Моим родителям Джейн и Майклу Коллинз и родителям мужа

Дикси и Чарлзу Прайор

Часть I

ИСКРА

1

Мои руки крепко сжимают флягу, хотя чай давно уже отдал свое

тепло морозному воздуху. Но мышцы напряжены от холода. Если

нагрянет стая диких собак, не уверена, что я смогу забраться на

дерево. Надо бы встать и размять затекшее тело. Но я

продолжаю сидеть, неподвижная, точно скала под ногами,

наблюдая, как в лес проникают лучи рассвета. Солнце не

остановишь, увы. Оно волей-неволей тащит меня за собой в этот

день, которого я страшилась несколько месяцев.

К обеду они уже соберутся в моем новом доме, в Деревне

победителей. Репортеры, телевизионщики, даже Эффи Бряк,

мой прежний сопроводитель, — и та доберется в Дистрикт номер

двенадцать из Капитолия (интересно, она до сих пор носит

дурацкий розовый парик или на этот раз, в честь тура

победителей, вздумает щеголять каким-нибудь новым оттенком,

неизвестным в природе?). Будет и много других.

Железнодорожный персонал, которому предстоит удовлетворять

все мои нужды в течение долгого путешествия. Команда

помощников, которые будут готовить меня к выходам на публику.

Цинна, мой друг и стилист. Это он создал роскошный наряд,

впервые приковавший ко мне всеобщее внимание во время

Голодных игр.

Будь моя воля — забыла бы эти Игры навеки. Никогда бы не

по-настоящему живым. Не знаю, как ему удается терпеть…

Впрочем, неправда, знаю. Он выдержит все, лишь бы

прокормить свою мать, сестру и двоих младших братьев. В то

время как я буквально сижу на мешках с деньгами, которых

более чем достаточно на две семьи. Но нет, этот парень не

примет в подарок даже монету. Гейл и мясо-то берет неохотно.

Между тем, если бы я погибла на Играх, он, без сомнения,

содержал бы и мою маму, и Прим. Постоянно ему твержу: для

меня охота — желанное развлечение, чтобы не сойти с ума от

безделья. И все равно я стараюсь не заставать его дома, когда

приношу добычу. Это нетрудно, ведь Гейл трудится по

двенадцать часов в сутки.

Мы видимся только по воскресеньям, в лесу. Для меня и теперь

это лучший день на неделе, однако что-то переменилось. Нет

больше тех свободных бесед о чем пожелаешь. Игры отняли у

меня даже это. Я еще слабо надеюсь, но в глубине души

понимаю: все бесполезно. В прошлое нет возврата.

Сегодня у нас богатый улов: восемь кроликов, пара белок и

грузный бобер, запутавшийся в проволочных силках, которые

изобрел сам Гейл. Он просто гений ловушек. Всегда точно знает,

как изогнуть молодое деревце, чтобы ветки не дали хищникам

раньше нас добраться до жертвы; как закрепить увесистое

бревно в равновесии при помощи тонких прутиков или как

сплести корзину, откуда не выплыть попавшейся рыбе. После

стольких лет работы с его западнями я уверена, что никогда не

смогу повторить это хрупкое равновесие, не сумею почуять

заранее, по какой тропе пробежит дикий зверь. Дело даже не в

опыте. Это врожденный дар. Зато я стреляю без промаха и в

кромешной тьме.

Но вот впереди возникает забор, окружающий Дистрикт номер

двенадцать. Солнце еще высоко. Прислушиваюсь, не гудят ли от

электричества звенья цепи. Тихо — как и почти всегда, хотя нас

убеждают, будто бы ток бежит круглые сутки. Через прокопанный

под забором лаз я попадаю на Луговину, откуда рукой подать до

родного дома. Нашего старого дома. Мы сохранили его, потому

что мама и Прим до сих пор здесь прописаны — и вернутся сюда

в случае моей внезапной смерти. А пока что мы трое

благополучно воцарились в новом жилище, в Деревне

победителей. И только я возвращаюсь в эту маленькую

выход, если в доме не с кем оставить младенца, однако ей

удалось устроиться прачкой в городе, к одному из торговцев. Так

в четырнадцать лет Гейл, старший из сыновей, сделался

главным добытчиком в семье. Он уже тогда мастерски ставил

ловушки, подписался на тессеры и разрешал лишний раз внести

свое имя в Лотерею ради скудного годового пайка из зерна и

масла. Но и этого не хватило бы на семью из пяти человек, если

бы Хейзел по обдирала пальцы до костей о стиральную доску.

Зимой ее красные, потрескавшиеся руки начинали кровоточить

от малейшей царапины. Когда-то Хейзел и Гейл вместе решили,

что ни двенадцатилетнему Рори, ни десятилетнему Вику, ни

четырехлетней Пози никогда не придется вписывать свои имена

для Жатвы.

