Жорж Сименон

НЕИЗВЕСТНЫЕ В ДОМЕ

Часть первая

- Алло! Это Рожиссар?

Прокурор стоял в нижней рубашке возле постели, а с постели на

него взирали удивленные глаза супруги, Прокурору было

холодно, особенно мерзли ноги. Звонок поднял его так внезапно,

что он не успел нашарить ночные туфли.

- Да, а кто его просит?

Он нахмурился и повторил специально для жены:

- Лурса? Это вы, Эктор?

Заинтригованная разговором супруга прокурора, высвободив из

под одеяла длинную, неестественно белую руку, взяла отводную

трубку.

- Что? Что?

Голос адвоката Лурса, доводившегося двоюродным братом

супруге прокурора, невозмутимо продолжал:

- Я только что обнаружил у себя в доме незнакомого субъекта...

На кровати на третьем этаже. Он как раз скончался, когда я

вошел... Хорошо бы вам заняться этим делом, Жерар... Все это

ужасно неприятно. По-моему, тут явное преступление...

Когда прокурор повесил трубку, Лоране Рожиссар, которая

терпеть не могла своего кузена, небрежно проронила:

- Не протрезвел еще!

В этот вечер все, казалось, было как обычно, пожалуй, еще и

потому, что под струями проливного дождя все застыло,

оцепенело. Холодный дождь-предвестник зимы- прошел в этом

Стол был круглый, скатерть - белоснежная. Сидевшая напротив

Лурса его дочь Николь старательно жевала с сумрачным,

невозмутимым видом.

Оба молчали. Лурса ел неопрятно, тянулся к тарелке, словно

овца к траве, шумно чавкал и временами вздыхал то ли от скуки,

то ли от усталости.

Покончив с очередным блюдом, он слегка отодвигался от стола,

чтобы дать простор объемистому брюшку, и ждал.

Ожидание это было столь заметным, что Николь воспринимала

его как сигнал и слегка поворачивала голову к горничной,

стоявшей у стены.

Горничная тут же открывала крышку люка и кричала в шахту

подъемника:

- Можно подавать!

Там внизу, в глубоком подвале, помещалась мрачная кухня со

сводчатым, как в церкви, потолком; и, услышав крик, низенькая,

тощая, уродливая женщина, только что пристроившаяся на

кончике стола, чтобы поесть, вскакивала, брала с плиты блюдо и

ставила его на подъемник.

И, как всегда, не дойдя нескольких метров до места назначения,

механизм сдавал, сцепление заедало, и лишь после

многочисленных попыток горничной, караулившей наверху,

каким-то чудом удавалось выхватить из подъемника давно

ожидаемое блюдо.

Каминная труба не тянула. Весь дом был полон вещей, которые

вообще не действовали или действовали из рук вон плохо. Это

сразу бросалось в глаза. Положив локти на стол, Лурса горестно

вздыхал при каждой очередной аварии подъемника; а когда

порывом ветра из камина выбросило длинный язык пламени,

Николь забарабанила пальцами по краю стола, что служило у

нее признаком дурного настроения.

- Ну что же, Анжель?

- Сейчас, мадмуазель.

Николь пила белое вино, которое подавали в графине. Ее отец

предпочитал бургундское и неизменно выпивал за обедом целую

бутылку.

- Мадмуазель может сразу же после обеда рассчитаться со

мной?

Лурса рассеянно прислушивался в разговору. Он почти не знал

Черная клеенка местами разорвалась, как сукно на старом

трактирном бильярде.

В камине, там, где полагается быть подставке для дров или

решетке для угля, еще в незапамятные времена и по забытым

уже сейчас причинам поставили, конечно временно, маленькую

чугунную печурку, но она так и прижилась в кабинете со своей

коленчатой трубой. Печурка пыхтела, старательно раскалялась

докрасна, и время от времени Лурса подходил к ней как к

доброму псу и, дружески бросая в ее пасть совок углей,

присаживался возле нее на корточки, чтобы помешать золу.

