Перевод: Л.Каневский

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

1945 год

Тренер школьной атлетической команды мистер Донелли

закончил тренировку раньше обычного. На стадион пришел отец

Генри Фуллера и сообщил сыну: только что получена

телеграмма из Вашингтона -- его брат убит на поле боя в

Германии. Генри -- лучший в команде метатель ядра. Мистер

Донелли разрешил Генри пойти в раздевалку и уйти из

школы вместе с отцом. После этого свистком собрал команду и

объявил, что все могут идти по домам -- в знак уважения к

семье спортсмена.

Баскетбольная команда продолжала тренировку как обычно,

по расписанию, поскольку больше печальных известий не

поступало -- никто из родственников или братьев не был убит

на поле боя.

Рудольф Джордах (лучший результат в беге с низкими

барьерами на двести метров) пришел в раздевалку первым и

принял душ, хотя он сегодня тренировался вполсилы и даже

не вспотел. Но в их доме горячую воду подавали нечасто, и он

старался принимать теплый душ в спортивном зале. Школа

была построена в 1927 году; тогда у населения водились

деньги: душевые кабинки были просторными, и там постоянно

была горячая вода; более того, построили даже небольшой

плавательный бассейн. Обычно Рудольф после тренировки

плавал, но сегодня не стал -- у товарища такая беда.

В раздевалке мальчики говорили между собой на пониженных

тонах, и никто не допускал привычных шуток над товарищами.

Капитан команды Смайли встал на скамейку и заявил, что, если

для брата Генри закажут панихиду, придется всем скинуться и

купить венок. По лицам ребят можно было легко понять, кто

может заплатить пятьдесят центов, а кто -- нет. У Рудольфа

денег не было, но он постарался сделать вид, что для него

хотя когда-то он был именно таким.

Большие, просторные, в колониальном духе дома

перемежались с каменными викторианскими особняками. Но во

время начавшегося в 20-е годы бума в город приехало много

новых людей -- рабочих. Они селились в узких серых домиках, и

город разрастался все дальше и дальше.

Потом наступили годы "Великой депрессии". Почти все в

городе лишились работы. Построенные на скорую руку дома

быстро опустели, а Порт-Филип, по словам матери Рудольфа,

стал похож на трущобу. Но она была не совсем права.

В северной части городка были широкие улицы, там

сохранились красивые большие дома, и, несмотря на

экономический кризис, эти дома содержались в идеальном

порядке и чистоте. И даже среди трущоб предместья можно

было увидеть большие дома. У них был вполне

презентабельный вид. Между домами зеленели приятные для

глаз лужайки и высились старые, толстые деревья.

Жившие там семьи наотрез отказывались из них выезжать.

Разразившаяся в Европе война вернула в Порт-Филип

процветание.

Кирпичный и цементный заводы и даже дубильная мастерская

и обувная фабрика Байфильда стали бурно расширять

производство, и, после того как посыпались военные заказы,

жизнь в городке воспрянула. Но с войной у людей появились и

другие заботы: им некогда стало следить за внешним видом

своих домов, и город по-прежнему оставался обшарпанным и

заброшенным.

Сейчас весь городок лежал у Рудольфа под ногами.

Запущенный, без продуманной планировки, сверху он

выглядел как скопление из беспорядочной мешанины домов,

освещенных зимним холодным солнцем. Глядя на него сверху,

Рудольф размышлял: неужели кто-то станет защищать этот

город с оружием в руках или даже отдаст за него свою жизнь,

как отдал свою брат Генри Фуллера за неизвестный городок в

далекой Германии.

В глубине души он надеялся, что война продлится еще года

два. Ему скоро исполнится семнадцать, и через год его уже

могут призвать в армию. Он представлял себя в форме

лейтенанта с серебряными нашивками. Вот он отдает честь

Он прошел по короткой улице, свернул налево на Вандерхоф

стрит, где он и жил. Улица шла параллельно Бродвею и,

казалось, старалась походить на него, но ничего не

получалось, как у бедняка в мятом и вздувшемся на коленях и

локтях костюме и стоптанных туфлях, пытавшегося делать

вид, что он владелец дорогого "кадиллака". Все магазинчики

здесь были маленькие, а выставленные в витринах товары

покрылись густым слоем пыли, как будто их владельцы на

самом деле считали торговлю пустой тратой времени -- все

равно никто ничего не купит. Немало было магазинчиков,

заколоченных досками, закрывшихся еще в 1930--1931 годах.

