Аннотация

Впервые на русском! Это первый сборник рассказов за

последние годы, с тех пор как в Японии вышли «Токийские

легенды» (2005). Харуки Мураками написал несколько романов.

И только весной 2013 г. сочинил рассказ «Влюбленный Замза»,

который включен в книгу как пролог. А после него у автора

появилось настроение и желание написать сборник рассказов

«Мужчины без женщин», в самом названии которого заключен

мотив и ключевая идея всех новелл: главные герои – мужчины,

те, кого по самым разным обстоятельствам покинули женщины,

те, кто потерял любовь всей своей жизни или не добился

таковой. Профессор Токийского университета Мицуёси Нумано

написал о сборнике так: «После прочтения в подсознании

остается блюзовая тоска от невозможности женщинам и

мужчинам, пусть даже самым близким, понять души друг друга

до конца. Современные люди, потерявшие веру в богов и

собственное предназначение, развили в себе так называемый

«орган одиночества», помогающий им врать даже тем, кого

любишь всем сердцем, и избавиться от этого продукта душевной

мутации уже просто не в состоянии».

Замза. А это он откуда знает? Быть может, кто-то ему нашептал

об этом на ухо, пока он спал?

Но кем же он был, прежде чем стать Грегором Замзой? Чем он

был?

Впрочем, стоило ему задуматься над этим вопросом, как

сознание потускнело, а в голове зароилось нечто вроде черного

столба мошкары. Столб становился все толще и гуще,

подкрадываясь к участку его мозга помягче, непрестанно жужжа.

Замза бросил эту затею. Глубокие мысли оказались для него в

ту минуту непосильным бременем.

Так или иначе, теперь ему предстояло научиться двигаться.

Нельзя же вечно лежать, пялясь в потолок. В такой позе он

слишком беззащитен. Нападут на него враги – да хоть те же

хищные птицы – и шансов выжить никаких. Для начала он решил

пошевелить пальцами. Их было десять – длинных, приделанных

к концам рук. Каждый оборудован сколькими-то суставами, и

управлять ими оказалось совсем непросто. К тому же все тело

его онемело, словно его погрузили в липкую плотную жидкость,

поэтому передать усилие конечностям тоже оказалось трудно.

Тем не менее, закрыв глаза и сосредоточившись, после

нескольких неудачных попыток он вскоре смог свободно

шевелить пальцами. Пусть не сразу, но разобрался, как

действовать ими вместе. Когда заработали кончики пальцев,

онемелость, окутавшая все его тело, отступила. На смену ей, как

темный и зловещий риф, оголенный отливом, пришла

мучительная боль.

Не сразу Замза осознал, что боль эта – голод. Такое ненасытное

желание пищи было ему внове – или же он, по крайней мере, не

помнил, что нечто подобное переживал. Он как будто ничего не

ел целую неделю. Словно вся сердцевина его тела обратилась в

полую пещеру. Поскрипывали кости, сжимались мышцы, тут и

там судорожно подергивались внутренние органы.

Не в силах больше терпеть эту боль, Замза оперся локтями на

матрас и мало-помалу приподнялся. При этом несколько раз

глухо и ужасающе треснул позвоночник. Вот так так, подумал

Замза, сколько ж я здесь эдак пролежал? Каждая частица его

тела громко протестовала против любой попытки подняться и

вообще хоть как-то сменить позу. Но он, собрав воедино все

свои силы, тянулся, превозмогая боль, пока ему наконец не

изголодавшийся живот пожрет его собственную плоть, уничтожит

ее.

Он доковылял до двери, все время цепляясь за стену. Казалось,

путешествие это заняло много часов, хотя он не знал, чем и как

измерять время. Но как бы то ни было – очень долго. Об этом

ему ни на миг не давала забыть вся эта боль. Движения его

были неловки, шаг – неуверенным. Ему постоянно требовалась

опора. Со стороны, хоть и с большой натяжкой, его могли бы

принять за инвалида. Однако, несмотря на неудобства, с каждым

новым шагом он все лучше понимал, как работают его суставы и

мышцы.

Он схватился за дверную ручку и потянул. Дверь не поддалась.

