Глава 1. КАК ВЗРЫВАЛИ МЕНЯ

DIE ANOTHER DAY

Я была против публикации этой книги. Потому что в тот момент,

когда я сдавала ее в типографию, произошел Беслан. И я

сказала своему издателю, что любое слово, произнесенное

сейчас не об этом кошмаре, будет звучать фальшиво. Потом

стало известно, что Анну Политковскую из «Новой газеты»,

которая везла в Беслан посреднические предложения от

Масхадова, дававшие шанс спасти жизнь заложникам, отравили

в самолете. А журналиста Андрея Бабицкого, также пытавшегося

выступить с миротворческой миссией, устранили, сначала

задержав под предлогом обнаружения у него взрывчатки, затем

спровоцировав драку, избив, а потом арестовав. Потом у моей

подруги Маши Слоним, которая помчалась сдавать кровь для

еще живых детей из Беслана, отказались ее принять – «потому

что у нее нет московской прописки» (Маша – британская

подданная). А потом, проходя мимо Палашевского рынка, я

увидела, что всех торговцев увезла милиция. У всех у них были в

полном порядке и документы, и регистрация. Но у них оказалось

кое-что лишнее – «лицо кавказской национальности». А когда

через пару минут мне сказали, что лишь одному продавцу

удалось спастись от «зачистки» – потому что он отсиделся в

холодильнике, мне уже показалось что я смотрю дурной ремейк

фильма про подполье в нацистской Германии. А вскоре и

думские стахановцы выступили в духе «Россия – для русских,

Москва – для москвичей», пообещав закрыть въезд в Москву для

россиян из других регионов, ввести жесткую сегрегацию по

прописке и, по сути, отменить в стране право на свободное

передвижение. А потом в моем родном городе милиционеры

избили героя России Магомеда Толбоева – не по паспорту, а по

морде. Может, кто-нибудь мне объяснит, чем вот такое вот

государство, которое уже несколько лет подряд проводит

геноцид в Чечне, а потом вдруг устами своего президента

заявляет, что теракт в Беслане «не имеет ничего общего с

событиями в Чечне», отличается от фашистского?

– Сейчас-сейчас! Умоляю, пусть подождет! Сейчас выхожу, через

минуту спущусь, – протараторила я в трубку, акробатически

прижатую к уху плечом и подбородком, потому что одной рукой

судорожно застегивала сапог, а другой варварски пыталась

запихнуть в и без того раздутую сумку свою книгу, которую я,

разумеется, цинично решила использовать в качестве подарка

учительнице как законченная разгильдяйка, не успев вовремя

купить настоящий «юбилейный» подарок. Уже выбегая из

квартиры, я затормозила перед зеркалом: нет, невозможно ехать

с такой копной волос… Фирменный стиль Трегубовой: только что

с постели. Я вернулась, подбежала к раковине, намочила руки

водой и напоследок попыталась хоть немножко пригладить

волосы. И еще на несколько секунд задержалась перед

зеркалом. Именно эти секунды спасли мне жизнь. Потому что как

раз в этот момент под моей дверью раздался взрыв. Скорее, я

даже не услышала взрыв, а увидела его. Потому что мое

непричесанное изображение в зеркале вдруг слегка подпрыгнуло

вверх, а потом опустилось на место. Квартиру тряхануло, как при

землетрясении. В первую минуту я подумала, что это взрыв

бытового газа. Когда я была маленькой, то слышала, как из-за

утечки газа взорвалось жилое здание в начале улицы Бирюзова

на Октябрьском поле, неподалеку от моего родительского дома.

А потом мы с Машей Щербаковой бегали смотреть, что от него

осталось. Ничего хорошего эта картина не сулила. Больше всего

я испугалась за двух моих кошек: если начался пожар, как я их

вынесу? Под мышками? Попробовал бы кто-нибудь взять этих

зверей под мышки… я с опаской подошла к входной двери и

посмотрела в глазок. И ничего не увидела. Коридор был в дыму,

а мой дверной глазок оказался весь заплеван какими-то мелкими

белесыми ошметками. Мои кошки, в условиях мирной жизни

рычащие как два воинственных трехцветных скина, если кто-то

чужой подходит к двери, тут притихли, как зайчики, и стояли

возле меня с огромными, округлившимися от ужаса глазами. Я

почувствовала, что и меня слегка мутит от силы взрывной

волны. Только спустя несколько мгновений я осознала, что звук

взрыва был оглушительным. Все еще думая, что речь идет об

утечке газа, и, соответственно, решив, что нужно как можно

скорее эвакуироваться, пока не взорвалось все здание, я

приоткрыла входную дверь и попыталась выйти на разведку. Но

«Сейчас, сейчас», но на этом телефонный разговор вдруг тоже

почему-то оборвался. Свидетельницей этого странного

телефонного разговора стала Маша – мы ехали к ней на дачу. У

Маши тоже возникло какое-то нехорошее предчувствие:

– Ленка, запиши на всякий случай номер телефона, с которого

он звонил. У тебя он определился на мобиле?

Как у двух настоящих маститых журналисток, у нас, конечно же,

не оказалось с собой ни записной книжки, ни чистого листочка, и

я оторвала маленький клочок бумажки от Машкиного расписания

лекций, которые она в тот момент читала для региональных

журналистов в школе «Интерньюз» в ДомЖуре. Номер

звонившего, который у меня высветился на мобиле, выглядел

странно: он начинался на 824… Ни я, ни Маша не знали района

Москвы, где телефоны начинались бы с таких цифр. На сотовый

телефон он тоже не был похож – ни одна известная нам

московская мобильная компания не имеет таких номеров.

Прошло часа два. Мы уже сидели у Маши и мирно ужинали.

День заканчивался, но никакая «служба доставки» мне так

больше и не перезвонила. Мне стало слегка не по себе. Чтобы

как-то разрядить обстановку, я пошутила:

– Одно успокаивает, Машка: раз они выведывают у меня мой

адрес, значит, в этом городе еще остался хотя бы кто-то, кто

хочет сделать мне гадость, но у кого нет моего адреса… Но

спустя пять дней оказалось, что, если кому-то очень хочется

сделать тебе гадость, твой адрес все равно найдут.

* * *

Забыла рассказать милую деталь: не поверите – в доме, где я,

живу, на первом этаже находится отделение милиции. А моя

квартира на втором этаже. Поэтому человек, чей призрак я через

полминуты после взрыва увидела в глазок бегающим под моей

дверью, оказался милиционером. Маша продиктовала мне

телефон Московской службы спасения и попросила срочно

сообщить им о взрыве. Я так и сделала. А спустя еще несколько

минут под моей дверью был уже целый консилиум. Кто-то громко

обсуждал силу взрыва и направление взрывной волны:

– Вот видишь, взрывная волна шла вот так…

мне звонят журналисты, спрашивают, что мне им говорить?

– Ничего не говорить, – приструнили меня блюстители порядка. –

Закройте дверь.

Я успела заметить, что на полу валяется искореженный плафон

от лампы, который сорвался с потолка (а потолки у нас в

коридоре очень высокие, метров пять, наверное, дом

старинный), исходя из чего я поняла, что, раз дошло до потолка,

взрыв был действительно неслабый. Но когда я напоследок,

выполняя распоряжение милиционеров и закрывая дверь, все

таки высунула голову и взглянула на дверь соседки напротив

(примерно в полутора метрах от меня), то обомлела: перекрытие

над дверью вышибло начисто, и там зияла огромная дыра. Тут

до меня дошло, что моя дверь уцелела просто потому, что у

меня дверь железная, а у соседки – деревянная. Я вернулась в

квартиру и пересказала ждавшим на трубке корреспондентам

«Эха Москвы» все, что увидела. Ужас заключался в том, что

«Эхо Москвы», опасаясь, что моей жизни все еще угрожает

опасность, оказывается, сразу выводило всю информацию в

прямой эфир. То есть для них-то это как раз был не ужас, а

наоборот – показатель высокого профессионализма. Но моей

маме это чуть не стоило инфаркта. Я не успела набрать мамин

телефон раньше, чем она услышала о взрыве по радио. Я не

успела сказать ей, родной, что жива и невредима, и успокоить

раньше, чем она, схватив валидол, в чем была бросилась из

дома в метро (чтобы не стоять в пробке в такси) и поехала ко

мне. А в метро ее мобильный не принимал. В общем, нетрудно

себе представить и трудно описать, что она пережила за те 25

минут, пока добиралась до меня. Вернее, до моего подъезда.

Потому что внутрь ее не пустила милиция. Все входы и выходы

были уже перекрыты, никого не впускали и никого не выпускали.

Как потом рассказывал мне папа (которому я тоже не успела

дозвониться и который в то же самое время, только из другого

места, услышав по радио о взрыве, сорвался с работы и ехал в

метро ко мне), «когда я подошел к подъезду, твоя мать-героиня

уже готовилась брать штурмом подъезд, если бы я ее не

остановил и не успокоил, милиционерам, которые ее не пускали,

было бы несдобровать…» По папиным рассказам, моя мама

(скромный педагог) шла на таран и кричала, что если ее не

пропустят к дочери, то «она сейчас всех уволит!»

изъяли из эфира телеканала НТВ репортаж Парфенова о моей

книге. Короче, у меня были некоторые причины относиться к

RTVi с небеспристрастностью, а вернее с симпатией. Просто

потому, что, по сути, это последний неподцензурный

русскоязычный телеканал, который, правда, видно на территории

России только со специальными декодерами: он вещает в

основном только на русскую диаспору в Израиле и США.

– Мы же ваши друзья, Лена! Мы искренне волнуемся за вас! – с

подкупающей человечинкой в голосе увещевал меня Володя

Кара-Мурза. – Не подведите нас, пожалуйста! Я объяснила ему,

так же как и сотням корреспондентов, звонившим до него, что и

сама ничего не знаю о взрыве и что меня не выпускают из

квартиры.

Но Кара– Мурза не сдавался. Через минуту он перезвонил снова

и сообщил:

– Я тут переговорил с постовым милиционером, и он сказал, что

вас выпустят на улицу, если вы скажете, что к вам приехали

родители.

– Володя, к сожалению, ко мне действительно приехали

родители, но они мерзнут на улице, и меня к ним не пускают. Я

несколько раз пробовала выйти к ним.

– Ну, попробуйте еще, очень прошу вас! Душещипательности в

коктейле Кара-Мурзы было не меньше, чем наглости. И после

двадцатой атаки я сломалась.

– Ну, хорошо, Володя, подойдите сейчас к выходу из подъезда, я

попробую еще раз прорвать блокаду. Собственно, блокаду

прорвала не я. И даже не настырный корреспондент RTVi. А моя

кошка. Сейчас все объясню по шагам. Я открываю дверь.

Высовываю голову. И – о счастье! – вижу, что перед моей

дверью никого нет. Делаю один шаг из двери, смотрю направо

(моя дверь находится ровно посередине длинного коридора,

который примерно через 15 метров и слева и справа

заворачивает за угол) и вижу, как из-за правого угла

высовываются люди в милицейской форме, машут на меня

руками и кричат: «Сюда нельзя, не выходите, здесь опасно!» Я

быстро осматриваюсь кругом, вижу только загаженный коридор с

обломками и осколками и не нахожу, что здесь такого могло быть

опасного. Но понимаю, что направо ходить нельзя, потому что

там меня все равно остановят милиционеры.

В абсолютном шоке, еще не веря до конца, что весь этот кошмар

происходит наяву и со мной, не обращая больше внимания ни на

какие окрики милиционеров, которые уже опять направлялись ко

мне, я запустила кошку в квартиру, заперла за ней дверь и

бросилась по тому спасительному пути, который мне только что

указала Люся: ко второму подъезду, спуск к которому, как я

надеялась, не оккупирован служителями правопорядка.

Беспрепятственно миновав группу спасателей и спустившись на

первый этаж, я, однако, обнаружила, что и этот подъезд наглухо

заперт и там дежурят три сотрудника милиции. Сначала, для

того чтобы вырваться из плена, я попробовала поговорить сними

по-человечески: – Там снаружи мерзнут мои родители.

– Ваши родители – у другого подъезда. Там все стоят.

– Да, но через тот подъезд вообще никого не впускают и не

выпускают!

– Ничем не можем помочь. У другого подъезда стоит начальство.

Идите обратно и просите у них разрешения. И тут я поняла, что

только несусветная настырность репортера Кара-Мурзы может

вызволить меня из плена. Я вновь набрала с мобильного его

номер:

– Вы можете прямо сейчас подойти ко второму подъезду? Меня

не выпускают. Лицо телевизионного папарацци возникло с другой

стороны стекла подъездной двери буквально через секунду. Еще

через секунду там же замаячил его оператор с телекамерой.

Милиционеры запротестовали:

– Нам не велено журналистов пускать!

