Аннотация

Выдающийся роман - остроумный, оригинальный, полный таких

сюжетных поворотов, от которых кружится голова". "New York

Times" После переезда в новый дом Кэтрин Равенскрофт

находит в спальне необычную книгу. Как она могла там

оказаться? Ни сама Кэтрин, ни ее муж Роберт книгу не покупали.

Начав читать, Кэтрин понимает, что главная героиня - это она

сама, а трагические события, описываемые в романе, - тайна,

разгадку которой знал только один человек, но он давно мертв.

Прошлое начинает преследовать Кэтрин, превращая ее жизнь в

кошмар. И чтобы избавиться от него, ей придется заплатить

слишком высокую цену…

Об авторе

Рени Найт - известный британский режиссер-документалист и

сценарист. Ее роман "Все совпадения случайны" был переведен

на 25 языков, а права на экранизацию приобрела студия "20th

Century Fox". Только в Великобритании 6 ведущих издательских

домов боролись за права на этот роман!

не стало ясно, что она попала в ловушку. Слова отскакивали от

головы и ударялись одно за другим в грудь. Словно бы перед

поездом возникла вдруг толпа людей, и она – беспомощный

машинист – бессильна предотвратить катастрофу. На тормоза

жать поздно. Назад дороги нет. Погруженная в книгу, Кэтрин,

сама того не желая, перешагнула через самое себя.

«Любое сходство с реальными людьми, живыми или

мертвыми…» Предупреждение перечеркнуто тонкой красной

чертой. Открывая книгу, она ее не заметила. Между тем сходство

бесспорно. Она – главная героиня, ключевой игрок. Имена,

верно, изменены, но в деталях обмануться невозможно, вплоть

до того, что на ней было надето тем днем. Отрезок жизни,

который она прятала от всех. Секрет, которым ни с кем не

делилась, даже с мужем и сыном – им казалось, что они знали

ее, как никто другой. Ни единая живая душа не могла бы

вообразить, что Кэтрин только что прочитала. И тем не менее

это напечатано – и выставлено на всеобщий суд. Она думала,

что все похоронено. Со всем этим покончено. И вот все снова

всплывает на поверхность. В ее собственной спальне. В ее

голове.

Она попыталась вытеснить это мыслями о вчерашнем вечере,

когда еще не успела открыть книгу. Радость от новоселья; вино,

ужин; диван, на котором так уютно лежать; полудрема перед

телевизором, а потом они с Робертом пошли в постель и

растворились друг в друге. Тихое счастье, которое она всегда

считала чем-то само собой разумеющимся, но слишком тихое,

чтобы принести ей успокоение. Она не могла заснуть, вылезла

из постели и спустилась вниз.

Тут был первый этаж, можно и так сказать. Уже не дом – домик.

Из дома они съехали три недели назад. Вместо прежних четырех

спален – теперь две. Так для них с Робертом лучше. Одна –

семейная. Другая – для гостей. И еще они остановились на

открытой планировке. Никаких дверей. Теперь, когда Николас

уехал, закрываться нет нужды. Она включила свет в кухне, взяла

из буфета бокал, наполнила его. Крана нет. В холодильник

встроена автоматическая система пуска холодной воды. Вообще,

он больше похож на гардероб, чем на холодильник. От страха у

нее вспотели ладони. Ей было жарко, ее лихорадило, и она с

наслаждением ощущала прохладу только что постеленного

Не хочу, чтобы у вас сложилось ложное впечатление: никакой я

не педофил. Я не заигрывал с этим ребенком. Я даже не

прикоснулся к нему. Нет-нет, я никогда, никогда не прикасался к

детям. Дело в том, что я считал их ужасно скучными. Полагаете,

это дурно – так отзываться о семилетках? Думаю, да, если вы

учитель. Но я уже пресытился чтением их нудных сочинений, над

которыми они, не сомневаюсь, потели. И все равно: откуда эта

уверенность, что в семь лет, напрягая голос, они в состоянии

сказать то, что будет мне интересно? И вот однажды я не

выдержал. Катарсис в виде красного карандаша иссяк, и, дойдя

до сочинения именно этого паренька, не помню уж его имени, я

выдал ему весьма развернутый отзыв, из которого следовало,

что мне нет совершенно никакого дела до того, как он с семьей

провел каникулы на юге Индии, где они снимали дом у местных

жителей. Ну да, я был потрясен тем, как замечательно они

провели время. Конечно, паренек расстроился. И, конечно, мне

было его жалко. И, конечно, он обо всем рассказал родителям. И

вот об этом я ничуть не жалел. Это ускорило мой уход, а уйти я,

несомненно, был должен – и ради себя, и ради всех остальных.

И вот я дома, и у меня полно свободного времени. Учитель

английского второразрядной частной школы на пенсии. Вдовец.

Опасаюсь, что я слишком откровенен – сказанное вроде как

несколько принижает меня. Я могу показаться слишком

жестоким. И действительно, по отношению к этому мальчику я

оказался жесток, признаю это. Но в целом я совсем не жестокий

человек. Другое дело, что после смерти Нэнси я позволял себе

немного распускаться. Ну хорошо, не немного – прилично.

Сейчас в это трудно поверить, но, бывало, меня выбирали

Самым Популярным Учителем года. Выбирали ученики не

частной школы, а государственной – той, где я преподавал

раньше. И это был, повторяю, не единственный случай –

несколько лет подряд. Однажды это случилось, если не

ошибаюсь, в 1982-м, когда той же чести удостоилась в своей

школе и моя жена Нэнси.

Преподаванием я занялся вслед за Нэнси. А она последовала за

нашим сыном, которого мы отдали в младшую группу частной

школы. Она учила там пяти – и шестилетних детей, а я

четырнадцати – и пятнадцатилетних в государственной. Я знаю,

что иные учителя считают эту возрастную группу трудной, но мне

свою он сыграл достойно.

– Я принесу тебе воды, – сказал Роберт.

Они только что вернулись с приема после вручения

телевизионных премий. Это была серьезная передача, не какое

то там мыло. И не художественный сериал. Одни только факты.

Кэтрин получила премию за документальный фильм о

подготовке детей к половой жизни. Детей, которых можно было

уберечь, но не уберегли, ибо никто всерьез о них не

позаботился; никто не взял на себя труда присмотреть за ними.

Члены жюри назвали ее фильм смелым. И ее саму назвали

смелой. Только они и понятия ни о чем не имели. Не имели

понятия о том, какая она на самом деле. Никакая это не

смелость. Скорее целеустремленность, решимость. Впрочем, и

смелость тоже. Скрытая съемка. Мужчины – похотливые

хищники. Но не стоило думать об этом сейчас. Не сейчас, когда

она дома. Даже за новыми шторами она опасалась, что за ней

наблюдали.

Вечера превратились в подобие ниши, в которой можно было

отвлечься от навязчивых мыслей о том неизбежном моменте,

когда ей придется забраться под одеяло и лежать в темноте без

сна. Роберта ей обмануть удалось. Даже пот, который выступал

на лбу, когда подходило время идти в спальню, она со смехом

объясняла начавшейся менопаузой. Конечно, были и иные

признаки, но пот здесь ни при чем. Она отправила его спать и

пожалела, что он не остался рядом. Жаль, что не набралась

храбрости все ему рассказать. Не получилось. А теперь слишком

поздно. Все случилось двадцать лет назад. И если завести

разговор об этом сейчас, он ничего не поймет. Он будет потрясен

тем, что все это время она ничего ему не говорила. Держала в

тайне нечто такое, что он имел право знать. «О Господи, но это

же наш сын», – услышала она его голос.

Ей не нужна была эта гребаная книга, чтобы напомнить о

случившемся. Она и так ничего не забыла. Ее сын едва выжил.

Все эти годы она, как могла, оберегала Николаса. Оберегала от

знания того, что случилось на самом деле. Она позволила ему

жить в блаженном неведении. Он не знал, что едва не умер на

пороге зрелости. А что было бы, если бы у него сохранились

какие-либо воспоминания о случившемся? Что бы это изменило?

Был бы ли он другим? Стали бы другими их взаимоотношения?

Какое-то название или переплет остановило его внимание, и он

заказал очередную книгу.

Но в конце концов она пришла к убеждению, что книгу оставил

здесь кто-то другой. Кто-то приходил сюда, в это место, не

успевшее еще стать их новым домом. Заходил в спальню. Кто

то, кого она не знала, положил книгу на полку рядом с кроватью.

