Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages

biblio_book/?art=5815016

«Шантарам : роман / Грегори Дэвид Робертс ; пер. с англ. Л.

Высоцкого, М. Абушика.»: Азбука‑классика; Санкт‑Петербург;

2016

ISBN 978‑5‑389‑11023‑6

Аннотация

Представляем читателю один из самых поразительных романов

начала XXI века (в 2015 году получивший долгожданное

продолжение – «Тень горы»). Эта преломленная в

художественной форме исповедь человека, который сумел

выбраться из бездны и уцелеть, разошлась по миру тиражом

четыре миллиона экземпляров (из них полмиллиона – в России)

и заслужила восторженные сравнения с произведениями лучших

писателей Нового времени, от Мелвилла до Хемингуэя. Подобно

автору, герой этого романа много лет скрывался от закона.

Лишенный после развода с женой родительских прав, он

пристрастился к наркотикам, совершил ряд ограблений и был

приговорен австралийским судом к девятнадцати годам

заключения. Бежав на второй год из тюрьмы строгого режима, он

добрался до Бомбея, где был фальшивомонетчиком и

контрабандистом, торговал оружием и участвовал в разборках

индийской мафии, а также нашел свою настоящую любовь,

чтобы вновь потерять ее, чтобы снова найти…

Грегори Дэвид Робертс

Шантарам

Моей матери

Gregory David Roberts

Shantaram

Copyright © 2003 by Gregory David Roberts

All rights reserved

Перевод с английского Льва Высоцкого, Михаила Абушика

Превосходно… Широкая панорама жизни, свободное дыхание.

Time Out

В своем романе Робертc описывает то, что сам видел и

пережил, но книга выходит за рамки автобиографического

жанра. Да не отпугнет вас ее объем: «Шантарам» – одно из

самых захватывающих повествований о человеческом

искуплении в мировой литературе.

Giant Magazine

Удивительно то, что после всего пережитого Робертc смог

вообще что‑нибудь написать. Он сумел выбраться из бездны

и уцелеть… Его спасением была любовь к людям…

Настоящая литература способна изменить жизнь человека.

Сила «Шантарама» – в утверждении радости прощения. Надо

уметь сопереживать и прощать. Прощение – это путеводная

звезда в темноте.

Dayton Daily News

«Шантарам» насыщен колоритным юмором. Чувствуешь

пряный аромат хаоса бомбейской жизни во всем его

великолепии.

Minneapolis Star Tribune

«Шантарам» поистине эпическое произведение. Это

необъятный, не умещающийся ни в какие рамки,

непричесанный, неотразимый, неожиданный роман.

The Seattle Times

Если бы меня спросили, о чем эта книга, я ответил бы, что обо

всем, обо всем на свете. Грегори Дэвид Робертc сделал для

Индии то же, что Лоренс Даррелл для Александрии, Мелвилл

для южных морей и Торо для озера Уолден. Он ввел ее в круг

вечных тем мировой литературы.

Пэт Конрой

он прекрасно описал все это в своем эпическом произведении,

которое от начала до конца проникнуто глубоким смыслом,

раскрытым уже в первом абзаце.

Барри Айслер

«Шантарам» абсолютно уникален, дерзок и неистов. Он

застигает врасплох человека с самым необузданным

воображением.

Elle

«Шантарам» покорил меня с первой же строки. Это

потрясающая, трогательная, страшная, великолепная книга,

необъятная, как океан.

Detroyt Free Press

Это всеобъемлющий, глубокий роман, населенный

персонажами, которые полны жизни. Но самое сильное и

отрадное впечатление оставляет описание Бомбея, искренняя

любовь Робертса к Индии и населяющим ее людям… Робертc

приглашает нас в бомбейские трущобы, опиумные притоны,

публичные дома и ночные клубы, говоря: «Заходите, мы с

вами».

Washington Post

В Австралии его прозвали Благородным Бандитом, потому что

он ни разу никого не убил, сколько бы банков ни ограбил. А

после всего он взял и написал этот совершенно прекрасный,

поэтичный, аллегорический толстенный роман, который

буквально снес мне крышу.

Это поразительный читательский опыт, – по крайней мере, я

был поражен до глубины души. Я только что видел первый

вариант сценария и уверяю вас: фильм будет выдающийся.

Джонни Депп

свою игру. Расклад был удачен для меня: мне выпала встреча

с Карлой Саарнен. Стоило мне заглянуть в ее зеленые глаза,

и я сразу пошел ва‑банк, приняв все условия. Так что моя

история, как и все остальное в этой жизни, начинается с

женщины, с нового города и с небольшой толики везения.