И тут я, вконец измученная и издерганная всем происходящим,

решилась на профессиональный шантаж:

– То есть вы хотите, чтобы они снимали меня прямо через эту

решетку? (У нас в двери подъезда вставлена декоративная

решетка. – Е.Т.) Вы хотите, чтобы они дали в эфир, как вы меня

не выпускаете из моего собственного дома? Хорошо, – жестко

произнесла я и принялась вновь набирать номер Кара-Мурзы.

Милиционеры еще раз оценивающе посмотрели на меня, потом

на Кара-Мурзу с его камерой, потом на решетку, которая нас с

ним разделяла – и, видимо, быстро прикинув в воображении

невыгодность появления этого «тюремного» антуража в вечерних

теленовостях, с неохотой, но отперли дверь. Я выскочила на

улицу, как пробка из бутылки, и, разумеется, тут же неблагодарно

– Вы знаете, недавно в нескольких интервью, когда меня

спрашивали, не боюсь ли я за свою жизнь после выхода

критической книги о Путине, я сказала, что на сто процентов

уверена, что до президентских выборов никто меня и пальцем не

тронет. И что только после его победы на президентских выборах

мне придется всерьез заняться обеспечением собственной

безопасности и безопасности моей семьи. К сожалению, я

оказалась плохим прогнозистом.

Все остальные вопросы я посоветовала коллегам адресовать не

мне, а человеку, который был в день взрыва зарегистрирован

кандидатом в президенты. Например, как он относится к тому,

что у него под носом, в полутора километрах от Кремля, в самом

центре Москвы, на Пушкинской площади, в доме, где находится

отделение милиции, кто-то среди бела дня только что

спокойненько взорвал бомбу? Мне рассказывали потом, что

кадры, отснятые там, у моего подъезда, показывали в тот день

все крупнейшие мировые телекомпании. И даже пара российских

телеканалов отважились дать в эфир информацию о покушении

в новостях, несмотря на существовавший к тому времени уже

больше двух месяцев строжайший цензурный запрет из Кремля

на упоминание на телевидении моего имени и моей книги.

Правда, говорят, что российские телевизионщики

предусмотрительно дали в эфир только картинку, без звука. Но и

это в их подцензурном положении было, считай, актом

гражданского мужества. Друзья потом показывали мне в

интернете фотографии, сделанные с телевизионных кадров,

отснятых в тот момент: мягко скажем, бывали в жизни дни, когда

я выглядела получше… Но в тот день, как нетрудно догадаться,

мне было уже не до того, чтобы любоваться, какой телеканал и

как поиздевался над моей страшной, бледной, перевернутой

физиономией с вытаращенными и округлившимися, как у моих

перепуганных кошек, глазами.

Открою большой секрет: на самом деле в тот момент я совсем

не была напугана. Скорее, я была крайне изумлена. И

испытывала ужас при мысли о том, что делать дальше. С

родителями. С жизнью. Со страной. Мне казалось, что все это

происходит не со мной. Что так НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Не знаю уж,

случайно или нет, но как раз в тот момент, когда я с боями

пробилась на улицу и стала отвечать на вопросы журналистов,

– А-а-а! Так это вы та девушка, которая называет себя

диггером?!? – возмутился Вадим.

– Мы даже хотели на вас сначала в суд подавать, потому что вы

в книжке присвоили себе наше имя! Но потом смотрим, вы вроде

совсем о другом написали и это у вас художественный образ…

Оказалось, что главный диггер, сам того не зная, приехал меня

спасать. Когда поступил сигнал о взрыве, Московская служба

спасения попросила его приехать «на случай, если придется

вскрывать взорванную квартиру». Как диггер диггеру, он подарил

мне свою уникальную диггерскую визитку собственного

изготовления со схемами секретных подземных коммуникаций

Кремля и Москвы. И расстались мы уже не соперниками за

бренд, а побратимами. Надо же было двум диггерам совершенно

случайно сойтись вместе в одной точке при таких

обстоятельствах!

* * *

А вот с родителями надо было срочно что-то делать. Их реакция

на взрыв была для меня абсолютно неожиданной. Я была готова

к тому, что мама будет рыдать. Но вот к тому, что мама будет

смеяться, я оказалась абсолютно не готова.

– Витя, тебе чего дать: валидольчику или анапрелинчику? –

смеясь неизвестно над чем, предлагала она папе лекарства.

Папа, тоже почему-то хохоча, отвечал, что свою дозу «колес»

сегодня уже съел. Через несколько минут до меня дошло, что

этот нервный, почти истерический смех – от резкого прилива

адреналина в кровь: сначала от дикого шока, когда, услышав о

взрыве, они какую-то долю секунды думали, что меня уже нет, а

потом от счастья, когда узнали, что я жива. Я поняла, что им

нужно срочно сменить обстановку, уйти из моего дома, и повела

отпаивать их чаем в ресторан «Шафран» – уютное место с

ливанской кухней (а если по-честному, то с самой что ни на есть

еврейской уличной едой, которую я категорически не ем,

приезжая в Тель-Авив и Иерусалим, но которой так приятно

потчевать друзей в холодной Москве из-за горячих, а в тот день

даже слишком горячих тематических израильских аллюзий) в

Спиридоньевском переулке в трех минутах от моего дома. В

«Шафране» мне обрадовались как родной: после выхода книги

– Ну, Елена Викторовна, зачем же вы говорите о покушении?

Никто ведь не погиб!

Я расхохоталась:

– А-а, я поняла, чем вы недовольны. Но, простите, если бы

покушение удалось, то рассказывать о нем было бы уже некому,

вы не находите? Между тем, я и так-то уже говорить почти не

могла: язык заплетался от усталости. Я попыталась привести

себя в чувство испытанным тинейджерским способом:

– Мне, пожалуйста, еще один большой, самый большой стакан

колы-лайт со льдом, и с лимоном. Много льда и лимона, –

слабым шепотом просила я официантку. Скоро умерла смертью

храбрых и батарейка телефона. И я оказалась уже в буквальном

смысле привязанной к своему любимому ресторану – вернее, к

стене справа от дивана, на котором я сидела, потому что там

нашлась розетка, в которую я и воткнула свою мобилу. Именно

оттуда в довольно странной, скривобоченной позе, сидя на

краешке дивана и пригнувшись направо (влекомая шнуром от

дозарядки), я вынуждена была выйти в прямой эфир «Эха

Москвы», радиостанции «Би-би-си» и дать интервью еще

нескольким десяткам русских и западных СМИ. Меня уже даже

не спрашивали предварительно, согласна ли я отвечать на

вопросы а просто звонили на мобильный и говорили:

– Добрый вечер, Елена, вы в эфире!

– Простите, но я уже была час назад у вас, в эфире «Би-би

си»…

– А это была другая программа…

Сил давать интервью больше не было. Я пыталась

отшучиваться.

– Елена, вы напуганы взрывом? Ваш издатель десять дней

назад заявил в интервью, что вы сели писать новую книгу. Вы не

откажетесь от этой идеи после покушения? О чем будет ваша

новая книга?

– Ну сами подумайте, о чем девушка может написать книгу после

покушения? – стараясь говорить как можно более серьезным

тоном, отвечала я очередному пытливому журналисту. – Конечно

же, только про любовь. Этот мой шутливый ответ кто-то

растиражировал, и в интернете потом появились несколько

заметок с «сенсационным» заголовком: «После покушения

Трегубова обещает писать книжки только про любовь». Только

беспокоится за меня. По одной простой причине: пока я ему не

позвоню, он ничего не узнает о взрыве. И даже не из-за цензуры

на российском телевидении. Даже если б телевизор взорвался

информацией о покушении, брат все равно бы этого не узнал: у

него нет телевизора. Мой старший, любимый и единственный

брат Григорий, является, наверное, единственным и уникальным

в мире городским схимником, который абсолютно сознательно,

из брезгливости к внешнему миру уничтожил у себя в комнате

телевизор как класс. Гриша, который в юности был моряком,

потом бизнесменом, потом уехал в монастырь и стал

послушником, потом уехал еще дальше и долгое время жил в

скиту один-одинешенек в горах Абхазии, а потом все-таки

вернулся в мир и сейчас живет у себя в московской квартире

почти как в келье, но с любимой девушкой и компьютером,

глубоко убежден, что телевидение вредит его внутреннему

Покою. Радио в принципе тоже. И как нетрудно догадаться, брат

ненавидит журналистов. Ну, за исключением разве что меня.

Поэтому я на сто процентов была уверена: весть о том, что у

младшей сестры проблемы, никто, кроме самой этой сестры, до

него не донесет. Именно поэтому, когда я уже довезла родителей

до их дома на такси (которое заказывать по телефону из

«Шафрана» я уже не решилась, подумав, что хватит и одного

взрыва в день, и просто поймала его на Тверской), я слегка

удивилась, когда на моем мобильнике высветился телефон

брата. У Гриши срывался голос от волнения:

– Сестра, Ленка, ты жива?!? Что с тобой?!? Брат, казалось, даже

услышав мой голос, еще долго до конца не мог в это поверить и

все время переспрашивал: «Ты точно в порядке?!?»

А все из– за радио. Правильно брат делал до этого, что не

слушал его. Потому что в тот день его хваленый «внутренний

покой» был нарушен напрочь. По какому-то роковому стечению

обстоятельств ему и его девушке Марине за ужином вдруг

почему-то взбрело в голову послушать музыку. Они включили

приемник на единственной российской радиостанции, которую

иногда слушали (типа потому, что там ничего про политику не

было, а наоборот, джаз), радио «On-Line». Лучше бы не

включали. Потому что первое, что они услышали на

«аполитичном» радио, были слова несчастного кандидата в

президенты Ивана Рыбкина:

довершить воспитательный эффект, мой рафинированный Гриша

тогда, перед Новым годом, спросил:

– Я вот думаю: сколько, интересно, вообще живут такие книги?

Год? Полгода?

– Знаешь, честно говоря, меня больше интересует, сколько живут

их авторы, – цинично призналась я.

Ну, в общем. Теперь меня накормили медом, «чтоб лучше

спалось, и почти насильно уложили в постель, „чтоб не сбежала“,

а брат стал тихонько играть мне на флейте вместо колыбельной

волшебные медитативные мелодии. Я засыпала, свернувшись

калачиком под теплым одеялом, слушая эту нежную музыку, так

сильно диссонировавшую со всем, что я пережила, и видела уже

сквозь пелену сна, в мягком, рассеянном свете диковинного

абажура, который Гриша сделал собственноручно из куска

холста и разноцветных лоскутков и колокольчиков,

фантастические тени от букетов засушенных полевых цветов,

развешанных по стенам, и чувствовала себя как в лесной

избушке доброго волшебника, которому все перипетии моей

жизни, политика, конфликты с Кремлем представлялись мифом,

иллюзией, майей. Мы находились в нескольких километрах от

Кремля, но я готова была поклясться, что хозяин этой

волшебной, нереальной кельи в центре мегаполиса на сто

процентов убежден в нереальности существования и Кремля, и

Путина, и вообще всех странных суетных существ из внешнего

мира. И лишь одному пришельцу они готовы были предоставить

убежище. Так закончился этот ужасный день. Я заснула. Как ни

дико это звучит, заснула счастливой. Я была жива. И благодарна

Богу за это. И вокруг меня были любящие меня люди. А через

два дня у мамы случился гипертонический криз, и две недели не

удавалось стабилизировать ее зашкаливавшее давление. Я

думаю, теперь вы понимаете, как мне хотелось дать в морду

коллегам-журналистам, которые после покушения при встрече не

без зависти спрашивали, довольна ли я таким удачным пиаром

своей книжки.

ДОПРОС

На следующее утро после взрыва я проснулась под резкие звуки

рассказывать журналистам о покушении, я заявила в интервью

одной из российских газет, что «ответ на вопрос о заказчиках

покушения стоит искать в том факте, что после покушения

милиция отказалась взять у меня официальные показания».

Видимо, газета эту фразу опубликовала, и теперь они поняли,

что если делу не дать официальный ход – то будет неприлично,

наивно подумала я. А через несколько минут мне позвонил

представитель всемирной организации «Репортеры без границ»:

– Елена, генеральный секретарь нашей организации Робер

Менар только что принял специальное заявление в связи с

покушением на вас. Письмо официально направлено

генеральному прокурору России с требованием провести

законное, добросовестное расследование взрыва.

И тут я поняла, что, пока спала, взрыв в моем подъезде

действительно успел взорвать журналистское сообщество во

всем мире. Нарушив обещание, данное накануне брату, не

выходить без него утром из квартиры, я выскочила из дома и

купила в ближайшем киоске несколько свежих российских газет:

в КАЖДОЙ из них было сообщение о покушении. И это несмотря

на негласную, но тотальную цензуру, введенную Кремлем перед

выборами. Стало ясно, что звонивший мне представитель

уголовного розыска не лукавил: руководство силовых структур

действительно оказалось припертым к стенке резонансом,

который вызвал взрыв. И теперь, перед выборами, в Кремле

будут вынуждены хотя бы сделать вид, что поручили силовикам

искать заказчиков и организаторов покушения. Я выбежала на

Кутузовский проспект, поймала такси и, едва сев в машину,

принялась рассматривать первую попавшуюся публикацию про

взрыв.