Толкнул – то же самое. Затем он повернул ручку вправо и

потянул. Дверь с легким скрипом приоткрылась. Она оказалась

не заперта. Замза высунул голову в щель и выглянул. В

коридоре никого. Там было тихо, как на дне океана. Он просунул

в щель левую ногу, подался телом вперед, не отрывая одной

руки от косяка, и подтянул следом правую ногу. Потихоньку

заковылял босиком по коридору, держась руками за стены.

В коридор выходило четыре двери, считая и ту, которую он

только что открыл. Все похожи друг на друга, из того же темного

дерева. Что – или кто – есть за ними? Ему хотелось их открыть и

выяснить это. Быть может, тогда он хоть как-то начнет понимать

непостижимые обстоятельства, в которых оказался. Или хотя бы

сможет отыскать какую-то нить к их разгадке. Тем не менее мимо

каждой он проходил, стараясь как можно меньше шуметь. Его

любопытство превозмогала нужда чем-то набить желудок. Ему

следовало как можно скорее заполнить чем-то существенным

зловещую полость, что разверзлась в его теле.

И он теперь знал, где отыскать это существенное.

Просто иди на запах, подумал он, принюхиваясь. Пахло

приготовленной едой – крохотные частички этого аромата

неслись к нему по воздуху и неистово врезались в слизистую

оболочку носа, что мгновенно передавалось мозгу, – и от них

вспыхнуло такое яркое предвкушение, такая яростная тяга, что

желудок скрутило, словно его пытал опытный инквизитор. Рот

затопило слюной.

Чтобы достигнуть источника запаха, однако, ему придется

спуститься по лестнице. Ему и по ровному-то полу было трудно

разлетались объедки, а когда на пол упало и вдребезги

разбилось большое блюдо, он не обратил на это совершенно

никакого внимания.

Обеденный стол теперь выглядел ужасно. Как будто в открытое

окно налетела стая сварливых ворон, наелась до отвала и

унеслась прочь. Когда сам Замза насытился и откинулся на

спинку стула, переводя дыхание, на столе почти ничего не

осталось. Нетронутой стояла лишь ваза с лилиями; будь там

меньше еды, он бы сожрал и их. Вот до чего он проголодался.

Долгое время он сидел рассеянно, витая в облаках. Опустив

руки на стол и еле дыша, он пялился сквозь опущенные ресницы

на лилии. Насыщение подступало медленно, словно приливная

волна. Он ощущал, как его полость постепенно наполняется,

вытесняя пустоту.

Он взял металлический кофейник и налил кофе в белую

керамическую чашку. Пикантный аромат что-то напоминал ему.

Но сразу он не вспомнил; память возвращалась толчками,

смутные воспоминания постепенно сменялись более четкими.

Странное то было чувство – как будто он из будущего

припоминал настоящее. Словно бы время как-то раскололось

надвое, и память и опыт теперь вращались замкнутым кругом,

одно следом за другим. В кофе он налил побольше сливок,

размешал пальцем и выпил. Хотя кофе остыл, какое-то тепло в

нем еще оставалось. Он подержал жидкость во рту, затем

осторожно пустил ее ручейком себе в глотку. И понял, что это его

несколько успокаивает.

Как вдруг ему стало холодно. Сила голода затмила собою все

остальные его чувства. Теперь же, когда он насытился, утренняя

прохлада студила ему кожу, и он задрожал. Огонь в камине

погас. Отопление, похоже, не включали. А помимо прочего он

был совсем гол – и даже бос.

Он осознал: надо найти, что можно на себя накинуть. Так было

слишком холодно. И не очень прилично, чтобы предстать перед

людьми. Могут постучать в дверь. Или те, кто садился

завтракать, вернутся. Кто знает, как они себя поведут, застав его

в таком виде?

Все это он понимал. Не подозревал, не воспринимал

интеллектом – он просто это знал, чисто и ясно. Замза понятия

была заперта. Ему следовало лишь повернуть ручку и толкнуть –

и каждая дверь распахивалась. Всего было четыре комнаты, и

помимо той холодной с голым полом, где он проснулся, все

оказались удобно меблированы. В каждой стояла кровать со

свежим на вид бельем, комод, письменный стол, к потолку или

стене крепилась лампа, а пол укрывал ковер с причудливым

узором. Все было опрятно и чисто. На полках аккуратно

выстроены книги, а стены украшены пейзажами маслом в рамах:

непременно белесая скала на взморье и проплывающие облака

на высоком синем небе – будто сахарная вата. В каждой комнате

– стеклянная ваза с яркими цветами. Ни в одной окна не забиты

грубым досками. Здесь висели кружевные занавески, сквозь

которые, словно благодеянье свыше, лился солнечный свет. Все

постели выказывали, что в них кто-то спал. Он видел вмятины от

голов на подушках.

