Аннотация

Экономический бестселлер, написанный Джо Стадвеллом,

главным редактором журнала China Economic Quarterly.

Проработав журналистом в Азии более 20 лет, он прекрасно

разбирается во всех тонкостях здешней экономики, что нашло

отражение в его книгах «Китайская мечта» и «Крестные отцы

Азии». Чем интересен именно азиатский опыт? Предлагаемая

читателю книга должна помочь, с одной стороны,

демистифицировать истоки «экономических чудес», а с другой

стороны, продемонстрировать фактический опыт соседей,

который может послужить уроком для реформирования

российской экономики. Успешная модернизация Японии, Южной

Кореи, Тайваня, а теперь и Китая следует примерно одинаковым

рецептам, за которыми стоят весьма конкретные меры и набор

идей. О них и рассказывается в книге, получившей широкое

признание как среди специалистов, так и среди широкого круга

читателей. К последним принадлежит и Билл Гейтс, включивший

ее в число пяти книг, которые произвели на него самое сильное

впечатление в 2014 году.

потешалась над японскими войсками, аргументируя это тем, что

«мы [японцев] шапками закидаем». Не закидали, а слово

«шапкозакидательство», до того воспринимавшееся совершенно

серьезно, стало ироническим определением глупой

самонадеянности.

В сегодняшней России хотя, наверное, и отсутствует

шапкозакидательство по отношению к азиатским экономикам,

тем не менее налицо достаточно слабое представление об

особенностях их развития. Почему интересен именно азиатский

опыт? Предлагаемая читателю книга «Азиатская модель

управления» должна помочь, с одной стороны,

демистифицировать истоки успеха, а с другой стороны,

продемонстрировать фактический опыт соседей, который может

послужить уроком для реформирования российской экономики.

Известный ученый Ангус Мэдиссон, автор так называемых

«таблиц Мэдиссона», где приведена статистика валового

продукта на душу населения в различных странах мира за

последние 200 лет, проиллюстрировал, что существуют две

устойчивые траектории роста экономики, которые условно

выглядят как «первая и вторая космическая

скорость» (определение А. А. Аузана). Большинство стран мира,

в том числе и Россия, предпринявших серьезные попытки

модернизации за последние полвека (а их было более 70), хотя

и растут, но очень медленно. То есть находятся на «первой

космической скорости». Так вот, только у пяти стран получилось

перейти с «первой скорости» на «вторую». Удивительно, но все

пять являются азиатскими: Япония, Южная Корея, Тайвань,

Гонконг и Сингапур. Сейчас в этот клуб рвется еще один мощный

игрок – Китай. Если учесть специфику двух офшорных

финансовых центров, одновременно являющихся крупными

торговыми портами, коими являются Гонконг и Сингапур, то еще

более удивительным является тот факт, что успешная

модернизация Японии, Южной Кореи, Тайваня, а теперь и Китая

следует примерно одинаковым рецептам, за которой стоят

весьма конкретные меры и набор идей. Суть идей одновременно

проста и масштабна, состоит из трех частей «пазла».

Соответственно, если бы сначала Япония, а затем Корея,

Тайвань и Китай развивались исходя из теорий Адама Смита и

Давида Рикардо, мировая экономика получила бы четырех

крупных производителей риса, а не высокотехнологичных

индустриальных игроков. Основной идеей Листа является то, что

вначале страна должна осуществить внутреннюю

индустриализацию, а затем атаковать экспортные рынки. Это в

каком-то смысле антитеза импортозамещению –

экспортоориентированность. Интересно, что и Британия, и США

вели исключительно протекционистскую индустриальную

политику, направленную на защиту собственных infant industries

(букв.: «младенческие отрасли промышленности» – термин,

придуманный самим Александром Гамильтоном, который в

качестве министра финансов был ответственен за

формирование индустриальной политики США), активно

продвигая при этом идеологию свободных рынков. Идеи Листа,

которые он почерпнул в США (где он жил между 1825 и 1832 гг.)

