Лариса Васильева

Кремлёвские

жёны

Вступление

Кончался двадцатый век. Открывались железные занавесы,

глухие двери, плотные шлюзы. Тайное становилось явным.

Усталое человечество захлебывалось в потоке информации о

прошлом, жадно впитывая этот поток, ища в нем объяснения,

обвинения или оправдания неудачам сегодняшнего дня.

Где ошибки?

Кто-то видит их в неправомерности социалистического пути. Кто

то ничего социалистического в этом пути не видит. Кто-то ищет

ошибку в тайне приезда Ленина через Германию на землю

революционного Петрограда. Кто-то — в большом терроре

Сталина, кто-то — в волюнтаризме Хрущева, кто-то — в

неподвижности Брежнева, кто-то — в легкомыслии и

непоследовательности Горбачева.

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет.

В этих строках Бориса Пастернака, кроме волнения о правде

бытия, способной уплыть в небытие, увидела я однажды некий

второй план: пересуды…

Почему-то люди всегда пишут о важном, но не всегда

интересном, о второстепенном же, но жгуче интересном,

умалчивают.

Из всей огромной, безумной истории России двадцатого столетия

выпали в некий осадок и лежат на дне событий женщины

Кремля. Жены.

Кто они?

Какова их роль в общеисторическом процессе? Как отыгралась

на них эта роль?

Была ли на самом деле такая роль? Или все обошлось

спецкухней?

Не оставались ли они лишь бледными тенями пугающе великих

или ничтожных мужей?

А если в жизни на самом-то деле все происходило иначе и за

каждым Его поступком всегда стояла Она?

Так родилась идея книги «КРЕМЛЕВСКИЕ ЖЕНЫ».

Три дороги были передо мной.

Хочу также поблагодарить всех историков и мемуаристов

советского периода, как официальных, обмыливших и

выгладивших историю, давших мне возможность думать от

противного, так и неофициальных, и зарубежных, за то, что ни

те, ни другие, ни третьи недодумались до темы «КРЕМЛЕВСКИХ

ЖЕН». Выражаю благодарность сотрудникам ЦГАЛИ —

директору Наталье Борисовне Волковой, Елене Ермиловне

Гафнер и сотруднице библиотеки бывшего Института марксизма

ленинизма Евгении Михайловне Золотухиной.

Каждая моя героиня «самая-самая». Избранница Первого.

Иногда — Второго. Или такого яркого Третьего, что не обойдешь.

Несколько кажущихся случайными героинь впрямую связаны с

темой книги. Все они реальны. Рисуя их, я старалась быть

объективной, а подобные старания, как известно, приводят к

субъективизму. К счастью, у писателя всегда есть возможность

соотнести образ с фактами и легендами и, не без помощи

воображения, найти свою истину.

В процессе работы мне открылась одна из ошибок, быть может,

главная ошибка века — словно иголка в стоге сена.

Узнать ошибку вы сможете, прочитав «КРЕМЛЕВСКИХ ЖЕН» до

конца, за что я каждому заранее благодарна.

АВТОР

P.S. На протяжении всей книги вам будут встречаться глаголы,

специально выделяемые мною. Это своего рода попытка

исследования некоторых глагольных форм русского словаря

двадцатого века не с грамматической, а с нравственной стороны.

Ей было сорок девять лет. Она была немолода и некрасива.

Большое, одутловатое лицо, пухлые, выдвинутые вперед губы —

признак страстной натуры, предполагать которую именно у нее

никто не рисковал; не подкрашенные никотином белые неровные

зубы, открытый крупный лоб — орган мысли; гладкие, на прямой

пробор волосы, собранные в пучок на затылке, — их неряшливо

выбивающиеся по обе стороны щек клочки — всегда помеха для

встречного взгляда; крупный добродушный нос; не тронутые

краской брови над широко расставленными глазами навыкате с

дрожащими яблоками и веками, сильно наплывающими на глаза,

что придавало лицу сонное, снулое выражение; тяжелые мешки

под глазами, то ли от бессонницы, то ли от болезни, то ли от

того и другого. Фигура не полная, но ровная, без волнующих

изгибов; прямая осанка, выдающая воспитанницу хорошей

гимназии; медлительная походка; прекрасной формы кисти рук с

небрежными, неухоженными ногтями, свидетельствующими, что

их владелица, может быть, пишет, может быть, рисует и не

заботится о выпячивании того малого, чем могла быть

привлекательной как женщина.

Надежда Константиновна Крупская — жена Ленина.

Подруга победителя революции.

Ей предстояло жить в Кремле не в роскоши царских покоев, а в

скромной, специально оборудованной для нее с Лениным

маленькой квартирке.

Крупская не возражала. Жене вождя пролетариата надлежала

скромная жизнь. Ни к чему другому, по всему видно, она и не

привыкла. Ничего другого она, видимо, не желала.

Лишь когда муж шумно обрадовался, увидев, что их новое

жилище удобно примыкает стеной к его месту работы — Совету

Народных Комиссаров, Надежда Крупская грустно покачала

головой:

- Удобно. Ни сна ни отдыха. Никаких перерывов. Сплошная

работа.

Новая царица, как некоторые ее поначалу называли, была мало

кому известна в России. Четырнадцать лет зрелой жизни до 1917

года, с небольшим перерывом, прожила за границей. Откуда

было России знать ее?

А знала ли Крупская Россию, которой ей предстояло в какой-то

мере править? Эмигрантская оторванность — факт. Начало

блестящей партии можно мечтать, оказавшись в Виленской

губернии на роли гувернантки в богатой семье?

И все же хорошенькая, умная, образованная, уравновешенная,

поэтичная, мастерица на все руки, умелица вести беседу, она

привлекла внимание перспективного молодого человека. И сама

влюбилась. Константин Игнатьевич Крупский хоть беден, но с

образованием — Кадетский корпус окончил. И собой хорош.

Елизавета Васильевна, как любая нормальная женщина, всегда

была готова к спокойной, добропорядочной семейной жизни.

Хотела детей. Приготовилась жить за мужем как за каменной

стеной.

Сначала все было отлично: Крупский получил должность

начальника уезда в Гроеце. Это Польша. Четыре года прошли

благополучно, если не считать обычных служебных хлопот, без

которых не обходится ни одна человеческая жизнь, а также

увлечений Константина Игнатьевича революционно

демократическими идеями.

Однако эти две «мелочи» внезапно слились и выросли в

большую неприятность: в 1872 году Крупский, замеченный в

нежелательных симпатиях, был уволен со службы с приговором

«за превышение власти». Лишь через восемь лет мытарств и

прошений несправедливый приговор был снят.

Семья Крупских, наскитавшись по разным городам, когда

Константину Игнатьевичу разрешили жить в столицах,

поселилась в Петербурге. Бедность. Черные лестницы. Грязные

дворы.

Надежда, единственная дочь Елизаветы Васильевны и

Константина Игнатьевича, родившаяся в 1869 году, росла в

атмосфере родительской любви и нежности. Но за дверью их

квартиры был мир бедных улиц и ребятишек в лохмотьях.

Иная на месте девочки Нади стыдилась бы своего положения,

сторонилась бедных детей, старалась вырваться в «чистый

мир».

Иная смиренно приняла бы положение бедного существа и

довольствовалась тем, что преподносит ей жизнь.

Надя не сделала ни того ни другого. Она свободно играла с

нищими ребятишками и столь же свободно общалась со

сверстницами из хороших домов, куда ее старалась водить мать,

имевшая связи с подругами, бывшими «благородными

революционные идеи.

Так появилась Софья Перовская (1853—1881) — народница,

правнучка гетмана Кирилла Разумовского, покушавшаяся на

Александра II, первая женщина в России, казненная по

политическому делу.

Эти первые ласточки трагической женской весны всеми своими

победами и поражениями подготовили младшее поколение,

новый тип революционерки, которая непременно должна была

победить.

По характеру не склонная к политике, мать Нади была далека от

революционных настроений, но все случившееся с ее мужем

касалось и ее ребенка. Овдовев в 1883 году, она со смесью

страха и надежды наблюдала, как четырнадцатилетняя дочь

была взята под опеку революционеров: Николай Исаакович

Утин, один из руководителей русской секции Первого

интернационала, появился в доме Крупских вскоре после смерти

Константина Игнатьевича, понял положение бедной семьи и

помог Наде получить первый в жизни частный урок.

Гимназическая подруга Нади Крупской Ариадна Тыркова

Вильямс вспоминает:

«Мы постоянно рассуждали о несовершенствах человеческого

общества. Наши рассуждения шли от жизни, от кипучих запросов

великодушной юности… Во многих русских образованных семьях

наиболее отзывчивая часть молодежи уже с раннего возраста

заражалась микробом общественного беспокойства.

Из моих подруг глубже всего проник он в Надю Крупскую. Она

раньше всех, бесповоротнее всех определила свои взгляды,

наметила свой путь. Она была из тех, кто навсегда отдается раз

овладевшей мысли или чувству«.

Последняя фраза — запомним ее — пригодится нам в пути по

жизни Надежды Крупской.

Сама Ариадна тоже впоследствии оказалась в революционном

движении, но по другую сторону баррикад.

Спустя много лет она писала: «Тихая была жизнь у Крупских,

тусклая. В тесной, из трех комнат, квартирке (О, времена! На

двоих три комнаты! — подумает сегодня простой человек, за

счастье которого всю свою жизнь боролась Надежда

Константиновна. — Л.В.) пахло луком, капустой, пирогами. В

кухне стояла кухаркина кровать, покрытая красным кумачовым

У Нади этих соблазнов не было. В ее девичьей жизни не было

любовной игры, не было перекрестных намеков, взглядов,

улыбок, а уж тем более не было поцелуйного искушения. Надя

не каталась на коньках, не танцевала, не ездила на лодке,

разговаривала только со школьными подругами да с пожилыми

знакомыми матери. Я не встречала у Крупских гостей«.

Большое удовольствие, когда нравишься не ты, а другая?

Удивительная реакция! Миллионы подружек в подобной

ситуации «дохнут от зависти», втайне расстраиваются,

переживают. А Надежде приятен успех подруги.

Что это? Доброта? Конечно. Но не только.

Полное признание своего скромного положения среди красивых

подруг?

Да, но не только.

- Я под стать русской природе, нет во мне ярких красок, —

утешала Надя свою мать, озабоченную проблемой: девица на

выданье, а женихов не видно.

Есть в нетипичном поведении некрасивой Нади уверенное

ощущение своего пути. Предчувствие, если хотите. Она не

мечтает о мужчинах и замужестве, потому что не интересуется

«такой чепухой». Она не хочет типично-скучной женской судьбы.

Подруги выходят замуж, она не завидует, а жалеет их:

закабаляют себя браком. Бросают под ноги мужчинам свои

таланты и возможности самим стать полноценными личностями.

Надя пойдет другим путем.

Она посвятит себя обществу, а не одному человеку.

Ее влечет не быт, а жизнь. Не дом, а мир.

Но как найти свой путь?

Книги? Они не отвечают на этот вопрос, они задают его своим

читателям.

Друзья отца, революционеры-народники? Надя начинает

посещать их собрания.

Нет! Это усталые люди, напуганные собственным терроризмом и

его результатами. Но что-то есть в их теории «малых дел».

Однажды Наде показалось — путь забрезжил. Она прочитала в

газете призыв любимого писателя Льва Толстого к грамотным

девушкам: начать исправлять и улучшать известные книги, чтобы

простой народ мог их читать и образовываться. Обещал выслать

желающим книги для работы.

самоусовершенствовании надо искать путь. Могучее рабочее

движение — вот выход».

Так угасла милая, наивная, ищущая пути девушка.

Так родилась революционерка, нашедшая Того, кто поведет ее.

Но Тот пока что был всего лишь книгой. Теорией. Она нуждалась

в живом человеке, которому смогла бы посвятить свою

революционную страсть.

Безошибочно!

Так появилась Надежда Крупская.

Румяная девушки или «синий чулок»?