Аккуратно. Ничего не переставляя. С ее стороны кровати. Зная,

где она спала. Сделав так, что могло показаться, будто это она

сама ее туда положила. Мысли у нее путались, сталкивались

одна с другой, перемешивались. Вино и тревога – гремучая

смесь. Следовало бы знать, что нельзя самой себе подмешивать

яд. Она обхватила ладонями раскалывающуюся от боли голову.

Все эти дни голова не переставала болеть. Она закрыла глаза и

увидела полыхающий белый солнечный блик на обложке. Как эта

гребаная книга попала к ней в дом?

Глава 4

Двумя годами ранее

Семь лет прошло после смерти Нэнси, а я все еще никак не

разобрался с ее вещами. Одежда висела в гардеробе. Там же

туфли, сумки. У нее был очень маленький размер ноги. Третий.

Бумаги, письма – все это еще лежало на столе и в ящиках. Мне

нравилось листать их. Нравилось отбирать письма,

адресованные ей, даже если это были уведомления газовой

компании. Нравилось перечитывать ее имя и наш общий адрес

на официальных бланках. Но после выхода на пенсию у меня

уже не осталось предлога откладывать. Давай, Стивен, сказала

бы она, пора кончать с этим. И я принялся за дело.

Начал я с одежды, снимая ее с вешалок, извлекая из ящиков,

раскладывая на кровати, словом, готовя к расставанию с домом.

Ну вот и все, подумал я и в тот же момент увидел шерстяную

кофту, соскользнувшую с вешалки и затерявшуюся в углу

гардероба. Кофта была цвета вереска. Да нет, скорее пестрая.

Голубые нитки, розовые, алые, серые, но в целом все же

напоминала цвет вереска. Мы купили ее в Шотландии, еще до

женитьбы. Нэнси использовала ее как шаль – не просовывала

руки в рукава, которые свободно свисали по обе стороны. Я

решил не выбрасывать ее и сейчас держал в руках. Кофта

пусть даже сама Нэнси этого не признавала, когда я писал слово

за словом, главу за главой и написал-таки одну или две книги,

она меня поддерживала. Все было отвергнуто издателями. И,

слава Богу, в какой-то момент она наконец поняла, что я просто

не хочу больше писать. С меня довольно. Я почувствовал, что

занимаюсь не своим делом. Мне с трудом удалось заставить ее

поверить, что, бросив писать, я испытаю облечение. Но это

действительно было так. Мне стало легче. Видите ли, мне всегда

больше нравилось читать, чем писать. Чтобы стать писателем,

хорошим писателем, необходимо мужество. Надо быть готовым к

тому, чтобы открыться людям. Надо быть храбрым, а я всегда

был трусом. Храброй была Нэнси. Вот тогда-то я и стал

преподавать.

Но и для того чтобы заняться вещами жены, тоже следовало

набраться мужества. Я сложил ее платья и рассовал их по

саквояжам. Туфли и дамские сумочки я разложил по коробкам

из-под винных бутылок. Когда их доставляли в дом, я и

вообразить себе не мог, что в эти коробки когда-нибудь попадут

вещи моей покойной жены. Мне понадобилась целая неделя,

чтобы собрать их, и еще больше, чтобы вывезти из дома.

Слишком тяжело было избавиться от них сразу, поэтому я стал

ездить в благотворительную лавку «Принимаем все». Близко

познакомился с двумя дамами, которые там работали. Сказал

им, что это вещи моей покойной жены, и теперь при моем

появлении они всегда отрывались от дела и занимались мной.

Если случалось подъехать, когда они пили кофе, то и мне

наливали чашку. Странно, но при мысли о том, что здесь

скопились вещи покойников, почему-то становилось легче на

душе.

Я боялся, что, разобравшись с вещами Нэнси, снова впаду в

прострацию, в какой пребывал после выхода на пенсию, но этого

не случилось. Как бы грустно мне ни было, я знал, что сделал

то, что Нэнси одобрила бы, и принял решение: отныне я изо всех

сил буду стараться вести себя так, чтобы Нэнси, войди она в эту

комнату, испытала бы не стыд, а прилив любви ко мне. Она

станет невидимым редактором, искренне отстаивающим мои

интересы.

Однажды утром, вскоре после завершения уборочной кампании

в доме, я направлялся к метро. В тот день я встал в рабочем

мере мне так показалось сначала.

Но когда я приблизился, выяснилось, что это совсем не так.

Верно, волосы были коричневые, но крашеные, приглаженные,

скорее мертвенно-бурые. Не было в них переливающихся живых

оттенков, которыми отличались волосы Нэнси. Заметив, что моя

улыбка встревожила ее, я отвернулся в надежде, что она

поймет: ничего дурного у меня на уме нет, я просто обознался.

Когда подошел поезд, я не стал садиться, дождался следующего

– не хотелось, чтобы она решила, будто я преследую ее.

Долго еще в то утро я не мог сосредоточиться. Тишина

библиотечного зала, красота интерьера, чтение, заметки,

которые я делал в блокноте, вернули меня к тому месту, где

начался этот мой день. Вернувшись домой, когда начало

смеркаться, я уже вполне взял себя в руки. Поужинал легко,

закуски, что продают в «Маркс энд Спенсер», показались мне

настоящим лакомством. Открыл бутылку вина, но выпил только

один бокал. Теперь я пил немного – надо держать мысли в узде.

А то еще, если злоупотреблять алкоголем, пойдут куда-нибудь не

туда, как малыш, за которым никто не присматривает.

Мне не терпелось перед сном просмотреть свои заметки, и я

направился к письменному столу. Он был все еще завален

бумагами Нэнси. Я принялся копаться в рекламных проспектах и

старых счетах, заведомо зная, что ничего важного я тут не найду.

Иначе давно бы уже почувствовал. Я смахнул всю кипу в

мусорную корзину, снял с буфета пишущую машинку и водрузил

ее в центр свободного теперь от бумаг стола – завтра с утра

можно начинать работать.

Когда Нэнси еще занималась писательством, у нее был

собственный рабочий стол – небольшой такой дубовый столик,

находящийся теперь в квартире Джонатана. Когда же она

бросила это занятие, мы решили, что нам вполне хватит одного

стола. Ящики в тумбе справа принадлежали ей, слева – мне.

Рукописи она держала в нижнем ящике – те, на которые

возлагала наибольшие надежды; остальные теснились в

книжном шкафу. Хотя я знал, что все на месте, открыв ящик, все

же почувствовал комок в горле. «Вид на море», «На исходе

зимы», «Необычный друг» – все неопубликованное. Я выбрал

«Необычного друга» и взял его с собой в постель.

Лет сорок, наверное, прошло, как я не открывал этой рукописи.

– Я быстро. Сию минуту, – заверила она и убежала на кухню,

наполнила водой бутылку, схватила мобильный и вернулась. Они

захлопнули дверь, заперли ее на двойной замок и вместе

направились в сторону метро. Она взяла его за руку, он

посмотрел на нее и улыбнулся.

– Славно вчера повеселились, – заметил он. – Много

поздравлений по электронной почте получила?

– Пришло несколько, – откликнулась она, хотя на самом деле

почту не проверяла. Это последнее, что ее сейчас занимало.

Потом посмотрит, когда вернется домой, когда в голове

прояснится. Он чмокнул ее в щеку, сказал, что скорее всего не

задержится, выразил надежду на то, что голова у нее пройдет, и

скрылся под землей. Как только он исчез из виду, она

повернулась, вставила в уши наушники и побежала по дороге.

Обратным путем, к единственному в округе зеленому месту. Ноги

ее отталкивались от земли в такт музыке.

Она миновала площадку наверху дороги и продолжила бежать.

Сердце колотилось, струйки пота сбегали по спине. Она не в

форме. Лучше было не бежать, а идти быстрым шагом, но ей

нужно было превозмочь себя. Она достигла высоких железных

кладбищенских ворот и вбежала внутрь. Сделала один круг и

остановилась, тяжело дыша, наклонилась, положив руки на

колени. Надо бы размяться, но она слишком устала. Она ведь не

спортсменка, а просто женщина, вышедшая из дома на

пробежку.

Не стой на месте, не стой на месте. Кэтрин распрямилась и

снова побежала – легкой трусцой, не напрягаясь, собираясь с

мыслями. Добежав до середины, она перешла на шаг, быстрый

шаг, надеясь, что сердце выдержит, по-прежнему будет гнать

кровь по венам. Она читала имена на надгробиях: Глэдис,

Альберт, Элеонор – имена давно умерших людей. Ее взгляд

выискивал детей. У их могил она останавливалась и

внимательно читала надписи. Начала и концы коротких жизней.

