ISBN 5-7187-4193-1

Идея проекта: Константин ЦОЙ

Фотографии: Валентин ЦОЙ

Корректура и редактирование: Ирина МАСАЛКИНА

Дизайн и компьютерная вёрстка: Дмитрий ДРОЗДЕЦКИЙ

Константин ЦОЙ

Олег КОВРИГА

Валентин ЦОЙ

ПРО ШАБАШКУ

Фото обложки: Евгений Басов

© “Красный Матрос”2008г.

© К.Цой, текст, 2008г.

© О.Коврига, текст, 2008г.

© В.Цой, текст, фото, 2008г.

Константин Цой

ЧУКОТСКИЕ МЕРИДИАНЫ

Или история шабашного движения на примере одной команды

18. Кравцов Александр Николаевич

19. Листвойб Григорий Иосифович

20. Мерсов Георгий Альбертович

21. Мурсалимов Алим Андреевич

22. Нестерович Николай Владимирович

23. Никифоров Николай Александрович

24. Орлов Василий Степанович

25. Осокин Валериан Борисович

26. Павлов Виктор Петрович

27 Паршин Валерий

28. Перелыгин Сергей Петрович

29. Петухов Николай Васильевич

30. Пикан Игорь Борисович

31. Раев Сергей Савельевич

32. Ремизов Виктор Иванович

33. Рожков Алексей Григорьевич

34. Самосудов Борис Евгеньевич

35. Сидоренко Виктор Иванович

36. Стяжкин Валерий Александрович

37. Сухоленцев Олег Семенович

38. Сысоев Владимир Васильевич

39. Тертышный Сергей Иванович

40. Тюрин Светозар Николаевич

41. Фомин Игорь Борисович

42. Цой Валентин Валентинович

43. Цой Георгий Александрович

44. Чернышков Валентин Павлович

45. Штейман Борис Шлеймонович

46. Свиридов Борис

Дзугаев Владимир, Анисимов Валерий, Литвин Владимир, Воронин Владимир, Ильичев Василий, Махин Николай, Сидорин Андрей, Кузнецов Валерий, Саакян Павел, Гаврилин Владимир, Зотов Анатолий, Окорочков Григорий, Мизин Николай...

Те, что под номерами и в колонку, — мои боевые друзья-шабашники, с которыми я... Не знаю, как сказать: провел, отбыл, поездил, отдыхал, проработал? Нет, все не то. Прожил, именно прожил десять сезонов на Чукотке в составе бригады непрофессиональных

достойная. Ан нет, не появился и, скорее всего, уже не появится, не те времена. Сейчас другие ориентиры в жизни, поменялись и ценности. Но те мужики, кто мог, стирая в кровь ладони, работать сутками, кто мог работать два месяца с одним или двумя выходными, с рабочим днем в тринадцать-четырнадцать часов, кто думал сначала о том, как не подвести друга, как принять на себя часть непосильной ноши, а уж потом про еду, деньги и прочее, — эти мужики все (многотысячно) живы! И они заслуживают того, чтобы о них и их деле осталась память не только в их снах, с годами все более призрачных, словно подернутых паутиной, через которую едва проглядывает та далекая, полная сил и молодости шабашка, в снах, видение которых уйдет, когда уйдет и это поколение. Нет такого писателя, значит — по-шабашному. Берем и делаем сами. Не привыкать осваивать очередную специальность, хоть и не строительную.

Если что не так, ребята простят, как прощали и раньше. Но если не покинули, не отвернулись, если были рядом и не отказали, значит не заметили или сделали вид, что не заметили моих оплошностей. А было, было... Только не надо слов про долг, миссию и прочую чепуху. Но я таю надежду, что мы еще соберемся и я каждому смогу вручить экземпляр, какой получится книги и мы, как бывало, напьемся. Шабашник на то и шабашник — работает вусмерть, вусмерть и пьет.

Повествование основано на воспоминаниях о десяти сезонах, которые я провел на Чукотке вместе с нашей бригадой. Состав бригады менялся, но костяк и, следовательно, преемственность сохранялись. Еще два сезона я провел на Камчатке, три — в Подмосковье. Записи основаны на воспоминаниях, никаких заметок в те времена я не делал, поэтому могут быть неточности. Естественно, что в своих воспоминаниях я коснулся не только вещей, непосредственно связанных с шабашкой, но и того, что касается самой Чукотки, ее неброской, но полной жизни и красоты природы — и, конечно, людей, людей, людей... Сюжетной канвы в повествовании нет как таковой. Я попытался взглянуть на шабашку и на все, что ее окружает, в нескольких разрезах, как бы пересекая ее разные меридианы. Отсюда и название.

Сами слова «шабашка» и «шабашник» в обиходе советского человека были практически всегда. И с ними было связано что-то такое нехорошее, почти противозаконное. Это было вроде чуждого

именно так было в начале — целинные и залежные земли. Что это такое, я и сейчас...

Нет, не так. Правильнее сказать, я сейчас и подавно не помню, но думаю, что целина — это степи Казахстана и Оренбуржья, которые на памяти человеческой не пахались, а залежные земли — это те, которые когда-то культивировались. Потом все это стало просто целиной. Тысячи и тысячи молодых людей ехали «на целину».

Строили, пахали, обживали пустынные края.

Не обошлось и без студенчества. Позже, когда те края маломальски были обжиты, во всех институтах на время летних каникул стали организовываться летние студенческие целинные отряды.

Возникло громадное движение, охватившее тысячи и тысячи молодых людей, которое постепенно утратило целинную ориентацию и к концу шестидесятых годов переросло в движение летних сезонных строителей.

ССО (Студенческий Строительный Отряд) — аббревиатура, памятная всем. Мой старший брат Володя — ветеран студенческого строительного движения. Работал на всех уровнях — от рядового бойца до областного руководителя движения. Он-то и пристроил меня в один из шабашных отрядов, который возглавлял В. Дзугаев.

Там я и познал вирус шабашничества, поразивший меня на 15 сезонов (1973-1987гг).

Справедливости ради надо сказать, что ССО с начинкой из комсы и комиссарской атрибутикой это, конечно, не истинная шабашка. Хотя многие вышли именно оттуда. Это как большинство от банковской верхушки — бывшие комсомольские руководители.

Одновременно развивалось традиционное направление, охватывающее людей, занимающихся, так сказать, отхожим промыслом. В этом преуспели отряды армянских и украинских строителей, действовавших более капитально. Там собирались, как правило, профессионалы и выезжали на сезон — с мая по октябрь.

В данном повествовании я не буду касаться этих шабашников, так как знаю о них не достаточно, чтобы браться за их описание, хотя во многом идеи, как мне кажется, совпадают.

Был еще один тип шабашников — это одиночки. Такие работали в основном по геологическим партиям и выезжали на работу на полевой сезон. Но это не строители. Это как раки-отшельники.

Таких было тоже достаточно много.

Если же говорить о более глубинных причинах существования

плов, и шашлык, и лагман, и самсу, и чебуреки... В баню приходили поделиться радостью и горем, спортсмены залечивали раны, пьяницы всегда находили там выпивку, а бомжи (тогда их звали бичи) ночлег и кров. Эх, славное было времечко, и про тогдашнюю баню можно написать отдельную книгу. Не такую, какие пишут псевдоспециалисты по парной, порой не очень представляющие, что же такое парилка. А про ту баню, изнутри, со своими обычаями и привычками, про людей знаменитых и великих, пораженных «банным вирусом». Написать так, как написал Гиляровский о Москве.

Это было небольшое лирическое отступление. Тем более что баня, как и шабашка, кажись, тоже примета уходящего времени.

Так вот, первая наша команда была составлена из отдельных любителей банного времяпровождения того периода, а именно из тех, кто ходил в Сандуны за 20 коп. по пятницам на первый пар.

Несведущим расшифровываю. Сандуны за 20 коп. — это самая простая мужская баня во всем комплексе Сандуновских бань, но в те годы «самая простая» означало и «самая демократичная». Там собирались истинные любители и знатоки банного дела, этакие банные маэстро. Такую банную школу прошел и я. Любители баньки, как правило, ходят в баню строго в определенный день недели и в определенное время. Задержишься на час-другой, глядишь, и люди не те, и пар не тот, а через неделю получишь еще и выговор, что не пришел в положенное время. И если на первый пар, то это как минимум на полчаса раньше открытия, занять очередь, чтобы войти одним из первых, затем помыть, почистить парную, и поддать как следует с каким-либо снадобьем. Сейчас осталась только ностальгия по тем временам, таких бань нет и в помине, во всяком случае для меня и моих друзей. И дело не только в цене. Бань стало много меньше, вместе с ними ушел и неповторимый банный дух и атмосфера.

Надо полагать, только в бане и могла родиться столь плодотворная, как оказалась впоследствии, идея организовать шабашную бригаду. Энтузиастов, помнится, было немало, только в первый состав бригады из парильщиков в итоге попало трое: Кобыдов В.А., Рожков А.Г. и ваш покорный слуга. Но именно банное сообщество составило костяк новой бригады, именно в бане была отработана вся схема. Кстати, все из нашей команды помнят, что прозвище у Кобыдова Владимира было «Манька», но мало кто знает, что татуировка

Вспоминаю, кто и как пришел в нашу бригаду. Раев Сергей Савельевич, ас кирпичной кладки. За смену (часов 12-13) укладывал 12 кубических метров. Фантастический результат. Два подсобника, один на растворе, другой подавал кирпичи, к концу смены падали от усталости. Для сведения: куб кладки это 400 кирпичей, а на одном поддоне умещается 200. На куб кладки идет примерно 0,4 куба раствора. Вот и считайте, какая это машина Сергей Савельевич. Я с ним познакомился в 1977 году на шабашке в МТБ СМ СССР (Материально-техническая база Совета министров СССР). Позже Раев привел А.Азовцева и Г.Аракеляна. Про первого хорошего сказать нечего. А вот Аракелян, кличка Ара, стал любимцем бригады.

Всегда готов идти по команде делать самую тяжелую и ответственную работу. Всегда веселый, неунывающий, дай бог ему сто лет жизни.

Володин Вячеслав, Ким Владимир, Киселев Аркадий, Никифоров Николай, Осокин Валериан, Павлов Виктор, Штейман Борис.

Это кандидатуры, рекомендованные братом Георгием. Все орлы как на подбор. Но Валера Осокин по кличке «боцман» занимал в нашей бригаде особое место. Пришел в бригаду немного позже, но сразу стал боцманом — все хозяйственные заботы лежали на его плечах. Всегда спокойный, немногословный, но в его хозяйстве всегда был полный порядок. Шабашник что надо.

Белоусов Александр, Гутман Борис, Гискин Валентин, Журавский Михаил, Коротаев Юрий, Мерсов Георгий, Нестерович Николай, Пикан Игорь, Перелыгин Сергей, Сухоленцев Олег, Стяжкин Валерий. Мои друзья и сослуживцы, отработавшие со мной не один сезон.

Начальником брата Георгия в свое время был большой ученыйхимик Коврига В.В. Он-то и попросил Георгия пристроить своего сына Олега в бригаду. Олег тогда был совсем молодой и вряд ли кто мог предположить, что судьба свяжет нас с ним надолго. Олег шабашник из первой пятерки, выражаясь хоккейным языком. Он привел Гришу Листвойба (до сих пор трудно выговорить), Фомина Игоря, Козырева Андрея. Наверно и Сидоренко В.И. тоже кандидатура Олега. Виктор Иванович Сидоренко мой боевой заместитель, в мое отсутствие всегда командовал в бригаде. Он, боцман и Палыч (Чернышков В.) — бывшие матросы. И об этом на шабашке никогда не забывали.

даль, например, как Чукотка, ехать и смысла нет и в бригаду никто не возьмет. С другой стороны, строительная шабашка (были и другой ориентации) не могла обойтись без специалистов-строителей. В нашей бригаде профессиональных строителей было трое: Раев, Аракелян и Азовцев. В других больше. Именно от квалификации бригады зависело, какую работу можно получить. В основном для шабашников предназначалась тяжелая малоквалифицированная работа: земля, бетон, грузить, таскать. Наша бригада вначале тоже делала такие работы. С каждым сезоном росло наше мастерство. И позже мы делали практически все, что нужно в строительстве.

Не было среди нас только музыканта или хотя бы завалящего композитора. Не то бы обязательно была сочинена своя песня.

Правда, Коля Никифоров пробовал такую песню сочинить, но почему-то не получилось.

Дорога. Транспорт

Для тех, кто ездил на шабашку на Чукотку или в другие приграничные районы, в процесс подготовки бригады входила процедура получения пропусков для въезда в погранзону. Где-то в конце апреля или начале мая заканчивалось формирование бригады, и я отсылал списки в Эгвекинот. Чтобы ориентироваться в географических названиях, в конце этого раздела приведена карта-схема.

Через неделю-две оттуда приходил вызов — москвичам в московский городской паспортный стол, остальным по месту жительства.

Нужно было идти в паспортный стол, мы это делали коллективно, так как заявка была на всех, заполняли какие-то бумажки, сдавали их и ждали.

Первые годы вызов нам приходил «от геологов». Почему-то наша контора, имеется в виду Сельский Строительный Комбинат-3 (ССК-3) в Эгвекиноте, не имела права делать такие вызовы.

Мы приезжали в Эгвекинот и оформлялись в Восточно-Чукотскую геологоразведывательную экспедицию (ВЧГРЭ), затем нас как бы откомандировывали в ССК-3. Такая хитрая комбинация.

При оформлении пропусков не обходилось без приключений.

Один год, когда паспортный стол г. Москвы перевели с

там на льдинах греются тюлени. Это добавило пищи моему воображению.

Кто собирался в далекую поездку, тот поймет мои чувства. То, что хотелось, даже очень хотелось ехать, и говорить не стоит. Но бригады никакой не было, и на сезон (4-5 месяцев) я не мог приехать.

Все, чем располагал шабашник в то время, если он работал где-то постоянно, это отпуск да отгулы. Всего месяц или чуть более. Если кто забыл, то вообще-то, не работать тогда было нельзя. Вернее, не работать можно, а вот нигде не «числиться» — уже никак. Таких называли тунеядцами и обходились с ними строго.

Тогда и стали собирать бригаду. Недели за две собрали наш первый состав и договорились ехать месяца на полтора. Вспомним этот состав. Цой Г.А., Киселев А.П., Андрианов А., Ремизов В.И., Петухов Н.В., Паршин В., Рожков А.Г., Кобыдов В.А., Тюрин С.Н., Чернышков В.П., Цой К.А. Во время сборов много суетились, все было впервой, все в новинку. Первый полет на Чукотку происходил на самолете ИЛ-18. Летели северным путем, с двумя промежуточными посадками. Часов через 18 лёта, когда уже стали заходить на посадку в Анадыре и в иллюминаторе показались полоса и аэродромные постройки, самолет вдруг круто взмыл вверх и к нашему изумлению стал набирать высоту. Сильный боковой ветер на полосе (больше 25 м/сек) вынудил нас лететь на запасной аэродром.

Через несколько часов лета сели на военный аэродром. Как потом оказалось, это был п. Чайбуха, что недалеко от Гижиги на полуострове Тайгонос, много южнее Анадыря. Тогда я по-другому взглянул на масштабы нашей страны и понял, что счет времени иногда может измеряться не минутами, а промежутками времени гораздо более длительными. Просидели, вернее, простояли мы на этом аэродроме, 20 часов. Простояли, так как в аэропорту, если так можно назвать деревянную хибару, было всего несколько стульев, а прилетел целый самолет. Потом мы, конечно, благополучно прилетели в Анадырь. Память не сохранила каких-либо подробностей о том, как в первый раз мы летели из Анадыря в Залив Креста, но о пересадке в Анадыре надо говорить особо.

Что же касается перелетов из Москвы до Анадыря, то нам приходилось летать на Ил-18, Ту-134, Ил-62. В те времена, когда летали с промежуточными посадками для дозаправки, нам приходилось садиться в Норильске, Воркуте, Хатанге, Амдерме,

том перелете кроме адского шума в памяти мало что осталось.

В те времена для дальневосточных аэропортов пересадки, особенно в летние периоды, когда все двигаются либо на материк, либо с материка, характерны были скученность и неразбериха.

Но столько, сколько пришлось провести нам в Анадырском порту, мало кому довелось, даже из коренных северян. Объясняю почему.

Люди, завербовавшиеся на Север, летели туда с целью заработать.

По условиям контракта им раз в три года предоставлялся отпуск с оплаченной дорогой, таким образом, человек, проведший на Севере, скажем, пятнадцать лет, летал туда и обратно, как нетрудно прикинуть, пять раз. Наша же бригада летала на Север 10 раз с 1978 по 1987 год. Вот так.

Все северяне говорят про большую землю — материк. Почему, не знаю. Видимо, сохранилось со времен первопроходцев в освоении севера и высоких широт, когда ощущалась отрезанность от населенных районов и оказии были очень редки, а то, что до Урала или центральной Сибири можно в принципе добраться и по суше, просто не бралось в расчет ввиду безумности такой затеи. Вот и получалось, что до обжитых районов — как до любого материка.

Летняя миграция на севере была такая: с апреля по начало июня весь север, Чукотка, Дальний Восток летели на материк.

Очень сложно было с билетами, местами, регистрацией. Вылететь было целое приключение. Тоже самое было к концу лета, к началу учебного года.

В этом смысле нам, шабашникам, повезло, мы летели всегда в обратном основному потоку направлении. Тем не менее, в анадырском аэропорту нам пришлось посидеть изрядно. И дело не только в загруженности рейсов. В авиации не последнее слово играет погода. Однажды в «Заливе Креста» мы ждали рейса пять дней — задержка по метеоусловиям! Хорошо, что на Пятом, там где аэродром, через дорогу был небольшой магазинчик с вином из солнечной Болгарии, называлось «Лудогорское», помните?.. Еще у меня сложилось мнение, что на местных авиалиниях авиаторы очень не любили летать, во всяком случае, часто бывало, что при хорошей погоде, метеослужба давала плохой прогноз именно в воскресенье. Зато когда аэропорт открывали, в день могло прилететь сразу несколько бортов и вывезти всех желающих.

Так вот, процедура в Анадырском аэропорту у нашей бригады всегда была отработана. После посадки самолета, бригада разбивалась

По дороге видели касаток. Была небольшая стоянка в Конергино.

Море поражало громадой воды и таящейся в ее пучинах энергии, из-за плохой погоды штормило и вздымающиеся волны своей силой вызывали страх и уважение.

Это практически все впечатления от плавания. Еще запомнилось впечатление от наших ржавых кораблей — по пути нам попадалось несколько. Как иностранный, так свеженький, нарядный.

А если наш, то обшарпанный, ржавый.

Когда заходили в Анадырский лиман, видели небольшое лежбище моржей. Гринписа тогда не было и в помине, и бедные наши меньшие и большие братья шарахались от человека, как черт от ладана. Поэтому лежбище недалеко от Анадыря это, конечно, было событием.

Я думаю, что по прибытии в Анадырь, все завалились к Сергею Ивановичу, так как теплоход причаливал к анадырской пристани.

Вообще-то Анадырь расположен на правом берегу реки, точнее лимана, а аэропорт на левом. В навигацию от аэропорта до города ходил т/х «Семен Борзенко». Сергей Иванович говаривал по-хохляцки: «Сэмэн Борзэнко». В зимний период аэропорт и город связывал вертолет. Либо вариант для отчаянных — пешком по льду.

С вертолетом тоже история любопытная. В третий или четвертый сезон мы благополучно прибыли в Анадырь. То ли по погоде, то ли по другим причинам в этот же день улететь не удалось и мы начали готовиться ночевать. Народу в аэропорту было немного, свободных мест навалом, так что ложись и спи. Предварительно мы, конечно, зарегистрировались как группа, было около 20 часов по местному времени. По аэровокзалу объявляют: «Старший группы, вылетающий в Залив Креста, зайдите в перевозки». Легкий испуг и замешательство, затем я побежал в отдел перевозок. Оказывается, Первый секретарь Иультинского райкома КПСС спецрейсом вылетал в Эгвекинот и нам предлагали лететь вместе с ним.

Диспетчер посчитал загрузку и оказалось, что вся наша бригада с нехитрым барахлом может быть взята на борт. Конечно, я согласился и быстро-быстро мы, собрав свои вещи, побежали на автобус, который и довез нас до Ми-6. Была большая спешка, т.к. Залив Креста по прогнозам через час мог закрыться по метеоусловиям.

Тогда впервые я, да и, наверно, все наши летели в вертолете. Тряско, шумно, зато близко земля и все видно. Смотреть, правда,

Географическая схема размещения памятных мест нашей Чукотской шабашки.

По всякой механизации у нас был Коля Петухов. Так и видится: в одном кармане пассатижи, в другом отвертка. Вообще Коля отличался повышенной надежностью и завидной трудоспособностью.

Всегда очень спокойный, выносливый, в том числе на водку. С Колей пить хорошо, в беде не бросит. Был у Николая один недостаток, и он как бы сводил на нет все его достоинства. Он панически боялся комаров и те, соответственно, его любили с не меньшей силой. Единственно, что Николая спасало, это относительная миролюбивость чукотских комаров. Во всяком случае московским они и в подметки не годятся.