были впервые применены на практике в Германии, а уже потом с

успехом опробованы в Японии: историк Кеннет Пайл называл

копирование траектории развития успешных экономик, в первую

очередь Германии, «идеей фикс» правительств Мэйдзи. Так, Ито

Хиробуми, первый (и многократный) премьер-министр Японии,

провел два месяца в Германии, тесно общаясь с Железным

канцлером, Отто фон Бисмарком, а Хирата Тосуке, министр

сельского хозяйства и коммерции Японии в 1890-х и архитектор

экономических реформ, получил степень профессора в

Германии и осуществил первый перевод трудов Листа на

японский язык. В основу японского экономического чуда легла

политика «рационализации», как ее называли японцы, то есть

рационального использования ограниченных ресурсов для

сфокусированного развития экономики при помощи дзайбацу

(букв.: «денежный клан») – мощных финансово-промышленных

групп, таких как Mitsubishi, Mitsui, Sumitomo. После Второй

мировой войны практически все дзайбацу были реформированы

в кэйрэцу (букв.: «иерархический порядок»), и в виде кэйрэцу

существуют до сих пор и контролируют существенную часть

экономики Японии.

Интересно, что Пак Чон Хи, президент Кореи в 1961–1979 гг. и

отец корейского экономического чуда, является в значительном

Ассоциация управления предприятиями – обучали тысячи

китайских руководителей почерпнутым из Японии идеям. Таким

образом Япония, исторический конкурент и злейший враг со

времен как минимум китайско-японской войны 1894–1895 гг.,

закончившейся аннексией Тайваня, пыталась искупить

историческую вину и в итоге сыграла ключевую роль в

модернизации Китая. Сам же Дэн Сяопин был первым китайским

лидером за 2200 лет контакта между Китаем и соседним

островом, посетившим Японию и встретившимся с императором.

Опять-таки, приоритет в развитии промышленности в Китае был

дан экспортоориентированным отраслям с максимальным

мультипликативным эффектом: тому же сталелитейному сектору,

судостроению, автомобилестроению, высоким технологиям.

Эволюцию немецко-японско-корейско-китайских идей развития

промышленности можно условно проиллюстрировать на примере

цепочки брендов Mercedes – Toyota – Hyundai – Geely, или же

Siemens – Sony – Samsung – Xiaomi.

Часть 2. Выверенная реформа сельского хозяйства

Наиболее элегантно взаимосвязь между целями развития

промышленности и целями развития сельского хозяйства

выразило в 1945 г., после так называемой ретроцесcии от

Японии, правительство Тайваня, сформулировавшее свою

задачу как «развитие индустрии через сельское хозяйство, и

развитие сельского хозяйства через индустрию». Будучи

составной частью общей экономической повестки, реформа

сельского хозяйства должна одновременно служить трем

ключевым целям:

a) Обеспечение занятости населения как механизма социальной

стабильности и устойчивого развития общества. Как отметил,

пожалуй, самый видный экономист по развитию Майкл Липтон,

«для выполнения общих целей развития общества необходимо

развивать сельское хозяйство». Можно, конечно, долго

фантазировать о бурном росте ИТ-технологий и мини

силиконовых долин как механизма вытягивания страны из

бедности, однако пожалуй, даже самая успешная азиатская

страна в сегменте ИТ-услуг, Индия, обеспечила трудозанятостью

в ИТ-секторе примерно 3 млн человек, в то время как в сельском

игры»). Именно поэтому азиатские игроки специализируются на

высокорентабельных нишевых сельскохозяйственных продуктах.

Так, Тайвань является лидером в производстве

консервированных продуктов, а Япония успешно экспортирует

сверхдорогое мясо «вагью», рыбу и фрукты. При этом согласно

исследованию Deutsche Bank, производительность труда

южнокорейского фермера, выращивающего традиционную

культуру – рис, в 40 (!) раз выше производительности труда

китайского фермера, в первую очередь благодаря

использованию новейших технологий. Заканчивая тему сельского

хозяйства, отмечу, что сельское хозяйство скорее всего придётся

субсидировать – просто потому, что на международных

сельскохозяйственных рынках ведется «война субсидий».