Разве не все так делают? Не все останавливаются перед

могилами детей, навеки упокоенных в своих кроватках из

зеленой травы? Места они занимают меньше, чем их взрослые

соседи, но их присутствия нельзя не заметить, они взывают,

чтобы на них посмотрели. Пожалуйста, остановитесь хоть на миг!

И она останавливалась. И в ее воображении возникло

утратила, но сохранила стесанную кверху форму, напоминая о

годах, когда касалась губ Нэнси. Я поднес платок к носу, и запах

духов пробудил воспоминания о наших походах в театр. Но чего

я не предполагал обнаружить, так это желтого пакета с

фотографиями, сделанными на пленке «Кодак», о чем

свидетельствовала крупная надпись на лицевой стороне. Это

была ценная находка, и я решил ее отметить.

Я сварил себе немного кофе и уселся на диван, предвкушая

поток счастливых воспоминаний. По моим предположениям, это

были снимки, сделанные во время каникул. Мне кажется, у меня

даже мелькнула надежда, что на некоторых была запечатлена

башня Мартелло: получалось, что Нэнси, на свой манер,

старалась помочь мне в работе над будущей книгой. В общем,

так оно и получилось, хотя и не в том смысле, в каком

показалось мне в то утро.

Голова, столь ясная при пробуждении, словно наполнилась

некой массой, которую поместила туда посторонняя сила. Трудно

сказать, какие мысли были моими, а какие чужими, что было

реальностью, а что – фантазией. Кофе остыл. Фотографии были

разложены у меня на коленях. Я надеялся увидеть что-то

знакомое, но нет, эти снимки я видел впервые.

Она смотрела прямо в объектив. Кокетничала? Да, думаю так.

Да, она кокетничала. Снимки были цветные. Некоторые сделаны

на берегу. Выходной день, она лежит на песке в красном бикини

– улыбающаяся прелестница. Груди выставлены вперед, как у

красоток на обложках глянцевых журналов, и выглядела она в

точности так, как если бы самой себе казалось весьма желанной

женщиной. Другие фотографии были сделаны в номере

гостиницы. Это уж было сплошное бесстыдство. И бесстыдница

– она. Тем не менее я не мог оторваться. Все разглядывал и

разглядывал снимки. Мучая себя, я тасовал их, как колоду, и чем

пристальнее вглядывался, тем большая злость меня

охватывала, потому что чем больше я вглядывался, тем лучше

понимал.

Что меня ранило прямо в сердце, так это то, что я знал, кто все

это снимал. Боль пришла, когда я понял, кто держал в руках

фотоаппарат. Так и видел перед собой это красивое лицо, хотя

на фотографиях его не было. Я всматривался и всматривался,

но сколько ни перекладывал снимки, все, что сумел ухватить, –

На подушку опустились пылинки. Никто бы этого не заметил и не

услышал. Но Кэтрин слышала. Она слышала все – ее слух

напряжен. И видела тоже все. Даже в кромешной тьме. Ее глаза

к ней привыкли. Если Роберт сейчас проснется, то будет как

слепой, а Кэтрин – нет. Она смотрела на его закрытые глаза –

подергивающиеся веки, трепещущие ресницы – и думала, что за

ними может скрываться. Он что-нибудь от нее утаивал? Может, у

него это получалось не хуже, чем у нее? Ближе Роберта у нее

никого не было, но ведь удалось ей все эти годы держать его в

неведении. И неважно, насколько они близки, он просто ни о чем

не догадывался, и это ее пугало. Храня тайну так много лет, она

довела дело до того, что теперь уж поздно раскрывать ее, она

стала слишком велика. Это как ребенок: когда все сроки выйдут

и он становится слишком большим, чтобы появиться на свет

естественным образом, приходится извлекать его при помощи

хирургии. Процесс сохранения тайны стал едва ли не важнее

самой тайны.

Роберт лег на спину и начал храпеть. Кэтрин мягко перевернула

его на бок, спиной к себе. Стараясь не разбудить его – нельзя

позволить себе риск разговора среди ночи, – она придвинулась к

нему, чтобы вдохнуть его запах.

Она вспомнила один момент двадцатилетней давности, когда он

обнял ее и спросил: «Ты как, у тебя все в порядке?» У нее было

совсем не все в порядке, но не хотелось, чтобы он это заметил,

потому что говорить правду она не хотела, а притворяться тогда

так же хорошо, как сейчас, не умела. Вот она и ответила: «Да

нет, вообще-то не совсем» – и, чувствуя, как под веками

набухают слезы, все же сдержалась, потому что знала: стоит

пролиться хоть слезинке, как за ней последует поток слов. Стоит

расплакаться, и ей уж ничего не удастся скрыть, все выйдет

наружу. Вот она и не расплакалась, просто кое-что сказала, и

сказанное было неправдой.

– Я хочу вернуться на работу. Хотя говорить это тяжело. Я знаю,

мне следует благодарить судьбу за то, что я могу оставаться

дома, ты зарабатываешь достаточно для нас обоих, но… мне так

одиноко. Так тоскливо…

Это были первые метры тоннеля, которым она убегала от самой

себя – и от Николаса. Сын служил постоянным напоминанием,

удалось-таки от них избавиться. А это главное. Это то, что

позволяло жить. А теперь прошлое вернулось, грубо вернулось,

сметая все остальное, и вот оно здесь и не дает от себя

отвернуться.

Книга по-прежнему лежала на ночном столике. Она никак не

могла от нее оторваться. При всякой попытке трусливо

возвращалась, перечитывала вновь и вновь одни и те же слова,

застряв посредине. Она отодвинулась от Роберта и соскользнула

с постели, взяла книгу и неслышными шагами, как вор,

спустилась.

Швырнув ее на кухонный стол, Кэтрин повернулась спиной –

жалкое подобие бунта. Сегодня воскресенье, выходной, но не

для нее. Она заварила чай, взяла с собой стакан, пошла еще в

не меблированную комнату и села на пол. Рядом – пять ждущих,

пока их распакуют, коробок; на двух имя Николаса, на остальных

надпись: «Гостевая». Что в них, она не помнила. Голова у нее из

за недосыпа кружилась, дрожащими руками она начала

вынимать вещи, разрывая газетные обертки, вытаскивала одну

за другой всякие, никому не нужные, вещицы. А надеялась найти

хоть какой-то след – записку, конверт, да что угодно, связанное с

книгой и способное помочь проследить ее путь в дом. Но –

ничего. Она взялась за другую коробку. Книги. Она вынимала их,

швыряла на пустые полки, даже не пытаясь поставить в ряд,

позволяя наползать друг на друга, со стуком падать на пол.

Кэтрин перевела взгляд на коробки Николаса. Он должен был

приехать еще неделю назад и разобрать их, но не приехал, и она

собралась было сделать это сама, но Роберт остановил ее. Это

не твои вещи, это вещи Ника. И Кэтрин очень огорчилась, ибо

прекрасно понимала, что сам Николас никогда не сделает так,

как нужно. К тому же у него больше не было своей комнаты.

Вместо нее – гостевая. Николас может приходить сюда когда

угодно. Конечно же, может. И если захочет остаться на ночь –

тоже. В гостевой. Теперь у него своя квартира. Он сам за нее

платит. И это хорошо. Ему двадцать пять лет. Жизнь у него

складывается лучше, чем они даже смели надеяться. У него есть

работа. Есть своя колея. Независимость. Именно этого для него

Кэтрин и желала. Шанс добиться всего, на что он способен. От

потока нахлынувших мыслей она стала задыхаться – так, словно

каждую из них выговорила вслух.

книгу, на сей раз лицевой стороной, и прочитал заглавие.

– «Идеальный незнакомец». И о чем же это?

– Да чушь какая-то. – Она пожала плечами. – Сюжет слабый.

Неправдоподобный.

Он отбросил книгу – небрежно, без всякой задней мысли. Как раз

так, как ей хотелось.

– Тогда зачем же?..

– Я подумала, может, она твоя, – небрежно ответила она.

– Благодарю.

Она не заметила прозвучавшей в его голосе иронии.

– Просто не помню, чтобы я ее покупала, вот и подумала, как бы

она могла попасть сюда… – Она умолкла, встала и отнесла

тарелку в мойку. Роберт пожал плечами, рассеянно посмотрел на

книгу, думая, с чего бы она могла ее так заинтересовать, и

решил, что таким образом она отвлекается от того, что ее

действительно беспокоит. Он был уверен, что она пыталась

завязать разговор о чем-то, и это его смущало. Не такая они

пара. Им нет нужды «завязывать разговор». Они близки друг

другу – а сейчас ближе, чем все эти последние годы. Он уловил

сигнал: слишком много дел по дому свалилось на Кэтрин;

слишком много она копалась в себе; слишком много думала о

своей жизни.