Пассажирский поезд на Монлюсон уже прошел. Теперь за

городом посвистывал другой, на сей раз, очевидно, товарный

состав. На экране для горстки зрителей, жавшихся в углах

кинозала, пахнувшего мокрой одеждой, проплывали, подрагивая,

кадры какого-то фильма. Префект пригласил своих гостей в

курительную комнату и открыл ящик сигар.

Прокурор Рожиссар, воспользовавшись тем, что сегодня партия

бриджа не состоялась, решил пораньше лечь спать, а его жена

читала рядом в постели.

Лурса высморкался так, как сморкаются только старики да

крестьяне: сначала развернул платок во всю ширину, потом

произвел носом трубный звук три раза подряд, после паузы еще

пять раз и так же аккуратно сложил платок.

Он был один в своем жарко натопленном логове, которое всегда

запирал на ключ по склонности натуры. Из-за порочной

склонности, уточняла Николь.

Его седые волосы были всклокочены от природы, а он еще

усиливал живописный беспорядок, проводя по ним всей

пятерней от затылка ко лбу. Бородка была подстрижена

клинышком, но не совсем ровно, а седые усы пожелтели от

никотина.

Повсюду - на полу, в пепельницах, у печурки, даже на стопках

книг валялись окурки.

Тяжело ступая, Лурса с сигаретой во рту пошел за бутылкой,

которая пока что доходила на углу каминной доски до нужной

температуры.

По Парижской улице, минуя отдаленные жилые массивы,

изредка проезжали автобусы, вокруг фар вскипали капли дождя,

непрерывно двигались "дворники", а внутри автобусов мертвенно

чтобы не угореть от печурки.

Затем он перебирался в соседнюю комнату, бывшую

секретарскую, где теперь по распоряжению Лурса поставили

железную кровать; не закрывая дверей, он раздевался, ложился

и курил еще несколько минут в постели и, наконец, шумно

вздохнув, засыпал.

Сегодня вечером-это была вторая среда месяца, раз в

префектуре давали обед для избранных,- Лурса особенно

тщательно занялся печуркой, подложил угля и наслаждался

более обычного разлившимся по комнате теплом, так как на

дворе стояли холода, а в стекла барабанил дождь.

Он слышал стук капель, порой скрипел неплотно прикрытый

ставень; внезапно поднялся ветер, шквальными порывами

пролетал по улицам. Слышал он также размеренное, как стук

метронома, тиканье своих золотых часов, лежавших в кармане

жилета.

Он перечел несколько страниц путешествия Тамерлана, от книги

шел запах ветхости, а переплет обтрепался. Возможно, он

собрался уже идти за новой порцией духовной пищи, как вдруг

медленно поднял голову, удивленный, заинтригованный.

Обычно, кроме свистков товарных составов да отдаленного

шелеста автомобильных шин, сюда не долетало ни звука, если

не считать шагов Жозефины Карлицы, которая всегда ложилась

точно в десять часов, но с каким-то маниакальным упорством,

прежде чем лечь в постель, раз двадцать обходила во всех

направлениях свою каморку, помещавшуюся как раз над

кабинетом хозяина.

Но ведь Фина давно легла. Какой-то новый звук, звук

непривычный, достиг слуха Лурса, погруженного в сонное

оцепенение.

Сначала ему почудилось, будто щелкает кнут, по утрам он

слышал такое щелканье, когда по их улице проезжал мусорщик

на своей повозке.

Но этот звук шел не с улицы. И это было не щелканье кнута. Эхо

от этого звука распространилось шире, звучало дольше. Вернее,

ему показалось, будто его с размаху ударили в грудь, и он стал

прислушиваться с недовольным, хмурым лицом; в общем,

чувство, охватившее его в первую минуту, хоть и не было

тревогой, но весьма походило на тревогу.

мере так было в тот раз, когда, года два назад, Лурса случайно

забрел в спальню дочери.

- Откройте! - сказал он только.

- Сию минуту...

Минута, однако, длилась довольно долго, за дверью кто-то

суетился, стараясь не стукнуть и не зашуметь.

В дальнем конце коридора находилась винтовая лестница,

которой пользовались все обитатели дома, хотя считалась она

лестницей для прислуги.

