, у нас было мало отличительных

черт. У Старшей Сестры над губой была родинка. Третья Сестра

завязывала волосы в маленькие пучочки, потому что ей не

нравилось, когда Мама расчесывала ее. У Прекрасной Луны

было хорошенькое круглое личико, а у меня — крепкие ноги и

руки, потому что я постоянно носила маленького братишку.

«Девочки!» — позвала нас снизу Мама. Этого было достаточно,

чтобы все остальные проснулись и встали с постелей. Старшая

Сестра поспешно оделась и быстро сошла вниз. Прекрасная

потому что Старший Брат, шестью годами старше меня, позвал

меня помочь ему в его утренних делах. Поскольку я родилась в

год лошади, я любила находиться вне дома, но что гораздо

важнее — Старший Брат будет принадлежать только мне. Я

знала, что мне повезло и что сестры мне это припомнят, но мне

было безразлично. Когда он разговаривал со мной или

улыбался, я больше не ощущала себя невидимкой.

Мы выбежали из дома. Старший Брат набрал воды из колодца и

наполнил ведра. Отнеся их в дом, мы отправились за хворостом.

Мы собрали целую кучу, и Старший Брат положил мне на руки

немного мелких веток. Сам он подхватил остальное, и мы

вернулись домой. Я вручила свой хворост Маме, надеясь, что

она похвалит меня. Все же маленькой девочке нелегко таскать

ведра с водой или носить дрова. Но Мама ничего не сказала.

Даже сейчас, после стольких лет, мне тяжело думать о Маме и о

том, что я осознала в тот день. Я так ясно увидела, что ничего

не значу для нее. Третий ребенок, вторая бесполезная девочка,

слишком маленькая, чтобы тратить на нее время, пока она не

переживет свои молочные годы. Она смотрела на меня так же,

как все матери смотрят на своих дочерей: как на временных

постояльцев, как на лишний рот, который надо кормить, как на

лишнее тело, которое надо одевать, пока я не уйду жить в дом

мужа. Мне было пять лет, и я уже знала, что не заслуживаю ее

внимания, но внезапно я начала жаждать его. Мне так хотелось,

чтобы Мама взглянула на меня и заговорила со мной, как она

разговаривала со Старшим Братом. Но, даже испытывая это мое

первое истинно глубокое желание, я понимала, что не должна

прерывать ее повседневные занятия. Она и так часто ругала

меня за то, что я говорю слишком громко, или за то, что я

путаюсь у нее под ногами. После этого я каждый раз обещала

себе стать похожей на Старшую Сестру и помогать Маме так

тихо и спокойно, как только могу.

Нетвердой походкой, покачиваясь, вошла Бабушка. Ее лицо

напоминало высушенную сливу, а спина была так сильно

согнута, что лицо находилось на уровне моего.

«Помоги своей бабушке, — приказала Мама. — Узнай, не нужно

ли ей чего-нибудь».

Хотя я только что дала себе обещание, я заколебалась. По

утрам из бабушкиного беззубого рта шел неприятный кислый

клубочки. Тетя сидела с кисточкой и чернильницей и аккуратно

писала свои тайные иероглифы, в то время как Старшая Сестра

ожидала, когда с послеполуденным визитом придут ее

названные сестры.

Вскоре мы услышали, как четыре пары легких ног тихонько

взбираются вверх по лестнице. Старшая Сестра обняла каждую

из девочек, и они впятером уселись в уголке. Им не нравилось,

если я вмешивалась в их разговор, но, тем не менее, я

внимательно изучала их, так как знала, что через два года и я

буду частью такого же сестричества. Все девочки были из Пувэя,

и это означало, что они могли собираться часто, а не только по

особым дням, таким как Ловля Прохладного Ветерка или

праздник Птиц. Сестричество было образовано, когда девочкам

исполнилось по семь лет. Чтобы скрепить взаимоотношения, их

отцы внесли по двадцать пять цзиней[8] риса, который хранился

в нашем доме. Позже, когда каждая из девочек будет выходить

замуж, ее порцию риса продадут, чтобы ее названые сестры

смогли купить ей подарки. Последнюю часть риса продадут по

случаю свадьбы последней из названых сестер. Это будет

означать конец сестричества, потому что девушек выдадут

замуж в отдаленные деревни, где они будут слишком заняты

своими детьми и выполнением приказов своих свекровей, чтобы

найти время для старой дружбы.

Даже среди своих подруг Старшая Сестра не пыталась

завладеть общим вниманием. Она тихо сидела, в то время как

другие девочки вышивали и рассказывали смешные истории.