В чулане самой большой комнаты Замза нашел халат себе по

размеру – и понадеялся, что разберется, как его надеть. Он

понятия не имел, что ему делать с другой одеждой, как

облачаться в нее, в каком сочетании носить. Она попросту была

слишком сложна для него: чересчур много пуговиц, перво

наперво, и он не был уверен, что отличит перед от зада или верх

от низа. И в чем разница между верхней одеждой и нательным

бельем? Халат же, напротив, был прост, практичен и вполне

лишен узоров – как раз с таким, думал он, справиться удастся.

Его легкая мягкая ткань приятно касалась его кожи, а цвет был

темно-синий. Замза даже подобрал себе тапочки ему в тон.

Он натянул халат на голое тело и после множества проб и

ошибок сумел закрепить на талии пояс. Посмотрел на себя в

зеркало – ныне облаченный в халат и тапочки. Определенно

лучше, чем расхаживать голышом. Овладение искусством носить

одежду потребует внимательного наблюдения и значительного

времени. Пока же единственный выход – этот халат. Нельзя

сказать, что достаточно теплый, но вполне сносный, чтобы не

замерзнуть в доме. А лучше всего в нем то, что больше не нужно

беспокоиться, что его мягкая кожа окажется беззащитной перед

злобными птицами.

Когда прозвонил дверной колокольчик, Замза дремал в самой

большой комнате (и на самой большой кровати) в доме. Под

могло.

Однако женщина, похоже, сочла его ответ менее чем

удовлетворительным. Лоб ее чуть нахмурился. Вероятно, в

голосе его она уловила нотку смятения.

– Так здесь в самом деле проживает Замза? – резко

переспросила она. Так опытный привратник допрашивает

неопрятного посетителя.

– Я – Грегор Замза, – сказал Замза как можно легче и

небрежнее. Хотя бы в этом он был вполне уверен.

– Тогда ладно, – сказала она, потянувшись к матерчатой сумке у

ног. Та была черной и вроде бы очень тяжелой. Местами

протертая насквозь, она, несомненно, сменила много хозяев. –

Ну что ж, посмотрим.

Она вошла в дом, не дожидаясь ответа. Замза закрыл за ней

дверь. Женщина встала и оглядела его с головы до пят.

Казалось, его халат и тапочки возбудили в ней подозрения.

– Должно быть, я потревожила ваш сон, – холодно произнесла

она.

– Ничего. Пустяки, – ответил Замза. По ее хмурому лицу он

понимал, что его одеяние мало соответствует случаю. – Должен

извиниться за свой внешний вид, – продолжал он. – Тому были

причины…

Женщина не обратила на это внимания.

– Ну и? – произнесла она, не разжимая губ.

– Ну и? – повторил за нею Замза.

– Ну и где тот замок, что доставляет вам хлопоты? – сказала

женщина.

– Замок?

– Замок, который у вас поломался, – сказала она. Раздражение

ее было очевидно с самого начала. – Вы нас попросили прийти и

отремонтировать его.

– А-а, – произнес Замза. – Сломанный замок.

Замза напряг все свои мысли. Но едва ему удавалось

сосредоточиться на чем-то одном, как вновь вздымался черный

столб мошкары.

– О замке я ничего особого не слышал, – сказал наконец он. –

Должно быть, от какой-то двери на втором этаже.

Женщина сердито посмотрела на него.

– Должно быть? – переспросила она, вглядываясь ему в лицо. В

отрывая руку от перил. Ее ползучая походка возбудила в нем

сочувствие – она ему что-то напоминала.

Девушка встала на вершине лестницы и окинула взглядом

коридор.

– Значит, – сказала она, – у одной из этих дверей, вероятно,

сломан замок, так?

Замза покраснел.

– Да, – ответил он. – У одной. Может статься – у той, что в конце

коридора, слева. Кажется, – запнувшись, добавил он. То была

дверь в голую комнату, где он проснулся утром.