Приготовление бетона — работа не для слабонервных. Например, за смену на скрубере в селе Амгуэма, в 90 км севернее Эгвекинота, приходилось делать 50-60 кубов бетона, при этом щебень и цемент подавали вручную. Представьте 200-300 мешков цемента по 50 кг. за смену. И так ежедневно. Асами в приготовлении бетона были: Чернышков, Коврига, Тертышный, Аракелян, Петухов. Последние годы, когда выросло мастерство, доверялось делать нам и ювелирную бетонную работу. Я имею в виду ростверк — поясной железобетонный фундамент, возведенный на свайном поле.

В условиях вечной мерзлоты, в тундре, фундамент возводился на сваях. Сначала забивали сваи, делали свайное поле, а потом на оголовках свай делали опалубку, ставили в нее арматуру и заливали все бетоном. Работа сложная и ответственная. На ростверк затем монтировались стены жилых домов.

Центральное здание поселка Эгвекинот — тогдашний Райком партии. Фундамент для него, говорю с гордостью, делала наша бригада. Тот фундамент монтировался из фундаментных блоков.

Один год на Чукотке нам пришлось работать на вертолетной площадке в аэропорту «Залив Креста». Очень сложная и ответственная бетонная работа, с допусками, не превышающими сантиметра.

Строили бесчисленное количество котельных, трансформаторных подстанций, будок, будочек, весовых, сушильных агрегатов, какие-то навесы, бараки, туалеты.

Во время шабашки на Камчатке, четверо человек, в том числе и я, были заброшены в тайгу строить жилье для командированных на с/х работы горожан. Там из дерева мы сооружали громадный деревянный барак, столовую и кухню, туалеты и умывальник.

Вообще, по свидетельству друзей и знакомых из других бригад, шабашники строили деревянные дома, из бруса и рубленые, выполняли бетонные и земляные работы на различных стройках века вроде БАМа, валили лес. Шабашники также строили заборы — бетонные, из колючей проволоки и деревянные, прокладывали километры телефонной канализации, выполняли гидроизоляционные работы. Мастерству гидроизоляционных работ меня учил Володя Воронин. Учил кроить рубероид, варить прамер, мазать, наматывать. Запомнилось на всю жизнь. Сколько же кровли мы закрыли? В Средней Азии шабашники строили кошары и загоны для овец. Строили скотные дворы и другие с/х постройки.

Подводя итог, отметим следующее. Конечно, общая квалификация шабашника ниже, чем у профессионала, но шабашнику не было равных в напоре, желании работать, выполнении самой тяжелой работы. Например, когда мы работали у Тогузаева, выработка на одного человека была выше, чем у кадровых рабочих, при том, что с шабашником было меньше проблем, он менее капризен.

Но работу шабашника надо организовать, к их приезду надо готовиться. У шабашников нет возможности ждать стройматериалов, техники. Если нет работы на одном объекте, то по принципу «природа не терпит пустоты» шабашник будет искать другую работу.

Помнится такой эпизод. Мы ехали в машине с Тогузаевым. За рулем был Аркадий Соловьев, наш большой друг, давно покойный.

В районе магазина «Улыбка» видим идет человек и тащит на спине сетку от кровати. Аркашка и говорит: «Спорю, что это шабашник».

Подъезжаем ближе — и правда шабашник. Да еще наш — Олег Коврига. Оказывается, для штукатурки, которую делали на аптеке на Втором километре, нужно сеять песок для раствора. Ждать или искать машину, нет времени. Вот и пошел Олег на пивзавод за кроватью и попер ее на себе. Кому придет в голову из постоянных работников тащить на горбу сетку за два километра? Только шабашнику. Другой лучше будет ждать неделю, а с места не тронется.

В этом примере, как в капле воды, отражается отношение шабашника к работе. Ну и конечно — Олег. Таких один на тысячу.

звеньевые пониже и т.д., в зависимости от количества уровней управления в бригаде, отряде. У старшего коэффициент был от 1,7 до 2,5. у среднего звена от 1,3 до 1,5 и выше, у кадровых рабочих коэффициент, как правило, был повыше. Позже у постоянных рабочих в строительстве был введен КТУ (коэффициент трудового участия) – аналог шабашного. Но там его расставлял совет бригады или прораб, да еще учитывался разряд рабочего.

В нашей же бригаде был другой принцип. Трудодень был. Но у всех он был одинаков, т.е. заработок зависел от количества проработанных дней. Ведь каждый сезон не все приезжали одновременно и уезжали тоже в разное время. Так что количество трудодней было у всех разное. Бывалым мастерам не очень нравилось, что все зарабатывали одинаково, и спец и неумеха. Но ломать такой принцип я не стал. Во-первых, как определить вклад каждого. Во-вторых, если кто-то плохо работает или не умеет, старший должен подсказать или научить. И верность этой установки подтверждает то, что бригада существовала 10 лет. Были бы моложе и не было бы перестройки, существовала бы и сейчас. Во всяком случае, когда встречаемся, всегда вспоминаем былое и все просят организовать что-нибудь. Еще у нас было так. Предполагалось, что у каждого есть право на три нерабочих дня по болезни. И общее число трудодней не уменьшалось. Но я не помню, чтобы, во-первых, кто-то болел, а во-вторых, если случалось такое из-за травмы или еще по каким причинам, мы не использовали этот принцип. Да и как? Вспоминаю первый сезон — Володя Кобыдов, он же «Манька», прыгая по стройке, подвернул ногу. Рентген показал закрытый перелом. Наложили гипс и положили в больницу. Дня два Манька выдержал, на третий перочинным ножом срезал гипс и убежал из больницы. Как уж он ходил затем на стройку и работал, какую боль терпел, можно только предполагать, но не ныл, не скулил. Сделал себе костыль и ковылял. Делал, да еще как, посильную работу. Были и другие, противоположные, примеры, я имею в виду Антонова. Но кто помнит Антонова? А Манька — наш в доску.

По поводу болезней хочу остановиться подробней. Удивительное дело. В каких условиях приходилось работать, в каких условиях жить? Но ни простуды, ни других каких болезней. Один сезон в Амгуэме мы крутили пасынки к столбам для высоковольтной линии для кораля на 94 километре. Нужно было делать сто или сто пятьдесят опор. Работа нормальная, только погода была,

сложно. Поэтому и смотрели на еще одно совмещение сквозь пальцы. Иногда удавалось одновременно работать в двух-трех местах. Так было на Камчатке, там мы были оформлены в трех местах и везде на всех закрывали наряды по восемь часов.

Это был главный криминал. Так было и на Чукотке. Мы были приняты на временную работу в ССК-3, взяли шабашку в Иультине (жилой барак на Светлом), шабашничали в Амгуэме — делали ремонт в сельских домах.

Зарплату тогда получали в трех местах, причем искусство и моя забота были получать или наладить процедуру получения зарплаты в трех местах на всю бригаду, когда мы находились на расстоянии до 300 км. друг от друга. У нас имелись образцы подписей всей бригады и если, скажем, зарплату получало 5 человек, то расписываться надо было за пятнадцать. Приходилось подделывать чужие подписи. С одними кассирами и бухгалтерами можно было договориться, для других надо было обязательно предъявить доверенность, третьих обманывали. Успех шабашки и зависел от того, сколько шабашек нахватаешь.

Была и еще одна сторона шабашки, не то чтобы криминальная, но несколько подозрительная с точки зрения законности. На шабашку человек мог поехать только в отпуск. При этом длительность отпуска колебалась от 15 до 36 (редко до 48) рабочих дней. 36 дней имели кандидаты наук, а 48 доктора. Для последних двух категорий отпуска практически хватало. 36 рабочих дней плюс шесть выходных получается 42, этого вполне хватало на 38-40 трудодней, учитывая дорогу и один-два выходных на шабашке. Докторов я не встречал, но, говорят, было дело. Ехать же надо было не менее чем на полтора месяца. Почему? Ну, во-первых, чем дольше шабашка, тем вероятнее достижение высокого заработка, по крайней мере для стройки. Во-вторых, на Чукотку вызывали при условии продолжительности работ не менее двух месяцев. Поэтому одним из главных критериев, когда принимали в бригаду, была возможность ехать ну как минимум на полтора месяца.

Для категории шабашников, у которых отпуск был не больше 24-х дней, проблем было больше. Что же делали? Договаривались со своими начальниками и те табелировали рабочие дни, при этом зарплату, естественно, брали себе. Еще набирали отгулы. За работу в выходные, за дежурство в дружине, за работу в ДПД (добровольная пожарная дружина), донорские. Самые богатые

Редко, но бывало и так, что про быт не надо было думать, все давал работодатель. Так было на шабашке на МТБ, командовал Володя Литвин, маевец. Жили, кто хотел, конечно, в общежитии в Москве, возле метро Щукинская, в трехкомнатной квартире, по два человека в комнате. Питались в столовой МТБ по совминовскому разряду. Как сейчас помню, есть мы ходили, обычно, после того, как поест основной контингент, и нам почему то всегда оставался на второе отварной язык. Тогда я так наелся языков, что и сейчас не очень хочется. Питались там три раза, возили на работу на шикарном автобусе.

Но это было исключение. Как правило, налаживать весь быт приходилось самим. На одной из шабашек в Подмосковье мы что-то строили в подсобном хозяйстве санатория Дорохово. Наш старшой (Саакян П.) договорился с директором санаторной столовой и мы ели то, что оставалось на кухне от отдыхающих. Жили тогда, как водится, в Красном уголке в компании с портретами членов Политбюро. Было и такое.

На Чукотке же было так. По приезде на шабашку, оформления и прохождения всех формальностей, день мы тратили на устройство нашего быта. Кстати, в Эгвекиноте при оформлении мы обязательно временно прописывались и вставали на военный учет. Николай Васильевич в результате этой чиновничьей глупости чуть не пострадал. Уже в Москве, в районном паспортном столе почему-то решили, что он прописался в Эгвекиноте и его выписали из своей квартиры. С трудом, но восстановили.

Первый сезон жили в строящемся тогда общежитии Морского порта. На четвертом этаже отделали для нас отсек, подключили воду и канализацию, поставили «козла» для обогрева и сушки.

Один сезон жили в Красном уголке в конторе. Потом Красный уголок перевели в гараж и два, наверно, сезона мы жили там. В Амгуэме жили в общежитии ССК-3, это было наше любимое место, туда приезжали как домой. На Светлом ребята жили в общежитии Иультинского ГОКа (горно-обогатительный комбинат), когда я к ним приезжал, они меня кормили в шахтерской столовой, всегда жареная картошка. Кто бывал на Севере, тот знает, что значит свежая картошка.

Поскольку нам всегда приходилось работать в разных местах, и жили, и питались по-разному. Но всегда старались придерживаться заведенного порядка. Во-первых, у нас, как на флоте, был боцман.

проявлять самоотверженность, но и равномерно распределять силы.

12-13 часовой день на шабашке это нормально. Остается еще 11-12 часов на ужин, отдых и простой досуг. Перед сном оставалось полчаса-час, за это время можно либо написать письмо, либо сыграть в домино или карты, в Амгуэме редко ходили в кино. Были очень важны санитарные условия. Чистоту можно соблюдать всегда и везде, а вот с мытьем хуже. А работа тяжелая и грязная почти всегда. Как обходились? По-разному. Например, в Дорохово каждый день ходили купаться на Рузу — лето, тепло.

На Камчатке водозабор строили на реке Авача. Большая, быстрая и холодная. Умыться можно, помыться — уже с трудом. На Камчатке же, в командировке в тайге стояли на речке Вахтонка, маленькая, но тоже холодная. Анисимов Валерий Петрович, наш старший, очень обстоятельный мужик (был в то время нач. лаб. в МАИ), устраивал баню так. Вокруг была очень высокая трава, похожая на иван-чай. Он вытоптал в траве пятачок, нагрел в ведрах воды на костре и на пятачке устраивал нам баню. Жили мы там в большой палатке и было не холодно, хотя по утрам вода в ведре замерзала. Петрович научил меня не теряться в любой ситуации.

Например, нам привозили на лошади молоко во фляге. Сколько бы мы ни старались, выпить его не могли. Чтобы не выбрасывать, Петрович научил нас делать творог. И когда привозили молоко еще, он делал сливки, и творог мы ели со сметаной. Тем паче обнаружилось, что у некоторых от молока сильнейшее расстройство.

Возвращаемся на Чукотку. Когда жили в Красном уголке в ССК3, проблем не было, душ каждый день. По выходным сами топили баню, и особенно последние годы, когда был построен оздоровительный комплекс, с баней и бассейном, было совсем хорошо.

До этого ходили в поселковую баню с парной, пар был мокрый из трубы, с потолка капает кипяток, но после физической работы все равно хорошо. Я заходил с тазом на голове, вместо зонта. На Амгуэме же с баней были приключения. В итоге договаривались с руководством совхоза и топили баню сами. В той бане мылись все, и чукчи и русские, я имею в виду приезжие. Поэтому главное было соблюдать осторожность, не садится, мыть тазы и место кипятком.

Была там и парилка.

боялся, как бы, не дай бог, что-нибудь не произошло.

Опять же после пьянки, Ара не то чтобы украл, мысли такой не было, взял из стоявшей у конторы машины магнитофон. Ночью, нагулявшись, принес его домой. А утром пришла милиция. С трудом мне удалось дело замять. Как мне кажется и сейчас, подбил Ару на это дело Кравцов. Но это все быльем поросло. Ара сейчас солидный мужик, с большим животом, но по-прежнему веселый и неунывающий.

Вообще-то, с травмами бог нас миловал. Про часть я уже упоминал. Да еще Палыч в Иультине чуть не попал под падающий постамент для плит, если бы это случилось, было бы худо. Я не был свидетелем, рассказывали ребята.

На Камчатке же был случай более неприятный. В отряде был Окорочков, человек пожилой, прораб по специальности. Так в одной поездке ему раздробило большие пальцы на ногах. В следующий сезон он едва не попал под падающую бадью с бетоном. Я всегда просил ребят быть предельно осторожными. Бог снизошел до моих просьб.

Когда мы шабашили на Первом, где-то в начале августа начиналось две лихорадки. Одна ежегодная, связанная с ходом лососевых, вторая грибная — раз в два- три года. Обычно с Тогузаевым мне удавалось порыбачить, и тогда в нашем меню появлялись блюда из свежей горбуши.

Приведу несколько рецептов:

Уха по-чукотски

Берешь 30 или 40 голов только что выловленной горбуши. Хорошо промываешь их, освобождаешь от жабер. Делишь головы на две части, в два ведра.

Заливаешь головы водой из Амгуэмы или из ручья и ставишь на огонь. Одновременно ищешь, что еще можно положить в уху. Не помешают свежий лук, лавровый лист, соль, перец, немного картошечки, какой-нибудь крупы. Когда сварится, можно есть, предварительно выпив грамм пятьдесят.

Шутка, конечно. Но именно так было каждый сезон. Потом это была моя святая обязанность – добывать рыбу. Хотя, следует отметить, с рыбой на Чукотке было просто, всегда можно было на рыбацком причале либо так, либо купить горбушу. В Анадыре всегда покупали

конечно, не японская процедура. На Чукотке в те годы продавалось много разного чая. Вечером, сидя в своей столовой, приятно потягивать свежезаваренный чай, неспешно обсуждая проблемы и новости. Первые годы мы возили с собой чашки или кружки. Потом престали это делать, покупали венгерский конфитюр и банки, быстро освобождающиеся, использовали как кружки. Вместительно и практично. Любили вишневый. Правда, однажды банка лопнула и крутой кипяток вылился Цою Валентину на ноги. Следы наверно и сейчас есть. Чай хорошо было пить с гренками.

Гренки по-амгуэмски (а ля Тертышный)

Берешь амгуэмский белый хлеб кирпичем, лучше черствый, нарезаешь на куски толщиной примерно 10 мм. На плите должна стоять сковорода, и побольше, с маслом, подготовленным, как в предыдущих рецептах. Куски хлеба, лучше, если они нарезаны так, что имеют удлиненную форму, поджарить до появления румяной корочки с двух сторон. Затем каждый кусок натереть, предварительно очищенным зубчиком чеснока. После этого можно есть, налив в кружку крепко заваренного китайского чаю с сахаром.

Чеснок на Чукотке — это экзотика. Это как золотой песок, как драгоценный камень. Для хозяйки чеснок — лучший подарок. Поэтому знатоки Чукотки могут заподозрить меня в неискренности, в надуманности рецепта. Дескать, откуда взять на Чукотке чеснок.

Каждому, кто так про меня подумал, я готов бросить вызов и в честной борьбе доказать, что быстрее меня никто не съест головку свежего, как утренний сад, ароматного, как духи лучших французских мастеров, полезного, как бальзам Биттнера, вкуснейшего, как для хохла сало, ростовского чеснока. В оправдание моих слов, все подтвердят, что в нашей бригаде с первого дня было заведено так. Каждый, кто ехал на шабашку, должен был о б я з а т е л ь н о брать 2 кг апельсинов, 2 кг лука, 1 кг чеснока. Апельсины мы везли в подарок женщинам из конторы и друзьям. Чеснок и лук ели сами, в том числе и с гренками. Когда уезжали, то оставалось немного чеснока и лука. Это был лучший подарок аборигенам. Еще обязательно мы везли с собой спирт. Так, по крайней мере, бывало до одного случая. Год не помню, но это произошло, когда в бригаде было 24 человека и мы работали в

ЧАСТЬ 3

Женщины на шабашке

Заголовок интригующий, но сразу разочарую, это про женщин – работников, членов бригад. Женщины на шабашке бывали редко. Первый год на Камчатке (год 1973) с нами было две женщины. Их брали кашеварить. Одна была подруга какого-то бригадного начальника, вторая по делу. Ну, кашеварили они, может, хорошо, может, плохо, не помню. Но то, что были проблемы, это точно.

После выпивки ко второй всегда очень приставали. 25 мужиков, на шабашке все холостые, вот и проблемы. Ее было очень жалко, ведь дело доходило до слез. Она все понимала, так как была страшненькая и не очень молодая. А мужикам надо одно. Еще второй год на Камчатке командир взял с собой в качестве поварихи наложницу.

Рамки повествования и расчет на то, что читать мои откровения будут не только шабашники, не позволяют мне назвать эту псевдоповариху так, как положено. Во всяком случае, как говаривал один мой знакомый, ее сущность на множестве цезурных слов не поддается определению. Никто этого не скрывал, все было открыто.

Так эта лахудра и готовила на шабашке, скорее всего, первый раз.

Особенно помнится «харчо из лечо». Суп — банка или две лечо на 5 литров воды. Поэтому женщин на шабашке держать категорически запрещается. А искать женщину на шабашке для любви, так это время надо и условия соответствующие. Так что терпели все. В Амгуэме бегал мальчонка-метис, поговаривали, что папашка у него москвич из отряда, приезжавшего за год-два до нас, мама — чукчанка.

Искусство закрывать наряды

На самом деле, по прошествии многих лет, я вспоминаю, что к определенному моменту я понял, что нет проблемы с закрытием нарядов. Во всяком случае, это проблема не такого масштаба. С Тогузаевым у нас было вообще все просто. Игорь Петрович знал, что наш заработок должен составлять 30 рублей чистыми. Это значит, что грязными мы должны зарабатывать 35-36 рублей в день. Часть денег шла на питание, проживание. Далее были проблемы

Но в конторе сидела экономист-чукча, которая подписывала наряды. Что-то имела против, и приходилось с трудом ее обходить.

Чукотка глазами шабашника

Столица Чукотки, сейчас республики Чукотка, а тогда Чукотского автономного округа — город Анадырь. Город расположен на правом берегу одноименной реки. На другом берегу — поселок Шахтерский и угольная шахта, аэропорт. Основной фигурой в Анадыре для нас в то время был Сергей Тертышный или Сергей Иванович, так уважительно звали его друзья. Сергей Иванович сам из Тирасполя, классный специалист по вентиляции и жестяным работам. Жил в Анадыре с семьей, сыном и двумя дочками. Именно благодаря знакомству с ним мы узнали этот город изнутри, познакомились с лучшими его жителями, замечательными Чукотскими мужиками, Колей Клепиковым, Юрой Москвой и многими другими. Город сам по себе красив и населен был хорошими людьми. Во время пребывания там мы обязательно приходили на набережную к Мужикам. «Мужики» — это памятник чукотским революционерам, во главе с Мандриковым. Стоя на этом месте, наверно, чужом для чукчей, можно было видеть прекрасную панораму реки, точнее лимана, ибо город находится в устье. Повсюду расставленные невода в форме воронок, в них бесчисленными косяками заходила кета во время нереста. Повсюду корабли и множество моторных лодок, снующих по реке. В выходной день внизу у самой реки сидел празднично одетый народ, дымились костры, пахло шашлыком. А в будни народ трудился. Нам, летящим в Москву после окончания сезона, город представлялся с праздничной стороны, так как делать нечего, все зависело от погоды. Можно отдыхать, пить водку или самогонку или пиво, что удавалось добыть. Сергей Иванович хлопотал, добывал для нас соленую кету. В один год возвращались из Эгвекинота с Олегом. До этого работали на ремонте аптеки на первом километре и Олег взял коробку с настойкой эвкалипта, притыренную Андрюхой Козыревым. Приехав в Анадырь, разыскали Сергея на работе. Была большая радость от встречи. В подсобке стояла фляга с брагой, и мы принялись тут же гнать самогонку. Кто знает Сергея Ивановича, тот поймет, с какой тщательностью и аккуратностью была налажена аппаратура, выдержан рецепт.

