Джон Бекан

39 ступенек

Глава первая

Убийство

Я вернулся из Сити около трех. Веселый месяц май кружил

всем голову, и, вероятно, лишь я один не чувствовал себя

счастливым. Не прошло и трех месяцев, как я прибыл в

добрую старую Англию, и за этот короткий отрезок времени

жизнь островитян осточертела мне донельзя. Если бы год

назад кто-нибудь сказал мне, что все будет именно так, я бы

расхохотался ему в лицо. Все вызывало мое раздражение:

погода, разговоры, собственное сибаритство, хотя

развлечения, предлагаемые столицей, вызывали у меня

ощущение вроде того, когда выпьешь содовой, долго

стоявшей на солнце. «Ричард Ханней, — не раз говорил я сам

себе, — ведь прекрасно понимаешь, что попал в западню —

давай-ка выбирайся из нее поскорее».

Когда я вспоминал о планах, которые строил год назад там, в

Булавейо, то готов был кусать ногти от злости. Я скопил

значительную — разумеется, не миллион — сумму денег и

рассчитывал пожить в свое удовольствие, быть может, до

конца дней в стране, которая представлялась мне в

воображении страной сказок тысячи и одной ночи и которую я

покинул вместе с отцом, когда мне было всего шесть лет.

И вот, прожив на родине три месяца, вдруг понимаю, что роль

праздношатающегося зеваки мне совершенно не подходит, что

рестораны, театры и скачки надоели мне так, будто я провел в

них всю свою жизнь.

родственную душу. Выйдя на площадь Оксфорд-серкус и

взглянув на зеленоватое весеннее небо, я дал себе зарок, что

куплю завтра вечером билет на пароход, идущий в Кейптаун,

если следующие сутки пройдут так же скучно, как и предыдущие.

Моя квартира была на первом этаже нового жилого дома позади

Лангам-плейс. Поднявшись по ступенькам, я вошел в холл, где

меня встретили портье и лифтер. Дом был так спланирован, что

на лестничную площадку выходила только одна квартира. Я жил

совершенно один: терпеть не могу слуг — уборку делал утром

знакомый портье.

Я вставил в замок ключ и вздрогнул от неожиданности — рядом

со мной, точно из-под земли, появился человек.

Присмотревшись, я признал в нем жильца с одного из верхних

этажей, хорошо сложенного, небольшого роста мужчину с

кашатановой бородкой и маленьким голубыми глазками,

пронизывающий взгляд которых мне показался неприятен. Этого

человека я встречал раза два на лестнице.

— Впустите меня на минутку, — сказал он с трудом, как будто

поднялся пешком на десятый этаж, и стиснул рукой мое

запястье, — мне надо поговорить с вами.

Я открыл дверь и жестом пригласил его войти. Он стремительно

промчался по коридору к самой дальней комнате, которая была

моей курительной и одновременно кабинетом.

— Вы заперли дверь на цепочку? — спросил он, когда я вошел в

комнату. — Простите за неожиданное вторжение, но у меня не

было другого выхода, да и вы мне показались человеком,

достойным доверия. Не могли бы вы оказать мне одну услугу?

— Говорите, — сказал я довольно сухо, — слушаю вас. Не

люблю нервных, взвинченных людей.

Мой гость, заметив на столе поднос с бутылкой и стаканчиками,

налил себе виски и залпом выпил. Потом поставил стаканчик на

стол с такой силой, что стекло треснуло.

— Простите, — сказал он — нервы ни к черту. Но, думаю, вы

меня поймете — я только что был на волоске от смерти.

Я уселся в кресло закурил трубку.

— Вы так считаете? — ледяным тоном спросил я, давая понять,

что имею дело с сумасшедшим.

— Вы ошибаетесь. По крайней мере, до этого еще не дошло, —

вымученно улыбнулся он. — Я вас совершенно не знаю, но вы

главная цель этой войны — столкнуть лбами Россию и

Германию.

На мое недоуменное «неужели?», собеседник отвечал, что

только в этом случае мир в Европе рушился, как карточный

домик. На развалинах революционеры собирались построить

новый мир, ну а финансисты собирались грести серебренники

лопатой, скупая за бесценок национальные богатства.

— Капитал, — сказал мой собеседник, — не знает ни отечества,

ни укоров совести. Главное, за всем этим стоят евреи, а они

ненавидят Россию до мозга костей. Хотят отыграться, наконец,

за погромы. Удивлены?

— Вообще-то, — продолжал он, — вы их найдёте повсюду, надо

только пройти за кулисы. Возьмем, к примеру, какой-нибудь

немецкий промышленный концерн. Если у вас есть какое-нибудь

дело, то вас проводят к управляющему, какому-нибудь барону

фон или ну «Не знаю что», элегантно одетому молодому

человеку, говорящему по-английски так, словно учился в Итоне

или Харроу. Но он всего лишь красивая вывеска. Если у вас

миллионное дело, вас проводят не к нему, а к вестфальцу с

лбом и челюстью неандертальца и манерами, которые хороши

лишь на скотном дворе. Именно такие, как этот вестфалец, хотят

задушить английскую промышленность. Но если ваше дело

измеряется уже не миллионами, а гораздо-гораздо больше, вас

проводят к настоящему хозяину, и — десять против одного — вы

увидите маленького бледного еврея в кресле-каталке со

взглядом, как у гремучей змеи. Вы мне не поверите, но именно

такие, как этот еврей, управляют сейчас миром и именно они

хотят развалить на куски империю царя, поскольку над его

теткой надругались, а отца выпороли кнутом в каком-нибудь

местечке на Украине.

Тут уж я не выдержал и не без яда заметил: все эти евреи и

революционеры пока не видны невооруженным глазом.

— Так-то оно так, — согласился он, — но их цель не только в

том, чтобы добиться финансового могущества, но и в том, чтобы

разрушить идеалы и привычки, которые веками живут в душе

народа. Ведь люди с радостью умирают за свою страну и, пока

есть солдаты, готовые постоять за свой флаг, самые хитроумные

планы, задуманные в Берлине и Вене, останутся на бумаге.

Правда, у них на руках есть несколько козырей, которые они

ничего гнуснее. Есть, правда, один человек, который может

помешать им — ваш покорный слуга, Франклин Скаддер. Его

маленькие голубые глазки, взгляд которых взвинчивался в меня,

словно буравчик, сияли боевым огнем. «Человечек он вроде бы

неплохой, — думал я, — но его история чудовищно

неправдоподобна». — Расскажите, с чего все началось.

— Подслушал разговор в одной тирольской гостинице, потом

побывал в меховом магазине в Буде — здесь мне тоже удалось

кое-что узнать. Затем я стал членом клуба в Вене, потом мне

рекомендовали посетить книжную лавочку на Ракниц-штрассе в

Лейпциге и наконец десять дней назад я поставил точку,

завершив расследование в Париже. Не хочу утомлять деталями,

скажу только, что я долго думал, как исчезнуть из Парижа, не

оставив следов. Я выехал из Парижа в Гамбург под видом

богатого американца, поселившегося во Франции. В Гамбурге я

сел на пароход, отправляющийся в Норвегию, как еврейский

коммерсант, торгующий алмазами. В Норвегии я уже был

английским филологом, собирающим материал для диссертации

об Ибсене. Отплыл из Бергена в Шотландию как кинорежиссер,

снимавший в Норвегии фильм о горнолыжном спорте. Ну и в

конце концов я прибыл сюда из Эдинбурга под видом

коммерсанта, поставляющего бумагу для лондонских газет. До

вчерашнего дня мне казалось, что я замел все следы и

тревожиться не о чем. И вдруг…

Он замолчал и, протянув руку к стаканчику, сделал большой

глоток.

— И вдруг однажды подойдя к окну, я заметил на

противоположной стороне улицы человека, который показался

мне знакомым. Обычно я выхожу из дома лишь поздно вечером,

да и то ненадолго. И вот узнаю от портье: тот человек

разговаривал с ним и оставил для меня свою визитку. Имя,

написанное на ней, уже не давало мне больше покоя.

Я видел, как побледнело лицо моего собеседника, и у меня

исчезли последние сомнения в правдивости его рассказа.

— Что вы собираетесь делать?

— Как вы понимаете, я на крючке. Единственное, что остается,

сделать вид, будто я покинул этот бренный мир. Тогда мои

ищейки станут спать спокойно.

— Думаете, это возможно?

малейших следов американского акцента.

— Боже! — воскликнул я. — Да вас не узнаешь, мистер Скаддер!

— Мистера Скаддера больше не существует, — строго заметил

он мне. — Перед вами капитан Теофилиус Дигби, которому

которому командование предоставило отпуск по семейным

обстоятельствам. Прошу вас не забывать об этом, сэр.

Постелив ему на диване, я запер дверь на ключ и прошел в свою

комнату. Уже засыпая, я вдруг улыбнулся — бывает же на свете

такое!

Меня разбудил шум — кто-то стучал кулаком в дверь. Я

сообразил, что это пришедший делать уборку Паддок ломится в

курительную комнату. Паддок был ленив и глуп, как гиппопотам,

но именно поэтому я мог быть уверен, что он не проболтается.

— Да перестаньте же, наконец, — сказал я, выходя из своей

двери. — У меня остановился мой друг капитан… — я тотчас

осекся, потому что забыл его имя. — Приготовьте-ка нам лучше

завтрак.

Я сообщил Паддоку, что врачи рекомендовали моему другу

полный покой и его не должны беспокоить ни чиновники

министерства по делам колоний, ни даже сам премьер-министр

— иначе его здоровью будет нанесен непоправимый ущерб.

Монокль и неподражаемая манера цедить сквозь зубы слова

произвели на Паддока настолько сильное впечатление, что он

говорил Скаддеру то и дело «сэр», и я с усмешкой подумал, что

не удостоился этой чести ни разу в течение месяца.

Позавтракав, я отправился по делам в Сити и вернулся домой

только к обеду. Я заметил, у лифтера было вытянутое, словно он

проглотил какую-нибудь гадость, лицо.

— Скверные дела, сэр, сообщил он мне. — Джентльмен из

пятнадцатой дал дуба. Тело только что увезли в морг. Полиция

осматривает квартиру.

Я поднялся наверх. Инспектор и двое бобби деловито

осматривали квартиру. Я задал несколько идиотских вопросов и

они быстро выпроводили меня вон. Мне удалось также

поговорить со слугой Скаддера. На все мои вопросы он

плаксивым голосом отвечал, что ничего не знает. Он был глуп и

скучен, как церковная служка, Я дал ему полкроны в утешение.

На следующий день я посетил открытое слушание о дознании,

проводившемся полицией. Представитель одного из издательств

отвращением и, мне показалось, даже со страхом говорил о

старике, у которого молодой голос, а глаза, как у ястреба.

Никогда не забуду его последние слова.

— Смерть похожа на сон после тяжелого трудового дня. Наутро

вы просыпаетесь, а в открытое окно врываются запахи

скошенной травы и ослепительные лучи солнца. Я каждое утро

благодарю Бога за еще один прожитый день и молю Его только о

том, чтобы Он разбудил меня на другом берегу реки Иордан.

На следующий день он был в хорошем расположении духа.

После завтрака он взял почитать биографию генерала Джексон

[3]. У меня было в этот день много дел, вечером я ужинал в

ресторане с одним горным инженером, что, по существу, было

тоже деловой встречей.