Когда их болтовня и хихиканье становились слишком громкими,

моя мать строго одергивала их. И в моей голове возникла мысль:

Мама никогда так не поступала, когда к моей бабушке приходили

ее названые сестры. После того, как бабушкины дети выросли,

ее пригласили присоединиться к группе из пяти названых сестер

в Пувэе. Только две из них, да еще моя бабушка, все — вдовы,

были живы, и они встречались по крайней мере раз в неделю.

Они смеялись над непристойными шутками, которых мы,

девочки, не понимали. Мама слишком боялась своей свекрови,

чтобы осмелиться попросить их замолчать. А может быть, она

бывала слишком занята.

У Мамы закончилась пряжа и она поднялась на ноги, чтобы

взять еще. Мгновение она стояла неподвижно, задумчиво глядя

теплым и благоухающим и начинали стрекотать цикады. Мы

быстро бежали по улице, пока не увидели моего брата, который

направлял к реке семейство буйволов. Он сидел на широкой

спине буйвола, подогнув под себя одну ногу, а другой погонял

животное, колотя его побоку. Прекрасная Луна и я пошли вслед

за ними по лабиринту узких улочек, беспорядочная путаница

которых защищала нас отдухов, привидений, равно как и от

разбойников. Мы не встретили никого из взрослых — мужчины

работали в поле, а женщины сидели в своих верхних комнатах с

зарешеченными окнами, — но улицы были заполнены детьми и

деревенскими животными: цыплятами, утками, жирными

свиньями и поросятами, которые визжали у нас под ногами.

Мы вышли за пределы деревни и побрели по узкой тропе,

вымощенной мелкими камешками. Она была достаточно широка

для прохода людей и паланкинов, но слишком узка для проезда

повозок, запряженных пони или быками.

Мы спустились по тропе к реке Сяо и остановились у подвесного

моста, переброшенного через реку. За мостом начинался мир

обширных возделанных полей. Небо, раскинувшееся над нами,

было таким же синим, как перья зимородка. Далеко-далеко мы

видели другие деревни — места, куда я никогда и не надеялась

попасть. Потом мы снова вскарабкались на берег, где в камышах

свистел ветер. Я села на камень, сняла туфельки, потом пошла

по мелководью. Семьдесят пять лет минуло с тех пор, а я все

еще помню ощущение мягкой грязи между пальцами ног,

чувствую, как вода набегает на мои ступни, как она холодит мою

кожу. Мы с Прекрасной Луной были так свободны, как никогда

больше. Но я отчетливо помню еще кое-что о том дне. Утром,

когда я проснулась, я увидела свою семью по-новому, и это

наполнило меня странными ощущениями — меланхолией,

печалью, ревностью и чувством, что жизнь вокруг меня

несправедлива. И я дала воде смыть с меня все это.

Вечером после обеда мы сидели во дворе, наслаждали,

прохладным вечерним воздухом и наблюдая за тем, как Папа и

Дядя курят свои длинные трубки. Все устали. Мама и последний

раз кормила малыша, пытаясь убаюкать его. Она выглядела

измученной домашними заботами, которые для нее на сегодня

еще не закончились. Я обняла ее рукой за плечи, чтобы утешить.

«Слишком жарко», — сказала она и мягко отодвинула меня.

Бинтование ног

Подготовка к бинтованию моих ног заняла куда больше времени,

чем кто-либо мог предположить. В городах девочкам

благородного происхождения бинтовали ноги в возрасте трех

лет. В некоторых дальних провинциях девочкам бинтовали ноги

только на время, лишь для того, чтобы они выглядели

привлекательно для своих будущих мужей. Этим девочкам могло

быть около тринадцати лет. Их кости не ломались, бинты были

всегда ослаблены, а после свадьбы их ноги разбинтовывали,

чтобы они могли работать в поле рядом со своими мужьями.

Самым бедным девочкам ноги не бинтовали вовсе. Их либо

продавали в услужение, либо они становились «младшими

невестками» — большеногими девочками из несчастных семей,

которых отдавали на воспитание в другие семьи, пока они не

становились достаточно взрослыми, чтобы вынашивать детей.

Но в нашем, самом обычном, уезде девочкам в семьях,

подобных моей, ноги начинали бинтовать в шесть лет.