– Кэт, – начал он. – Ты отлично поработала, я уже чувствую себя

на новом месте как дома. Но ведь я хорошо тебя знаю. Тебе не

терпится вернуться на работу, так? – Она посмотрела на него.

Он действительно так считает. – Мне нравится то, что ты вовсе

не домашняя богиня. Тебе надо заняться новым фильмом, не

торчать здесь, разбирая коробки и обставляя дом.

Глаза ее наполнились слезами, что убедило Роберта в

собственной правоте. Он ее опора. Что ж, пусть верит в это.

– Ты прав. Мне и впрямь как-то не по себе…

Он не дал ей договорить:

– Ну так и возвращайся к своему делу, не нужен этот

двухнедельный отпуск. К тому же большая часть этих двух

недель прошла, а все, что не доделано, доделаем вместе –

вечерами, в выходные. Да и осталось-то всего несколько коробок

разобрать. Так в чем проблема?

– Действительно, ни в чем. – Она изобразила улыбку. И тут ее

мозг внезапно ожил. Она вспомнила. Она вспомнила, как эта

посылал нам во время своих путешествий. Постепенно

скукоживаясь, она стояла там, серая и брошенная, и я убрал ее

оттуда. Как тут сосредоточишься? В голове у меня все время

стучал какой-то молоточек. Крохотный серебряный клинышек,

насмешливо отрывающий меня от рабочего стола. На запасной

связке ключей от квартиры Джонатана, которую я нашел в

сумочке Нэнси, оказался еще один, совсем небольшой ключик.

Слишком маленький для входной двери, и все же ключ от чего-то

в его, а не моем доме. Оказываясь на свету, он всякий раз, когда

я пытался сосредоточиться на работе, подмигивал мне. «Кто ты

такой? – спрашивал я себя. – Человек, которого защищают от

прошлого стены толщиной в десять футов?» Но башня Мартелло

– это одно, а я – другое, я сделан иначе. Я – человек с тонкой,

просвечивающей кожей, которому нужно понять, что еще могла

скрывать его жена. Вот именно, я человек, в конце концов. Этот

ключик прожег дыру в моем черепе, и я понял, что ни страницы

не напишу, пока не открою тайны.

Квартира Джонатана располагалась на самом верху блочного

дома довоенной постройки, возведенного лет за десять до моего

рождения. Лифта в нем не было, но кто-то позаботился о тех,

кому вроде меня трудно взбираться наверх, и расставил на

лестничных площадках стулья. Я присаживался на каждый.

Вперед и выше. Я одолел последний пролет и посмотрел вниз

сквозь красивую ажурную металлическую балюстраду, которая,

извиваясь, упиралась в холодный каменный пол. Мягко

загибающаяся воронка, через которую можно нырнуть, не

касаясь краев, и скользить, пока не превратишься внизу в

кровавую жижу. У меня возникло ощущение, что не стоило

приходить сюда, что не было у меня права вмешиваться. Это

территория Джонатана.

Какое-то растение перед входом в его квартиру завяло. Его

давно не поливали. Я вставил ключ в замочную скважину. Чтобы

открыть дверь, нужно было, наверное, обладать известной

сноровкой, во всяком случае я возился, казалось, целую

вечность и все это время ожидал, что кто-то похлопает меня по

плечу и спросит, что мне здесь нужно.

Уже на пороге в ноздри мне ударила страшная вонь. Просто

невыносимая. Что-то гнило, что-то умирающее или уже мертвое.

Я сразу прошел в кухню, решив, что запах исходит от мусорной

остальные ящики и тоже ничего не обнаружил. Остался один,

самый маленький. Притулившийся под крышкой стола, он

соединял две тумбы – эдакое дупло. Ящичек оказался заперт. Я

вставил ключ, повернул его, немного отодвинул стул в сторону и

потянул ручку на себя. Настоящий рабочий склад. Ручки,

карандаши, точилки, скрепки, три блокнота. Именно такими

всегда пользовалась Нэнси: ничего особенного, просто

журналистские записные книжки в голубую полоску. Раньше,

когда Нэнси еще писала, она всегда носила такие с собой,

занося в них мелькнувшую мысль, или описание показавшегося

интересным пейзажа, или обрывок подслушанного разговора –

такого рода заметки. Я пролистал один из трех блокнотов, но

бегло. Заинтересовала меня оказавшаяся под ними рукопись. Я

взял ее в руки. «Без названия». Наверное, работа какого-то

другого сочинителя, потому что Нэнси всегда начинала именно с

названия; к тому же датирована была рукопись годом, когда

Нэнси давно уже оставила писательство. Может, автор –

Джонатан? Я перевернул верхнюю страницу. На ней оказалось

посвящение как раз Джонатану. Стало быть, написал ее не он.

«Моему сыну Джонатану», – прочитал я, а внизу страницы было

напечатано имя жены: так она удостоверила свое авторство.

Книга, написанная втайне от меня и спрятанная подальше от

моих любопытных глаз.

Вообще-то слово – не дым, глаза не ест, говорил я себе, но как

бы эти слова меня не ослепили. Я не готов был их выслушать. В

ящичке болталось что-то еще, прижимаясь к рукописи моей

жены: армейский нож швейцарского производства, полупустая

пачка сигарет, дезодорант с каким-то дурацким эротическим

названием. Я схватил его и принялся расхаживать по квартире с

видом разгневанного санитарного инспектора, выкрикивая в

пустоту нечто нечленораздельное и уничтожая зловоние от

дохлой мыши, а также всего остального, оскорбляющего мои

чувства. Несколько успокоившись, я вернул дезодорант на

место, взял оставшуюся без названия рукопись Нэнси и прижал

ее к груди, как крохотное, дрожащее от страха существо. Не

следовало мне этого делать, это не мое, рукопись адресована

Джонатану. И все же я взял ее. Я не тронул блокноты и взял

рукопись. Джонатан никогда не узнает, что я был здесь, и я дал

себе слово вернуть рукопись, как только прочитаю.

мальчиков, так и среди девочек, – с улыбкой читала она вслух,

опуская конец предложения: «… но он с трудом

сосредотачивается на заданиях, и это вредит его успеваемости».

Из года в год все то же самое. «Этого мало; нужно больше

работать; ему трудно сосредоточиться на чем-то одном». Но в те

годы у него хотя бы были друзья. А с годами их становилось все

меньше и меньше.

– Это я оставлю. – Она улыбнулась, закрыла конверт и прижала

его к груди, как нечто очень дорогое. – Как тебе квартира?

– Нормально. – Николас пожал плечами.

– Соседи?

– Туповаты немного. – Он снова пожал плечами.

– Как, все?

Он в третий раз пожал плечами.

– О Господи. – Кэтрин попыталась придать своему голосу нотку

сочувствия, но подумала, что на самом-то деле соседи у

Николаса – люди умные, занятые своим делом,

сосредоточенные. Наверное, они много читали, и именно это

делало их туповатыми в его глазах.

– Это студенты, – пояснил он.

– Тебе по-прежнему нравится твоя работа? – Она хотела

сгладить возникшую между ними неловкость.

– Нормально, – пожал он плечами. – Ты же знаешь.

Да ничего она не знала. Как узнать, если он не говорит? Николас

работал в отделе электроники в универмаге «Джон Льюис» – это

не совсем то, о чем они с Робертом мечтали, думая о будущем

сына, но, учитывая, что он ушел из школы в шестнадцать лет с

кучей аттестатов о среднем образовании, это можно считать

даром небес. Бывало, родители задавались вопросом, сумеет ли

их сын закрепиться хоть на каком-то месте. Она вспомнила, как

задевали ее телефонные звонки других матерей, в том числе и

близких подруг, которым не терпелось поведать об успехах своих

детей и которые между прочим интересовались делами

Николаса, прекрасно зная, что будет удачей, если ему удастся

хоть куда-то устроиться. Это было давно, но она так и не

простила их. Не по-дружески они поступали, жестоко. Так или

иначе, в «Джоне Льюисе» Николас пошел в гору, из чего следует,

что эта работа ему хоть чем-то по душе.

– Вот что я возьму с собой, – сказал он и извлек из коробки

тут еще нет ни малейшего намека на то, что последует дальше.

Все спокойно. Тихо. Она пролистывала страницы, приближаясь к

тому месту, которое – она знала – причинит ей боль.

Навалившийся груз давил на нее, она чувствовала себя

совершенно потерянной. Несправедливо все это. Глаза ее

закрылись, слова заглушались звуком телевизора. Гол.