Кто сказал «синий чулок»? Вообще откуда взялось это

словосочетание? Им насмешливо называют женщин, с головой

ушедших в книжные, ученые интересы, забывших свою

женственность, неряшливых, неопрятных.

Родилось выражение в Англии во второй половине XVIII века и

при рождении своем пренебрежительного значения не имело.

Оно возникло в кружке, где собирались и мужчины, и женщины

для бесед о литературе и науке. Душою общества был ученый

Бенджамен Стеллингфлит, который, пренебрегая эстетикой и

модой, при темном платье носил синие чулки, а не белые. Когда

он почему-либо не приходил на занятия, все восклицали: «Нам

плохо без „синего чулка“! Где он? Без него беседа не клеится!»

Вот ведь как: впервые прозвище получила не женщина —

мужчина! Лишь когда женщина, а случилось это во Франции в

конце XVIII века, стала интересоваться науками и литературой

более, чем домашними делами, и появилось много равнодушных

к своему внешнему облику женщин, словосочетание «синий

чулок» прилипло к ней как характеристика, данная мужчиной,

чье естество протестовало против женской маскулинизации.

Мир — сообщающиеся сосуды: Россия XVIII — XIX веков во

многом брала фасон с Франции — вместе с роскошными модами

попадали в Россию и «синие чулки».

«Что хорошего быть „синим чулком“? Не женщина и не мужчина,

а так, середка на половинку, ни то ни се» — это слова Чехова, а

уж Чехов известный был «синим чулкам» ненавистник.

«Синий чулок» — крайность!

«Синий чулок» — неестественность!

«Синий чулок» — говоря современным языком, явное

экологическое нарушение. Общество, где «синие чулки»

учитывая молодость и нетерпение плоти, насколько невозможны,

учитывая нравственное воспитание девушки и официально

известную ее склонность к возвышенным, а не к низменным

чувствам.

Осенью 1890 года Крупская бросает престижные женские

Бестужевские курсы, где поначалу хотела искать свой путь в

образовании.

Этот поступок кажется нелогичным: такая способная девушка

может совместить и курсы, и кружок. Однако то общество и те

идеи, которые предлагает ей Классон, требуют посвятить всю

себя. Тут Крупская и теряет голову, смело идя навстречу новому,

неизведанному, опасному. Или, напротив, — обретает голову на

плечах?

Посещает кружок Классона. Просиживает в Публичной

библиотеке, пользуясь читательским билетом Классона.

Если последнее — интимная подробность, попробуйте, читатель,

воспользоваться ею для собственных выводов.

«Капитал» переведен на русский, а вот «Анти-Дюринг» Энгельса

— нет. Крупской необходимо прочесть и эту книгу. Она начинает

изучать немецкий. Очень быстро справляется с чужим языком.

Классон и его окружение поражены: вот это способности!

«Марксизм, — напишет она много позднее, — дал мне

величайшее счастье, какого только может желать человек:

знание — куда надо идти, спокойную уверенность в конечном

исходе дела, с которым связала жизнь».

Однако «конечный исход дела» представляется далекой, как

звезда, мечтой. Исполнением ее займутся будущие поколения. А

чем заниматься сегодня, сейчас, сию минуту?

В вечерней школе для рабочих Крупская находит себе активное

дело: просвещать рабочий класс. Она раскрывается как

талантливый педагог, актерствует, сочетает просвещение с

пропагандой.

«Рассказывала что-то про Индию и жизнь индусов. Затем

неожиданно перешла к нашей жизни», — писал один из ее

учеников, рабочий Жуков.

Здесь, в школе, вспомнила она свою историю со Львом Толстым.

Принесла одному рабочему почитать «Войну и мир». Он вернул

на следующий день со словами: «Чепуха какая-то. Длинно. Это,

на диване развалясь, читать. Нам это не подходит».

Разве такое сломишь?

Елизавета Васильевна хоть и боялась за Надю, но характер ее

хорошо знала — запрещать ничего нельзя. Бесполезно.

«Может, в тех революционных кружках, — рассуждала про себя

Елизавета Васильевна, — и встретит Надя свою судьбу. Вон там

сколько мужчин. Образованных. Из хороших семей. Пусть ходит.

Встретит, поженятся, дети пойдут — не до революции будет.

Надя любит детей. Она одним ребенком не обойдется…

Неужели нет? Неужели в этой дурацкой революционной борьбе

одиноко пройдет вся Надина жизнь?!«

Кто знает о ночных материнских мыслях? Можно только

догадываться.

Петербургские февральские морозы бывают окрашены

малиновым солнцем, поворачивающимся на весну.

Надвигалась Масленица. Все эти прелести природы и жизни

мало интересовали Надежду Крупскую. Она работала в

вечерней школе и штудировала марксизм. Среди книг и брошюр

— Надежда их буквально проглатывала — попалась тетрадка.

Готова была отложить в сторону, заранее зная: это марксист

Герман Красин обсуждает вопрос о рынке, ставя его в тесную

связь с марксизмом.

(Сегодня в России, спустя сто лет, всяк живой тоже обсуждает

вопрос о рынке, пытаясь ставить его вне связи с марксизмом.

Когда же мы, господи, найдем решение? — Л.В.)

Машинально открыла тетрадку и заметила, что все поля

испещрены пометками. Почерк четкий. Вчиталась.

Крупскую поразили необычность, смелость, категорически

уверенный тон и язвительность читателя, писавшего на полях.

«Кто это?» — подумала она.

Среди знакомых марксистов не было ни одного, способного так

глобально мыслить. Классон? Непохоже.

В тот же день, идя на занятия в рабочую школу, Крупская

встретила Классона на улице. Случайно. Он спросил, придут ли

они сегодня с ее подругой, Зиной Невзоровой, к нему «на

блины». Под предлогом Масленицы кружок Классона устраивал

марксистский диспут. Сказала, что не знает, спросит подругу

Зину Невзорову, придет ли она. Идти не хотелось. Она уже

изжила этот кружок, а зря тратить время — не в ее характере.

Классон уговаривал: будет интересно, «придет один приезжий

Пришла осень. Разбрызгивая лужи, бежала Крупская к Классону,

где Владимир Ульянов собирался читать свою работу «Что такое

„друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?».

Успех книги был полный.

Мир тесен вообще, а революционный мир — в частности.

Начались осенние занятия в воскресной школе. После первых

уроков Крупская увидела Ивана Бабушкина, поджидавшего ее.

Весной она несколько раз не разрешила ему провожать себя,

придумывая какие-то предлоги. Теперь разрешила — он более

не волновал ее.

По дороге Бабушкин рассказал, что стал ходить в новый кружок:

- Ох и умен наш лектор! Объясняет понятно. И на спор вызывает.

Глядишь, с ним я не только все буду знать, но и говорить

научусь.

- Кто это? — спросила Крупская.

Ответ прозвучал одновременно — в устах Бабушкина и в ее

душе:

- Владимир Ильич Ульянов.

Судьба играет человеком, но человек творит судьбу, в

особенности если сама судьба помогает творить себя. Через

несколько дней после разговора с Бабушкиным Крупская пошла

в Публичную библиотеку — готовить лекцию для рабочих.

Ульянов сидел в читальном зале!

Как-то так вышло — то ли судьба распорядилась, то ли Надежда

подгадала — они столкнулись вечером на выходе из библиотеки.

И пошли, пошли по улицам до ее дома. Пока шли, пока

говорили, в ее голове, словно на черном бархате, сияли

огненные слова: революция близка и возможна!

Это решило судьбу Надежды. Единственной любовью Крупской

всегда была и оставалась революция. Ради нее Крупская жила и

работала. О ней мечтала. Любви не хватало

сконцентрированного предмета. И он появился. Владимир

Ульянов-Ленин стал ее избранником не в мужья, а в вожди. Он

должен был воплотить мечту Крупской. Она поверила в него

неоглядно. И какую бы роль он ни уготовил ей в своей жизни,

посвященной революции, Крупская пошла бы за ним на край

света. И дальше. Не ропща. Ничего не требуя. Во имя дела.

Исследователи жизни Ленина и Крупской часто спорили, что

значил ее «странный» ответ ему, когда он, спустя несколько лет

ростом быть, и покрасивее, но это уж слишком: Надя сама не

красавица, а Владимир Ильич, по всему видно, умница.

Мужчине, как известно, красота не нужна, был бы ум.

На умного провинциала, соскучившегося по семье, пахнуло от

дома Крупских теплом и уютом. Сочетание Надиного таланта

слушать, понимать и восхищаться услышанным с талантом ее

матери готовить и угощать очень понравилось ему.

Когда она призналась ему, что давно поняла: «Не в терроре

одиночек, не в толстовском самоусовершенствовании нужно

искать путь: революционное движение масс — вот выход», он

внимательно посмотрел ей в глаза и быстро отвел взгляд.

Эта девушка была слишком цельна, серьезна, умна, надежна,

чтобы встреча с ней оказалась случайной. И решительно готова

идти за ним навсегда.

Торопить события он не хотел. И кажется, вообще не собирался

соединять свою жизнь с кем бы то ни было.

Надежда стала товарищем по работе. В какой-то степени его

ученицей, хотя и была на год старше его.

Скоро она стала незаменимой. Вечер каждого воскресенья он

проводил у Крупских, заходя после занятий своего кружка на

чашку чая и пироги.

Вдруг исчез. Крупская ощутила признаки душевного волнения,

однако виду не подала: они всего лишь товарищи, он может

вести себя как ему вздумается. Может, в конце концов, у него

быть своя, личная, интимная жизнь!

Но настроение испортилось. Мать все заметила, тоже

расстроилась, а спрашивать Надю поостереглась, зная ее

скрытный, независимый характер. Нужно будет — сама скажет.

Подумала Елизавета Васильевна, что они, быть может,

поссорились, и вообще их отношения какие-то вялые — сидят,

говорят, обсуждают. Не стремятся уединиться. Это разве

любовь?!

Через день-два приятель Владимира Ульянова Глеб

Кржижановский пришел в вечернюю школу, где преподавала

Крупская. Отвел в сторону Надежду и ее подругу Зинаиду

Невзорову, свою будущую жену, сказал, что Старик — это была

подпольная кличка Ульянова — заболел, лежит один, нужно

организовать уход.

Можно представить, как забилось сердце Крупской: и радостно

Мария Александровна Ульянова — запечатленный в памяти

нескольких поколений образ интеллигентной женщины, верной

жены инспектора народных училищ в Симбирске, сильной и

смелой матери, вырастившей шестерых и пережившей смерть

мужа и двоих взрослых детей: Александра и Ольги. Все

оставшиеся дети стали революционерами. Она свою зрелость и

старость посвятила помощи их делу. Прекрасная музыкантша,

блистательно образованная, умная и благородная женщина

мужественно перенесла невзгоды жизни, думая только о детях, и

умерла за несколько месяцев до Октябрьской революции…

В наши дни всех и всяческих переоценок-пересмотров, когда

Ленин и революция проходят испытание Голгофой и, согласно

Закону Возмездия, получают сполна за все, что было и чего не

было, неожиданные легенды вдруг оживают, выходят из-за

поворота жизни и начинают витать над людьми.

Весной 1991 года я оказалась в большой компании

интеллектуалов, решающих, как лучше всего «измученному

ленинским экспериментом обществу вернуться к капитализму».

Молодой и симпатичный врач в продолжение разговора о том,

что Ленин революцией мстил Романовым за казненного брата, с

уверенностью очевидца сказал:

- Его мать была фрейлиной императрицы, жены Александра II

или, может, Александра III, не скажу точно. Очень хорошенькая,

видно по фотографиям.

- Этого не могло быть, — возразили ему, — как теперь известно,

доктор Бланк был еврей. Дочь еврея — фрейлина?