– Какой ужас… – не удержавшись, простонала я, увидев на

развороте газеты свою вчерашнюю физиономию с

вытаращенными глазами. И тут таксист с подозрением

посмотрел на меня:

– Девушка! То-то я думаю: где я вас раньше видел? Так я ж вас

вчера в теленовостях видел! Вас же взорвали! Так мы туда, что

ли, и едем, где взорвали? На Пушкинскую? К вашему дому?

Я рассмеялась:

– На Пушкинскую. Но не домой, а в уголовный розыск.

Извините…

проводил меня. Туалет у женщин-сыщиков оказался хорошо

отремонтированным – как принято говорить среди московских

риелторов, «под евроремонт». Это несколько диссонировало со

всем остальным зданием: длинные коридоры с обшарпанными

стенами, заставленные какой-то рухлядью, производили, мягко

скажем, гораздо менее роскошное впечатление, чем, скажем,

апартаменты главы ФСБ на Лубянке. «Это у нас ремонт», – как

будто извиняясь, сказал Романов и провел меня в свой кабинет

– тоже более чем скромную комнату со старой мебелью, которую

он делил еще с одним неизвестным мне сотрудником. Везде

царил до боли знакомый мне по визитам в другие чиновничьи

учреждения запах тлена бумаг, который десятилетиями не

выветривался изо всех бывших советских организаций.

Следователь сразу усадил меня рядом со своим столом и достал

официальный бланк с названием: «Объяснение».

– Елена Викторовна, скажите, перед взрывом вам кто-нибудь

угрожал?

– Ну, после того как вышла моя книжка «Байки Кремлевского

диггера», министр печати и информации Михаил Лесин передал

мне, что этой книгой я «выписала себе „волчий билет“. Но,

надеюсь, он имел в виду не то, что меня взорвут. А то, что меня

уволят и больше нигде в России на работу не возьмут.

Следователь крякнул и ничего в своем листочке не записал.

– Нет, я имел в виду, есть ли у вас основания полагать, что у вас

есть враги, недоброжелатели?

– Ну, мне рассказывали, что Путин был в ярости, когда прочитал

мою книгу… И еще несколько его приближенных в Кремле… Но

я их своими врагами не считаю. Считают ли они себя моими

врагами – это уж вы у них спросите.

Следователь опять хмыкнул себе под нос, и его бумажка для

записи показаний вновь осталась девственно чистой.

– Нет, я вас спрашиваю о другом: напрямую вам кто-нибудь

угрожал? Грозил расправой?

Я рассмеялась:

– Вы что, считаете, что обычно о покушении жертве заранее

сообщают через газету?

Разговор не клеился. Следователь для порядка, чтоб хоть что-то

записать в свою бумажку, спросил меня когда я родилась. А

потом неожиданно, обрадовавшись, вспомнил безобидный

он мне через минуту, указав взглядом на грязноватый потолок.

Тут в кабинет без стука вошел тот самый Анатолий Анатольевич,

с которым я познакомилась у двери своей квартиры сразу после

взрыва, и который, представившись мне сотрудником

московского городского управления внутренних дел, попросил

меня подарить ему мою книжку. И который после этого звонил

мне вечером и передавал возмущение какого-то неназываемого

„начальства“ по поводу того, что я давала интервью. Он бодро

подошел к столу Романова; поздоровался со мной и, стоя как бы

в непринужденной, неофициальной позе, начал убеждать меня,

что даже если бы я вышла из квартиры в ту секунду, когда

пообещала водителю, то взрыв бомбы меня бы не убил:

– Ну, ма-а-ксимум, вы потеряли бы зрение и слух!

Романов тоже встал, как бы подчеркивая, что эта часть беседы

не для протокола, и горячо присоединился к уговорам товарища:

– Да! Вы не пугайтесь! Вы только потеряли бы слух и зрение! Да

и то, скорее всего, временно! Потому что в большинстве случаев

после взрыва такого устройства зрение и слух потом

возвращаются… Мы прекрасно знаем этот тип взрывного

устройства!

Тут я чуть дар речи не потеряла.

– То есть… Как это… вы «прекрасно знаете»?

– Да! – радостно подтвердил Романов.

– Это светозвуковая граната, которую спецслужбы используют

для разгона мирных демонстраций! Если такая граната

разорвется рядом с человеком, то он просто на время теряет

ориентацию. Это типовое взрывное устройство, изделие МВД,

номер… (тут он назвал серийный номер).

Я просто обалдела. Мне вот так запросто рассказывают, что у

меня под дверью взорвали «изделие МВД», то есть бомбу,

изготовленную милицией. Да еще и которую «обычно»

используют спецслужбы… Но на десерт меня еще ожидал самый

интересный поворот беседы. Когда гость из МВД ушел и я

подписала коротенький протокол (где, разумеется, не было

никаких интригующих подробностей про запатентованную МВД

потерю зрения и слуха), следователь задушевно, как бы

невзначай, по-дружески, спросил:

– А Вы случайно не знакомы с неким Литвиненко?

Фамилию бывшего полковника ФСБ Литвиненко в московской

им не составит труда подкараулить тебя теперь в любой момент!

В этот раз не получилось взорвать – завтра получится! Никуда

ты не поедешь одна! Поживешь пока у нас, а потом снимешь

себе квартиру где-нибудь на окраине!

Логически я понимала, что брат прав. Но в квартире сидели мои

напуганные кошки, которые, в отличие от меня, провели ночь

после взрыва одни, и их никто не кормил и не утешал. К тому же

там компьютер, интернет… И к тому же – ну не трусиха же я, в

конце концов! Соблазн был тем более велик, что от МУРа до

моего дома – семь минут пешком. А бегом по морозцу – так и

вообще…

И тут я решилась на военную хитрость. Добежав, заодно

согревшись, до своего дома, я вошла в подъезд, но отправилась

не на второй этаж к своей квартире, а на первый – прямиком в

отделение милиции. Там сидел какой-то заспанный и

перепуганный человек, которого именно в этот момент явно

«имело» по телефону начальство.

– Да. Списки жильцов составлены. Сверяем. Проверяем.

Начинаем, – отрывисто отчитывался он. Когда я подошла, он

чуть со стула не свалился.

– Ой, а я-то вас уже с девяти часов жду! Я вам там в двери и

записочку оставил, чтобы вы знали, что я там, у вас был, что я к

вам приходил! – с подозрительной любезностью отрапортовал

милиционер. Долго гадать о причинах столь нетипичных

интонаций поведения не приходилось: просто его сегодня,

видимо, разбудили звонком еще раньше, чем меня. И теперь он

по приказу начальства активно изображал бурную деятельность.

Я кротко попросила:

– Простите, я только что из МУРа. Давала показания по поводу

взрыва. Вы не будете так любезны проводить меня в мою

квартиру? А то, сами понимаете, неуютно как-то туда одной

идти… Ловко ввернутое мной упоминание МУРа произвело на

милиционера именно то магическое действие, какого я и

ожидала.

– Ну, конечно! О чем речь! Я и сам хотел вам предложить! И

вообще – всегда к вашим услугам!

Когда мы подошли к моей двери, я обнаружила вставленный

уголком в замочную скважину листочек бумажки. Это

действительно была записка от несчастного участкового,

мой бывший коллега по газете «Коммерсант» из отдела

криминальных расследований.

– Елена, моя фамилия Жеглов, – брутально представился он. –

Я хочу предложить вам выгодную сделку.

Признаться, когда я услышала его фамилию, то была готова на

любую сделку еще до того, как выслушала ее содержание.

Просто из-за очередной топорной стилистической шалости

криминального фарса, писавшегося на моих глазах, да еще и с

моим участием в главной роли, за один день мне довелось не

только впервые в жизни побывать в легендарной цитадели

советского уголовного розыска, но еще и познакомиться с

двойником харизматического советского сыщика из «Место

встречи изменить нельзя».

– Я несколько лет проработал в девятом управлении ФСБ, –

сразу объявил мне «живой» Жеглов, журналист газеты

«Коммерсант». Суть сделки он изложил мне так: – Вы даете мне

информацию о содержании вашей сегодняшней беседы со

следователем уголовного розыска, а я вам за это даю

информацию, полученную по моим каналам, о том, какое на

самом деле взрывное устройство вчера у вас сработало.

Я сразу разочаровала звонившего, сказав, что информационный

товар, который он мне предлагает – залежалый: – Следователь

уголовного розыска уже сообщил мне тип взрывного устройства.

И даже успокоил меня, что я «максимум» потеряла бы зрение и

слух, если бы вышла из своей двери вовремя, когда обещала

водителю такси.

– Вот в том-то и дело, Елена, что со взрывным устройством

маленькая ошибочка вышла, – поправил меня Жеглов. – На

самом деле у вас там было заложено самое настоящее

самодельное взрывное устройство, мощностью шестьдесят

семьдесят граммов в тротиловом эквиваленте. То есть, чтобы вы

могли себе представить, насколько оно мощное, скажу: это

мощность нормальной боевой ручной гранаты…

– Не понимаю… То есть… Вы хотите сказать, что, если бы я

вышла… – пытаясь отмахнуться от этой информации, как от

дурного сна, переспросила я.

– Я хочу сказать, что вам это нетрудно себе представить: если

ручная граната НЕ попадает в вас, то с вами все в порядке. Но

если она в вас ПОПАДАЕТ, то есть если вы оказываетесь в

американских фильмах про маньяков, где-нибудь в баре смотрит

телевизор и про себя смакует сообщения о покушении: «Вот, это

Я сделал, и теперь про то, что я сделал, все говорят».

– Постойте, а как они все-таки узнали, что я именно в этот

момент должна была выйти? Прослушивали телефон?

– Ну, с прослушкой сейчас никаких проблем нет. Технические

средства сейчас для этого практически неограничены.

Принципиального значения это не имеет. А вот информация о

взрывном устройстве у меня абсолютно точная, поверьте.

– Простите, – решилась я после паузы задать вертевшийся на

языке вопрос, -… но если у вас есть эта информация о типе

взрывного устройства из ваших источников в спецслужбах, то

почему следователи уголовного розыска убеждали меня сегодня

совершенно в ПРОТИВОПОЛОЖНОМ? Откуда они тогда вообще

взяли эту версию о «светозвуковой» гранате?

– Все очень просто: они эту информацию вычитали сегодня

утром у меня в статье в газете «Коммерсант».

Разумеется, я не поверила.

– Клянусь вам, все так и было! – заверил меня собеседник.

– Они там в уголовном розыске и сами ничего не знали! Они

знают только то, что им «сливают»! А вчера после взрыва кто-то

распустил слух, что это светозвуковая граната. Каюсь, я тоже

сначала стал жертвой этой дезинформации и опубликовал эти

непроверенные сведения в статье. А потом, сегодня, я уже все

перепроверил. Так что в уголовном розыске вам сегодня просто

мозги полоскали. Обещаю: завтра в газете появится

опровержение.

Сразу вам скажу: очень скоро мне предоставилась возможность

убедиться, что Жеглов сказал правду. Встретившись в

следующий раз со следователем уголовного розыска

Романовым, я спросила его:

– Зачем же вы меня обманывали про «безобидное»

светозвуковое устройство? Мне рассказали, что это была бомба,

мощностью эквивалентная ручной гранате.

Я прекрасно понимала, что своим вопросом ставлю следователя

в тупик: для него одинаково невозможно сознаться как во

вранье, так и в том, что у него не было на тот момент ТОЧНОЙ

информации. Но следователь оказался не промах. Он пошел по

третьему пути:

извините. Как опытный специалист, что вы мне, посоветуете:

имеет ли мне смысл сейчас срочно переезжать, снимать

квартиру в другом районе? Какие вообще меры безопасности вы

мне посоветовали бы предпринять?

Жеглов загадочно помолчал, а потом сказал: – Ну, если это

действительно не вы с вашим издателем устроили этот взрыв

для самопиара…

Тут я уже расхохоталась:

– Слушайте, вы должны выбрать что-то одно: либо мой

самопиар, либо месть Скляру. Вы не находите?

– Так вот, если действительно не вы организовали это покушение

саму на себя, – спокойно, тоном лектора продолжил Жеглов, –

то, на мой взгляд, есть два варианта: либо это Контора, либо это

какие-то психически неуравновешенные поклонники Путина,

которые решили вам отомстить за книгу о Кремле. Так вот, если

это какие-то мелкие отморозки-экстремисты – то сменить

квартиру вам обязательно нужно, и чем скорее, тем лучше.

Потому что даже если у них есть крыша в спецслужбах, как это

чаще всего бывает, то эта крыша – не глобальная, и поэтому

информационные и поисковые возможности у них ограниченные.