Молчание.

Наверное, она заснула. Она не знала, надолго ли. На улице

стемнело. Она с трудом пришла в себя. Телевизор был

выключен, и она услышала доносящийся из коридора, от

входной двери, шепот. Затем в кухне раздались шаги.

– Я ухожу. – Николас помахал на прощание рукой и подошел к

ней. Он хотел ее поцеловать, и она приподнялась, подаваясь в

его сторону. Его губы коснулись мочки ее уха. – Смотри-ка, а я

это читал. – У нее замерло сердце. Пересохло горло. – Мне

понравилось.

На верхней губе у нее выступили капельки пота.

– Твоя мама старается одолеть эту книгу, – улыбнулся Роберт.

– Правда? Что-то не похоже, ма.

Она почувствовала, как книга перешла из ее рук в руки сына. Он

неверно понял выражение ее лица.

– Ну а я вот одолел. Мне, знаешь ли, вообще-то приходится

держать книги в руках.

– Нет-нет, я не то хотела… Это твой экземпляр? Это ты его

послал мне?

– Нет.

– Может, оставил здесь?

– Тоже нет. Мой экземпляр дома.

– А как тебе случилось прочитать ее?

– Кэтрин… – Роберту показалось, что она слишком наседает на

сына.

– Да нет, я просто хотела сказать, что случилось какое-то

странное совпадение. Эту книгу послали мне, когда мы

переезжали на новое место, а вот кто…

– Ну а мне ее подарили.

– Подарили? Кто подарил? – У нее сорвался голос.

Он удивленно посмотрел на нее, пожал плечами.

– Благодарный клиент. Кажется, я оказал ему какую-то услугу. Не

помню уж, какую именно. Ничего особенного.

другое там, где, по ее убеждению, я в конце концов на них

наткнусь. Она могла бы уничтожить их, но решила иначе. Она

ждала, когда я буду готов, – а при жизни готов я не был. Мне

надо было побыть с ними одному. Рукопись Нэнси встряхнула

меня, перевернула, вдохнула жизнь. Она напомнила мне о том, в

чем мы с Нэнси всегда были убеждены: литература – лучший

способ освежить ум.

Сколько уж времени прошло с тех пор, как я написал на бумаге

последние слова, и вот сейчас я впервые вернулся к этому

занятию, когда Нэнси не было рядом, – раньше именно она

служила мне стимулом. Сомнения остались позади, и вопросы,

которые меня мучили, исчезли, ибо теперь я знал, почему эта

книга должна была быть написана, и без колебаний мог бы

сказать для кого.

Я придвинул стол к окну, чтобы видеть дом напротив и

наблюдать за передвижениями жившей в нем молодой семьи.

Утром – отправление в школу. Днем – возвращение из школы

вместе с мамой. Их распорядок был для меня хорошим

примером, он повторял расписание, по которому я жил много лет

назад, когда Нэнси водила Джонатана в школу и возвращалась к

полднику, а я как раз дописывал последнюю в этот день фразу.

Сначала я спрятал фотографии подальше от глаз, в ящик

письменного стола, но вокруг них строился сюжет, так что

пришлось вытащить их и приколоть к оконной раме.

Получившаяся композиция являла собой коллаж секса и измены:

нечто вроде наглядного пособия. Всякий раз, наблюдая сквозь

эту раму, как молодая семья уходит из дома или возвращается

домой, я думал о том, как легко развращается невинность. Это

заставляло меня сосредоточиться.

Я не подстегивал себя, месяцами перерабатывая рукопись

Нэнси на свой лад. Мне хотелось понять, что она чувствовала,

выстраивая эти предложения; хотелось забраться в ее мозг,

увидеть то, что видела она, покрывая словами очередную

страницу. Я писал от руки, так мне было легче осязать форму

каждой буквы: рука скользила по странице слева направо, и

пальцы соприкасались с бумагой, ощущая ее гладкость.

Так стиралась грань между мной и страницей. Кожа пальцев,

перо, бумага – мне хотелось, чтобы они слились воедино. Я

растягивал удовольствие, насколько возможно, и наслаждался

перевела взгляд вниз, на свои колготки, повисшие на

щиколотках, и внезапно на нее накатила волна жалости к самой

себе. Не заслуживала она всего этого. Зачем ее мучали? Почему

именно сейчас? Она начала плакать, и ей почти захотелось,

чтобы Роберт услышал и утешил ее. Он продолжал стоять за

дверью.

– Ты как там, в порядке?

– Да, все нормально. – Она снова начала шелестеть

страницами, подтянула колготки, высморкалась под шум

спускаемой воды. Посмотрела в зеркало. Выглядела она

кошмарно, но было воскресенье, в этот день можно. «Возьми

себя в руки, глупая ты курица. Дочитай книгу, перестань

откладывать ее в сторону. Тогда и поймешь, что делать, что тебе

противостоит». Она улыбнулась своему отражению в зеркале,

едва сдерживая смех, – настолько все это дико.

Было три часа утра, и Роберт спал. Ей удалось как-то

перетерпеть вечер вдвоем, а когда пришла пора идти в постель

– лечь как обычно рядом и притвориться спящей в ожидании,

когда он задремлет. Дождавшись этого момента, она

выскользнула из постели, неслышно спустилась вниз и снова

заперлась в туалете. Теперь она читала описание собственной

смерти. Описание того, какой она кому-то привиделась. Как и

чем все это для нее закончится. И это нестерпимо. Это ужасно.

Она видела то, что сможет увидеть после смерти. То, что увидят

другие, глядя на нее со стороны. Череп ее раскроен, мозги

вытекли наружу. Язык откусан собственными зубами. Нос

сворочен на сторону и застрял где-то в челюсти. Так все это

выглядело, когда она попала под поезд, выскочив на

железнодорожное полотно. Только Кэтрин, падая, осознавала,

что на самом деле никуда она не выскакивала. Ей помогли.

Слегка подтолкнули. Вытолкнули на полотно как раз в тот

момент, когда поезд подъезжал к платформе. На ней полно

народа. Какое ужасное несчастье! Такова цена, которую она

должна заплатить за то, что последние двадцать лет жила так,

будто все прекрасно.

Для Кэтрин этот нестерпимый страх – отдаленное воспоминание.

Она забыла, что это за чувство. Она пожилая женщина и

достигла возраста, когда смерть уже подкрадывается и все чаще

на бесформенное нечто, сохранившее, несмотря на все ее

усилия, очертания книги. Он перевел на нее вопросительный

взгляд. Кэтрин отвернулась и еще плотнее запахнула халат.

– Кэтрин?

Она покачала головой. Она попалась. Ее поймали. Может, она

сама этого хотела. Может, оно и к лучшему. Роберт захватил

большим и указательным пальцами полусгоревшую бумагу.

«Идеальный» – единственное слово, которое еще можно было

разобрать на обложке.

– Это про меня.

Вообще-то говоря, она с тем же успехом могла сказать: «Сама

не знаю, что на меня нашло». Так и надо было сделать, но что

сказано, то сказано. Может, этого ей и хотелось? Все ему

рассказать? Прямо сейчас?

– Дорогая… – В этом слове ей послышалось смущение и

неизбывная горечь. Роберт бросил книгу назад в раковину, она

перехватила ее обеими руками так, словно та все еще горела, и

отправила в мусорную корзину. Вытащила черный

пластмассовый мешок и завязала его. Все это делалось очень

быстро, словно кто-то поставил запись на самую большую

скорость. Она побежала с мешком к входной двери, выскочила

на улицу, бросила его в ближайший мусорный бак и захлопнула

металлическую крышку. Затем, уже медленнее, возвратилась

домой и закрыла за собой дверь.

Издали она видела, что Роберт все еще на кухне – наблюдал за

ней. Он не двигался, она тоже. Между ними коридор, расстояние

в десять футов, в котором плавали непроизнесенные слова.

Кэтрин мучительно соображала, какие из них проглотить, какие

выговорить. Выбрав, в каком порядке их расставить, она

сделала первой шаг, направляясь в сторону Роберта, готовясь

заговорить.

– Это было отправлено на наш прежний адрес. На мое имя.

Книга – о том, что случилось много лет назад. – Она запнулась.

– Меня хотят наказать.

– Наказать? Кто хочет тебя наказать?

– Тот, кто написал эту книгу.

– Но за что? Это что, имеет отношение к твоему фильму? В

таком случае я звоню в полицию…

– Нет, нет, ничего подобного.