открыли богатое полиметаллическое месторождение на одной из сопок. Место называлось «Иультин». Это было одно из крупнейших в мире месторождений вольфрама, олова и молибдена. После войны этому месторождению суждено было стать одним из основных поставщиков металла для оборонной промышленности. Поэтому сразу после победы началось строительство трассы от Эгвекинота до Иультина. Заведовал всем этим хорошо известный «Дальстрой», поэтому стройка дороги была «доверена», вестимо, зекам. В конце 80-х годов вдоль трассы можно было видеть хорошо сохранившиеся остатки лагерей. А на втором километре — Эгвекинот тянулся почти на три километра вдоль залива, поэтому внутри поселка шли свои километры — так вот на втором километре в одном из производственных помещений автобазы раньше был БУР (барак усиленного режима). Дед Олега Ковриги был зеком и проектировал трассу. Вот так все сошлось.

Если же говорить о том, где мы работали, то перейдем окончательно на километры. Почему так, ниже будет своя версия. Первый, второй, третий — это все, понятно, Эгвекинот.

Далее пятый километр, это Аэропорт «Залив Креста». Интересно, что взлетная полоса аэродрома начинается прямо у моря и идет вверх по распадку на север километра два, и такая ровненькая и гладенькая с юга на север. И ветры, поскольку распадок окружен сопками, а часть залива, которая как бы верх креста, вытянута тоже в направлении север-юг, дуют либо с юга на север, либо наоборот.

Местные со знанием дела говорили — южак или северяк. Когда северяк, то погода, как правило, лучше, а южак дует с моря и всегда какую-нибудь пакость принесет.

Здание аэропорта двухэтажное, и на втором этаже располагалась метеослужба или просто «метео». Может быть, там были и другие не менее важные службы, но метео — это особо. Когда несколько дней сидишь и ждешь долгожданного борта, то работники метео становятся полубогами, этакими небожителями, ибо по их команде открывался или закрывался аэропорт, и сотни людей, стремящихся на материк в предвкушении тепла, фруктов и прочих радостей, либо счастливые улетали, либо оставались в томительном ожидании.

Около этого здания стоял, не знаю, как сказать, не то знак, не то обелиск, в общем, творение местных умельцев, на котором чеканкой по алюминию было выбито название аэропорта. Я думаю, практически все, когда-либо улетавшие или прилетавшие, имеют в

Наконец, 91-й или Амгуэма. Амгуэма это чукотское село на берегу одноименной реки. В этом селе прошли, наверно, самые приятные дни нашего пребывания на Чукотке. Если на Первом и Тринадцатом чукчей было единицы, то Амгуэма настоящее чукотское село. Это центральная усадьба совхоза «Полярник», это два четырехэтажных и несколько двухэтажных домов типа «Арктика», на сваях, это детский сад, школа интернат, пекарня, магазин, клуб, словом «все как у людей». Река протекает в паре сотен метров от села. Течение стремительное, а вода ну очень холодная. На площади перед правлением всегда оживленно. Амгуэма стоит на полпути от Первого до Иультина, поэтому едущие и туда, и обратно, как правило, останавливались передохнуть. Всех прибывающих встречало настенное панно на правлении – седой, одетый в национальную одежду чукча держит томик Ленина. Теплотрасса идет поверху и представляет собой деревянный короб, в котором трубы. По теплотрассе все и ходят, кайф. Совхоз имел два отделения – Ванкарем и Нутепельмен на северном побережье Чукотского моря. Если центральная усадьба занималась оленеводством, то северные отделения рыболовством, охотой на морского зверя.

Очень хотелось там побывать, но не получалось — в основном, из-за нехватки времени. Долететь, скажем, до Ванкарема на вертолете, другого транспорта нет, клади неделю, да столько же обратно. Лететь-то на самом деле пару часов, но надо ждать попутного борта, потом погоды, потом прораба и т.д. и т.п.

На 207-м километре — Иультин. Еще через тридцать километров, но уже по трассе на север — рудник «Светлый», представляющий собой несколько производственных помещений и дыру в горе — вход в забой.

На Чукотке много чего хотелось бы повидать: это и Провидения, и Лаврентия, и Уэлен, и Марково, и Беринговский — про все это много рассказывалось в контексте разных приключений старожилами Севера. Но не судьба.

Для любителей северной экзотики — более подробно несколько слов про Чукотку и ее население. Чтобы предполагать, что шабашник едет в такую даль исключительно ради денег, надо быть чересчур простым. Нас всегда интересовало гораздо больше, чем деньги, например, все, что было связано и с географией края, и с населением.

предположить, что коренное население Чукотки постепенно сокращалось. А поглядев на чукчей вблизи и познакомившись с их жизнью, понимаешь, что нация неуклонно деградирует.

«Окультуривание», лучше сказать «оцивилизовывание» чукчей началось задолго до ВОВ. В тридцатые годы были организованы центры советской цивилизации, так называемые культбазы. Одновременно шло интенсивное геологическое сканирование полезных ископаемых края. После войны освоение Чукотки повелось индустриальными, сталинскими методами. Именно тогда, в 1946 году, в Заливе Креста причалил теплоход «Советская Латвия» с первопроходцами-покорителями высоких широт. Началось строительство станового хребта новой экономики Чукотки, трассы Эгвекинот-Иультин. Понять не трудно, кем были эти первопроходцы.

Немного позже стали прибывать и специалисты по оргнабору.

В Иультине было разведано полиметаллическое месторождение с оловом, вольфрамом, молибденом и другими металлами, необходимыми для наращивания мощи военной индустрии того времени. Иультинский рудник был одним из первых в мире по объемам разведанных ископаемых. В Заливе Креста строился морской порт для вывоза обогащенной руды. Между этими населенными пунктами необходимо было проложить трассу длиной более 200 км. Вокруг трассы и поселков и была потом, в основном, сконцентрирована жизнь Советской Чукотки.

Когда мы приехали в 1978 г. на Чукотку и (в первый и единственный выходной в тот сезон) руководство конторы выделило нам автобус ПАЗ для выезда в тундру, водитель, по имени Володя, человек в возрасте, обратил наше внимание на остовы домов, сложенные из природного необработанного камня. Эти дома стояли обязательно на возвышении. Ниже, практически у ручья, протекающего вдоль трассы, из земли также торчали остатки каких-то сооружений. Так вот то, что из камня — это дома, в которых жила охрана, а ниже и всегда почти в воде — остатки бараков для заключенных. Заброшенные лагеря стояли по всей трассе. Еще вдоль трассы было несколько кладбищ, захоронений зеков. Умерших поселковых хоронили на кладбище на Втором километре. Там в то время еще сохранились деревянные столбики с металлическими номерочками. У зеков фамилий не было. Большое же кладбище было на 44-м километре. Столбиков там стояло много. На

Хочется раздеться и прыгнуть в пучину. Но вода едва теплее снега.

По трассе я несколько раз ездил до Иультина и обратно, и дальше до рудника «Светлый». Я об этом уже говорил. В один сезон мне выделили УАЗ-452, и я трассу проехал несколько раз за рулем.

Теперь про чукчей. В первые сезоны мы их практически не видели. Чукчи на Первом появлялись редко, в основном подраздобыть водки, да и то, если миграция оленей проходила поблизости, ну, скажем, в 20-30 км.

Зато, когда мы работали в Амгуэме, появилась возможность познакомиться с чукчами поближе. Как их охарактеризовать в нескольких фразах. Чукчи это все-таки дети природы. Их жизнь устроена таким образом, что они и олени, с которыми они все время в контакте, — часть экосистемы. Чукча и олень — одно целое.

Оторвать их друг от друга без роковых последствий для природы и человека невозможно. Часть чукчей живет по побережью и занимается морским промыслом. И там они настолько слиты с природой, с ее обитателями, что выдернуть их оттуда нельзя. «Блага» цивилизации наложили на этих людей плохой отпечаток. Они стали хитрее, более скрытными. Да еще алкоголь. Как и на всех северных людей, алкоголь действует на чукчей намного сильнее и пагубнее, чем на других. Раз познав действие водки, чукча на всю жизнь становится ее рабом, за водку отдаст все. Сначала приучив чукчей к водке, власть потом пыталась бороться с пагубным действием и все время проигрывала игру. Как обычно, создаем трудности, чтобы с боем их преодолевать. В чукотских селах водку давали раз в неделю, по бутылке на взрослого. По субботам, по «пьяным субботам». Зам. директора совхоза «Полярник» рассказывал мне, что в отделениях совхоза на северном побережье, например, в п. Ванкарем, чукчи переставали есть в четверг, чтобы в субботу, полученные пол-литра использовать с максимальным действием, не нейтрализуя ни одного грамма зелья едой. Страшная трагедия. Это, по большому счету, главная причина сокращения населения. Чукчей загнали в каменные дома, лишив их привычной среды обитания.

Детей всех свозили в интернаты, оторвав от природы, лишив возможности наследовать обычаи и ремесла предков.

Совхоз «Полярник» — оленеводческое хозяйство. В его ведении более 20 тыс. северных оленей. Олени мигрируют по тундре в поисках корма, вместе с ними перемещается бригада из 5-6

рублей ассигнований. Полная же стоимость комплекса забойного пункта более 1896 тысяч рублей. В эксплуатацию он будет введен в одиннадцатой пятилетке.

И. ТОГУЗАЕВ, прораб ССК-3

Вообще, чукчи заслуживают всяческого уважения. Я бывал в бригаде (оленье стадо) и видел работу чукчей. Не приведи господь. Никакой радости от жизни, в нашем понимании. Я думаю и пагубная страсть к водке отсюда. Легкая возможность отключиться от суровости природы, моментально перейти в мир грез.

Представьте стадо в две-три тысячи оленей — и оно не разбегается, а идет по направлению, заданному человеком. Причем пастух, я видел только одного пастуха не чукчу, всегда пешком, круглые сутки, 365 дней в году. Мороз минус 50 и более. Нельзя представить. И я не могу. Но это правда. И разве народ, способный на это, не заслуживает уважения? Трасса, о которой, собственно, я и пишу, она же центральный нерв тогдашней Чукотки, заканчивалась в Иультине. Иультин оставил о себе менее радужные воспоминания. Подавляла гора, искусственно насыпанная из отвалов после обогащения руды. Все неровности на улицах были также засыпаны этими отвалами. В солнечную погоду все это быстро просыхало, и по поселку поднималась силикозная пыль. Шахтеры все поголовно были подвержены этому заболеванию, силикозу. Главное предприятие — ИГОК, Иультинский горно-обогатительный комбинат. Оттуда везли на Первый здоровенные контейнеры с обогащенной рудой, весом по несколько тонн и похожие на перевернутые великанские шляпы. Обратно машины загружались в морпорту углем и развозили его по котельным на трассе. Машины идущие по трассе почему-то назывались транзитом. «Транзит не берет». «Доехал на транзите».

Пару раз и я добирался из Иультина на транзите.

Обслуживала трассу Эгвекинотская автобаза. Большое предприятие, сотни машин. Честнейший — фамилия директора автобазы. Это как про негра, извините, африканца, сказать: «какой белый».

Наши начальники

Центровое место среди наших прорабов и руководителей занимает,

понаслышке. Но руководитель был крепкий. Были еще начальники. Тоницой, Дудров. Это уже молдавская полоса.

НА ПРАВАХ ЭПИЛОГА

Все дальше и дальше описываемое время. Мы живем совсем в другом мире. Многое кажется сейчас наивным, малоинтересным.

Но так — было. Шабашки нынче нет и уже не будет. Не будет так, как было у нас. Сейчас есть так называемые гастарбайтеры. Это выходцы из Украины, Молдавии, бывших братских демократических стран (привычная терминология). Они приезжают в Россию пошабашничать. Но у них нет и никогда не будет самого главного, что было в нашей шабашке. Не будет шабашного братства. Объяснять не надо. Прошлое, лишая нас самого главного для человека, свободы, объединяло нас в коммуны по интересам, в которых отношения не предполагали отчуждения, меркантилизма и мелочности.

Все было по-мужски. Время грядущее будет, по-видимому, лишено всего этого. Очень жаль.

Все ли я описал? Нет, конечно. Мимо пробежали многие эпизоды и факты, многие достойные люди оказались вне поля зрения: Гудков, Ганагин, Меняйленко, Лопатин, друзья по другим шабашкам. Эх, да разве опишешь жизнь пятнадцати сезонов. Шабашниковые воспоминания — как многослойный пирог. Снял один слой, за ним другой и т.д.

Задача воспоминаний все-таки не детальное описание всего и вся. Язык, литература, музыка, живопись — всего лишь средства отображения мироощущения человека. И каждое из этих средств описывает как-то происходящее, но каждое само по себе беднее, чем суть. Речь и письмо порой может приблизиться к природе вещей максимально — но никогда не станет ею. Поэтому я хочу малого. Я хочу, чтобы при чтении этих записок у читателя, прежде всего знакомого с предметом, возникли ассоциации и воспоминания.

Именно они способны сотворить чудо и подобно машине времени перенести нас на годы назад. Вернуть нас в молодость.

Москва. Сентябрь-декабрь 1995года. В 2002-2003 годах внесены небольшие добавления.

Чукотка, полна полярного огня

Чукотка, за что сгубила ты меня

Чукотка, погибли юность и талант

Твоих красот я твой бессменный арестант

Песня чукотских шабашников

Мы шабашники, мы сезонники

И приехали за длинным рублем

Но мы плотники, мы и бетонщики

По воскресеньям мы наркомовские пьем

Припев

Дождь со снегом полярный мельтешит,

Тундра в экстазе слилась с небесами,

Скрубер свой бешеный танец вершит,

Тысячный мешок с цементом поглощая

Аспиранты мы и инженеры мы

Есть даже доктора и кандидаты

Но мы рабочие, мы строители

И главное — мы дружные ребята

Припев.

Ростов не папа нам, он и не мама нам

Одессу не хочу и вспоминать

Чукотка — дом родной, Анадырь — город мой

Эгвекинот нам отец и даже мать

Припев.

Крутой маршрут

Сезон окончен, на прощание присели

Залив Креста, объятий горькая халва

Мы, как всегда, своей достигли цели

Связано это было с разрешением у погранцов, да и дороги к берегу особой не было.

В конце концов, хлопоты начальства, в том числе и местного строительного, увенчались успехом, и автобус, выделенный нашим СМУ, сколько мог, довез нас, а дальше пошли пешком. Вдоль дороги, или скорее тропинки, поражали заросли гигантских растений с белыми зонтиками, смыкающимися наверху. Высота где-то метра под три, не меньше. А листья были такие ажурные, красивые и тоже по размеру очень большие. В нашем воображении растения представлялись тропическими джунглями, а мы выступали в роли пробивающихся сквозь них путешественников. Лет через десять это растение появилось в Подмосковье, и название ему борщевик, размер, правда, поменьше, а так то же самое. Борщевик завезли в Подмосковье, так как он дает много зеленой массы и предполагалось использовать его на корм скоту. Но не вышло. Может быть, и из-за того, что прикосновение к коже человека вызывало сильный ожог и вылезали огромные волдыри. Правда, все это через несколько дней проходило, Но у несведущих такие ожоги вызывали естественный испуг и немедленное желание бежать к врачам.

Кто-то из наших, пробиваясь через «джунгли» тоже получил такие ожоги, но местные, принимавшие участие в пикнике, успокоили, заверив, что ничего страшного нет. Кстати, в Подмосковье ростом растение стало заметно ниже, а вот зловредность его, судя по откликам пострадавших, ничуть не уменьшилась.

Тем временем наша процессия продвигалась к намеченной цели. Дорога заняла, может, около часа. Вышли на берег — и вот перед нами Тихий океан. Ну, океан как океан. Вода-вода, кругом вода. Берег был очень крутой, а хотелось к самой воде. С собой мы несли выпивку, еду и какие-то доски, так как не рассчитывали найти дрова. Наивность новичков. Чего-чего, а уж разного дерева океан выбрасывает на берег дикое количество, как, впрочем, и всего другого. Нес несколько досок и я. Все бросились искать спуск к воде, кто-то побежал вдоль берега искать понижение. Мне показалось, что в одном месте есть пологий спуск, и я попытался по осыпи подобраться к краю и посмотреть, далеко ли вода. Вдруг я почувствовал, что осыпь поехала, и я через мгновенье свалюсь вниз. Тут же упал на спину и замер, чувствую — осыпь не движется.

Уже лучше. В раздумьях прошло несколько секунд. Я сбросил доски,

пикник мало чем отличался от выезда на шашлыки в Подмосковье. Половина народа была сморена алкоголем, тем более, что все, конечно, были уставшие от непривычной физической (в основном, работа с землей) нагрузки, и лежали вповалку кто где.

Часть народа бродила вдоль берега в поисках экзотики, вроде наплавов или пустой заграничной тары. Часть вела толковище. Так, в общем-то, буднично и серо, закончилась наша вылазка на берег океана. И на обратном пути было довольно противно в старом раздолбанном автобусе. Обратная дорога часто бывает такая. Но, думаю, у каждого в душе затаилась гордость и чувство удовлетворения собой, ведь далеко не каждому выпадает удача побывать на Тихом океане.

То, что Окорочков на самом деле человек, отличавшийся в своих деяниях, вы убедитесь, прочитав следующую историю. Григорий Иванович, дай бог ему 100 лет жизни, был прорабом в СМУ МАИ. Видимо, был взят в команду, чтобы дела с нарядами были в порядке. Но поскольку на шабашке это дело не отнимало уж очень много времени, в свободные часы он выполнял и строительную работу. Дело было во время бетонирования стенок резервуаров для водозабора. Резервуар — это здоровенная железобетонная емкость кубов на 500. Высота примерно 5-6 метров. Бетон надо было заливать внутрь опалубки, напичканной арматурой. Этакие железные прутья миллиметров поболее 20 толщиной. Не знаю, как по правилам ТБ (техники безопасности) следовало грамотно эту процедуру проводить. Видимо, следовало городить подмостья вокруг этого короба из опалубки и с подмостьев принимать бадью с бетоном, и, регулируя поток бетона затвором, направлять его в менее чем полуметровую толщину между стенками опалубки. Но шабашникам всегда хотелось побыстрее и с меньшими затратами.

Поэтому Гриша принимал бадью, стоя прямо на стенках опалубки.

Бадью с бетоном подавал гусеничный кран, марки не помню какой, со стрелой, удлиненной вставкой и гуськом, т.е. стрела была максимально возможной длины (может, метров 20). Подавать бадью надо было на самый дальний край, поэтому возможности крана были на пределе. И тут, видимо, опыта у крановщика не хватило: когда стрела была на максимальном вылете и Гриша изготовился принимать бадью, кран клюнул, т.е. на некоторое время, ну самое мгновенье, потерял равновесие. Опытный крановщик, скорее всего, нашел бы выход из положения и выровнял кран. В нашем же случае

нашей Родины, под надежным присмотром брежневских соколов.

Тем временем небо слегка просветлело, и по радио объявили регистрацию и затем посадку (многие сидели с посадочными талонами) на Московский и Хабаровский или Магаданский борта. Что тут началось. Ни в сказке сказать, ни пером описать. В секунду аэропорт опустел, так как все население, похватав вещи, побежало к самолетам. А до этого люди сидели, лежали, перекусывали, играли в карты, словом делали все, что могло скоротать время. И все горизонтальные поверхности в аэровокзале были этими людьми заняты. Оставалась узкая полоса на лестничных маршах, чтобы можно было ходить. После того, как все убежали на посадку, на полу, ступеньках лестниц, креслах, столах, подоконниках и прочих горизонтальных поверхностях остались кучи мусора, пустые банки и бутылки, обрывки газет и прочая и прочая. В зале осталась наша бригада и еще несколько человек. Кто-то из наших (по-моему, Цой Г.А.) среди всего этого беспорядка нашел здоровенную соленую кетину, завернутую в несколько слоев газеты и, видимо, забытую рассеянным пассажиром. Посовещавшись, мы решили эту рыбу оприходовать и везти с собой дальше.

Вскоре и к нашей радости объявили регистрацию на Залив Креста, куда мы благополучно и прибыли примерно через час лета.

Нас встретил автобус, довез до конторы, там мы выяснили, что поселили нас в строящемся общежитии морпорта. На четвертом этаже была отделана секция в три комнаты, где мы и поселились. Вечером справляли новоселье, и кета стала достойным украшением нашего стола.

Для тех, кто помнит напряженку с выполнением продовольственной программы страны, нет нужды объяснять, какой это был деликатес — соленая кета. Позже, в этот же сезон, пиетет по отношению к красной рыбе слегка поубавился, так как эта самая рыба, а затем и икра перестали быть для нас редкостью. По окончании шабашки мы все везли домой эти чукотские деликатесы, и если бы кто-то из наших забыл рыбину в Анадыре, это уже не могло стать таким значительным событием в жизни.

На самом деле, кеты в Заливе Креста ловится мало, в основном, горбуша и, под осень, кижуч. Но Сергей Иванович Тертышный всегда организовывал для нас соленую кету в Анадыре.

галечный берег и остановилась. Нас встречал какой-то небритый субъект, он одобрительно поднял большие пальцы вверх, отмечая профессиональные действия Игоря. Субъектом, как оказалось, был чукотский герой Женя Мишкин.