При виде добычи Хейзел улыбается. Поднимает бобра за хвост.

— Тяжелый!.. Вечером потушу с овощами.

В отличие от Гейла, она принимает помощь без капли смущения.

— И мех недурной, — отзываюсь я.

Мне приятно болтать с ней о достоинствах добычи. Хейзел

наливает пахучего чая из трав, и я с благодарностью грею о

кружку окоченевшие пальцы.

— Знаешь, я тут подумала… Может, после тура победителей

стоит время от времени брать с собой Рори? В лес, после

уроков? Ему надо учиться стрелять

Хейзел кивает.

— Хорошо. Гейл и сам собирался, но он свободен только по

воскресеньям и предпочитает проводить их с тобой.

Наверное, я все-таки покраснела. Глупо, конечно. Пожалуй,

никто на свете не понимает меня лучше Хейзел, Ей известно о

наших с Гейлом отношениях. Думаю, очень многие ждали, что

мы поженимся, хотя у меня и мысли об этом не возникало. Но то

было до Голодных игр. До того как Пит Мелларк, земляк-трибут,

во всеуслышание заявил, что безумно влюблен в меня. Наш

роман стал ключом к выживанию на арене. Только вдруг

оказалось: для Пита все было гораздо серьезнее. А для меня?

Не знаю. Зато представляю, как мучился Гейл. Стоит подумать о

туре победителей, когда нам с Питом вновь придется

разыгрывать из себя влюбленных, и сердце сжимается.

Я допиваю чай, хотя он обжигает губы, и отодвигаюсь от стола.

— Пора идти. Надо еще навести красоту для камер.

Увидев меня с бутылками, глава миротворцев Крей хмурит

брови. Он уже в летах, лицо у него багровое, несколько

серебристых прядей волос зачесаны набок.

— Девочка, для тебя это слишком крепкое пойло.

Ему ли не знать!

— Маме потребовалось для каких-то лекарств, — пожимаю

плечами я.

— Ага, этой штукой убьешь любую заразу, — бросает он и

покупает бутылку за новенькую монету.

Вот и заведение Сальной Сэй. Я заставляю себя подсесть к

столу и заказать миску супа, судя по виду — смеси из тыквы с

бобами, и принимаюсь хлебать. Тут появляется миротворец по

имени Дарий и тоже берет себе миску. Он хоть и страж порядка,

но мне по душе: не тычет в нос своей властью, может при случае

и пошутить. Должно быть, ему за двадцать, однако выглядит он

ненамного старше меня. Даже чем-то похож на мальчишку —

наверное, из-за улыбки и рыжих волос, торчащих во все

стороны.

— Тебе не пора на поезд? — интересуется Дарий.

— В обед заберут, — отвечаю я.

Тогда он громко шепчет:

— Тогда, может, наведешь красоту? — и я не могу сдержать

улыбки, несмотря на мрачное настроение. — Ленточку

заплетешь или что-нибудь в этом роде?

Он хочет погладить мою косу, но я отстраняюсь.

— Не беспокойся. Стилисты свое дело знают.

— И хорошо, — кивает Дарий. — Покажем немного

патриотической гордости за дистрикт, хотя бы для разнообразия,

а, мисс Эвердин?

А потом, с насмешливым порицанием покачав головой в сторону

Сальной Сэй, выходит на улицу, чтобы присоединиться к своим

товарищам.

— Суп оставь! — кричит ему вслед хозяйка, однако сквозь смех

ее досада звучит не очень-то убедительно.

— Гейл придет на проводы? — спрашивает она у меня.

— Нет, его не было в списке. Мы уже виделись в воскресенье.

— Думаю, он что-нибудь придумает. Как-никак твой кузен, и все

такое… — с хитрецой прибавляет Сальная Сэй.

Еще одна ложь, сочиненная капитолийцами. Когда во время

через залежи рваных пакетов, осколков и обглоданных костей, я

направляюсь прямо на кухню — где же еще искать Хеймитча?

Он за столом: руки разбросаны по столешнице, лицо тонет в

луже спиртного, от яростного храпа чуть голова не отваливается.

Я толкаю его в плечо и громко приказываю:

— Вставай! — Церемониться бесполезно, это мы уже проходили.

Храп на мгновение вопросительно умолкает и тут же

возобновляется с новой силой. Я толкаю сильнее.

— Хеймитч, вставай! Сегодня тур победителей.

С усилием открываю окно и несколько раз глубоко вдыхаю

чистый воздух. Разворошив ногами слой мусора, обнаруживаю

оловянный кофейник. Набираю в него воды из-под крана. В

запасе осталась горстка углей — хватит, чтобы разжечь

конфорку. Насыпав молотых зерен, так чтобы получился

довольно крепкий напиток, ставлю кофейник на огонь.