Когда во время войны меняли канализационные трубы,

городские власти распорядились срубить все деревья на

тротуарах под предлогом того, что из-за них на улицах очень

темно, но после завершения строительства никто не

позаботился о том, чтобы посадить новые. Вандерхоф --

длинная улица, и чем ближе Рудольф подходил к дому, тем

больше становилась неприглядной, словно тот факт, что она,

эта дорога, ведет к югу, каким-то образом объяснял убожество

и нищету.

Мать, как обычно, стояла за прилавком, набросив на плечи

теплую шаль.

Ей всегда было холодно. Их пекарня находилась на углу, и

мать постоянно жаловалась на сквозняки и на то, что нет

никакой возможности удерживать тепло в лавке.

Она укладывала дюжину сдобных булочек в пакет из

плотной оберточной коричневой бумаги для какой-то девочки.

На главной витрине булочной лежали пирожные и тартинки, но

их больше не пекли внизу, в подвале пекарни. Когда началась

война, Аксель Джордах, его отец, который сам выпекал

сладкие изделия, пришел к выводу, что овчинка выделки не

стоит, и теперь по его заказу пирожные и торты доставляли на

большом грузовике с хлебопекарного завода, а Аксель

занимался выпечкой только хлеба и булочек. Сладкие изделия,

пролежавшие в витрине дня три, отец снимал и приносил на

кухню, и их съедали всей семьей вместе.

Рудольф подошел к матери, поцеловал ее, а она похлопала

его ладонью по щеке. Она всегда выглядела сильно уставшей и

постоянно щурилась, потому что много курила -- выкуривала

требовал с них карточки, потому что тоже был немцем.

Рудольфу было как-то не по себе есть телятину с "черного"

рынка в этот печальный день, когда на фронте убит брат Генри

Фуллера, но он постеснялся говорить на такие щекотливые

темы и попросил себе поменьше мяса и побольше картофеля с

морковью.

Его брата Томаса, единственного блондина в семье, кроме

матери, не терзали никакие угрызения совести. Он с волчьим

аппетитом уписывал за обе щеки жаркое. Томас, всего на год

младше Рудольфа, был куда выше его ростом и куда более

крепким парнем, чем брат. Гретхен, старшая сестра

Рудольфа, никогда много не ела, соблюдала диету, следила за

фигурой. Мать вообще едва притрагивалась к пище:

поклевывала, как разборчивая птичка. Отец Рудольфа

сидевший напротив крупный мужчина в жилетке, любивший

много поесть,-- смачно покрякивал и время от времени вытирал

тыльной стороной руки густые черные масляные усы.

Гретхен не стала дожидаться десерта -- черствого,

трехдневного пирога с вишневым вареньем. Она торопилась в

армейский госпиталь, расположенный за городом, где

дежурила пять вечеров в неделю. Когда она поднималась из-за

стола, отец отпустил свою обычную "дежурную" шутку: --

Будь поосторожней! Не позволяй солдатам себя лапать. У нас в

доме слишком мало места, чтобы устроить детскую.

-- Ну что ты, па,-- упрекнула его Гретхен.

-- Знаю я этих вояк,-- не унимался Аксель Джордах,-- будь

с ними поосторожнее! Гретхен такая чистенькая, такая

аккуратная, такая красивая девушка, подумал Рудольф. Ему

всегда было неприятно, когда отец в его присутствии говорил

с сестрой подобным образом. Тем более что она --

единственная в семье, кто хоть что-то делает для победы в

войне.

После ужина Томас, как это бывало каждый вечер, тоже

ушел. Он никогда не выполнял школьные задания и получал

ужасные отметки. Его знания были на уровне первоклассника,

хотя ему и исполнилось уже шестнадцать лет. Но Томас никогда

и никого не слушал. Ему было на все наплевать.

Аксель Джордах прошел в гостиную, чтобы почитать

вечернюю газету, прежде чем спуститься в подвал печь хлеб.

расширяющей свои владения на обоих берегах реки. Отсюда

до Рейна -- четыре тысячи миль. Танки, боевые орудия

переправлялись через него по временным, построенным наспех

мостам. Какой-то лейтенант отважно пробежал по нему, зная,

что взрывчатка может сработать. А другому лейтенанту, на

другой стороне реки, предстояло выполнить приказ -взорвать

мост через легендарный Рейн. Стоящие друг против друга

армии противников. "Пост на Рейне"1. Недавно в него

помочился сам Черчилль. Река, вошедшая в поговорки. Родная

река его, Джордаха.