Место, к которому мы причалили, называлось Старый аэродром, или просто Старый. На самом деле Старый аэродром был примерно в полукилометре от берега и назвался так потому, что раньше там действительно был аэродром. А еще раньше, во время Великой Отечественной войны, это был «аэродром подскока» и американские самолеты, летящие из Америки, совершали там промежуточную посадку. На Старом сохранились кое-какие постройки, и Женька жил там практически круглый год. Уголь ему привозили летом по берегу, а еду доставляли знакомые вертолетчики и зимой и летом. Летом же Мишкин переезжал на «дачу», так он называл балок, к которому мы причалили. Летом от гостей не было отбоя, а где гости, там и вино и харч. Привычки нерестовой рыбы Мишкин знал наизусть и помогал приезжим ставить затяжники и ставные сетки, таскать косяки горбуши. У Мишкина не было на обеих руках всех пальцев, кроме больших, но он так ловко управлялся и с сетью и с топором, ножом и ложкой, что увечья, в общем-то, и заметно не было.

Теперь об орудиях лова. Обычно ловили в море затяжником.

Затяжник — это сеть длиной метров 30, с мотней или без оной, высота стенки метра полтора. Сверху, как водится, наплава, такие же, как я нашел на Камчатке, снизу тяжелые грузы. Затяжник ставили так, чтобы образовался карман против хода рыбы.

Обычно маршруты рыбы во время нереста известны. И в море она идет вдоль берега, в поисках пресной воды. Пресная вода, для готовящейся к нересту рыбы, это как валерьянка для кота, рыба от нее балдеет и совершает немыслимые подвиги, чтобы добраться до пресного нерестилища, например, может преодолеть многометровые водопады.

Что касается затяжника, то, чтобы поставить его грамотно, нужно обладать сноровкой. Для этого используется длинный шест метров 10-12. Тут чем длинней, тем дальше поставишь сетку, зато с коротким легче работать — своя диалектика. Так вот свободный конец с грузом как можно дальше заталкиваешь в воду, пытаясь вытянуть сеть в ровную линию. Затем примерно на расстоянии 1/3 от заякоренного на берегу другого конца сети делаешь шестом как

отдал мне всю рыбу, мы ее положили в мешок, и с этим мешком я попер в нашу общагу. Дотащил с несколькими передыхами.

Что было потом? Где-то пара килограмм свеженькой красной икры. 43 головы и потрохов для ухи и засоленная рыба. Уху варили в двух ведрах — из голов и потрохов плюс по рыбине на каждого. Не помню уже, но был, наверно, праздник жизни. Все съесть, конечно, не смогли, решили оставить до следующего вечера. Но уха осталась в оцинкованных ведрах и к вечеру следующего дня испортилась. Переживали очень, так как еще жив в нас был материковский стереотип красной рыбы как деликатеса. Потом уже попривыкли, в столовой жареная кета была наряду с котлетами из оленины и цена такая же. Местные горбушу вообще не считали за продукт, икра, правда, была в ходу. В последующие шабашки мы были справно обеспечены не только горбушей или кетой, но и гольцом, что намного вкуснее, речной, вернее, озерной, рыбой — высшим деликатесом чиром и другими чукотскими разносолами. Потом в нашей команде появился настоящий Боцман, Валерка Осокин, он-то знал все тонкости снабжения вечно голодных шабашников самыми хорошими продуктами, вплоть до свежей оленины. См. рецепты в главе «Быт и досуг».

Аркадий Соловьев

Аркадий Петрович Соловьев. 1937(?)–1985. Родом из Красноярска. С молодых лет, сразу после армии, работал на Крайнем Севере. Сначала на Колымской трассе, затем на Чукотке. Не достигнув больших социальных высот, последнее время заведовал автопарком в РАЙСЭС — районной санитарно-эпидемиологической станции в Эгвекиноте. Было у него в подчинении 2 или 3 машины, да гараж, построенный исключительно благодаря настойчивости и деловым качествам Аркадия. Какие у СЭС возможности и деньги? Не то что на гараж, на лишнюю автокамеру или литр бензина приходилось у начальства выкраивать. А у Аркадия — пожалуйста. Гараж большой и по всем правилам. Это, конечно, благодаря помощи И.П. Тогузаева. Даже мы, шабашники, работали на гараже Аркадия.

Может быть, читатель понял из предыдущих моих писаний, что для меня в человеке все-таки главное не высота его социального положения, не близость к власть имущими. Главное, на мой взгляд,

трудностями по автомобилям к нему все шли. Время от времени воспитывал двух сыновей Женьку и Костика. Воспитание было своеобразным.

Например, Аркадий говорил так: «Из шкуры лезешь? Имей в виду, влезать обратно придется». Это он так приструнял младшего. Дети, как ни странно, его понимали. И такое воспитание работало.

У меня сложилось впечатление, что Аркадий опоздал, причем сильно, с появлением на свет. Лет сто-двести назад он был бы бесспорным вожаком какой-нибудь ватаги отчаянных мужиков. Но наше время выталкивало таких цельных, в общем-то, людей, на обочину, а зачастую и в криминал. Общество навязывало нам какие-то надуманные правила и законы. В чести подхалимство, лизоблюдство, умение ладить с людьми. В чести одинаковомыслие, способность не высовываться, быть как все. Аркадий с его вольной душой тяжело вписывался в социальный пейзаж. Особенно надломила его борьба М.С. Горбачева с алкоголизмом. В вине Аркадий находил отдушину на фоне жестко регламентированной жизни.

Выпивал-то он для того, чтобы забыться, уйти от тоталитарных правил жизни. С началом борьбы с алкоголизмом в стране жизнь, по сути, надо было перестраивать заново. Он говорил: единственное, что я могу делать хорошо и хорошо знаю, это автомобиль. Если у меня отнимут права, я уже ничего не смогу делать. А семья, а дети? И он очень сильно переживал возможные конфликты с ГАИ (фамилия местного, как сейчас помню — Липп). Примерял на себя безалкогольный образ жизни, пытался найти себе место в новых горбачевских условиях.

Случилось так, что один из отпусков Аркадий с семьей жил у нас в Москве недели две или три. Наша семья приняла их радушно, предоставили максимально возможные условия. Такое впечатление, что для Аркадия это были самые счастливые дни за то время, пока я был с ним знаком. Каждый вечер, когда мы с Элей возвращались с работы, нас ждал хлебосольный стол, обязательная выпивка. Галина к нашему приходу готовила что-нибудь этакое. Особенно умилял Аркадия универсам или самохват, как он его называл, что был рядом с домом. Что еще нужно, говаривал Аркадий, сосиски в магазине, всегда можно купить водки и пива. Действительно, после их отъезда наша лоджия 6 метров длиной и метр двадцать шириной на одну треть была уставлена

антиалкогольная кампания М.С. Горбачева, и даже, может быть, не самого М.С., а доброхотов на местах, сгубила хорошего человека. А по стране и не одного.

Хоронили Аркадия на поселковом кладбище на Втором километре. С трудом отковыряли могилу в вечной мерзлоте, неглубокую, чтобы поместился гроб. Насыпали холмик из булыжной земли.

Есть повод и причина всему. Это как заряд и спусковой крючок.

Так и с Аркадием, помер от сердечной недостаточности, а выпей он 50 грамм и жил бы еще много лет. На самом же деле, в душе у него произошел или происходил какой-то перелом. Я писал в начале, что главным для него была прямота и бескорыстие. Вновь идущее время отодвигало эти его лучшие черты на задний план.

Лучше жить становилось, да зачастую так было и раньше, лизоблюдам, казнокрадам, пронырам. От всего этого было одно лекарство, это все и заложило в Аркадии предпосылки нездоровья.

Женька Мишкин

Случилось это году в 1975–76-м. А мы в первый раз приехали на Чукотку в 1978. Так что эта история перестала быть новостью номер один и стала забываться. Но живы были и сам Мишкин, и многие свидетели произошедшего. Жил Мишкин, как я уже писал, на Старом аэродроме, наверно, года до 85–86-го. На Старый аэродром я часто наведывался и с Игорем, и без него. С Мишкиным сошлись поближе. Он мне многое рассказал про свою эпопею, да и Игорь тоже знал много чего про эту историю.

Была Чукотская зима, морозы под 30. Стояла полярная ночь. Из Первого в Ванкарем необходимо было срочно доставить женщину — специалиста с каким-то очень важным делом. Было решено отправить для надежности два вездехода. Одним управлял Мишкин, он и был старшим в этой поездке, вторым управлял водитель, назовем его «мистер Х». Подготовились основательно, запаслись горючим и продуктами на неделю, дней на десять, теплой экипировкой. Рассчитывали добраться за два-три дня. Расстояние около 300 км. Мишкин был достаточно опытный вездеходчик, исколесил Чукотку вдоль и поперек, поэтому поездка из себя ничего необычного не представляла. Но на беду, на второй или третий день, когда большая часть маршрута была преодолена, вопреки метеорологическому прогнозу, началась пурга и очень сильная,

про это, и поэтому он перетаскивал их с места на место по очереди, отдавал им последние крохи хлеба, заставлял хватать снег вместо воды. Мишкин знал, что только так он может вырвать у судьбы один шанс из тысячи и дотащить хоть одного живым. Мишкин не допускал мысли, что они все сгинут в безбрежном море чукотского снега и льда, что только весной найдут их останки, обглоданные песцами. Не мог допустить, что он, опытный северянин, проиграет схватку за жизнь. Один, нечего и думать, он бы вышел на людей, нашел возможность уберечься от пронизывающего морозного ветра. Но с ним были люди! А что скажут знакомые и друзья — слабак оказался Мишкин? И сила человеческого духа победила, на 21 день Мишкин, именно Мишкин, те двое были лишь тяжкий груз для него, случайно наткнулся на балок, где геологи пережидали многодневную пургу. Сказать «случайно», видимо, неправильно, наверняка Мишкин по приметам природы, по опыту бывалого северянина, аса вездеходной науки, по чутью, выработанному за многие годы пребывания на Севере, брел не просто куда глаза глядят, а выбирал оптимально тропу и на геологов набрел, может быть, подумав, что именно здесь удобно поставить балок или палатку. Все выглядит случайно, но в тоже время во всем есть божье провиденье.

Женщина, слава богу, осталась жива, мистер Х, быстренько смотался на материк, не выдержав косых взглядов земляков. Мишкину из двадцати пальцев ампутировали восемнадцать.

Самое страшное началось потом. Сначала, довольно короткое время, Мишкин побывал в роли Героя Севера и Чукотки, приезжали газетчики, корреспонденты радио брали интервью. Но проза жизни всегда идет рядом и ждет момента, когда подставить ножку.

Сначала от него отказалась невеста, а свадьба должна была состояться сразу же после возвращения из командировки. Где-то в бескрайних просторах тундры брошены два вездехода, за которые Мишкин нес ответственность. Потеря трудоспособности, инвалидность, суд, на котором Мишкина признали виновным во всем и вся.

Позже тяжба за жилье — не квартиру даже, комнату в общежитии.

Мало? Фактически потеря ближайшей родни в подмосковном Болшево. Что им написать? Что остался калекой и живу там, куда Макар телят не гонял?.. И самое страшное, в завершенье от всего этого — психический надлом.

Замкнувшись в себе, затаив обиду на всех, Мишкин уехал на Старый

лица, не могли без специального разрешения выезжать из Эгвекинота, места нашей регистрации. Другое дело, что за этим не очень-то следили, и можно было доехать аж до Светлого, а это около 250 км от Эгвекинота.

Что касается первого обстоятельства, то изредка у нас были выходные, а иногда и простои в работе, хотя мы и работали на нулевом цикле райкома партии. Прорабом у нас тогда был Слава Линник, и организация работ была не ахти. Поэтому с такой загрузкой я иногда мог погонять по заливу.

Теперь про погранцов. Никакой шпиономании не было и в помине, и режим был достаточно лояльный. Но вся атрибутика сохранялась. Погранзастава, личный состав и даже вышка, на которой денно и нощно болтался человек с биноклем и высматривал вдали бог знает что, о чем, видимо, только ему было известно.

Каждый отходящий от причала катер или пароход, даже моторная лодка, не могли отплыть просто так. Нужно было пойти на заставу и в специальном окне взять «Отход», а по возвращении поставить «Приход». Обе эти отметки ставились в специальном блокноте, т.е.блокнот-то был обычный, из магазина канцтоваров, но оформлялся на заставе, и был, скорее всего, под тем же номером, что и лодка.

На борту большими буквами был нарисован регистрационный номер, по нему пограничник на вышке и определял в бинокль, есть отход-приход или нет.

Но иногда удавалось получить отход и человеку, не имеющему отношения ни к катеру, ни к рыбалке или грибам. Т.е. ты подходишь к окошку, подаешь книжку отходов- приходов и, не показывая особенно физиономии, ждешь. С большой вероятностью, если вообще в этот день есть выход в море, в книжке ставится знак отхода.

Особенно если отход просишь на день-два. По возвращении тоже делаешь отметку.

Должен сказать, что, к счастью местных обладателей водномоторной техники, погранзастава была расположена метрах в 300 от причала. Это обстоятельство не позволяло сколь-нибудь оперативно решать инциденты с приходом-отходом. Например, ночью на полном ходу причаливаешь к своей будке, быстро затаскиваешь катер внутрь и либо сидишь там притаившись, либо закрываешь снаружи и прогуливаешься в месте, отдаленном

причина не известна. Даже И. Тогузаев, когда я рассказал ему об этом приключении, в ответ похихикал и никаких заключений не сделал. Техника есть техника, таково было мнение и большинства экспертов.

Речка Ялонай

Если на моторке спускаться от Первого вниз на юг, пройти залив, что по правую руку, часа через три будет устье реки Ялонай.

От Эгвекинота километров пятьдесят. В тот день, когда Игорь согласился взять меня на эту речку, нам сильно «повезло». Сразу, как только мы прошли вторую косу и вышли в открытый залив, лег туман. Да такой сильный, что метрах в тридцати ничего не было видно. Плыви куда хочешь, везде одно и то же. Особо, конечно, не заблудишься, но будешь ходить кругами, пока бензин не пожжешь.

Навигация у рыбаков какая? Держишь берег в пределах видимости и, кто подальше от берега, кто по-над берегом, идешь до знакомого ориентира. По-над берегом, это когда вдоль берега, но рядом. Почему так говорят, не знаю. По-над сопочкой, это значит вдоль сопки. По-над речкой — вдоль речки. Редко у кого был компас или еще какой-нибудь прибор. Все на глазок.

Тогузаев пошарил в бардачке, вытащил вертолетный компас.

Помните у Высоцкого: мы говорим не компас, а компас... Это такой шар с делениями и плавает в прозрачной жидкости. Поставил мне курс и сказал «так держать». Я так и держал, и через расчетное время мы выскочили на знакомые очертания берега, а дальше… Правильно, по-над берегом. Пока мы плыли в тумане под компасом, лодка норовила все время увернуть влево, хотя Тогузаев держал курс ровно, бурун сзади тоже не показывал искривление траектории. Но я все время твердил «правее, правее…». В силу разной асимметрии — обводов, мощности моторов, течения — прямо лодка двигаться не может, а все время пытается свернуть, т.е. она, конечно, старается плыть прямо, но не получается.

Часа через два хода, когда туман поднялся, приключилась другая напасть. Начало штормить. Это когда появляются белые барашки, потом целые бараны. Примерно на 3-4 балла. Тут, конечно, совсем приятного мало, по-над берегом еще ничего, а мористее — так совсем плохо. Поиграло нами морюшко, пошвыряло, повычерпывал я воду из катера, но ничего, добрались. Именно тогда

20-30 высоко в небе появлялся баклан, видимо, разведчик.

Еще полчаса — и налетала огромная стая этих птиц. Они очищали берег полностью, до крошки. Такие санитары Чукотки. Так пропадали многие тонны рыбы. Я думаю, сейчас пропадает еще больше.

С тех времен мы не научились грамотно хозяйствовать, а вот воровать стали ух какие мастера.

Жалко тебя, речка Ялонай. Когда мы с Игорем сидели в палатке, пережидая нудный дождь, и травили беседы ни о чем, у входа показалась голова чукчи-пастуха. Рядом оказалось большое стадо.

Чукча выжидательно смотрел на нас. «Еттык тумгутури», — поздоровался я по-чукотски. Чукча обрадовался и начал что-то быстро лопотать по-своему. Дело в том, что меня чукчи часто принимали за своего, тем более что на мне была одета одежда типа чукотской камлейки, этакий балахон с капюшоном. Но первая же моя фраза по-русски отрезвила бедного чукчу, и он приумолк. Наверно, водки хочет, решили мы, и за водку предлагает оленины. Но водки у нас к тому времени уже не было. Игорь сказал: «Водки нет, будешь чай?» «Мозна цай», — без энтузиазма согласился пастух. Похлебав чаю и рассказав нам, что они из совхоза Канчалан, чукча задом выполз из палатки и, переваливаясь на кривых ногах, пошел к себе.

Что он Гекубе, что ему Гекуба, только водка.

Чукотские грибы

Раз в два-три года Чукотку поражает грибная лихорадка. Грибов урождается такое количество, что местами тундра становится буквально красного цвета. Это от красноголовиков. Так местные называют грибы, сильно похожие на подмосковные подосиновики. Только ножка коротенькая, приземистая — как, впрочем, и вся растительность в тундре, да и само коренное население. Такими же приземистыми растут и черноголовики, напоминающие подберезовики. В эти дни грибная тема становится главной. О грибах говорят всюду — в магазинах, в автобусах, женщины, встречаясь, говорят только о грибах. Даже шабашники, и те тоже планируют, как бы пособирать грибков. Власти тоже не остаются в стороне, везде объявляют о начале заготовок и просят собирать и нести грибы на приемные пункты. Бывают и другие виды грибов, я,

разбредутся и потом будешь «куски» собирать. «Кусок» — это несколько отбившихся оленей. Любимый промысел браконьеров. На десятки километров никого — стреляй, не хочу. Никто не увидит и не узнает. Куда делись? А пропали.

Однажды, мне удалось побывать в бригаде (так называется стадо оленей) вместе с нашими ребятами Павловым и Аракеляном.

Было какое-то толковище бригады с приехавшим начальством. Я напросился у пастуха, мирно полеживающего на бугорке, где комара сдувает, подежурить, так сказать, присмотреть за стадом, чтобы он смог принять участие в собрании. Должен сказать, экспириенс (опыт) оказался неудачным. Олени, завидев чужака, а может, унюхав или зачуяв его, стали этак медленно, незаметно расползаться в разные стороны. Я пытался бегать за ними, кричать, взывать к их совести. Бесполезно. Пастух, пожрав свежего отварного мяса из котла, вернулся и, два раза махнув кривой палкой, быстренько восстановил статус-кво. Вот так.

Заканчивая про грибы, должен сказать, что ничего общего собирание грибов на Чукотке и в средней полосе не имеет, кроме, разумеется, самих грибов. Никакой тебе «третьей охоты», наслаждения летящей паутиной, ароматов лесного воздуха. Все буднично, просто и тяжело. Добрался, сделал свою, в общем-то приятную, работу и груженый — домой. Не говоря про комаров и тундру, по которой не знаешь, как передвигаться, то ли по кочкам, то ли между. Хорошо если был на той стороне и обратно на моторке довезут, освежишься и вдохнешь морского воздуха. Воздух, правда, и в тундре дивный. Он такой густой, напоенный ароматами каких-то бальзамических трав и много цветочков, всяких. Всего две-три недели в году, какая жалость.

Москва-Барыбино, июль 2003 года.

Первой книжкой, которую я прочёл самостоятельно, была книга Бориса Житкова «Что я видел». Как всякий ребёнок, только что научившийся читать, я прочёл её много раз. Может быть, поэтому она стала для меня лучшим примером для подражания. А может быть, мне просто повезло, и первым же человеком, которого я встретил в «мире книг», оказался именно родной и близкий человек, Борис Житков. Когда лет через двадцать я прочёл воспоминания Чуковского, я подумал, что из всех русских писателей начала двадцатого века дружить мне больше всего хотелось бы именно с Борисом Житковым. Так что, наверное, повезло. И лучшего названия для воспоминаний, чем «Что я видел», придумать мне не удастся. Значит, придётся позаимствовать. Надеюсь, он бы не обиделся на меня за это.

КАК МЫ ШАБАШИЛИ

1. ЗАГОРСК–76

В 76-м году я закончил первый курс МИТХТ (Московского института тонкой химической технологии им. М.В. Ломоносова) и в обязательном порядке должен был поехать в Студенческий Строительный Отряд. Я долго пытался отмазаться, но к счастью мне это не удалось, и я всё же попал на стройку где-то под Загорском (теперь это Сергиев Посад). К моему удивлению, сам процесс работы на стройке мне очень понравился. В нём было что-то естественное и родное. Но студенты, за редким исключением, оказались народом ленивым и безответственным, так что следующим летом ехать в студенческий стройотряд я уже отказался.

2. НИЖНЕВАРТОВСК–77

И тут мне опять повезло — я поехал шабашить в Нижневартовск. Не особо врубаясь в разницу между поездом и самолётом, на котором я самостоятельно летел впервые, я приехал в аэропорт за двадцать минут до старта, но самолёт почему-то меня дождался.

Самолёт — Сибирь — тайга — нефть… И я лечу туда один — на настоящую, а не студенческую шабашку! В общем, романтика и счастье.

никто даже не узнал.

Один раз наши начальники не уследили — после бани «аксакалы» (т.е. наиболее опытные участники нашей бригады) не смогли остановиться - и запили дня на три. Я видел такое впервые в жизни и смотрел на них с большим удивлением.