Хеймитч по-прежнему напоминает труп. Раз уж не вышло по

хорошему, я наполняю таз ледяной водой, опрокидываю ему на

голову и отпрыгиваю подальше. Из глотки хозяина доносится

гортанное рычание дикого зверя. Вскочив, он отбрасывает от

себя стул футов на десять и грозно размахивает ножом. Совсем

забыла: он всегда засыпает с оружием в руке. Нужно было

сначала забрать у него нож, но у меня хватало других забот.

Хеймитч сыплет ругательствами, делает еще несколько взмахов

и наконец приходит в себя. Утерев лицо рукавом,

поворачивается ко мне. Я застыла на корточках на подоконнике,

собираясь, если что, задать стрекача.

— Ты что здесь делаешь?

— Сам велел прийти, разбудить за час до приезда

телевизионщиков, — отвечаю я.

— Чего?

— Правда, сам, — не сдаюсь я.

Кажется, он вспоминает.

— Почему я весь мокрый?

— Никак не могла растолкать. Знаешь, если тебе так нужна

мамочка, в следующий раз проси Пита…

— О чем меня надо просить?

От одного только звука знакомого голоса у меня в животе

сжимается неприятный комок из печали, стыда и страха. И

желания. Да, я почти готова признаться, хотя бы перед собой,

коврике.

Она издает непонятный хриплый смешок и снимает с моего

плеча охотничью сумку с покупками.

— Подумаешь, просто снег. Хорошо погуляла?

— Погуляла? — Ей известно, что я всю ночь провела в лесу. Тут

мне в глаза бросается фигура в дверном проеме. За маминой

спиной стоит мужчина в идеально сшитом костюме, с

подправленными ножом хирурга чертами лица. С первой

секунды ясно: он из Капитолия. Что-то не так. — Правильнее

сказать, покаталась. Там ужасно скользко.

— К тебе пришли, — говорит мама.

Лицо у нее совершенно бледное, в голосе слышится плохо

скрываемая тревога.

— Я думала, все начнется не раньше полудня, — бросаю я,

притворяясь, будто не замечаю, в каком она состоянии. — Что,

Цинна пришел пораньше?

— Нет, Китнисс, это…

— Сюда, пожалуйста, мисс Эвердин, — прерывает маму

капитолиец, махнув рукой в сторону коридора.

Неприятно, когда тебе начинают указывать в собственном доме,

однако мне хватает ума промолчать. Перед уходом

оборачиваюсь, чтобы подбодрить маму улыбкой:

— Наверное, наставления перед туром…

В последнее время меня завалили сведениями о маршруте и

расписаниями запланированных в каждом дистрикте

мероприятий. Но пока я шагаю к закрытым дверям кабинета,

которые никогда еще не запирались, в мыслях поднимается

настоящая буря: «Кто там? И что ему нужно? Чего мама так

испугалась?»

— Входите, — произносит мой провожатый.

Поворот полированной медной ручки — и я внутри. В ноздри

бьют два плохо совместимых запаха — роз и крови.

Низкорослый мужчина с белесыми волосами, неуловимо кого-то

напоминающий, молча читает книгу. Он поднимает палец, словно

хочет сказать: «Подождите минутку». Затем поворачивается — и

в моей груди на миг замирает сердце.

Прямо на меня змеиным взглядом уставился президент Сноу.

«Ничего не скажу: у меня язык примерз к небу», — думаю я, но, к

собственному изумлению, произношу твердым голосом:

— Да, пожалуй, это сбережет кучу времени. Президент Сноу

отвечает улыбкой, и я в первый раз обращаю внимание на его

рот. Какие губы могут быть у змеи? Никаких. А у него —

полноватые, и кожа натянута, словно на барабане. Вряд ли тут

обошлось без операции. Похоже, Сноу нарочно переделывал

рот, чтобы выглядеть привлекательнее. Если так, значит, он

выбросил время и деньги на ветер.

— Мои советники опасались, что вы создадите массу проблем…

Вы ведь не собираетесь создавать проблемы, верно?

— Верно, — киваю я.

— Я им так и сказал. Сказал, что любая девушка, сохранившая

свою жизнь столь высокой ценой, не станет обеими руками

отталкивать этот дар. Тем более если у нее есть семья. Мама,

сестра и… кузены.

По тому, как он протянул последнее слово, я понимаю:

президенту отлично известно о том, что мы с Гейлом — вовсе не

веточки одного родословного древа.

Стало быть, карты брошены. Может, оно и к лучшему. Не люблю

непонятных угроз. Всегда легче, если знаешь расклад.

— Давайте присядем. — Сноу занимает место за столом из

полированного дерева, за которым Прим делает уроки, а мама

подсчитывает семейный бюджет.