- Вы не в курсе дела, — отмахнулся врач, — в царской России

человек, принявший крещение, автоматически становился

русским. Национальность определяло не происхождение, а

вероисповедание. Дочь еврея, канцлера Шафирова, при Петре

была фрейлиной. Кем-то при дворе была и Мария Бланк, завела

роман с Великим князем, забеременела, ее отправили к

родителям и срочно выдали замуж за скромного учителя Илью

Ульянова, пообещав ему рост по службе, что он регулярно и

получал в течение всей своей жизни. Она благополучно родила

сына. Заметьте, старший сын Ульяновых назван Александром.

Царское имя. Илья Ульянов оказался очень хорошим человеком

и ко всем детям относился одинаково.

Присмотритесь к портретам. Александр Ульянов не похож ни на

года, пришел на тихую улицу Мари-Роз к Ленину и Крупской,

жившим там в эмиграции. У него к ним была рекомендация от

революционерки Инессы Арманд — с нею Попов подружился в

ссылке в Мезени.

Знание трех европейских языков, молодость и энергия дали

возможность Попову помогать Ленину в качестве представителя

ЦК РСДРП во Втором интернационале. Вместе с Инессой

Арманд Попов представлял партию на съездах и конференциях.

Сопровождал Ленина, когда тот бывал в Брюсселе. В 1914 году

Попов был взят под арест немецкими оккупационными властями

в Брюсселе как «социально опасный элемент». По ходатайству

Крупской и Ленина его перевели с помощью швейцарского

Красного Креста на положение военнопленного.

В революции 1917 года Попов не участвовал. Вернувшись в

Россию, работал в театральных организациях. Написал пьесу

«Семья» об Ульяновых, принесшую ему широкую известность и

материальное благополучие в конце сороковых — начале

пятидесятых годов.

В этой пьесе главным был не Ленин, а его мать, ее переживания

в связи с гибелью старшего сына Александра, ее хождение по

мукам и по тюрьмам, ее выдержка и мужество, когда весь город

Симбирск отвернулся от семьи террориста.

Моя встреча с Иваном Федоровичем состоялась в конце

сороковых годов, в его доме, куда меня, девочку, пишущую

стихи, привел отец, друживший с Поповым со времен войны.

Иван Федорович в 1943 году приезжал на уральский завод

писать очерк о людях, создававших танк Т-34. Очерк был

напечатан. Среди его героев — мой отец, танковый конструктор.

Они подружились. Наша семья переехала с Урала в Москву

после войны. Подружились семьи.

Летом 1953 года, окончив школу, я готовилась поступать в

университет. Попов предложил моим родителям: «Пусть она

поживет с нами на даче. Дети в разъездах. Нам с женой скучно.

Пусть зубрит среди природы».

В то время он, по существовавшему тогда закону, за каждый

спектакль «Семья» получал большие потиражные деньги и мог

позволить себе купить прекрасную, по тогдашним понятиям,

дачу, держать автомобиль и оплачивать шофера.

Каждое утро на даче Попова я спускалась к диетическому

которой я должна была если не упасть со стула, то громко

выразить удивление. Довольный моей реакцией, он начинал

рассказывать.

В один из обедов Иван Федорович сказал:

- Анна у Марии Александровны прижитая. Она — дочь одного из

Великих князей, нагулянная Марией Александровной, когда та

была при дворе.

- Не может быть!

Старый лев в белоснежной, распахнутой у ворота рубашке,

развалившись в высоком дачном плетеном кресле, широко

рассмеялся и начал: в Брюсселе Инесса Федоровна Арманд

принесла ему этот слух, якобы полученный ею от кого-то из

семьи Арманд, — Мария Александровна в юности была взята ко

двору, но пробыла там недолго, скомпрометировав себя романом

с кем-то из Великих князей, за что ее отправили к отцу в

Кокушкино и быстро выдали за Ульянова, обеспечив ему

регулярное повышение по службе.

Инесса Федоровна не раз говорила с Поповым на эту тему, даже

развивала ее. Неизменно приходила к выводу: история

маловероятная, похожа на сплетню, хотя нет дыма без огня — у

Марии Александровны есть какая-то тайна молодости.

Тут же Арманд плавно переходила к теме свободной любви, она

ее всегда волновала…

Сижу в 1991 году, обложившись книгами и документами,

опубликованными и архивными, журналами, нашими и

зарубежными, хочу поймать хвост тайны девицы — а ловлю

какие-то другие «хвосты». Все было не так давно: первого марта

1887 года Россию всколыхнула весть о неудавшемся покушении

членов партии «Народная воля» на императора Александра III.

Среди террористов оказался сын Ульяновых Александр, студент

отличник Петербургского университета. По подозрению была

взята и его родная сестра Анна Ульянова. Мария

Александровна, мать Александра и Анны, бросается в Петербург.

28 марта она подает прошение на имя царя: «Горе и отчаяние

матери дают мне смелость прибегнуть к Вашему Величеству, как

единственной защите и помощи. Милости, Государь, прошу!

Пощады и милости для детей моих. Старший сын Александр,

окончивший гимназию с золотой медалью, получил золотую

медаль и в университете. Дочь моя Анна успешно училась на

беззакониях и жестокостях нашего времени, а тогда были иные

времена, свои жестокости и беззакония, но часто облеченные в

благородные и возвышенные формы. Умное, страдающее,

страстное письмо матери шестерых детей разве могло быть

оставлено царем без внимания? Нет. Избежавший смертельной

участи самодержец продемонстрировал великодушие не только

перед матерью преступника, но и перед всем народом.

Александру Ульянову была дана возможность остаться в живых.

Почему он не воспользовался этой возможностью?

Присутствовавший при последнем свидании матери с сыном

молодой прокурор Князев писал, что отказавшийся покаяться

Александр Ульянов перед казнью сказал матери:

«Представь себе, мама, двое стоят друг против друга на

поединке. Один уже выстрелил в своего противника, другой еще

нет, и тот, кто уже выстрелил, обращается к противнику с

просьбой не пользоваться оружием. Нет, я не могу так

поступить».

Вот тут в покушении Александра на Александра возникает некий

акцент — Александр Ульянов видит в своем поступке не

покушение на жизнь, а дуэль. Благородный, чуткий и честный

Александр Ульянов видел в царе противника? Он хотел

исполнить долг чести?..

Иван Федорович Попов говорил мне, и не раз (у него была

привычка пожилых людей повторяться), что Инесса Арманд

развивала тему так: после смерти отца, в 1886 году, Александр,

разбирая бумаги покойного, наткнулся на документ, касающийся

пребывания при императорском дворе девицы Марии Бланк, —

то ли пожалование материального характера на новорожденного,

то ли письмо, раскрывающее тайну.

Александр поделился открытием с Анной, которой эта бумага

лично касалась. И оба поклялись отомстить. Жажда мести

привела их к народовольцам, чьи идеи совпали с их

намерениями. Но Александр не хотел впутывать сестру и в

решающий момент отстранил ее от задуманного акта. Против

Анны улик не было, ее отпустили.

Инессе Арманд не было известно, знал ли об этом Ленин. Она

не считала возможным заговаривать с ним на эту тему. Так, во

всяком случае, она говорила Попову.

Как бы то ни было, две беды, безусловно, перевернули в 80-х

Детки пойдут — Надя любит детей.

Добрая женщина благодарно полюбила будущего зятя, и он

отвечал ей тем же, понимая, что уют, покой и порядок с

Надеждой возможны лишь в присутствии Елизаветы

Васильевны.

Был у Ивана Федоровича Попова смутный рассказ, как сам он

говорил, «сомнительный», о некой казанской красавице Елене

Лениной, якобы пообещавшей Ульянову поехать за ним в

Сибирь, да передумавшей в последнюю минуту.

Были сплетни злопыхателей Крупской: мол, она взяла в руки

зеленую лампу для создания в Шушенском семейного уюта и,

можно сказать, поставила Ленина перед фактом своего

появления. Но документы говорят обратное. В письме к матери

от 10 декабря 1897 года Ленин пишет: «Я получил письмо от

Глеба, что он подал прошение о приезде ко мне на праздники, на

десять дней… Для меня это будет очень большое удовольствие.

Из Теси пишут еще, что Зинаиде Павловне вышел приговор — 3

года северных губерний и что она перепрашивается в

Минусинский округ. Так же намерена, кажется, поступить и

Надежда Константиновна». (Глеб — это Кржижановский, Зинаида

Павловна Невзорова — подруга Крупской. — Л.В.)

Похоже, все его надежды связаны с Надеждой. И есть тут у меня

одно «подозрение»: Крупская в молодости с ее косой и добрым

выражением лица вполне выглядела тургеневской девушкой. А

кто не знает, что Владимир Ильич в юные годы зачитывался

Тургеневым и любимым романом его было «Дворянское гнездо».

Не казалась ли ему Надежда похожей на Лизу Калитину?

Через всю жизнь Ленина проходит вереница обожающих,

поклоняющихся, служащих ему женщин — мать, жена, сестры,

подруги жены и сестер, соратницы-революционерки, секретарши,

служанки и домработницы. В его ответном отношении к ним

всегда живет забота чисто революционного характера: он

талантливо умеет направить женскую энергию на общее великое

дело.

Невеста прибыла к жениху сквозь трудности, с задержками.

Долго ехали они с матерью в Красноярск, потом пароходом до

Сорокина, оттуда до Минусинска. По проселочной дороге

наконец добрались до Шушенского.

Сумерки.

необычайной, а увидев Надежду, он, живший в одиночестве,

тоже разволновался.

О, что случилось с обычно скромной, молчаливой Крупской! Она

поразила нового знакомого образованностью, а также остротой

суждений. Виктор Курнатовский водил молодоженов по

сахарному заводу, и душа его пела. Ее душа тоже пела. По

новому увидел муж свою скромную Надежду.

Взревновал? Маловероятно. Принципы профессиональных

революционеров не допускали «обывательщины». Крупская

писала: «Мы ведь молодожены были — и скрашивало это

ссылку. То, что я не пишу об этом в воспоминаниях, вовсе не

значит, что не было в нашей жизни ни поэзии, ни молодой

страсти. Мещанства мы терпеть не могли, и обывательщины не

было в нашей жизни. Мы встретились с Ильичом уже как

сложившиеся революционные марксисты — это наложило печать

на нашу совместную жизнь и работу».

Продираясь сквозь официоз этих слов, я все же думаю, что

Курнатовский навсегда остался ее маленькой тайной, пусть даже

известной Ленину, но ее личной собственностью, как

воспоминание.

- Вы, Надюша, по отчеству Константиновна, и я Константинович!

— говорил ей в тот день Курнатовский, как бы оправдывая свою

влюбленность. — Можно подумать, что мы брат и сестра.

И она улыбалась ему, и запоминала всякие несущественные

мелочи, отдельные его фразы, вроде бы незначительные.

Почему-то запомнила и во всех воспоминаниях потом

рассказывала, как шли они с Курнатовским мимо сахарного

завода, где он служил, а навстречу — две девочки, одна

постарше, другая маленькая. Старшая несет пустое ведро,

младшая — со свеклой.

- Как не стыдно, большая заставляет нести маленькую, — сказал

Курнатовский старшей девочке. Та только недоуменно на него

посмотрела.

Описывая подробности своего быта в ссылке, Крупская

простодушно выкладывала такое, из чего можно сделать любые

выводы: «Дешевизна в этом Шушенском была поразительная.

Например, Владимир Ильич за свое жалованье —

восьмирублевое пособие — имел чистую комнату, кормежку,

стирку и чинку белья… Правда, обед и ужин был простоват —

ведь чего только они ни пережили, каторгу перенесли. Но нельзя

давать засасывать себя таким историям, — вся работа впереди

— нельзя себя растрачивать на эти истории».

Сама по себе Крупская растратилась бы и не заметила даже, что

растратилась. Но, постепенно становясь отражением Ленина,

она училась быть во всем согласной с ним Пишет: «Владимир

Ильич настаивал на разрыве со „стариками“. Помню собрание,

на котором произошел разрыв. Решение о разрыве было

принято раньше, надо было провести его, по возможности,

безболезненно. Рвали потому, что надо было порвать, но рвали

без злобы, с сожалением. Так потом и жили врозь».