Часть 3. Финансовый сектор как поддерживающая система

В сегодняшнем мире финансовый сектор играет

диспропорционально важную роль, став по сути дела вершиной

пирамиды экономик крупных стран. И Япония, и Корея, и Китай

вели – и ведут – серьезную политику контроля потоков капитала,

в первую очередь контролируя курс национальной валюты.

Показателен японский пример: Япония отменила механизмы

контроля потоков капитала под давлением США лишь в 1985 г.

За два года курс иены вырос в цене по отношению к доллару в

два раза, что резко ударило по экспортному потенциалу страны

в 1990-х. Стараясь не повторять ошибок соседей, Корея, сильно

пострадавшая от кризиса 1998 г., и Китай, находящийся под

постоянным давлением США с целью ревальвации юаня,

всячески стараются контролировать так называемые hot money

(букв.: «горячие деньги»), вводя новые ограничения на вывоз

капитала (последние не далее как летом 2016 г.).

При этом стоит отметить, что роль финансового сектора

многократно увеличилась после кризиса 2008 г., с введением

политики «количественного смягчения» сначала ФРС, а затем и

другими центробанками. Для иллюстрации: за последние восемь

лет монетарная база США выросла в беспрецедентные пять раз,

с $ 800 млрд до $ 4 трлн. Именно дешевые деньги (а на

сегодняшний день, как мы знаем, ставки процента являются

отрицательными в ряде важнейших экономик) способствовали

От автора

Два важнейших источника информации, использованных мною, –

это создаваемая с 1980 г. база данных из доклада «Перспективы

развития мировой экономики» (World Economic Outlook)

Международного валютного фонда (МВФ) и создаваемая с 1960

г. база данных «Показатели мирового развития» (World

Development Indicators) Всемирного банка. Если ссылка на

источник приведенного параметра отсутствует, значит, он был

взят из вышеупомянутых баз данных. Я решил не указывать

постоянно источники, связанные с МВФ и Всемирным банком,

ради того чтобы уменьшить количество ссылок в книге.

Отмечу, что Всемирный банк изменил терминологию и вместо

«валового национального продукта» (ВНП) теперь применяет

«валовой национальный доход» (ВНД). Хотя некоторые читатели,

возможно, больше привыкли к прежнему термину, в тексте

используется только новый. Согласно пояснениям Всемирного

банка, методологических различий между этими терминами нет.

Читатели должны иметь ввиду следующее различие: ВНП

включает доход государства как из внутренних, так и из внешних

(международных) источников, в то время как ВВП – только

доходы внутренней (национальной) экономики.

Несмотря на все мои усилия сократить число примечаний, их

набралось довольно много, поскольку требовались пояснения к

тому или иному пункту или же доказательства того, что мои

утверждения базируются на солидном источнике. Я не думаю,

что читатели станут просматривать все примечания подряд. Для

многих читателей лучше всего будет обращаться к примечаниям

только тогда, когда высказанное соображение покажется им

важным или спорным. Для тех же, кто особенно интересуется

данной тематикой, я надеюсь рано или поздно опубликовать в

виде отдельного приложения научное исследование в поддержку

своих высказываний. Сообщения об этом можно будет

отслеживать на www.howasiaworks.com.

По умолчанию указаны обменные курсы валют, которые

применялись в рассматриваемый год или период времени.

экономиках присущи рабочей силе, появляющейся за счет ее

оттока из сельского хозяйства. Сравнительно

низкоквалифицированные рабочие создают стоимость на

предприятиях, управляя машинами, которые без труда можно

купить на мировом рынке. Кроме того, в процветающих странах

Восточной Азии правительства проложили новые пути к

ускорению технологического прогресса в обрабатывающей

промышленности за счет субсидий, предоставляемых в

зависимости от показателей экспортной деятельности. Такое

сочетание субсидий и, согласно моему определению,

«экспортной дисциплины» подняло темпы индустриализации в

успешных азиатских странах до небывалого уровня.