Он не имеет на это никакого права, равно как и вообще

находиться здесь. Впрочем, у кого же тогда все права? Я

опускаюсь напротив, на стул с резной прямой спинкой. Его явно

делали для человека повыше: ноги едва достают до пола.

— У меня неприятности, мисс Эвердин, — говорит президент. —

И начались они в ту самую минуту, когда вы воспользовались на

арене своими ядовитыми ягодами.

Я это сделала, желая проверить, что решат распорядители Игр

— остаться без победителя, если мы оба покончим

самоубийством, или позволить нам сохранить наши жизни.

— Будь у Сенеки Крейна хоть немного мозгов, он бы раздавил

вас на месте, словно букашек, К несчастью, наш главный

распорядитель оказался сентиментальным глупцом. И вот,

пожалуйста. Попробуйте догадаться, где он сейчас?

Я молча киваю: судя по тону высказывания, Сенеку казнили.

Теперь, когда нас разделяет только стол, запах крови и роз

капитолиец.

— Ее мать спрашивает: вы чай пить будете?

— Буду. С удовольствием, — говорит Сноу.

Дверь открывается шире; на пороге стоит моя мама с подносом.

— Сюда, пожалуйста. — Положив книгу на угол, он похлопывает

ладонью посередине стола.

Мама опускает поднос. На нем фарфоровый чайник и чашки

(сервиз из ее приданого), сливки и, сахар, тарелка с печеньем.

Печенье украшено цветочками из глазури нежных оттенков —

разумеется, это работа Пита.

— Как любезно. Забавно, знаете ли: многим людям и в голову не

приходит, что президентам тоже хочется есть.

Надо же, само добродушие. По крайней мере, мама слегка

успокаивается.

— Может, еще что-нибудь? — спрашивает она. — Если вы

голодны, я бы приготовила…

— Нет, этого более чем достаточно. Благодарю.

Ясно: он ее выпроваживает. Мама бросает на меня быстрый

взгляд и уходит. Президент наливает нам чаю, кладет себе

сахар, сливки и долго-долго мешает ложечкой. Похоже, он все

сказал и теперь ожидает ответа.

— У меня и в мыслях не было подстрекать людей к мятежам, —

говорю я.

— Верю. Но это неважно. Ваш стилист оказался пророком,

выбирая наряды. Вы, «Огненная Китнисс», бросили искру,

способную (если вовремя не принять меры) разгореться в адское

пламя, которое уничтожит Панем.

— Почему бы вам не убить меня прямо сейчас? — выпаливаю я.

— Прилюдно? — осведомляется Сноу. — Это лишь подольет

масла в огонь.

— Тогда подстройте несчастный случай.

— Кто купится на такую дешевку? — возражает он. — Вы бы

сами купились?

— Тогда скажите, что нужно сделать, и я это сделаю.

— Если бы все было так просто… — Президент берет печенье и

разглядывает глазурные цветочки. — Мило. Ваша мать

приготовила?

— Пит.

Впервые не выдержав, я отвожу глаза и делаю вид, что захотела

обязательные для посещения торжества. Банкет победителей,

куда приглашали только высокопоставленных чиновников.

Праздник для целого дистрикта, с бесплатной едой и

развлечениями — все за счет Капитолия. День пакетов —

первый из двенадцати, когда обитателям дистрикта раздают

пайки. Вот это мне по душе: наблюдать, как вокруг веселятся

вечно голодные дети Шлака, прижимая к себе пакетики с

яблочным соком, мясные консервы и даже сласти. Знать, что

дома их ожидают мешки зерна и бутыли с маслом. И что теперь

целый год, раз в месяц, все будут получать угощение. В такие

минуты я даже рада быть победительницей в Голодных играх.

В общем, сплошные праздники и церемонии; репортеры следили

за каждым шагом, а я сидела на почетном месте и целовала

Пита на публике, почти не надеясь, что нас оставят в покое. Но

вот понемногу страсти утихли; телевизионщики с журналистами,

собрав чемоданы, отправились восвояси, а между мной и Питом

снова установились прохладные отношения. Наша семья

поселилась в Деревне победителей. В дистрикте возобновилась

привычная жизнь: рабочие по утрам отправлялись на рудники, а

детишки — в школы. Я дождалась, пока все окончательно не

уляжется, и как-то раз в воскресенье, никому не сказав, ушла в

лес еще до рассвета.

Холода еще не наступили, поэтому я обошлась без куртки. Взяла

с собой сумку с припасами: холодная курица, сыр, апельсины,

хлеб из пекарни. Как обычно, ограждение было не под током, и

мне удалось проскользнуть в дыру. Отыскав свой лук и стрелы, я

зашагала прямиком на то место, где мы с Гейлом делили завтрак

в то утро, когда меня поглотила Жатва.