Прежняя Надя понимает, что это жестоко. Речь ведь идет всего

лишь о простом общении в ссылке. О добрых отношениях с

пожилыми людьми. О внимании к ним. В условиях ссылки, где

люди живы вниманием и поддержкой, такой разрыв был

смертелен для «стариков».

Новая Надежда Константиновна из добродушной женщины

рядом со своим героем постепенно превращается в жесткого

солдата революции. И вместе с этим превращением постепенно

происходит другое, как бы приводя в соответствие форму и

содержание: угасает мимолетная красота Надежды. Этому

сильно способствует начинающийся тиреотоксикоз, в

просторечии «базедова болезнь», которая наложит отпечаток на

всю жизнь Крупской, но выбранного ею пути не изменит,

напротив, как бы исключит все отвлекающие от главного дела

радости и увлечения жизни, способные подстеречь тургеневскую

девушку Надежду на ее революционном пути.

Созидательницы разрушения

Окидывая мысленным взором двадцатый век и подступы к нему,

видишь немало фигур, вроде бы определивших поступь этого

столетия: президенты и ученые, писатели и всех видов

воздухоплаватели. Но они — всего лишь следствия. А кто —

причины?

Пусть немногие согласятся со мной. Пусть рискую я быть

осмеянной — все же скажу: ищите женщину! Если вы не увидите

во всех подвигах и подлостях человечества, где-то на грани

сумрака и света, на границе чувства и ума, на перекрестке добра

и зла женской тени, то вы не увидите и не поймете ничего о себе

и своем времени.

созидательницы, сотворившие силы разрушения. Вот картины их

труда.

Говорит Склодовская, которая четыре года варила

радиоактивную кашу, создавая свое чудовище Франкенштейна:

«Мы с головой ушли в новую область, которая раскрылась перед

нами благодаря неожиданному открытию. Несмотря на трудные

условия работы, мы были счастливы. Все дни мы проводили в

лаборатории. В жалком сарае царил полный мир и тишина:

бывало, что приходилось только следить за ходом той или

другой операции… В нашем общем, едином увлечении мы жили

как во сне. В этом дрянном сарае протекли лучшие и

счастливейшие годы жизни, всецело посвященные работе.

Нередко я готовила какую-нибудь пищу тут же, чтобы не

прерывать ход особо важной операции. Иногда весь день я

перемешивала кипящую массу железным шкворнем длиной

почти в мой рост. Вечером я валилась от усталости…

Мне приходилось обрабатывать в день до двадцати килограммов

первичного материала — и в результате весь сарай был

заставлен большими химическими сосудами с осадками и

растворами; изнурительный труд — переносить мешки, сосуды,

переливать растворы из одного сосуда в другой, по нескольку

часов подряд мешать кипящую жидкость в чугунном тазу…«

Дочь Склодовской Ева дополняет этот рассказ своими

подробностями:

«Мари обрабатывает килограмм за килограммом тонны урановой

руды. Со страшным упорством в течение четырех лет она

ежедневно перевоплощалась по очереди в ученого,

квалифицированного работника, инженера и чернорабочего.

Благодаря ее мозгу и энергии все более и более

концентрированные продукты с большим и большим

содержанием радия появлялись на ветхих столах сарая. В

жалком, продуваемом со всех сторон сарае носится пыль с

частицами железа и угля, которые примешиваются к старательно

очищенным продуктам обработки, что приводит Мари в

отчаяние. Пьеру так надоела эта бесконечная борьба, что он

готов отказаться от нее. Он советует Мари сделать передышку.

Но Пьер не учел характера своей жены. Мари хочет выделить

радий и выделит…»

В 1902 году, спустя сорок месяцев с того дня, когда супруги Кюри

Удивительно близки процессы мертвой и мыслительной природы,

лишь перевернуты: в первом случае из огромной массы

выделяется малое, но ценное, во втором — из малого создается

огромное, но тоже ценное.

Годами, без сна и отдыха, Крупская, плохая домашняя хозяйка,

замечательно работает на политической кухне: шаг за шагом,

крупица за крупицей помогая Ленину собирать партию, трудится

на износ.

Съезды сменяются конференциями, конференции — съездами.

Она участвует в их организации во всех ипостасях: от

механической работы до ораторской на трибунах, пишет свои

собственные брошюры и книги, переписывает ленинские,

секретарствует в ЦК РСДРП, делегатствует на самых важных

собраниях, организует партийную школу в Лонжюмо, пишет

статьи по вопросам педагогики, учит жить женщин — левых

социалисток, в войну работает в комитете заграничных

организаций среди пленных, разрабатывает проекты, составляет

программы, участвует в выработках резолюций, заведует

культурно-просветительной работой, сотрудничает в «Искре»,

«Пролетарии», «Рабочей газете», «Правде». Она многожильная.

Не жалуется на усталость. Забывает себя в работе. Но никогда

не забывает переживать Его усталость: «С самого начала съезда

нервы Ильича были напряжены до крайности. Бельгийская

работница, у которой мы поселились в Брюсселе, очень

огорчалась, что Владимир Ильич не ест той чудесной редиски и

голландского сыру, которые она подавала ему по утрам, а ему

было и тогда уже не до еды. В Лондоне же он дошел до точки,

совершенно перестал спать, волновался ужасно».

Иногда и он замечает ее бессонные ночи над бумагами и

письмами в короткой строке письма к своей матери: «Надя

устает немного».

Он ценит жену и соратницу: «Ильич лестно отозвался о моих

обследовательских способностях… я стала его усердным

репортером. Обычно, когда мы жили в России, я могла много

свободнее передвигаться, чем Владимир Ильич, говорить с

гораздо большим количеством людей. По двум-трем

поставленным им вопросам я уже знала, что ему хочется знать,

и глядела вовсю», — писала Крупская спустя много лет после

смерти Ленина, из скромности приоткрывая лишь часть своего

похожих, ощутим один и тот же масштаб разных личностей,

определение которого вычерчивает фигуры огромной величины,

независимо от конечного результата их работы и от симпатий

или антипатий тех, кто смотрит на них, пытаясь разобраться, что

же они такое.

Любовница Ленина?

— А что я знаю! — сказала мне подружка Аленка, оглядываясь

по сторонам в маленькой комнатке, где, кроме нее и меня,

никого не было. — Никому не скажешь?

— Клянусь!

— Честное пионерское? Под салютом всех вождей?

— Да!

— У Ленина есть любовница!

— Его самого давно нет.

— Ну, была, когда был.

— Врешь!

— Нет. Моя няня Настя дружит с Катькой. Она домработница у

дочки любовницы Ленина. У нее еще до Ленина был муж. И

много-много детей. Чуть не десять штук. Она их бросила и

убежала с Лениным делать революцию.

— А Крупская как же?

— Не знаю…

Этот дурацкий разговор происходил в конце сороковых. Мы не

были атомными детьми. Зато отлично знали, что в Америке

голодают черные ребятишки, что за счастливое детство, какое

бы оно ни было, нам нужно говорить спасибо товарищу Сталину

и что дедушка Ленин хоть и умер, но вечно живой и каждый день

завещает нам учиться, учиться и еще раз учиться. Коротенькое

«еще раз» делало всю фразу не слишком серьезной и смешило:

как так — «еще раз»?

Если с именем Сталина всегда было связано нечто грозно

грандиозное, то с именем дедушки Ленина ничего особенно не

связывалось. Он жил в нашем представлении сначала как

хорошенький кудрявый ребенок, потом гимназист — белая статуя

— одна рука оперлась на тумбу, другая лежит на ремне брюк; и,

наконец, лысенький, с небольшой бородкой и прищуренными

глазками, симпатичный старичок.

У него была любовница? А как же Крупская?

Она представлялась всегда одинаково скучной, седой,

жандармской слежки, ленинской подозрительности, сталинской

нетерпимости. Школу большевистской опасливости и множества

фигур умолчания.

В тот же вечер я связала одной ниткой рассказ Аленки о

любовнице Ленина, разговор двух женщин в электричке и

вопросы режиссера. Нужно спросить Ивана Федоровича про

Инессу Арманд.

Красиво звучит имя: Инесса Арманд! Загадочно!

Привлекательно! Одновременно возникает нечто и воздушное, и

величественное.

За первым же нашим с Иваном Федоровичем «тайным» обедом

он сказал:

— Инессу я знал более, чем кого бы то ни было из

революционеров.

— Правда, она была любовницей Ленина?

Иван Федорович ничего не ответил. А в конце обеда

назидательно, что редко делал, произнес:

— Запомни, жизнь значительно сложнее, чем может показаться,

а слово — страшная сила. Неточное слово опасно для писателя.

И вообще для человека. Инессу Арманд никак нельзя назвать

любовницей Ленина. Это все гораздо, гораздо сложнее.

Попробую воспользоваться описанием Инессы Арманд,

сделанным ее биографом, Павлом Подлящуком: «Длинные косы

уложены в пышную прическу, открыты маленькие уши, чистый

лоб, резко очерченный рот и зеленоватые, удивительные глаза:

лучистые, внимательно-печальные, пристально глядящие

вдаль».

Трудно представить.

Фотографии? Разочаровывают. На фотографиях она кажется мне

похожей на хищную птицу — клювообразный нос, летящий

профиль. В застылости фотоснимка лицо скорее отпугивающее,

чем притягивающее к себе. Но, видимо, это лицо в движении, в

разговоре, в улыбке, в сиянии глаз было неповторимо,

неуловимо прекрасно, иначе не сходились бы в единодушном

мнении все люди, хоть раз видевшие Инессу Арманд.

«Она была необыкновенно хороша».

«Это было какое-то чудо! Ее обаяния никто не выдерживал».

«Она своим очарованием, естественностью, манерой

обращаться выжигала пространство вокруг себя. Все

такому юноше тропинку на Запад или даже широкую дорогу,

если юноша обладал каким-либо дарованием в области искусств

общедоступного характера: балете, музыке, кино, живописи.

В дни же юности братьев Арманд, не нуждающихся в невестах

«на выезд», образ юной француженки как бы намекал на искру

от пламени Великой французской революции. Эдакая Марианна

с баррикады. Инесса вполне могла напомнить ее.

Инесса вышла замуж за Александра Арманда, Рене — за

Бориса.

Для того чтобы в какой-то степени понять обрусевшую и

революционизированную Инессу, следует обратиться, мне

кажется, к великой русской художественной литературе, во

многом сформировавшей мировоззрение молодежи конца XIX —

начала XX века. Инесса и сама признается, что на ее образ

мыслей наложили отпечаток взгляды Льва Толстого. Она пишет:

«Некоторые его фразы и характеристики как-то запечатлеваются

на всю жизнь, иногда даже дают ей направление. Например, в

„Войне и мире“ есть одна фраза, которую я прочитала, когда мне

было 15 лет, и которая имела огромное влияние на меня. Он там

говорит, что Наташа, выйдя замуж, стала самкой. Я помню, эта

фраза показалась мне обидной, ужасно обидной, она била по

мне, как хлыстом, и она выковала во мне твердое решение

никогда не стать самкой — а остаться человеком».

Заглянем в «Войну и мир»: «Она пополнела и поширела, так что

трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую,

подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имели

выражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было,

как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления,

составлявшего ее прелесть. Теперь часто видно было одно ее

лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна

сильная, красивая и плодовитая самка. Очень редко зажигался в

ней теперь прежний огонь. Это бывало только тогда, когда, как

теперь, возвращался муж, когда выздоравливал ребенок или

когда она с графиней вспоминала о князе Андрее (с мужем она,

предполагая, что он ревнует ее к памяти князя Андрея, никогда

не говорила о нем) и, очень редко, когда что-нибудь случайно

вовлекало ее в пение, которое она сама совершенно оставила

после замужества. И в те редкие минуты, когда прежний огонь

зажигался в ее развившемся красивом теле, она бывала еще

Остоженке в Москве для новой, прекрасной, счастливой жизни.

Пятый ребенок Инессы — Андрей — был сыном Владимира

Арманда.