Я вернулся домой в одиннадцатом часу и решил зайти к

Скаддеру, чтобы поболтать с ним и сыграть в шахматы, Я сунул

в рот сигару — и открыл дверь курительной. Там было темно. Я

включил свет и выронил от неожиданности сигару — на ковре,

раскинув руки, лежал Скаддер. В груди его торчала рукоятка

ножа. Я почувствовал, что у меня по спине поползла струйка

холодного пота.

Глава вторая

Молочник отправляется в путь

Я повалился в кресло — меня не держали ноги, я боялся, что

меня сейчас вырвет. Минут пять я сидел, не двигаясь, как

завороженный глядя на лежащее на ковре тело. Потом стащил

со стола скатерть, накрыл его ею, достал из шкафчика бутылку

бренди и хлебнул прямо из горлышка.

Я не мальчик, был на войне под пулями и сам убивал людей, но

хладнокровное убийство в стенах дома видел впервые. Как бы

там ни было, надо собраться с силами и начать что-то делать. Я

взглянул на часы — было половина одиннадцатого.

Я обшарил все уголки, как заправский детектив, но ничего не

обнаружил. Никаких следов. Я задернул шторы на окнах и запер

на цепочку дверь.

Примерно через час я пришел в себя и смог уже рассуждать

здраво. Какие-либо сомнения относительно рассказа Скаддера

ее взяли убийцы.

Я в раздумье прошелся по комнате и вдруг заметил не

задвинутый до конца ящик письменного стола. Скаддер был

одним из тех немногих смертных, которые не выносят малейших

следов неаккуратности. Это означало, что кто-то выдвигал ящик,

чтобы посмотреть, что в нем, и очень торопился. Внимательный

осмотр, квартиры показал, что убийцы Скаддера рылись в

ящиках комода, осмотрели гардероб — у моих брюк были

вывернуты карманы — и даже кухню. Значит, они что-то искали.

Если — записную книжку, то нашли ли ее?

Я достал карту Великобритании и стал рассматривать ее — мне

надо было найти укромный уголок. Прожив много лет в Южной

Африке, я привык к открытым пространствам и чувствовал себя

в городе, как загнанная в угол крыса. Я выбрал Шотландию: во

первых, там еще сохранилась дикая, нетронутая природа, а во

вторых, мои родители были шотландцы. Я вполне мог сойти за

шотландца, да и полиция вряд ли знала о моем происхождении.

Правда, сначала я хотел выдать себя за немецкого туриста. Я

свободно говорю по-немецки, так как провел три года в

Германии, работая на медных рудниках, и потом часто имел

дело с немецкими партнерами отца. Я решил остановиться в

Галлоуэе, поскольку дальше, на север, шла малообжитая, дикая

местность.

Заглянув в железнодорожный справочник, я выяснил, что поезд

на север отправляется с вокзала Сент-Панкрас в 7.10. Значит, в

Галлоууэе я буду часов в шесть-семь вечера. Все это было

прекрасно, но я забыл при этом про «друзей» Скаддера,

которые, конечно, следят за домом. Я долго бился над тем, как

обмануть негодяев, и благодаря счастливой догадке решил эту

задачу. Потом я лег в постель — надо было поспать часок

другой.

Я проснулся в пятом часу утра. Чуть-чуть приоткрыв штору, я

увидел серую улицу и серое предутреннее небо над ней.

Утреннюю тишину нарушало лишь чириканье воробьев.

Предчувствие чего-то ужасного охватило меня, и я вдруг

подумал, что в моем положении самое лучшее обратиться в

полицию. Вскоре я успокоился и решил твердо следовать

намеченному плану.

Позавчера я получил в банке деньги, которые хотел отдать

не задаром, — и протянул ему золотой.

Глаза у парня стали круглыми, когда он увидел монету.

— А в чем дело-то? — дурашливо спросил он.

— Долго объяснять, но суть в том, что надо разыграть одного

типа. Подожди меня здесь, я минут через десять вернусь. Ты уж

и так опоздал, так что теперь тебе, наверно, все равно. Ну как,

идет?

— Идет! — сказал он весело. — Я сам люблю розыгрыши. Бери

халат и фуражку, начальник.

Я надел на голову голубую фуражку, напялил на себя белый

халат и, хлопнув дверью, выскочил на площадку. Как ни в чем ни

бывало прошел, насвистывая, мимо портье, который оторвал

голову от стойки и буркнул, чтобы я заткнулся. У меня от радости

запрыгало сердце — он ничего не заметил.

Сначала мне показалось, что на улице никого нет. Потом я

заметил в дальнем ее конце полисмена, а с другого ее конца ко

мне лениво приближался бродяга. Я поднял голову и в окне

первого этажа дома напротив увидел чье-то лицо. Мне

показалось, что человек в окне и бродяга обменялись сигналами.

Я толкнул тележку и, насвистывая, пересек улицу. Дойдя до

переулка, свернул налево и быстро зашагал вперед. На мое

счастье мне вскоре попался щит дорожных ремонтников. Я

оставил за ним тележку и там же бросил наземь халат и

фуражку. Я натянул на голову свою фуражку и быстро пошел

назад. Из-за угла навстречу мне шел почтальон. Я поздоровался

с ним и услышал в ответ добродушное: «Доброе утро, сэр». В

этот момент часы на колокольне пробили семь.

Я бросился опрометью бежать по улице. У меня уже не было

времени взять билет, и, справившись у носильщика, с какой

платформы отправляется поезд на Галлоуэй, я помчался туда,

как сумасшедший. Когда я вбежал на платформу, поезд уже

тронулся. Оттолкнув преграждавших мне дорогу контролеров, я

кинулся к поезду и мертвой хваткой уцепился за поручни

последнего вагона.

Едва успел отдышаться, как в вагон влетел злой как черт

проводник и потребовал, чтобы я взял билет или убирался к

этакой матери. Я взял билет до Ньютона— Стюарта. Название

этой станции бросилось мне в глаза на щите у входа на

платформу. Поскольку я заскочил в вагон первого класса, где

есть такое слово, буквам которого по определенному закону

сопоставляются цифры. Обычно несколько часов работы дают

возможность разгадать такой шифр. Я попытался это сделать,

используя в качестве ключевых слова, написанные в книжке, но

безрезультатно. Голова моя стала клониться на грудь, и я

задремал.

Я проснулся, когда поезд подходил к станции Демфрис. Здесь

мне надо было пересесть на местный поезд, идущий до

Галлоуэя.

На платформе на меня как-то косо посмотрел помощник

начальника станции и я было забеспокоился. Но увидев себя в

зеркале — человек с загорелым лицом в подержанном костюме

и простенькой кепке на голове — я понял причину косого

взгляда: служащий принял меня за одного из фермеров, которые

часто ездят зайцем.

В вагоне было не продохнуть от махорочного дыма. Со всех

сторон только и слышно было о ценах, о том, где лучше пасти

овец, и кроме табака сильно пахло дешевым виски — фермеры

возвращались домой с ярмарки. На меня никто не обращал

внимания, что устраивало меня как нельзя больше. Поезд

громыхал то в поросших лесом долинах, то в бескрайних,

поросших кустарником, болотах, а вдали то блеснет озеро, то

появится большой, закрытый синей дымкой холм.

Как я и рассчитывал, к пяти часам вечера вагон опустел. Я

решил сойти на следующей станции. Начальник станции, старый

уже человек, окучивал на своем огороде картошку, да так с

мотыгой на плече и встретил поезд. Взяв мешок с почтой, он

опять ушел на огород. Девочка лет десяти долго смотрела мне

вслед. Ей, наверное, было интересно, куда это глядя на ночь

идет человек.

Дорога, светлея, бежала посреди болот, а вдали, словно куски

аметиста, вставали холмы. Воздух был полон весенней,

болотной прелью, и сейчас этот запах был мне милее соленого

ветра с моря. Я вдруг почувствовал себя не солидным мужчиной

тридцати семи лет от роду, а мальчишкой, который решил пройти

пешком по этим местам во время каникул. Я совершенно забыл

о том, что меня разыскивает полиция и — вы не поверите! —

начал даже насвистывать что-то веселенькое. Я шел по дороге

не зная, куда я приду, и не задумываясь о том, что со мной будет

дальше…

крошечного здания, служившего одновременно домом для

начальника станции, здесь больше ничего не было. В

палисаднике я увидел кусты крыжовника и клумбу с турецкой

гвоздикой. Вдали голубело маленькое болотное озерцо.

В вагоне были только я, да задремавший от выпивки пожилой

пастух, на запястье которого был намотан поводок огромной

овчарки. Она, как мне показалось, злобно посматривала на

меня. Рядом с пастухом на скамье валялась газета. Я тотчас

схватил ее. Это был утренний выпуск газеты «Скотсман».

Убийству на Портленд-плейс было отведено два столбца.

Полицию, оказывается, вызвал Паддок. Разумеется, молочник

был тотчас же арестован. Я усмехнулся и подумал, что ему

дорого обошелся золотой, который он получил от меня. Далее

сообщалось, что после проведенного расследования, молочника

отпустили, и я подумал, подозревая молочника в убийстве,

полиция только теряла зря время — мне же это было весьма на

руку. Предполагалось, убийца скрылся на одном из поездов,

идущих на север. Обо мне сообщалось, что я жил в этой

квартире, но никаких дальнейших предположений относительно

моей особы не было. По-видимому, полиция делала вид, будто

не подозревает меня в убийстве, с тем чтобы выманить меня из

моего укрытия. Я внимательно просмотрел всю газету — и не

нашел в ней ни строчки о Каролидесе или о тех вещах, про

которые мне рассказывал Скаддер.

Поезд начал замедлять ход и остановился на той самой станции,

где я сошел вчера вечером. Я спрятался в тени и стал

внимательно вглядываться в то, что происходило за окном. На

запасном пути стоял встречный поезд, который дожидался, когда

мы освободим главный путь. Тот самый старик, начальник

станции, который вчера окучивал картошку, видимо очень

раздраженный тем, что ему мешают заниматься своим делом,

разговаривал с какими-то тремя мужчинами в штатском.

Стоявшая рядом со стариком девочка вдруг стала что-то

говорить, и один из тех троих достал записную книжку и стал в

нее что-то быстро записывать. Двое других посмотрели на

дорогу, по которой я ушел вчера, и я понял, что эти трое из

местной полиции. Видимо, Скотланд-ярд уже сообщил им обо

мне.

Мой спутник пробудился, едва мы отъехали от станции. Ткнув

вывалелся вместе с собакой вниз из вагона. Она покатились

кубарем к реке. Проводник и несколько пассажиров бросились

на помощь. Наверное, злая собака цапнула кого-то из

спасателей, потому что слышно было, как жертва отводила душу

в крепких выражениях. Я между тем продолжал, согнувшись,

пробираться в кустарнике дальше. Постепенно все стихло.

Машинист дал гудок, и я увидел удаляющийся от меня поезд.

Я наконец-то распрямился и огляделся. Позади с тихим

шелестом бежала река, где-то вдали кричал кроншнеп. Рельсы

железной дороги блестели в лучах солнца, точно серебряные

спицы. Тишина, покой, ни единой человеческой души кроме меня

во всей округе. И тут впервые за эти сутки в голове моей

мелькнула мысль о тех людях, которые охотились за Скаддером.

Опять я подумал, что мне больше всего надо остерегаться их, а

не полиции. Жуткий, леденящий душу страх сжал мне сердце, и

я не разбирая дороги помчался вперед, к синеющим вдали

холмам…

Сердце бешено стучало у меня в груди, пот заливал мне глаза,

но я упорно карабкался вверх до тех пор, пока не достиг

вершины холма.