Уже в то время, когда я бегала с моим братом, моя мать начала

подготавливать длинные ленты из синей материи, которым

предстояло стать моими бинтами. Своими собственными руками

она сделала мою первую пару туфель, но с еще большим

старанием она сшила миниатюрные туфельки и положила их на

алтарь Гуаньинь — богини, которая видит все женские слезы.

Эти вышитые туфельки, длиной всего три с половиной

сантиметра, из куска красного шелка, который она сберегла из

своего приданого, были первым намеком на то, что моя мать все

же думает обо мне.

Когда мне и Прекрасной Луне исполнилось шесть лет, Мама и

Тетя послали за прорицателем, чтобы он вычислил

благоприятный день для начала бинтования. Говорили, что

поздняя осень — лучшее время для этого, но лишь потому, что

наступала зима, а холодная погода способствует онемению ног.

Была ли я взволнованна? Нет. Я была напугана. Я была

слишком мала, чтобы помнить первые дни бинтования ног

Старшей Сестры, но кто же в нашей деревне не слышал криков

девочки из семьи У, жившей в конце улицы?

Моя мать встретила прорицателя Ху внизу, налила ему чаю и

предложила арбузные семечки. Ее любезность предполагала

Посмотрев вниз из окна женской комнаты, я увидела наших

соседей, которые пришли поглазеть на событие. Мой отец

сделал коутоу — встал на колени и коснулся лбом земли, — и

его лоб касался грязной земли снова и снова. Мне было его

жалко. Папа был боязливым. Это естественно для тех, кто

родился в год кролика. Он отвечал за всех в нашем доме, но в

таком деле у него не было опыта. Дядя стоял, переминаясь с

ноги на ногу, а Тетя — обычно такая веселая и приветливая —

неподвижно застыла рядом с ним. Глядя сверху на выражения

лиц всех тех, кто стоял внизу, я сделала очевидный вывод:

происходило что-то ужасное и неправильное.

Когда все вошли в дом, я тихонько пробралась на лестничную

площадку, чтобы иметь возможность подслушать разговор.

Мадам Ван села. Принесли чай и угощение. Голос моего отца

был едва слышен, когда он произносил ритуальные вежливые

слова. Но мадам Ван пришла в нашу бедную семью не для того,

чтобы обмениваться любезностями. Как и вчера, меня позвали в

главную комнату. Я спустилась по лестнице и вошла так

грациозно, как только могла это сделать шестилетняя девочка,

ноги которой еще большие и неуклюжие.

Я посмотрела на взрослых членов моей семьи. Хотя иногда

воспоминания тонут в дали времен, их лица в тот момент я

помню очень отчетливо. Моя бабушка сидела уставившись на

свои сложенные на коленях руки, ее кожа была такой тонкой и

почти прозрачной, что я видела как пульсирует голубая жилка у

нее на виске. Мой отец, который уже успел разнервничаться, от

волнения не мог говорить. Мои дядя и тетя стояли вместе у

дверей, боясь стать участниками события и боясь пропустить

его. Но лучше всего я помню лицо своей матери. Конечно,

поскольку я была ее дочерью, то считала ее красивой, но в этот

день я впервые увидела ее настоящее лицо. Я всегда знала, что

она родилась в год обезьяны, но мне никогда не приходило в

голову, что обезьянья хитрость и склонность к обману так сильны

в ней. Что-то нечестное таилось под ее высокими скулами. Что

то скользкое пряталось в темной глубине ее глаз. Там было что

то такое… Я до сих пор не знаю, как описать это. Я бы сказала,

что сквозь ее черты проглядывало нечто вроде мужского

честолюбия.

Мне сказали, чтобы я встала перед мадам Ван. Я подумала, что

продолговатое и тонкое, как рисовое зернышко. Ее полные мочки

говорят о благородстве ее духа. Но самое важное — это ее ноги.

Подъем у нее очень высокий, хотя еще не полностью развит. Это

означает, что с бинтованием надо повременить еще год», — он

он поднял руку, чтобы его не прерывали, будто кто-то мог на это

осмелиться.

«Семь лет — это необычно для нашей деревни, я знаю, но я

думаю, если вы посмотрите на вашу дочь, вы увидите…»

Прорицатель Ху заколебался. Бабушка придвинула к нему миску

с мандаринами, чтобы он мог собраться с мыслями. Он взял

мандарин, снял с него кожицу и бросил на пол. Поднеся дольку

мандарина ко рту, он заговорил снова:

«В шестилетнем возрасте кости еще мягкие и податливые. Но

ваша дочь еще мало развита для своего возраста, даже для

вашей деревни, которая пережила трудные годы. Возможно,

также, как и другие девочки в этом доме. Вам не следует этого

стыдиться».