Владимир, попав под революционное влияние Инессы,

безоговорочно принял ее взгляды и пошел за нею, куда она

повела его. Путь привел в тюрьму, ссылку, эмиграцию. Схема

Чернышевского срабатывала полностью. Бывший муж,

Александр Арманд, продолжал любить Инессу, помогал как мог:

выкупал ее из тюрьмы, взял всех детей, когда она пошла по

тюрьмам и ссылкам, выполнял все ее желания. Новый муж,

Владимир, идя за женой в ссылку, терпел лишения, тоже

выполнял все ее желания.

А она? Была ли счастлива женщина, построившая любовный

треугольник самым благоприятным для себя образом?

Осенью 1908 года Инесса пишет из мезенской ссылки своим

друзьям Аскнази: «Разлад между интересами личными или

семейными и интересами общественными является для

современного интеллигента самой тяжелой проблемой, так как

сплошь да рядом приходится жертвовать либо тем, либо другим,

да и кто из нас не стоит перед этой тяжелой дилеммой? И как ни

вырешишь, одинаково тяжело».

Через несколько дней после того, как было написано это письмо,

Инесса бежит из мезенской ссылки, некоторое время проводит в

Москве, встречается с детьми, находящимися на попечении

Александра Арманда, и нелегально, через Финляндию, бежит за

границу, где ее должен ждать заранее уехавший Владимир

Арманд. Оттуда она пишет другое письмо тем же Аскнази: «Я,

конечно, не подозревала, что ему так худо, и думала, что

предстоит лишь небольшая операция — вскрытие нарыва…

через две недели после моего приезда он умер. Для меня его

смерть — непоправимая потеря, так как с ним было связано все

мое личное счастье, а без личного счастья человеку прожить

очень трудно».

Но в этом же письме она сообщает о своих намерениях,

касающихся совсем иного счастья: «…переехала в Париж —

хочу попытаться здесь позаниматься. Хочу познакомиться с

французской социалистической партией. Если я сумею, смогу

все это сделать, то наберу хоть немного опыта и знаний для

будущей работы».

любовном треугольнике в семье Арманд?

— Да. Считала, что смерть Владимира — божья кара за

Александра.

— Она? Марксистка?

— Ну и что? Мы говорили о любви. Инесса Федоровна уверяла,

что физическое влечение часто не связано с сердечной

любовью.

— Вы ей возражали?

— Нет. Она сказала — это было в двадцатом году, — что в ее

жизни только однажды эти два чувства совпали: по отношению к

Владимиру Арманду. И я был не один при этом разговоре.

Человек пять нас было.

— Все-таки был у Инессы роман с Лениным?

— У Инессы Федоровны? Упаси бог! Она любила его как своего

Учителя. Мало кто знает, что с книги Ленина «Развитие

капитализма в России» — Инесса Федоровна прочла ее, еще

живя у Армандов в имении, — началось ее революционное

прозрение. Она поверила Ленину как никому. Пошла за ним.

Сначала заочно. Потом рядом.

— Но это могло лишь способствовать роману.

— Слушай, ты мне надоела, — говорит Попов, — не было у нее

романа с Лениным.

Попов рассказывал:

— Одно время в Женеве мы жили в одном доме: Владимир

Ильич и Надежда Константиновна наверху, я — внизу. Он

работал днем и ночью. Она говорила мне: «У него железная

дисциплина. Организм как часы: увидите, дня через три-четыре

сам прервется, и мы с ним уйдем в горы».

Так и было: ровно через четыре дня, утром они ушли. С

рюкзаками. Куда — не сказали. Вернулись через двое суток,

похудевшие, с исцарапанными руками, но веселые и

отдохнувшие.

«Вы удирали от диких зверей в зарослях?» — удивился я,

показывая на их руки.

Надежда Константиновна ответила: «Этот человек ни в чем не

знает удержу. Вошел в лес, вошел в раж, должен пройти лес до

конца».

Вечером наша хозяйка-швейцарка сказала мне: «Господин

Ульянов очень страстен. Вы заметили синяки на шее его жены?

— Учти, — сказал мне Попов, — я безгранично любил его. Весь

день двадцать пятого января четырнадцатого года я провел с

ним в Брюсселе. Он приехал из Парижа. И попросил прилечь,

отдохнуть. Я принес ему плед, укрыл. Он уснул мгновенно. А я

сидел в соседней комнате и думал, что если понадобится мне

умереть за него — с радостью умру. Так-то вот. Тогда у меня был

полный любовный крах — дочь моей хозяйки Жанна, по которой

я помирал, собралась замуж за другого. Приличного,

добропорядочного бельгийца. Я не понимал, как это она

предпочла меня кому-то. Меня! Жалкого эмигранта,

политического ссыльного! Дурак, думал — меня можно любить

ни за что. И Ленин в этот день сразу почувствовал мои

неприятности.

«Вы что-то немножко не тот стали? Вы чем-то расстроены? Где

причина?» — «Никакой причины нет». — «Если верно, что не

знаете причины, тем хуже. Всегда нужно найти причину. И

быстро ее устранить. Да вы и сами это знаете, но что-то

скрываете и хитрите».

Мне не хотелось рассказывать ему о своих любовных

неприятностях. И я замял разговор.

Лишь накануне его отъезда он вдруг спросил меня: «Почему я в

этот приезд ни разу не встречал дочь мадам Артц? Где Жанна?

Уехала куда-нибудь?» — «Разве я сторож Жанны, Владимир

Ильич? Да и не будем об этом говорить. Это не стоит вашего

внимания».

В дверях квартиры мы неожиданно столкнулись с хозяйкой и

Жанной. Обе провожали гостя. Когда поднялись наверх в мою

комнату, я сказал: «Ну вот вы и встретили Жанну. Это был ее

жених, она выходит замуж».

Я стал искать спички, чтобы зажечь газовую лампочку, и само

вырвалось: «Как бы я хотел убежать отсюда, ничего не видеть,

не слышать!»

Владимир Ильич не отозвался. Раскрыв чемодан, он сказал: «Не

опоздать бы к поезду. Вы спуститесь-ка, расплатитесь за меня с

хозяйкой, а я чай приготовлю. И не поднимайтесь, я погашу газ,

закрою комнату, и мы сойдемся внизу».

Я проводил его на вокзал, посадил в поезд, вернулся, войдя в

комнату и зажегши свет, увидел посреди стола записку. На

записке деньги.

революции, Крупская поднялась бы выше обывательских

представлений о любви, супружеской верности и собственной

женской гордости.

Пытаясь разглядеть треугольник: Ленин — Крупская — Арманд, я

позвонила женщине-историку, которая посвятила изучению

жизни и деятельности Крупской всю свою жизнь.

— Только, пожалуйста, не пишите, что Арманд любовница

Ленина. Это такая чушь! Это неправда! Надежда Константиновна

была очень гордым человеком, она не потерпела бы, она ушла

бы, она не стала бы мешать их любви.

Сомневаюсь. Зная твердый характер Крупской, трудно себе

представить, что она способна проявить гордость или унизиться

перед соперницей, которая прежде всего — соратница. И

помощница. И куда, спрашивается, ей уходить? От революции?

От своей великой мечты, которую воплощает он? Из-за другой?

Умные женщины, желающие «держать мужа на длинном

поводке», отлично умеют сделать подругой его возлюбленную и

использовать ее в своих интересах — в данном случае общих,

революционных. Возможно, они при этом страдают, почему бы

нет — живые люди.

«В 1910 году в Париж приехала из Брюсселя Инесса Арманд и

сразу же стала одним из активных членов нашей парижской

группы, — писала Крупская, объясняя будущему человечеству,

как все надо понимать, — она жила с семьей, двумя девочками и

сынишкой. Она была очень горячей большевичкой, и очень

быстро около нее стала группироваться наша парижская

публика».

В то самое время у Надежды Константиновны появилась своя

душевная забота: в Париже объявился Виктор Курнатовский, за

десятилетие, что они не видались, побывавший во многих

ссылках, на каторге, приговоренный к смертной казни, сумевший

бежать из Нерчинска в Японию, оттуда в Австралию, где жил в

нужде, был лесорубом, надорвался и еле достиг Парижа.

«Исключительно тяжелая доля скрутила его вконец, — пишет

Крупская о Курнатовском. — Осенью 1910 года по его приезде

мы с Ильичом ходили к нему в больницу — у него были

страшные головные боли, мучился он ужасно… Потом он

поправился немного. Попал он к примиренцам и как-то в

разговоре стал говорить тоже что-то примиренческое. После

времени в обществе Инессы, Крупская вспоминала: «В середине

конференции в Поронин приехала Инесса Арманд… у нее были

признаки туберкулеза, — но энергии у ней не убавилось. С еще

большей страстностью относилась она ко всем вопросам

партийной жизни. Ужасно рады были мы, все краковцы, ее

приезду…»

Сама Крупская тогда тоже нездорова: обостряется старая

болезнь — «базедка» (так Надежда Константиновна во всех

письмах к родным называла тиреотоксикоз. — Л.В.). Тюрьмы,

ссылки, скитания по чужим городам подрывают здоровье женщин

революции. Но какое это имеет значение, если они служат

общему делу?

«Осенью мы все, вся наша краковская группа, очень сблизились

с Инессой. В ней много было какой-то жизнерадостности и

горячности. К Инессе очень привязалась моя мать, к которой

Инесса заходила часто поговорить, посидеть с ней, покурить.

Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса… Она

много рассказывала мне в этот приезд о своей жизни, о детях,

показывала их письма, и каким-то теплом веяло от ее

рассказов… Инесса была хорошая музыкантша, сагитировала

сходить всех на концерты Бетховена, сама очень хорошо играла

многие вещи Бетховена. Ильич особенно любил Sonate

pathetique, просил ее постоянно играть — он любил музыку».

Внезапно Арманд покинула Польшу.

Крупская так объясняет отъезд Инессы: «Сначала

предполагалось, что Инесса останется жить в Кракове, выпишет

к себе детей из России; я ходила с ней искать квартиру даже, но

краковская жизнь была очень замкнутая, напоминала немного

ссылку. Не на чем было в Кракове развернуть Инессе свою

энергию, которой у нее в этот период было особенно много…»

Может быть, именно здесь произошел разрыв любовного

треугольника, чтобы окреп треугольник революционный?

«…Решила Инесса объехать сначала наши заграничные группы,

прочесть там ряд рефератов, а потом поселиться в Париже, там

налаживать работу нашего комитета заграничных организаций.

Перед отъездом ее мы много говорили о женской работе. Инесса

горячо настаивала на широкой постановке пропаганды среди

работниц, на издании в Питере специального женского журнала

для работниц…» — затверждает Крупская отъезд Инессы.

было ничего не менять.

Конец 1914-го — Ульяновы живут в Берне, Инесса — тоже.

Июль-август 1915-го — втроем отдыхают в горном пансионате

«Мариенталь».

1916 год — после смерти матери Крупской Инесса заботится «об

Ильичах».

Из «записной книжки» Ивана Федоровича Попова

— Ты точно запомни, не записывай, пусть будут другие слова, но

запомни смысл. Моя жизнь была связана с Инессой очень

сильно, я бы сказал, кровно, насмерть. В определенный период

нашей жизни, в тысяча девятьсот шестнадцатом году, мы вместе

с ней решили: наши взгляды на революцию требуют пересмотра.

Мы ни с кем не говорили, только друг с другом, но оба пришли к

тому, что Ленин слишком категоричен в суждениях, слишком

далеко идет. Оба считали, что отечество нужно защищать, а не

превращать войну империалистическую в гражданскую. Тогда

Инесса напомнила мне про ленинскую месть Романовым за

брата и предположила в его отношении к самодержавию много

личного.

А я вспомнил, как Ленин, когда был у меня в Брюсселе, однажды

рассказывал, что уезжал на лодке по Волге с братом Сашей и

над рекой стелилась песня. Он вспомнил казненного Сашу,

помолчал и вдруг, как бы про себя, не обращаясь ко мне,

прочитал строфу из пушкинской оды «Вольность».

Самовластительный злодей,

Тебя, твой род я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостью увижу.