На юг простиралось поросшее вереском болото — его я

пролетел словно на крыльях. У меня прекрасное зрение, и

поэтому, посмотрев направо, на восток, я увидел вдали

аккуратные прямоугольники зеленеющих полей и белую дорогу

на самом краю горизонта. Я глубоко вздохнул, поднял голову и

посмотрел на чистое, голубое небо над головой…

Я еще раз поглядел назад, откуда пришел. С юга по воздуху ко

мне приближалась точка. «Ну, конечно же, это самолет», —

тотчас догадался я, и опять страх свой железной рукой сжал мне

сердце. Спрятавшись в одной из поросших вереском расселин, я

целых два часа наблюдал за кружившим надо мной самолетом.

Когда он наконец повернул назад, откуда прилетел, я пришел за

эти два часа к ясному, как это майское небо, решению: уж если

меня выслеживают с самолета, то глупо скрываться в холмах

или болотах, где мое передвижение легко может быть

обнаружено с воздуха. Надо идти туда, на восток, где есть

дороги и человеческое жилье.

Было уже шесть часов вечера, когда я наконец вышел на дорогу,

которая, то приближаясь, то отдаляясь от протекавшего в долине

Конрад и Киплинг. А пока что я накропал несколько стишков,

которые были опубликованы б журнале Чемберса.

Я, как зачарованный, смотрел на белые стены домика, золотые в

лучах заката. Потом сказал:

— Я побродил по свету, но иногда мне хочется пожить

отшельником в таком рот домике. А что касается приключений,

то они ведь не всегда случаются в южных тропических морях или

с героями в красных гвардейских мундирах. Кто знает, может

быть, как раз сейчас вас ожидает самое жгучее приключение.

— Именно об этом пишет Киплинг, — сказал он, сверкнув

глазами, и процитировал:

Часу в десятом вечера Оно стучит к вам в дверь.

— Совершенно верно! — воскликнул я. — Я сейчас расскажу

вам историю, из которой, как мне кажется, легко может

получиться недурной роман.

Я выдал себя за инженера, занимавшегося добычей алмазов в

Южной Африке. Мне удалось разбогатеть, но мои

недоброжелатели организовали против меня банду

преступников, и я вынужден был бежать. Я рассказал, как я

бежал через пустыню Калахари, о горячих, как раскаленная

сковорода, днях, о черных, как бархат, ночах. Банда убила моего

друга — здесь я рассказал о том, что произошло на моей

квартире в Портленд-плейс — и теперь преследует меня.

— Если вы хотите стать участником приключения, то помогите

мне, — закончил я.

— Да ведь это будет похлеще, чем Хаггард или Конан-Дойль! —

воскликнул он.

— Поверьте мне, все это чистая правда, — сказал я тихо.

— Я верю каждому вашему слову, — возбужденно проговорил он

и схватил меня за руку. — Лишь правдоподобный рассказ может

вызвать подозрение.

Видя, что дело сделано, я добавил;

— Мне кажется, они сейчас сбились со следа. Хорошо бы было

где-нибудь отсидеться пару дней. Вы мне не позволите пожить у

вас?

Схватив меня за руку, он потащил меня к дому.

— Вы будете сидеть здесь, как крот в своей норе. Ни одна

собака не узнает. Я вас очень прошу, расскажите мне что-нибудь

еще из ваших приключений?

полчаса я составил таблицу соответствия «цифры — буквы» и

приступил к чтению записок Скаддера.

Когда я кончил, я откинулся в кресле и забарабанил пальцами по

столу. Мои размышления были прерваны звуком подъехавшей

машины. Большой туристский автомобиль остановился перед

гостиницей, и из него вышли двое мужчин в непромокаемых

плащах и фуражках из клетчатой ткани.

Минут через десять в кабинет вошел молодой человек и тихо

закрыл за собой дверь. Я по его блестевшим глазам понял, что

произошло что-то очень важное.

— Они сразу же спросили меня, не видел ли я человека,

похожего на вас. Все ваши приметы известны им так хорошо, что

они даже знают, какая на вас рубашка и ботинки. Я сказал, что

вы переночевали у меня и затем, взяв велосипед, уехали. Один

из них, услышав это, скверно выругался. Они все еще сидят

внизу и пьют виски с содовой.

Я попросил его подробно описав их внешний вид. Один был

высокий и тощий с густыми, похожими на щетки, бровями; другой

чему-то все время улыбался и шепелявил при разговоре. «Нет,

они не иностранцы», — заверил меня молодой человек.

Я взял лист почтовой бумаги и написал на нем по-немецки

следующее:

…Черный камень. Скаддер хотел заняться этим, но отложил

дело на две недели. Не знаю, сумею ли я один с ним справиться

— кстати, хорошо бы узнать, что думает об этом Каролидес, —

но воспользовавшись советами Т., я сделаю все возможное.

— Возьмите это и отдайте им. Скажите, что вы нашли этот

листок у меня в комнате.

Всего через три минуты я услышал звук мотора. В кабинет опять

вошел мой друг и хозяин. Он сиял как новый соверен.

— Едва они взглянули на вашу бумажку, как тот, что с густыми

черным бровями, побелел как мел и разразился площадной

бранью, а второй только свистнул и нахмурился. Они дали мне

пол-соверена и так торопились, что не взяли сдачу.

— А теперь я бы попросил вас сделать следующее, — сказал я и

взял его под руку. — Садитесь-ка на свой велосипед и поезжайте

в Ньютон-Стюарт. Там сразу же идите к главному констеблю.

Опишите ему этих двоих и выскажите предположение, что они

связаны с убийством с убийством на Портленд-плейс.

Глава четвертая

Кандидат от либералов

Я мчался со скоростью шестидесяти километров в час, выжимая

из этой зеленой туристской колымаги все, на что она была

способна. Сначала я то и дело оглядывался, потом,

успокоившись, ехал по шоссе, куда глаза глядят. Это было очень

удобно, потому что позволяло еще раз обдумать все то, что я

узнал из записной книжки Скаддера.

Начну с того, что все эти байки про еврейско-социалистский

заговор, про международную конференцию и большую рол во

всех этих делах Каролидеса можно было охарактеризовать

одной меткой фразой: сорок бочек арестантов. И однако же

собранные Скаддером факты имели грозное значение: день 15

июня мог, действительно, стать фатальным в истории страны.

Правда была страшной, как объявленный вам смертный

приговор. Вот почему я не был в обиде на покойного: он лгал

мне потому, что не хотел взваливать эту ношу на чьи-либо плечи.

Любопытно, что он поставил своим начальникам отметки по

пятибальной системе: некто Дюкросн получил «пять», а некто

Аммерсфорт получил только три балла. Шесть раз в записях

Скаддера встречалась одна и та же фраза «тридцать девять

шагов», причем в одном месте было написано следующее:

«тридцать десять шагов[6], которые я сам, лично, сосчитал —

прилив в 10.17 пополудни». Что это означало, я, конечно, не мог

понять. Были и другие темные места и пропуски в его записях,

как это всегда бывает, когда человек пишет для одного себя.

Вот какие выводы следовали из того, что я прочел. Во-первых,

война должна была разразиться с той же неизбежностью, с

какой день сменяется ночью. По мнению Скаддера ее план был

готов уже в феврале 1912 года. Во-вторых, агрессоры

рассчитывали на то, что Великобритания не готова к войне.

Убийство Каролидеса было также запланировано заранее и,

судя по всему, никакие самые свирепые горцы не могли его

спасти. Это убийство служило запальной искрой для военного

конфликта на Балканах. В него немедленно вмешивалась Вена.

Россия, традиционная защитница славян, также подавала свой

возмущенный голос.

речки. Все цвело и благоухало. Майский свежий ветерок

действовал на меня как вино. Я любовался молодой листвой

деревьев, прекрасными парками. Мимо одного такого парка я

ехал целую милю и потом, когда деревья расступились, увидел

на холме старинный замок с цветущими кустами боярышника и

сирени.

В первом часу я проезжал через большую деревню и решил

здесь остановиться, чтобы пообедать. На крыльце одноэтажного

здания с надписью над входом «Почта» стояли почтальонша и

полицейский и читали какую-то бумажку, словно актеры роль. Я

поставил машину метрах в тридцати от почты и уже собирался

выйти из нее, как вдруг сообразил, что полиция могла разослать

во все почтовые отделения мои приметы. И верно, полицейский

бегом направился к моей машине. Он не добежал до меня всего

несколько метров, как я рванулся вперед. Я слышал, как он

кричал, чтобы я немедленно остановился.

Конечно, в сообщении говорилось о зеленом чудовище, на

котором я ехал. Бросить его я не мог, потому что идти пешком

значило очень скоро попасть в руки полиции или моих друзей из

«Черного Камня». Поэтому я свернул с шоссе на первую

проселочную дорогу, которая показалась мне наиболее

заброшенной. Вскоре я проехал по мосту через речку, а затем

дорога, как змея, стала петлять посреди поросших кустарником

холмов. Взобравшись на перевал, я увидел вдали двухколейную

железную дорогу и подумал о том, что здесь где-нибудь

неподалеку должна быть гостиница, в которой я мог бы

поужинать и переночевать. Я за все это время съел утром

сладкую булочку в одной из деревень, и мой желудок давно уже

недовольно урчал. Солнце садилось. Оторвав взгляд от золотого

диска, я посмотрел на юг и вновь увидел там движущуюся

черную точку. Проклятый аэроплан вновь выслеживал меня.

Я точно на крыльях слетел в долину. Здесь я ведь мог

спрятаться в любой рощице. Вскоре я уже ехал по узкой,

поросшей цветущим боярышником, дороге, которая шла по

правому, высокому берегу какой-то речушки. И тут случилось

непредвиденное. Из ворот, над которыми была укреплена доска

с надписью «Частное владение», перпендикулярно мне выехала

машина. Я нажал на тормоз, но масса моей колымаги была так

велика, что столкновение было неизбежно. Я повернул руль и

фамилия Твиздон). — Вы, случайно, не родственник старине

Тому Твиздону?[7] (Я сказал, что нет). В нашем округе

проводятся внеочередные выборы в парламент, мистер Твиздон,

и я на них выставил свою кандидатуру от либеральной партии[8].

Так вот сегодня в Браттлберне, центре нашего округа,

проводится предвыборное собрание. Должен вам сказать, что в

нашем округе очень сильны проклятые тори, и поэтому я

заручился поддержкой бывшего премьер-министра Канады

Крамплтона. Естественно, в городе появились афиши, в которых

напечатано, что на собрании выступит премьер-министр одной

из крупнейших наших колоний. И вот сегодня я получаю

телеграмму, в которой этот негодяй Крамплтон сообщает, что у

него инфлюэнца. Я собирался ограничиться десятиминутным

выступлением, но теперь получается, что я должен буду

говорить один в течение часа, а может быть, и больше. У меня

начала разламываться голова, потому что я не видел выхода из

этой гнусной ситуации. И вдруг судьба посылает мне вас,

человека, судя по всему, находчивого и, надеюсь, не лишенного

дара речи, да к тому же еще и фритредера. Вы прекрасно

можете рассказать, как правительство душит свободу торговли в

колониях всякого рода пошлинами и тарифами.

«Слава Богу, — подумал я, — теперь я хоть знаю, что за штука

это фритредерство». Конечно, выступить перед избирателями

человеку, разыскиваемому полицией, значило идти на безумный

риск, но, с другой стороны, что мне еще оставалось?

— Я к вашим услугам, — сказал я и поставил чашку. — Заранее

предупреждаю, что я не оратор, но про Австралию я могу

рассказывать целый час.