Оказавшись потом на Чукотке, я понял, что такое по-настоящему спаянная и дружная бригада и насколько при этом легче жить и работать. В Нижневартовске у нас была слишком разношёрстная компания, хотя сами по себе все ребята были хорошие, без особого человеческого дерьма. Какой-то не тот осадок у меня остался только от этого Воронцова, которого я не помню, как зовут. Но он появлялся редко, в основном был в Москве, а в самой стройке участия и вовсе не принимал.

Одним из моих постоянных напарников был Игорь Филатенков. В Москве он работал санитаром в морге. Когда сезон дождей затянулся, Игорь захандрил и решил лететь в Москву. А в ответ на вопрос: «Игорёк, а кто же работать-то будет?» — он кивнул на меня и сказал: «Вот. Чиполлино будет работать». Не знаю, с чего вдруг я стал мальчиком-луковкой в его безумной голове, но это прозвучало ничуть не обидно и все засмеялись.

Пару раз за сезон Игорь напивался и пел песню, которую я с тех пор никогда не слышал и помню из неё только два отрывка. В первом куплете были слова: «И кажется мне, что передо мной не люди, а звери…» А уже ближе к концу был примерно такой текст:

А мне бы пройти хоть сто дорог

Но если есть на свете Бог

Хотелось бы очень мне

До Бога добраться

Его б я спросил: Ты что натворил?

Когда я родился, ну где же ты был?

Когда я взрослел, ну куда ты смотрел?

Почему не вмешался?

А мне говорят, что Бога нет

Во всём виноват мой пьяный бред

И на семь бед один ответ

Один лишь остался…

совершенно лишней и создавала не совсем здоровую и не совсем рабочую атмосферу.

Но тогда я этого не чувствовал. Я и ощущал себя «молодым», не умеющим делать многих элементарных вещей. Особенно это касалось работы с топором. В Нижневартовске я редко держал в руках что-то кроме лопаты, лома, крючков для бордюра и трамбовки. Топором там работали другие. А здесь пришлось заниматься в том числе и тем, подо что мои руки никоим образом не были заточены.

Однажды мой бригадир (на тот момент) Валерка Русаков, глядя, как я пытаюсь что-то изобразить кривыми руками, спросил: — Олег, ты в каком поколении интеллигент? — В третьем, наверное… А что? — Чувствуется. То есть, работаешь ты, конечно, хорошо… Но… Так что оставалось только ударным трудом завоёвывать уважение наших дембелей. Что, в общем-то, мне постепенно удалось.

Однажды Игорь пришёл после какой-то встречи с местным начальством и устроил нам собрание-разнос. Начальство местное он, естественно, поил, поэтому и сам «принял на грудь» изрядно.

Но он был очень крепок и, не зная его, можно было и не понять, сколько водки уже употребил его организм. Разнос он устроил серьёзный. Досталось всем. В том числе нашему бригадиру Валере Рындину (который, кстати, был очень хорошим парнем).

— Рындин! Что ты всё за лопату хватаешься? Ты — бригадир! Ты должен совсем другие задачи решать! У тебя есть Олег Коврига, который всё это сделает и без тебя. Ты ему для этого не нужен.

После собрания ребята смеялись и говорили мне: — Все получили! Только тебя похвалили.

И я действительно был счастлив оттого, что мне удалось заслужить этот странный комплимент.

Один раз мы работали тридцать три часа подряд. Причём ночью, когда сил уже не хватало, надо было работать быстрее всего, чтобы освободить к утру какие-то там механизмы. Мы с моим другом Серёгой Самойловым стояли в кузове самосвала и кидали гравий из этого кузова в бетономешалку. Сил уже совершенно не осталось. А Игорь стоял внизу и смотрел на нас. У него не было бровей и ресниц и от этого его взгляд казался ещё тяжелее. Серёга с трудом выдохнул: — Всё! Если он сейчас не отойдёт, следующую лопату я кину ему в ебло! Отошёл он или нет, я уже не помню. Наверное, отошёл.

естественно. Но ещё более неестественно было бы заменять их какими-то другими, когда речь идёт о работе на стройке. Так что остаётся только предупредить.

КОСТЯ ЦОЙ

На Чукотку Костя поехал вовсе не из-за полярного коэффициента к зарплате, а из чистой романтики. В 1977 году начальником треста «Магадансельстрой» был какой-то очень дальний Костин родственник по фамилии Тэн. Когда Тэн приезжал в Москву, Костя случайно встретился с ним, и тот рассказал ему про сопки, покрытые снегом, про то, как белухи в заливе прыгают… А Костя когда-то уже ездил на Камчатку, хотя, как я понимаю, не бригадиром, а рядовым шабашником. Но на Чукотку-то тоже хотелось посмотреть! И Костя начал собирать бригаду.

Вырос он в подмосковном посёлке Барыбино, поэтому основу бригады составили Костины родные братья и барыбинские дружки. Недостающая часть будущего коллектива была набрана в Сандуновских банях, куда Костя регулярно ходил (и ходит по сей день) по пятницам.

Первый раз поехали в 78-м году. Меня тогда с ними не было. Я появился в 79-м, когда бригада уже начала обрастать персонажами, которых приводили участники предыдущих шабашек.

Костя оказался очень хорошим бригадиром. Поскольку вырос он в деревне, с руками у него всё в порядке. А с головой всё в порядке от природы. И к людям он относится хорошо, поэтому Костю любили все: от простых работяг до бухгалтеров и начальников всех рангов. Так что успехи нашей бригады процентов на 50, если не больше, определялись не нашим ударным трудом, а грамотным Костиным поведением.

Каждый из нас, конечно, внёс что-то своё в это предприятие, и без каждого из нас, наверное, оно стало бы чуть-чуть другим.

Но «бригада Цоя» всё равно осталась бы тем, чем она была. Единственный человек, без которого её бы не было вовсе, это Костя.

Может быть, нам повезло и мы случайно оказались все вместе.

Но я думаю, что роль случая здесь не слишком велика. Просто «каков поп — таков и приход»! При этом ему не приходило в голову ввести для себя «командирский коэффициент». Наоборот, он стеснялся того, что, в то время как мы все работаем, он ездит с

дрожжах».

Потом Костя всё-таки приехал дней на несколько. Потому что скучал очень. «ССК-3», в котором мы работали (ССК — это Сельский Строительный Комбинат), оплатил ему дорогу в один конец.

За второй «конец» он заплатил сам. На рыбалку съездил, с друганами пообщался и так далее. На стройке он в этот год не работал и бригадных денег, естественно, не трогал. Я был ужасно рад его видеть. Без него наша шабашка была существенно более тухлой.

(Это вовсе не упрёк Вите. Упрекать его было бы столь же нелепо, как упрекать кого-нибудь, например, в том, что он не умеет сочинять стихи.) И Косте было приятно, что я искренне радуюсь, и обидно, что для некоторых ребят сейчас уже Витя был начальником, а Костя как бы никогда и не был…

С Витей однажды произошёл случай, который мы регулярно вспоминаем как один из главных шабашных анекдотов. Ребята взяли у «штукатурок» краскопульт и отдали его, не слишком тщательно промыв после работы. Короче говоря, засранный был слегка краскопульт. Что, безусловно, недопустимо. И случилось так, что он нам снова понадобился. Пошёл Витя просить краскопульт. Не помню уже, на кого он попал: на бригадиршу Марью Васильевну или на кого-то ещё. Это была супербригада во всех отношениях. И в труде, и «коня на скаку», и «в горящую избу», и на язык тоже.

Подходит Витя и тихо, интеллигентно просит краскопульт.

Женщина слушает его, кивает. А когда он закончил, спокойно отвечает: — Ага… Да я тебе скорее пизду дам, чем краскопульт! Посрамлённый Витя, конечно, растерялся, не нашёл достойного ответа и ушёл без краскопульта.

Когда Марья Васильевна вышла на пенсию, она ушла из бригады на склад. Выдавала там инструмент и стройматериалы. При этом взяла на себя обязательство (по-моему, по партийной линии) больше не ругаться матом. Наш прораб, Петрович, от которого я узнал эту новость, очень веселился, рассказывая про такое замечательное перерождение человека. Я тоже еле сдерживался, чтобы не смеяться в голос, когда она при мне рассерженно говорила кому-то: — Я теперь матом не ругаюсь, но сейчас я тебе скажу!

А приехала она на Чукотку по комсомольской путёвке. Плыла на одном корабле с зеками, достраивавшими трассу ЭгвекинотИультин. Всё жалась к своим вещам, боялась, что их

краскопульт, обязательно проверил бы, хорошо ли он промыт.

Он вообще стремился, чтобы мы работали, по-возможности, качественно: — Надо стараться делать хорошо! Плохо само получится… И это было одной из главных причин твёрдого авторитета «бригады Цоя» среди местных строителей.

Запланированных выходных на шабашке, естественно, нет и быть не должно. Иногда, правда, они возникают сами собой в результате отсутствия стройматериалов, электроэнергии или чегонибудь ещё. Но такие выходные называются простоями. Чем лучше бригадир, тем меньше бывает таких «выходных».

Хотя один «святой день» у нас, как правило, был. «День строителя», второе воскресенье августа. Один раз такой день превратился почти в стихийное бедствие (об этом будет сказано позже).

Но зато однажды было всё наоборот.

Воспользовавшись праздником, Костя забрал у местных строителей раствор-насос. Это такой агрегат, который закачивает цементный раствор из соответствующей ёмкости в напорную линию, которая, в свою очередь, может заканчиваться простым корытом, из которого будут брать раствор, например, на другом этаже, но может быть и оснащена эдаким говномётом, с помощью которого относительно опытный «говномётчик» может покрыть стены относительно ровным слоем раствора. При этом раствор бьёт в стену довольно мощно, частично отражается от неё — и вся твоя одежда, лицо и всё остальное постепенно тоже покрываются цементом.

При этом, конечно, вспоминается анекдот: — И вот, когда вся арена в говне, зрители в говне, оркестр в говне — выхожу я: в белом фраке и белых перчатках! А нам нужно было оштукатурить подвал жилого дома и, поскольку требования к штукатурке в данном случае низкие, этот говномёт, как раз, был очень уместен. Но после этого следовало брать кисти на длинной ручке и затирать стены, чтобы они были не в каплях и подтёках, а более-менее ровные.

Днём меня послали на «разведку боем». Я должен был «присрать» (извиняюсь), а потом затереть стены в одной комнате, чтобы оценить, сколько времени у нас займёт весь подвал. Я затёр эту комнату за два с половиной часа. Все сказали: — Да ну, ты там слишком уж эти стены вылизывал! Ближе к вечеру мы «присрали» весь подвал и взялись за кисти.

Однажды я невольно подслушал Костину беседу со Степанычем, прорабом из Амгуэмы.

Костя, естественно, хотел от него работы. Степаныч был прорабом совхоза «Полярник», который никак не был связан с ССК-3, в котором мы работали постоянно, — и тут мы могли реально повысить свою зарплату. Поэтому Костя вёл с ним беседы о жизни, и при этом они, конечно, выпивали-закусывали, поскольку других вариантов в таких ситуациях нет. А я почему-то копался в соседней комнате и, слушая их беседу, думал: неужели Степаныч не чувствует, что Костя ведёт себя как-то неестественно для себя, да и говорит неискренне. Ломала меня их беседа. И я сомневался, что Костя прав, затевая такие вещи.

Сейчас, когда за спиной уже нет ни Кости, ни кого-нибудь другого, кто решил бы за меня мои производственные проблемы, я обнаруживаю себя иногда в точно такой же ситуации. При этом как бы шлю Косте привет — и это меня утешает.

Конечно, Степаныч был далеко не лучшим собутыльником (в отличие, например, от нашего любимого Тогузаева Игоря Петровича), и о жизни Костя с радостью побеседовал бы с кем-нибудь другим. Но он был вполне адекватен, и Степаныч оставался доволен. А мы потом долго шабашили, в том числе, и на совхоз «Полярник» — и суммарный дневной заработок (чистыми) составлял в результате около 35 рублей в день. Притом, что в Москве я, как инженер, получал 105 рублей в месяц.

У Кости очень хороший голос. Пел он редко, но очень здорово:

Перед Вами, батенька, артист

Служитель музы Мельпомены

А я в театре имени «Ромэна»

Был самый лучший в труппе гитарист!

Иногда (обычно в конце сезона) мы хором исполняли «Марш коммунистических бригад»:

Сегодня мы не на параде

Мы к коммунизму на пути!

В коммунистической бригаде

С нами Ленин впереди!

друзьями.

Водка на Чукотке была двух видов разлива: похуже — Магаданская и получше — Уссурийская. Кроме того, в Чукотском воздухе пониженное содержание кислорода (за что, собственно, в основном и платили зарплату с коэффициентом и надбавками), поэтому похмелье вообще бывало чудовищным.

И вдруг очередным утром мы с Гриней Листвойбом просыпаемся — и видим яркое солнце! На соседней кровати спит Костя.

— Костя, вставай! Поехали в аэропорт! — …Бортов не будет.

— Да ты посмотри в окно, какая погода! — Бортов не будет.

Бедный Костя едва открывает глаза, так что мы с Гриней понимаем, что и сегодня улететь нам не удастся.

Но самое интересное, что бортов действительно не было! Дул сильный боковой ветер — и самолёты боялись садиться. Такое тоже случается, хотя и редко. А на следующий день мы все улетели.

Иногда, понимая, что количество дел, которые мне предстоит сделать за день, явно превышает мои возможности, я думаю про себя: «Ну ладно, бортов всё равно не будет!» И точно: какое-нибудь из дел обязательно накрывается по объективным, не зависящим от меня причинам.

Надо сказать, что в Москве Костя практически не пил и не пьёт.

И в отличие, например, от меня, склонности к алкоголизму не имеет.

Когда мы работали в Амгуэме на бетономешалке, я отвечал за цемент. Всё бы ничего, если бы цемент был нормально упакован. Но упаковка представляла собой три ряда по шесть мешков (т.е. всего 18 мешков), стянутых друг с другом стропами. Путь этих связок от производителя к потребителю был далёк и долог; при этом перегружали их по дороге раз пять, если не больше (завод — грузовик — железная дорога — пароход — грузовик — склад — опять грузовик — бетономешалка), так что рваных мешков было очень много, и к концу дня я был, мягко говоря, грязен. Чтобы не слишком часто мыть голову, я носил подшлемник от строительной каски, но уши у него завязывал сзади, чтобы было не слишком жарко. Душа у нас не было, зеркала тоже, но под краном я, естественно, по-возможности мылся. И вот, иду я вечером на ужин, довольный такой, чистенький… А навстречу мне Костя: — Грязнуля! Вымой уши!

Стропы от цемента прекрасно подходили для переноски мебели. Я

— тундра, а он, Илья — её хозяин. Через некоторое время Жора спрашивает: — Илья, как ты думаешь, можно мне где-нибудь здесь, в тундре, поссать? — Да! Я — хозяин, я разрешаю. Ссы, где хочешь! — Илья, а ты в армии служил? (это уже в другой раз) — Служил. Два года. Старший лейтенант.

Это он, конечно, врал. Но вот членом КПСС и депутатом Эгвекинотского райсовета он действительно был! — Приеду первый километр — этот вопрос Исполкоме подниму.

(Первым километром был Эгвекинот, а Амгуэма — девяносто первым.) — Какой вопрос, Илья? — Почему тундра не везут?! — Чего не везут? На этот вопрос Илья уже не мог дать чёткого ответа. После этого он несколько дней шарахался пьяным по Амгуэме. Потом всётаки уехал.

Вернулся он грустный, понурый… — Илья, ты там вопрос-то поднял? Машет руками: — Ой, ругали меня, ругали… — За что ругали? — За потери… (Имеются в виду потери оленей в стаде.)

Стыдно, конечно, но надо признаться, что пьяный он шарахался не без нашей помощи. В Амгуэме водку продавали только по субботам по одной бутылке в руки. Но у нас был запас, и мы меняли её на шкурки пыжика и прочие меха.

А Илья был добрейшим, трогательнейшим персонажем. Когда он только приехал из тундры, почему-то все руки у него были в занозах. Жора предложил их вытащить, но этому почему-то категорически воспротивилась жена Ильи (которая, кстати, по-русски почти не говорила).

Потом Илья просто так подарил Жоре волчью шкуру — причём, какую-то очень странную, экзотическую.

«Это маленький красный волка!» — говорил Илья, улыбаясь.

Если не было никакого аврала, по субботам устраивали банный день. Часов в шесть мы шли в местную баню. После бани был праздничный ужин из расчёта бутылка на троих. И за редчайшими исключениями эта норма строго соблюдалась. Всё-таки в первую очередь мы сюда работать приехали! Однажды мы вдруг после бани и ужина решили сходить посмотреть кино в амгуэмском клубе. Пришли, когда фильм уже начался, сели в темноте, и вдруг я слышу знакомый голос: — Эта картина тундре видел! В тундру иногда действительно привозили передвижную киноустановку. Но в другой раз Илья то же самое сказал, когда мы обсуждали фильм, который

В 2005 году Жора помер. Первым из нашей бригады. Когда мы его несли, я слышал сзади беседу:

— Не надо, Вам нельзя!

— Да ладно! Хуйня всё это…

Кто-то пытался объяснить Косте, что ему нельзя нести этот гроб.

Валя у нас совсем другой. Умом можно понять, что он родился в 1938-м году. Но поверить в это очень трудно. Иногда мне даже кажется, что он не старше, а младше меня. Причём, не в плане какой-то несамостоятельности или инфантилизма. Ни в коем случае.

А в плане мальчишеского задора, с которым он живёт.

На ранних шабашках, когда Костя ещё регулярно учил меня жить (и, повторю, правильно делал!) Валя над этим всегда веселился: — Олежик, Олежик! Поди, спроси у Кости… (что-то). Тебе же всё равно пизды получать!

Однажды мы должны были залить бетоном площадку перед домом. Костя назначил меня старшим и уехал. Выравнивали площадку не мы, и под крыльцом была довольно здоровая яма. Я говорю:

— Придётся нам полмашины бетона в эту яму вбухать, чтобы вода под крыльцо не текла.

— Да ты что! Зачем?! Столько бетона! Пригладим немножко и всё.

По «званию» я был старший, но по возрасту — самый младший, поэтому настоять на своём при таком дружном общественном мнении я не смог. Приезжает Костя. Видит это безобразие — и, естественно, вставляет мне пистон! После чего мы начинаем таскать в яму бетон уже, хрен знает, откуда. При этом ходим по готовой стяжке. А уже вечер, все устали. Я смотрю на Валю. Он, конечно, тоже устал, еле лопатой ворочает. Но подмигивает мне, смеётся!

Мы переехали из Эгвекинота в Амгуэму. Уже пора спать, а Валина кровать завалена не пойми чем.

— Что ты тут, братец, на кровати устроил?

— Да-а-а... Видишь, какая у меня богатая кровать! У тебя вон, бедная совсем. А у меня богатая!

В другой раз я пришёл вечером и уселся на свою кровать, не переодевшись. Валя на меня смотрит и с совершенно серьёзным видом говорит: — Знаешь, я сочинил стих.

Как-то в отсутствии Валентина я решил порадовать ребят грибным супчиком. Специально накануне собрал в тундре грибов. Но время на приготовление я рассчитал плохо, так что, когда ребята пришли на обед, самого обеда, к моему глубокому ужасу, ещё не было! Слава Богу, столовая в Амгуэме в этот день была открыта, и меня даже никто не ругал. А уже на ужин все ели грибной супчик.

Если год грибной — грибов в тундре просто немеряно! Нужно просто выбрать место, встать на карачки и собрать сколько хочешь. Грибы эти, тундровики, очень похожи на белые, смотрятся изумительно, но это не совсем белые грибы, потому что срез у них быстро чернеет. А вот подосиновики, которые растут на побережье, это подосиновики настоящие, хотя осин рядом с ними я не заметил. Даже карликовых.

Первый раз, когда мы с Валей, заинтригованные рассказами о грибах в тундре, пошли на их поиски по берегу Эгвекинотской бухты, нам сначала показалось, что рассказы о чукотских грибах сильно приукрашены. Через пять минут бесполезного осмотра прибрежной тундры нетерпеливый Валентин воскликнул: — Я меньше удивлюсь, если тут хуй вырастет, а не гриб! Но потом мы убедились, что нас не обманули.

Как я уже говорил, в процессе работы на шабашке алкоголя мы почти не употребляли. Только в банный день. «Отрывались» уже после, когда пытались улететь из «Залива Креста». Иногда, правда, бывали залёты типа «дня строителя» или непредвиденного срыва году в 82-м, связанного с обменом водки на меха и вытекающими из этого большими тайными запасами магаданской отравы. Водку нам тогда возил шофёр Саня, который мучился от этой «общественной нагрузки», но не мог нам отказать и только ругался — и на нас, и на водку проклятую, которую, правда, любил не меньше других.

У Вали Цоя была совершенно чёткая граница перехода из одного состояния в другое — набрав критическую дозу, он всегда начинал петь:

Я знаю! Что ты уже дома!

И ты меня ждёшь на седьмом этаже!

зн-а-аю! Что ты уже дома…» На прощание Валя мне сказал: — Ты, небось, не понял, что мы уже опять три раза встречались и не выпивали?! (На 50-летии Майка я тоже был за рулём.) А сегодняшняя встреча, естественно, не считается!