Первое, на что я обратил внимание в тот первый день в

Бомбее, – непривычный запах. Я почувствовал его уже в

переходе от самолета к зданию аэровокзала – прежде, чем

услышал или увидел что‑либо в Индии. Этот запах был

приятен и будоражил меня в ту первую минуту в Бомбее,

когда я, вырвавшись на свободу, заново вступал в большой

мир, но он был мне абсолютно незнаком. Теперь я знаю, что

это сладкий, тревожный запах надежды, уничтожающей

ненависть, и в то же время кислый, затхлый запах жадности,

уничтожающей любовь. Это запах богов и демонов,

распадающихся и возрожденных империй и цивилизаций. Это

голубой запах кожи океана, ощутимый в любой точке города

на семи островах, и кроваво‑металлический запах машин. Это

запах суеты и покоя, всей жизнедеятельности шестидесяти

миллионов животных, больше половины которых –

человеческие существа и крысы. Это запах любви и разбитых

сердец, борьбы за выживание и жестоких поражений,

выковывающих нашу храбрость. Это запах десяти тысяч

ресторанов, пяти тысяч храмов, усыпальниц, церквей и

мечетей, а также сотен базаров, где торгуют исключительно

духами, пряностями, благовониями и свежими цветами. Карла

назвала его однажды худшим из самых прекрасных ароматов,

и она была, несомненно, права, как она всегда бывает

по‑своему права в своих оценках. И теперь, когда бы я ни

приехал в Бомбей, прежде всего я ощущаю этот запах – он

приветствует меня и говорит, что я вернулся домой.

Второе, что сразу же дало о себе знать, – жара. Уже через

пять минут после кондиционированной прохлады авиасалона

я вдруг почувствовал, что одежда прилипла ко мне. Мое

сердце колотилось, отбивая атаки незнакомого климата.

Каждый вздох был маленькой победой организма в

ожесточенной схватке. Впоследствии я убедился, что этот

тропический пот не оставляет тебя ни днем ни ночью, потому

что он порожден влажной жарой. Удушающая влажность

кружило мне голову: еще одна стена преодолена, еще одна

граница позади, я могу бежать на все четыре стороны и найти

где‑нибудь убежище. Прошло уже два года после моего

побега из тюрьмы, но жизнь того, кто объявлен вне закона, –

непрерывное бегство, и днем и ночью. И хотя я не чувствовал

себя по‑настоящему свободным – это было мне заказано, –

но с надеждой и опасливым возбуждением ожидал встречи с

новой страной, где я буду жить с новым паспортом,

приобретая новые тревожные складки под серыми глазами на

своем молодом лице. Я стоял на пешеходной дорожке под

опрокинутой синей чашей пропеченного бомбейского неба, и

сердце мое было так же чисто и полно радужных надежд, как

раннее утро на овеваемом муссонами Малабарском берегу.

– Сэр! Сэр! – послышался голос позади меня.

Кто‑то схватил меня за руку. Я остановился. Все мои боевые

мускулы напряглись, но я подавил страх. Только не бежать.

Только не поддаваться панике. Я обернулся.

Передо мной стоял маленький человечек в унылой коричневой

униформе, держа в руках мою гитару. Он был не просто

маленьким, а крошечным, настоящим карликом с

испуганно‑невинным выражением лица, как у слабоумного.

– Ваша музыка, сэр. Вы забыли свою музыку, да?

Очевидно, я оставил ее у «карусели», где получал свой багаж.

Но откуда этот человечек узнал, что гитара моя? Когда я

удивленно и с облегчением улыбнулся, он ухмыльнулся мне в

ответ с такой полнейшей непосредственностью, какой мы

обычно избегаем, боясь показаться простоватыми. Он отдал

мне гитару, и я заметил, что между пальцами у него

перепонки, как у водоплавающей птицы. Я вытащил из

кармана несколько банкнот и протянул ему, но он неуклюже

попятился от меня на своих толстых ногах.

– Деньги – нет. Мы здесь должны помогать. Добро пожаловать

к Индии, – произнес он и засеменил прочь, затерявшись в

человеческом лесу.

Я купил билет до центра у кондуктора Ветеранской автобусной

линии. За рулем сидел отставной военнослужащий. Увидев, с

какой легкостью взлетают на крышу мой вещмешок и саквояж,

точно приземлившись на свободное место среди прочего

багажа, я решил оставить гитару при себе. Я пристроился на

понял, что жителей трущоб и вправду можно считать

уцелевшими, – их согнали сюда из их деревень нищета, голод,

массовые убийства. Каждую неделю в город прибывали пять

тысяч беженцев, и так неделя за неделей, год за годом.