Мой хозяин просиял от счастья, пожал мне руку и сказал, что не

забудет этой услуги до конца своих дней. Он дал мне свое

долгополое пальто из тонкого драпа, даже не

поинтересовавшись, почему это я, отправляясь в туристическую

поездку по Шотландии, не обзавелся кожаной курткой, и мы

помчались по темной дороге.

Он очень рано лишился родителей — все дальнейшее я узнал от

него, пока мы ехали в Браттлберн — и его воспитал дядя,

важная шишка в кабинете Асквита. Окончив Кембридж, он, по

совету дяди, занялся политикой. Я поинтересовался, почему он

вступил в либеральную партию. Он сказал, что его семья всегда

конспект его выступления. Когда он отрывался от него, чтобы

посмотреть в зал, то после этого впадал на какое-то время в

прострацию, из которой выходил, декламируя как Генри Ирвин

[10], заученную наизусть фразу. Между прочим, он остановился в

своей речи и на «военной угрозе со стороны Германии», и

заявил, что она не что иное, как измышление тори, чтобы

отвлечь бедняков от борьбы за свои права и приостановить ход

начавшихся социальных реформ, но что трудящиеся понимают

это и не позволят тори отнять у них завоеванные права. Далее

он сказал, что нам надо не наращивать, а сокращать

вооружения, вызвав тем самым Германию на соревнование.

Если же она откажется поддержать нас, то мы должны послать

ей ультиматум: делайте то же самое, что и мы, или будете

уничтожены.

«Как жаль, — подумал я, — что он не знает о содержании

черной записной книжки». Я после его выступления, как ни

странно, воспрянул духом: во-первых, я лишний раз убедился,

какой прекрасный человек сэр Гарри, а во-вторых, у меня

появилась уверенность, что моя речь будет в несколько раз

лучше, хотя я и не учился ораторскому искусству.

Я очень надеялся, что в зале нет людей, побывавших в

Австралии, потому что я сообщал сведения почерпнутые из

энциклопедии и из газетных статей. Я сказал о том, что страна

очень нуждается в людях, что иммигранты очень хорошо

устраиваются. Моя шутка — в Австралии нет тори, там есть

только трудящиеся и либералы — вызвала в зале смех. В

заключение я сказал, что всем нам надо работать, не покладая

рук, над тем, чтобы Британская империя вызывала восхищение и

уважение всего мира. Когда я кончил, в зале прозвучали

аплодисменты.

Разумеется, это был успех. Правда, пастор, закрывая собрание и

выразив от лица присутствующих благодарность сэру Гарри и

мне, сказал, что в речи сэра Гарри «был виден государственный

ум», тогда моя «блистала остроумием иммиграционного агента».

— А вы, оказывается, заправский оратор, Твиздон, — сказал мне

сэр Гарри, когда мы сели в машину. — Сейчас мы с вами,

наконец, поужинаем. А потом вы поживете у меня денька два

три — я вас возьму с собой на охоту и рыбалку.

После прекрасного ужина, которому мой желудок был рад, как

— Вам лучше не спускаться в шахту, если у вас слабые нервы.

Я встал и, подойдя к стенду, взял охотничий нож. Я решил

проделать один старинный трюк: подбросив вверх нож, я поймал

его рукоятку зубами.

— Другого доказательства уже не требуется, — улыбнувшись,

сказал сэр Гарри. — Каким бы ослом я ни выглядел, стоя на

трибуне, я не настолько глуп, чтобы считать вас убийцей. Я

высоко ценю ваш ум и ваше мужество. Скажите, чем бы я мог

помочь вам?

— Напишите вашему дяде. Пусть правительство выделит

прошедших соответствующую подготовку людей, которые вместе

со мной раскроют заговор.

Он подергал себя за правый ус.

— Нет, к нему лучше не обращаться. Его будет трудно убедить,

да и дело это входит в компетенцию Форин-офис[11]. Напишу-ка

я своему крестному, сэру Уолтеру Балливанту. Он является

непременным секретарем Форин-офис.

Под мою диктовку он написал письмо, в котором просил принять

своего знакомого Твиздона (было решено, что мне пока лучше

выступать под чужой фамилией) по очень важному делу числа

10 июня. Верительной грамотой Твиздону, то есть мне, должны

были служить слова «Черный камень» и насвистываемая

мелодия песенки «Аннилора».

— Между прочим, — сообщил мне сэр Гарри, — мой крестный

живет сейчас в своем деревенском доме в Уитеунтайде. Это

недалеко от Артинсвелла. Что собираетесь делать дальше?

— Мы с вами одного роста. Подарите мне какой-нибудь свой

заношенный костюм и дайте карту этой местности. Если сюда

явится полиция, то покажите им сгоревший автомобиль. Если

они установят, что я был с вами, то скажите им, что я отправился

на юг.

Он все сделал, как я просил. Взглянув на карту, я продумал

примерный маршрут. Я должен был двигаться избегая

густонаселенные районы и, в конце концов, выйти к железной

дороге. Затем я сбрил свои усики и немного подремал, сидя в

кресле.

В два часа ночи сэр Гарри разбудил меня. Я получил от него в

подарок старый велосипед.

— Сразу, как выедете за ворота, поверните направо. Поедете по

если решка — на юг». Выпал орел. Но прежде чем спускаться на

дорогу, я еще раз осмотрелся. Очень далеко на юге по дороге

приближалась черная точка. «Автомобиль, — догадался я, — но

он от меня на расстоянии пяти-шести миль, и у него впереди

несколько подъемов и спусков, так что у меня есть время. А

хорошо бы сейчас обзавестись шапкой-невидимкой!» Я

спустился с холма. Отойдя метров двадцать от дороги, утопил

велосипед в небольшом болотце и что есть духу побежал по

дороге.

Выйдя из-за поворота, я увидел кучу щебня и рабочего с

кувалдой, который за то время, пока я к нему шел, взмахнул

кувалдой всего один раз. Он бросил кувалду, едва я с ним

поравнялся, и зевнул.

— Будь проклят тот день, когда я из пастуха стал рабочим, —

очень громко, вероятно, в надежде, что его услышит мир, заявил

он. — Когда пасешь овец, то сам себе хозяин, а когда бьешь

камень, ты раб только что без цепей. Господи Боже мой, как

чертовски болит голова, — вдруг закончил он.

«Презанятная фигура, — подумал я. — Моего роста, не брился,

наверное, уже неделю. Сутулый и в больших роговых очках, как

у профессора».

— Может, заболели? — с лицемерной озабоченностью спросил

я, хотя прекрасно видел, в чем дело.

— Не-а, — ответил малый, — свадьба была вчера. Дочка моя

Мерран вышла замуж. Девки и парни всю ночь танцевали, а мы

налегли на напитки. Чтоб я еще мешал красное с белым!

Я подтвердил, что это очень опасно для здоровья и посоветовал

ему отлежаться.

— Легко сказать, — с тоской, как о чем-то несбыточном, сказал

он, — да трудно сделать. Наш новый дорожный мастер должен

появиться здесь с минуты на минуту. Если я уйду домой, то

вылечу с работу, а если останусь, то все равно вылечу, потому

что он увидит, что я пьяный.

И тут меня осенило.

— Он знает тебя в лицо? — спросил я.

— Нет, конечно. Он всего как неделю сменил старого мастера. У

него машина. Он на ней объезжает участки.

— Где ты живешь?

Он показал рукой в ту сторону, где я видел стоящий у ручья дом,

остался в кармане пиджака, и это было бы равносильно, в

данном случае, потере любимого существа, но, к счастью,

мистер Тернбулл оставил мне свой завтрак, завернутый в

большой красный платок. Я с удовольствием съел пару лепешек

с сыром, запивая их холодным чаем. В платке была также

сложенная вчетверо местная газета. Видимо, мистер Тернбулл

иногда почитывал прессу, если у него не болела голова. Я

развернул газету и положил ее демонстративно на землю,

придавив камнем.

Взяв тачку, я в несколько приемов отвез щебенку на другой

участок, потом привез из каменоломни, находившийся

неподалеку, новую партию камня.

Я вспомнил, как один мой знакомый, принимавший участие в

любительских спектаклях, говорил мне: «Чтобы войти в роль,

надо совершенно забыть все, помимо нее, и вообразить себе,

что вы на самом деле тот персонаж, которого играете». Поэтому

я представил себе, что живу в хижине у ручья, что после

тяжелой работы на дороге и в каменоломне я люблю поесть и

выпить с устатку стаканчик дешевого виски, а потом завалиться

спать на сеновале, что ночью мне снятся холмы и овцы, которых

я пас двадцать лет.

Я возил камни, махал кувалдой, и скоро пот залил мне лицо, и я

уже стал считать часы, когда кончится моя, то есть мистера

Тернбулла смена. Прилетела цапля и принялась ловить рыбу в

ручье, совершенно на обращая на меня внимания, как будто я

был на живой человек, а камень. И вдруг из-за поворота

показалась машина, дешевенький фордик, за рулем которого

сидел круглолицый молодой человек в шляпе.

— Здравствуйте, — сказал он, протягивая мне руку. — Вы

Александр Тернбулл? А я ваш новый мастер. Вы живете где-то

неподалеку и взяли подряд на ремонт дороги от Ледловира до

Риггса? Ну что ж, мне нравится, как вы работаете, Тернбулл. У

вас, по-моему, есть к этому талант. Переходите на другой

участок, а на этом подравняйте края. Я к вам еще заеду на днях.

Будем считать, что познакомились. До свидания.

«Ну что ж, такой ценитель, как дорожный мастер, ничего не

заметил», — не без гордости думал я и надеялся, что и другим

зрителям мое исполнение понравится. Где-то в одиннадцатом

часу мимо проехал булочник, и я купил у него пачку имбирного

— Сегодня рано утром никто не проходил или, может быть,

проезжал на велосипеде мимо вас?

Было очень большое искушение сказать: «Он проехал мимо

меня рано утром», но я сдержался и, почесав опять в затылке,

отвечал:

— Кто ж его знает? Я, правду, сегодня маленько запоздал. Дочь

у меня замуж вышла. Ну мы, значит, и засиделись. Будочник

проезжал, это точно, да еще пастух прошел с овцами. Больше

никого не видел, джельтмены.

Тот из двоих, что поменьше ростом, дал мне сигару. Я понюхал

ее, опять же принимая дурацкий вид: «Мол, курили и мы сигары.

Толк в них знаем». Все трое пошли к машине, и она скоро

исчезла из вида. Сердце у меня прыгало от радости, но я

продолжал махать кувалдой. И правильно сделал, потому что

минут через десять машина вернулась и один из них помахал

мне рукой. «Да, с этими ребятами надо держать ухо востро», —

подумал я. Я еще немного поработал, потом доел остатки

завтрака. Мистер Тернбулл все не возвращался, и я

возблагодарил милосердное Провидение, потому что — вернись

он — я бы был поставлен в очень трудное положение: вырваться

сейчас из окружения я никак не мог. А я должен был вырваться

из него во что бы то ни стало!

В пять часов вечера все оставалось по-прежнему. И я решил,

что, как только стемнеет, пойду к дому мистера Тернбулла и

затем буду идти всю ночь через холмы на север. И вдруг возле

меня остановился роскошный автомобиль с большим

багажником, и сидящий за рулем человек попросил прикурить.

Господи, да ведь это же Мармадюк Джопли!