– Кажется, – повторила женщина голосом безжизненным, как

залитый костер. – Может статься. – Она повернулась и

всмотрелась Замзе в лицо.

– Так или иначе, – сказал Замза.

Девушка опять вздохнула.

– Грегор Замза, – сухо сказала она. – Разговаривать с вами –

сплошная радость. Такой богатый словарный запас, меткие

высказывания. – Затем интонация у нее изменилась. – Но не

важно. Давайте первой проверим дверь слева в конце коридора.

Девушка подошла к двери. Повернула ручку туда-сюда, толкнула,

дверь открылась внутрь. Комната за ней была такой же, как и

раньше. Из мебели – одна кровать, прямо в центре, напоминала

одинокий остров посреди морского течения. На кровати – лишь

голый и не очень чистый матрас, на котором он проснулся

Грегором Замзой. И это – не сон. Пол тоже был леденяще гол.

Окно заколочено досками. Должно быть, девушка все это

заметила, но не выказала ни признака удивления. Будто

подобные комнаты можно найти по всему городу.

Она присела на корточки, раскрыла черную сумку, вытащила из

нее кремового цвета фланель и расстелила тряпицу на полу.

Затем вынула несколько инструментов и тщательно разложила

их на тряпке – так матерый мучитель выставляет зловещие

инструменты своего пыточного ремесла напоказ перед каким

нибудь несчастным мучеником.

Выбрав проволоку средней толщины, она ввела ее в замок и

опытной рукой пошурудила в нем под разными углами. Глаза ее

сосредоточенно сощурились, уши насторожились, ожидая

малейшего звука. Затем она взяла проволоку потоньше и

повторила процедуру. Лицо ее помрачнело, а рот безжалостно

раз и опять посмотрела на замок в руках. – Но как же он так

поломался-то? Чудно́. Должно быть, кто-то долбил его чем-то

изнутри. Иначе никак не объяснишь.

И вновь ее всю передернуло. Руки ее завращались так, словно

она была пловчихой, тренирующейся плавать в новом стиле.

Замзу ее действия завораживали и очень возбуждали.

И вот он наконец решился.

– Ничего, если я задам вопрос? – спросил он.

– Вопрос? – переспросила она, с сомнением глянув на него. –

Даже представить себе не могу, какой, но валяй.

– Почему вы иногда так извиваетесь?

Девушка воззрилась на Замзу с полуоткрытым ртом.

– Извиваюсь? – На миг она задумалась. – В смысле – вот так? –

И она показала ему движение.

– Да, вот так.

Некоторое время девушка смотрела на Замзу испытующе и

пристально, а затем кисло произнесла:

– Лифчик постоянно съезжает. Только и всего.

– Лифчик? – тупо повторил за ней Замза. Такое слово у него в

памяти не отыскивалось.

– Лифчик. Ведь знаешь, что это, так же? – сказала девушка. –

Или что, считаешь странным, что горбатая женщина носит

лифчик? Ах, какая самоуверенность, да?

– Горбатая? – повторил Замза. Вот еще одно слово засосало в

ту обширную пустоту, что он носил у себя внутри. Он понятия не

имел, о чем она говорит. Но все равно знал – он должен что-то

ответить. – Нет, я вовсе так не считаю, – промямлил он, как бы

оправдываясь.

– Знаешь, у нас, у горбуний, тоже есть две груди, как и у других

женщин, и нам приходится носить лифчики, чтобы их

удерживать. Не можем же мы ходить, как коровы с болтающимся

выменем.

– Конечно, нет, – вставил Замза, так ничего и не понимая.

– Но для нас лифчиков не делают – они на нас висят. Мы

сложены иначе, не как обычные женщины. Поэтому нам время

от времени приходится изворачиваться, чтобы поправить лямки.

Быть горбатой женщиной куда сложнее, чем ты себе можешь

представить. Практически во всем. И пялиться на такую вот, как

я, сзади – что, приятно? интересно?

братцев, и они мне еще в детстве все показали. Они-то считают,

все это – одна сплошная шутка. Те еще мудаки, все до единого.

Поэтому я не шучу, когда говорю, что уж знаю, что тут почем.

Она присела на корточки и стала складывать инструменты в

сумку, затем обернула сломанный замок во фланелевую тряпку и

аккуратно положила его туда же.