прекрасно могу тебя понять. Книга явно чем-то тебя задела…

задела. Она каким-то образом с тобой связана. Вообще – о чем

она? О вине? Об отношениях матери с сыном? – Он ждал

подтверждения и слышал его в ее молчании. – Но тебе не в чем

себя винить, Кэтрин. Нику двадцать пять, пора ему жить своей

жизнью. Конечно, если понадобится, мы всегда его примем. В

конце концов, у нас есть свободная комната. – Он обхватил ее

виски ладонями и заставил посмотреть на себя. – Единственный,

кто наказывает тебя, Кэтрин, это ты сама. – Голос его звучал

мягко и нежно. – Пора покончить с этим. Обещаешь? – Она

кивнула. – Мы уже такое проходили, Кэт. На сей раз давай

разберемся побыстрее – тебе совершенно ни к чему себя

мучить. Сходи к нашему доктору. Поговори с ней. Почему бы не

попросить ее прописать тебе снотворное? – Он улыбнулся. – Я

слишком хорошо тебя знаю. Ты пыталась ничего не показывать,

но меня-то не проведешь. Выглядишь ты ужасно. – Он

поцеловал ее.

Кэтрин снова кивнула.

– Извини, ты, должно быть, страшно устал, – произнесла она. –

А ведь завтра тебе рано вставать.

– Все нормально, – ответил он. – Обещай, что сходишь к

докторше.

– Схожу. Обещаю.

– От меня тебе ничего скрывать не нужно. Ты ведь это знаешь,

правда? – Это не вопрос. Он взял ее за руку и повел наверх. –

Ты просто поговори со мной, Кэт. Когда у тебя такое состояние,

возьми да поговори.

Его слова – ласковые, добрые – контрастировали с видением,

по-прежнему мерцающим в ее сознании: ее лицо, то самое лицо,

которое муж теперь поглаживал, белело, растерзанное до

неузнаваемости, на железнодорожном полотне.

Глава 12

2013, конец зимы – весна

Хорошо заточенный карандаш – смертельное оружие в умелых

руках. С его помощью можно по меньшей мере выколоть глаза, а

то и добраться до мозга через глазницу. Свой карандаш я

заострил до предела. Но и смертельное оружие бессильно, если

большего от отпрыска такой амбициозной и успешной

супружеской пары. О, счастливые денечки. Столько лет прошло,

и тем не менее я почти сразу сообразил, к чему стремились и

она, и вся ее семья. И какую насыщенную, богатую жизнь она

вела, и что получала в награду. Об этом можно судить хотя бы

по ее зубам – ровным и белым, – свидетельство преуспевания,

такое же безошибочное, каким в шестидесятые был загар. И

прическа тоже шикарная, и седые волосы (сейчас она уже

наверняка обзавелась натуральной сединой) искусно смешаны

со светлыми. Да, все признаки процветания налицо.

Я превратился в неутомимого и бесстрашного путешественника.

Меня привлекали разнообразные тропинки, и, должен

признаться, порой я уклонялся от главного направления. Одна

такая тропинка привела меня к моему бывшему ученику. Когда

то он был звездой, этот молодой человек, правда, теперь он не

молодой, приближается к среднему возрасту. Я часто думал о

нем, задаваясь вопросом, что с ним стало и как это можно

выяснить. На ощупь, слегка касаясь клавиш, пробирался я по

закоулкам его жизненного пути. Не женат, бездетен. С такого

расстояния наблюдать за ним безопасно. Никто не узнает.

Но назад, к делу. Мне был нужен адрес – яблочко в моей

мишени. Я знал, где она работает, но мне нужен был домашний

адрес, а вот он-то никак не находился. В конечном итоге навел

на след муж. Я прочел его биографию в одной газете. Сначала

общие слова, а потом: «Роберт Равенскрофт живет в северо

восточном районе Лондона с сыном и женой Кэтрин, популярным

кинорежиссером-документалистом». Пусть и не точный адрес, но

уже что-то. А потом, продолжая неустанно работать пальцами, я

наткнулся на телефонный справочник. Мистер Р. Равенскрофт. Я

переписал номер. Теперь мне есть за что зацепиться.

Я походил на ребенка в ожидании Рождества, когда мой друг

типограф прислал первые экземпляры моей книги. По правде

говоря, Рождество как пришло, так и прошло – я провел его в

одиночестве. Все для одного – готовая индейка, жареный

картофель, брюссельская капуста, подливка и клюквенный соус.

Пахло это лучше, чем оказалось на вкус, – когда я снял крышку с

коробки, по комнате распространился острый, щекочущий ноздри

аромат праздничного застолья. Но наступления моего

подлинного Рождества пришлось ждать еще целый месяц, и

себе сэндвич из сыра. Получилось так себе – сыр высох, а хлеб

зачерствел. Правда, оставалась еще полка в кладовке, где я

держал соленья, маринады, варенья, заготовленные еще Нэнси.

Я не прикасался к ним с самой ее кончины, но в тот день открыл

банку с острой луковой приправой, снял с нее слой плесени и

положил на сыр. Едва я отправил в рот первый кусок сэндвича,

как в горле у меня что-то застряло. Я перестал жевать и,

работая языком, попытался извлечь инородное тело. Только

оказалось оно совсем не инородным: это была частица Нэнси –

длинный белый волос. Я мог открыть любую банку, но

остановился почему-то именно на этой, в которой сохранилось

нечто от Нэнси. Я облизал волос и положил его на тарелку. Это

было знамение. Точно, тут не могло быть никаких сомнений.

Такова была Нэнси, такова была ее природа – она никогда не

оставляла незамеченным доброе дело. Это был знак одобрения,

и он заставил меня задуматься над тем, что еще я мог для нее

сделать. Будь тверд, сказал я себе.

День был ясен, воздух сух и прозрачен, и, сидя на верхней

палубе автобуса, я с наслаждением подставил лицо ярким лучам

солнца. Хотя идти от Оксфорд-серкус до универмага «Джон

Льюис» было всего ничего, времени у меня это заняло больше,

чем должно было, – через такую толпу пробиться нелегко. Но

обед подкрепил мои силы. Нужен новый пылесос – вот на чем я

остановился. Но какой именно? Я принялся оглядываться в

поисках служащего, который мог бы помочь с выбором, и – вот

он. Тот самый, кого я искал. Начать с того, что он действительно

оказался полезен, – вежливый молодой человек в лоферах и с

именной карточкой на лацкане пиджака. Кажется, он сразу

понял, что мне нужно. Что-то не тяжелое, такое, что пожилой

господин сможет носить вверх-вниз по лестнице. Он

сочувственно покивал головой, услышав, что раньше домом по

преимуществу занималась жена, ныне, увы, покойная. Он

предложил «Дайсон» – этот пылесос можно волочить за собой, и

у него есть ручка, с ее помощью его легко можно поднять по

ступенькам. Многообразные аксессуары, мощный мотор – ничего

подобного пока на рынке нет. Да, конечно, но у меня, видите ли,

некоторая ностальгия по другой форме – вертикальной. Мне бы

модель, которая напоминает прежние – с ней будет уютнее. Я не

мог не почувствовать исходящего от него стойкого запаха табака,

еще раз навестить ее дома и своими глазами посмотреть, что

там, черт возьми, происходит.

Славное жилище. Стены свежевыкрашены, перед входом разбит

садик. Это уже не просто стены, это дом. Красивый дом, да

только меня в нем не ждут. Я стоял перед ним около часа. Это

был холодный, сумрачный весенний день. Наконец подъехала

машина. Распахнулись задние двери, и на улицу выбежали

ребятишки. Собственно, их было трое, все разного роста. Что-то

тут не так. За детьми следовала женщина. Мать. Но не та мать.

Может, и машина не та. То, что она остановилась у того дома,

еще не значит, что машина та. Не та мать прошла по дорожке,

ведущей к дому, открыла входную дверь и вошла внутрь. Я

пересек улицу. Да, именно здесь я оставил свою гранату, но она

попала не в те руки.

Я ступил на дорожку и увидел, что кто-то смотрит на меня из

нижнего окна. Рядом с первым появилось еще одно лицо. Затем

– третье, вплотную приблизившееся к первым двум. Я улыбнулся

всем трем, и они мигом исчезли за опустившейся занавеской. Не

переставая улыбаться, я направился к входной двери и надавил

на звонок. Изнутри послышались пронзительные голоса детей,

взбудораженных, по-видимому, одним лишь появлением

незнакомого человека у порога их дома. Три поросенка.

Дверь открыла мать. Было время полдника, но дверь оказалась

закрыта на цепочку. Господи, сейчас же далеко еще не полночь,

на улице совсем светло. И я улыбался ей. Я бы не стал

улыбаться, если бы пришел с дурными намерениями.