Это был один из брокеров, с которыми я имел дело по приезде в

Лондон. Марми был известен снобизмом и раболепством перед

титулованными особами. Он вечно разъезжал по своим

знакомым и любил хвастаться, что провел уик-энд у лорда А или

лорда Б. В то же время это был законченный хам и негодяй,

способный закатить скандал по любому поводу. Я обедал с ним

раза два в клубе и больше уже не мог без тошноты глядеть на

него. Я как-то спросил одного своего нового знакомого, почему

никто не прибил Марми палкой, и тот ответил, что в Англии не

принято жестоко обращаться с животными.

В два прыжка очутился я возле машины и, рванув дверцу,

Глава шестая

Лысый археолог

Я решил заночевать у подошвы валуна, где пышно разросся

вереск. Поужинав имбирным печеньем, я забрался в гущу

кустарника и свернулся калачиком. Было зверски холодно и

очень хотелось курить — кисет с табаком и трубка остались

вместе с записной книжкой у Тернбулла. Слава Богу, пояс был

на мне, а значит, и деньги. В общем-то, мне пока грех было

жаловаться на судьбу. Игра в прятки проходила с моим явным

преимуществом: молочник, молодой человек, желающий стать

писателем, сэр Гарри и, наконец, пьяница-рабочий и идиот

Марми — все они были моими сообщниками, которые помогли

мне оставить моих преследователей с носом. Дай Бог, чтобы все

так же хорошо шло и дальше! Трудно заснуть, когда после такого

дня вы поужинали лишь пачкой печенья. Я вспомнил, как читал

недавно в одной газете, что покончивший с собой еврей-банкир,

был «хорошо упитан», и подумал: «Когда найдут мой труп, то ни

одни писака этого не напишет». Вспомнились мне жареная

колбаса и глазунья с нежно-розовой ветчиной, подаваемые на

завтрак Паддоком, от которых я воротил нос. Вспомнились

фирменные котлеты в клубе и дымящийся бифштекс с квартой

пива на столике в портерной. Последнее, что я созерцал, прежде

чем провалиться в бездну сна, был, помню, кролик, тушеный в

горшочке…

Я с трудом расправил свои члены — так я закоченел от холода.

Видимо, солнце только что взошло, потому что небо было еще

серым. Я приподнялся на руках и посмотрел вниз: там по склону

холма поднимались вверх люди. «Марми действительно не

терял времени даром», — подумал я, быстренько надел

башмаки и в мгновение ока зашнуровал их.

Обогнув волну, я стал пробираться ползком вверх по небольшой

ложбинке. Добравшись до вершины холма, я посмотрел вниз:

мои преследователи еще не дошли до валуна. Скрывшись за

гребнем, я пустился бежать вниз по склону и начал взбираться

на следующий холм, как вдруг услышал крик — меня заметили.

Самый крайний в цепи человек кричал и показывал в мою

сторону рукой. Я взобрался на вершину следующего холма и,

скрывшись за гребнем, лег на землю и стал ждать. Через

тетерка — я очень удивился, потому что эти птицы никогда не

живут рядом с человеком. Дом представлял собой обычный,

побеленный известкой, коттедж небогатого фермера. Слева к

нему была пристроена веранда. Я видел, что там кто-то стоит и

наблюдает за мной. Под окнами веранды была клумба, на

которой росли чахлые рододендроны.

Я прошел по усыпанной гравием дорожке к раскрытым дверям

веранды. Вся стена напротив окон ' была уставлена книгами,

книжные шкафы были видны и в другой комнате, дверь в

которую была открыта. Перед книжными полками стояли стенды:

там под стеклом, как в музее, лежали монеты и какие-то камни.

За большим двухтумбовым столом на коротеньких, изящно

вырезанных ножках слева от окна сидел пожилой человек,

похожий на мистера Пиквика. У него было полное, круглое лицо

и огромная лысина, блестевшая, как бильярдный шар. Сидевшие

на самом кончике носа очки с очень большими стеклами,

казалось, вот-вот упадут на стол. Перед ним лежало несколько

листов бумаги и две раскрытые книги. Увидев меня, он

вопросительно поднял брови, но ничего не сказал.

Мне, конечно, надо было перевести дух. Да и что бы я мог

сказать? Кроме того мне не понравился острый, словно бы

всезнающий, взгляд этого человека. Я нагло смотрел ему в лицо

и молчал.

— А вы, мне кажется, немного запыхались, мой друг? — с

расстановкой проговорил он вдруг.

Я кивнул головой на окно: в просеках между елочками

замелькали фигурки людей. Лысый взял в руки бинокль и долго

смотрел в него.

— Не в ладах с законом? Ну хорошо, обсудим это дело за

чашкой чая. Терпеть не могу, когда мое уединение нарушают

грубые и глупые полицейские. Пройдите в мой кабинет. Там вы

увидите две двери:

откройте левую и захлопните ее за собой. Вы будете в полной

безопасности, — закончив, он кивнул мне и, взяв авторучку,

начал что-то писать на листе бумаги.

В похожей на камеру комнатке с маленьким окошечком под

самым потолком пахло какими-то химикалиями. «А что если

полицейские начнут обыскивать дом?» — подумал я. Но я

отбросил эту мысль и стал думать о том, как гостеприимный

полицейские ищейки гоняются за мной из-за того, что я взял в

разбитой машине деньги. Да провались все пропадом! Вяжите

меня, выдайте полиции! Мне теперь все равно.

Мне показалось, что лысый колеблется.

— Будьте добры, расскажите мне, что вы делали в течение

последних трех дней? — спросил он.

— Ты даешь, начальник, — сказал я. — Я не жрамши два два., а

тебе рассказы рассказывай. Ты бы лучше покормил меня,

начальник.

Должно быть, на сей раз я убедил его. Он махнул рукой, и одни

из молодцов ушел и вскоре вернулся со стаканом пива и куском

пирога. Естественно, я накинулся на него с жадностью, чавкая и

сопя, как и подобает Неду Эйнсли. Как бы невзначай, лысый,

вдруг заговорил по-немецки, но я сделал вид, что ничего не

понял.

Я рассказал, что плавал матросом на одном торговом судне.

Неделю назад судно приплыло из Архангельска в Лейт, и я был

списан с корабля за пьянку. Денег у меня не было и я пошел

пешком в Вигтаун, где живет мой брат. И вот однажды я увидел

большую машину, которая свалилась в овраг. Я пошел

посмотреть, нет ли там чего, и нашел на сиденье три соверена и

еще один на полу. Когда я после этого зашел в булочную, то

женщина, увидев монету, закричала: «Полиция! Полиция!» Я

убежал, но вскоре полицейские чуть было не схватили меня,

когда я умывался после сна в ручье. Пришлось бежать, оставив

им куртку.

— Вот так-то, начальник, — закончил я. — Если бы вы нашли эти

деньги, к вам бы никто не придрался. А на бедного Неда всегда

все шишки валятся.

— Здорово врете, Ханней, — ухмыльнулся лысый.

— Ну ты и дурак, начальник, — заорал я. — Я ведь тебе сказал,

что я Нед Эйнсли, что не знаю никакого Ханнея. Чего ко мне

пристал, как банный лист к заднице? — И тотчас же сбавил тон и

опять жалостным голосом заканючил: — Спасибо, что покормил,

начальник. Отпусти ты меня теперь, Христа ради?

Я заметил, что лысый почти готов мне поверить.

— К сожалению, немедленно я этого сделать не могу. Если

окажется, что вы тот, за кого себя выдаете, то уйдете отсюда

целым и невредимым. В противном случае, ваши прекрасные

старой Англии!

Я так разозлился, что встал со скамьи, и решил осмотреть

кладовую. В ней имелись окна, но на них были глухие ставни с

замками. Взломать их руками я, конечно, не мог. С улицы

донеслось кудахтанье наседки. Я пошел дальше, натыкаясь на

мешки и ящики. И вот на третьей стене я вдруг обнаружил ручку

встроенного в стену шкафа. Я подергал за нее — дверцы не

открывались. Я повернул ручку и изо всей силы дернул на себя.

Раздался громкий треск, и я испугался, что сейчас откроется

дверь и войдут мои часовые, шаги которых я иногда слышал за

дверью. С бьющимся сердцем я ждал самого худшего, но нет,

все обошлось.

Я стал шарить руками по полкам и вдруг — о чудо! — обнаружил

карманный фонарик. Он, к счастью, работал. На полках стояли

бутылки с жидкостями и картонные коробки с порошками —

вероятно, химикалии для каких-то непонятных экспериментов.

Здесь были также несколько мотков медной проволоки, большой

рулон клеенчатой материи, коробочка с детонаторами и толстый

клубок запального шнура. На другой полке стоял большой

картонный ящик, внутри которого оказался деревянный ящик

поменьше. Мне с большим трудом удалось его взломать. Там

оказались небольшие, примерно с ладонь, продолговатые

брусочки серого цвета. Вещество, из которого они были сделаны,

легко крошилось и было кисловато на вкус. Хотя я и не

участвовал во взрывных работах, но я был горным инженером,

причем достаточно опытным, чтобы сказать, что это лентонит.

К сожалению, я никогда не присутствовал при взрывах и поэтому

знал, как это делается, лишь теоретически. А сейчас было очень

важно знать, каким количеством вещества можно взорвать дом,

а каким взломать дверь кладовой. Кроме того, оставался

открытым вопрос, что находится в ящиках и мешках, стоящих

возле стен. Что если там тоже взрывчатые вещества? Если они

сдетонируют, то и я, и мои тюремщики взлетим на воздух, а на

месте дома образуется здоровенная воронка. Но с другой

стороны, если я не воспользуюсь этой счастливой случайностью,

то вечером мой труп закопают на той поляне с елочками.

Я разломил брусок пополам и, соединив шнур с детонатором,

прикрепил его к бруску. Затем положил брусок под дверь в

небольшую выбоину в каменном полу. У меня в кармане

образовавшиеся от вывалившихся камней. Наконец, я

перевалился через невысокий каменный парапет и долго лежал

на полу, тяжело дыша. Потом я ничего не помню — со мной

случился обморок.

Очнулся я отбивших мне прямо в лицо лучей солнца. Какое-то

время я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Думаю, что

причиной этого были усталость и ядовитый дым, которым я

надышался. Доносившиеся откуда-то голоса заставили меня

перевернуться на живот и подползти к щели в парапете. Возле

дома стояли слуга с перевязанной головой и человек в рубашке

с засученными рукавами и бриджах. О чем-то разговаривая

между собой, они пошли к мельнице.

Вскоре я услышал, как один из них сообщил другому, что нашел

на гвозде клочок ткани. Оба тотчас вернулись в дом и спустя

несколько минут вновь направились к мельнице. Теперь вместе с

ними шли еще двое. Одного я узнал. Это был мой толстый

тюремщик. «Неужели второй убит во время взрыва?» — подумал

я. У всех четверых в руках были пистолеты. Они долго возились

в мельнице, потом вышли на площадку и стали дергать запертую

дверь голубятни. Я очень боялся, что они выломают дверь, но

они, споря о чем-то, ушли в дом.

К боли в плече теперь прибавилась мучительная жажда. Она

была особенно невыносима, потому что я слышал как на землю

капала вода из желоба. Сверху мне хорошо был виден ручей,

который, по-видимому, питали ключи, начинавшиеся в покрытых

хвойным лесом холмах.

Потом я видел, как из дома выехал автомобиль с двумя

пассажирами и шофером, затем я увидел пробиравшегося на

восток, к синевшим вдали холмам, человека на низкорослой

лошадке. «Беспокоятся, куда это я делся», — с усмешкой

подумал я.