Виноградники, сирены. Замок -- "Schloss" такой-то... Кельнский

собор стоит как прежде, не разрушен.

Расчищенные бульдозерами руины, от которых доносится

легкий тошнотворный запах мертвечины,-- здесь лежат солдаты,

погребенные под толстыми бетонными стенами. Страшная беда

не обошла стороной его родной прекрасный город.

Джордах сумрачно размышлял о своей молодости. Он в сердцах

плюнул из окна в сторону другой, не этой реки. Непобедимая

германская армия! Сколько же в ней погибло людей?! Джордах

снова плюнул через окно, облизал свои черные густые усы,

подергал их за кончики. Боже, благослови Америку! Ему

приходилось убивать, чтобы добраться до нее. Аксель сделал

еще один глубокий вдох, вдыхая сырой речной воздух, и,

прихрамывая, вернулся к работе.

Имя его было написано на витрине прямо над подвалом.

ПЕКАРНЯ, А. ДЖОРДАХ, -- Опора семьи.

Лежащая у печи кошка внимательно наблюдала за ним.

Ему никогда и в голову не приходило дать ей имя. Ее главная

обязанность в пекарне -- ловить мышей и крыс. Если Джордаху

нужно было позвать ее, он просто говорил: "кошка". Кошка

наверняка думала, что это и есть ее настоящее имя. Кошка не

спускала с него своего внимательного взгляда. И ночью она

следила за ним. Она довольствовалась миской молока в день и

теми крысами и мышами, которых ей удавалось поймать. По

мнению Джордаха, если судить по настороженному, пытливому

взгляду кошки, она мечтала о том, чтобы стать эдак раз в десять

больше, превратиться в большого тигра и в одну прекрасную

тихую ночь внезапно напасть на него и отведать вкусной

человечины. Печь уже раскалилась, и он, подковыляв к

произносит медленно, нараспев, так, как ему нравится:

Джордаш,-- мягко, просто музыкально, а не какой-то там

Джордах или, хуже того, как произносят некоторые: Джодейк или

Джордэк.

Потом, испытывая глубокое сожаление, разорвал на мелкие

кусочки оба листка. Он отлично знал, что никогда не пошлет

мисс Лено письмо. Он уже написал ей шесть писем, но все

порвал, потому что она наверняка примет его за сумасшедшего

и, скорее всего, пожалуется директору школы. К тому же ему

совсем не хотелось, чтобы отец, или мать, или сестра, или

Томас нашли его любовные письма.

Но все равно, несмотря ни на что, Рудольф испытывал чувство

приятного удовлетворения. Сидя сейчас здесь, в этой

маленькой, пустой, почти без мебели комнате, расположенной

прямо над пекарней, в нескольких сотнях ярдов от плавно

текущего Гудзона, он писал письма, и они, эти письма, были

для него своего рода многообещающим будущим. Придет

время, и в один прекрасный день он отправится в необычные

путешествия под парусом вверх или вниз по реке, будет

писать нежные письма богатым, красивым светским

женщинам, благородным дамам из высшего света и обязательно

будет их отправлять.

Рудольф встал, подошел к небольшому зеркалу с

волнистым стеклом, висящему над облезлым старым дубовым

комодом, и посмотрел на себя. Он старательно следил за

своей внешностью и часто смотрелся в зеркало, пытаясь

определить, какие же черты должны быть у настоящего мужского

лица.

Его прямые черные волосы были всегда аккуратно

причесаны. Время от времени он выщипывал редкий пушок

между бровей и старался есть поменьше сладкого, чтобы

избежать появления на лице прыщей. Он всегда помнил: нужно

только улыбаться, а не хохотать, громко, как безумный, да и

улыбаться следует как можно реже. Он проявлял

консервативный вкус при выборе цветов своей одежды, уделял

постоянное внимание своей походке, следил, чтобы она

никогда не была торопливой или слишком небрежной,

бросающейся в глаза, старался не сутулиться, ходить лениво,

легким непринужденным шагом, даже не ходить, а скользить.

высыпается.