До того момента я не думала, что наша семья чем-то отличается

от всех прочих, и не считала, что сама чем-то отличаюсь от

других.

Прорицатель засунул дольку мандарина в рот, пожевал

задумчиво, а затем продолжил: «Но ваша дочь не только

слишком мала от недоедания. У ее стоп особенно высокий свод,

а это означает, что при хорошем питании ее ноги могут быть

самыми совершенными в нашем уезде».

Некоторые люди не верят прорицателям. Некоторые думают, что

они дают советы, подсказанные здравым смыслом. В конце

концов, осень — самое лучшее время для бинтования, весна —

для родов, а красивый холм, обдуваемый ветерком, обладает

самым лучшим фэншуй для погребения. Но этот прорицатель

увидел во мне нечто особенное, и это переменило всю мою

жизнь. И все же в тот момент никто не испытывал никакой

радости. В комнате было до жути тихо. Что-то продолжало быть

ужасно неладным.

Молчание прервала Мадам Ван: «Девочка действительно очень

красивая, но «золотые лилии» в жизни гораздо важнее

хорошенького личика. Красивое лицо — это дар Небес, но

маленькие ножки могут улучшить общественное положение. В

этом мы все согласны. Дальнейшее должен решать Отец». —

деревнях. У Старшей Сестры сейчас были названые сестры, а у

Бабушки — подружки-вдовы из деревни ее мужа, которые и

стали ей назваными сестрами до конца дней. Я предполагала,

что при обычном течении нашей жизни у меня также будут

названые сестры. Но иметь свою лаотун — это совсем другое

дело. Я должна была бы разволноваться, но, как и все, кто

находился со мной в комнате, я была ошеломлена. Этот предмет

не следовало обсуждать в присутствии мужчин. В такой

необычной ситуации мой отец забылся и выпалил: «Ни у кого из

женщин в нашей семье не было лаотун».

«В вашей семье многого не было до сих пор, — сказала Мадам

Ван, вставая со стула. — Обсудите все это между собой, но

помните, благоприятный случай не каждый день переступает

ваш порог. Я приду к вам снова».

Сваха и прорицатель удалились, пообещав прийти и посмотреть

на мои успехи. Мы с матерью поднялись наверх. Как только мы

вошли в женскую комнату, она обернулась и посмотрела на меня

с тем же выражением на лице, которое я подметила еще в

главной комнате. Затем, прежде чем я могла что-либо

произнести, она изо всех сил ударила меня по лицу.

«Ты знаешь, сколько забот это принесет твоему отцу?» —

спросила она. Это были обидные слова, но я знала, что

пощечину она дала мне на счастье и для того, чтобы отпугнуть

злых духов. В конце концов, не было никакой гарантии, что мои

ноги превратятся в «золотые лилии». Моя мать могла совершить

ошибку при бинтовании моих ног, как ошиблась ее мать. Она

очень хорошо справилась со Старшей Сестрой, но все могло

случиться. Вместо ожидаемой награды я могла ковылять на

безобразных обрубках, постоянно размахивая руками для

поддержания равновесия, как моя мать.

Хотя мое лицо пылало от пощечины, я была счастлива.

Пощечина была знаком того, что Мама впервые показала мне

свою материнскую любовь, и я была вынуждена закусить губы,

чтобы скрыть улыбку.

Мама за весь день не сказала мне ни слова. Она спустилась

вниз и разговаривала с моими тетей, дядей, отцом и бабушкой.

Дядя был добросердечным человеком, но как второй сын он не

имел никакой власти в нашем доме. Тетя понимала, какие

выгоды сулит создавшаяся ситуация, но как женщина, не

мужчины редко входят в женскую комнату; она была только

нашей, где мы могли заниматься своей работой и делиться

мыслями. Я знала, что почти всю свою жизнь проведу в комнате,

подобной этой. Я также знала, что разница между нэй —

внутренним миром дома — и вай — внешним миром мужчин —

является самой сердцевиной конфуцианского общества. Будь ты

беден или богат, будь ты императором или рабом, домашний

мир предназначен для женщин, а внешний — для мужчин.

Женщинам не следует выходить за пределы своих комнат ни в

мыслях, ни на деле. Я также поняла, что нашими жизнями

управляют два конфуцианских идеала. Первый — это «Три

Повиновения», которые гласят: «Девочкой повинуйся своему

отцу; женой повинуйся своему мужу; вдовой повинуйся своему

сыну». Второй — это «Четыре Добродетели», которые

определяли поведение женщины, ее речь, движения и занятия:

«Будь целомудренной и уступчивой, спокойной и честной; будь

тихой и приятной в речах; будь сдержанной и изящной в

движениях; будь совершенной в ручной работе и вышивании».