ВАЛЕНТИН ЧЕРНЫШКОВ

Валя Чернышков на стройке обычно работал без рукавиц. Но вовсе не потому, что руководствовался известной присказкой «в штанах — не ебля, в рукавицах — не работа!» Просто его руки с трудом влезали в стандартные рабочие рукавицы.

Чукотка была пограничной зоной СССР. Поэтому, чтобы купить билеты на самолёт, мы должны были сдать свои паспорта и приглашения «оттуда» в паспортный стол и получить пропуск в погранзону. Причём наш «Магадансельстрой» не имел права приглашать рабочих. Поэтому нас приглашала ВЧГРЭ (Восточно-Чукотская геологоразведочная экспедиция), которая уже там, в Эгвекиноте, после подписания соответствующих документов и прочих бюрократических процедур, командировала нас в ССК-3. В Москве пропуск могли выдать быстро, а могли тянуть месяц или даже больше. Году, по-моему, в 82-м для того, чтобы сократить время выдачи пропусков, мы приняли участие в переезде городского паспортного стола. (Если бы не Костин менеджерский талант, мы бы ещё долго могли дожидаться «у моря погоды» в родной Москве).

Наша конкретная задача состояла в перевозке сейфов. Причём, это были не просто сейфы, а настоящие сейфы, ментовские, с защитным слоем из песка. Поэтому они были не просто тяжёлыми, а очень тяжёлыми. И тащить их по лестнице без всяких строп, просто на руках, было очень трудно. Кто-то из ребят не выдержал, сделал неловкое движение — и сейф упал Вале Чернышкову на большой палец руки.

Даже смотреть на этот разбитый палец было, мягко говоря, неприятно. Но по Валиному лицу было трудно понять, что это именно его родной палец мы только что изуродовали. И когда Валя стал объяснять нам, что нужно было делать, чтобы этого не случилось, он не кричал, даже не повышал голос, просто в его тоне

Иультина. Сделав свою работу, они вернулись к нам в Амгуэму.

В северных районах теплотрассы идут поверху, в деревянных или бетонных коробах. И это естественно. Стоит ли долбить вечную мерзлоту, чтобы спрятать в неё трубу с горячей водой? Иногда эти теплотрассы успешно заменяют улицы.

И вот я вижу, как по этой улице идёт Валя Чернышков. Его походка напоминала полёт птицы удода. Руки его, большие-пребольшие, болтались по сторонам, придавая «полёту» некую устойчивость. А ноги жили самостоятельной жизнью. Но, тем не менее, он шёл к нам и улыбался… Оказалось, что уже почти перед их отъездом на стройплощадку привезли кассеты для панелей. Кассета представляет собой мощную металлическую раму высотой метра три. Сверху к ней приварены рёбра, между которыми ставятся панели, чтобы они не падали. И такую вот кассету выгрузили из грузовика и сняли с неё стропы. Сначала она стояла устойчиво, но потом, видимо, песок где-то просел и она начала крениться. А Валя Чернышков копался как раз в районе её возможного падения. Кто-то увидел, что кассета падает — и закричал. Валя обернулся, всё понял и ухитрился как-то прыгнуть с насыпи и покатиться. В общем, когда кассета «ухнула» и прорубила своими рёбрами песок, Вали там, к счастью, уже не было.

После этого он купил бутылку водки и выпил её. И, судя по его «полёту», эта бутылка была, конечно, не единственной.

В конце сезона он сказал:

— Всё. Больше я не поеду. Это был второй звонок. Первый — помнишь, тогда, с сейфом? А третьего я дожидаться не хочу…

У поварихи из амгуэмской столовой был муж, Коля Суханов.

Это был огромный мужчина, ещё намного больше Валентина. Он был неплохим дядей, но соображал довольно медленно, как древний травоядный ящер, сообразно своим размерам.

В тот самый день строителя, о котором я всё время упоминаю, в разгар событий на шум пришёл Коля, не понимая, что происходит и кого ему надо «мочить».

Я хорошо помню замечательную сцену: Валя Чернышков придерживает своими руками Колины руки, ласково смотрит ему в глаза и говорит: — Коль, да ты что?! Не хватало ещё, чтобы мы с тобой к этому всему подключились! И Коля так и не вступил в бой.

Валя, кстати, любил слегка заигрывать с его женой, поварихой.

У Вали была когда-то жена. Может быть, она и сейчас есть. Но мне кажется, что за пределами шабашки его судьба складывалась довольно нелепо.

Я вдруг понял, что, наверное, именно Валя Чернышков является для меня собирательным образом русского человека — таким, каким я его люблю. Со всеми его положительными и отрицательными сторонами. И с нелепой судьбой в том числе. Хотя отрицательная сторона у него только одна — любовь к водке. И эту любовь я, к сожалению (наверное), тоже вполне разделяю.

У нас в бригаде Валя был одним из самых старших, и все, в основном, звали его «Палыч». Но для меня он почему-то был Валей, хотя я был самым младшим. Такие вещи получаются как-то сами собой, независимо от возраста.

СВЕТОЗАР ТЮРИН

Почему-то в моей голове не сохранилось никаких «анекдотов», связанных со Светозаром. Наверное, потому, что он очень сдержанный человек. При этом очень надёжный, умелый, трудолюбивый, сообразительный. Но особо не чудил. Хотя я уверен, что внутри себя он — чудило то ещё! Не мудило, дорогие товарищи, ни в коем случае нет! А именно чудило, которое изнутри распирает какая-то дурная или не очень дурная энергия. Но из кого-то она вылезает разными путями, а некоторые люди — их, по-моему, очень мало — умудряются эту энергию сдерживать. Именно это я и хотел сказать про Светозара.

В самом начале нашего знакомства, увидев меня с тазом, он спросил:

— Олег, а ты умеешь стирать? Мне этот вопрос показался странным, ведь я шабашил уже не первый год. А Светозар, оказывается, предположил, что я не знаю, что перед стиркой бельё следует замачивать в порошке. И был абсолютно прав! До того я действительно просто яростно тёр бельё в мыльной воде, не подозревая о такой простой вещи, как замачивание.

Однажды Валя Цой и Светозар поспорили: А можно ли за час добежать вон до той сопки? В этом споре не было ничего принципиального. Спорили просто для интереса. И когда настал подходящий момент (наверное, это был простой), Светозар побежал.

В одно из таких воскресений я проснулся, посмотрел в окно и увидел, что Костя с Маней сосредоточенно бегают и сооружают нечто непонятное. Как бобры, строящие бобровую хатку.

Я мог ещё честно спать как минимум час, но, во-первых, очень хотелось писать, а во-вторых, было как-то неудобно, что ребята чем-то заняты, а я буду лежать и притворяться спящим. Оказалось, что они строили коптильню. Сама коптильня представляла собой деревянный короб объёмом кубометра два и стояла она на маленьком холмике. От неё вниз шла асбоцементная труба, зарытая в холмик сбоку. И заканчивалось это сооружение (вернее, начиналось) печкой, которая топилась ни в коем случае не дровами, а только опилками, которые не горят, а тлеют — и через трубу в саму коптильню идёт холодный дым. Процесс холодного копчения оказался долгим и довольно-таки напряжённым, и потом я ещё дней десять мучился с этими опилками. Но результат был потрясающим.

Костя привёз откуда-то очень много чира. Это белая рыба, живущая в северных реках. Мы закоптили её в нашей коптильне, и, помоему, я никогда в жизни не ел ничего вкуснее.

Красную рыбу мы тоже коптили. По общим меркам она, конечно, была очень вкусной. Но с чиром ни в какое сравнение не шла.

Когда мы вернулись в Амгуэму на следующий год, наша коптильня была уже доверху наполнена мусором.

Развешивая чира в новенькой коптильне, Маня, естественно, страшно нервничал:

— Валерка! Скорее! Ты что, не видишь?! Муха летит!!! Это он кричал своему постоянному партнёру Валере Стяжкину.

Валеру специально часто ставили в пару к нервному Мане, потому что он в этом плане был его полной противоположностью, и, когда Маня начинал орать, Валерка только снисходительно улыбался.

Он, по-моему, работал в Институте космических исследований и вскоре после шабашки должен был ехать на полгода в командировку в Антарктиду. Думаю, что Валера Стяжкин был идеальной кандидатурой для экспедиции на Южный Полюс. Но с тех пор я его, к сожалению, не видел, и как он съездил в Антарктиду, не знаю.

Кстати, на счёт мух Маня волновался зря. В чукотском воздухе пониженное содержание кислорода. Поэтому там намного хуже переносятся изменения атмосферного давления, которые бывают

мы с Маней никак не могли угомониться.

А утром я проспал и не проводил в Тирасполь нашего друга Сергея Иваныча. И даже не смог вспомнить, когда уходил его поезд. Хотя накануне мне казалось, что я вполне свеж и прекрасно всё запомнил.

КОЛЯ ПЕТУХОВ

Коля — парень спокойный и обстоятельный. Не припомню, чтобы он на кого-то повышал голос или говорил что-либо с раздражением. Думаю, что для этого ему даже не надо было сдерживаться. Просто голова у него устроена вот таким правильным образом.

Запуск нашего чуда техники, бетономешалки непрерывного действия, в Амгуэме давался нам с трудом. Сначала мы долго долбили её отбойным молотком снаружи и — что самое неприятное — изнутри; пытались превратить эту окаменевшую помойку в рабочее место. Когда задача была более-менее решена, выяснилось, что мы не знаем, каким образом подключиться к электричеству.

Коля сказал:

— Ладно, мужики. Работайте. Я разберусь.

Взял топор и ушёл. Потом вернулся со здоровым куском кабеля. И к нашему удивлению через некоторое время этот динозавр действительно ожил. В каком лесу срубил Коля тот кабель, я не знаю.

На день строителя заходит Коля в одну из комнат в общежитии, а там, понятное дело, ребята гуляют. Посмотрели на него — и налили полную жестяную кружечку водки магаданской. 350 граммов.

Коля эту водку спокойно выпил и… И ничего! Абсолютно никаких изменений в его поведении в дальнейшем не произошло.

У Коли очень белая кожа и сильная аллергическая реакция на комариные укусы. Поэтому летящий комар был для Коли реальным врагом. В тундре и на речке комаров было полно. Но рядом, в посёлке, их почти не было. Не знаю, почему. Может быть, сдувало как-то. Но иногда что-то случалось — и происходили реальные налёты. Мы, конечно, все от них мучились, но Коля Петухов больше всех. Было видно, как парень страдает. Но ничего, терпел, особо не жаловался.

Коля работает в мастерских МАИ (Московского авиационного

водкой она действительно казалась чудесно вкусным напитком.

Естественно, апельсины и водка были «неприкосновенным запасом». По прибытии на место всё это обобществлялось и хранилось у Кости.

В очередной раз мы сидели в анадырском аэропорту «Угольный», несколько дней ожидая «бортов» на «Залив Креста». Народ, естественно, скучал. Кости почему-то не было. И вдруг я вижу, как Алик достаёт водку из «неприкосновенного запаса» и решительным движением открывает её! — Алик! Что ты делаешь?!! Алик виновато смотрит на меня своими ясными глазами и говорит: — Охота… Не подумайте, что водка была «Охотничьей». В данном случае «охота» — это от слова хочется.

Когда Алик бывал пьян (на моей памяти это было, наверное, раз пять), он начинал целовать товарищам руки. Нас это, конечно, смущало и радости особой не доставляло, но у него это был совершенно чистый душевный порыв. «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Многие люди в пьяном виде становятся агрессивными или проявляют себя ещё с какой-нибудь гнусной стороны.

Я, например, со стыдом вспоминаю многие подобные эпизоды из своей юности. Кто-то с возрастом это преодолевает, кто-то бывает изначально добрым. Но чтобы у человека в подсознании изначально была такая чистая любовь к ближнему, как у Алика, я видел первый и последний раз в жизни.

ИГОРЬ ПИКАН

В Москве Игорь был секретарём комитета комсомола какого-то института. Я встречал десятки комсомольских секретарей.

Кто-то из них был полным дерьмом, кто-то — просто хорошим человеком, случайно оказавшимся не на своём месте. Большинство из них были обычными карьеристами. И я думаю, что карьерист — это далеко не самое плохое слово, если к нему не примешивается что-нибудь ещё.

Игорь, конечно, тоже карьерист. Но он не просто очень умный карьерист. У него потрясающее чувство видеть любую ситуацию с её самой смешной стороны. И если Игорь вдруг начинает радостно ржать, а ты не видишь ничего смешного, стоит оглянуться и

очередь, себя, поэтому я его как-то жалел.

Игорь же, будучи парнем практичным и циничным, к таким вещам относился просто. Он слегка присмотрелся к Боре — а потом начал его трудовое воспитание. Жёстко. Профессионально. Как опытный руководящий работник. Самое странное, что на Борю это действительно подействовало просветляюще — работать он стал лучше! Довольный результатами Игорь похвалил его. Но Боря тут же задрал нос и расслабился, как будто ничего и не было!

Игорь, конечно, не расстроился, но слегка удивился: — Надо же! Какие странные бывают люди: без пиздюлей, как без пряников. По-хорошему не понимают. Ну, ладно. Сам виноват.

Ему же хуже.

Продолжение было очевидным.

При этом Игорь не вкладывал в свои действия никакого особенного душевного порыва. Это было просто разумное поведение человека с сильным характером.

Не знаю, как потом сложилась его судьба. Думаю, что он должен был бы стать большим бизнесменом. У него есть для этого все задатки. Надеюсь, что при этом он не разучился так же радостно смеяться, как тогда, на Чукотке.

СЕРГЕЙ САВЕЛЬЕВИЧ РАЕВ

Савельич был профессиональным строителем, и многие строительные работы делал очень хорошо. Но в первую очередь он был каменщиком. Кирпичи, блоки и прочие камни он клал с огромной скоростью и при этом очень ровно. Как правило, каменщику хватает одного подсобника, чтобы обеспечить мастера кирпичами и раствором. За Савельичем с трудом успевали двое. Когда он стоял на лесах и кричал: «Грязи! Грязи!!! » (имелся в виду раствор) — Сергей Савельевич Раев был настоящим королём.

Но когда дело не касалось стройки, это был нервный, пугливый и, прямо скажем, не очень сообразительный мужичонка (сейчас уже, наверное, дедок). Иногда он рассказывал анекдоты. Это были самые тупые детские анекдоты. Но когда Савельич, рассказав анекдот, начинал смеяться, трудно было не рассмеяться вместе с ним.

Главное, чтобы он не понял, что ты смеёшься вовсе не над

Через день Костя вдруг видит, что Савельич-то среди бела дня пьяный! Конечно, Костя высказал ему всё, что считал нужным. А Савельич разводил руками: — А что я сделаю? Он ко мне двустволку приставил и говорит: «Пей, нахуй!» И это была чистая правда. По-моему, фамилия этого парня была Чичерин, а как его звали, не помню… Но с его стороны это, конечно, была шутка. Вроде моей идиотской шутки со щеколдой. Только инструмент у него в руках был посерьёзней.

Савельич, конечно, любил выпить, но алкоголиком не был. По крайней мере, тогда.

Поездка в посёлок «Светлый» и знакомство с иультинскими шахтёрами произвели на него сильное впечатление. Вернувшись, он говорил мне (делая ударения на последних слогах): — Оле-е-ег! Там все пьяницы! Алкоголики! Вечером пьют — утром похмеляются!

В разгар нашей «меховой торговли» Грант Аракелян решил подшутить над Савельичем:

— Савельич! Водка есть? Там шкуру белого медведя отдают! Медвежья шкура не влезла бы ни в один рюкзак, и отправить её в Москву было бы, мягко говоря, сложно. Не говоря уж о том, что это противозаконно. А в данном случае утаить в мешке шило было бы невозможно.

Савельич, конечно, об этом не подумал. Куда они с Грантом ходили, я не помню, но потом Савельич долго бурчал:

— Ох уж этот Гран! (именно так, без буквы «т»). Ох уж этот Гран — ебать его некому!

Уже пора спать, а я всё сижу в соседней комнате и разговариваю с Сергеем Иванычем. Вроде бы, говорим тихо, никому особенно не мешаем. Вдруг с одной из кроватей поднимается голова Савельича:

— Олег! Уёбывай по-хорошему!

Естественно, тут же раздаётся взрыв хохота. На какое-то время эта фраза даже стала крылатой.

Костя с Савельичем вдвоём работали на какой-то стене. Бывает и на старуху проруха — и Савельич со стены упал. Костя с ужасом смотрит вниз: Савельич лежит. Потом, наконец, встаёт… Ссыт! Ну, слава Богу! Значит, живой…

Получается, что я всё смеюсь над ним — и только! Ну, а как над ним не посмеяться? Но при этом я считаю, что мне очень повезло:

шабашки. Он говорил нам с Грантом:

— Если бы вы работали на хозяина, он бы вам сказал: «Мне нужны работники, а не кони!»

Грант взялся таскать с Борей носилки. Естественно, для ускорения процесса Грант шёл первым. И вот я вижу картину. Впереди идёт Грант. Его руки, которые держат носилки, оттянуты назад градусов под 45 (хотя должны быть вертикальны). А сзади — упирающийся Боря, напоминающий извозчика, натягивающего вожжи, чтобы остановить того самого коня.

Грант увидел, как я улыбаюсь, на них глядя, подмигнул и засмеялся. Конечно, он не мог видеть, что происходит сзади, но прекрасно себе это представлял.

Родился он в Армении, в маленьком городе Кафане. И, несмотря на то, что в Москву он попал ещё в юности и русский язык знал очень хорошо, у него оставался довольно сильный армянский акцент. Ребята смеялись: «Ара, скажи «телогрейка»!» Грант тоже смеялся в ответ и говорил: «Фуфайка!»

В Амгуэме был коровник, десятка полтора коров и бык. Коровы спокойно ходили по близлежащей тундре и по помойкам. Но молоко у них было вкусное. Иногда я брал сетку-авоську с двадцатилитровой кастрюлей и после вечерней дойки шёл за молоком.

Однажды бык зашёл к нам на стройку. Стоит — и мычит. Грант кричит: — Боря! — А? — Бик визывали?

В день «пьяного строителя» в самый разгар событий Грант выскочил в коридор, блестя своими оленьими глазами, с молотком в руках. Слава Богу, я отобрал у него молоток. Пьяный Грант вполне мог учудить что-нибудь совсем лишнее.

Однажды он взял кассетный магнитофон из открытой машины. В Эгвекиноте никогда ничего не пропадало, поэтому и машины особо не закрывали. Когда он принёс его в общежитие, мы подумали, что это кто-то из местных на время дал ему магнитофон. Что было вполне реально. Гранта все любили, а народ на Чукотке совершенно не прижимистый, совсем наоборот.

Когда Грант пошёл отдавать магнитофон, машины уже на месте не было. Потом выяснилось, что в милиции уже заведено уголовное дело об исчезновении магнитофона, которое Костя Цой и наш

Иваныч, который тогда ещё работал в Анадыре, поехал зимой в командировку в Амгуэму.

От Эгвекинота до Амгуэмы ему «посчастливилось» ехать с Вазгеном. За перевалом машина встала. Вазген вышел, посмотрел…

— Вытекла… Вода вытекла. Я так и знал, что она вытечет!

В результате они пошли на озеро, которое, по счастью, оказалось рядом, сделали пешнёй лунку и набрали воды.

Но с тех пор Сергей Иваныч смотрел на Вазгена с недоумением:

— Если ты, сука, знал, что она вытечет, так какого же хрена ты ехал?! Сергей Иваныч не особо переживал именно за свою жизнь, но он — совершенно другой человек, и у него не укладывалось в голове, как это можно быть таким разгильдяем, чтобы на пустом месте подвергать опасности не только свою жизнь, но и чужую.

По вечерам народ иногда играл в домино. И вот, Шпилевой с Савельичем сели играть против Вазгена с Грантом. Играют себе спокойно — и вдруг Вазген что-то пробормотал себе под нос поармянски. Шпилевой взревел, как раненый слон, и трахнул кулаком по столу! А Савельич сгрёб со стола фишки и… выкинул их в форточку! Потом я спросил у Гранта:

— А Вазген действительно сказал что-то про домино?

— Конэшно! Он сказал: шестёрки бей!

Вот такие у нас были горячие ребята. А ведь играли они, естественно, не на деньги, а просто так.

С 81-го по 84-й год я работал в НПО «Пластик» на Бережковской набережной. А Грант в 84-м году работал на строительстве немецкого посольства около Мосфильмовской улицы — то есть почти рядом. И решили мы как-то вместе пообедать. Ну и «пообедали», конечно. На работу я вернулся уже в самом конце рабочего дня.

Смутно помню, как я иду по территории родного завода, широко улыбаясь, а навстречу мне все наши сотрудники, начальники… Тоже в ответ улыбаются…

нет.

— Дети, а где Кутылькут?

— А Кутылькут утонул… Вот так, по-простому.

Ленин муж как-то приревновал Лену — почему-то именно к нашему Косте Цою (наверное, из-за его корейских монголоидных глаз). Хотя оснований к этому не было. Когда кто-то из местных пошутил по поводу наших походов к Лене, Грант совершенно серьёзно ответил:

— Нэт. Просто уважаем. Понимаешь?

Нина была очень сообразительной барышней, но при этом довольно язвительной и стервозной.