Позже, когда Рудольф разбогатеет и ему всегда и во

всем будет сопутствовать успех, он будет всем рассказывать:

знаете, мне приходилось вставать в пять часов утра и в любую

погоду -- дождь ли, снег или хороший солнечный денек --

развозить свежие булочки в гостиницу при вокзале, в вагон

ресторан "Эйс", в гриль-бар Синовского. Как же ему не

нравилось его имя! Почему, скажите на милость, его назвали

Рудольфом?

IV

В кинотеатре "Казино" на экране отважный Эррол Флинн1

лихо расправлялся с япошками, отправляя их на тот свет.

Томас Джордах сидел в глубине зала и грыз карамельки из

глянцевого пакетика, который он добыл из автомата в фойе,

опустив в него свинцовый жетон собственного производства. В

этом деле он был большой мастер.

-- Ну-ка, подкинь еще одну,-- попросил его Клод, стараясь

быть таким же крутым, как и гангстер в фильме,

потребовавший у другого бандита еще одну обойму патронов

для своего винчестера. У Клода Тинкера дядя был священником,

и, чтобы дружки не считали его тихоней, Клод всегда старался

показать себя крутым парнем. Том подбросил карамельку в

воздух, и Клод, ловко подхватив ее на лету, отправил в рот. Он

стал громко грызть ее. Мальчики полулежали в своих креслах,

положив ноги на пустые кресла впереди. Они проникли в зал,

как обычно, через обнаруженную в прошлом году решетку в

мужском туалете.

Время от времени они выходили оттуда с расстегнутыми

ширинками, чтобы у обслуживающего персонала не закралось

никаких подозрений.

Картина наводила на Тома ужасную скуку. Он лениво

наблюдал за тем, как Эррол Флинн безжалостно расправляется с

целым взводом япошек, применяя целый набор самого

разнообразного оружия.

-- "Фонус болонус",-- прокомментировал он.

-- На каком языке вы изъясняетесь, профессор? --

волоча ноги,-- этакий незаметный, скромный тихоня. У него

было богатое воображение, но Клод проявлял свою недюжинную

изобретательность в хулиганских затеях. Его отец был

главным бухгалтером на кирпично-черепичной фабрике

"Бойлан", а мать, когда-то окончившая женский колледж святой

Анны и получившая степень бакалавра, была начальником

призывного пункта. И вот с такими родителями, плюс

дядюшка-священник, со своей безобидной, но слегка

отталкивающей физиономией Клоду удавалось с полной

безнаказанностью хулиганить и маневрировать в мире, в

котором, по его убеждению, все против него плели злобные

заговоры.

Они подошли к парочке, устроились в ряду прямо за

солдатом с девушкой.

Солдат, засунув руку за ворот платья девушки, ласкал ее грудь.

Рука девушки была опущена и пропала где-то в плотной тени

между ног пехотинца. И солдат, и девушка, не отрывая глаз от

того, что происходило на экране, не обратили никакого

внимания на появление у них за спиной двух юных зрителей.

Том сидел прямо за девушкой, вдыхая приятный запах ее

духов. Запах духов смешивался с ароматом сливочного масла и

коровьего молока, и эта смесь долетала до его ноздрей из

пакета воздушной жареной кукурузы, которую она свободной

рукой то и дело пригоршнями отправляла в рот. Клод сидел

позади солдата. У солдата была маленькая голова, но он был

широкоплеч, высокого роста, а его надвинутая на лоб высокая

фуражка загораживала Клоду половину экрана, и ему

приходилось вертеться на своем месте как белка в колесе,

чтобы хоть что-то увидеть на экране.

-- Послушай,-- прошептал Клод.-- Говорил же я: этот парень --

настоящий здоровяк, весит не меньше ста семидесяти фунтов,

готов побиться об заклад.

-- Не волнуйся,-- так же шепотом ответил Том.-- Начинай!

Хотя он говорил твердо и уверенно, все же его одолевали

легкие сомнения, но он не мог остановиться, чувствуя

неприятное покалывание в кончиках пальцев и зуд под

мышками. Да, подобное ощущение страха и сомнений было

ему знакомо, но это лишь наращивало остроту ожидания,

предвкушения драки и делало привлекательнее конечный исход

американец? -- Исчезните, мальчики,-- повернулась к ним

девушка.

-- Хочу напомнить вам, сэр,-- продолжал разыгрывать

дурацкую сценку Том,-- что вы лично несете персональную

ответственность за все, что говорит здесь ваша подружка.

-- Не обращай на них внимания, Анжела,-- сказал солдат. У

него был высокий, приятный тенор.