Если девочки не будут забывать эти принципы, они станут

добродетельными женщинами.

Мои занятия теперь приобрели практический характер. Я

научилась вдевать нитку в иголку, выбирать цвет ниток, делать

маленькие и ровные стежки. Это было важно, так как Прекрасная

Луна, Третья Сестра и я начали трудиться над туфлями, которые

нам предстояло носить в течение двух лет, пока будет длиться

процесс бинтования ног. Нам были нужны дневные туфли,

специальные тапочки для сна и несколько пар плотных носков.

Мы начали с вещей, которые подходили нам сейчас, чтобы затем

перейти ко все меньшим размерам.

Что еще важнее, моя тетя начала учить меня нушу. В то время

мне было не совсем понятно, почему она принимала во мне

такое участие. Я по глупости считала, что если я усердна, то

смогу вдохновить своим примером Прекрасную Луну. А если она

будет усердной, то, возможно, выйдет замуж более удачно, чем

ее мать. Но на самом деле моя тетя надеялась обучить нас

секретному письму для того, чтобы мы с Прекрасной Луной,

могли переписываться всю жизнь. Я также не знала, что это

было причиной конфликта между моей тетей, моей матерью и

Бабушкой. Ни Мама, ни Бабушка не были обучены нушу, равно

регионе, — двадцать четвертом дне восьмого лунного месяца. В

этот день те, кому предстоит бинтование, возносят молитвы и

возлагают последние подношения Деве с Крохотными Ступнями,

богине, которая наблюдает за бинтованием.

Мама и Тетя заканчивали подготовку к бинтованию, делали

новые ленты. Они кормили нас клецками с красной фасолью,

чтобы помочь нашим костям стать мягкими, как клецки, и чтобы

наши ступни размером не превосходили размер клецок. Многие

женщины из нашей деревни приходили навестить нас в нашей

верхней комнате. Названые сестры Старшей Сестры желали нам

удачи, приносили нам сладости и поздравляли нас с

официальным вступлением в пору женской зрелости. Звуки

праздника наполняли нашу комнату. Все были счастливы, пели,

смеялись, болтали.

Теперь я знаю, что было много вещей, о которых никто не

говорил. (Никто не сказал, что я могу умереть. Только после того,

как я перешла жить в дом мужа, моя свекровь рассказала мне,

что одна из десяти девочек умирает от бинтования не только в

нашем уезде, но и во всем Китае.)

Я знала только, что бинтование сделает меня более взрослой и

более пригодной для замужества и приведет меня к величайшей

любви и величайшей радости в жизни женщины — к рождению

сына. Чтобы достигнуть этого, мне необходимо иметь пару

превосходно перебинтованных ног с семью четкими признаками:

они должны быть маленькими, узкими, прямыми, заостренными

и выгнутыми, и при этом благоухающими и мягкими. Из всего

этого самое главное — длина. Семь сантиметров —

приблизительная длина большого пальца руки — это идеал.

Дальше — форма. Совершенная ступня должна иметь форму,

похожую на бутон лотоса. Она должна быть полной и округлой у

пятки и заостряться спереди, чтобы весь вес тела, приходился

на большой палец ноги. Это означает, что пальцы и свод ноги

должны быть сломаны и загнуты назад к пятке. И, наконец,

щель, образованная пальцами ног и пяткой, должна быть

достаточно глубокой, чтобы туда могла встать большая монета.

Если я сумею достичь всего этого, наградой мне будет счастье.

Утром двадцать четвертого дня восьмого лунного месяца мы

поднесли Деве с Крохотными Ступнями клейкие шарики из риса,

а наши матери возложили миниатюрные туфельки, которые они

лицо было бледным, что полностью соответствовало ее имени.

Слезы текли по ее щекам двумя струйками.

Снаружи до нас доносились голоса Мамы и Тети: «Третья

Сестра, Третья Сестра!»

Бабушка и Старшая Сестра подошли к окну и выглянули наружу.

«Айя», — пробормотала Бабушка.

Старшая Сестра обернулась к нам. «Мама и Тетя в доме у

соседей. Вы слышите, как хнычет Третья Сестра?»

Мы с Прекрасной Луной отрицательно покачали головами.