Инесса шесть раз рожала (да, да, я точно запомнила, Попов

сказал, шесть раз. — Л.В.), ей, как матери, страшны показались

и пушкинские строки, и то, что Ленин их процитировал в связи с

воспоминанием о Саше.

Мы долго говорили с ней. Она решила написать Ленину о своих

сомнениях.

Написала и получила ответ, после которого сказала мне:

«Уходи, Жан, уходи и не оглядывайся. Ты молод, слабоват

характером, поэтичен. Все это не для тебя. Пиши книги и люби

жизнь, если сможешь. А мне отступать некуда. Я под его

гипнозом навсегда. Мне нельзя иначе. Если отступлюсь, значит,

исследовательница, вынужденная видеть ее сквозь розовые

очки, сегодня позволяет себе быть откровенной: «В девятьсот

десятом Ленин явился в Стокгольм на встречу с матерью и

привез Инессу. Маман плохо — а как же Надя? Но роман был

быстротечный. Он не очень афишировал эту связь, чувствовал,

что она любвеобильна, окружена мужчинами — он привык

властвовать один. Она? Тут посложнее: она иногда

афишировала, хотела подчеркнуть свою близость к нему, как к

вождю, но на перемене жизни не настаивала: эмигрант, без

денег плюс Надя висела, как груз на ногах. И хоть они, как

возлюбленные, расстались задолго до революции, она вскоре

после Октября устроила ему истерику, ей хотелось быть первой

леди. Он было задергался, Надя умно повела себя. Помните

фразу из ее воспоминаний: „Володя пошел к Инессе на

Остоженку один, без охраны, я ему за это попеняла“. Крупская

даже хотела тихо отойти, отдать его Инессе. В девятнадцатом

году поплыла на пароходе (имеется в виду поездка Крупской на

агитационном пароходе „Красная звезда“ по Волге до Камы и

обратно. — Л.В.), он перепугался и послал за ней. К чему были

ему такие стрессы и полная ломка жизни — он достиг всего, о

чем мечтал. Оставалось закрепить мечту».

Жизнь замечательных людей тем и замечательна, что ее можно

трактовать как угодно и натягивать, словно безразмерный чулок,

на понятия трактователей.

Инесса, по собственному желанию лишившая себя когда-то

положения одной из самых богатых жен России и ставшая одной

из главных русских революционерок, вдруг захотела в жены к

вождю? Независимая Инесса? Возможно ли? Все, конечно,

возможно, но трудно поверить.

Жена, возвращенная Лениным с парохода, пишет: «В конце 1919

года к нам часто стала приходить Инесса Арманд, с которой

Ильич особенно любил говорить о перспективах движения. У

Инессы старшая дочь уже побывала на фронте, чуть не

погибла… Помню, как Инесса пришла к нам однажды с младшей

дочерью Варей, совсем тогда молодой девушкой… и Ильич при

них, как я по старинке выражалась, „полки разводил“; помню я,

как поблескивали глаза у Варюшки».

Сколько же уверенности в себе и в нем за этими строками,

снисходительного отношения к нему и сколько безразличия ко

страшный длинный цинковый ящик, отсвечивающий тусклым

блеском.

Стоя у обочины, мы пропустили мимо себя этих еле

переставлявших ноги костлявых лошадей, этот катафалк,

покрытый облезшей черной краской, и увидели идущего за ним

Владимира Ильича, а рядом с ним Надежду Константиновну,

которая поддерживала его под руку (выделено мной. — Л.В.).

Было что-то невообразимо скорбное в его опущенных плечах и

низко склоненной голове. Мы поняли, что в этом страшном

ящике находится гроб с телом Инессы«.

Какая деталь: Крупская поддерживала Ленина, а не Ленин —

Крупскую. Это было ЕГО горе. Не ЕЕ.

«Инессу хоронили на следующий день, на Красной площади.

Среди венков, возложенных на ее могилу, был венок из живых

белых цветов с надписью на траурной ленте: „Товарищу Инессе

от В.И.Ленина“».

Революционерка Анжелика Балабанова, бывшая в то время

секретарем Третьего интернационала, описала Ленина в день

похорон Инессы: «Не только лицо Ленина, весь его облик

выражал такую печаль, что никто не осмеливался даже кивнуть

ему. Было ясно, что он хотел побыть наедине со своим горем. Он

казался меньше ростом, лицо его было прикрыто кепкой, глаза,

казалось, исчезли в болезненно сдерживаемых слезах. Всякий

раз, как движение толпы напирало на нашу группу, он не

оказывал никакого сопротивления толчкам, как будто был

благодарен за то, что мог вплотную приблизиться к гробу».

Прах Инессы заключили в Кремлевскую стену, среди

знаменитых, прославленных большевиков: этим актом вождь

революции поблагодарил ее за все свершившееся и не

свершившееся в их сложной жизни на этой земле.

Александра Коллонтай считала: смерть Инессы ускорила смерть

Ленина, он не смог пережить ее ухода.

Это чисто женское понимание сильного мужского характера

справедливо лишь в том, что, возможно, смерть Инессы была

каплей, переполнившей чашу переживаний вождя революции,

сделавшего свое дело. Он создал механизм разрушения старой

системы. Он ее разрушил. Предстояло начинать строительство

новой системы с помощью созданного им механизма. Но ломать

— не строить. Для этого требовались новые фигуры. Они уже

конца своей жизни не произносила и не хотела слышать имени

своей сестры? Она была противницей революции — и поэтому

вычеркнула сестру из своей жизни?

Весь клан Армандов категорически отрицает легенду о

любовных отношениях Инессы и Ленина. Точно так же думали

старые французские коммунисты, которые боготворили Инессу и

гордились ею.

А какое для нас имеет значение — было между ними что-то или

не было? Ведь между ними было такое понимание, перед

которым физическая близость — сущий пустяк.

Каждое время века характерно своими тайнами. Современным

молодым людям и людям средних лет, зацикленным на себе,

своих делах, душевных переживаниях, проявлениях физиологии,

невозможно даже представить, что людей начала века делали

близкими идеи, а не постель. Им трудно поверить, что ради идей

люди отказывались от благ, удобств и денег и находили радость

в поисках мечты о лучшем будущем. Их вела не жажда наживы,

а обостренная совесть. Не вина — беда всех этих борцов и

мечтателей в том, что не сумели они договориться ни между

собой, ни со временем. А наши сегодняшние пламенные борцы

за собственное существование даже не замечают, что в борьбе

за свои теплые места используют жалкие обрывки идей тех, кого

ныне официально позволено ругать и осмеивать.

Говорили, говорили и по сей день говорят, что был у Инессы

шестой ребенок, якобы от Ленина, и что один советский

кинооператор своими глазами видел в Швейцарии могилу этого

ребенка.

Неужели на могиле написано, что он — от Ленина? Говорили

также, что ребенок этот жив и даже работал переводчиком у

Брежнева.

Мало ли что можно придумать, в то время как в Москве хранится

переписка Ленина, Крупской, Арманд, способная превратить в

пыль все кривотолки, легенды и слухи. Читать чужие интимные

письма? А если бы так же стали читать вашу переписку?

Видимо, есть тайны, которые не должны быть открыты. Если они

есть…

После выхода в свет первого издания «Кремлевских жен» мне

написал В.Панченков: «В Центральном музее Внутренних войск

МВД России хранится рапорт командира 457 батальона ВОХР

заинтересованности: внутренняя борьба за ВЛАСТЬ ослабит

вселенского русского монстра на внешних рубежах.

Впереди у Крупской были родина и неизвестность. Может быть,

снова тюрьма. В молодости это не испугало бы, но теперь, на

исходе четвертого десятка жизни, после относительно

благополучного житья в Европе, было страшновато.

И все-таки «волков бояться — в лес не ходить»!

В пломбированном вагоне она и Инесса Арманд ехали в одном

купе.

О каких «женских ревнивых чувствах» могли думать эти две

сивиллы революции, мчащиеся вместе со своим идолом к

долгожданной цели?! Они были едины в своем порыве.

Россия превзошла их ожидания.

Вместе с Инессой Федоровной за спиной Ильича стояла

Надежда Константиновна, когда на всем пути следования их

встречали соратники.

Вместе с нею Крупская запрокидывала голову и, восторженно

сверкая базедными глазами, слушала речь Ленина с броневика.

Она заранее знала все его слова, но в атмосфере всеобщего

возбуждения казалось — слышит впервые.

Вместе с Инессой она внимала Ленину, кричавшему с балкона

Кшесинской.

Но только вдвоем с ним, после этого выступления, поехала она к

его сестрам Анне и Марии на Петроградскую сторону.

«Мы почти не говорили с Ильичом в ту ночь — не было ведь

слов, чтобы выразить пережитое… Ильич обвел комнату

глазами, это была типичная комната петербургской квартиры,

почувствовалась реальность того факта, что мы уже в Питере,

что все Парижи, Женевы, Берны, Цюрихи — это уже

действительно прошлое».

На них надвигалась сама история, она шла к ним в руки, она

покорно ложилась под паровой каток их детища — партийной

машины. Сознание, что ничего не делающая зря Европа сама

выбросила их в Россию, давало уверенность в своих силах:

значит, они чего-то стоят!

«Ленин — немецкий шпион! Его прислала Германия!» — вопили

газеты. Смех! Вместе с Надеждой он решал: ехать — не ехать в

Россию, когда явился к ним сомнительный социалист — богач

Гельфанд-Парвус и предложил свой проект безопасного проезда

торопится, — спустя годы, получить богатые марксистские

плоды.

О, если бы такая сила бросала в массы не холодную, властную

мужскую идею борьбы, а естественную, хорошо разработанную

мысль о гармонии мужского и женского начал на уровне

общественного сознания — где бы сегодня было человечество?!

В те же дни, в Москве, Инесса Федоровна Арманд со

свойственной ей горячностью проводит в жизнь идеи Ленина.

Выступает с пропагандистскими лекциями. Объединяет

работниц. Организует в Москве Советы рабочих депутатов. В

подмосковном Пушкине, много лет назад гостеприимно

принявшем в свои объятия прелестную юную француженку, эта

ныне зрелая российская революционерка создает свой Совет

рабочих депутатов, который должен будет превратить в ничто

все многолетние труды Армандов на этой земле.

Инессе позднее придется обращаться за поддержкой к Ленину,

чтобы самих Армандов не трогали, а у скольких заводов и

фабрик, сел и деревень не было своей Инессы, чтобы не дать

погибнуть, чтобы помочь и защитить?

Инесса Федоровна становится членом Московской городской

Думы, желая быть в курсе всех думских дел и влиять на думскую

политику, пусть пока в городском масштабе.

Пишет статью «Почему буржуазия клевещет на большевиков?»,

объясняет, кто такой Ленин и каковы его позиции.

Создает журнал «Жизнь работницы».

Обратите внимание, как идентичны, почти повторяют друг друга

действия и занятия Крупской и Арманд, как одинаково

направлены одной и той же мощной мужской рукой их силы.

Осенью семнадцатого года стремительно нарастают события.

Днем 24 октября Крупскую находят в Выборгской районной Думе

и передают записку. Она раскрывает ее. Ленин пишет в ЦК

большевиков: «Промедление в восстании смерти подобно».

Крупская понимает — час настал. Сейчас или никогда.

Свершается дело всей их жизни. Но где ОН? Пошел в

Смольный, куда ему нельзя идти? Некоторое время Крупская

колеблется — как быть? Решается, бежит в Смольный.

С этой минуты она опять неразлучна с Лениным. Множество

народу окружает его. Он проходит сквозь толпы — она за ним.

Жена, служанка, рабыня, хозяйка. Рабочая лошадь революции.

спросила: «Четвертый взвод, есть еще патроны?» «Есть,

хватит!» — раздались голоса из темноты…

Нас обстреливали от арки Главного штаба, от Эрмитажа, от

Павловских казарм и Дворцового штаба. Штаб округа сдался.