На то, чтобы снова найти вас по базам данных, им понадобится

время. А вот в случае, если имеет место первая версия, то… –

тут мой осведомленный собеседник опять сделал внушительную

паузу.

– Ну, что? Что? Говорите же! Представьте, что к вам обратился

бы за советом кто-нибудь из ваших близких! – взмолилась я.

– В случае, если справедлива эта версия, – с расстановкой

продолжил он, – то можете никуда уже не переезжать.

Бесполезно. Потому что, если это Контора, они вас везде найдут.

Если они захотят вас устранить, то они это смогут сделать, даже

если вы уедете за границу. И даже если вы будете

предпринимать усиленные меры безопасности – если им

понадобится, они сделают это. Вспомните ледоруб Троцкого.

Не буду вам ябедничать, как Маша (ставшая невольной

свидетельницей этого разговора и прекрасно понявшая по моей

реакции, что дело гораздо серьезнее, чем нам хотелось бы

думать) пыталась насильно, с боями увезти меня к себе за город

и «спрятать».

– Маша, ты наивная! – смеялась я. – Уж твой-то адрес они

чтобы я надолго исчезла из информационного пространства и не

мешала бы победоносным перевыборам Путина на второй

президентский срок. Хотели ли меня заставить прекратить

давать интервью на неприятные для Кремля темы и вместо этого

заняться поиском новой квартиры и обеспечением собственной

безопасности и безопасности своей семьи? Или пытались с

помощью психологического давления заставить вообще плюнуть

на все и уехать из страны? Могу вам только пересказать

разговор с моей близкой подругой Никой Куцыло (той самой

героической девушкой, которая в октябре 1993-го провела

несколько дней в обстреливаемом Белом доме и потом написала

об этом книжку и которая сейчас работает заместителем

главного редактора Аналитического еженедельника «Власть»).

Ника оказалась единственной из всех моих бывших коллег по

«Коммерсанту», кто не побоялся навестить меня в моей

квартире через несколько дней после взрыва. Она заверила

меня:

– Никто ни на секунду не сомневается, что это ФСБ.

– Но зачем же им было делать это ДО выборов? недоумевала я.

– Зачем надо было действовать так явно и так топорно? Я

просто не могу в это поверить. Все ведь знают, что я только что

опубликовала книжку о Путине.

– Все это интеллигентские глупости, – возразила мне Ника. – У

силовиков совершенно другая логика. Чем откровеннее, тем

лучше. Взрыв бомбы у твоей двери вполне логично

рассматривать как откровенный сигнал всем остальным

журналистам: сидите и помалкивайте. А то хуже будет.

Что касается официального следствия, то мне с тех пор так

никто ни разу ничего и не говорил о его ходе. Со следователем

уголовного розыска Владимиром Романовым, бравшим у меня

показания, я с тех пор встретилась всего один раз, да и то по

моей инициативе. Потому что, когда я позвонила ему и

попросила сообщить, как продвигается расследование, он

сделал вид, что основным препятствием для хода следствия

является то, что у них нет официальных распечаток от моей

мобильной компании номеров входящих звонков на мой телефон

за тот день, когда был странный звонок о посылке из Америки.

Чтобы не давать лишнего формального повода заматывать дело,

я взяла в мобильной компании необходимые распечатки и

кошмарная коридорная система, которую я уже частично

описывала вам, когда пыталась объяснить, как я выбралась из

дома после взрыва. Длиннющие коридоры и маленькие часто

посаженные квартиры – наследие большевистской страсти

уплотнять жильцов. Коридор на моем этаже представляет собой

русскую букву «П», В середине верхней перекладинки которой,

как раз по центру, находится моя квартира. А в середине обеих

боковых колонн этой буковки (то есть симметрично, за левым и

за правым углами моего коридора) есть выходы на лестницу,

откуда можно спуститься и выйти на улицу через первый и

второй подъезды. При этом, как вы уже поняли, оба подъезда –

смежные, сквозные, сообщающиеся между собой; в любую

квартиру с улицы при желании можно попасть как через первый,

так и через второй подъезд. Но фокус в том, что так было не

всегда. Раньше, в первоначальном, дореволюционном плане

дома подъезды разделялись глухой поперечной стеной. И

проходила эта стена… Ну? Догадайтесь где? Правильно, прямо

рядом с моей квартирой, разделяя коридор на две части. Стена

давно не существует (только на полу рельефный след до сих пор

остался), а нумерация квартир в подъездах осталась прежней –

начинается с разных КОНЦОВ коридора и заканчивается в том

месте, где раньше была стена. Короче, слева от меня, на

противоположной стороне коридора, расположена квартира

номер 208. За ней в нормальной последовательности по той же

стороне идет квартира номер 209 (там живет бальзаковская

дама с котом-кастратом). А дальше, чуть правее, по той же

стороне коридора, вы думаете, какая квартира идет? Ну,

подумайте! Логически? 208-я, 209-я… а потом? А вот и

неправильно, не 210-я! Дальше ПО той стороне идет квартира

номер 219, к ручке которой было привязано взрывное

устройство. 3апутались? Подозреваю, что и не вы одни. А 210-я

квартира, знаете, у кого? У меня. И находится она вопреки

элементарной линейно-алгебраической логике НА

ПРОТИВОПОЛОЖНОЙ от 208-й и 209-й квартир. Теперь самое

интересное. НИ НА моей двери, ни на двери той квартиры, к

которой привязали бомбу, НЕ НАПИСАН НОМЕР. Просто когда я

сняла в аренду эту квартиру, на ней не было таблички с

номером, и я до сих пор так и поленилась ее сделать. То есть,

если кто-то проникает в дом не через правый подъезд, а через

было приятно думать, что УБИТЬ меня не хотели – только

напугать. И что именно поэтому заботливо привязали бомбу не к

моей, а к соседней ручке, по диагонали от меня – чтобы хоть

немножко уменьшить вероятность летального исхода. Но,

оказалось, я слишком романтизировала образ своих анонимных

поклонников.

* * *

Через неделю после взрыва я опять получила привет от моих

неудачливых подрывников. Это снова был телефонный звонок –

только уже не мне, а моей соседке. Охранник провожал меня

домой после деловой встречи. Когда мы поднялись на мой этаж

и проходили мимо одной из квартир (которая расположена

далеко от места взрыва), дверь тихонько открылась и оттуда

выглянула перепуганная женщина она явно смотрела в дверной

глазок, ожидая моего возвращения.

– Лена, простите, что я к вам обращаюсь… Вы меня не знаете,

но вас тут теперь уже все знают… Понимаете, мне вчера

позвонил домой какой-то странный мужчина, представился

вашим другом из Америки, который делал ваш интернет-сайт, и

потребовал, чтобы я ему дала номер вашего домашнего

телефона…

Опять «горячий привет из Америки»… Так, для сведения: у меня

НЕТ никакого интернет-сайта. И нет друзей в Америке. Но

теперь, видимо, есть. И не один. Я четко поняла: кто-то

показывает мне, что по прежнему цепко держит руку у меня на

пульсе. Меня явно пытались запугать, а моих соседей –

заставить нервничать.

– В следующий раз, – посоветовала я сердобольной соседке, –

когда вам позвонят сразу давайте им номер телефона нашего

отделения милиции. Пусть они там немного поработают моими

секретарями… Я не была напугана. Но я прекрасно отдавала

себе отчет, что в оставшиеся недели до президентских выборов

я превращаюсь в идеальную ходячую мишень. И если кто-то

захочет устроить любую провокацию, то он точно знает адрес,

куда нести очередную «маленькую тикающую посылочку». И,

знаете, гораздо страшнее, чем все взрывы на свете, было через

началась абсолютно детективная история с изданием моей

книги, которую я вам сейчас расскажу.

Глава 2 КАК ВЗРЫВАЛА Я

ЕВРЕЙСКИЕ ШТУЧКИ

Я давно уже живу с ощущением, что лучший автор экшн-текстов

– это судьба. А мне остается только удивляться ее сюжетам и

записывать. А потом перечитывать и не верить, что все это

действительно произошло со мной, а не с героиней

эксцентричного детектива. Итак, 21 января 2003 года я

закончила свою книгу «Байки кремлевского Диггера». Я написала

ее ровно за три недели. Встретила с родителями Новый год и

начиная с 1 января заперлась у себя в квартире, выключив все

телефоны. До пророка Ездры, написавшего 200 книг за 40 дней,

мне, конечно, далеко. Однако, ветхая писательская техника под

условным названием «Не ищите меня 40 дней в пустыне»

оказалась до сих пор эффективной. 382 страницы за 21 день –

разделите и поймете, что у меня не было времени даже поесть.

Я вставала с рассветом, молилась, выжимала себе пару литров

свежего апельсинового сока и – снова ложилась.

Потому что пишу я, точно как один мой покойный приятель

француз, только лежа в постели. Чтобы не тратить сил на

поддержание осанки и прочие физиологические глупости. Когда

я вышла на свет Божий из своего добровольного заточения, как

утверждает моя подруга Маша Слоним, я была похожа на узника

Дахау. Но – на уже освобожденного узника. Со ввалившимися

щеками и абсолютно счастливыми глазами, светившимися

уверенностью в безграничности собственных возможностей. А

вот в возможностях книгоиздателей своей родной страны я была

уверена гораздо меньше. Я заранее отдавала себе отчет в том,

что написанное мною, скорее всего, не сможет быть

опубликовано в России. Мой приятель, российский книжный

критик, проведя по моей просьбе конспиративное

«маркетинговое исследование» книжного рынка обеих

российских столиц – Москвы и Санкт-Петербурга, выяснил, что

ни один из издателей не возьмется опубликовать критическую

Биалика, села в своем любимом кафе, где делают

свежевыжатые соки, и заказала сок из афарсемона. Простите, из

хурмы. Ну просто почувствуйте вкус: из минус 15 вдруг оказаться

в температуре плюс 24, и из каторжной работы над книгой в

чудо, где эта гора уже сверзлась в море. В общем, я вдруг

очутилась в персональном земном раю. Я разнежилась на

солнышке, как ящерица, и забыла обо всем на свете. Минут

через десять за мной зашел друг, взял мой чемодан, и я ушла,

счастливо улыбаясь на прощанье владельцу кафе –

профессиональному привратнику моего персонального парадиза.

Надо сказать, что кафе это на Биалике (или на «улице им.

Бялика» – по просьбе моих московских друзей) принадлежало

двум симпатичным, душевным братьям (не русским евреям, а

коренным израильтянам), не близнецам, но очень похожим друг

на друга молодым парням со смуглыми гладкими головами: один

– совсем лысый, а другой – совсем бритый. Причем я все время

путала, кто из них какой. До этого моего приезда братья уже

поили меня там соком раз сто, когда я каждые два-три месяца

прилетала греться в Тель-Авив как домой. И каждый раз, когда я

к ним заходила, мы перебрасывались парой слов – в общем, они

давно уже относились ко мне как к постоянному клиенту,

выпивавшему, как минимум, литр сока из хурмы и еще литра два

уносившему с собой. Ну, иногда еще и пару гулливерских доз

бананово-клубничного фреша в придачу. Едва добравшись до

постели, я упала без сил и уснула. Но через час меня разбудила

труба Иерихона. Которая оповестила о начале шабата. А заодно

и о конце света для меня. Потому что я вдруг обнаружила, что у

меня больше нет моего лэптопа. Очевидно, он исчез в кафе,

решила я. И побежала на Биалик в надежде, что, может быть,

успею застать хозяина кафе… Но в шабат, начиная со второй

половины дня пятницы, в Тель-Авиве закрыты абсолютно все

магазины и кафе. Двери моего персонального «рая» были тоже

уже заперты. Взглянув сквозь стеклянные двери на кафе, я

моментально вспомнила, что последний раз видела лэптоп,

когда повесила там свою компьютерную сумку на спинку стула.

Теперь на стуле ничего не висело. Это была катастрофа.

Лэптопа – новенького крошечного Fujitsu с красноречивым

названием LifeBook, который за предыдущие три недели стал

для меня самым близким другом, было конечно, жалко. Но

наоборот – иракского происхождения.

– Не хочу тебя расстраивать, но твоя сумка для лэптопа похожа

только на один предмет в мире: на сумку для лэптопа, –

бессердечно поставил мне диагноз еврейский педант. – Но это

даже лучше. Иначе бы ее сразу взорвали – чтобы обезвредить.

Мучительное ожидание тянулось больше суток. Пока не

закончился шабат. В первый день недели, воскресенье, я,

убежденная сова, как жаворонок вскочила без будильника в семь

утра и бросилась ко входу в кафе, готовая дежурить там хоть

два часа, лишь бы первой застать хозяев. Когда появился один

из братьев, я, хоть и путала их лысые головы, но методом

исключения сразу поняла, что это – другой, не тот, что работал в

пятницу. Я бросилась к нему:

– Скажите, ваш брат передавал вам сумку с компьютером? Я

прилетела только в пятницу, зашла к вам с чемоданом и

оставила лэптоп вот здесь… По отсутствующему выражению на

лице брата мне сразу стало понятно, что продолжать

объяснения бесполезно: никакого компьютера у него не было.