«Мама тащит Третью Сестру по улице», — сообщила Старшая

Сестра.

Теперь мы слышали, как Третья Сестра кричала: «Нет, не пойду!

Я не хочу делать это!»

Мама громко ругала ее: «Ты пустое ничтожество! Ты помеха

нашим предкам!»

Это были некрасивые слова, но вполне обычные, их можно было

услышать в нашей деревне почти каждый день.

Третью Сестру втолкнули в комнату. Она упала, но тут же

вскочила на ноги, бросилась в угол и сжалась там.

«Это будет сделано. У тебя нет выбора», — сказала Мама.

Глаза Третьей Сестры безумно метались по комнате, выискивая

место, где бы спрятаться. Ее схватили, и ничто не могло

остановить неизбежного. Мама и Тетя приблизились к ней. Она

сделала последнее усилие увернуться из-под их протянутых к

ней рук, но Старшая Сестра удержала ее. Третьей Сестре было

только шесть лет, но она боролась, как только могла. Старшая

Сестра, Тетя и Бабушка держали ее, пока Мама поспешно

накладывала бинты. Все это время Третья Сестра кричала.

Несколько раз ей удавалось высвободить руки, но их снова

скручивали. На одну секунду Мама ослабила хватку, и тут же

Третья Сестра начала молотить ногой по воздуху, а ее бинты

мотались вверх и вниз, как лента акробата.

Мы с Прекрасной Луной были в ужасе. Так в нашей семье себя

никто не вел. Но мы могли только сидеть и смотреть, потому что

теперь наши ноги кололо, словно кинжалом, от самых ступней до

бедер. Наконец Мама выполнила свою задачу. Она опустила

ногу Третьей Сестры на пол, встала, посмотрела на свою

младшую дочь с отвращением и выплюнула единственное слово:

«Никчемная!»

нас одних. Мы все трое были почти парализованы болью, но

наши испытания только-только начались. Мы не могли есть.

Даже при пустых желудках нас рвало от сильной боли. Наконец

все в доме улеглись спать. Каким облегчением было лечь и

вытянуться, просто держать ноги на одном уровне с остальным

телом. Но через несколько часов начались новые страдания.

Наши ступни горели, будто лежали в жаровне среди горячих

углей. Странные мяукающие звуки вылетали из наших гортаней.

Бедняжка Старшая Сестра была вынуждена делить с нами

ночлег. Она изо всех сил старалась развлечь нас волшебными

сказками и самым осторожным образом напоминала нам о том,

что каждая девочка из приличной семьи, имеющей положение,

во всем великом Китае проходит через бинтование, и лишь тогда

может стать достойной женщиной, женой и матерью.

Ни одна из нас не заснула в эту ночь, но что бы мы ни испытали

в первый день, на второй день было вдвое хуже. Мы все

пытались распороть наши бинты, но только Третьей Сестре

удалось освободить ступню. Мама била ее по рукам и ногам,

потом перебинтовала ей ступню заново и в наказание заставила

ее сделать десять лишних кругов по комнате. Снова и снова

Мама грубо трясла ее и спрашивала: «Ты хочешь стать

маленькой невесткой? Еще не поздно. Ты этого добьешься».

Всю нашу жизнь мы слышали эту угрозу, но никто из нас никогда

не видел маленькую невестку. Пувэй была слишком бедной

деревней, чтобы люди могли позволить себе взять в семью

ненужную, упрямую большеногую девочку; мы не видели и духа

лисицы и все же верили в него. Поэтому Мама грозила, и Третья

Сестра постепенно сдалась.

На четвертый день мы отмачивали перебинтованные ступни в

ведре с горячей водой. Потом бинты сняли, Мама и Тетя

проверили ногти у нас на ногах, срезали мозоли, счистили

омертвевшую кожу, приложили еще квасцов и ароматов, чтобы

перебить запах гниющей плоти и снова забинтовали нам ступни

чистыми бинтами, на этот раз даже плотнее. Каждый день — то

же самое! Каждый четвертый день — та же процедура. Каждую

неделю — новая пара туфель, меньше предыдущей. К нам

приходили соседки и приносили клецки с красными бобами в

надежде, что наши кости будут размягчаться скорее, или же они

приносили сухие красные перцы, надеясь, что наши ступни будут

источники бесконечной муки.