Болотистая равнина, почти в центре которой стоял дом, имела

скучный, непривлекательный вид, лишь справа от дома, почти на

краю равнины видна, была рощица, в которой росли березы,

вязы и, главным образом, ели. Именно эту рощицу видел я,

когда подходил к дому. Замечательным было то, что — и это

можно было увидеть только сверху — в центре рощицы была

небольшая поляна, идеальный аэродром для маленького

спортивного самолета. В самом деле, только при взлете или

этого ручья, который был притоком какой-то речушки, впадавшей

в Твид, мне надо было пройти километров тридцать, причем

идти я мог только ночью, потому что вид мой был страшен:

оборванный, в одной рубашке, с черным от действия взрывной

волны лицом и красными глазами, я не мог не показаться

любому богобоязненному человеку выходцем из адского пекла.

В голове моей давно сложился следующий план действий: взяв у

Тернбулла одежду и, главное, записную книжку, идти к сэру

Балливанту — доказательства шпионской деятельности этих

негодяев у меня теперь было более чем достаточно. Если же я

попадал в руки полиции, то теперь я рассматривал это как

наименьшее из зол. Я надеялся убедить полицейских, что не я

убил Скаддера.

Когда на востоке заалела полоска зари, я умылся водой ключа,

бившего из крутого склона холма, и направился к хижине

пастуха. Пожилая женщина, жена пастуха, была дома одна.

Очевидно, приняв меня за беглого каторжника, она взялась за

топор. Я попытался разуверить ее. «Нет-нет, — сказал я, — я

совсем не то, что вы думаете. Я упал с обрыва и чуть не

разбился». Она мне поверила, потому что я, действительно, еле

передвигал ноги. Налив мне стопку виски, она усадила меня

перед огнем очага, а затем поставила на стол крынку молока и

несколько кусков хлеба. Она предложила промыть мне плечо, но

я, поблагодарив ее, отказался.

Я отдал ей золотой. Она замахала руками и сказала, что не

хочет брать такие деньги. Я стал горячо убеждать ее, что эти

деньги заработаны честным трудом, и она взяла у меня соверен.

Потом ушла за перегородку и вынесла мне почти новый плед. Я

не знал, как его носят и она мне показала. Завернувшись в него,

я вышел из дома. Теперь я был похож на шотландца, каким его

изображают на иллюстрациях к стихотворениям Бернса.

Погода изменилась, едва я прошел несколько километров —

начал моросить противный, холодный дождик. Плед оказался

очень кстати: завернувшись в него, я улегся на мягкий мох под

нависшим надо мной обрывом и попытался забыться сном. В

сумерках я вышел из своего укрытия, поужинав данной мне

хозяйкой овсяной лепешкой и куском сыра.

Дождь продолжался, и потому я шел уже наугад. Я немного

сбился с пути и, сделав крюк в десять километров, пришел уже

кто-нибудь с вопросами по поводу моего выступления на дороге.

— Приезжал какой-то тип на машине, — рассказал Тернбулл, —

похоже, что не англичанин, потому что я с трудом понял, что он

говорил. Он спросил меня, кто вместо меня работал в тот день.

Я сначала не хотел ему говорить, но он так ко мне привязался,

что я, в конце концов, сказал, что вместо меня работал мой

двоюродный брат.

Я с каждым днем чувствовал себя все лучше, но лишь к 12 июня

крепко стоял на ногах и мог выдержать долгий пеший переход. В

этот день приятель Тернбулла, некий Хислоп, перегонял скот в

Моффат и мог взять меня с собой. Он зашел за мной рано

утром. Я пытался уговорить Тернбулла взять пять фунтов, но он

отказался и даже рассердился на меня. Все-таки мне удалось

уговорить его взять деньги. Расстались мы довольно холодно. Я

сказал, что обязан ему жизнью, он буркнул, что он тут не при

чем.

Хислоп оказался веселым малым и мы проболтали всю дорогу. Я

рассказал ему, какие цены на рынке в Галлоузе. Он спросил

меня, давно ли я занимаюсь торговлей, и я сказал, что недавно.

Перегон скота очень медленное дело, и если бы я не знал, что

остается всего только два дня до роковых событий, то я,

конечно, бы наслаждался синим небом, зелеными лугами,

чудной волнистой линией холмов, пением жаворонка и криком

ржанок. Но неотвязная мысль, что из-за моей нерасторопности

все может погибнуть, вертелась у меня в голове и портила все

дело.

Мы пришли в Моффат уже под вечер. Я побежал тотчас на

станцию и, узнав, что поезд на юг будет только в полночь,

поужинал в какой-то грязной пивной и потом решил немного

соснуть, потому что очень устал. Я поднялся на один из холмов

и найдя укромное местечко по обрывом, завернулся поплотнее в

свой плед и заснул. Когда я проснулся, было уже очень темно, и

я сломя голову помчался на станцию. Слава Богу, я прибежал во

время — спустя минуту поезд тронулся.

Прокуренный вагон третьего класса показался мне уютным и

милым. В Кру поезд пришел в четыре часа утра. Поезд на

Бирмингем отправлялся только в шесть. В Рединг я прибыл в

пятом часу, опять сделал пересадку и уже на местном поезде

добирался до Артинсвелла.

посередине подбородок, высокий лоб с глубокими морщинами,

ярко-синие глаз. «Вот, сказывается, кто теперь мой друг и

союзник», — с облегчением подумал я.

— Это же позор, — сказал вдруг рыбак и, повысив голос,

повторил, — да-да, позор, что такой человек, как вы, вынужден

побираться, как нищий. Идемте со мной. На кухне вас сейчас

покормят, но денег я вам все равно не дам.

По мосту проехала двухколесная бричка, и сидевший в ней

молодой человек приветствовал моего собеседника. Когда

бричка исчезла из вида, он смотал удочку и, показав рукой на

белые каменные ворота в ста метрах справа от моста, сказал:

— Подойдите к заднему крыльцу, там вас покормят. — Я прошел

к красивому двухэтажному особняку, стоявшему посреди

лужайки, спускающейся под небольшим уклоном к реке. Цветник

из чайных роз и кусты сирени довершали картину. Суровый,

точно судья, дворецкий уже поджидал меня.

— Пожалуйте сюда, сэр, — сказал он.

Мы прошли по коридору и затем поднялись по лестнице. Я

оказался в прелестной комнате с видом на реку и лужайку.

Повсюду были разложены принадлежности моего туалета:

коричневый костюм из тонкой шерсти, рубашка, галстуки,

бритвенный прибор и щетки для волос, две пары обуви.

— Сэр Уолтер, — пояснил дворецкий, — распорядился, чтобы я

принес вам одежду мистера Реджи. Он считает, что она подойдет

вам. Мистер Реджи бывает иногда здесь по уик-эндам.

Следующая дверь по коридору — ванная. Воду я уже налил.

Ужин через полчаса после удара гонга.

Я откинулся в кресле и подивился происшедшей, точно в сказке,

перемене. Я подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Худой,

желтый человек, обросший бородой, очень бедно одетый, в

разбитых, давно нечищенных ботинках — не то бродяга, не то

пастух. И вот, пожалуйста, приму сейчас ванну, побреюсь,

надену на себя шикарный костюм и буду сидеть за одним столом

с лордом, и мне будут прислуживать лакей и дворецкий.

Выйдя из ванной, я оделся во все новое, — вещи были как будто

на меня сшиты — и зеркало отразило теперь довольно

симпатичного молодого мужчину в дорогом костюме.

Красивый серебряный подсвечник стоял посреди раскрытого

круглого стола, за которым меня дожидался сэр Уолтер.

Сэр Уолтер встал из кресла и прошелся по комнате. Потом,

остановившись у камина, сказал:

— Выбросите из головы мысль о полиции. Законы нашей страны

будут вам защитой.

— Неужели полиция нашла убийцу? — воскликнул я.

— Нет, но в течение последних двух недель были установлены

факты, которые позволяют вычеркнуть вас из списка

подозреваемых.

— Интересно, почему? — удивился я.

— Скаддер был странный человек, с одной стороны,

сумасшедший, с другой стороны, гений. Я был с ним знаком, он

для меня кое-что сделал. С ним было трудно работать, потому

что он любил все делать один. Он, вообще, не любил кому-либо

подчиняться. Поэтому он не находился в рядах тех, кто

занимался разведкой, и это очень жаль, потому что человек он

был весьма способный. Он был одним из немногих

мужественных людей, каких я знаю и в то же время был

нервным и капризным, как беременная женщина. Я получил 31

мая письмо от него.

— Как же так, — опять удивился я, — ведь он был убит 24 мая?

— На письме стоит штемпель от 23 мая. Письмо пришло ко мне

через неделю, побывав сначала в Испании. Оттуда оно было

переслано в Ньюкасл и уже затем попало ко мне. У него была

мания заметать следы.

— О чем в нем говорилось?

— О том, что ему угрожает опасность, но сейчас он находится у

друга, что он собирается написать мне еще до 15 июня. Видимо,

он не думал, когда писал это письмо, что на другой день будет

убит. Он не сообщал своего адреса, но в письме говорилось, что

он живет недалеко от Портленд-плейс. По-видимому, это был

намек на вас. Так что, побывав на дознании, я заключил, что вы

были его другом. Я посетил Скотланд Ярд, и после наведенных о

вас справок стало ясно, что вы не имеете к убийству никакого

отношения. Когда я получил письмо от Гарри, стало также ясно,

почему вы были вынуждены бежать. В течение этой недели я

ждал вас со дня на день.

Я поблагодарил его за все, что он для меня сделал.

— Давайте-ка посмотрим его записную книжку, — предложил сэр

Уолтер.

жестом пригласил меня садиться.

— После того как вы ушли, надо было позвонить первому лорду

адмиралтейства, потом министру обороны и договориться с

ними, чтобы они вызвали Руайе на день раньше. Он прибудет в

Лондон в пять часов вечера. В шифрованной телеграмме Руайе,

занимающий должность заместителя начальника генерального

штаба, будет фигурировать как Поркер[14]. Смешно, не правда

ли? Я, впрочем, сомневаюсь, что эта мера будет эффективной:

уж раз они знают о его визите, то, наверняка, узнают и о том, что

он перенесен на день раньше. Я ломаю себе голову над тем, как

они об этом узнали. Ведь только пять человек знали о его

визите, а во Франции, вероятно, еще меньше, потому что там

умеют хранить секреты.

— Но ведь диспозицию, наверное, можно изменить? —

предположил я.

— Конечно, можно, — ответил мне сэр Уолтер, — но это очень и

очень нежелательно. Она результат тщательной и долгой

разработки и, конечно, можно что-то изменить, но в целом

ничего уже сделать нельзя. Мне не дает покоя мысль, что нашим

врагам известны все детали диспозиции, как будто они выкрали

пакет с документами. И, конечно, они знают, что мы практически

ничего не можем сделать.

— Надо увеличить охрану Руайе, пока он будет здесь с визитом,

и сделать то же самое в Париже.

— Руайе приглашен на ужин к моему шефу, а затем у меня

состоится совещание, на котором будут присутствовать Руайе,

министр обороны сэр Артур Дру, начальник генерального штаба

генерал Уинстенли, Уиттекер из адмиралтейства и ваш покорный

слуга. Первого лорда адмиралтейства не будет на совещании, он

болен. Уиттекер передаст Руайе бумаги, а затем он под охраной

поедет в Портсмут, где его ожидает эсминец, на котором он

прибудет в Гавр. И Уиттекер, и Руайе будут все время

находиться под усиленной охраной, и я не понимаю, как наши

враги могут перехватить документы. Я просто не нахожу себе

места, а тут еще это убийство Каролидеса. Вся Европа сейчас

как разворошенный муравейник.