Лурса все еще ждал, когда внезапно скрипнула ступенька

винтовой лестницы. Тут уж сомнений быть не могло. И когда он

обернулся со всей отпущенной ему природой ловкостью, ему

показалось, нет, не показалось, он отчетливо увидел, как кто-то

скользнул по ступенькам, скорее мужчина, чем женщина; он мог

бы даже поклясться, что это был молодой человек в бежевом

плаще.

Дверь открылась, Николь оглядела отца с обычным своим

спокойствием, где не было места ни любопытству, ни любви, с

тем спокойствием, которое порождается лишь глубочайшим

равнодушием.

- Что вам надо?

Лампа под потолком и ночник горели, кровать была смята, но

Лурса решил, что простыни разбросаны с умыслом. Николь была

в халатике, но в чулках.

- Вы ничего не слышали? - спросил он, снова бросив взгляд на

винтовую лестницу.

Она сочла нужным объяснить ему

- Я спала.

- В доме кто-то есть.

- Вот как?

Одежда Николь валялась на коврике.

- Мне показалось, что кто-то стрелял...

Лурса направился в дальний конец коридора. Он не испытывал

страха. Не волновался. Еще немного, и он, презрительно пожав

плечами, возвратился бы к себе в кабинет. Но если

действительно стреляли, если он действительно видел молодого

человека, промелькнувшего на лестнице, пожалуй, лучше пойти

посмотреть.

Самое удивительное было то, что Николь не сразу последовала

сменили ковры и старый ковер расстелили здесь. Вдоль стен

шли полки, плотно забитые книгами без переплетов, журналами,

сборниками, разрозненными комплектами газет.

Николь все так же невозмутимо шла за отцом.

- Вы же видите, здесь никого нет! Она не прибавила: "Вы опять

выпили лишнего". Но невысказанный упрек явно читался в ее

глазах.

- Кто-то ведь зажег здесь свет, - возразил он, указывая на

горящую электрическую лампочку. И, нагнувшись, добавил:

- И бросил незатушенную сигарету.

Сигарета, которую он подобрал с полу, уже прожгла красноватый

ковер, и в дырку виднелись нитки основы.

Он шумно вздохнул, потому что подъем дался ему нелегко,

нерешительно шагнул вперед, все еще прикидывая в уме, не

разумнее ли вернуться к себе в кабинет.

С третьим этажом у него были связаны воспоминания детства

тогда все три комнаты, расположенные по левой стороне

коридора, занимала прислуга. В первой с краю жила Эва,

горничная, предмет его тайных воздыханий, которую он как-то

вечером застал с шофером в весьма недвусмысленной и

надолго запомнившейся ему позе.

Заднюю комнату занимал Эзеб, садовник, и к нему Лурса

мальчишкой ходил мастерить силки для воробьев.

Ему показалось, что дверь в эту комнату неплотно прикрыта. Он

прошел вперед, дочь на этот раз осталась стоять на месте, и

толкнул дверь без особого любопытства, просто чтобы

посмотреть, что сталось с жильем Эзеба.

Стоявший здесь запах не оставлял никаких сомнений, к тому же

ему почудилось в глубине комнаты какое-то легкое движение,

вернее, какой-то трепет жизни.

Лурса поискал выключатель, так как уже забыл, с какой стороны

он расположен. При свете лампочки он увидел пару

устремленных на него глаз.

Он не шелохнулся. Просто не мог. Было что-то необычное во

всем этом происшествии, в этих глазах.

Этими глазами смотрел на него человек, лежавший на постели.

Плед прикрывал его лишь до пояса. Одна нога в пухлой повязке,

возможно даже с шиной,- такие шины накладывают при

переломах - свисала с кровати.

откроются и тут же захлопнутся двери, в уличной тишине гулко

разнесется:

- До завтра...

- Спокойной ночи...

В префектуре уже разносят оранжад - первый сигнал гостям, что

пора расходиться.

- Алло! Рожиссар?

Прокурор, стоя в ночной рубашке, - он так и не мог привыкнуть

спать в пижаме -нахмурился и покосился на жену, поднявшую от

книги глаза.

- Что вы говорите?.. Как, как?