Холодная погода не вызывала онемения, и мучительная боль

терзала все мое тело. И все же Мама не была довольна моим

послушанием. Вечером она велела Старшему Брагу принести

тростника с берега реки. В течение следующих двух дней она

хлестала меня этим тростником сзади по ногам, чтобы заставить

ходить. В тот день, когда меня заново перебинтовали, я, как

обычно, отмачивала ступни в воде, но на этот раз массаж,

который мне делали для того, чтобы придать костям иную

форму, превзошел все, что было раньше. Мама пальцами

загнула мои болтающиеся кости под ступню. И никогда я так

сильно не ощущала мамину любовь ко мне.

«Достойная женщина никогда не потерпит никакого безобразия в

своей жизни, — повторяла она снова и снова. — Только через

боль ты сможешь обрести красоту. Только через страдания ты

обретешь покой. Я оборачиваю, я бинтую, но ты будешь

вознаграждена».

У Прекрасной Луны пальцы сломались на три дня позже, но

косточки у Третьей Сестры отказывались ломаться. Мама

послала Старшего Брата с еще одним поручением. На этот раз

ей понадобились маленькие камешки, которые она могла бы

привязать к пальцам ног Третьей Сестры, чтобы увеличить

давление. Я уже рассказывала, как Третья Сестра

сопротивлялась, но на этот раз ее крики были еще громче, если

это вообще было возможно. Мы с Прекрасной Луной думали, что

она делает это, потому что хочет обратить на себя больше

внимания, ведь до сих пор почти все свои силы Мама тратила на

меня. Но в те дни, когда нам меняли бинты, мы могли увидеть

разницу между нашими ногами и ногами Третьей Сестры. Да,

сквозь наши бинты просачивались кровь и гной, это было

нормально, но у Третьей Сестры выделения приобрели новый и

иной запах. И в то время, как кожа у Прекрасной Луны и у меня

увяла и стала мертвенно-бледной, кожа у Третьей Сестры была

розовой, как цветок.

Мадам Ван нанесла нам следующий визит. Она осмотрела

материнскую работу и дала несколько советов относительно

трав, из которых можно было приготовить чай для облегчения

боли. Я не пробовала это горькое варево, пока не выпал снег, и

кости посередине моей ступни не треснули. Я была, как в

случиться что-то плохое? Не поэтому ли так сопротивлялась? Не

совершила ли Мама в спешке ужасную ошибку? Не произошло

ли заражение крови от складок на бинтах? Была ли она слабой

от плохого питания, как сказала обо мне Мадам Ван? Что такого

она сделала в своей предыдущей жизни, чтобы заслужить такое

наказание в этой?

Мама отскребала гной и кровь с ее ног, пытаясь смыть

инфекцию. Третья Сестра была без сознания. Вода в тазу

потемнела от ядовитых выделений. Наконец Мама вынула

разбитые ступни из таза и вытерла их насухо.

«Матушка, — позвала Мама свою свекровь. — Ты опытнее меня.

Пожалуйста, помоги мне».

Но Бабушка не пошевельнулась. Мама и Тетя поспорили о том,

что делать дальше.

«Надо оставить ее ступни открытыми, — сказала Мама.

«Ты знаешь, что это будет очень плохо, — возразила Тетя. —

Большая часть ее костей уже сломалась. Если ты их не

перебинтуешь, они никогда не примут нужную форму. Она будет

хромой. На ней никто не женится».

«Пусть лучше она живет незамужней, чем я потеряю ее навеки».

«Тогда у нее не будет никакой цели, и сама она не будет ничего

стоить, — сказала Тетя. — Твоя материнская любовь

подсказывает тебе, что это не жизнь».

Все время, пока они спорили, Третья Сестра лежала

неподвижно. Мама приложила квасцы к ее ступням и снова

перебинтовала их. На следующий день ей стало еще хуже. На

улице валил снег. Хотя мы были небогаты, Папа вышел в

непогоду и привел деревенского врача. Тот посмотрел на Третью

Сестру и покачал головой. Я впервые увидела этот жест,

означавший, что мы бессильны удержать души своих любимых

от того, чтобы они покинули этот мир ради мира духов. Вы

можете бороться, но если смерть схватила свою жертву, уже

ничего нельзя сделать. Мы покорны желаниям загробного мира.

Врач предложил сделать припарку и приготовить трав для чая,

но он был хорошим и честным человеком. Он понимал наше

положение.

«Я могу сделать это для вашей малышки, — сказал он Папе, —

но вы только зря потратите деньги».