Они минуту-другую посидели молча.

-- Послушай, матросик, сегодня вечером тебе умирай,--

сказал Том высоким фальцетом, подражая речи японцев.--

Собачий янки, сегодня я отрежу тебе яйца! -- Попридержи

свой грязный язык,-- повернулся к нему солдат.

-- Могу поспорить, он куда храбрее и отважнее самого

Эррола Флинна,-продолжал дразнить солдата Том.-- Готов

побиться об заклад, дома у него в ящике письменного стола

полно боевых медалей, но он слишком скромный солдат и не

носит их.

Солдат разозлился: -- Послушайте, ребята, почему бы

вам не заткнуться, а? Мы пришли сюда, чтобы посмотреть

фильм.

-- А мы чтобы заняться любовью,-- продолжал доставать

солдата Том. Он похлопал Клода по щеке.-- Ах, понимаю, вы не

видите этого, увлекшись своими любовными играми.

-- Дорогой, сожми меня крепче,-- притворно простонал Клод.--

Мои сиськи уже набухли. Все дрожат.

-- Я вся почти в экстазе,-- отвечал Том.-- Ах, какая у тебя

нежная кожа, как на попке у младенца.

-- Коснись своим язычком моего ушка, прошу тебя,--

подыгрывал Клод.-Ах, ох, я уже кончаю...

-- Хватит! -- не выдержал солдат. Он вытащил руку из-за ворота

блузки девушки.-- Убирайтесь отсюда! -- сказал он громко и

зло, и несколько зрителей на передних рядах повернули головы

к ним.

-- Тише! -- Мы заплатили деньги за эти места,--

возмутился Том.-- И никуда отсюда не уйдем.

-- Ну, это мы еще посмотрим,-- разъярился солдат,

поднимаясь со своего кресла. Он действительно был высоким

парнем, не менее шести футов.-- Я сейчас позову билетера.

-- Не позволяй этим подонкам разозлить себя, Сидни,--

поспорить, он и близко-то не подбирался к японцам, во всяком

случае не ближе, чем к Канзас-Сити. А пришел в кинотеатр и

при всех тискает свою девушку -- тем самым подает дурной

пример американской молодежи. А еще в военной форме.

Позор! -- Если вы немедленно не выведете этих ребят,--

глухо сказал солдат,-я им набью морды.-- Он сжал кулаки.

-- Вы оскорбили солдата,-- сказал билетер Тому.-- Я все

слышал собственными ушами. Такое поведение в нашем

кинотеатре просто недопустимо.

Убирайтесь отсюда! Теперь уже возмущались зрители.

Билетер, наклонившись над Томом, грубо схватил его за свитер.

Почувствовав крепкую хватку его жилистой, мускулистой руки,

Том сразу сообразил, что с этим мужиком ему лучше не тягаться.

-- Ладно, Клод, пошли отсюда. Послушайте, мистер,--

обратился он к билетеру.-- Мы не будем затевать здесь в зале

кинотеатра разборку. Но вы должны вернуть нам деньги за

билеты.

-- Ишь, чего захотел! -- возмутился билетер.

Том сел в кресло.

-- Мне известны мои гражданские права.-- И внезапно

заорал громовым голосом, заглушая ружейную пальбу на

экране: -- Ну, давай, давай, верзила, ударь меня, бей!

Билетер вздохнул.

-- О'кей, о'кей,-- примирительно сказал он.-- Я верну вам

деньги.

Только поскорее убирайтесь отсюда.

Ребята встали.

-- Я тебя предупредил,-- улыбнулся Том солдату,-- буду

ждать тебя на улице.

-- Убирайся к своей мамочке, попроси ее, пусть сменит тебе

пеленки,-ответил солдат и грузно опустился на свое место.

В фойе билетер выдал каждому по тридцать пять центов из

собственного кармана, заставив расписаться на квитанциях,

чтобы потом предъявить их владельцу кинотеатра. Том

поставил подпись своего учителя по алгебре, а Клод --

президента банка своего отца.

-- Чтобы больше духу вашего здесь никогда не было,--

пригрозил им билетер.

-- Кинотеатр -- общественное место,-- нагло напомнил ему

расхаживал взад и вперед по тротуару, его бледное лицо

покрылось потом от возбуждения.