Лурса вернулся к себе в кабинет. Николь, все еще в халате,

стояла у порога. Фина - она же Карла - не подавала признаков

жизни; если даже она проснулась, то, наверно, забилась от

страха под одеяло и жадно ловит все шумы в доме.

Лурса повесил телефонную трубку, ему захотелось выпить, но

бутылка оказалась пустой. Дневной запас уже иссяк. Придется

спускаться в погреб, где до сих пор так и не собрались провести

электричество.

- Думаю, что вас будут допрашивать, - обратился он к дочери.

Поэтому советую хорошенько собраться с мыслями. Может быть,

вы все-таки оденетесь?

Николь жестко взглянула на отца. Впрочем, это не имело

никакого значения, раз они все равно не любили друг друга и с

молчаливого согласия уже давно ограничили свои отношения

только встречами в столовой. Да и то скорее по привычке,

потому что даже за едой они по большей части молчали.

- Если вы знаете этого человека, по-моему, разумнее сразу в

этом признаться. А что касается того, который прошел.

Николь повторила:

- Я ничего не знаю.

- Как вам угодно. Будут допрашивать также Фину и, безусловно,

горничную, которую вы рассчитали.

Он не глядел на дочь, но ему почудилось, будто эти слова

произвели на нее впечатление.

- Они скоро придут, - заключил он, вставая и направляясь к

двери.

Впрочем, не так-то уж скоро! Конечно. Рожиссар явится не один,

он непременно вызовет секретаря суда, комиссара полиции или

уже закрывались. В префектуре привратник собственноручно

запер тяжелые двери, и последняя машина отъехала от

подъезда.

Дождь лил все так же упорно, только падал он теперь косыми

струями, потому что поднялся северо-восточный ветер и там,

далеко в море, должно быть, разыгрался шторм.

Поставив локти на письменный стол, Лурса скреб пальцами

голову, осыпал пеплом отвороты куртки, потом обвел комнату

взглядом своих водянистых глаз, тяжело, с присвистом вздохнул

и пробормотал:

- Они от этого прямо с ума сойдут.

"Они"- это в первую очередь, конечно, Рожиссар или, скорее,

Лоране, его супруга, которую страстно интересуют проблемы

добра и зла, все, что делается, и все, что, по ее мнению,

следовало бы делать; а затем уже прочие, например судейские в

полном составе, которые обычно не знали, как себя вести, когда

Лурса случалось выступать защитником; в общем, все они -

судьи, его коллеги адвокаты и еще такие типы, как Доссен, его

зять Доссен-владелец завода сельскохозяйственных машин,

который трется среди политических деятелей и метит на

должность генерального советника; как его жена Марта, вечно

больная, вечно скорбящая, вечно одетая в какие-то

разлетающиеся хламиды,- и хотя доводится она родной сестрой

Лурса, они не видятся годами; вся улица, все солидные люди,

по-настоящему состоятельные или прикидывающиеся таковыми,

коммерсанты и рестораторы, члены различных комитетов, равно

как и члены фешенебельного клуба, все сливки общества и все

его подонки.

Хочешь не хочешь - придется начать расследование!

Потому что незнакомца убили на постели в его доме.

А он, Лурса, в сущности, их родич, родич тех, с которыми

считаются, которые достигли известного положения, родич по

узам крови или по узам брака, внук бывшего мэра, чьим именем

названа одна из улиц города и чей бюст водружен в одном из

городских скверов!

Он осушил стакан и сразу налил еще вина, но выпить не успел,

так как к дому шумно подкатили машины, две или даже больше;

Фина по-прежнему не желает вылезать из постели, Николь ни за

что не спустится, и придется самому идти вниз, возиться с

Каждое утро, просыпаясь, Лурса переживал малоприятный час,

но он уже свыкся и разработал целую серию приемов, чтобы

хоть отчасти смягчить утренние муки. Главное-не торопиться

вставать и двигаться, потому что голова после сна какая-то

пустая и в желудке начинаются спазмы. Надо подождать, пока

Карла разожжет огонь, что она и проделывала, грубо хватая

уголь и спички, словно срывала на них злость.