Наконец, интервенции в финансовый сектор с целью привлечь

капитал к развитию интенсивного мелкомасштабного сельского

хозяйства и обрабатывающей промышленности представляют

собой третий ключ к ускоренным экономическим

преобразованиям. Роль государства здесь состоит в том, чтобы

удерживать средства нацеленными на стратегию развития,

которая максимально ускоряет обучение технологическим

навыкам и тем самым создает возможность получения в

будущем высоких прибылей, а не краткосрочной выгоды и

индивидуального потребления. Подобные меры порой создают

противостояние между правительством и многими

бизнесменами, а также потребителями, чей стратегический

горизонт, естественно, ограничен.

Рецепты ускоренного экономического развития в Восточной Азии

какое-то время сбивали с толку на фоне других быстро

развивающихся стран, которые, однако, не следовали по пути

Японии, Южной Кореи, Тайваня и Китая. В 1980-х – начале 1990

х гг. эксперты Всемирного банка ухватились за примеры

эффективно работавших офшорных финансовых центров

Гонконга и Сингапура, а также внезапно набравших еще более

стремительные темпы роста Малайзии, Индонезии и Таиланда в

Юго-Восточной Азии, чтобы провозгласить: экономическое

развитие на самом деле стимулируется политикой

невмешательства со стороны государства, при его минимальной

роли.

Невзирая на тот факт, что офшорные центры при высокой

плотности их малочисленного населения и полном отсутствии

разбор экономического развития Южной Кореи, в предисловии к

своей следующей книге ссылалась на «модель, используемую в

Японии, Южной Корее, на Тайване и в Таиланде». И даже Уолт

Уитмен Ростоу, автор одной из самых первых послевоенных книг

по теории экономического развития и наиболее исторически

содержательной – «Стадии экономического роста» (The Stages of

Economic Growth), в предисловии к ее очередному переизданию

в 1991 г. торжественно заявил, что Малайзия и Таиланд следуют

к технологической зрелости тем же путем, что Южная Корея и

Тайвань{4}. В спорах об экономических моделях Восточной Азии

каждый специалист выходил за пределы собственной

компетенции в попытке склонить дебаты на свою сторону.

Расхождения по вопросу о том, какова природа экономического

развития Восточной Азии, стали возможными из-за темпов роста,

продолжающих оставаться высокими по всему региону. Однако в

начале 1980-х гг. Бразилия, выдающийся пример быстрого

экономического развития в Латинской Америке 1960–1970-х гг.,

продемонстрировала, насколько опасно судить об

экономическом прогрессе только по темпам роста. Напомним,

что экономика Бразилии, единственная из крупных за пределами

Восточной Азии, сумела на протяжении более четверти века

прирастать на уровне более 7 % в год{5}. Но когда в 1982 г. в

Латинской Америке разразился долговой кризис, экономика

Бразилии рухнула вследствие обесценивания национальной

валюты, роста инфляции и на годы застряла в состоянии

нулевого роста. Выяснилось, что своим предыдущим развитием

Бразилия слишком во многом была обязана огромному долгу,

что не привело к созданию по-настоящему продуктивной и

конкурентоспособной экономики.

Начиная с 1997 г., после того как семь стран региона (Япония,

Южная Корея, Тайвань, Китай, Малайзия, Индонезия и Таиланд)

в течение четверти столетия развивали свои экономики со

скоростью минимум 7 % в год, Восточная Азия получила счета к

оплате, когда регион охватил финансовый кризис. К тому

моменту Япония давно превратилась в страну со зрелой

экономикой, столкнувшейся с новым набором структурных

проблем, возникших вслед за периодом развития, и с ними

страна справлялась гораздо хуже, чем с первоначальной

задачей «просто» разбогатеть. Южная Корея, Тайвань и Китай,

Две Восточные Азии

Итак, три стратегии – сельскохозяйственная, промышленная и

финансовая, – которые и определяют успех или неудачу, начали

реализовываться за несколько десятилетий до того, как в 1980 –

1990-х гг. начались дебаты вокруг «азиатского экономического

чуда». Именно эти стратегии и будут исследованы в книге.