Часть матросов прошла через Эрмитаж в Зимний дворец, где

тоже шла перестрелка. В 11 часов опять начала бить

артиллерия. У юнкеров были раненые, у нас одна убитая.

Прослужив впоследствии два с половиной года ротным

фельдшером в 1-м Кубанском стрелковом полку, я видела много

боев, оставивших неизгладимое впечатление на всю жизнь, но

этот первый бой, ведшийся в абсолютной темноте, без знания

обстановки и с невидимым неприятелем, не произвел на меня

большого впечатления. Было сознание какой-то обреченности.

Отступления не было, мы были окружены. В голову не

приходило, что начальство может приказать сложить оружие.

Был ли страх? Я бы сказала, сознание долга его убивало. Но

временами охватывала сильная тревога. Во время стрельбы

становилось легче. В минуты же затишья, когда я представляла

себе, что в конце концов дойдет до рукопашной и чей-то штык

проткнет меня, признаюсь, холодок пробегал по спине.

Надеялась, что минует меня чаша сия и заслужу более легкую

смерть — от пули. Смерть не страшила. Мы все считали долгом

отдать жизнь за родину.

«Женскому батальону вернуться в здание!» — пронеслось по

цепи. Заходим во двор, и громадные ворота закрываются цепью.

Я была уверена, что вся рота была в здании. Но впоследствии я

узнала со слов участников боя, что наша полурота защищала

двор. И когда уже на баррикаде юнкера сложили оружие,

добровольцы еще держались. Как туда ворвались красные, что

там происходило — не знаю. Полуроту заводят во втором этаже

в пустую комнату.

«Я пойду узнаю о дальнейших распоряжениях», — говорит

ротный, направляясь к двери. Он долго не возвращается.

Стрельба стихла. В дверях появляется поручик. Лицо мрачное.

«Дворец пал. Приказано сложить оружие», — похоронным

звоном отозвались его слова в душе. Мы стоим, держа винтовки

у ноги. Минут через пять заходит солдат и нерешительно

останавливается у двери. И вдруг под напором толпы громадная

дверь с треском распахнулась, и толпа ворвалась. Впереди

в казармы Гренадерского полка, державшего нейтралитет… В

Гренадерских казармах нас привели на обед. На столах груды

белого хлеба.

Солдаты сами разносили нам пищу по столам. Говорили, что в

нашу судьбу вмешался английский консул, хлопотал о нас…

Петроградские гренадеры! Если кому-нибудь из вас попадутся

эти строки, примите от всей нашей роты, хотя и с большим

запозданием, сердечную признательность за братское

отношение в ту тяжелую для нас минуту, мы навсегда сохранили

добрую память о часах, проведенных в ваших казармах 7 ноября

— 25 октября 1917 года. Ходили слухи, что погибли все

защитницы Зимнего дворца. Нет, была только одна убитая, а

поручику Верному свалившейся балкой ушибло ногу. Но погибли

многие из нас впоследствии, когда, безоружные, разъезжались

по домам. Нас ловили солдаты и матросы, насиловали,

выбрасывали на улицу с верхних этажей, выбрасывали на ходу

из поездов…«

Вот и все вооруженное восстание. Несолидно? Зато богато

последствиями.

Символично: женщины оказались последними защитницами

дворца, бывшего «оплота самодержавия» — в неестественной,

не женской, страшной роли, заведомо обреченной на провал.

«Беда, коль пироги начнет печи сапожник…»

И впрямь, беда.

Ленин и Крупская были счастливы.

Они ждали и дождались.

Он наконец-то смог отомстить проклятым Романовым за казнь

брата. Расходясь по земле кругами, эта месть захватывала все

большие и большие просторы и была уже неподвластна Ленину.

Как всегда водилось в человечестве, так и в революции, и в

послереволюционные годы: стенка шла на стенку — кто кого, —

и побеждал сильнейший. Примеров тому множество. Возьмем

лишь несколько.

Из старых советских школьных учебников знали мы, как

зверствовали белые, убивая красных, как «в паровозных топках

сжигали нас японцы, живьем по голову в землю закапывали нас

банды Мамонтова». И это была правда — сегодня ее забыли,

считая предвзятостью. Но вот непредвзятое мнение очевидца

антибольшевика Д.Варецкого:

Пластининой-Майзель-Кедровой, которая «расстреляла

собственноручно 87 офицеров, 33 обывателя, потопила баржу с

500 беженцами и солдатами армии Миллера».

Еще одесская героиня пятидесяти двух выстрелов: «Главным

палачом была женщина-латышка со звероподобным лицом;

заключенные звали ее „мопсом“. Носила эта женщина-садистка

короткие брюки и за поясом обязательно два нагана…»

Может быть, это единичные случаи?

В Рыбинске было свое чудовище в облике женщины — некая

Зина.

Были такие же в Екатеринославле, Севастополе.

В Ессентуках в 1918 году наводил ужас на жителей «женский

карательный отряд каторжанки Маруси».

В Киеве в январе 1922 года была арестована следовательница

чекистка, венгерка Ремовер. Она обвинялась в самовольном

расстреле восьмидесяти арестованных, преимущественно

молодых людей.

Ремовер была признана душевнобольной на почве половой

психопатии. Следствие установило, что «Ремовер лично

расстреливала не только подозреваемых, но и свидетелей,

вызванных в ЧК и имевших несчастье возбудить ее больную

чувственность».

Интересно, много ли таких, как Ремовер, было арестовано?

Чем эти ужасы лучше кошмаров тридцать седьмого?

«Комиссарша Нестеренко заставляла красноармейцев

насиловать в своем присутствии беззащитных женщин, девушек,

подчас малолетних…»

Что это все такое, если не деградация женской природы, которая

в жестоких страстях мужского мира теряет собственное лицо?

О, если бы Надежда Константиновна, мудрая Крупская, вовремя

поняла, что мир не делится на классы, на партии и группировки,

на врагов и единомышленников, а делится он лишь на мужчин и

женщин, и, поняв это, с первых же дней революции или немного

раньше, с чисто женской хитростью, которой ей хватало, сумела

посадить всех врагов за дружеский стол переговоров? С этого

началось бы возрождение человечества. Если бы она также

исподволь внушала своему кумиру не «беспощадно истреблять»,

а «миролюбиво отпускать», то…

То с другой стороны истребили бы?

дамы». Большевички, горячие сподвижницы Александры

Коллонтай, загнали их в угол социальными проблемами: «нет

общих интересов у хозяйки и служанки. Одна — угнетательница,

другая — угнетенная».

Правы были те и другие. Не правы те и другие. Если бы они

сначала разобрались со своей общностью, осознали ее,

прочувствовали, а потом перешли бы к разногласиям

социального порядка, стоя на общеженской платформе, то…

Возможно, не было бы через девять лет такой

братоубийственной бойни.

Но могли ли они — представительницы разных, враждующих

мужских партийных структур, пронизанные духом межпартийной,

да и внутрипартийной борьбы, счастливые от того, что наконец

то допущены в святая святых мужского мира? Не могли.

На съезде победили соратницы Коллонтай, а «кадетские дамы»

с Октябрьской победой большевиков отошли в тень истории.

Сегодня есть смысл вспомнить о них.

Софья Владимировна Панина. Одна из самых богатых невест

России, дочь графа и миллионерши Мальцевой.

Свадьба Паниной и блестящего офицера Половцева, где

посаженым отцом был император Александр III, почти до самого

скорого развода занимала петербургских сплетников. Разойдясь

с Половцевым, графиня вернула себе отцовскую фамилию —

факт довольно редкий по тем временам: на это требовалось

высочайшее разрешение.

Панина смолоду увлекалась либеральными идеями и

благотворительностью.

Она дала средства на постройку Народного дома в Петрограде,

где устраивались концерты и разыгрывались пьесы для рабочих.

Во время войны она, не зная усталости, помогала солдатским

семьям.

В пору материального кризиса Художественного театра Софья

Владимировна вошла в состав его пайщиков.

Выхаживала Льва Толстого на своей даче в Гаспре после его

тяжелой болезни.

В 1917 году Софью Владимировну избрали в ЦК кадетской

партии, а после октябрьских событий она попала в тюрьму за

отказ передать советской власти денежные средства

Министерства просвещения, где была на должности товарища

острые словесные баталии.

Прелестная Ариадна дважды выходила замуж. Второй ее брак в

1906 году был удачным: Гарольд Вильямс, корреспондент

английских газет в Петербурге, надолго застрял в России,

полюбив страну и Ариадну. После Октября был аккредитован

корреспондентом при Добровольческой армии Деникина. Его

материалы всегда освещали события в России с кадетских

позиций — Ариадна верховодила не только в партии, но и в

семье.

«Кадетские дамы» славились демократизмом. Так, Анна

Сергеевна, жена и неизменная соратница главы партии и члена

Временного правительства Павла Николаевича Милюкова, не

захотела после Февральской революции жить в

предоставляемой ее мужу роскошной квартире, и он отказался

от этой привилегии. Спустя полтора месяца после Февральской

революции, в день Пасхи, Милюковы устроили прием в

министерском здании на набережной Мойки с приглашением

дипломатического корпуса. Это была складчина. Жены кадетов

пришли со своими приготовлениями. Анна Сергеевна суетилась

сама, раскладывая угощения, а оказавшиеся не к месту

приглашенные поработать царские лакеи молча взирали на эту

«студенческую вечеринку».

Ариадна Тыркова, однако, не одобрила таких манер:

— Новые министры изучили все конституции, но они не

понимают, что такое власть, ее престиж и авторитет.

Тырковой не пришлось бывать на приемах, устраиваемых

позднее победившими большевиками: их царский размах в

голодные годы наглядно демонстрировал престиж и авторитет

новой власти. Приемы понравились бы ей, не будь они

большевистскими..

Фигура этой женщины любопытно возникает в воспоминаниях ее

сына от первого брака, Аркадия Бормана:

«Большой зал Соляного Городка в центре Петербурга весь

наполнен слушателями, в основном молодежью. Мама в черном

платье на председательском месте острым взглядом

осматривает аудиторию. В конце зала сидит полицмейстер

Шебеко, он в любой момент может закрыть собрание. Сама по

себе тема не может вызывать конфликта с властями, но мама

видит среди записавшихся ораторов имя Коллонтай — ее

Те сумели, а эти нет, ибо эти служили не друг другу, не своим

отношениям, а своим партиям.

В книге «На пути к свободе» Ариадна Тыркова рассказывает о

встрече в Женеве в 1913 году с четой Ульяновых: «Я раньше

Ленина не встречала и не читала. Меня он интересовал прежде

всего как Надин муж. После ужина Надя попросила мужа

проводить меня до трамвая… Дорогой он стал дразнить меня

моим либерализмом, моей буржуазностью. Я в долгу не

осталась, нападала на марксистов за их непонимание

человеческой природы, за их аракчеевское желание загнать всех

в казарму. Ленин был зубастый спорщик и не давал мне спуску,

тем более что мои слова его задевали, злили…

- Вот погодите, таких, как вы, мы будем на фонарях вешать.

Я засмеялась. Тогда это звучало как нелепая шутка.

- Ну я вам в руки не дамся.

- Это мы посмотрим!«

Ариадна Тыркова не далась им в руки — была прикрыта

английским паспортом. А сколько кадетских женщин поневоле

дались и погибли?

Она осталась в истории своими воспоминаниями о Крупской.

Женщины разных революционных движений, отличных от

кадетского и большевистского, — эсерки (социалистки

революционерки), меньшевички, следуя за мужчинами, также

становились в конфронтацию к женщинам иных политических

ориентаций и, каждая по-своему, упорно боролись.

Фигура Марии Спиридоновой характерна для представительниц

третьей стороны. Дочь хозяина паркетной фабрики в Тамбове,

она с детства показала недюжинные способности: пяти лет уже

читала и писала, в гимназии была первой ученицей, пока ее не

исключили из восьмого класса за «политическую

неблагонадежность». Волчий билет помешал поступить на

Высшие женские курсы, и Мария отдала дарования делу

революционного террора.