– Добрый день. Извините за беспокойство… – Помолчи секунду,

пусть поймет, что тебе действительно неловко. – Я ищу старую

знакомую – Кэтрин Равенскрофт. Она ведь, кажется, здесь жила

когда-то… – Поморгай. Улыбнись еще раз. – Несколько недель

назад я оставил для нее подарок, но… никто так и не

откликнулся. Это… это на нее не похоже.

– Они переехали, – пояснила женщина, даже не попытавшись

улыбнуться в ответ.

– Ах, вот оно что. Тогда понятно. Мы давно не виделись и… –

Выжди еще немного. Постарайся не казаться назойливым. – А

нового адреса у вас нет?

Я снова моргнул. Я стар, немощен. На улице холодно. Проявите

милосердие.

документальный фильм Кэтрин Равенскрофт о воспитании юных

девиц…» Ага, тонкая ирония. Мне не терпелось услышать ее

голос. Я закрыл глаза и дал прокатиться звуковой волне: «Мне

хотелось бы выразить признательность тем храбрым детям,

которые не побоялись открытого разговора, которые поверили

мне, потому что без их мужества, без их готовности сказать

правду о том, что с ними случилось…» А что, звучит

убедительно. Верно, ребята это храбрые. А она без колебаний

пожертвовала бы ими ради собственной славы. А те люди, что

наградили ее, они точно не имели ни малейшего представления

о том, что она за человек. Мне хотелось заткнуть ей рот. Я не

мог вынести самого звучания ее голоса. Надо сделать так, чтобы

она исчезла. Крестик в красном квадратике. Щелк. Выход. Только

что ты видел ее, а теперь уже не видишь. Очень просто.

Глава 13

2013, весна

Она погребена глубоко внизу, между ней и дневным светом по

меньшей мере тридцать футов. Кэтрин не одна: здесь

бесчисленное множество ей подобных. Но действительно ли это

так? И здесь ли он? И она – здесь ли? Она судорожно прижала

сумку к животу и бросила взгляд назад, налево, направо. Их

взгляды встретились, и они отвели глаза.

…Она почувствовала чье-то прикосновение и обернулась. Вокруг

множество лиц, но ни одно ее не интересует. Она посмотрела на

расписание и увидела, что поезд прибывает через три минуты.

Чего она не знала, так это того, что на табло обозначены также

оставшиеся ей минуты жизни…

Она почувствовала, как ее охватывает паника. Это было

ошибкой. Кто-то наступил ей на ногу. Хочет поставить подножку?

Она поспешно отдернула ногу и посмотрела на какого-то типа с

электронным устройством в руках: тот пробормотал слова

извинения, перевел взгляд на свой гаджет и подтолкнул ее к

поезду – к поезду, а не под поезд. Слева в шею ей кто-то дышал,

она почувствовала запах мужского лосьона и задержала

дыхание, иначе ее стошнит от этого запаха. Бросила взгляд

исподтишка. Мужчина – рослый, выше ее, плотоядно поглядывал

Кэтрин улыбнулась Ким – милой Ким, юной, неизменно бодрой

Ким. Она со стуком поставила на стол сумку, извлекла из нее

свой трофей – уродливую металлическую фигурку – и с

насмешливым торжеством водрузила ее на полку позади себя.

Здесь тоже много воздуха, как и дома.

– Жуть какая-то, правда? – сказала Кэтрин, разглядывая свою

награду.

– А что, как подсобный инструмент сгодится, – возразила Ким. –

Мы еще будем рады ему, когда появится Саймон.

– Ну да, а кровь легко стереть какой-нибудь из этих тряпок… –

Кэтрин сдернула с компьютера салфетку и протерла экран, с

приятным удивлением ощущая, насколько же легко ей удалось

подыгрывать Ким с ее черным юмором.

– Кофе? – предложила Ким.

– С удовольствием. – Кэтрин улыбнулась.

Начинали подходить остальные – продюсеры, редакторы,

обслуживающий персонал. Раздались приветствия,

поздравления, добрые пожелания. Даже Саймон, который

ворвался в комнату, фонтанируя какими-то новыми названиями,

даже он вел себя терпимо. Саймон – это ее коллега, тоже

режиссер-документалист. Он пришел в кино из журналистики и

считал себя тяжеловесом, но сегодня утром Кэтрин не до него.

Все дело в том, как она чувствовала себя раньше и как чувствует

сейчас. А чувствует она себя почти нормально.

– Неплохая работа, между прочим. – Саймон подмигнул, бросая

беглый взгляд на трофей Кэтрин.

Она не обратила на него внимания и открыла новую записную

книжку.

– Ну и что дальше? – спросил он.

Господи, ну что за болтун, совершенно невозможный тип.

– Да вот, кому-то захотелось сделать из моего репортажа

художественный фильм, – на ходу придумала она и с

удовольствием отметила, каких трудов ему стоило сохранить на

лице улыбку.

– Здорово, – сказал он.

– Еще бы, – откликнулась она, не отрывая от него взгляда.

– Ну что ж, если захочешь посоветоваться, милости просим –

мне приходилось немного общаться с этими киношниками. – Он

снисходительно ухмыльнулся.

записке, да и выглядела, как человек, проигрывающий сражение.

Еще она написала, что недавно потеряла мужа, – это была еще

одна причина, по которой Кэтрин согласилась тогда с ней

встретиться. А что, если Нэнси Бригсток не умерла? Что, если

она жива? Живет себе со своим раком? Кэтрин включила ее имя

в список.

Встреча прошла напряженно. Кэтрин было много чего сказать, но

она не могла себе этого позволить и предоставила говорить

Нэнси. У той в голосе слышался вызов – она словно

подначивала Кэтрин, побуждала ее раскрыться. Нет, этого не

будет. Она не готова к этому. «Я не могу сказать ничего, что

могло бы помочь вам», – произнесла она. Тогда Нэнси

попросила о встрече с Николасом, и Кэтрин вынуждена была

отказать. Она попыталась смягчить свой отказ, заметив, что он

слишком молод, потому она и не может допустить этого. Кэтрин

прикоснулась к руке этой слабой женщины и явственно ощутила

дыхание смерти. Она увидела ее и в глазах женщины, которая,

не отрываясь, смотрела на нее. Кэтрин не выдержала этого

взгляда и отвернулась, попрощалась и пошла прочь. Она шла,

не оглядываясь. Ей не хотелось, чтобы Нэнси увидела ее слезы.

Она оплакивала все то, о чем не сказала, оплакивала и саму эту

крохотную женщину, завернутую, как кокон, в свой модный, в

елочку, твидовый жакет. Кожаные перчатки. Гладкие, искусно

ухоженные волосы. Удобные туфли. Поразительно, сколько

усилий она приложила к тому, чтобы придать себе достойный

вид. Чтобы выглядеть сильнее, чем она была на самом деле.

Впрочем, может быть, Кэтрин просто недооценила ее мужество,

и эта женщина победила смерть, а теперь вступила в борьбу с

ней, Кэтрин. И, может быть, в глазах ее была не смерть, а нечто

иное, столь же холодное. Способна ли Нэнси Бригсток, какой она

предстает в книге, изготовить яд?

– Тебе что-нибудь нужно? – Ким склонилась у нее над плечом.

Кэтрин захлопнула записную книжку.

– Да нет. Просто записала кое-какие мысли. А впрочем, может, у

тебя есть какие-нибудь наброски сюжетов? Тогда пройдемся по

ним.

Ким кивнула. Она на все для нее готова. Кэтрин – ее

единственный шанс на продвижение, только она давала ей

возможность почувствовать себя чем-то большим, нежели просто

двух квартир. Она остановилась перед дверью той, что была

указана в последнем известном ей адресе Нэнси Бригсток, и

надавила на кнопку звонка. В квартире ни звука. Она постучала

– дважды, костяшками пальцев и, поправив сумку на плече,

стала ждать. Ничего. Никого нет. Она нагнулась и посмотрела

сквозь щель почтового ящика. Зеленый ковер, деревянные ножки

столов и стульев – и никаких признаков присутствия живого

существа.

Кэтрин села на верхнюю ступеньку и порылась в сумке в поисках

блокнота и ручки. Слова надо подбирать очень тщательно.