По мере того как счетчик водителя накручивал километры,

сотни обитателей трущоб становились тысячами и десятками

тысяч, и меня буквально крючило внутри. Я стыдился своего

здоровья, денег в карманах. Если вы в принципе способны

чувствовать такие вещи, то первое неожиданное столкновение

с людьми, отверженными миром, будет для вас мучительным

обвинением. Я грабил банки и промышлял наркотиками,

тюремщики избивали меня так, что кости трещали. В меня не

раз всаживали нож, и я всаживал нож в ответ. Я убежал из

тюрьмы с крутыми порядками и парнями, перебравшись через

крутую стену в самом видном месте. Тем не менее это

распахнувшееся до самого горизонта море людского

страдания резануло меня по глазам. Я словно напоролся на

нож.

Тлеющее внутри меня чувство стыда и вины все больше

разгоралось, заставляя сжимать кулаки из‑за этой

несправедливости. «Что это за правительство, – думал я, –

что это за система, которая допускает такое?»

А трущобы все тянулись и тянулись; изредка бросались в

глаза составлявшие разительный контраст с ними

процветающие предприятия и офисы, а также обшарпанные

многоквартирные дома, заселенные теми, кто был чуть

побогаче. Но за ними опять простирались трущобы, и их

неизбывность вытравила из меня всякую почтительность

перед чужой страной. Я с каким‑то трепетом стал наблюдать

за людьми, жившими в этих бесчисленных развалюхах. Вот

женщина наклонилась, чтобы зачесать вперед черную

атласную прядь волос. Еще одна купала детей в медном тазу.

Мужчина вел трех коз с красными ленточками, привязанными

к ошейникам. Другой брился перед растрескавшимся

зеркальцем. Повсюду играли дети. Люди тащили ведра с

водой, ремонтировали одну из хижин. И все, на кого бы я ни

посмотрел, улыбались и смеялись.

Автобус остановился, застряв в пробке, и совсем рядом с

моим окном из хижины вышел мужчина. Это был европеец,

– меньше трущоб и всего этого. Но действительно хороших

мест вы в Бомбее не найдете – самый захудалый город во

всей Индии, можете мне поверить.

– Это верно, – заметил канадец поменьше.

– Правда, нам по пути попадется парочка красивых храмов,

вполне приличные английские дома с каменными львами,

медные уличные фонари и тому подобное. Но это не Индия.

Настоящая Индия возле Гималаев, в Манали, или в

религиозном центре Варанаси, или на Южном побережье, в

Керале. Настоящая Индия не в городах.

– И куда вы направляетесь?

– Мы остановимся в ашраме у раджнишитов, в Пуне. Это

лучший ашрам во всей стране.

Две пары прозрачных бледно‑голубых глаз уставились на

меня критически, чуть ли не с обвинением, как свойственно

людям, убежденным, что они нашли единственно верный путь.

– А вы задержитесь здесь?

– В Бомбее, вы имеете в виду?

– Да, вы собираетесь остановиться где‑нибудь в городе или

сегодня же поедете дальше?

– Не знаю пока, – ответил я и отвернулся к окну.

Это было правдой: я не знал, хочу ли я провести в Бомбее

какое‑то время или сразу двинусь… куда‑нибудь. В тот

момент мне было все равно, я представлял собой особь,

которую Карла назвала как‑то самым опасным и самым

интересным животным в мире: крутого парня, не имеющего

перед собой никакой цели.

– У меня нет определенных планов, – сказал я. – Может быть,

побуду в Бомбее недолго.

– А мы переночуем здесь, а утром отправимся в Пуну

поездом. Если хотите, мы можем снять номер на троих. Это

гораздо дешевле.

Я посмотрел в его бесхитростные голубые глаза. «Пожалуй,

поначалу лучше поселиться вместе с ними, – подумал я. – Их

подлинные документы и простодушные улыбки послужат

прикрытием для моего фальшивого паспорта. Возможно, так

будет безопаснее».

– И так будет безопаснее, – добавил он.

– Это точно, – согласился его товарищ.

– Черт побери! Этот парень поджаривается заживо! – закричал

высокий канадец, указывая на мужчину, бежавшего к морю.

Его одежда и волосы были объяты пламенем. Мужчина

поскользнулся и тяжело упал среди камней. Женщина с

ребенком подбежала к нему и стала сбивать пламя своей

одеждой и голыми руками. Их соседи старались погасить

пожар в собственных домах или просто стояли и смотрели, как

догорают принадлежавшие им хлипкие строения.

– Вы видели? Парню не выжить, это точно.