Она была одной из тех — прямо скажем, немногих — женщин, которая реально хотела меня «соблазнить». Но я тогда был совсем уж застенчив и не мог относиться к таким вещам по-простому. Короче, придурошный я был парень, что и говорить! Неожиданно выяснилось, что почти у всех нас есть клички. И клички очень меткие. Костя Цой был «кайнекай» (медвежонок), Андрюха Козырев — «пипихыльгын» (мышонок), Гранта, естественно, звали Ара, а Гриню Листвойба — «зрмэчин». Это что-то вроде богатыря. На богатыря Гриня, конечно, тянул слабо, но поскольку мы с Грантом и Андрюхой были тогда совсем худыми, на нашем фоне Грицко действительно смотрелся вполне представительно.

О моей кличке долгое время умалчивалось, но почему-то было ясно, что она тоже есть. Когда мы в очередной раз пытались выяснить, как же окрестили меня, Лена корректно возразила: — Нет. Мы не хотим, чтобы ты обиделся.

— Но разве я обидчивый? Тем более на вас! Тогда Нина посмотрела на меня своими пронзительными чёрными глазами и сказала: — Блаженный! Блаженный — твоя кличка.

Обе они, и Лена, и Нина, родились в тундре, всю жизнь жили в деревне, никто их особо не учил, не воспитывал. Интернат в Амгуэме, в котором учатся чукотские дети, на воспитательное учреждение, конечно, не тянул. Но тем не менее, трудно было назвать их деревенскими девушками. И уж тем более нелепо было бы считать их представителями отсталого народа. Я уверен, что, если бы их обеих в дошкольном или даже в школьном возрасте поместили в другую обстановку — они бы во всех отношениях дали много очков вперёд большинству девушек, родившихся и выросших в Москве.

руки. При этом он не был ни садистом, ни полным идиотом. Просто вёл себя как жестокий, невоспитанный ребёнок.

К сожалению, люди часто оказываются далеко не самыми умными и добрыми животными.

Недавно я встретил своего старого приятеля Володю Глинкина, выпускника Института стали и сплавов. Оказалось, что, как это ни странно, он до сих пор работает по специальности. И рассказал мне Вова, что после падения мировых цен на олово Иультинский ГОК (горно-обогатительный комбинат) закрыт, оборудование растащено. Получается, что трасса Эгвекинот — Иультин и Эгвекинотский морской порт, по большому счёту, уже никому не нужны. Не нужно строить дома в Иультине, Эгвекиноте и Амгуэме. Нужна, может быть, только оленина и рога молодых оленей — панты, из которых делают пантокрин. Так оленей уже пасти некому! Впрочем, издалека трудно судить… Как там во всей этой ситуации живут наши Лена с Ниной? Не знаю… Но скучаю! Правда, реально скучаю и хотел бы их увидеть.

Хотя, конечно, вряд ли это когда-нибудь случится.

КОРАЛЬ

Кораль был, наверное, самым долгосрочным из наших объектов. Строился он, по-моему, года три, если не больше. И каждый год мы там что-то делали.

Когда он был уже почти достроен, приёмная комиссия нашла какие-то недоделки, и на устранение этих недоделок послали часть бригады Цоя. А именно — Гранта, Андрюху Козырева, меня… и ещё кого-то четвёртого. Не могу вспомнить, кто это был. Очень странно.

В один из вечеров, уже после работы, Андрюха вышел из кораля и стал что-то восторженно кричать. Я побежал к нему. Кораль стоял на высоком берегу очередного притока Амгуэмы, и тундра была видна до самого горизонта. Всё небо было плотно закрыто тучами — и только там, в самом низу, выбивался луч солнца, который отражался от туч, и казалось, что над нами не небо, а огромный купол. А начинающая желтеть тундра была тёмно-малиновой.

Зрелище было мрачноватое, но неописуемо красивое. Как будто мы вдруг оказались в стране подземных рудокопов…

В корале нас ждал Константиныч. К сожалению, не помню ни имени

и другое не очень подходило для танцев. А Андрюха был у нас завхозом, он закупал и хранил у себя продукты. Осознав, что просто так нас не заманишь, он вынул «аргументы» — шесть бутылок портвейна (наверное, это была «Сахра» или «Навбахор»): — Каждый километр ставлю по бутылке! Идём? И мы пошли.

Добрались мы уже, конечно, в изрядно праздничном настроении. Я даже осмелился пригласить на танец некую чукотскую девушку, которую я помнил ещё маленькой девочкой. И в процессе как раз начал рассказывать ей, какая она была маленькая и смешная, и какая теперь выросла замечательная. Но ей это совсем не понравилось — и она от меня сбежала. Ещё бы! Ну ладно портвейну выпил — трезвым на танцы никто и не ходил, сапоги в краске тоже можно простить, но нести этот полуотеческий сентиментальный бред — это уже чересчур! Проснулись мы у Лены. Лена, оказывается, защищала меня от кого-то из местных жителей. Не чукчей, конечно. Чукчей агрессивных я не видал.

— Он уже почти к тебе драться лезет! Из-за сапогов твоих. А ты стоишь с широкой улыбкой и что-то ему говоришь.

Потом я даже вспомнил нашу «беседу» с этим парнем.

— Да ладно тебе! Я уже много лет сюда езжу. И тебя тоже помню…

— Да как ты можешь меня помнить, если я тут первый год!

— А-а… Ну так тем более!

Вот, примерно в таком духе.

Выйдя утром на улицу, мы с Грантом увидели, что в посёлок въезжает машина Константиныча. У него в корале был ГАЗ-69, «козлик» старого образца. Вчера нам было просто неудобно просить его отвезти нас на танцы. Да и в Амгуэме он нам был совершенно ни к чему.

Максимальная скорость, которую развивал этот автомобиль, составляла километров 30 в час. Не знаю, с чем это было связано больше: с особенностями автомобиля или с характером водителя.

Для Чукотки это было тем более странно. Там водители любили гонять по трассе на максимально возможной скорости. Шофёры ССК соревновались друг с другом: кто быстрее доедет от Эгвекинота до Амгуэмы (конечно, ехали не одновременно, просто время засекалось). На тот момент рекорд принадлежал Роме Нерету — чукотскому старожилу, который когда-то ещё держал собачью упряжку около старого аэропорта. Рома проехал 91

Пару раз мы с Игорем Пиканом шабашили на кооператив «Гурман». В первый раз возводили какую-то стенку на самом Курском вокзале. Во второй — красили спортивную площадку во дворе привокзального дома. Таким образом «Гурман» проводил «культурный обмен» с местными властями. В помощь нам был дан Борин сын Илья. Не с целью возвращения денег в семью, а исключительно ради трудового воспитания. А мы с Игорем получали в «Гурмане» даже побольше, чем на Чукотке.

В «застойные» времена Боря был научным работником, но, судя по всему, тоже не бедствовал, поэтому на Чукотку, конечно, поехал не на заработки, а из любопытства. У него не было того внутреннего огня по отношению к труду и его результатам, который очень желателен для шабашника, но Боря был умным, весёлым, здоровым парнем, с которым всегда приятно иметь дело. В том числе и на шабашке.

Один раз его поставили стропальщиком. Вообще-то стропальщик должен предварительно пройти некие курсы обучения и получить соответствующее удостоверение. Но никаких особых хитростей в строповке, в принципе, нет — главное, думать о возможных последствиях своих действий.

Стрела крана заканчивается большим крюком, который называется «гак». На этот гак вешается «паук» — кольцо с четырьмя тросами-стропами, заканчивающимися маленькими крючками, которые называются «гачки». При строповке плиты гачки цепляются за металлические «уши», вмонтированные в плиту. Главное — предварительно распутать стропы, чтобы они в процессе не переплетались друг с другом и были равномерно натянуты. Потому что, если стропы (в очередной раз извиняюсь) переебутся, то одна из диагоналей окажется натянутой сильней, чем другая — и гачок слабо натянутой стропы может при подъёме выскочить из уха. Со всеми вытекающими последствиями.

Так вот у Бори стропы «перееблись» по полной! А за рычагами крана сидел Миша Ишмуратов. Миша был вполне простой парень. Но при этом он был не просто хорошим крановщиком. Миша был идеальным крановщиком. Работал быстро, чётко, разумно. И, по-моему, даже почти без перекуров, что для человека, работающего на стройке круглый год, вообще большая редкость.

Когда Боря подал команду «вира!», Миша на какое-то время просто лишился дара речи. Он пытался раскрыть рот, пытался сделать

в дверь. Потом дверь открывается — и заходят калининградский Шурик и Сергей Иваныч: — Олег и ты, уважаемый Цой! Вставайте, пожалуйста, потому что мы пришли и принесли шампанского! Не помню уже, по какому поводу они «принесли шампанского», но помню, как Сергей Иваныч играл на двуручной пиле и вообще «давал рок-н-роллу», так что после этого вечера Костя тоже его полюбил.

Иногда его называли Сергеем или Серёгой, но в основном все обращались к нему именно по имени и отчеству. Причём, он говорит, что так почему-то было с самого детства. Не знаю, с чем это связано, но и для нас он был не просто Сергеем, а Сергеем Иванычем… Такое вот двойное имя.

За несколько лет до нашего знакомства его, как человека честного, справедливого и энергичного, выбрали там, в анадырской ПМК (передвижной механизированной колонне), председателем местного комитета профсоюза. На этой должности он заработал себе инфаркт (слава Богу, не самый обширный) и после того, как вылечился, к «общественной работе» уже не вернулся. Его рассказ об этой странице жизни заканчивался словами:

— Я понял, что на таких должностях на стройке могут работать только самые равнодушные люди!

Родился Сергей Иваныч в Одесской области на станции «Раздельная». На руке у него татуировка «1942», но родился он в 40-м году. Когда он был маленьким, какой-то пацан постарше, руководивший татуировкой пацанов малых, спросил:

— А ты какого года?

— Сорокового.

— Да какого сорокового?! Ты самый маленький! Сорок второго.

Во время Великой отечественной войны в Раздельной были румыны и немцы. Отец Сергея Иваныча знал немецкий язык — и подружился с одним из немцев. За литературу с ним беседовал и так далее.

Однажды местный полицай (а полицаи были намного злее, чем немцы, и тем более румыны, которым вообще всё было по барабану) хотел его расстрелять. Но пацаны нашли этого немца. Друг-немец бежал бегом — и спас Ивана Тертышного.

Потом, когда немцы ушли, а советские войска войти ещё не успели, какой-то машинист собрал отряд, переловил всех полицаев и

спускались с лёгкостью необыкновенной.

Сергей Иваныч приезжал ко мне, когда ехал в отпуск с Чукотки в Тирасполь. В отличие от всех остальных моих знакомых, переваливших за определённый возраст, его тянуло к «культурной программе», которой ни в Анадыре, ни в Тирасполе не было — и мы с ним ходили в театры. При этом разница между Москвой и Чукоткой восемь часовых поясов — и когда в Москве 19-00, там уже три часа ночи. Так что через полчаса после начала Сергей Иваныч начинал героически бороться со сном. Но в темноте борьба была неравной — и он всё-таки срубался. Когда раздавались аплодисменты, он тоже аплодировал, пытаясь проснуться. Но потом всё повторялось.

В антракте мы шли в буфет, где он неукоснительно покупал бутерброды с красной икрой. Я умолял его не делать этого, указывая, что здесь не Чукотка и эти бутерброды стоят бешеных денег. Но по сравнению с кучей денег, которая тогда лежала у него в кармане, бутерброд стоил копейки, так что он меня не слушался.

Когда ему пришлось уехать с Чукотки, деньги кончились очень быстро и осталась только однокомнатная квартира в Тирасполе на него самого, жену и троих детей. Я как-то потом вспоминал про бутерброды с икрой — и он, конечно, горестно соглашался.

Обнищание Сергея Иваныча в Тирасполе произошло почти моментально, и когда Косте Цою пришла в голову мысль взять его с собой на Чукотку в качестве шабашника, он сразу согласился.

Работать с ним было очень здорово.

Про каждодневную работу трудно написать что-то внятное.

Она складывается из каких-то мелочей, которые, вроде бы, ничего особенного из себя не представляют, но в результате имеют решающее значение. Например, когда работаешь на старорежимной бетономешалке непрерывного действия, а самосвалы приезжают за бетоном в абсолютно произвольное время, довольно трудно регулировать подачу воды, чтобы бетон получался приемлемого качества и труд твоих друзей, которые этот бетон укладывают, не превратился в мучение.

Когда всё идёт нормально, никто и не задумывается, что будет, если ты в определённый момент перелил или недолил воды.

При этом данное чудо советской техники не позволяет зрительно

того и нужно было? И улыбается такой хитроватой улыбкой.

Вот ведь, блядь, загадочная русская душа!

Кстати. Сергей Иваныч как-то сидит, думает о чём-то горестно, кивает… и вдруг говорит: — Скажи, ну как мне избавиться от этого сорного слова «блядь»?!

В другой раз примерно после таких же раздумий он неожиданно произнёс: — А всё-таки, все мы любим своих жён…

В детстве ему чем-то попали в глаз — и этот глаз у него видеть перестал. Это было не сразу заметно. Но невидящий глаз болел, и иногда он ходил к врачу. Как-то врач ему посоветовал сделать операцию и ходить с повязкой на глазу.

Сергей Иваныч эту идею с возмущением отверг: — Ничего себе! Они хотят сделать из меня адмирала Нельсона!

В 82-м году после очередной шабашки мы с Гришей Листвойбом заехали в Анадырь к друзьям Сергея Иваныча. Почему-то уже не помню, как он сам там оказался. То ли ещё работал в Анадыре, то ли приехал с нами. Но это не особенно важно.

Была суббота, но ребята работали: у них был субботник. Мы с Гриней тоже с удовольствием приняли в нём участие. Субботник состоял в наведении порядка на территории их конторы (по-моему, это было анадырское РСУ или что-то типа того) и прошёл в весёлой праздничной обстановке. В коллективе оказался ещё более заводной персонаж, чем наш Сергей Иваныч. Это был Юра Москва.

Москва — это не фамилия, это кличка, потому что Юра был родом откуда-то из Подмосковья, по-моему, из Долгопрудного. В его компании и работа, и рыбалка, на которую мы потом ходили, — всё превращалось в сплошной КВН.

Рыбу мы ловили, конечно же, не на удочки, а сетью. Сеть выталкивалась от берега длинным шестом, состоящим из сбитых жердей, общей длиной метров, наверное, пять или семь. Рыба, идущая вдоль берега на нерест, попадала в эту сеть. Когда её становилось много, поплавки сети начинали тонуть — и мы тянули сеть к берегу. Это, кстати, довольно тяжёлое занятие, с удивительной силой вышибающее из организма хмель.

27-го августа у меня должна была быть свадьба. Смутно представляя себе предстоящий праздник, я решил, что, по крайней мере, красной рыбы надо запасти побольше.

У Юры Москвы в подвале под домом стояла огромная деревянная бочка с солёной кетой «Тащил – думал: хуй влезет! Влезла!!!» Я по

На третий день я забрал из камеры хранения мешки с полимером и уехал в Тирасполь. Там меня уже ждал Сергей Иваныч. Он работал мастером в ПТУ: учил детей, как делать вентиляцию и всякие прочие вещи. Я провёл у него, по-моему, два дня. Ночевал шестым в его однокомнатной квартире с женой и тремя детьми. Всё было очень здорово — и вино молдавское из бочки в подвале, и всё остальное. Пришлось звонить в Москву и просить меня встретить, поскольку мешки с полимером, банки с вином, вареньем и прочее в одиночку я увезти уже не мог.

ИГОРЬ ПЕТРОВИЧ ТОГУЗАЕВ

С Петровичем мы познакомились в 1979 году. Тогда мы вместе ещё не работали. Костя ездил с ним на рыбалку и привозил нам рыбу в неограниченном количестве и красную икру, которой хватало на трёхлитровую банку.

А с 81-го года Петрович был уже нашим основным прорабом.

По сравнению с ним все остальные прорабы, которых я встречал, казались если не идиотами, то, по крайней мере, людьми слабо профессионально пригодными. Он, во-первых, очень хорошо ориентировался в строительном деле, а во-вторых — прекрасно руководил людьми.

Ещё в самом начале нашего знакомства он удивил меня фразой:

— Если прораб целый день торчит на стройке, это плохой прораб. Не хрен ему там столько времени делать! Полдня — больше не нужно. Езжай на рыбалку или ещё куда-нибудь. Не мешай людям работать.

Процесс стройки он контролировал чётко. Многие местные рабочие его не просто уважали, а натурально боялись. Когда он считает, что человек не прав, он ведёт себя очень жёстко. Причём, это идёт не от злобности характера. Он совершенно не злой человек, а именно очень твёрдый и жёсткий там, где встречает сопротивление.

Помню, как я захожу в вагончик, а там сидит Толик Корнюхин, хохол из Белой Церкви, с которым я подружился в 79-м году, когда он только приехал на Чукотку и ещё не знал, останется или нет.

Остался. И семью с собой привёз.

И вот, сидит он в вагончике — слегка пьяноватый, злой, нервный…

марлевый фильтр, в краскопульт всё время попадали большие куски побелки, забивавшие сопло.

Приходит Петрович, радостно смотрит, как я мучаюсь, и говорит:

— Ничего. Сейчас! Достаёт из кармана двухкопеечную монету, пробивает в ней гвоздём небольшую дырочку и вставляет в краскопульт вместо сопла. По диаметру монета туда подходит идеально.

— Ну-ка, Олег, дай-ка форсажик! После этого производительность моего труда возросла во много раз.

У моего друга Гриши Листвойба руки ещё даже более кривые, чем у меня. Наш дружок Андрюха Козырев как-то сказал: — Гриша, ты руководишь краном такими жестами, будто друга к пивному ларьку подзываешь! Но Гриня старался. Петрович его очень полюбил и говорил:

— Сначала я смотрю: кого это Костя с собой взял? Разве такой, в кепочке, может быть шабашником? А потом вижу, что человек на одном энтузиазме готов пять кубов бетона перекидать!

Гриня ему как-то говорит:

— Петрович! Ну, зачем ты назначил бригадиром Валеру? Ведь там же, в бригаде, есть Юра Бирюков, а он вообще самый лучший работник! — Гриша! Ты думаешь, я этого не вижу? Бирюков бригадиром уже был. Я прихожу: все уже ушли, а он один херачит: «Петрович, Петрович, не волнуйся! Всё будет хорошо, всё успеем!» Разве такой человек может быть бригадиром?

В Эгвекиноте мы познакомились с Генрихом Скворцовым. Раньше Генрих работал геологом. Потом уволился из ВЧГРЭ, по возрасту или ещё по какой-нибудь причине. При этом иногда продолжал ходить по тундре просто так, для себя. Говорил: «С килограммовой пачкой сахара я могу пройти по тундре пятьдесят километров».

Вся квартира Генриха была завалена различного рода коллекциями. Он коллекционировал всё! Камни, монеты, марки, книги, пластинки и так далее. Он активно пользовался услугами «Книга — почтой», переписывался с филателистами из многих стран, менялся с ними, каким-то хитрым способом покупал марки из-за границы, чем даже заслужил внимание КГБ.

Где-то в Ленинграде у него была семья. Он говорил о семье в настоящем времени, но думаю, что она уже была в прошлом. Кроме разве что денег, которые он посылал в Ленинград.

Но рядом лежали обрезки бруса — и через несколько секунд оба улетели в «подполье».

— Да ты что, Петрович?! Мы же пошутили!

— Значит, в следующий раз будете шутить аккуратнее.

Чем-то эта история напоминает мультфильм про кота Леопольда.

В юности Петрович занимался борьбой. Потом сломал руку, но рука срослась нормально, и он вернулся в спорт. Через некоторое время тренер предложил ему побороться. И во время борьбы аккуратно, но чётко повернул ему сломанную руку так, что стало больно и невозможно двинуться:

— Ты меня понял? Просто бороться ты сможешь. Но серьёзных результатов уже не добьёшься.

И Петрович из борьбы ушёл. Тогда он ещё жил в Осетии и был пока что не Игорем Петровичем, а просто Аланом Тогузаевым.

В Эгвекиноте с ним был старший брат — Алик Тогузаев. Алик работал простым шофёром. Как-то мне пришлось ехать с ним по трассе от Амгуэмы до Эгвекинота. Ехали мы на панелевозе (уже пустом). Где-то на перевале пошёл снег. Это было лето, но на Чукотке летом снег тоже иногда идёт. И вот он пошёл. А дворников у этой машины вообще не было. Алик «втопил» газ — и мы летим сквозь снег по горной дороге. Прицеп панелевоза прыгает сзади, как лягушка, а у Алика только иногда матерные слова сквозь сжатые зубы прорываются. Но страшно не было. Потому что за рулём сидел профессионал высокого класса, который ездил по этой трассе сотни раз и знал её как свои пять пальцев.

Году, наверное, в 85-м Петрович пошёл на повышение. Его назначили и.о. (исполняющим обязанности) начальника ССК-3. Просто начальником ССК он быть не мог, потому что не имел высшего образования, поэтому и оставался и.о. начальника, пока не уехал с Чукотки.

Когда его назначили, к нему в кабинет пришёл гэбэшник.

Надо сказать, что в 79-м году в Эгвекиноте не было ни одного милиционера. А к 84-му их стало столько, что в поселковом футбольном чемпионате (в Эквекиноте неплохой стадион) уже принимала участие команда «Динамо», сплошь из них, родимых, состоящая.