Ждать пришлось два часа. Я уже начала волноваться: вдруг он

потерял надежду за недели, миновавшие после Голодных игр.

Или забыл обо мне. А то и возненавидел. Утратить лучшего

друга, единственного на свете человека, с которым можно

делиться секретами… Нет, это слишком ужасно. Вмиг набежали

слезы, а горло мучительно стало сжиматься — так бывает, когда

очень плохо.

Поднимаю глаза — и вот он, стоит поодаль, внимательно

смотрит. Я, не раздумывая, вскочила и обняла его, то ли громко

смеясь, то ли всхлипывая. Гейл очень долго не отпускал меня,

целую вечность, и не отпустил бы, если бы не внезапный

преграду, а заодно и надежду на возвращение к старой, ничем

не омраченной дружбе. Сколько ни притворяйся, теперь я не

могла спокойно смотреть на его губы.

Все эти мысли молниеносно проносятся у меня в голове под

немигающим взглядом президента, только что пообещавшего

расправиться с Гейлом. Наивная, с чего я решила, будто

Капитолий возьмет и просто забудет нас после Голодных игр?

Можно было не догадаться о зреющих мятежах, но мне ведь

сказали: Капитолий разгневан! И вот, вместо того чтобы

действовать с величайшей осторожностью, что я натворила? Как

это выглядит с точки зрения президента? Дерзкая

победительница тут же забыла о Пите и на глазах у всего

дистрикта отдала предпочтение обществу давнего друга. То есть

открыто высмеяла капитолийцев. Теперь из-за моего

легкомыслия под угрозой и Гейл, и его семья, и мои родные, и

Пит.

— Прошу вас, не трогайте Гейла, — шепотом умоляю я. — Он

просто мой друг. Мы дружим уже много лет. И потом, все

уверены, что мы родственники.

— Меня занимает другое: как это повлияло на наши отношения с

Питом, а значит — и на настроение дистриктов.

— Я исправлюсь во время тура. Буду любить его без ума, как и

прежде.

— Как и сейчас, — поправляет Сноу.

— Как и сейчас, — подтверждаю я.

— Увы, чтобы предотвратить восстания, потребуется куда

больше усилий.

— У меня получится. Я всем дистриктам докажу, что травилась

из-за безумной любви, а не ради желания насолить Капитолию.

Сноу встает и прикладывает салфетку к пухлым губам.

— Цельтесь выше.

— Как это? Что значит «выше»? — не понимаю я.

— Убедите меня.

Президент роняет салфетку, берет свою книгу и направляется к

двери. Я не смотрю на него и поэтому вздрагиваю, когда в ушах

раздается отчетливый шепот:

— Между прочим, я знаю о поцелуе.

Дверь захлопывается.

Мама смеется. Я смотрю на нее и вспоминаю, что еще в

одиннадцать лет приняла на себя семейные заботы.

Поворачивать поздно: теперь я всю жизнь буду защищать

родных.

— Налить тебе ванну? — спрашивает она.

— Чудесная мысль, — отзываюсь я и вижу, как маму радует мой

ответ.

По возвращении с Голодных игр я только и делала, что пыталась

наладить наши отношения. Приучала себя обращаться к ней с

просьбами, а не сердито отказываться от помощи, как делала

все эти годы. Отвечать на объятия, а не терпеть их. Позволила

тратить мой выигрыш. На арене я поняла, что не могу и дальше

наказывать маму. Она не виновата в том, что впала в такое

тяжкое уныние после смерти отца. Порой с людьми происходит

такое, к чему они совершенно не готовы.

Вот, например, как со мной. Прямо сейчас.

И потом: когда мы вернулись в дистрикт, мама совершила один

очень мудрый поступок. На вокзале, после первых же объятий с

родными, репортеры начали задавать вопросы. Кто-то

поинтересовался ее мнением о моем новом парне. Мама

ответила, что считает Пита более чем достойным на эту роль, но

меня — слишком юной дли того, чтобы вообще заводить

отношения с мальчиками. И многозначительно посмотрела на

Пита. Послышался дружный хохот, выкрики вроде: «Ой, кому-то

не поздоровится». Пит выпустил мою руку и сделал шаг в

сторону. Всего на минутку, ведь обстоятельства вынуждали

действовать с точностью до наоборот, — зато у нас появился

повод держаться чуть холоднее, нежели в Капитолии. И может

быть, это сойдет за отговорку, почему меня так редко видели в

обществе Пита с тех пор, как уехали телевизионщики?

Я поднимаюсь наверх, где над готовой ванной клубится пар.