Начнем же с коренного перераспределения

сельскохозяйственных земель в Японии, Южной Корее, на

Тайване и в Китае в конце 1940-х – начале 1950-х гг.

Собственность на землю была важнейшим политическим

вопросом в Восточной Азии после Второй мировой войны, и

обещания земельной реформы определили победу коммунистов

в Китае, Северной Корее и Вьетнаме. Однако во всех странах,

пошедших по пути социализма, семейное фермерство было

вскоре заменено (по идеологическим соображениям)

коллективизацией, что привело к стагнации или снижению

урожайности. В Японии, Южной Корее и на Тайване программы

по перераспределению земель в пользу семейного фермерства

внедрялись мирным образом и доказали свою состоятельность.

Именно это привело к долговременному подъему села, что

способствовало и общеэкономическим реформам.

В Юго-Восточной Азии после войны также велись серьезные

дебаты относительно более справедливого распределения

земель, создания служб по распространению среди фермеров

передовых знаний и опыта, предоставления доступных

сельскохозяйственных кредитов. Было запущено изрядное

количество реформаторских программ. Однако реальный

эффект от их внедрения оказался намного меньше, чем на

северо-востоке региона. Именно с этого и началось

экономическое расхождение между различными государствами

Восточной Азии. Неудача, постигшая лидеров стран Юго

Восточной Азии при попытке справиться с проблемами сельского

хозяйства, значительно затруднила дальнейшее развитие

экономики и предрешила последующие провалы на

политическом поприще. Примечательно, что даже 60 лет спустя

земельный вопрос все еще остается насущным на Филиппинах, в

Индонезии и Таиланде. В Малайзии эта проблема ощущается

менее остро, но лишь потому, что богатые природные ресурсы

следствие, правительства получали крайне низкий доход от всех

форм инвестиций в свою промышленную политику. В период

бума 1980–1990-х гг. неспособность создать местные

обрабатывающую промышленность и технический потенциал

прикрывал интенсивный приток прямых иностранных

инвестиций, правда, по большей части в производственные

операции уже развитых отраслей обрабатывающей

промышленности.

С наступлением же азиатского кризиса разница в

индустриальном развитии между Юго-Восточной Азией и

Северо-Восточной Азией стала совершено очевидной. В Юго

Восточной Азии почти не возникло общепризнанных,

конкурентоспособных на мировом рынке компаний

обрабатывающей промышленности. Сингапурская Tiger Beer,

тайские Singha Beer и Chang Beer – пожалуй, только их можно

причислить к более или менее широко признанным

промышленным брендам Юго-Восточной Азии. Однако, что

весьма симптоматично, ни одна из этих трех пивоваренных

компаний на самом деле не является предприятием

обрабатывающей промышленности. В отсутствие успешных,

крупных, фирменных компаний местного происхождения

экономика стран Юго-Восточной Азии остается в

технологической зависимости от транснациональных

корпораций, перебиваясь кое-как в качестве контрактора

низкоприбыльных структур международных серийных

производителей. Методы, позволившие (или не позволившие)

государствам стать хозяевами своей индустриальной судьбы,

изучаются во второй части в связи с поездками автора в Южную

Корею и Малайзию с посещением тех мест, где эти страны

старались развивать соответственно свою сталелитейную и

автомобильную промышленность.

Третья часть книги посвящена финансовой политике. В успешно

развивающихся государствах Восточной Азии структура

финансов определялась необходимостью достижения целей –

создания высокоурожайных малых фермерских хозяйств и

приобретения производственных навыков. В этой связи

финансовые системы в Японии, Южной Корее, на Тайване и в

Китае находились под строгим государственным надзором, а

потоки иностранного капитала тщательно отслеживались вплоть

нелегальные займы аффилированным лицам. Банки в этом

регионе оказались подчинены узким интересам частного

бизнеса, чьи цели лежали далеко в стороне от целей

национального экономического развития. Тот же процесс

наблюдался в свое время в Латинской Америке и позднее

повторился в постсоветской России. В деталях мне довелось

изучать негативные результаты финансовой либерализации в

Юго-Восточной Азии во время поездки в столицу Индонезии

Джакарту, где новый финансовый квартал вырос как на дрожжах

в преддверии азиатского финансового кризиса.