– Пожалуйста, позвоните своему брату! – взмолилась я. Он – с

неохотой, пояснив, что брат у себя дома, что он еще спит, – но

все-таки вежливо улыбаясь мне, набрал номер брата. Что было

произнесено в трубку на иврите, мне осталось неведомо, но

после секундной паузы он переспросил:

– No? «нет?» И я поняла, что приговор подписан. Брат отстранил

телефон от уха и с искренней грустью в глазах сказал мне:

– Я очень сожалею. Он говорит, что ничего не находил. Я ни

секунды не сомневалась, что они говорят правду, но все еще

пыталась зацепиться за последнюю соломинку:

– Пожалуйста, дайте мне трубку, я сама с ним поговорю… Я

надеялась, что, может быть, брат номер два, находившийся в

роковой день у стойки, видел, как кто-то взял маленькую черную

сумку, которая висела на спинке высокого барного стула, рядом с

которым я сидела, ну он же видел меня с чемоданом, ну он же

здесь всех, наверное, знает, ну нельзя ли кому-то позвонить

спросить… И когда я все это ему выпалила в трубку, брат на том

конце провода совершил глупую ошибку. Человек, с которым мы

до этого на протяжении года регулярно, а иногда даже и по

нескольку раз в день виделись и перекидывались парой слов (на

английском, потому что иврита я почти не знаю), вдруг заявил

абсолютно спокойным, невозмутимым тоном. В первую секунду,

признаться, услышав такое, я с некоторым раздражением

подумала: ну, понятно, у богатых свои причуды. Проблемы у тебя

с лэптопом, девочка? Не плачь! Вот тебе новый лэптоп…

– Да нет, вы не поняли! Мне не нужен НОВЫЙ лэптоп! Мне

нужна моя книга! Она существует только в моем лэптопе! – еще

раз объяснила я.

– Да понял я, понял! Не волнуйтесь вы так! Тель-Авив –

маленький город, здесь все друг друга знают…

У меня затеплилась надежда.

– Вы думаете, что по своим каналам сможете найти лэптоп?

– Да нет, ну зачем? Сейчас к вам туда подъедут люди и все этим

«братьям» объяснят…

– Вы что, свою братву, что ли, сюда пришлете? – слегка

испугалась я.

– Ну что вы! Просто подъедут люди, хорошо говорящие на

иврите… – успокоил меня олигарх.

– То есть переводчики? – не унималась я. Гусинский захохотал:

– «Переводчики»… Ну, можете считать, что переводчики. В

общем, ждите. После такого разговора я уже морально

готовилась к тому, что сейчас мне пришлют командос с

неприличными бицепсами и автоматами «Узи» под мышкой.

Но вскоре появился симпатичный черноволосый молодой

человек невысокого роста, довольно худенький и изящный, в

выразительных темных очках. Зато приехал он на огромном,

шикарном, безразмерном лимузине, модель которого даже я

определить была не в силах. В общем, идеальный персонаж

высокобюджетного голливудского фильма про продвинутых

бандитов.

– Здравствуйте, меня зовут Даня, – скромно, на чистом русском

языке представился юноша. Объясните мне, пожалуйста, где

находится это кафе. Мы стояли на углу улицы Хамаагаль и

площади Рамат-Ган, откуда до злосчастного кафе на углу

Биалика было ровно 50 шагов.

– Пойдемте, я вам покажу! – предложила я.

– Ну нет, зачем же? Вам туда ходить незачем, – спокойно сказал

Даня. – Идите домой и не волнуйтесь. Я вам позвоню.

С этими словами молодой человек, вместо того чтобы пройти 50

метров пешком, сел в машину. И затем я с эстетическим

– Вы это искали? – с абсолютно голливудской невозмутимостью

в голосе спросил он и изящным жестом руки, как карточный

шулер, в мановение ока извлек из-за спины через раскрытое

окошко лимузина мой лэптоп. И я, еще не веря в свое счастье,

как безумная бросилась к нему с поцелуями…

– Не может быть!!! Так быстро!!! Где же он был??? Вы что, так

быстро съездили домой к брату?

– Нет, зачем к брату? Лэптоп у них в шкафу под прилавком

спрятан был, – все так же невозмутимо отрапортовал

голливудский герой. Для меня так навсегда и осталось тайной,

какими конкретно методами убеждения ему удалось вытрясти из

лысых братьев мой компьютер. Единственное, что я знаю, – это

то, что на прощание Даня посоветовал мне:

– Ну, в это кафе, я думаю, вам больше ходить не стоит, Лена.

Я так и сделала. Случилось так, что в тот день, едва обретя свой

лэптоп, я, словно под действием какой-то тайной, вдруг с силой

распрямившейся каббалистической пружины, собрала вещи,

переехала в отель к морю и с того дня больше вообще никогда,

ни в один из своих последующих приездов в Тель-Авив не

захотела видеть ни то кафе, ни Биалик, ни вообще Рамат-Ган. Но

искренне надеюсь, что если бы я ослушалась совета Дани и

сходила бы туда на экскурсию, то не превратилась бы в соляной

столб, увидев на месте своего бывшего любимого кафе реки

крови вместо свежевыжатого сока.

* * *

Кстати, книжку мою Гусинский так и не издал. Как он честно

признался мне, когда на следующий день после всей этой

детективной развязки я сидела и завтракала в его квартире, в

высотном доме на набережной, с одним из самых прекрасных

видов на Средиземное море:

– Я не хочу, чтобы потом Путину донесли, что Гусинский издал

книгу Трегубовой против Путина.

– А какое вам теперь дело до Путина? – удивилась я. – Он же

ведь у вас и так уже отнял весь ваш российский медиа-бизнес и

выгнал из страны.

– Видите ли, я отвечаю за жизни людей, которые страдают в

компьютер мне вдруг заявляет, что это имя ему «неизвестно». В

том смысле, что в словаре компьютера его нет. И спрашивает:

«Добавить?» Признаюсь, этот вопрос лэптопа всегда ставит

меня в тупик. Вот и думай после этого: кого из них вписать в

«Книгу жизни», а кого не вписать? После той израильской

истории (которая стала первым – и символично счастливым –

приключением на пути к изданию моей книги) я вообще каждый

раз открываю свой лэптоп с легким мистическим благоговением.

Теперь-то я точно знаю, что этот маленький механизм (пусть

даже и не похожий, по мнению израильтян, на взрывное

устройство) на самом деле – какой-то детонатор, живая игра

Джуманджи, ящик Пандоры. Из-за которого, как только я его

открыла, со мной стали случаться самые невероятные вещи, из

за которого рвали на себе волосы столько серьезных мужчин в

Кремле, из-за которого меня чуть не взорвали, из-за которого

моя повседневная жизнь в родной Москве стала сколь

невыносимой, столь и счастливой, и кто знает, что от него еще

ждать дальше.

ЦАРЬ-ОСВОБОДИТЕЛЬ

Вернувшись в Москву, я решила все-таки пожертвовать

конспирацией и показать рукопись книги кому-то из русских

издателей. Например, я знала, что самым крутым и богатым

издательством на российском рынке считается «Вагриус».

Именно ему Кремль доверил издание предвыборной книги

Владимира Путина, когда Борис Ельцин сложил с себя

полномочия президента и возложил их на преемника. Однако

возглавлял издательство «Вагриус» человек, являвшийся

одновременно еще лучшим другом и официальным

заместителем российского министра печати и информации.

Поэтому сомнений на тот счет, где окажется моя рукопись

максимум через 15 минут после того, как я ее покажу этому

издателю, не было: на столе у Путина. Вторым по

респектабельности в московской тусовке считалось издательство

«Захаров», названное так по фамилии его владельца Игоря

Захарова. Среди московской интеллигенции Захаров имел

репутацию либерала: незадолго до этого он издал книгу

знакомым движением, прямо как лирическая героиня «Баею»,

сунула каблук в карман и поскакала домой, как неподкованная

лошадь, раздумывая, как бы поточнее сформулировать смысл

внесезонной приметы «Сломался каблук на Спиридоновке – жди

проблем с Путиным?» Когда я перезвонила Захарову через

неделю, он признался:

– Честно говоря, я прочитал вашу книгу сразу же, за одну ночь.

Оторваться было невозможно!

У меня все внутри прямо растаяло, и я приготовилась услышать

самую логичную – после такого блестящего комплимента от

издателя – фразу: «Будем издавать!» Но услышала я

совершенно другое:

– Но вы же прекрасно понимаете, Лена, это НЕЛЬЗЯ издавать!

Лена, вы же не ребенок! Вы же лучше меня в этом разбираетесь

и знаете: это НЕ МОЖЕТ БЫТЬ издано в России. Я хотел бы

серьезно поговорить с вами об этом не по телефону…

Когда я вновь пришла к Захарову, первым делом он указал мне

на бронзовую статуэтку царя на столе в своем кабинете:

– Это – Александр Второй. Знаете, как он говорил своим

книгоиздателям? «В книгах, которые вы издаете, обо мне не

должно быть написано никак. Ни плохо, ни хорошо». Вот и я

решил не публиковать о Путине никак: ни хорошо ни плохо.

– Вы считаете, в России не найдется ни одного издателя,

который не побоялся бы опубликовать мою книгу? – упавшим

голосом спросила я.

– Дело не в том, что я «боюсь» ее публиковать. Просто зачем

мне брать на себя ВАШИ риски? – откровенно спросил меня

издатель. – Ради чего? Вы же видите, что происходит в стране:

вон, человека, – говорят, честного – убили НИ ЗА ЧТО!

(Буквально накануне нашей второй встречи в Москве у подъезда

своего дома был застрелен лидер оппозиционной партии

«Либеральная Россия» Сергей Юшенков. – Е.Т.). А вы мне

предлагаете ТАКОЕ опубликовать!

Тут Захаров резким, отработанным жестом смотрителя гимназии

указательным пальцем надвинул очки на нос и серьезно и

пристально посмотрел мне в глаза: – На самом деле я пригласил

вас, Лена, потому, что хочу понять: ВАМ-то это все зачем? Ради

чего? Вы сами-то хотя бы понимаете, ради чего ВЫ рискуете?

Неужели вам эта книжка так дорога?

вопрос мучил меня на протяжении всей книги: сначала я,

разумеется, думал, книгу заказал Березовский – просто потому,

что вы работаете в газете «Коммерсант», которая ему

принадлежит. Потом смотрю: нет, Березовского вы злым гением

российской политики называете. Затем я решил: ага, вот она о

Чубайсе тепло пишет, значит, он – заказчик книги. А потом читаю:

о-па, Чубайс-то у нее тоже в конце слабеньким оказывается… В

конце концов, мне пришлось волей – неволей смириться с

мыслью, что вам ее никто не заказывал, что вы сами так

думаете и мочите кого как хотите…

Такова была первая рецензия на мою книгу, которую я услышала

из уст профессионала. Но не знаю – будь у меня выбор – что бы

я в тот момент предпочла: чтобы Захаров вот так вот засыпал

меня комплиментами, отказавшись публиковать книгу, или чтобы

он лучше, наоборот, обругал мою книгу, но издал ее (как в

результате сделал другой издатель, о котором я расскажу

буквально через несколько абзацев). По-настоящему расстроил

меня Захаров только утверждением, что если даже я и найду в

России издателя, который не побоится рискнуть своим

положением ради моей книги, то ни одна из систем книжных

распространителей -оптовиков все равно не возьмет ее на

реализацию, потому что все российские книготорговые фирмы «в

той или иной степени, в той или иной форме, опосредованно или

напрямую зависят от Кремля»:

– Поймите, даже лотошникам все равно, с какой книги получать

прибыль, скажем, доллар с экземпляра: с какого-нибудь

безобидного детектива или с вашей книги. Так что лучше они

возьмут продавать детектив, а не вашу книгу. Потому что

прибыль одна и та же, а риски – несопоставимы! На прощание

мой несостоявшийся издатель по отечески предложил:

– Я бы вам, Лена, вот что посоветовал сделать: если уж вы так

хотите напечатать эту книгу, то найдите где-нибудь деньги,

принесите издателю и напечатайте ее на свои средства

маленьким тиражом, скажем, 500 экземпляров – и просто

раздайте своим друзьям. Мой вам искренний совет: ограничьтесь

этим…

Всего спустя полгода выяснилось, что издатель слегка –

примерно в тысячу раз – ошибся при прогнозах потенциальных

тиражей моей книги. Зато вот насчет рисков оказался абсолютно

– неумолимая власть большинства, ежесекундные жертвы идолу

большинства, – утратил всякий социологический смысл, ибо

большинство – это он».