Мама бросила в воду пакетик сушеных цветов, которые

добавляют воздуху благоухания. Мы до сих пор не привыкли к

подобной роскоши, когда стоит повернуть ручку крана— и в

нашем распоряжении сколько угодно чуть ли не кипятка. Дома, в

Шлаке, вода была ледяная, ее приходилось греть на огне.

Раздевшись, я погружаюсь словно в жидкий шелк: оказывается,

мама добавила еще и немного масла, — и пытаюсь решить, как

быть дальше.

свою слишком чистую дочь, и приготовит восхитительный ужин:

жаркое из утки с печеными голубоватыми клубнями под

аппетитным соусом.

Я никогда не водила Гейла на озеро. А могла бы. Дорога

неблизкая, зато непуганой дичи там — сколько душа пожелает.

Просто мне не хотелось ни с кем делить это место, оно было

наше — мое и папы. После Голодных игр, когда стало нечем

заполнить время, я несколько раз выбиралась туда в одиночку. С

удовольствием плавала, но всегда возвращалась в печали. За

эти пять лет озеро совершенно не изменилось — а кто бы узнал

меня?

Даже под водой не укроешься от суеты. Гудят подъезжающие

машины, кто-то кого-то приветствует, хлопают двери. Выходит,

пробил час готовиться к туру. Кое-как вытираюсь насухо,

набрасываю халат — и в то же мгновение в ванной комнате

бесцеремонно появляется команда подготовки. Какая уж тут

приватность. Что касается тела, между мной и этой троицей не

осталось тайн.

— Китнисс, брови! — прямо с порога верещит Вения.

Хотя над моей головой собираются черные тучи, я все равно

давлюсь усмешкой. Лазурные волосы Вении торчат во все

стороны острыми клочьями, а прежние золотистые татуировки

над бровями заворачиваются уже и под глаза.

— Да ладно, брось, — снисходительно похлопывает ее по спине

Октавия, настоящая пышечка по сравнению с костлявой

подружкой. — Ты-то быстро управишься, а мне что прикажешь

делать с такими ногтями?

Она хватает мою ладонь своими бледно-зелеными руками — нет,

скорее уже не бледно-, а ярко-зелеными: видимо, дань

последнему писку капитолийской моды.

— Ну правда, Китнисс, с чем мне теперь работать? — почти

рыдает Октавия.

Это верно, за последние несколько месяцев я изгрызла ногти до

самых корней.

— Извини, — бормочу я под нос.

Все хотела избавиться от досадной привычки, однако приличный

повод так и не подвернулся. Меньше всего в это время я

размышляла о том, как бы угодить команде подготовки.

Флавий приподнимает несколько прядок влажных и спутавшихся

участием и повторяли по телевизору, я была слишком юной и

ничего не запомнила. Зато Хеймитчу Капитолий не даст забыть.

Может, в каком-то смысле оно и к лучшему, что во время

следующей Жатвы менторские места займем уже мы с Питом.

Похоже, Хеймитч свое отработал.

Вдоволь нащебетавшись о страшной Квартальной бойне,

участники подготовительной команды принимаются самым

подробным образом обсуждать свою бестолковую жизнь:

сплетничают о людях, имен которых я даже не слышала,

хвалятся новыми туфлями, а Октавия угощает нас длинным

рассказом о том, какую промашку она дала, пригласив на день

рождения гостей в нарядах из перьев.

Но вот мои брови выщипаны, волосы стали гладкими и

шелковистыми, а ногти готовы принять слой лака. Очевидно,

троице было приказано заняться только лицом и руками — все

остальное скроет зимняя одежда. В ход идут самые разные

краски. Флавий, которому страсть как хочется испробовать на

мне фирменную пурпурную помаду, скрепя сердце

ограничивается розовым оттенком. Судя по выбранной

стилистом палитре, на этот раз я должна выглядеть невинной

девочкой, а не соблазнительницей.

Это хорошо. Вызывающая внешность и поведение не

способствуют доверию. Хеймитч предельно ясно дал мне это

понять, когда готовил для первых интервью.

Входит мама и застенчиво говорит, что Цинна велел показать

команде, как она заплела мои волосы в день Жатвы. Троица

чуть ли не прыгает от восторга и, затаив дыхание, наблюдает за

маминой замысловатой работой. Я вижу в зеркале абсолютно

серьезные взгляды; взгляды, в которых горит желание сделать

собственную попытку. Эти люди так почтительно и любезно

ведут себя с мамой, что мне становится стыдно за прежнее к

ним презрение. Кто знает, какой бы я стала или о чем говорила,

если бы выросла в Капитолии? Вполне возможно, меня бы

ничуть не меньше мучили сожаления о том, что все гости

явились на праздник в перьях.