- Людей полно и внизу, и наверху! - ответила она, бросая на

кровать хозяйскую рубашку.

- А где мадмуазель?

- Заперлась с одним из этих господ и сидит целый час в большой

гостиной.

Злобный нрав Карлы уже не казался ему таким забавным, как в

былые времена, он уже успел к нему привыкнуть. Николь было

всего два года, когда Фину взяли в дом смотреть за девочкой, и

внезапно в один прекрасный день она возненавидела всех на

свете, а в особенности самого Лурса.

Впрочем, адвоката это мало заботило. Он вообще не замечал,

что делается в доме, и все же ему случалось, открыв по ошибке

дверь, застать их Карлу, которая, стоя на коленях, старалась

отогреть в руках или у тощей своей груди босые ноги Николь, что

не мешало ей злиться на свою молодую хозяйку иногда по

нескольку недель кряду по каким-то своим таинственным

причинам!

После чашки кофе наступила очередь минеральной воды, он

прополаскивал ею горло, потом выпивал целую бутылку. Только

после всех этих процедур можно было вставать. Но

окончательно он начинал чувствовать себя человеком часом

позднее, выпив два-три стакана вина.

- Прокурор тоже приехал?

- Я его не знаю.

Лурса редко пользовался ванной комнатой, находившейся в

противоположном конце дома, напротив его бывшей спальни.

Ему вполне хватало тазика в стенном шкафу, стакана с зубной

щеткой и гребенки. Он одевался в присутствии Фины, присевшей

на корточки возле печурки, печурка у нее капризничала и никогда

не загоралась сразу.

- А как себя чувствует мадмуазель? И Фина, скорчившись у

печурки, ответила ему, словно укусила своими острыми, как у

- Здравствуйте, кузен.

И повернувшись к остальным, проговорила, ожидая, когда их ей

представят:

- Господа...

Это было подлинное откровение, отец впервые видел дочь

такой.

- А что если мы отсюда уйдем? - предложил Рожис-сар Жердь.

Этот труп с открытыми глазами начинал действовать ему на

нервы. - Может быть, комиссар, вы воспользуетесь случаем и

осмотрите комнату?

Перешли в столовую, так как уже много лет хозяева не

пользовались гостиной нижнего этажа.

- Разрешите, Лурса, побеседовать с Николь?

- Пожалуйста. Если я вам понадоблюсь, буду у себя в кабинете.

Через полчаса к нему в кабинет пришел Рожиссар, на сей раз

один.

- Николь твердит, что ничего не знает. Вообще малоприятная

история, Лурса. Я велел отвезти тело в морг. Не стоит начинать

расследование ночью. Придется оставить здесь, в доме,

человека.

Пусть оставляет, если хочет! Взгляд адвоката был еще более

мутным, чем обычно, а на письменном столе стояла пустая

бутылка.

- Вы действительно не имеете ни малейшего представления о

том, что произошло?

- Ни малейшего!

Произнес он эти слова таким тоном, который при желании можно

было счесть за угрозу. А может, он просто насмехался над своим

кузеном.

Положение было особенно щекотливым потому, что Эктор Лурса,

даже пьяница и нелюдим, каким он стал с годами, все еще

принадлежал к хорошему обществу Мулена.

Конечно, он не посещал салонов, но ни с кем не был в ссоре, и

при случайных встречах на улице или в суде ему пожимали руку.

А если он пил, то пил в одиночестве, в своей норе, и правил

приличия не нарушал.

В чем же можно было его упрекнуть? Напротив, еще

приходилось его жалеть, -сокрушенно вздыхать: "Какая досада!

Безусловно, самый одаренный человек в городе!"

Чувствуя во рту вязкую горечь, он прошел по коридору, добрался

до лестницы и увидел с площадки, что на нижней ступеньке

сидят какие-то два человека в шляпах. С минуту он глядел на

них тяжелым и рассеянным взглядом, который с трудом можно

было вынести, взгляд этот появился в последние годы, и в нем

ничего нельзя было прочесть,- потом поднялся на третий этаж,

откуда доносился шум голосов и шаги.