Вы, надеюсь, поняли, что это не о Путине, да? Не бойтесь, я

совершенно не собираюсь делать с тиранами то, что мечтал

автор. Да и он-то, в реальности, истреблял только бабочек.

У НЕГО В КАРМАНЕ САРТР

Издателя я нашла в совершенно неожиданном для себя

политическом лагере. Можно сказать, в перпендикулярно

противоположном окопе. После неудачи с умеренным либералом

Захаровым друзья, разбирающиеся в книгоиздательском рынке,

посоветовали:

– Ну, попробуй еще самый крайний вариант: издательство Ad

Marginem. Но сразу имей в виду, там у тебя возникнут серьезные

проблемы с директором издательства Сашей Ивановым.

– Что, тоже Кремля боится? – спросила я.

– Да нет, если книжка ему понравится, то он точно Кремля не

испугается… Но он… Как бы тебе лучше сказать, чтоб не

обидеть… Вы с ним можете друг друга слегка не понять… Ты

только не пугайся… понимаешь, он очень левый. И даже не

просто левый… Он – революционер. Ну, только в душе,

разумеется…

Словом, неся рукопись в издательство Ad Marginem, я уже

морально приготовилась к тому, что, прочитав мою книгу, его

директор за версту почует во мне классового врага. Так и

вышло… Должна признаться, что при мысли о возможности быть

опубликованной в Ad Marginem у меня сразу радостно зазвенели

внутри какие-то детские сентиментальные струнки. Потому что

прежде у этого издательства был самый что ни на есть

рафинированный рацион: эссе философа Мамардашвили о

моем любимом печальном содомите Марселе, монография

энциклопедически образованного искусствоведа Михаила

Ямпольского, ранние тексты которого до крайности возбуждали

тем, что понять все с сетки и параллелиодного отдельно взятого

абзаца можно было, только раз двадцать слазив в справочники.

И прочая социально бесполезная и оттого приятная литература.

в стране, у которого кишка окажется не тонка опубликовать мою

книжку, – O'k! Значит, пусть лавры издателя, сделавшего этот

бестселлер, достанутся ему. А осторожные либералы пусть

потом кусают себе локти, что упустили бестселлер. Итак, я

согласилась иметь дело с Ad Marginem. Оставалось дело за

малым. Знаете, как в анекдоте: кривую Маланью уже уломали,

осталось уговорить графа Потоцкого.

Хозяин Ad Marginem Саша Иванов оказался похож совсем не на

революционера, а на повзрослевшего хиппи: с митьковской

щетиной, в простеньком свитере, подчеркнуто не акцентирующий

свой гардероб. И в очках, которые в отличие от предыдущего

издателя, с которым я имела удовольствие познакомиться,

однозначно являлись отнюдь не стильным предметом туалета, а

лишь прямым следствием неприличного количества прочитанных

книг. Саша набросился на рукопись, как голодный, которому,

наконец-то, дали поесть. Однако через неделю, когда вышел

срок, который издатель попросил у меня на чтение рукописи,

обещанного звонка не последовало. Зато я получила через

третьи руки устную рецензию, которую Иванов дал моей книжке

на одном из московских книжных party: «Там от каждой строчки

воняет дорогими духами. Сразу видно, что эта Трегубова –

подружка jet-sеtеr'ов… Это не наш автор, не русский, не

народный…» Через несколько дней Саша все-таки перезвонили

сказал, что хотел бы встретиться и «обсудить вопросы, которые

у него возникли к образу автора и лирического героя». Я

приготовилась к бою. Поединок идеологий состоялся в идеально

соответствующем Иванову антураже: в полуподвальном офисе

Ad Marginem на Новокузнецкой: небогатом, прокуренном и

заваленном книжками.

– Вы вот даже руку для рукопожатия подаете ладонью вниз,

Лена! Как для поцелуя… – уже на пороге с классовым сарказмом

в голосе попрекнул меня Саша. Вот вы жалуетесь, Лена, в

книжке… Вернее, ваша лирическая героиня жалуется, что во

время поездок с Путиным по стране ей нигде в русской

провинции не удавалось по утрам выпить ее обычного

свежевыжатого апельсинового сока… А стакан водки с селедкой

вы с утра не хотите!?! Вы что, не видели, как народ живет?!? Да

народ, прочитав вашу книжку, начнет ненавидеть всех этих

кремлевских журналюг и скажет: к ногтю их всех, зажравшихся

Под конец второго часа споров, когда мы оба уже срывались на

крик, а у меня на глаза уже наворачивались слезы, потому что я

четко поняла, что этот маньяк Робеспьер НИКОГДА не издаст

мою книгу, и вообще сквозь табачный дым этого странного,

хиппанско-большевистского подполья мне уже казалось, что мир

рушится, и я готова была бежать оттуда хлопнув дверью, Саша

вдруг неожиданно сказал:

– Ладно. Книжка сильная. Я почувствовал, что она написана

кровью. Пусть и не нашей, не русской, не народной кровью. Но

вашей, авторской кровью. Я чувствую, что вы книгу выстрадали.

Будем публиковать.

Вот так родился наш странный симбиоз с Ad Marginem. Очень

скоро мы уже научились с Сашей Ивановым понимать друг

друга. Например, когда я пыталась выяснить у него точные сроки

выхода книги, издатель успокаивал меня:

– Да не волнуйтесь вы, Лена! Я считаю, раз ваша книжка и вам

нравится, и нам нравится – значит, она уже состоялась – где-то в

ноосфере! Поэтому теперь ну о каких сроках может быть речь?

Какая разница – через неделю или через вечность? Мы УЖЕ с

этой книжкой в нирване!

После чего, когда я, звоня директору Ad Marginem, не заставала

его на его же собственном мобильном телефоне, то, разумеется,

потом при встрече с пониманием осведомлялась:

– Вы в нирване, Саша, были, да? Позднее Иванов на полном

серьезе уверял, что если бы не тот наш с ним первый спор в

подвале Ad Marginem, то он не стал бы печатать книгу: – А то я

сначала подумал: прилетела, видите ли, этакая молодая

стрекоза из jetset'a! И давай учить нас жить…

Думаю, для директора Ad Marginem сломать свои стереотипы и,

поступившись классовыми теориями, предоставить «стрекозе из

jet-set'a» трибуну в своем издательстве, было ничуть не легче,

чем мне – дебютировать с первой книгой у русского

«Робеспьера». Кстати, я до сих пор сильно подозреваю, что

именно остатки классовой ненависти, а не тонкий эстетский

замысел, помогли Саше придумать название серии, в которой он

выпустил в свет мою книжку: «Трэш-коллекция». Типа, мусор, по

русски.

Поздно, около двух часов ночи, мы с моей подругой Никой

Куцылло (той самой девушкой, которая провела несколько дней

в обстреливавшемся Белом доме и написала об этом книжку)

возвращались из кино. Ходили в «Атриум» рядом с Курским

вокзалом, потому что в тот момент Ника снимала квартиру у

своего однокурсника Володи Ленского (бывшего корреспондента

НТВ в Нью-Йорке, теперь работающего на ОРТ) в доме, где

магазин «Людмила», а кинотеатр там в соседнем здании. Я села

в такси, стоявшее у «Атриума», простилась с Никой и поехала к

себе на Пушкинскую. А через минуту водитель вдруг почему-то

свернул с Садового кольца в переулок направо. Я почувствовала

неладное и потребовала остановиться и высадить меня. Но тут

сзади мне кто-то приставил к горлу нож и закричал: «Всё! Сиди

тихо!» Оказалось, что когда я садилась в машину, то не

заметила из-за затемненных стекол, что сзади прятался еще

один человек. Видимо, он сидел на полу за сиденьем

согнувшись, на корточках. Ну о чем еще можно было подумать в

такой ситуации, когда у тебя сенсационная политическая книга

готовится к сдаче в типографию? Разумеется, первой моей

мыслью было: «это ПОХИЩЕНИЕ». Как же у меня отлегло от

сердца, когда выяснилось, что этим добрым людям просто

нужны мои деньги! Я отдала им по счастливой случайности

оказавшиеся у меня с собой немаленькие наличные (кредитка их

совершенно не заинтересовала, а наоборот, почему-то

разозлила), и грабители выпустили меня из машины.

Позже в милиции мне сказали, что накануне рядом с Курским

вокзалом (именно туда меня и пытались увезти нападавшие)

нашли труп женщины. По-видимому, меня спасло то, что, едва

сев в машину, я сразу набрала по мобильному Нику – по какому

то наитию, потому что волновалась, как она там одна дойдет до

своего дома (200 метров). И когда на меня напали, я успела

крикнуть ей в трубку: «Звони в милицию!» Как потом выяснилось,

подруга моего крика уже не услышала: у меня успели выхватить

телефон. Но бандиты-то этого не знали и, видно, испугавшись

(мы совсем недалеко отъехали от «Атриума»), решили поскорее

выпустить меня и на полной скорости смыться. После выхода

книги я еще не раз вспоминала это страшное и вместе с тем

чудесно закончившееся (ни одной царапины – хотя к горлу был

пару минут приставлен нож) происшествие. В июле 2004 года,

грузовики с книгами из Екатеринбурга все не ехали. Я пыталась

связаться с работниками типографии через свое издательство,

но мне отвечали, что печатники ссылаются на «технические

причины» и просят подождать еще несколько дней. А еще через

несколько дней директор типографии вообще загадочным

образом исчез, передав через секретаря, что «уехал в отпуск».

Ситуация сложилась парадоксальная: вся Москва уже знала о

книге и бурлила, но физически достать ее было нигде

невозможно. В том числе – книги не было и у меня! Те два

экземпляра книги, которые мой издатель оставил мне, уезжая во

Франкфурт, я сразу же раздарила двум своим друзьям: первую –

главному редактору «Эха Москвы» Алексею Венедиктову на день

рождения его радиостанции, а вторую – лидеру партии «Союз

правых сил» Борису Немцову на его собственный день рождения

(который, как на грех, случился на следующий же день после

открытия франкфуртской ярмарки). Не знаю уж, с какого из этих

двух экземпляров была сделана первая копия, но вскоре все

партийные ксероксы в российском парламенте заработали на

полную мощность. Через пару дней мне позвонил совершенно

незнакомый корреспондент газеты «Ведомости» И

заговорщицким тоном сообщил:

– Елена, мы только что прочитали вашу книгу! Скажите, это

правда, что ваш тираж арестовали?

Я как стояла, так и села:

– Откуда же вы взяли мою книгу? Ее же еще нет в Москве!

– Ну, я не могу вам сказать, откуда я взял… Мне дали почитать

ксерокопию…

Я бросилась звонить своей подруге Елене Дикун (бывшей

журналистке кремлевского пула, которая в тот момент работала

пресс-секретарем партии Немцова) и строго потребовала: –

Ленка, признавайся! Ту книжку, которую я подарила Немцову на

день рождения, вы кому-нибудь давали ксерокопировать?

– Конечно, – не без гордости сообщила Дикун. Мы уже,

наверное, копий двадцать сделали. Нам в политсовет партии

такой суперский ротапринт только что завезли на выборы! Почти

производственный! Твоя книга там уже в памяти. Две минуты – и

четыреста страниц готовы!

– Ты что, сумасшедшая?!? – заорала я. – Немедленно прекрати

это делать! Не срывай мне тираж! Ну, подумай сама, если сейчас

Тем временем во Франкфурте вокруг моей книги

разворачивалась еще более детективная история. Поскольку

интерес к книжке был огромный, а у Саши Иванова, как я уже

говорила, с собой было только пять экземпляров, он никому их

не раздавал и использовал только в презентационных целях –

выставил на стенде издательства. «Я собирался раздать книги

только своим знакомым литературным агентам», – рассказал

мне Саша по телефону. Однако на следующий день после

презентации два из пяти экземпляров моей книги, выставленных

на стенде, украли. «Я сразу заметил какого-то странного

серенького человека, явно не издателя и не литературного

агента, который сначала долго вертелся около книги, умолял ее

ему продать, а когда ему отказали, то начал листать ее и чуть ли

не конспектировать текст в блокнот. Видимо, он, когда мы

отвернулись, и украл!» – описывал эту франкфуртскую

криминальную трагикомедию мой издатель. Но самая комичная

деталь состояла в том, что, как меня заверили, через несколько

дней одна из книг, украденных во Франкфурте, появилась в

Кремле, у пресс-секретаря Путина. Рассказал мне об этом

корреспондент, работавший в кремлевском пуле для одной из

московских газет. Как сообщил этот коллега, моя книжка была

специально взята в длинную поездку президента в Куала-Лумпур

на встречу президентов стран – членов Ассоциации

Тихоокеанского Экономического сотрудничества, и там ее до дыр

зачитывали путинский пресс-секретарь, заместитель главы

кремлевской администрации по международным вопросам и

прочие члены свиты российского президента. Сомнений в том,

что у них был именно украденный экземпляр, не оставалось:

просто потому, что оба других экземпляра, существовавших в

Москве, были СОБСТВЕННОРУЧНО МНОЙ ПОДПИСАНЫ

(поскольку, как я уже рассказывала, их я подарила своим

друзьям Венедиктову и Немцову). А других экземпляров в

Москве ПРОСТО НЕ БЫЛО. Если, конечно, не предположить, что

кремлевская книга была украдена из того самого

задерживаемого тиража в Екатеринбурге, который нам

отказывались выдать по техническим причинам. На третьей

неделе задержки тиража я «сломалась». И попросила Дикун

сделать ксерокопию и для меня. Мои родители уже готовы были

меня убить за то, что вся Москва говорит о моей книге, а у них

* * *

Еще больше я была удивлена тем, как много журналистов в

моей стране не побоялись меня открыто поддержать – я была

готова к тому, что ни одно из московских изданий о книге вообще

не напишет – из-за цензуры и страха карательных мер со

стороны Кремля. Только «Коммерсант» напишет, – думала я. А

всем остальным заткнут рот. Однако случилось все ровно

наоборот. Как только я получила на руки те самые первые два

экземпляра книги, один из них у меня сразу взяла на ночь

почитать заместитель главного редактора еженедельника

«Власть», входящего в издательский дом«Коммерсант»,

Вероника Куцылло.