«Дорогая миссис Бригсток», начала она. Нельзя принимать ни

наступательную, ни защитную позу. Нельзя выдавать

раздражения. Кажется, ей удавалось быть убедительной и

объективной. Она вырвала листок из блокнота, сложила его

вдвое и протолкнула под дверь. Нет, все же это безумие. Шансы

на то, что Нэнси Бригсток жива и прочитает ее записку, не просто

малы – они ничтожны. Кэтрин на мгновенье прижалась ухом к

двери и почувствовала чье-то приближение. Она услышала

затрудненное дыхание человека, поднимающегося по лестнице.

Кэтрин огляделась. На нее смотрела какая-то женщина с

длинными седыми волосами; с плеча у нее свисала сумка с

продуктами, дышала она прерывисто.

– Миссис Бригсток? – спросила Кэтрин.

Неужели это Нэнси – после стольких лет болезни, неухоженная,

с немытыми, слишком длинными волосами, в толстых носках,

выбивающихся из сандалий со стертыми подошвами? К тому же

эта женщина как будто много выше ростом. И все равно…

Кэтрин сделала шаг вперед, вгляделась в ее лицо, попыталась

найти знакомые черты и не нашла. Женщина прошаркала мимо

нее, остановилась у соседней квартиры. Она опустила на пол

сумку и с трудом вставила ключ в замок.

– Я разыскиваю Нэнси Бригсток. Не знаете, она все еще живет

здесь?

– Нет, ее уж много лет как здесь нет, – невнятно пробормотала

женщина.

– А не знаете, она еще… – Кэтрин запнулась. – Куда она

переехала? Мы как-то потеряли связь, давно не виделись… при

последней встрече она показалась мне не совсем здоровой…

Женщина уже вошла в квартиру, но дверь оставила приоткрытой.

– Мы были подругами… – вновь начала она. Но они не были

подругами. Никогда не были. Они были едва знакомы, это

слышно даже по ее голосу. – Мы потеряли друг друга… Я

пытаюсь понять, что произошло… – На глазах у Кэтрин

выступили слезы, и, быть может, именно это заставило женщину

сжалиться.

– Я его не видела некоторое время, но вообще-то он здесь

появляется. В конце все было очень плохо. Жилье провоняло, но

она отказывалась проветривать его, дверь не открывала, так что

людям из Союза жильцов пришлось позвонить ему и вызвать

сюда. Ключ у него был. Могу себе представить, что он увидел

внутри. А потом приехала «Скорая», и ее увезли. С тех пор я ее

не видела.

– А что, разве он не жил с ней здесь?

– Нет, это квартира сына. Она обосновалась здесь, когда он был

в одной из своих поездок – все время куда-то уезжал. По

крайней мере она так сказала. А муж никогда здесь не жил, хотя

в последнее время за жильем присматривал. Когда ее увозили,

он до самого конца не выпускал ее руки. Говорил, что возьмет ее

домой и будет ухаживать. Я своими ушами это слышала. Тут

стояла, смотрела, как ее выносят, – может, понадоблюсь.

Приятно думать, что в конце они были вместе.

– А номер его телефона у вас есть? Или адрес?

Женщина нетерпеливо фыркнула. Слишком много вопросов. Она

покачала головой и закрыла дверь. Кэтрин постучала, ей

необходимо было знать больше.

– Скажите хотя бы, как зовут его! – Она ждала. Снова постучала

в дверь. – Пожалуйста.

Дверь не открыли. В конце концов Кэтрин начала спускаться по

лестнице, скользя вспотевшими ладонями по железным

перилам. Она была потрясена тем, что, оказывается, очень

многого не знала, и думала про записку, валяющуюся по ту

сторону двери и адресованную женщине, которая скорее всего

давно умерла. И тут вспомнила, что оставила в записке номер

своего мобильного. Проклятие! Интересно, когда он позвонит ей?

И что скажет? Что ему, в конце концов, от нее нужно? Этому

«мертвому» мужу. Она задалась вопросом, по своей ли воле

Нэнси оставила эту квартиру. Или она просто слишком ослабла,

чтобы оказывать сопротивление? Может, он заставил ее? Силой

заметки и возьми их с собой вместе с рукописью, я бы узнал об

их встрече гораздо раньше, ведь все это в них было. В блокнотах

содержалось нечто гораздо большее, нежели наметки будущего

романа. Я открыл их, лишь прочитав записку этой женщины, и

вот, пожалуйста, здесь есть все: время встречи, место, даже

погода в тот день. И превосходное описание КР: «Я узнала ее с

первого взгляда, и от вида этой женщины мне стало тошно. Она

и представления не имела, что мы уже встречались. Она была

холодна, словно все случившееся просто омыло ее волной и не

оставило ни следа, словно все тело у нее покрыто клейкой

лентой. Ничто, кажется, к ней не пристает. Она чиста – ни

пылинки на ней, ни пятнышка…» Нэнси видела ее насквозь, и

увиденное ей не нравилось.

Я взял дневники домой, читал и перечитывал их и нашел многое,

отчего на сердце сделалось легче. Как хорошо, что она их

сохранила. Как и фотографии, дневники представляли собой

части головоломки. Я впитывал в себя каждое слово, пробовал

на вкус чернила, брал их с собой на ночь в кровать и засыпал,

положив их под подушку в надежде на то, что слова со страниц

дневника скользнут в мое сознание и самые сокровенные мысли

Нэнси станут моими мыслями. Я поедал эти страницы, я

заглатывал их. Теперь она пребывает внутри меня, моя дорогая

девочка. Теперь мы – единое целое. Она придала мне сил,

внешний мир больше не способен ничего мне сделать, зато я

способен сделать ему то и тогда, что и когда захочу.

В квартире казалось на удивление жарко. Апрель был холодный,

но в мае – настоящее пекло. Окна мне открывать не хотелось,

хотя прохладный ветерок освежил бы воздух в комнате. Но нет,

пусть остаются закрытыми, а занавески – задернутыми. Я

запечатал себя, обложился кирпичами. Полдень. Единственная

моя уступка жаре – снятые носки, а голые ноги я сунул под стол,

так чтобы не видеть их. Не слишком приятное зрелище.

Последнее время я не особенно следил за собой, и ногти

изрядно отросли. На конце они загибались вопросительным

знаком, словно не уверены, в каком направлении двигаться

дальше. Твердые, как кость. Я покусывал ногти на пальцах рук и

выплевывал остатки – острые и зазубренные, они прилипали к

крышке стола, и я их не убирал. Но я не какой-то там фокусник и

проделать то же самое с пальцами ног не могу. Да и зубы,

надо для начала представиться покупателям, блог, что ли,

завести… не уверен, что вы знаете, как это делается. Ну вот, я и

подумал, что могу оказаться полезен, если…

– Ладно, как вам показалась книга? – прервал его я и

повернулся к нему спиной, волнуясь, как школьник. – Вы

говорите, что прочли ее. Что скажете?

– Очень понравилась, – ответил он, и я обернулся, нетерпеливо

ожидая продолжения.

– Откровенно говоря, она не из тех книг, что мне обычно по

душе, но – зацепило. Мне кажется, вы, если захотели бы, могли

бы найти себе настоящего издателя.

– Спасибо на добром слове, но вряд ли такая книжица могла бы

заинтересовать профессионала. – Я вылил воду из заварного

чайника, бросил в него три пакетика, залил кипятком, набросил

чехол и отнес на стол.

– А по-моему, могла бы. Ваша книга ничуть не хуже того, что

публикуется сплошь и рядом.

Я отыскал в буфете две чистых чашки и на всякий случай протер

их салфеткой. Сел напротив гостя.

– Молоко, сахар?

– Да, пожалуйста, молоко и два куска сахара.

Джефф мне нравился. Он не слишком много рассказывал о себе

и меня ни о чем не расспрашивал. Мы прогуливались по полям

литературы и музыки, он не слишком заботился о своем виде, и

было в этом что-то привлекательное. Волоски в ноздрях не

обрезаны, и когда он дул на чай, они шевелились, как паучьи

лапки. Он был весь какой-то неприбранный, а это, в моем

рассуждении, свидетельствовало о здравом уме. В то же время

он был человек респектабельный и вовсе не старался выглядеть

неряшливым. Побрит, хотя, казалось, бритва у него затупилась;

носил не футболку, а обыкновенную рубашку, правда,

тесноватую, животик выпячивался, пуговицы на поясе едва

застегивались, оставались просветы, и через них виднелись

волосы, а верхняя пуговица не то что не застегнута, просто

оторвана. Я испытывал к нему симпатию, и он, по-моему, ко мне

тоже. Может, рано потерял отца, а может, страшился кончить, как

я. Как бы то ни было, он приветлив без снисходительности. И

ему нравилась моя книга, действительно нравилась.

– Стивен, я знаю, что вы хотите все делать сами, но, надеюсь,