Исследуемые страны

Я сделал в книге ряд упрощений, с тем чтобы не выхолащивать

ее основные положения и изложить исторические события как

можно более кратко. В том числе надо было решить, какие

именно страны Восточной Азии оставить за пределами

повествования. Поскольку разговор идет о стратегиях развития,

принесших хотя бы незначительный успех, то несостоятельные

государства вообще не рассматриваются. Это – Северная Корея,

Лаос, Камбоджа, Мьянма и Папуа – Новая Гвинея, находящиеся

у нижнего предела классификации ООН по индексу

человеческого развития (ИЧР){8}. Причины провалов у каждой из

этих стран различны, но явственно выделяется одна общая

характеристика – как в экономическом, так и в политическом

отношении все они замкнуты на самих себя. В той или иной

степени они прошли через давно известные уроки, преподанные

еще Китаем до 1978 г., Советским Союзом до 1989 г. и Индией до

1991 г.: если страна не торгует и не взаимодействует с внешним

миром, то у нее практически нет шансов на успех в гонке за

развитием.

Также я ограничивался анализом проблем развития только в тех

странах, которые называю «настоящими», поэтому не

рассматриваю два главных офшорных финансовых центра

Восточной Азии – Гонконг и Сингапур. (Точнее будет определить

их как портово-офшорные финансовые центры, поскольку они

выполняют еще и роль морских хабов.) За рамками обсуждения

остаются нефтяное микрогосударство Бруней и традиционный

игорный центр Восточной Азии – Макао. Как уже упоминалось

третьей «посткоммунистической» группы с целью дальнейшего

упрощения структуры книги, за что я прошу прощения у

вьетнамских читателей. Ведь их страна сходна с Китаем только

определенной структурой экономики, но и это коммунистическое

государство постепенно реформируется.

Непосредственно Китай вкупе с вопросом о том, насколько

существенно стратегия экономического развития этой страны

отличается от таковой в Японии, Южной Корее и на Тайване,

рассматривается по большей части в четвертой главе,

посвященной подъему ныне крупнейшей в Азии экономики. Тем

не менее некоторые аспекты экономической истории Китая будут

изучены прежде этого, поскольку их можно правильно понять

только в более широком контексте развития всей Восточной

Азии. Кампания по осуществлению земельной реформы,

проводившаяся Коммунистической партией Китая, как и

стратегия развития семейного фермерства, сменившиеся

коллективизацией аграрного сектора, описаны в первой части. К

рассмотрению событий, происходивших в сельском хозяйстве

КНР после 1978 г., мы вернемся в четвертой части.

Промышленная политика Китая в период до 1949 г. разбирается

во второй части, поскольку эта тема имеет прямое отношение к

дальнейшим событиям на Тайване после бегства на остров в

конце гражданской войны лидеров Гоминьдана и

высокопоставленных чиновников, занимавшихся планированием.

Отдельно об индустриализации материкового Китая после 1949 г.

рассказывается в четвертой части. Там же рассматриваются

почти все аспекты финансовой политики Китая.

На заднем плане

Из числа тех факторов, что влияют на экономическое развитие и

не решаются одним лишь воздействием правительства на

сельское хозяйство, обрабатывающую промышленность и

финансы, важнейшим, пожалуй, является демографический.

Численность и возрастной состав населения любой страны

оказывают огромное воздействие на потенциал ее развития.

Трудовые ресурсы являются такими же инвестициями в

экономику – формой «капитала», как и деньги, поэтому крупная

доля трудоспособного населения по отношению к численности

реформы сельского хозяйства, обрабатывающей

промышленности и финансовой сферы. Словом, величина

трудоспособного населения опять-таки оказалась менее важной

для развития, чем меры в отношении этого населения.