Когда мы вышли из-за стола, он спросил меня, умею ли я водить

машину. Я ответил, что, приехав в Лондон, любил раскатывать

на взятой напрокат машине по окрестностям Лондона.

постель и отоспался.

Откровенно говоря, я не знал, что мне с собой делать. Три

недели я прожил, постоянно подвергаясь опасности, и вот теперь

я был свободный человек: иди, куда хочешь, делай, что тебе

нравится. А мне было что-то невесело, как-то не по себе — не

радовала меня это свобода. Я зашел пообедать в «Савой». Все

было прекрасно: и обед, и сигара, но всякий брошенный на меня

взгляд мне был почему-то неприятен. «Может быть, потому, что я

не могу отделаться от мысли, что все меня считают убийцей?»

— думал я.

Выйдя из ресторана я взял такси и попросил отвезти меня на

северную окраину Лондона. Часа два я бесцельно бродил по

невзрачным улицам, трущобам и пустырям. Чувство

беспокойства еще усилилось. «Руайе уже, наверное, высадился

в Довере. Вскоре он вместе с сэром Уолтером и другими

высокопоставленными лицами начнет обсуждать вопросы,

имеющие жизненно важное значение, — думал я, — а меня,

сообщившего им бесценную информацию, на это совещание не

пригласили. Конечно, я не первый лорд адмиралтейства, не

начальник генерального штаба, но, быть может, именно я могу

предотвратить надвигающуюся опасность, помочь разгадать

неразрешимую тайну?»

Я опять взял такси и вернулся в центр. Надо было как-то

скоротать время и я зашел поужинать в ресторан на Джермин

стрит. У меня пропал аппетит, я едва притронулся к еде, но зато

выпил почти всю бутылку бургундского. Но и прекрасное вино

меня ничуть не развеселило — настроение у меня было по

прежнему паршивое. Напрасно голос разума говорил мне, что

собравшиеся на совещание люди представляют цвет нации, что

я не могу тягаться с ним ни в знаниях, ни в опыте, ни в умении

решать трудные государственные вопросы. Второй голос все

время шептал мне, что без моего участия все непременно

погибнет, и мерзавцы из «Черного камня» одержат верх.

Когда стрелка часов подошла к половине десятого, я твердо

решил идти в особняк на Куинн-Анн-гейт. Пусть меня не примут,

но зато совесть моя будет чиста — я сделал все, что мог?

Я вышел из ресторана и пошел по Джермин-стрит. На углу

Джермин-стрит и Дьюк-стрит стояла группа молодых людей.

Несколько бездельников в вечерних костюмах, горячо

нажал на кнопку звонка и ждал, когда мне откроют.

— Я должен видеть сэра Уолтера, — выпалил я, когда дворецкий

открыл дверь. — Речь идет о деле государственной важности.

Я никогда не забуду важной мины, с какой дворецкий выслушал

меня и, ничего не сказав в ответ, закрыл дверь.

— Сэр Уолтер очень занят, сэр, и приказал никого не принимать.

Я думаю, вам надо посидеть и подождать, когда он освободится.

Дворецкий провел мня в холл. Здесь стояла несколько кресел и

в нише — телефон.

— Послушайте, — зашептал я на ухо дворецкому, — я попал в

беду, за мной гонится полиция. Но я работаю на сэра Уолтера,

поэтому скажите тем, кто будет меня спрашивать, что меня здесь

нет.

Спустя несколько минут прозвучал долгий, требовательный

звонок. Слышали бы вы какую ледяную отповедь получил

полисмен! «Вы знаете, куда вы пришли? Как вы посмели

беспокоить такого человека?» — сурово вопрошал дворецкий.

Никогда ни в одном спектакле я не слышал больше слов,

произнесенных с таким достоинством. Я готов теперь молиться

на этого человека.

Вскоре колокольчик прозвенел еще раз. Вошедший был, по

видимому, хорошо знаком дворецкому, потому что я больше не

слышал его возмущенного голоса. Когда он проходил мимо меня,

я сразу узнал его: прямой короткий нос, твердый властный

взгляд синих глаз, сжатый рот и борода лопатой — вот черты

лица, хорошо знакомые британцам по газетам. В комнату, где

проходило совещание, вошел первый лорд адмиралтейства,

который, судя по прессе, приложил так много усилий для

модернизации нашего военного флота.

То и дело смотря на часы, просидел я в холле до половины

одиннадцатого. Наконец, дверь отворилась и из кабинета вышел

первый лорд адмиралтейства. Проходя мимо меня, он посмотрел

в мою сторону. У меня подпрыгнуло сердце. «Этого не может

быть, — подумал я, — но я его где-то видел. Где?» Я слышал»

как дворецкий закрыл за ним дверь.

Я схватил телефонную книгу и стал лихорадочно листать ее.

Потом набрал нужный мне номер. К телефону подошел слуга.

— Его светлость дома? — спросил я.

— Они полчаса назад легли спать, — ответил слуга. — Они себя

шрам на лбу. — Выходит, что сидевший со мной рядом человек

самозванец.

— В этом-то вся шутка, — начал объяснять я. — Вы были

увлечены решением каких-то вопросов и, естественно, не

обращали на самозванца внимания, считая его хорошо вам

знакомым человеком.

Лицо француза вдруг оживилось.

— Молодой человек совершенно прав, — заговорил он на очень

хорошем английском, правда, несколько медленнее обычного. —

Наши враги не дураки и хорошо разбираются в психологии. —

Он обвел взглядом собравшихся. — Я хочу рассказать вам одну

историю. Дело было в Сенегале, где я много лет тому назад

командовал одним отдаленным гарнизоном. Скука, сами

понимаете, страшная, и чтобы провести время, я занялся

рыбной ловлей. Возьму бывало еду и уеду на своей арабской

кобылке на целый день на реку. И вот однажды слышу, что-то

моя кобылка нервничает: ржет все время, стучит копытами. А у

меня самый клев, я к ней подойти не могу, только голосом ее

успокаиваю. Ну, конечно, время от времени на нее поглядываю

— да, вон он, стоит моя кобылка, привязанная к дереву. Клев

внезапно прекратился, и я решил пойти перекусить. Иду это я,

значит, и держу в одной руке удочку, в другой — брезентовую

сумку с уловом…

Он опять посмотрел на сидевших за столом.

— …и вдруг чувствую какой-то запах необычный. Поднимаю

глаза и вижу — стоит передо мной лев, а кобылка моя лежит на

земле растерзанная.

— Ну и что же было дальше? — не утерпел я, потому что сам

бывал в переделках.

— Бросил я ему в пасть удочку и выпустил всю обойму своего

револьвера. Хорошо подбежал мой ординарец с винтовкой, —

закончил француз, — а не то бы я отделался не так дешево, — и

он показал нам свою левую руку: на ней не было трех пальцев.

— А теперь давайте разберем этот случай с точки зрения

психологии. Я так привык к ржанию своей кобылы, что перестал

обращать на него внимание. Более того, я даже не заметил,

увлеченный клевом,, что оно прекратилось. Думаю, то же самое

произошло сейчас в этой комнате. Надеюсь, вы со мной

согласны?

И тут вдохновение посетило меня.

— Куда вы дели записную книжку Скаддера? — закричал я,

обращаясь к сэру Уолтеру. — Быстрее, там есть одно место,

которое нам поможет.

Сэр Уолтер открыл сейф и вручил мне записную книжку. Вот оно,

это место:

— Тридцать девять ступенек, — прочитал я вслух и затем опять

повторил, — тридцать девять ступенек, которые я сам лично

сосчитал, прилив в 10.17 пополудни.

Уиттекер, высокопоставленный чиновник из адмиралтейства,

смотрел на меня так, словно я только что бежал из

сумасшедшего дома.

— Вот он ключ к загадке, — почти кричал я. — Скаддер знал, где

логово этих негодяев. Надо найти место, где максимум прилива

бывает в десять часов семнадцать минут пополудни.

— Значит, они уже исчезли, — сказал генерал.

— Нет, — возразил я, — немцы всегда следуют однажды

принятому плану. Знаю я их, они, наверняка, сейчас

злорадствуют, что у них все идет как по маслу. Должна же быть в

адмиралтействе карта, на которой помечены приливы?

— А ведь это и в самом деле шанс, — просиял Уиттекер. —

Едемте в адмиралтейство.

Мы расселись по двум машинам и поехали. Сэра Уолтера с нами

не было, он направился в Скотланд Ярд, чтобы — как он

выразился — «привести в состояние боевой готовности Мак

Гиливри».

По гулким пустым коридорам мы прошли в библиотеку. Вскоре

сюда был доставлен один из служащих. Он быстро отыскал

книгу, в которой регистрировались приливы на побережье

Великобритании. Книга была вручена мне. Невероятно, но

получалось, что именно я возглавляю операцию.

Все оказалось совсем не просто. Прилив, достигавший своей

максимальной высоты в десять часов семнадцать минут

пополудни, имел место более чем в пятидесяти точках.

Надо было найти какую-то путеводную нить в это лабиринте. Я

обхватил голову руками и задумался. Что имел в виду Скаддер,

когда написал слово «ступеньки»? Очевидно, какое-то место, где

есть не одна, а несколько лестниц, среди которых он выделял ту,

что имела ровно тридцать девять ступенек.

Мак-Гилливри считал, что эта мера может ни к чему не привести.

— Послушайте, — обратился я к Уиттекеру, — нельзя ли

переговорить с человеком, хорошо знающим восточное

побережье?

Уиттекер сказал, что инспектор береговой службы живет в

Клапэме. Он сам поехал за ним на машине, а все стали бродить

по библиотеке, обсуждая между собой наши проблемы. Я сидел

один и курил трубку.

В первом часу приехал Уиттекер и привез инспектора. Им

оказался прекрасно образованный морской офицер. Мне было

неудобно задавать ему вопросы, и с ним говорил министр

обороны.

— Скажите, пожалуйста, не знаете ли вы такого места на

побережье, где имели бы ступеньки, по которым можно было

спуститься на берег или к воде?

Инспектор задумался. Потом спросил:

— Какие ступеньки вы имеете в виду, сэр? Те, что вырублены в

скале?

Сэр Артур, не зная, что дальше сказать, посмотрел на меня.

— Да, — сказал я, — те самые.

Инспектор опять задумался и молчал более минуты.

— Не знаю, что вам и сказать. Вспомнил. Недалеко от

Норфолка, в Браттлшеме, есть поле для гольфа и там в скале

вырублены ступеньки, чтобы можно было достать мяч.

— Нет, это не то, — сказал я.

— Есть еще ступеньки для зрителей на морских курортах, чтобы

зрителям было удобно смотреть на морской парад.

Я покачал головой.

— Это должно быть какое-то не очень посещаемое место, —

сказал я.

— Ну тогда я не знаю. Может быть, это Рафф?

— Где это? — спросил я.

— Это полуостров в Кенте, недалеко от Бредгейта. Там над

обрывом имеется несколько вилл, и от каждой идут вниз, к

пляжу, ступеньки.

Я схватил книгу и нашел в ней Бредгейт. 15 июня прилив

достигал здесь максимальной высоты в десять часов двадцать

семь минут пополудни.

— Кажется, мы попали, наконец, в точку, — сказал я, волнуясь.

волновался, как игрок, который с замиранием сердца следит, где

остановится шарик рулетки. В самом деле, все рушилось, если

бы мы не нашли то, что искали.