-- Ты уверен? -- то и дело спрашивал он приятеля.-- Ты на

самом деле целиком уверен в себе? Он ведь действительно

здоровяк, этот сукин сын. Чтобы победить, нужно быть

уверенным в себе до конца! -- Ты обо мне не беспокойся,--

ответил Том.-- Твоя задача -- держать толпу на расстоянии, у

меня должно быть свободное пространство для

маневрирования. Я не могу вступать с ним в борцовскую

схватку.-- Его глаза вдруг сузились.-- А вон и он. Идет.

Солдат с девушкой выходили из кинотеатра. Ему на вид было

года двадцать два -- двадцать три. Лицо угрюмое. Он был

полноват, гимнастерка слегка оттопыривалась на

преждевременном животике, но он, этот парень, был крепким.

На рукаве не было нашивок, на груди -- орденских ленточек. Он

крепко сжимал руку девушки, уверенно ведя ее между

пешеходов.

-- Что-то меня мучит жажда,-- сказал он девушке.-- Пойдем

выпьем пива.

Том подошел к нему и загородил ему дорогу.

-- Опять ты,-- сказал солдат с раздражением. Он на

мгновение остановился, потом пошел прямо на Тома, толкнув его

рукой в грудь.

-- А ты не толкайся,-- сказал Том. Он схватил солдата за

рукав.-Дальше никуда не пойдешь! Удивленный его

наглостью, солдат остановился. Он внимательно смотрел на

Тома: короче его, по крайней мере, дюйма на три,

белокурый, с лицом херувимчика, в старом заношенном

свитере.

-- Да, ты очень самоуверен, малыш,-- сказал он.-- Ну-ка,

проваливай, убирайся с дороги! -- Он локтем оттолкнул Тома в

сторону.

-- Кого это ты толкнул, Сидни, ты себе представляешь? --

спросил Том, стремительно нанося ему резкий удар кулаком

в грудь. Прохожие стали останавливаться, с любопытством

наблюдая, чем закончится ссора. Лицо солдата покраснело от

охватившего его приступа гнева.

-- Ну-ка, пацан, убери свои лапы, иначе будет плохо.

-- Ты что, парень? -- удивилась девушка. Она еще в

wollen das Kindlein Wiegen1.

Родной его язык. Далековато заехал он от родины. Или,

может, следовало уехать еще дальше? Он уже приготовил

последний противень с булочками. Сейчас он его сунет в печь.

Оставив противень на столе, он подошел к полке, снял с нее

жестянку с угрожающим предупреждением на этикетке --

нарисованным черепом и костями крест-накрест. Аксель

высыпал из банки немного порошка -с чайную ложку. Подойдя

к столу, он из одного рядка сырых булочек наугад поднял одну.

Старательно вложил в булочку яд, потом, повертев ее между

ладонями, положил на место, на противень. Вот мое последнее

послание этому миру, подумал он.

Кошка внимательно наблюдала за ним. Сунув противень в

духовку, он подошел к раковине, сняв с себя рубашку, вымыл

руки, лицо, тело. Вытерся мешковиной, оделся. Снова сел на

свое место перед печью, поднес пустую бутылку к губам.

Он все мурлыкал под нос эту песенку, которую пела мать

ему, маленькому мальчику.

Когда булочки испеклись, Аксель вытащил противень из

печи.

Все булочки были абсолютно одинаковыми. Выключив газ в печи,

он надел картуз и пестрое драповое пальто. Поднялся по

лестнице, вышел на улицу из пекарни. Кошка пошла за ним

следом. Он не стал ее прогонять. На улице было темно, дождь

все еще шел. Ветер посвежел, стал холоднее. Он пнул кошку

ногой, и она убежала.

Прихрамывая, Аксель направился к реке. Открыл ржавый

замок на двери заброшенного склада и включил свет. Подняв

свою одноместную гоночную лодку, отнес ее к шаткой пристани.

Река бурлила, по ней неслись белые барашки, и стремительное

ее течение издавало хлюпающие, журчащие звуки. Пристань

от реки отделяла невысокая дамба, там вода была абсолютно

спокойной. Оставив ялик на пристани, Аксель вернулся за

веслами. Выключил свет на складе, щелкнул ржавым замком.

Принес весла к лодке, бросил на дно, столкнул лодку в воду.

Бодро вступил в него и вставил весла в уключины.

Оттолкнувшись от берега, Аксель направил свою лодку к

открытой воде. Течение тут же подхватило его лодку, и он,

ритмично работая веслами, погреб к середине реки. Он плыл