– Ты просто обязана дать нам «право первой ночи» на

публикацию отрывков из книги! Все-таки как-никак мы – твоя

родная редакция. Дай мне книгу, я подготовлю публикацию в

ближайший же номер и сразу верну, – попросила Ника. Я,

разумеется, согласилась. Но на следующий день Ника

перезвонила и траурным голосом сообщила:

– Вася запретил публиковать… (шеф-редактор издательского

дома «Коммерсант» Андрей Васильев – Е.Т).

У меня опустились руки. Если даже «Коммерсант»,

принадлежащий «оппозиционеру» Березовскому, побоялся

опубликовать информацию о книге, то чего уж было ждать от

прочих сервильных газет, давно уже целующих Путину все

места? Однако дальше события стали развиваться по самому

неожиданному сценарию. Первым изданием, опубликовавшим

отрывки из книги, разумеется, стала интернет-газета «Грани.Ру»

– одно из последних неподцензурных СМИ в России. Следом за

ними ко мне обратился Дмитрий Муратов – главный редактор

«Новой газеты» – единственного печатного СМИ в России,

плюющего на кремлевскую цензуру, и попросил предоставить

ему право печатать отрывки из моей книги в каждом номере.

Следующим изданием, решившимся опубликовать выдержки из

книги, стал «Еженедельный Журнал», связанный с олигархом

изгоем Гусинским.

И тут – все покатилось как снежный ком. Произошла

фантастическая вещь: в журналистах и главных редакторах

газет, хоть и задавленных путинской цензурой, но взращенных

уведомлением от руководства «Коммерсанта», что если я «не

объясню причин своего отсутствия на работе» (я была в

творческом отпуске для публикации книги с согласия главного

редактора), то с 1 ноября буду уволена. Мне позвонила в полной

панике моя старенькая, восьмидесятилетняя, бабушка, которая

еще по сталинским временам помнила, чего можно ждать от

таких телеграмм:

– Тебя посадят в тюрьму?!?

Это было уже довольно трудно понять и простить. Зачем же

было бабушку пугать? Разозлившись, я выбрала единственный

адекватный, симметричный ответ: отправила в «Коммерсант»

телеграмму, где любезно напомнила, что по согласованию с

руководством издательского дома «Коммерсант» нахожусь в

творческом отпуске для издания книги «Байки кремлевского

диггера». На это «Коммерсант» не нашелся что ответить, и

переписка оборвалась. Чуть позже коллеги, сохранившие

кремлевские источники, уверяли меня, что руководству

«Коммерсанта» был звонок по поводу моей книги из Кремля.

Якобы звонил Громов. Я предпочла никогда не выяснять, так это

или не так.

* * *

Мне по– прежнему был закрыт доступ на центральное

телевидение -кремлевские пропагандисты резонно рассуждали,

что газеты, пусть даже с массовым тиражом, все-таки оказывают

неизмеримо меньшее воздействие на избирателей, чем

телеканалы, являющиеся главным инструментом

манипулирования электоратом. В тот момент, когда тираж без

объяснения причин задерживали в типографии и не пускали в

Москву, репортаж об этом решился выдать в эфир только

телеканал Ren-TV. Да и то – журналисты приехали, взяли у меня

интервью, но почти неделю боялись дать его в эфир. Эмбарго

было снято только в тот день, когда из Кремля был уволен глава

администрации Волошин. Как признались мне потом

корреспонденты, хозяева телеканала дали распоряжение

«придержать» сюжет, и он несколько дней пылился на полке. Но

потом руководство вдруг внезапно дало отмашку поставить его в

то у него просто не будет шансов быть избранным. Парфенов

выспрашивал у меня какие-то бытовые детали моего обеда с

Путиным. Мы с ним посмеялись, что теперь, после его

программы, настольная игра «Обед Путина с Трегубовой» войдет

в каждый дом: в магазинах будет продаваться наборы «Сделай

сам» с одноименным названием, с посудой для суши,

бутылочками сакэ и сборной японской мебелью. Интервью

получилось длинным – почти час.

– Но вы уж извините, Лена, мы для программы возьмем только

небольшой фрагмент, минут на восемь. Вы уж сами понимаете…

Не обижайтесь – сразу предупредил меня Парфенов.

– О чем вы говорите, Леня! – рассмеялась я. – Да если вам

вообще позволят в вашей программе хотя бы произнести вслух

мою фамилию и название моей книги – я и так уже буду считать

это актом гражданского мужества с вашей стороны!

– Мне никто ничего не может позволить или запретить, –

обиделся Парфенов. – Я говорю в своей программе все, что

захочу. Вы неверно себе представляете ситуацию.

На этом мы расстались, пожав друг другу руки. И я с некоторой

долей озорства стала ждать вечера воскресенья, когда

программа Парфенова должна была выйти в эфир. Честно

признаюсь: я ни секунды не верила, что Парфенову позволят

сделать то, что он задумал. Однако уже в субботу на канале НТВ

начали крутить анонсы программы с моим интервью. А в

воскресенье, 16 ноября, эти ролики крутили уже чуть ли не

каждый час. Все мои друзья-журналисты тоже с напряжением

ждали девяти вечера, недоумевая и уже почти ликуя: неужели

нам и правда удалось прорвать блокаду и на телевидении?

Однако в шесть часов вечера мне на мобильный позвонил

Парфенов и чуть ли не в суицидальном состоянии выпалил:

– Лена, программы не будет. У меня только что был часовой

разговор с глазу на глаз с гендиректором телекомпании

Сенкевичем, и он в категорической форме запретил мне давать

сюжет о вас в эфир… Я ему сразу сказал, что не намерен

выглядеть полным дерьмом и врать вам, что я, якобы, случайно

пролил кока-колу на кассету с вашим интервью и что сюжета не

будет по техническим причинам. Поэтому я вам и позвонил,

чтобы честно сказать – это акт цензуры…

Морально я оказалась гораздо больше готова к такому развитию

с требованием возбудить уголовное дело против гендиректора

НТВ по статье Уголовного кодекса «Воспрепятствование

законной профессиональной деятельности

журналиста» (которая, кстати, предполагает тюремное

заключение для цензора). Но генпрoкурор у нас, как известно,

независимый. Весь русский интернет был наводнен только одной

новостью: случился первый за всю постсоветскую историю

России акт откровенной политической цензуры.

Как на грех, покопавшись в биографии цензора НТВ, папарацци

обнаружили, что по профессии он даже не журналист, а врач

проктолог. Этот «компромат» был немедленно выложен в

интернете. Сенкевич, сообразив, какую гигантскую глупость

сморозил, тут же сделал вторую, еще большую глупость:

принялся направо и налево оправдываться в интервью, что снял

сюжет якобы потому, что там содержалась «пошлость». Над

беднягой Сенкевичем смеялись уже все: «Врач – проктолог

решил объяснить эстету Парфенову, что – пошлость, а что –

нет». А потом кто-то из коллег залез в программу воскресных

передач НТВ и обнаружил, что ровно после программы

Парфенова с сюжетом о моей книге в эфир поставили фильм

для взрослых Тинто Брасса. Тут уж над Сенкевичем стали

вообще хохотать в голос: «Значит, снятый сюжет о Путине

представляется ему большей пошлостью, чем полу-порнуха

Тинто Брасса?». Я на вопросы о несчастном зачморенном

Сенкевиче лишь отшучивалась, что теперь, за такую рекламу,

должна ему проценты от продаж. И уж как минимум букет роз с

запиской: «Это вам, доктор!» Прошу прощения у тех, кто знает

анекдот. Словом, Тинто Брасс отдыхал. Поздно ночью мне

позвонил известный русский сетевой менеджер Антон Носик и

поздравил с тем, что на портале yandex.news.ru новость о снятии

сюжета обо мне в «Намедни», по популярности опередила даже

новость о том, что «Аль-Каида» взяла на себя ответственность

за происшедший в тот момент теракт в Стамбуле.

– Готовьтесь, Лена. Как бы теперь «Аль-Каида» вас не

«заказала» из ревности, что вы стали популярнее нее, –

посмеялся Носик. (Подозреваю, что через три месяца взрыв у

моей двери устроила все таки не эта организация. – Е.Т.) Теперь

даже моему бывшему главному редактору, только что

уволившему меня с работы, пришлось опубликовать у себя в

«Москва» на Тверской нам сказали, что те, кто хотел купить ее

по сто долларов, со вчерашнего дня в очередь записывались.

Мне пришлось взять на складе в издательстве дополнительную

пачку книг специально для того, чтобы дарить ее журналистам,

которые брали у меня интервью. Но «народная тропа» русских и

зарубежных СМИ выстроилась ко мне еще длиннее, чем в

советское время к мавзолею: Reuters, ARD, ВВС, Sunday Тimеs,

Le Monde, Washington Post, Newsweek, Stеm, Pocus, Frankfurter

Allgеmеine, Suddeutsche Zeitung и далее везде. Сначала не

осталось книг для подарков. А потом не осталось уже ни

времени, ни сил, чтобы есть, спать и жить. Весь день уходил на

то, чтобы давать интервью, или в изнеможении отказывалась от

них, когда я доползала до дома и замертво падала в кровать.

Впрочем, насчет еды это я слукавила. У меня не то чтобы не

было на это сил и времени – еда у меня уже просто из ушей

лезла! Потому что фантазии всех телеоператоров всех мировых

телекомпаний в основном хватало ровно на то, чтобы

попытаться разыграть с моим участием ту же сценку, что

разыгрывали Парфенов. И ту же, что разыгрывал Путин. Короче,

все умоляли меня прийти на интервью в японский ресторан,

причем желательно – в «Изуми», где уже, по-моему, собирались

повесить мемориальную доску. Так я проводила несколько

«завтраков», c десяток «обедов» и еще неприличное, не

поддающееся исчислению количество ужинов, переходящих в

бесконечность. В смысле – в завтраки. Меня уже тошнило от

одного вида еды и ресторанов, но принимать всех страждущих

журналистов у себя дома – в маленькой съемной квартире с

двумя кошками – было невозможно. А с учетом того, что к этому

времени я уже стала полной вегетарианкой и не ела ни рыбы, ни

мяса, официанты близлежащих ресторанов, когда я

заваливалась туда с очередной съемочной группой, встречали

меня легкой иронической улыбкой:

– Девушка, вам как всегда? Чай Earl Grey и все?

Был еще один кошмарный аттракцион. Начитавшись моих баек,

впечатлительные коллеги-журналисты, ожидавшие меня в каком

нибудь кафе для интервью, пока я (кто бы сомневался)

опаздывала, загодя просили официанта к моему приходу

принести стакан свежевыжатого сока. Типа, остроумно шутили.

Причем думали, что шутка оригинальна. Первые пять раз я

книга побила все рейтинги и заняла первое место, оставив

далеко позади – и Гарри Поттера, и Мураками, и Коэльо. К

Новому году мы продали уже 150 тысяч экземпляров книги. И

даже это не насытило потребности книжного рынка Москвы и

Санкт-Петербурга. Издательство Ad Marginem уже просто

физически не справлялось с допечатками тиража, и мой

издатель всерьез подумывал над тем, чтобы привлечь к

допечатыванию сразу две-три дополнительные типографии.

За десять дней до парламентских выборов в России книжка

вновь загадочным образом исчезла из продажи не только во всех

крупных магазинах Москвы, но и во всех мелких точках, в

ларьках и переходах метро. Большие магазины уверяли нас, что

книга распродана, а со склада еще не завезли. Но на нескольких

точках продавцы говорили, что книгу у них изъяли из продажи.