Еще один важный фактор развития, который в этой книге

остался на заднем плане, – это образование. Дело в том, что

положительная корреляция между приростом ВВП и общей

длительностью обучения населения оказалась гораздо менее

очевидной, чем это представляют себе большинство людей{11}.

Наиболее тесная корреляция такого рода выявлена в

глобальном масштабе у начального образования, но, даже

отдавая дань уважения этому периоду формирования у детей

базовых навыков грамотности и счета, мы имеем примеры таких

стран, как Южная Корея и Тайвань, которые развились

экономически с образовательным капиталом значительно ниже

среднего уровня. В конце Второй мировой войны 55 % населения

Тайваня было неграмотным, и даже в 1960 г. уровень

неграмотности составлял 45 %. Уровень грамотности в Южной

Корее в 1950 г. был ниже, чем в современной ей Эфиопии.

Возможно, не столько образование способствует

экономическому прогрессу, сколько экономический прогресс

понуждает родителей давать своим детям образование, что, в

свою очередь, создает возможности для дальнейшего

экономического прогресса.

На Филиппинах в начале XX века колониальное правительство

США уделяло образованию большое внимание, инвестируя в

развитие школ. Как следствие, Филиппины до сих пор держат

первое место в Юго-Восточной Азии по числу студентов,

получающих высшее образование. Но, поскольку более

существенные реформы потерпели фиаско, страна находится

сейчас на грани превращения в недееспособное государство.

Выйдя за пределы Азии, увидим, что Куба занимает в мире

второе место по числу грамотных детей старше 15 лет и шестое

– по количеству школьников. Образование на Кубе остается

приоритетом после революции 1960 г. Тем не менее страна

занимает лишь 95-е место в мире по ВВП на душу населения.

Переизбытком выпускников университетов и отсутствием для них

адекватных возможностей трудоустройства объясняется, в

частности, тот факт, что 25 000 кубинских врачей вынуждены

удивительно малой численности инженеров – страна приступила

к формированию своей системы профессионально-технического,

естественно-научного и инженерного образования только в 1930

е гг.{14} Наоборот, в таких странах, как Куба и СССР, инженеры

«штамповались» в огромном количестве, но без позитивных

результатов для экономики. Все это указывает на другое и почти

наверняка более состоятельное объяснение того, почему данные

касательно формального образования и состояния экономики не

стыкуются между собой. Дело в том, что в массе своей самое

важное обучение в наиболее успешно развивающихся странах

проходит не в системе официального образования, а на рабочем

месте.

Это внутрипроизводственное обучение помогает объяснить и

относительную неудачу бывшего Советского Союза и его

сателлитов, которые свои инвестиции в образование и научные

исследования сосредоточили на элитных университетах и

государственных НИИ, а не на деловой сфере. Во многом

похожим образом складывалась ситуация в Юго-Восточной Азии,

где после обретения странами независимости англосаксонскую

традицию элитарного высшего образования стали сочетать с

интенсивным развитием государственных научно

исследовательских учреждений. Напротив, в Японии, Южной

Корее, на Тайване, а после 1978 г. и в Китае

высокоэффективные инвестиции в образование и научно

педагогические исследования оказались во множестве

сосредоточены не в сфере формального обучения, а в бизнесе,

причем (в отличие от ситуации в СССР) в бизнесе, по

определению конкурирующем на международном рынке. Это

последнее обстоятельство, возможно, имеет ключевое значение

для быстрого приобретения технологического потенциала. Как

указал японский ученый Масаюки Кондо, объясняя неудачу

Малайзии с развитием собственного технологического

потенциала, несмотря на огромные инвестиции в высшее

образование и научные исследования, «главной средой для

развития промышленных технологий служат фирмы, а не

государственные институты»{15}. Именно технологическая, а не

научная политика наиболее важна на ранних стадиях

индустриального развития. Как следствие, именно

государственная промышленная стратегия является самым