– Замок я беру с собой, – сказала она, выпрямляясь. – Скажи

родителям. Мы его либо починим, либо придется менять на

новый. Но если подыскивать новый, теперь это может

затянуться. Вернутся родители, так им и скажи. Понятно? Только

не забудь.

– Не забуду, – ответил Замза.

Девушка медленно спустилась по лестнице, Замза ковылял

следом. Вместе они представляли собой полную

противоположность друг другу: она будто ползла на

четвереньках, а он на ходу откидывался назад крайне

неестественным манером. Однако скорость у них была

одинакова. Тем временем Замза изо всех сил старался подавить

свой «бугор», но эта штука никак не желала возвращаться в

прежнее состояние. Он наблюдал сзади за движениями девушки,

пока та спускалась, и сердце у него колотилось. Жаркая свежая

кровь струилась по его венам. Упорный бугор не увядал.

– Я уже говорила, сегодня должен был прийти отец или кто-то из

моих братьев, – сказала девушка, когда они дошли до парадной

двери. – Но на улицах полно солдат, повсюду оцепления из

огромных танков. На людей устраивают облавы. На «Мосту»

соорудили блокпост. Поэтому мужчины моей семьи и не могут

выйти наружу. Если арестуют, нипочем не скажешь, когда

вернешься. Ведь страшно! Поэтому отправили меня. Через всю

Прагу, одну. «На горбатую девушку никто не обратит внимания»,

– сказали они. Вот и с таким телом я иногда бываю полезной.

– Танки? – рассеянно повторил Замза.

– Ага, и много. Танки с пушками и пулеметами. У тебя-то пушка

внушительная, – сказала она, показывая на бугор у него под

халатом, – но те пушки больше и тверже – и гораздо

смертоноснее. Будем надеяться, все твои вернутся в целости и

сохранности. Ты честно не знаешь, куда они ушли, да?

Замза покачал головой. Он честно не знал.

И тут решил взять быка за рога.

– Об этом мире. О вас. Обо мне.

Девушка недолго подумала, а затем спросила:

– Не для того, чтобы просто засунуть туда вот его?

– Не для того, – откровенно ответил Замза. – У меня такое

чувство, что нам о многом нужно поговорить. Например, о

танках. И боге. И лифчиках. И замках.

Их двоих вновь окутало молчание. Послышался лязг – перед

домом тянули телегу: неуловимо гнетущие звуки несчастья.

– Даже не знаю, как нам быть, – наконец произнесла девушка.

Она медленно покачала головой, но холод в голосе ее был уже

не так заметен. – Ты лучше меня воспитан. И я сомневаюсь, что

твои родители будут рады тому, что их драгоценный сынок

якшается с горбуньей вроде меня. Помимо прочего, весь город

сейчас кишит иностранными танками и войсками. Кто знает, что

нас ждет.

Замза уж точно понятия не имел, что их ждало. Не понимал он

вообще ничего: будущего – само собой, но также – настоящего и

прошлого. Даже одеваться для него – загадка.

– Так или иначе, я, наверно, приду сюда через несколько дней, –

сказала горбатая девушка. – Если мы сможем починить замок, я

его принесу, а если нет – все равно его вам верну. К тому же с

вас причитается за вызов на дом. Если ты здесь будешь, мы,

само собой, увидимся. А сумеем мы с тобой неспешно

поговорить об этом мире или нет, я не знаю. Но я бы на твоем

месте этот бугор родителям не показывала. В реальном мире не

похвалят, если станешь такое выставлять.

Замза кивнул. Он, правда, не очень понимал, как такую штуку

можно скрывать от людей. Хотя об этом можно подумать и

позже.

– И все-таки странно ведь, да? – задумчиво произнесла девушка.

– Мир, можно сказать, разваливается на куски, но все равно

остаются люди, кому небезразличен сломанный замок, а другие

добросовестно приходят его чинить… Ведь так же? Но, может,

это и хорошо. Может, вопреки ожиданиям, так оно и должно

быть. Может, единственный способ сохранить рассудок, когда

мир разваливается на куски, – это и дальше выполнять свою

работу честно и прилежно?

Девушка посмотрела Замзе в лицо. Взделась одна ее бровь.