Однако беды этого дня еще не закончились. Когда мы все

Луной должны были заботиться о Третьей Сестре. Нам было

всего по семь лет, и мы не знали, что сказать или сделать, чтобы

утешить ее. Ее страдания были велики, но это было не самое

ужасное, что я видела в течение моей жизни. Она умерла четыре

дня спустя, вынеся больше страданий и боли, чем по совести ей

полагалось бы за такую коротенькую жизнь. Бабушка умерла на

следующий день. Никто не видел, чтобы она страдала. Она

просто становилась все меньше и меньше, как гусеница под

покровом осенних листьев.

* * *

Земля была слишком жесткой для того, чтобы устраивать

настоящие похороны. Две из оставшихся названых сестер

Бабушки пришли к ней, спели траурные песни, завернули ее

тело в муслин и одели для жизни в загробном мире. Она была

старой женщиной, прожившей долгую жизнь, поэтому ее вечная

одежда имела много слоев. Третьей Сестре было только шесть

лет. У нее не было одежды для будущей жизни, чтобы согреть

ее, и не было у нее многих друзей, которые встретили бы ее в

загробном мире. Было лишь летнее платье и зимнее платье, но

даже эти вещи до нее носила Старшая Сестра, а потом я.

Бабушка и Третья Сестра провели остаток зимы под снежным

покровом.

Следует сказать, что за время между смертью Бабушки и

Третьей Сестры и их похоронами в женской комнате многое

изменилось. О, мы все еще продолжали делать наши круги по

комнате. Каждые четыре дня мы мыли ноги и переодевались в

меньшего размера туфельки каждые две недели. Но теперь

Мама и Тетя проявляли крайнюю бдительность. И мы тоже были

очень внимательны. Мы никогда не сопротивлялись и не

жаловались. Когда наступало время мыть ноги, наши взгляды

были прикованы к выделениям так же внимательно, как у Мамы

и Теги. Каждый вечер, когда мы, девочки, оставались одни,

Старшая Сестра проверяла наши ноги, чтобы удостовериться,

что у нас нет серьезной инфекции.

Я часто вспоминаю эти первые месяцы моего бинтования. Я

вспоминаю, как Мама, Тетя, Бабушка и даже Старшая Сестра

цитировали некоторые высказывания, чтобы подбодрить нас.

Одно из них такое: «Выйдешь замуж за цыпленка — живи с

Веер

Шесть месяцев прошло с начала нашего бинтования, два месяца

после смерти Бабушки и Третьей Сестры. Снег сошел, земля

оттаяла, и Бабушку с Третьей Сестрой подготовили к похоронам.

Три события было в жизни людей Яо — нет, в жизни всех

китайцев, — на которые тратились деньги: рождение,

заключение брака и смерть. Мы все хотели удачно родиться и

удачно выйти замуж ими жениться; мы все хотели спокойно

умереть и быть достойно похороненными. Но судьба и

жизненные обстоятельства влияют на эти три события, как ни на

что другое. Бабушка была матриархом и вела примерную жизнь,

Младшая Сестра не совершила ничего. Папа и Дядя собрали

все деньги, которые у них были, и заплатили гробовщику в

Шанхае, чтоб он сделал хороший гроб для Бабушки. Папа и Дядя

сколотили маленький ящик для Третьей Сестры. Бабушкины

названые сестры пришли снова, и, наконец, похороны

состоялись.

И снова я увидела, насколько мы бедны. Если бы у нас были

деньги, то Папа, возможно, построил бы вдовью памятную арку

для Бабушки. Может быть, он позвал бы прорицателя, чтобы

определить подходящее место для могилы с самым лучшим

фэншуй, или нанял паланкин, чтобы отнести свою дочь и свою

племянницу, которые до сих пор не могли далеко ходить, к

могиле Бабушки и Третьей Сестры. Но это было невозможно.

Мама несла меня на спине, а Тетя несла Прекрасную Луну.

Наша маленькая процессия подошла к месту, расположенному

недалеко от нашего дома, на арендованной нами земле. Пана и

Дядя сделали коутоу три раза подряд. Мама легла на могильную

насыпь и просила прошения. Мы сожгли бумажные деньги, но

мы не могли предложить присутствующим на похоронах никаких

подарков, кроме сладостей.

Хотя Бабушка не могла читать нушу, все же у нее были книги

третьего дня свадьбы, подаренные ей много лет назад. Эти книги

вместе с другими немногочисленными сокровищами были

собраны двумя ее назваными сестрами и сожжены на ее могиле,

чтобы написанные там слова сопровождали Бабушку в

загробном мире. Они спели вместе: «Мы надеемся, что ты

увидишь остальных наших названых сестер. Вы трое будете