Прическа готова, и я спускаюсь в гостиную, к Цинне. Один его

вид уже внушает некоторую надежду. Стилист не переменился:

простая одежда, стриженые каштановые волосы, легкая золотая

подводка у глаз Мы обнимаемся, и я с трудом сдерживаюсь,

рубашка. Вязаный свитер из пушистой, словно котенок, синей,

зеленой и серой шерсти. Кожаные ботинки на шнуровке,

нисколько не жмущие в носках.

— Я сама это создала? — осведомляюсь я.

— Нет, но мечтаешь придумывать собственные наряды, чтобы

когда-нибудь превзойти меня, своего кумира. — Цинна вручает

мне кучу маленьких карточек. — Прочтешь на съемке, пока они

будут давать наплыв на шмотки. И постарайся вложить хоть

немного души.

Внезапно врывается Эффи Бряк в парике — оранжевом, словно

спелая тыква, — и громко напоминает:

— Работаем по графику!

Она целует меня в обе щеки, одновременно подзывая жестами

остальных, и указывает, где мне нужно стоять. Не будь Эффи,

мы бы, наверное, никуда не успели в столице, поэтому я

ублажаю ее как могу. Дергаюсь, точно кукла на нитках, трясу

одеждой и произношу бессмысленные фразочки вроде:

— Ну как, вам нравится?

Звукооператоры записывают на пленку мой бодрый голос,

читающий карточки, чтобы позже наложить его на изображение,

а потом выпроваживают меня из комнаты, чтоб не мешала

снимать мои/Цинны шедевры.

Сегодня Прим отпросилась из школы пораньше. У нее тоже

берут интервью, на кухне. Небесно-лазурный фартучек так

подходит к ее глазам. Белокурые волосы перевязаны

подходящей по цвету ленточкой. Сестра привстает на цыпочки в

своих белоснежных туфлях так, словно собралась улететь,

словно…

Бам! Кажется, меня только что с размаху ударили в грудь. Нет,

разумеется, не ударили. Но боль такая, что я отступаю на шаг. И,

крепко зажмурившись, вижу перед собой не Прим, а Руту.

Двенадцатилетнюю Руту, соперницу по арене. Эта девочка из

Одиннадцатого дистрикта и впрямь летала между деревьями,

точно птица, цепляясь за самые тонкие веточки… Я ее не

спасла. Позволила ей умереть. Перед глазами встает образ

Руты, лежащей поддеревом, с копьем в животе.

Кого еще мне в будущем не удастся спасти от ярости Капитолия?

Кто еще погибнет, если я не смогу задобрить президента Сноу?

Оказывается, Цинна пытается нарядить меня в шубу.

перчатке ему подмышку и весело тащу за собой.

День пролетает мимо, точно пейзаж за окном. Добираемся до

вокзала, со всеми прощаемся, поезд трогается, и мы вместе,

старым составом: Пит и я, Эффи с Хеймитчем, Цинна и Порция

— стилист моего напарника, наслаждаемся великолепным

ужином. Наконец я, в просторном халате поверх пижамы, сижу в

шикарном купе, ожидая, пока остальные заснут. Хеймитч долго

еще будет бодрствовать: не любит спать, когда снаружи темно.

Кажется, все затихло. Сую ноги в тапочки, тихо иду к его купе.

Стучать приходится несколько раз. Дверь открывается, на пороге

— Хеймитч, сердитый и хмурый, точно уверен, что я принесла

недобрые вести.

— Что надо?

Облако винных паров окутывает меня и чуть не сбивает с ног.

— Есть разговор, — шепчу я.

— Прямо сейчас?

Киваю.

— Нашла время.

Он выжидает, но я уверена, что в капитолийском поезде каждое

наше слово записывается на пленку.

— Ну? — рявкает Хеймитч.

Вагоны вдруг принимаются тормозить. Ясно: президент Сноу

следил за мной, ему не понравилось, что я собралась

довериться ментору, и сейчас от меня избавятся. Хотя нет,

машинист просто останавливается для дозаправки.

— Не продохнуть в этом поезде, — небрежно бросаю я.

Невинная фраза, и все-таки Хеймитч понимающе щурится.

— Я знаю, что тебе нужно.

Оттолкнув меня, он бредет по вагону к выходу, борется с дверью,

отпирает ее (метель ударяет и лицо) и вываливается на землю.

Проводница из Капитолия спешит помочь, но Хеймитч

добродушно отмахивается, удаляясь неверной походкой.

— Я на минутку. Воздухом подышу.

— Простите, он выпил. — В моем голосе звучат извиняющиеся

нотки. — Я за ним присмотрю.

Спрыгиваю, бреду по следам, черпая снег мягкими тапочками.

Ментор уводит меня к хвосту поезда, где никто не станет

подслушивать, и только тогда оборачивается.

— Что?