– Не хотела бы лезть не в свое дело, но что происходило в той

воображал, что они и есть его семья. По какой-то причине они

внезапно ушли. Может, никогда больше не вернутся. Что значит

«мир разваливается на куски»? Об этом Грегор Замза не имел ни

малейшего понятия. Иностранные войска, блокпосты, танки – все

это окутано тайной.

Наверняка знал он только одно – он всем сердцем хотел снова

увидеть эту горбатую девушку. Очень-очень хотел увидеть.

Сидеть с нею лицом к лицу и разговаривать сколько душе

угодно. Распутывать вместе с нею загадки мира. Он хотел со

всех сторон наблюдать, как она изгибалась и корчилась,

поправляя лифчик. А если можно – и погладить руками ее тело в

самых разных местах. Коснуться ее мягкой кожи и кончиками

пальцев ощутить ее тепло. Ходить бок о бок с ней вверх и вниз

по лестницам этого мира.

От одной мысли о ней у него потеплело внутри. Чем дальше,

тем больше Замза радовался, что он не рыба и не подсолнух. Да

и не что-то другое. Хорошо быть человеком. Ходить на двух

ногах – скорее неудобство, это уж точно, и носить одежду, и есть

ножом и вилкой. Он столько всего еще не знает. Однако будь он

рыбой или подсолнухом, а не человеком, – вряд ли ощутил бы

такое удивительное тепло своего сердца. Так ему казалось.

Замза долго сидел так с закрытыми глазами. Он тихо

наслаждался этим теплом, как будто грелся у костра. Затем,

решившись, встал, взял черную трость и направился к лестнице.

Он вернется на второй этаж и разберется, как нужно одеваться.

Такова – по крайней мере, сейчас – его задача.

Мир ждет его успехов в учебе.

собрание загадок и причуд, связанных с жизнью в большом

городе. Когда есть что-то связующее, пишется несколько проще.

Мотив этого сборника прописан в самом его названии –

«Мужчины без женщин». Пока я работал над первым рассказом

– «Drive My Car», – эта фраза вертелась у меня на языке. Как

мелодия – прицепится и никак не отстает, – фраза эта засела у

меня в голове. И вот когда первый рассказ был готов, мне

захотелось обыграть эту фразу, сделать ее ключевой, чем-то

вроде некоего стержня, и окружить ее связанными рассказами. В

этом смысле «Drive My Car» стал отправной точкой книги.

Услышав фразу «мужчины без женщин», многие читатели

вспомнят прекрасный сборник рассказов Эрнеста Хемингуэя. Я

тоже, разумеется, вспомнил. Однако в переводе Хироси Таками

на японский сборник «Men Without Women» получил название

«Мир одних мужчин». По моим нынешним ощущениям, лучше

было бы перевести его «Мужчины без женщин», а не «Мужчины,

у которых нет женщин». Однако эта книга названа прозаично и

буквально – «Мужчины, у которых нет женщин»[1]. Те, кого по

самым разным обстоятельствам покинули или собираются

покинуть женщины.

Почему меня так захватила (а «захватила» – очень точное

слово) эта фраза, я даже не знаю. Со мной ничего подобного (к

счастью) в последнее время не происходило, у моих близких

знакомых – тоже. Просто мне очень хотелось запечатлеть

образы и настроения таких мужчин в нескольких различных

историях и попробовать их обыграть. Возможно, такова одна из

моих нынешних метафор. А может – некое иносказательное

пророчество. Или же мне самому не помешает изгнать этого

беса. Я сам здесь бессилен что-либо объяснить. Так или иначе,

заглавие «Мужчины без женщин» возникло с самого начала

работы над книгой, и с выбором этим я нисколько не колебался.

Иными словами, в глубине души мне очень хотелось написать

серию этих рассказов.

Вначале я сочинил «Drive My Car» и «Кино». Принес в редакцию

журнала «Бунгэй Сюнсю» и спросил, смогут ли они их

напечатать. Я уже давно ничего не пишу по заказу. Сперва

заканчиваю работу целиком и лишь потом предлагаю в те

журнал или издательство, которым это произведение подойдет

по духу. А если пишешь по заказу, возникают определенные

нормальный объем для короткой прозы. И хоть я писал этот

рассказ для другого журнала, мотив «мужчин без женщин»

остался тем же, так что можете считать «Шахразаду»

полноценной частью тематического сборника.