Комиссар Бине, пятившийся задом, натолкнулся на Лурса,

перепугался и завел свои бесконечные "извините". Тут было еще

три человека, один из них фотограф с чудовищно огромным

аппаратом, и все работали так, как привыкли работать, кто с

трубкой, кто с сигаретой в зубах, что-то вымеряли, что-то искали,

передвигали мебель в комнате, где был обнаружен труп.

- Прокурор не приехал? - спросил Лурса, поглядев с минуту на

эту возню.

- Не думаю, что он вообще приедет: здесь следователь.

- А кто именно?

- Дюкуп. По-моему, он внизу ведет допрос. Извините,

пожалуйста.

- За что извинить? - довольно миролюбиво осведомился Лурса.

- За... за весь этот беспорядок.

Пожав плечами, Лурса уже вышел прочь. Пора было спуститься

в погреб за дневной порцией вина.

Нынче утром дом был холодный, шумный, по нему гуляли

непривычные сквозняки, раздавались странные для уха звуки.

На каждом шагу он наталкивался на незнакомых людей,

спускавшихся или подымавшихся по лестнице. Иногда звонили у

входной двери, и кто-нибудь из полицейских шел открывать.

Должно быть, прислуга соседей вместо того, чтобы заниматься

своим делом, торчит на пороге или выглядывает в окна. А Лурса

тем временем сходил в погреб и, отдуваясь, поднялся наверх с

тремя бутылками, равнодушно обходя полицейских.

В ту минуту, когда он проходил мимо большой гостиной,

открылась дверь. Оттуда вышла Николь, очень высокая, очень

прямая, с наигранно невозмутимым выражением лица, и

инстинктивно остановилась, заметив отца. Позади

вырисовывался силуэт Дюкупа в новенькой паре, с подвитыми

волосами, с крысиной болезненной мордочкой и с иронической

улыбкой на губах, которую он усвоил на все случаи жизни,

ее, и тут, в своей норе, снова стал наконец самим собой, снова

начал фыркать, сморкаться, взял из стенного шкафчика стакан,

налил себе вина и, поглядев на следователя, спросил, держа

бутылку в руке:

- Угодно?

- Так рано не пью, спасибо... У меня с вашей дочерью была

длинная беседа, мы говорили почти два часа. Мне удалось ее

убедить, что молчание пойдет ей же во вред.

Лурса, покружив по комнате, как кабан в логове, нашел наконец

удобную позицию - сел в потертое кожаное кресло так, чтобы

можно было, не сходя с места, помешать кочергой в печурке или

налить себе стакан вина.

- Вряд ли стоит вам говорить, дорогой мэтр, что, когда сегодня

утром прокурор возложил на меня эту тяжелую миссию...

Трудно же приходилось ему с Лурса; во-первых, Лурса не

слушал, а во-вторых, в глазах его ясно читалось: "Болван!"

- Только уступая его настойчивым просьбам, я согласился...

- Сигарету?

- Благодарю вас. Согласитесь сами, должен же был кто-то в

доме знать, откуда взялся этот человек. Исходя из этих

соображений мне оставалось одно - выбрать между...

- Послушайте-ка, Дюкуп, расскажите мне сразу, что говорила вам

моя дочь.

- К этому я и веду. Признаюсь, мне стоило немалого труда ее

убедить; но пусть даже она повиновалась самым благородным

чувствам, в данном случае в ней говорило желание выгородить

своих друзей.

- Вы мне надоели, Дюкуп!

Лурса сказал не "надоели", а прибег к гораздо более грубому

выражению и еще глубже ушел в кресло, чувствуя, как тепло

алкоголя и печурки приятно расходится по всем жилкам его тела.

- Сейчас вам станут понятны мои затруднения. Все мы, так уж

устроен человек, охотно принимаем на веру видимость, все то

чисто внешнее, что нас окружает, и нам трудно вообразить себе,

что под этой вполне мирной оболочкой существует своя, так

сказать, подспудная жизнь, и она-то...

Лурса высморкался, цинично издав носом трубный звук,

показывая этим, что хватит с него рассуждений, и Дюкуп застыл

в позе оскорбленного достоинства.