Однако, когда мы предлагали им сделать официальное

заявление и точно указать, какие органы и какие конкретно

сотрудники это сделали, продавцы боялись потерять свой бизнес

и отказывались. Но на следующий день после парламентских

выборов книга вновь, как по мановению волшебной палочки,

появилась во всех московских книготорговых точках. Ровно за

неделю до Нового года руководитель Центра экстремальной

журналистики Олег Панфилов попросил у меня разрешение

вывесить текст моей книги у себя на сайте в интернете. 31

декабря он позвонил и поздравил меня:

– Сегодня мы отметили миллионного посетителя на твоей книге.

И это за неделю! У нас чуть не сломался сервер из-за наплыва

желающих тебя почитать…

Так цензоры времен Путина и Сенеки еще раз наглядно

доказали, что ничему не научились на ошибках своих советских

праотцов. И прописная истина, что запрет – это лучшая реклама,

так и осталась для них невыученным уроком.

СЛИШКОМ ГОРЯЧАЯ РЕАКЦИЯ

Если вы подозреваете, что Путин позвонил мне и поблагодарил

за книжку, то слегка ошибаетесь. Уже после взрыва под моей

дверью, когда я сидела в гостях у московского корреспондента

Sunday Тimеs Марка Франкетти, который в честь моего чудесного

* * *

Тем временем Кремль переполняли самые что ни на есть

параноидальные версии о происхождении моей книжки. Одно

время кремлевская тусовка считала, что «Байки» мне «заказал»

Волошин. Более того, один из недалеких от Кремля людей в

частной беседе на полном серьезе спросил меня: «Это что,

Стальевич тебе помог тираж книги спасти, когда ее в типографии

задерживали? Там, честно говоря, все думали, что это

прощальный подарок твоего „друга“».

Сейчас расскажу, как все было с Волошиным на самом деле. Мы

с ним действительно созванивались в тот момент, когда мою

книгу по необъясненным причинам три недели задерживали в

типографии. Дело происходило сразу же после ареста

Ходорковского, и я знала, что Волошин уже написал Путину

заявление об отставке. Я, разумеется, первым делом спросила

Волошина не о своих, а о его проблемах:

– Александр Стальевич, вы, говорят, заявление об отставке

написали?

– Я заявление написал о том, чтобы мне скорее книжку

Трегубовой почитать дали! – пошутил в своей обычной манере

Волошин. – Ты куда вообще пропала? Когда книжку дашь

почитать?

– Если хотите почитать книжку, тогда дайте там, пожалуйста,

распоряжение ответственным органам, чтобы они книжку из

типографии, наконец, выпустили и дали ее довезти до Москвы! –

«пошутила» в ответ я.

– Да куда денутся, пропустят… – посмеялся Волошин. – Приходи

в гости, а? Скажем, в пятницу? Жду от тебя книжку в подарок!

Придешь?

– Я-то приду. Да только куда к вам уже будет «в гости» – то

приходить? Вас ведь уже небось уволят к тому времени! У вас и

кабинета-то своего к тому времени в Кремле не будет, – по

доброму, по нашей хорошей традиции, пошутила я над ним. И

как в воду глядела. Разговор этот у меня с Волошиным

состоялся во вторник. В четверг поздно вечером после

трехнедельной задержки в Москву внезапно для всех довезли

мой долгожданный тираж книги. А в четверг ночью стало

известно, что Волошин отправлен в отставку. Так что в пятницу

его президентским щекам текли скупые мужские слезы».

* * *

Скупые мужские слезы вскоре пришлось вытирать и Михаилу

Касьянову. Как мне рассказали, прочитав мою книгу, он был

неприятно изумлен, что ни разу там не упомянут.

– Радуйся! И скажи ей за это большое человеческое спасибо, –

образумил его один из персонажей БКД. Касьянов признался,

что, вообще-то, «книжка Трегубовой ему очень понравилась». И

через несколько недель после этого был уволен из премьеров.

* * *

Реакцию прочей политической тусовки на мою книжку точнее

всего описала Дикун: «Когда они читают про других политиков –

хохочут как сумасшедшие. А как только доходят до себя –

мрачнеют как тучи и моментально теряют всякое остроумие».

Живым примером такой реакции чуть было не стал мой друг,

лидер российских либералов Борис Немцов, которому, как вы

помните из предыдущей истории, достался первый сигнальный

экземпляр книги. В подарок на день рождения. Немцов был дико

горд, что книжки еще нет ни у кого в Москве – а у него уже есть.

И я, разумеется, ожидала, что он тут же набросится на нее,

проглотит за одну ночь и позвонит мне с комплиментами. Но не

тут-то было. Прошел день, два, неделя, а звонка от Немцова все

не было. Ну, думаю, наверное, занят предвыборной борьбой.

Сама я ему решила не перезванивать: неудобно же как-то

автору напрашиваться на похвалы. Я решила подождать. Но

прошла еще неделя, а Немцов все молчал как рыба об лёд. Я не

выдержала и перезвонила Ленке Дикун, работавшей тогда его

пресс-секретарем, и спросила:

– Слушай, в чем дело? Я просто не верю, что Боря до сих пор не

прочитал книгу! Почему он не звонит – он что, действительно так

сильно занят?

– Знаешь, это очень хорошо, что он не звонит. Пусть он хотя бы

немного остынет… – нервно рассмеялась Дикун.

– Ты хочешь сказать, что он на меня обиделся?!? – изумилась я.

так и не решился перед выборами публично произнести то

единственное и главное имя госзаказчика посадки

Ходорковского, которое все они со стопроцентной уверенностью

называли в кулуарах. Протест Чубайса тоже был трусливо

адресован только Генпрокуратуре – точно так же, как за три года

до этого, на заре путинского президентства, в момент посадки

Гусинского. Тогда, после того как Гусинского общипали и

вышвырнули за границу, Чубайс еще долго с гордостью поминал

мне эту свою подпись под вялым обращением к прокурору, когда

я упрекала его, что он лег под Путина и предал свои же

либеральные убеждения. За годы путинских реформ моральный

прогресс правых явно не стоял на месте. Теперь на мои упреки,

что «либералы» покорно проглотили арест Ходорковского, друг

Чубайса Кох возразил:

– А меня сейчас абсолютно все устраивает! Знаете, что в

советские годы с вами за такую книгу сделали бы? Уже давно бы

принудительное питание через клизму в психушке вливали!

Я на пальцах пыталась доказать Коху, что их тактика по Ходору

«две шаги налево, две шаги направо», даже не просто

аморальна, а предельно неэффективна с менеджерской точки

зрения. До сих пор убеждена, что если бы в тот момент правые

не испугались и не подставились Кремлю в удобной позе, а

честно выступили бы как представители либерального

электората (который в тот момент был ярко выражено

протестным) с жесткой критикой репрессивных действий Путина

против Ходорковского, а также действий Кремля по

установлению тотальной цензуры в СМИ – то они не просто

прошли бы в Думу, а получили бы на выборах как минимум 15%.

Мне долго объясняли потом, что встать в оппозицию мешала

некая кулуарная договоренность, которая якобы была у СПС с

Кремлем. Якобы с Сурковым. Который якобы пообещал лидерам

СПС, что, если они перед выборами откажутся от критики Путина

в своих публичных выступлениях, их партию пропустят в Думу и

не будут перекрывать кислород на телевидении для их

предвыборной рекламы. Ну что ж, если такая сделка

действительно имела место, то можно только поздравить Кремль

с еще одной удачной разводкой. За время нашего полета Питер

Москва мне, разумеется, ни в чем не удалось убедить Коха: он

все твердил мне, что ему «посчитали», что их электорат

– Вася, я тебе клянусь, Ты меня неправильно понял. Ничего

такого не было… – совсем уже упавшим голосом уговаривала

она трубку.

Тут продавщица заметила, наконец, Коха, расшифровала его

пантомиму по поводу моей книги и с какой-то горечью сунула

ему в лицо свою растопыренную ладонь: пять экземпляров. Но

Кох, разумеется, не унимался и опять начал приставать к бедной

женщине теперь уже со своей книжкой. Тут киоскерша

обернулась и так показала нам один палец, что разночтений в

том, что это – фигура, а не цифра, быть не могло. Мы с Кохом

обменялись книжками (причем каждый купил в ларьке свою книгу

и передал конкуренту) и разошлись по углам писать язвительные

дарственные надписи. Я, памятуя, что Кох как-то раз назвал себя

«великим русским писателем», разумеется, вывела на титульном

листе: «Великому русскому писателю от великой русской

писательницы». Алик примирительно написал мне: «Жаль, что

приходится конкурировать. Если бы договорились, могли бы

поделить рынок».

* * *

Что же касается моей вечной сердечной боли – Чубайса, то он,

как пересказали мне мои друзья с радиостанции «Свобода»,

грустно заявил им в интервью, что «Байки кремлевского диггера»

– очень искренняя книга, но что он «до сих пор так и не понял, к

кому я причислила его лично – к мутантам или диггерам».

Видите ли, Анатолий Борисович, я вам напоследок, как диггер –

диггеру, раскрою тайну. Главное в диггерском деле – не

забывать: консервы имеют свойство портиться. И если диггер,

уходя в подполье, берет с собой консервы, нужно четко знать их

срок годности. Именно так вы законсервировали свой ресурс

влияния – в надежде на то, что в самый последний, критический

момент вскроете НЗ и всех спасете. Но критический момент уже

прошел. А вскрывать НЗ уже незачем – поздно. Стухло. Самое

обидное, что ресурс личного влияния на ситуацию в стране

потенциально был у вас, пожалуй, больше, чем у кого бы то ни

было в России. Просто потому, что для Запада вы оставались

последним «живым» символом (или, скорее, иллюзией)

либеральных рыночных реформ в России. И ровно поэтому до

сделали выбор. Никто вас не заставлял шоколадному Путину

облизывать все, что можно. Кого мне жалко, так это страну,

которую вы кинули.

* * *

Уже после того как меня уволили из газеты Березовского, вдруг

раздался телефонный звонок, и я услышала в трубке:

– Лена, это Березовский. Я звоню, чтобы выразить вам

восхищение вашей книгой!

Березовский заявил мне, что «Байки кремлевского диггера» –

«первая книга за последнее время, которую он прочитал от

начала и до конца на одном дыхании. Последней книгой,

которую я вот так же прочитал от корки до корки, была только

„Невыносимая легкость бытия“ Кундеры…»

Надо же, читать умеет, – с ехидством подумала я. Березовский

заверил, что мне удалось «абсолютно точно передать запах

времени» и «ощущение ответственности за страну, вернее,

ощущение отсутствия такой ответственности у основных

политических игроков». Из уст одного из главных участников

инсайдеровского процесса ельцинского двора (да еще и того, кто

наверняка обижен данным ему в книге эпитетом «злой гений

российской политики») такая оценка звучала не только как

комплимент, но и как самокритика. Не скрою: я была польщена.

Хотя и отдавала себе отчет, что накануне выборов ценителю

литературы Березовскому в первую очередь наверняка приятно,

что Путину в книге досталось еще больше. Впрочем, в

демонстрации дружеских чувств Березовский пошел еще

дальше: в конце января 2004 года я получила приглашение

приехать к нему на день рождения. Я почувствовала, что

навестить его в «изгнании» – это круто. И внезапно очутилась

среди очень тесной компании его ближайших друзей и семьи –

сначала на празднике в лондонском офисе, а затем в его доме

под Лондоном. Говорили о Маркесе. Надо сказать, что самым

сложным был выбор подарка для олигарха. Ну что можно

подарить человеку, входящему в сотню самых богатых людей

мира, рассуждала я. «Ролс-Ройс»? – как-то пошло… Я подумала,

что нужно подарить что-то такое, чего ему точно никогда не

печенье не сломали?

Он оценил шутку и со смехом заверил, что нет, что печенье ему

понравилось. В интервью «Коммерсанту» сразу после взрыва,

когда корреспондент поинтересовался, не считаю ли я, что взрыв

заказал Березовский, мне пришлось объяснить:

– Вы знаете, несколько дней назад я была у этого человека дома

на дне рождения. Я подарила ему печенье. Печенье, конечно,

слегка подгорело. Но, честно говоря, я не думаю, что он стал бы

мне за это мстить таким способом.

* * *

Вот теперь вы знаете реакцию узкой читательской аудитории. И

вам судить – кто из моих «друзей» спустя три месяца после

публикации книги мог передать мне горячий, слишком горячий

привет в виде бомбы под дверью. В принципе я могу понять,

почему, после того как я «взорвала» их, они в ответ решили

взорвать меня. Ну что я могу поделать, если на этот раз у меня

это вышло чуть более профессионально, чем у них?

ПРОСТО ЧТОБЫ ПОПРОЩАТЬСЯ

Вы, видимо, уже догадались, что, проведя несколько недель

после взрыва бомбы за границей, я все-таки вернулась обратно

в Москву. А возвратившись, я, наконец, четко поняла, почему

меня всю жизнь так тягостно, так маниакально, так по-личному