вперёд! Ручаюсь, что это не местный рабочий, а шабашник! Тут Костя с Петровичем видят меня и начинают радостно ржать.

Пока я ходил, ребята, конечно, никакой кровати не нашли. Тем более, с такими прекрасными ножками.

Аркан, кстати, тоже был ярким, замечательным персонажем.

Он был старше меня лет на пятнадцать. Когда мы с ним познакомились, Гриня Листвойб стал называть его на «Вы». Аркан пресёк это дело сразу: «Только не называй меня на «Вы»!» — и голос у него был такой медленный, прокуренный… Потом он решил бросить пить. Совсем. И сердце не выдержало. Помер Аркан.

А Петрович потом уехал в Калужскую область, создал свою строительную организацию и постепенно перетащил туда всех лучших строителей из Эгвекинота.

Где-то в конце девяностых он позвал нас в гости. Костя собрал по-возможности всех шабашников, которые с нами ездили. Петрович прислал автобус — и мы приехали к ним в посёлок где-то около Медыни.

Даже сейчас, десять лет спустя, этот посёлок вполне потянул бы на элитный. А тогда это вообще была сказка. Двух- и трёхэтажные коттеджи в сосновом лесу… И в них проживает вся весёлая компания во главе с Володей Меняйленко, бригадиром, первым освоившим строительство домов типа «Арктика». Даже дед Ганагин, дружок Петровича, который уже тогда, на Чукотке, был на пенсии, тоже тут! Сидит — и пиво ребятам разливает… Такое ощущение, что тебя позвали в Рай, специально созданный для тех, кто работал на стройке в Эгвекиноте в восьмидесятые годы. И попали туда именно все те, кто этого рая заслужил. Ну, или почти все… Петрович действительно сыграл для ребят роль Господа Бога.

В девяностые годы всё стало ломаться — и деньги, которые ребята копили, превратились в прах. Мечты о возвращении в Россию или на Украину с деньгами и о спокойной жизни там, где нет вечной зимы, стали несбыточными.

Тут появляется Петрович и говорит: «Поехали!» И они, конечно же, поехали — и теперь я своими глазами вижу, что может сделать один человек, если у него есть ум, энергия, сила воли, бесстрашие…

Несколько лет назад спрашиваю Костю:

самосвала.

Когда мы заливали последний якорь, кто-то из ребят, державших лом, не выдержал — и выпустил его из рук. Может быть, бетон оказался чересчур хорош и сошёл с кузова с первого удара, а может быть, просто уже силы кончились. Неважно. Но якорь утонул.

Шёл мокрый снег. От залива в сторону перевала дул довольно сильный ветер. Хотелось завыть и забиться в тёплую норку. Но деваться было некуда. Якорь нужно было доставать. Поэтому пришлось снимать телогрейку, закатывать рукав рубашки — и лезть в яму. Кто-то из ребят держал меня за левую руку, а правой я шарил в бетоне, периодически прижимаясь щекой к холодной, серой жиже. Слава Богу, якорь ушёл не слишком глубоко — и я нашарил его довольно быстро.

Вспоминать свои «трудовые подвиги» приятно, но при этом стоит отдавать себе отчёт в том, что, во-первых, мы получали за это довольно большие деньги, а во-вторых, для меня лично труд всегда был средством самоутверждения. Мне всегда было легче жить, если я понимал, что смог сделать что-то реальное, оставить какой-то след…

А за 30–40 лет до нас здесь работали другие люди, труд которых не имел ни малейшего отношения ни к деньгам, ни к самоутверждению.

Непосредственно напротив аэропорта «Залив Креста», в распадке, была первая зона, в которой жили строители трассы «Эгвекинот — Иультин». Здесь даже прекрасно сохранилась деревянная «вышка». И мне очень хотелось забраться на эту вышку — и посмотреть на зону глазами солдата из войск НКВД. Но территория зоны, ограждённая забором с колючей проволокой, была прекрасно приспособлена под склады, и было как-то неловко объяснять охраннику, зачем я хочу попасть на эту территорию. Хотя, если бы я был посмелее, меня бы пустили туда совершенно спокойно. На Чукотке всё намного проще.

Новый лагерь строили примерно через каждые десять километров. Оптимальное расстояние, чтобы не слишком долго идти на работу и не слишком часто строить лагеря. От большинства лагерей осталось только по два остова из дикого камня. Это были бараки, в которых жила охрана. Не знаю, куда подевалась деревянная часть этих домиков. Может быть, её переносили на следующий лагерь. А может быть, разбирали на дрова.

лучше идти навстречу смерти, чем лежать и ждать, когда ты сдохнешь от голода и холода.

Видимо, этот поступок произвёл впечатление даже на лагерное начальство, если уж оно разрешило сделать для зеков какоеникакое, а всё-таки кладбище…

Когда-то я слышал о том, что церковь хотела канонизировать царя Николая Второго как мученика, безвинно принявшего смерть. Может быть, его уже и канонизировали. И это правильно.

Потому что как-то способствует сохранению исторической памяти и общему смягчению нравов. Но всё равно, в этой акции есть что-то театральное. Почему бы тогда не канонизировать ещё несколько десятков миллионов безвинно погибших? Они тоже не выбирали время и место рождения. И не по своей воле попали в лагеря. И смерть их была чаще всего намного более мучительной.

Царскую семью расстреляли, а простые советские зеки, в основном, помирали от холода и истощения, постепенно превращаясь из нормальных людей в доходяг.

Зачем я в конце вдруг нагнал всех этих ужасов? Не знаю.

Во-первых, что-то связывает меня с этими людьми - и я бы не хотел, чтобы про них совсем забыли.

А во-вторых… Всё в жизни относительно. У одного щи жидкие. У другого бриллианты мелкие. А третий замёрз на перевале, не дойдя до соседнего лагеря. Да и то ему относительно повезло.

Умер почти свободным. И даже могилку заслужил… Поэтому, когда нам кажется, что не всё в жизни удаётся, не хватает денег, сил, жить тяжело, скушно, тошно, стоит оглянуться и посмотреть… Ребята! Наша жизнь легка, прекрасна и удивительна! Только надо найти в себе силы, чтобы увидеть это, почувствовать…

Ведь это всё любви Счастливые моменты.

Булат Окуджава

Забери эту жизнь. Отдай ту…

Грант Аракелян

1. БЛАГОПРИЯТНЕЙШИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

В жизни каждого человека случаются такие удивительные периоды, которые, прогремев, надолго оставляют памятный след в сердце. Потом жизнь пойдёт своим чередом, своим ходом, ничуть не привязанная к прежним событиям. В будничной суете они будут потихоньку вытекать из тебя, всё реже и реже волнуя. Но вот однажды ты встретишься с кем-то из тех, кинешься обниматься, долго хлопать по спине, нахлынут воспоминания… Это и есть те самые «счастливые моменты»! То может быть война, армия, студенческие годы, экспедиция, любовь сумасшедшая. У нас была шабашка.

С тех пор прошло почти 30 лет!

— Валик, во вторник тебе позвонит Коврига. На следующей неделе мы едем к Сергею Иванычу в Тирасполь. Все расходы мы с Олегом берём на себя… К моменту, когда Костя выдал эту фразу, я уже принял достаточно и такие неожиданности не мог воспринимать адекватно. Дело было на поминках по Володе, 9 дней, разговор шёл совсем в другой плоскости. Я вдумчиво, долгим взглядом посмотрел на Костю.

Вообще-то речь о том, что Сергей Иваныч после всех государственных катавасий живёт напряжённо, Костя заводил давно. Там семья, две дочери малые, надо б съездить, навестить, помочь… Мы все соглашались, но дальше разговоров дело не шло. Видимо, пришла пора, командир всё рассчитал и принял решение.

Костя уходил, торопился. Повторял он, уже раздражаясь (опять, чёрт, напился!):

— В общем, я тебе сказал, дальше решай сам, как хочешь.

Конечно, хочу! В наши-то годы, когда жизнь монотонно катится по колее в строго определённом направлении, когда уже нечего ожидать и ничего не поделаешь — вдруг махнуть со старыми друзьями на другой край света, оторваться по полной! Да кто ж такого не хочет! (Хотя вот тут недавно двое, тоже немолодых людей, отказались от моего предложения полететь в Сеул, сославшись на

— Кость, а почему бы к нашей миссии не привлечь Тогузаева, ведь он там на Мадагаскаре, говорят, алмазный король, мог бы помочь Сергею.

— Ты знаешь, я как-то разговаривал с ним на эту тему. Он меня просто не понял. У него совсем другой уровень проблем.

… — Теперь мне хочется выпить за…

— Тебе всегда хочется выпить. Лишь бы нажраться. Как так можно? Тормознулся в развитии на сорока годах, ведь старый совсем, скоро 70! Кому сказать, не поверят, стыдно! Ведь ты мой дядюшка, старший. Я тебя должен уважать и слушаться. А ты пьёшь…

— Раз должен, тогда наливай. Мне хочется выпить за…

На Костю находит иногда, и он выдаёт всё, что обо мне думает.

Наверное, он прав. Я привык и не обижаюсь. Олег, дорогой мой человек, работал в каком-то академическом институте на Вавилова недалеко от меня. Мы с ним часто пересекались, выпивали на радостях. Потом, чтобы не так часто, договорились выпивать только на третьей встрече. Так всё равно по этой причине ему пришлось менять работу. Мне так кажется.

Поезд до Одессы идёт сутки. И все 24 часа под стук колёс мы плыли по волнам нашей памяти и пили. Я не могу вспомнить ни одного пейзажа за окном. Пожалуй, нет более располагающих обстоятельств для пития с друзьями, чем дальняя дорога! Не надо дёргаться, суетиться, озадачиваться от мобильных звонков, ограничивать себя ситуацией, добираться домой, думать, как завтра на работу… Под плавное покачивание вагона всё хорошо усваивается и утрамбовывается. Можно полностью расслабиться (тут важно разве что не попасть под руку жуликам), друзьям даже не надо тебя укладывать…

— Пить будете — меня разбудите.

— Щас! Опять нажрался! … и т.д.

Не обошлось, как и положено при пьянстве в общественном месте, без небольшого скандала, когда проводник начал орать, будто я весь тамбур зассал. Когда всё устаканилось, Костя сказал, что это простатит.

— Простатит, он ведь как определяется? Если можешь на забор поссать, значит здоров. А если всё на сапоги — считай, простатит.

Завтра будем диагноз ставить.

самый пик сезона. Надо было срочно что-то решать. Вот отсюда и начинались корни той самой депортации, в которую мы вляпались по самые уши.

Сейчас, по прошествии времени, логично рассуждаешь — хорошо же мы выглядели: трое пьяных мужиков, двое подозрительно чёрных, а третий рыжий, но тоже раздолбайского вида, шатаются по территории четырёх государств (России, Украине, Молдавии и независимой республике Приднестровье) без определённых целей! Да таких не только депортировать — сажать надо! А у меня ещё и загранпаспорта не было… Но надо обязательно сказать, что все пограничные, таможенные и милицейские службы (вплоть до проводника того) и на Украине, и в Приднестровье, и в Молдавии относились к нам очень доброжелательно. И только в Домодедово, свои — как цепные! Ну, об этом ниже.

Меньше всего эта ситуация беспокоила меня. Я был в Одессе.

Да, нетрезв-с, и даже очень, в одном носке. (Почему, не помню. Я так и прошёл всю Украину — в шортах, сандалиях и в одном носке. Потом Костя купил мне новые.) Но ведь рядом самый надёжный командир — Костя, и самый сильный человек — Олега. Костя решительно сказал «нет» Одессе, надо определиться с билетами, едем в Тирасполь. Олега погрузил мой тяжелейший короб к себе в рюкзак. Я был свободен. Ярко палило солнышко, на привокзальной площади праздно, как мне казалось, шатался народ. Жалко, конечно, но можно прожить и без Гамбринуса.

3. В РЕЖИМЕ ON-LINE, NON-STOP

Дальше у меня пошли полнейшие провалы в памяти. Как мы ехали, почему нас сразу не турнули погранцы в Раздельной, когда мы за просто так въезжали в другую страну по внутренним российским паспортам? Что это было? Автобус? Электричка? У Кости случилась какая-то затыка на таможне, об этом я тоже узнал позже из косвенных разговоров. Когда и где мы купили билеты на Москву? Почему эта дурёха в кассе, не моргнув глазом, дала нам билеты по внутренним паспортам, когда, как нам потом все тыкали, уже полгода на самолётах в Россию летают только по заграничным? Вообще, в этой непризнанной республике паспортный режим очень странный. Вот у того же Сергея Иваныча старинный советский, ещё

это они мне могут запретить, если мне, скажем, надо в Кишинёв по делу? У нас с Маричкой в этом году было два счастья. Это когда в июне приезжал Володя (старший сын) с семьёй, на своей машине, из Ярославля, навёз нам гостинцев, он там живёт, хорошо работает. И вот теперь вы…

Особенность Сергея Иваныча состоит в том, что он может складно говорить очень долго, без конца. Причём не просто говорить, делиться новостями, а, как Жванецкий, создавая буквально из ничего маленький спектакль с одесским юмором и логикой. Его надо записывать и издавать отдельное издание.

Радостные застолья у нас растягивались на несколько часов.

В промежутках между завтраком-пьянством, обедом-пьянством и ужином-пьянством мы выходили прогуляться. Не знаю, почему так равнодушно относятся к нетрезвым тамошние стражи порядка.

Может быть, это особенность виноградного края? Лишь однажды мент как-то лениво сделал замечание, что мы переходим улицу в неположенном месте. А узнав, что мы москвичи, ещё доброго здоровья пожелал! Вот бы нам таких. Меня менты наши и трезвого терзают постоянно.

Были в гостях у дочерей Сергея Иваныча. Алёна и Наташа замужем, дети, мужья — крепкие трудовые ребята. Жильё снимают.

Запомнился их рассказ о трудном начале самостоятельной жизни.

Середина 90-х, в Тирасполе полный развал и прихватизация, работы нет, жить не на что. Алёна с мужем поехали на заработки в Ленинград. Стали гастарбайтерами. Живут нелегально, работают нелегально. Нельзя никуда выйти, сразу менты обирают. Работодатели-кидалы, беспредел, никому не пожалуешься. Жуткий год. Муж отсылает Алёну домой, а сам — на стройку под Ярославлем. Опять кидалы, опять беспредел. А куда денешься? Зимой, без денег, без жилья. Еле выжил… От таких историй мы трезвели. Я вспомнил, как у Леры в Магдебурге тоже работали гастарбайтеры, «васьки» с Украины. Тоже нелегалы. Но там были человеческие отношения, жили они на первом этаже у неё в доме в приличных комнатах, честно получали за работу. Самое рисковое у них — это переход границы. Тоже за деньги. Вот тут могут погранцы кинуть. А надо туда и обратно.

Всё это истории из наших 90-х.

Средневековая крепость, сейчас там казармы миротворцев. Мемориал павшим воинам, Дворец культуры с колоннами, узнаваемые черты развитого социализма. И как метастазы, разъедают старый город новоявы — супермаркеты, коттеджи, потоки подержанных иномарок… Опять пьяные, опять пьём на улице … И так можно ещё много и долго писать.

Пора, однако, возвращаться домой. Грустно улыбается Маричка. Мы ей доставили столько неудобств, мягко говоря, — четыре пьяных мужика, ни ночью, ни днём нет покоя. А она — приезжайте ещё! Сергей Иваныч готов провожать нас до самого Кишинёва, хотя с его паспортом вообще нельзя на улицу выходить. Но он азартно уверяет, что на таможне у него есть свои — тётка зятя, и ему ничего не стоит. Еле отговорили.

Объятия, поцелуи, прощай Тирасполь.

4. «А-А-А, ТАК ВЫ ДЕПОРТИРОВАННЫЕ!»

Это мы услышали уже в Домодедово. Мы с Костей чуть не поперхнулись — так нас ещё никто не называл. Потом долго хохотали, всякое бывало, но так ещё не вляпывались. Хотя если припомнить 37-й год, то это будет уже второй депортацией. «Так и назови, — вцепился Костя, — когда будешь писать: «Вторая депортация».

Что я и исполняю. Всё это было потом, уже в Москве.

А тогда, переполненные печалью окончания всего, мы молча катили в мерсе-маршрутке по степям Приднестровья в аэропорт Кишинёва. Сердца наши, настроенные на высокое, разрывались от печали расставания, от любования великолепными просторами, а также по причине жуткого похмелья. И совсем беспечно не думали мы не гадали, что главные приключения ещё впереди.

Первый звонок прозвенел, когда мы выезжали из Приднесторовья, из непризнанной республики. Местные погранцы, посмотрев на наши паспорта и авиабилеты, куда-то ходили, что-то согласовывали, узнавали, в конце концов вежливо предупредили: да вас просто не пустят в Молдавию, если б вы местными были, то ещё туда-сюда, какая-то есть договорённость. А российских — только по загранпаспортам.

Мол, с такой ерундой можно подождать… Лишь часа через четыре после посадки нас вызывают, проверяют по всем каналам на мониторе, отчитывают, как нашкодивших, но своих пацанов. Не знают, как наказать. И вот одна придумывает: «А-а-а, так вы депортированные!» Тут с нами и произошла та немая сцена. А они все сразу согласились, и сразу заработала налаженная система. Зацыкала клавиатура, загудел компьютер, затрещал принтер, и вот нам выдают квитанции на оплату штрафа по тысяче рублей. Причём, тётка, что вручала квитанции, как-то безразлично заметила: «Вы протокол не подписывали, позднее зайдите, оформим». Мы тогда были уже согласны и на тысячу. Однако, спустя месяц, возмутились — а за что тысячу? Костя сказал: «Не плати!» Как хорошо, что у нас есть Костя — самый надёжный командир! Я с охотной поспешностью кинулся исполнять приказание.

Вот только тогда Костя и сказал: «Что же ты, падла, не взял загранпаспорт?»

Москва–Одесса–Тирасполь–Кишинёв–Москва Август 2006 года 22.03.07

P.S. Про самое главное забыл — ведь мы поехали, чтобы поддержать как-то Сергея Иваныча. Командир привёз здоровенную сумку: костюм, кофту, штаны, Маричке что-то и прочее, а Олега — полное собрание его любимого Высоцкого на дисках.

Не пьянства же ради. Счастливых моментов для!

Это и есть Арка, стоящая на Полярном круге. Здесь фотографируются все проезжающие. Слева направо: Нестерович с газетой в зубах, водитель из ССК-З, Аракелян, известный на всю Чукотку бульдозерист Николай Иванович Маркин, Цой В., рыбак-попутчик, Коврига, Боцман, Кравцов.

Цой К., и Сысоев В. на вершине сопки Комсомольская. Невелика победа. Лучше нет красоты, чем...

1.Ремонтируем крышу на 91 км. Совхоз «Полярник». Раев и Ара.

2. Студент Коврига и Доктор наук Мерсов на монтаже нулевого цикла Райкома КПСС. Жора Мерсов домонтировался так, что вскоре уехал в Израиль. Но его коварные планы не осуществились, РК до сих пор стоит. Шабашники делали на века.

1. Совхоз «Полярник», на отделке 16-ти квартирного дома. Всех не перечислишь, но около Валентина Ц. крутятся детишки восточного обличья. К чему бы это?

2. Совхоз «Полярник», около общежития. Часть команды уезжает в Москву. Цой Георгий очень рад. Не считая Цоев В. и К., слева направо Сухоленцев, Стяжкин, Борисов, Антонов, Чернышков, Раев. Рады, гады. А товарищи остаются выполнять пятилетку качества и эффективности.

1. Вид на Эгвекинот и взлётную полосу аэропорта «Залив Креста» с сопки Комсомольская.

2. Чукотская панорама с Аркой. Вид со стороны перевала.

Вид на Эгвекинот с сопки Комсомольская.

Нестерович: какая же ты ж..., Цой.

1. Около чума аборигенов. Рожков предлагает чукчам выпить, те категорически отказываются. Один даже взял в руки суковатую палку.

2. Валентин Павлович Чернышков — Палыч.

Есть и такие красивые места на Чукотке. Это в распадке.

1. Гутман, Листвойб и Боцман оживленно дискутируют, класть второй слой шифера или пропить.

Нет необходимости сомневаться в их правильном решении.

2. Каждый день в бригаде начинается с политинформации. Сегодня её делает Пикан. Листвойб, Осокин, Нестерович, Цой, Гутман, Коврига, Мурсалимов внимательно слушают про планы Партии и народа.

В выходной делаем забег до ближней сопки (около 5 км). Раев, Цой К., Манька, Сысоев, Рожков, Стяжкин, Коврига, Тюрин. 1981 год.

Забег до сопки прошел успешно, да так, что от оленя, за которым и бежали, осталась одна голова.

Стяжкин, Цой В., Манька.

1. Это наша работа — бордюры, бетон. На дальнем плане земля на благоустройство. Ара внимательно проверяет тоньшину бетона.

2. Мурсалимов, Осокин, Пикан, Листвойб, Коврига.

Снег здесь всё равно никогда не растает. А Валя Цой всё равно искупается.

Вид из нашего уличного туалета. Дверей здесь не было никогда.

1. Едем в Медынь к Петровичу. 1996г.

2. Тирасполь 2006г. В.Цой, К.Цой, С.Тертышный, О.Коврига.

3. Пивной домик в Медыни.

4. Тирасполь 2006г. Можно поверить, что им 198 лет на троих?