В заключение, уже не для журнала, а для, собственно, этого

сборника я написал «Мужчины без женщин». Этой книге явно не

хватало заглавного рассказа, а завершить ее текстом, так

сказать, символически связывающим все остальные, было бы

неплохо. Словно после всех предыдущих блюд подать десерт.

Для этого небольшого рассказа у меня был и личный

незначительный повод, благодаря которому возникло внутреннее

представление о том, каким его написать, так что вышло все

практически экспромтом и без задержек. Такое в моей жизни

иногда случается. Происходит нечто – и мгновенной вспышкой,

будто бы от осветительного снаряда, отчетливо, до мельчайших

деталей проступает окружающий пейзаж, который обычно не

замечаешь: все живые существа и неживые предметы. Я сразу

сажусь за стол и на одном дыхании записываю все, что ярко

отпечаталось у меня в уме, будто на негативе. Впоследствии эти

наброски ложатся в основу произведения. Писателю отрадно

получить такой опыт, отрадно ощутить, как некая сила

перепахивает инстинктивные залежи повествования,

хранившиеся у него внутри. Радостно убедиться, что луч

озарения действительно существует.

И каждый раз, когда я пишу сборник рассказов, наибольшую

радость мне доставляет возможность сравнительно быстро

обыгрывать один за другим разные приемы, стили, ситуации. Я

могу писать, рассматривая свой предмет объемно, доискиваясь,

проверяя общий мотив под разными углами, использовать

разных персонажей и вести повествование от любого лица. И в

этом смысле сборник, подобный этому, можно сравнить с

концептуальным альбомом в музыке. Над этими рассказами я

действительно работал, вспоминая альбомы «Битлз» «Sgt.

Pepper’s Lonely Hearts Club Band» и «Бич Бойз» «Pet Sounds».

Что уж тут, очень нескромно, если не сказать – дерзко – ставить

свои произведения в один ряд с этими нетленными шедеврами,

однако я как автор буду признателен, если при чтении вы не

забудете о них и моем намерении.

Я хочу поблагодарить множество безмятежных ив, гибких кошек

Drive my car

Кафуку нередко подвозили знакомые женщины, которых он по

манере езды стал со временем разделять на стихийных лихачей

и опасливых тихонь (последние, к счастью, попадались

значительно чаще). В целом, женщины водят аккуратнее и

осторожнее мужчин. Разумеется, никто их за это не осуждает, но

они порой такой манерой ездить раздражают тех, кто позади.

В свою очередь женщины-лихачи, похоже, уверовали в

собственную виртуозность. Сплошь и рядом они презирают

опасливых тихонь, хвастливо полагая, будто ездить, как прежде,

осмотрительно сами уже не смогут. При этом они даже не

подозревают: стоит им включить поворотник, чтобы

перестроиться в другой ряд, и окружающие водители с

замиранием сердца – или же крепко выражаясь – лихорадочно

давят на тормоз.

Разумеется, бывают исключения, когда женщины водят машину

вовсе не лихо и не чересчур осторожно – обычно. Среди таких

тоже немало опытных водителей, но даже от них веет

непреходящей скованностью. Кафуку вряд ли мог объяснить,

отчего, но стоило ему устроиться рядом с водителем, как он

начинал улавливать скрытую опасность и не находил себе

места. У него пересыхало в горле, и, чтобы разрядить неловкую

паузу, он пускался в никчемную болтовню.

Среди мужчин тоже есть и надежные водители, и чайники. Но их

вождение в целом не напрягает. Никто не говорит, что они все

сплошь расслаблены, стоит им оказаться за рулем. Возможно,

они скованны так же, но в силу мужского естества и, вероятно,

на подсознании способны разделять эту скованность и

вождение. Сосредоточенно сжимая руль, они беседуют с

ездоком и вообще ведут себя как ни в чем не бывало с таким

видом, будто одно другому не мешает. Откуда такая разница в

поведении, Кафуку было невдомек.

Обычно Кафуку не проводил особой грани между мужчинами и

женщинами, да и не видел большой разницы в их способностях.

Женщин среди его коллег было нисколько не меньше мужчин, и

с ними Кафуку работалось даже спокойнее. Они были

внимательны в деталях, умели слушать. Но стоило ему

оказаться в машине, которой управляет женщина, и Кафуку