Часа через полтора Скейф закончил свою работу. Достав из

кармана небольшой блокнот, он начал читать: «Тридцать четыре,

тридцать пять, сорок две, двадцать одна, тридцать девять…»

Тут я не выдержал, вскочил и закричал ура. Мы тотчас

вернулись в город и послали Мак-Гилливри телеграмму, в

которой просили прислать группу захвата. Все ее участники уже

были распределены по близлежащим отелям. Затем Скейф

отправился осматривать дом, от которого к пляжу шла дорожка с

тридцатью девятью ступеньками.

Дом назывался «Трафальгар-лодж», и в нем проживал некий

Апплтон, бывший биржевой маклер, ушедший на пенсию. По

словам агента мистер Апплтон проживал на вилле уже больше

месяца и если отлучался, то ненадолго. Мистер Апплтон

регулярно вносил деньги за аренду виллы и даже раза два

пожертвовал пять фунтов в помощь нуждающимся. Скейф

попытался проникнуть в дом с черного хода, прикинувшись

коммивояжером, торгующим швейными машинами. В дом его не

впустили, но из разговора с кухаркой выяснилось, что кроме нее

есть еще горничная, уборщица и посудомойка. Рядом с домом

находилась вилла, сдававшаяся в наем. Двор этой виллы зарос

кустарником так, что спрятавшись в нем, можно было наблюдать

за обитателями «Трафальгарлодж». В общем-то, эти

предварительные результаты несколько озадачили меня.

Я взял у Скейфа подзорную трубу и решил провести

рекогносцировку лично. На краю поля для игры в гольф нашлось

укромное местечко, с которого хорошо был виден весь обрыв с

его смотровыми огороженными площадками, декоративными

кустарниками и садами. Закрепив трубу, я направил ее на

Трафальгар-лодж и теперь видел дом так же отчетливо, как

будто находился с ним рядом. Одноэтажный дом из красного

кирпича с верандой окнами на море. Справа от дома теннисная

площадка, перед верандой небольшой садик с маргаритками и

геранью. В садике стоял высоченный флагшток, на верху

которого чуть колыхалось от легкого бриза огромное полотнище

Юнион-Джека.

Долгое время я не видел ни одной живой души. Но вот из дома

планы, но это, наверняка, глупый вывод, если речь идет о

жизненно важных результатах. Весь вопрос был в том, как много

они знали о Скаддере и было ли им известно, что он выследил

их? Волновало меня и вот еще что: в холле у сэра Уолтера меня

видел самозванец. Догадался ли он, что я узнал его?

В отеле меня ожидал командир эсминца, и Скейф представил

меня ему. Мы договорились с ним о сигнале, по которому люди с

эсминца должны были захватить яхту.

Потом я отправился на виллу, стоявшую рядом с Трафальгар

лодж. В щель в заборе мне хорошо был виден теннисный корт.

Играли двое: старки и молодой парень, у которого на шее был

шарф с цветами не то школы, не то какого-то клуба. Приятно

было смотреть на веселых, энергичных людей, вкладывающих в

игру всю душу. Каждое выигранное очко встречалось смехом и

шуткой.

Если один из них тот же человек, что охотился за мной в болотах

Шотландии и, по-видимому, убил Скаддера, а другой проклятый

археолог, то уж не по мановению ли волшебной палочки

превратились они в двух безобидных представителей

английского среднего класса, весело и с пользой для здоровья

проводящих время прежде, чем пойти ужинать, а за ужином

предаться невинной болтовне о ценах на рынке, о результатах

последней игры в крикет и не совсем невинным сплетням об

общих знакомых. Что если в расставленные мной сети попадется

не ястреб-стервятник, а серенький воробышек?

Но вот на корте появился третий. Он, видимо, только что

приехал на велосипеде с поля для игры в гольф — из сумки за

плечом торчали клюшки. Старик и молодой радостно

приветствовали его и начали вышучивать его, наверное потому,

что приехавший на велосипеде молодой человек был полноват и

сильно вспотел. «Я весь в мыле, — сказал он, обращаясь к

молодому с шарфом на шее, — пойду приму ванну. Завтра я

задам тебе хорошую взбучку, Боб. Ты не выиграешь у меня ни

одного сета». Речь, как полагается настоящему англичанину,

идиомами и просторечиями. Ну какие это, к черту, шпионы? И

если это хорошо разыгранный спектакль, то где зрители? Ведь

не могли же они знать, что я наблюдаю за ними?

И все-таки один из этих троих был старик, другой был

темноволос и худ, а третий — меньше его ростом и полный. Они

ужинать, потому что у меня совершенно пропал аппетит.

Навстречу мне шли люди, вышедшие подышать свежим

воздухом или возвращающиеся с теннисных кортов или с поля

для игры в гольф, или с пляжа. Все они были в легких летних

платьях, веселые и жизнерадостные. Дорога, белая в вечерних

сумерках, бежала по самому краю обрыва. В синем, как сапфир,

море качалась готовая улететь белая чайка, яхта «Ариадна». У

нее не матчах зажглись уже вечерние огни. На плавучем маяке,

поставленном на том месте, где были песчаные мели, загорелся

мощный прожектор. На стоящем вдали эсминце тоже засверкали

огоньки на мачтах.

На дороге мне попалась няня с детской коляской. С ней на

поводке важно вышагивала большая серая овчарка. Опять мне

вспомнился один давно забытый случай. Я охотился однажды на

зайцев. Моя собака гнала зайца и вдруг неожиданно потеряла. У

меня хорошее зрение, но, как я ни всматривался, зайца нигде не

было видно. И я, да, наверное, и собака здорово удивились,

когда серый камень, ни чем не отличающийся от других камней,

вдруг ожил и дал стрекача. Заяц был настолько умен, что

остался на месте и слился с окружающей природой.

«Вот так же и люди из „Черного камня“, — подумал я, — стали

стопроцентными англичанами. И сто раз прав Питер, когда

говорит, что это всего лишь искусная маскировка». Было ровно

половина десятого, когда я подошел к Трафальгар-лодж.

В доме были открыты окна, но из-за портьер ничего не было

видно. Слышался только звон ножей и вилок. Я подошел к

калитке в заборе и открыл ее.

Я помотался по белу свету и знаю, что легко схожусь только с

людьми из так называемых верхнего и нижнего классов. Они

понимают меня, я — их. Мне с ними легко и просто, будь то

бродяга или пастух, будь то сэр Уолтер или Руайе. Это

необъяснимо, но это факт. Точно так же мне совершенно

непонятно, почему я всегда чувствую себя не в своей тарелке с

представителями так называемого среднего класса. Причина

этого, я думаю, в том, что я ничего не знаю об их привычках, о

тех условностях, которые приняты между ними. Я никогда не жид

с ними бок о бок в этих дешевых — но с претензией — виллах и

загородных дачах. При встрече с ними я пугаюсь, точно увидел

ползущую по сучку черную мамбу[15]. Все эти мысли

совершенном вами в Лондоне 23 мая нынешнего года.

— Мне это имя совершенно не знакомо, — отрезал старик.

— Это убийство на Портленд-плейс, — сказал худой молодой

человек. — Я читал о нем в газетах. А вы, случайно, не из

сумасшедшего дома? Откуда вы вообще, черт бы вас побрал?

— Из Скотланд Ярда.

С минуту все молчали. Старик сгребал рукой со скатерти

хлебные крошки. Толстяк, чуть-чуть заикаясь, сказал:

— Не надо волноваться, дядя. Наверное, произошла какая-то

ошибка. Такое иногда бывает. Нам нечего бояться, потому что

мы всегда можем доказать свою невиновность. Я, например, был

23 мая за границей. Боб лежал в больнице. Вы, дядя, правда,

были в Лондоне, но ведь у вас есть свидетели, которые

подтвердят, чем вы в тот день занимались.

— Ты прав, Перси! Конечно, мне не трудно это сделать. Сейчас

вспомню, что было 23 мая… Вспомнил! Днем раньше была

свадьба Агаты. Утром я пошел прогуляться, потом обедал в

клубе с Чарли Саймонсом. Вечером я был в гостях у

Фишмангеров. Помню, они угощали меня пуншем, и у меня

наутро немного болела голова. Да они еще подарили мне

коробку сигар, — старик кончил и нервно рассмеялся.

— Неужели вы не видите, сэр, — обратился ко мне худой

молодой человек, — что произошла ошибка? Мы, как и все

англичане, уважаем закон и не хотим, чтобы Скотланд Ярд

остался в дураках. Не так ли, дядя?

— Безусловно, Боб, — оживился вдруг старик. — Мы все должны

оказывать содействие властям в их работе. Но в данном случае,

— он развел руками, — не понимаю, как такое могло произойти?

— Помнишь, Нелли однажды сказала, — улыбнулся полный

молодой человек, — что ты умрешь от скуки, и вот, пожалуйста,

для тебя уже готово развлечение, — и рассмеялся собственной

шутке.

— Ты прав, разрази меня гром! — ответил ему старки. — Зато

мне будет что рассказать в клубе. Я должен бы был негодовать и

сердиться, мистер Ханней, но я чувствую, что в этой ситуации

есть что-то юмористическое. Я прощаю вам ваше вторжение в

мой дом. У вас было такое мрачное лицо, когда вы вошли,

мистер Ханней, что я подумала уж не вампир ли я, не хожу ли я

пить людскую кровь по ночам, — и он рассмеялся, видимо,

вдруг полный молодой человек. — Быть может, побыв с нами

еще немного, мистер Ханней признает свою ошибку. Вы играете

в бридж, сэр?

Я согласился. Мы прошли в курительную комнату и сели за

карточный стол. Рядом на небольшом столике были сигареты в

ящичке и напитки. Окно было открыто. Ярко светила луна, вдали

виднелось мерцавшее под луной море. Все трое

перебрасывались между собой шутками и остротами, и, забудь я

о том, где нахожусь, я мог бы считать, что играю с приятелями в

клубе. Только мне одному было невесело. Я сидел, нахмурив

брови, тупо соображая с какой карты мне ходить. Я прекрасно

играю в бридж, но сегодня я делал одну глупую ошибку за

другой, так что мой партнер, полный молодой человек, то и дело

поднимал в удивлении брови. Мне было не до карт, я все время

думал: «Между теми и этими нет ничего общего. Эти совершенно

другие». И едва я это подумал, как опять вспомнил слова Питера

Пиенаара, и решил продолжать свой эксперимент до конца.

Старик взял из ящика сигарету, закурил и, положил Руку на стол,

забарабанил по нему пальцами. «Да ведь точно так же он

барабанил пальцами по коленке! — вспомнил я. — Я тогда стоял

перед ним, а двое молодчиков держали меня под прицелом».

Как часто одна секунда решает все в нашей жизни! Отвернись я,

займись своими картами, и я бы не заметил этого ничтожного

движения. Начиная с этой секунды, с моих глаз спала пелена, и

я начал видеть то, чего не замечал раньше.

В этот момент часы на каминной полке пробили десять.

«Худой, очевидно, убийца», — думал я. В его чертах

проскальзывает иногда решительность жестокого, и

неразборчивого в средствах человека, но он тотчас пытается

замаскировать ее остротой или шуткой. Вот такой же, как он,

стрелял в Каролидеса.

Лицо полного молодого человека все время менялось, и я

подумал, что у него, наверное, тысяча масок. Очевидно, это он

выступал вчера в роли первого лорда адмиралтейства.

Вспомнил я и слова Скаддера о человеке, который все время

пришептывает. Наверное, и это был он.

Но ни тот, ни другой не могли, конечно, тягаться со стариком.

Точный, холодный, безжалостный расчет — вот главная черта

этого человека. Собственно, слово «человек» к нему совершенно