с кем связать свою жизнь и связывать ли вообще. У меня отняли

даже это право. А если президенту Сноу захочется, чтобы мы

завели детей? Тогда им каждый год будет грозить Жатва.

Ребенок победителя (а тем более двух) — лакомый кусок для

телевизионщиков. Раньше такое уже случалось. И всякий раз

вызывало в стране волнения: дескать, мало шансов, чтобы

лотерея выбрала именно эту семью из множества. Однако шанс

почему-то выпадал, и довольно часто. Гейл не сомневался:

Капитолий нарочно подделывает результаты, чтобы прибавить

Голодным играм остроты. Если учесть, как много шума я

подняла вокруг своей персоны, нашему будущему ребенку

прямая дорога на арену.

В голову лезут мысли о Хеймитче. Ни жены, ни семьи, весь мир

заслонила пьяная мгла. Он мог выбрать любую женщину в

дистрикте, но предпочел жить в уединении. Нет, это слишком

уютное, спокойное слово. Он предпочел добровольное

одиночное заключение. Может, потому, что уже на арене понял:

так будет лучше? Когда имя Прим прозвучало в день Жатвы и

младшая сестра начала подниматься на сцену, навстречу

смерти, у меня хотя бы был выбор. Я заняла ее место. У мамы

такого выбора не было.

Мысли отчаянно мечутся в поисках выхода. Я не дам президенту

Сноу обречь меня на этот кошмар. Прижмут к стене — покончу с

собой. Или попытаться сбежать? Что они сделают, если я вдруг

исчезну? Бесследно растаю в лесах? Вот бы уговорить кого-то из

близких скрыться вместе и начать в чаще новую жизнь.

Маловероятно, что у меня получится, однако надежда есть.

Я трясу головой. Не время строить безумные планы. Нужно

сосредоточиться на туре победителей. Судьбы многих людей

зависят оттого, хорошо ли я справлюсь с ролью.

Рассвет наступает раньше, чем мне удается заснуть, и вот уже

Эффи колотит в дверь. Натянув на себя первое, что

подворачивается под руку, я тащусь вслед за ней в вагон

ресторан. Не понимаю, для чего в обычный день тура меня

подняли ни свет ни заря. Оказывается, накануне команда Цинны

готовила только к поездке на вокзал, а настоящая работа нам

предстоит сегодня.

— Зачем это все? — ворчу я. — На улице холодно, так что и

носа из-под шарфа не высунешь.

Я ощущаю себя разбитой, но на подготовительную команду и

вовсе жалко смотреть. Троица глушит кофе напропалую и

обменивается яркими цветными таблеточками. Насколько я могу

судить, эти несчастные привыкли нежиться под одеялами до

полудня, а тут срочный заказ национального значения — мои

волосатые ноги…

Сегодня никто не расположен к обычным пустым беседам. В

тишине слышно, как каждый волосок выдирается из своей

фолликулы. Меня замачивают в ванне, наполненной густым

вонючим раствором. Лицо и руки мажут разными кремами. Потом

еще ванны с отварами, уже не такими противными. Тело чистят,

драят, скоблят, массируют и натирают.

Флавий берет меня за подбородок и скорбно издыхает:

— Жаль, что Цинна не разрешил ничего менять.

— Да уж, мы бы сделали из тебя конфетку, — прибавляет

Октавия.

— Вот погодите, когда она подрастет, — зловеще вставляет

Вения, — Цинна уже не отвертится.

Что он им тогда разрешит? Раздуть мои губы, как у президента

Сноу? Сделать татуировки на груди? Окрасить кожу пурпуром и

врастить в нее драгоценные камни? Покрыть лицо

художественной резьбой? Превратить руки в лапы с хищны ми

крючковатыми когтями? Пересадить на щеки кошачьи усы? В

Капитолии мне встречалось и не такое. Эти люди хоть

представляют себе, какими уродами кажутся нам, обыкновенным

смертным?

Значит, однажды я стану беспомощной жертвой капризов моды.

Мало того, что все тело болит и требует сна, — впереди маячит

навязанный брак, президент угрожает убить моих близких, если

не справлюсь, — так тут еще и это!.. В итоге к началу обеда, за

который Эффи, Цинна, Порция, Хеймитч и Пит уселись, не

дожидаясь меня, я окончательно раскисаю и не могу ни с кем

говорить. Зато остальные наперебой радуются еде и тому как

сладко можно выспаться в поезде. Все в восторге от нашего

тура. Ладно, все, кроме Хеймитча. Мучаясь похмельем, он

отщипывает от булки маленькие кусочки. Мне тоже кусок не

лезет в горло: то ли от горя, то ли переела с утра. Лениво

помешиваю бульон, отхлебываю пару ложек. На Пита, своего

будущего супруга, даже смотреть не могу, хотя он нисколько не