14 января 1906 года, в самый разгар эсеровских

террористических актов, на железнодорожной платформе города

Борисоглебска Мария Спиридонова стреляла в губернского

советника Луженовского, известного своей жестокостью в

усмирении крестьянских волнений.

Газеты печатали рассказ Марии о покушении:

Ахматову другой Жданов будет истязать иным, изысканным

способом: через прессу, систему слежек и угроз. Какие пытки

страшнее — нельзя соизмерить, все они — пытки.

«Один глаз ничего не видел (на всю жизнь глаз остался

больным. — Л.В.), и правая часть лица была страшно разбита,

— продолжает Спиридонова, — они нажимали на нее и лукаво

спрашивали: «Больно, дорогая? Ну скажи, кто твои товарищи?»

Я часто бредила и, забываясь в бреду, мучительно боялась

сказать что-либо…

Выдергивали по одному волосу из головы и спрашивали, где

другие революционеры. Тушили горящую папиросу о тело и

говорили: «Кричи же, сволочь!» В целях заставить кричать

давили ступни «изящных» — так они называли — ног сапогами,

как в тисках, и гремели: «Кричи! (Ругань.) Ты закричишь, мы

насладимся твоими мучениями, мы на ночь отдадим тебя

казакам».

— Нет, — говорил Аврамов, — сначала мы, а потом казаки…

И грубое объятие сопровождалось приказом: «Кричи!» Я ни разу

не крикнула, я все бредила…

Повезли в экстренном поезде в Тамбов… Поезд идет тихо.

Холодно, темно. Чувствуется дыхание смерти. Даже казакам

жутко… Гиканье, свист. Страсти разгораются, сверкают глаза и

зубы…«

Что напоминает эта, с позволения сказать, картинка? Состояние

защитниц Зимнего дворца после Октябрьского переворота: они

тоже едут в поездах с солдатами и казаками и боятся быть

изнасилованными.

Спиридонова — ненавистница старого режима, девушки из

женского батальона — защитницы его. И она, и они заняты

глубоко не женским делом, но, увы, лишь в экстремальной

ситуации выясняется, что суть их одна, женская, и проблемы у

них изначально общие.

Все женщины, прошедшие пытки в тюрьмах и лагерях, более

всего мучаются страхом быть изнасилованными. Мария

Спиридонова почти спокойно перечисляет пыточные ужасы, но с

огромным нервным напряжением говорит о мужских притязаниях

своих мучителей:

«Офицер ушел со мной во второй класс вагона. Он пьян и

ласков, руки обнимают, расстегивают, пьяные губы гадко шепчут:

взглядов, как бы они ни помогали тому или иному мужскому

делу, в этих делах они не женщины, а товарищи или враги.

Но они женщины…

Вот и встает вопрос: если бы женщины всех партий сумели

договориться между собой и убедить борющиеся стороны?

В чем?

Не бороться, а тоже договориться.

Мне вспоминается Евгений Семенович Молло, эмигрант,

специалист по русской милитарии, человек, в ранней юности

побывавший и в Белой, и в Красной армиях. Он говорил: «Я

думаю, если бы борющиеся партии в 1917 году все вместе сели

за один общий стол переговоров, как бы они все вместе

преуспели! Ведь у них было одно стремление: сделать Россию

богатой, счастливой, процветающей. Одно стремление,

понимаете?! Но властные партийные амбиции и уверенность, что

только их взгляды верны и неопровержимы, вот что погубило

великую возможность».

Если бы! История необратима. Опыт ее ничему не учит и никого

не просвещает, пока приманка власти, как живец, влечет к себе

«золотых рыбок разных идеологий», выпускающих в толпы

мутные хвосты сказок о всенародном счастье и светлом

будущем.

Мария Спиридонова, Ариадна Тыркова, Софья Панина, Анна

Милюкова, Надежда Крупская, Александра Коллонтай, Вера

Фигнер, Вера Засулич — не договорились. Даже не попытались.

А если бы?

Тогда и кремлевские жены были бы несколько иными…

Бездетная мать и вдова фараона

Внутри Кремлевской стены с первых же дней советской власти,

сначала незаметно, но все более разрастаясь, пошла своя

борьба за ВЛАСТЬ. Внутренняя. Жестокая. И в ней Крупская

заняла не последнее место.

Она сразу сумела показать себя не просто женским

приложением к Ленину, взяв в руки дело народного образования.

По инициативе Надежды Константиновны во всех школах страны

был отменен Закон Божий.

Вспоминая ли свою религиозную мать или в силу некоторого

смущения жестокой мерой, Крупская посчитала необходимым в

письменной форме объяснить человечеству свое негативное

детьми. Я учусь в Рыбинске и решаюсь написать Крупской.

Ответ получаю дней через восемь-десять. А на следующий день

меня вызывают в Рыбинский райздравотдел. Выделяют на весь

летний сезон бесплатную путевку в санаторий для сестры. Маме

выдают денежное пособие на детей..

Сестра жива, слава богу, и сейчас. А я виню себя, что не

поблагодарила Надежду Константиновну.

Нина Курицына».

А сколько таких писем получала эта бездетная мать! Скольким

помогла! Ни один человек, из тех, кто встречался с нею, не мог

сказать ничего дурного. Переключив свое внимание и энергию с

революции на общесоюзных детей, она делала для них все

возможное и невозможное, строила свою общенародную семью,

топя в ее проблемах тоску несбывшегося материнства.

Крупская совершенно искренне думала: «…библиотекарей и

учителей надо подбирать с большой осмотрительностью, ибо

главное в библиотекаре и в учителе не талант, не душевные

качества, а классовый подход к человеку или книге».

Она всерьез признавалась: «Кто-то в своих воспоминаниях

писал, что Владимир Ильич любил Фета. Это неверно. Фет —

махровый крепостник, у которого не за что зацепиться даже».

Прочитаешь такое и невольно задумаешься, а если бы в руках

Надежды Константиновны волею судьбы сосредоточилась самая

большая ВЛАСТЬ, она во многом успешнее Сталина, ибо была

более образованна, сумела бы поставить дело культурной

инквизиции.

Большая ВЛАСТЬ и Крупская — странная мысль. А нельзя ли

ею, как ключом, открыть некую потайную дверь?..

Эйфория счастья и успеха прошла быстро. Жестокие будни

съели радость.

Гражданская война.

Голод по всей России.

Борьба с контрреволюцией.

Болезни Надежды Константиновны.

Выстрел Фанни Каплан в Ленина.

Сейчас много версий: Фанни — подруга Сарры, сестры

Свердлова, работавшей в секретариате Кремля, точно знала

время приезда Ленина на завод Михельсона, пришла и

выстрелила; но Фанни была полуслепа и стрелять не умела.

головой, которая поворачивалась, как того нужно было шее. Но

она была той самой шеей, которая отлично знала, куда хочет

повернуться голова. Сознание, что она отдает ему всю себя —

со всеми своими достоинствами и недостатками, с

многочисленными талантами, с холодным умением видеть мир и

людей насквозь, с циничностью оценок, прикрываемой

филистерскими разговорами о деле рабочего класса, которому

она, хоть никто не просил ее об этом, отнюдь не филистерски, а

искренне и преданно думала, что служила, — это сознание было

главной осью ее жизни.

Со своей стороны, он привык к ней и любил ее, как умеют

мужчины любить свое «альтер-эго». Более двадцати лет

супружества — не шутка. Многолетняя семейная жизнь вообще к

сильным страстям не располагает, но сильная, почти кровная

привязанность тут несомненна.

Елизавета Драбкина вспоминает рассказ своего друга, курсанта

кремлевских курсов Вани Треицкого, как однажды, когда он

поздно вечером дежурил на посту у квартиры Ленина в Кремле,

Владимир Ильич попросил его, если услышит внизу на лестнице

шаги Надежды Константиновны, задержавшейся на каком-то

заседании, постучать в дверь и позвать его.

«Ваня вслушивался в ночную тишину. Все было тихо. Но вдруг

отворилась дверь квартиры, и быстро вошел Владимир Ильич.

— Никого нет, — сказал Ваня.

Владимир Ильич сделал ему знак.

— Идет, — прошептал он заговорщически и сбежал вниз по

лестнице, чтобы встретить Надежду Константиновну: она шла,

ступая совсем тихо, но он все же услыхал«.

И вот Ленин сражен приступом болезни в самый разгар

очередной внутрипартийной баталии. Крупская по долгу и праву

жены сразу же занимает оборону у постели больного. Над

больным склоняются лучшие врачи и выносят вердикт: полный

покой.

Невежественный в медицине, но именно поэтому глубоко ее

уважающий Центральный Комитет ВКП(б) поручает своему

генсеку товарищу Сталину ответственность за соблюдение

режима, установленного врачами.

А если точнее, сам Сталин берет на себя такую ответственность.

С согласия ЦК. Берет не зря. Ему уже потихоньку принесла

смеха. Нервы ее на пределе. Однако она отбивается от

сталинских угроз со свойственным ей хладнокровием. Пишет в

Контрольную комиссию, предлагая созданной ею машине

разобраться в чисто человеческой коллизии: «Я в партии не один

день. За все тридцать лет я не слышала ни от одного товарища

ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не

менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум

самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с

Ильичом, я знаю лучше всякого врача, так как знаю, что его

волнует, и, во всяком случае, лучше Сталина».

Разумеется, жена за двадцать с лишним лет совместной жизни

знает мужа лучше всех.

Но если партии нужно, с помощью партийных механизмов она

легко докажет, что не жена, не врач, а она, партия, знает, как

вести себя с больным.

Партия — превыше всего!

Ссора Крупской со Сталиным произошла через несколько дней

после начала болезни Ленина, в декабре 1922 года. Ленин узнал

о ссоре лишь 5 марта 1923 года, но продиктовал секретарше

письмо Сталину:

«Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее.

Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не

менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и

Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня

сделано, а нечего говорить, что сделанное против жены я считаю

сделанным и против меня. Поэтому прошу вас взвесить,

согласны ли вы взять сказанное назад и извиниться или

предпочитаете порвать между нами отношения».

После диктовки Ленин был очень взволнован. Это заметили и

секретарши, и доктор Кожевников.

На следующее утро он попросил секретаршу перечитать письмо,

передать лично в руки Сталину и получить ответ. Вскоре после

ее ухода его состояние резко ухудшилось. Поднялась

температура. Нарушилась речь. На левую сторону тела

распространился паралич. Больше Ленин не вернулся к активной

жизни.

Есть легенда — ее придерживался Троцкий — что Сталин

отравлял Ленина медленно действующим ядом. Рассказывали,

что Сталин сам сообщал ЦК, будто Ленин в тяжкие минуты

Александровне, — самым близким людям.

Она описывала последние дни своего мужа и похороны в

Москве. В письме Горькому есть такие строки: «… похоронили

мы вчера Владимира Ильича. Он был до самой смерти таким,

каким и раньше, — человеком громадной воли, владевшим

собой, смеявшимся и шутившим еще накануне смерти, нежно

заботившимся о других. Около газеты, которую мы читали

каждый день, у нас шла беседа. Раз он очень взволновался,

когда прочитал в газете о том, что Вы больны. Все спрашивал

взволнованно: „Что? Что?“»

Крупская пишет Горькому так, словно и не лежал Ленин в

параличе, словно он был активен, деятелен, ходяч.

А как же общеизвестная легенда о впавшем в детство Ленине?

Вот несколько впечатляющих строк из воспоминаний художника

Юрия Анненкова, рисовавшего Ленина:

«В декабре 1923 года Лев Борисович Каменев… предложил мне

поехать в местечко Горки, куда ввиду болезни укрылся Ленин со

своей женой. Я вижу, как сейчас, уютнейший барский, а не

рабоче-крестьянский, желтоватый особнячок. Каменев хотел,

чтобы я сделал последний набросок с Ленина. Нас встретила

Крупская. Она сказала, что о портрете и думать нельзя.

Действительно, полулежавший в шезлонге, укутанный одеялом и

смотревший мимо нас с беспомощной искривленной