– Да, черт возьми, ты прав! – выдохнул низенький.

Наш водитель замедлил ход вместе с другими автомобилями,

чтобы поглазеть на пожар, но затем вновь нажал на газ и

продолжил путь. Ни одна из многочисленных проезжавших

машин не остановилась. Обернувшись, я смотрел через

заднее стекло автобуса, пока обуглившиеся бугорки хижин не

превратились в черные точки, а коричневый дым пожарища не

стал затихающим шепотом происшедшего несчастья.

В конце длинного бульвара, тянувшегося вдоль берега моря,

мы сделали левый поворот и выехали на широкую улицу,

застроенную современными зданиями. У входа в

фешенебельные отели стояли под разноцветными тентами

швейцары в ливреях. Шикарные рестораны утопали в зелени

садов. Сверкали на солнце стеклом и медью фасады

авиакомпаний и прочих учреждений. Торговые лотки

прятались от палящих лучей под большими зонтами.

Шагавшие по улице мужчины носили деловые костюмы

западного образца и прочную обувь, женщины были закутаны

в дорогие шелка. У всех был озабоченный и полный

достоинства вид; в офисы они заходили с серьезными

лицами.

Повсюду бросался в глаза контраст между тем, что было мне

хорошо знакомо, и непривычным. Повозка, запряженная

буйволами, остановилась у светофора рядом с модным

спортивным автомобилем. Мужчина присел, чтобы

облегчиться, за сомнительным укрытием в виде тарелки

спутниковой антенны. Электропогрузчик разгружал товар с

древней колымаги на деревянных колесах. Далекое прошлое

настойчиво пробивалось сквозь барьеры времени в

собственное будущее. Мне это нравилось.

какие это здоровые, энергичные и симпатичные парни, и

подумал, что стоит принять их предложение снять общий

номер. В их компании я мог быть уверен, что ни у кого и

мысли не возникнет о каких‑либо побегах из тюрьмы и

фальшивых документах.

Человечек схватил меня за рукав и выволок из бушевавшей

толпы за автобус. Кондуктор с обезьяньей ловкостью забрался

на крышу и скинул мне на руки мой вещмешок и саквояж.

Прочие тюки и чемоданы посыпались на мостовую с

устрашающим грохотом. Пассажиры кинулись спасать свое

имущество, а мой проводник опять отвел меня в сторону на

спокойное место.

– Меня зовут Прабакер, – произнес он по‑английски с

мелодичным акцентом. – А каково твое доброе имя?

– Мое доброе имя Линдсей, – соврал я в соответствии со

своим паспортом.

– Я бомбейский гид. Очень отличный бомбейский гид, высший

класс. Весь Бомбей я знаю очень хорошо. Ты хочешь увидеть

все‑все‑все. Я точно знаю, где ты найдешь этого больше

всего. Я могу показать тебе даже больше, чем все.

Два молодых канадца подошли к нам, преследуемые все той

же назойливой бандой оборванных приставал. Прабакер

прикрикнул на своих разошедшихся коллег, и те отступили на

несколько шагов, пожирая глазами наши пожитки.

– Прежде всего я хочу увидеть приличный и дешевый

гостиничный номер, – сказал я.

– Разумеется, сэр! – просиял Прабакер. – Я могу отвести тебя

в дешевую гостиницу, и в очень дешевую гостиницу, и в

слишком очень дешевую гостиницу, и даже в такую дешевую

гостиницу, что никто с нормальным умом никогда там не

останавливается.

– Хорошо. Веди нас, Прабакер. Посмотрим, что ты можешь

нам предложить.

– Одну минуту, – вмешался высокий канадец. – Вы

собираетесь заплатить этому типу? Я хочу сказать, что и без

него знаю, где остановиться. Не обижайся, друг, – я уверен, ты

прекрасный гид и все такое, но ты нам не нужен.

Я посмотрел на Прабакера. Его большие темно‑карие глаза

изучали мое лицо с веселым дружелюбием. Я никогда не

Но маленький индиец смеялся и болтал о Бомбее и

достопримечательностях, которые следует посмотреть,

указывая время от времени на те, что попадались нам по

пути, и приветствуя улыбкой встречных знакомых. К канадцам

он обращался с почтительным дружелюбием. И он

действительно был силен – гораздо сильнее, чем казалось с

первого взгляда. За пятнадцать минут ходьбы до гостиницы он

ни разу не остановился и не оступился.

Поднявшись на четыре пролета по крутым замшелым

ступеням темной лестницы с задней стороны большого

здания, чей фасад был обращен к морю, мы оказались в

«Индийской гостинице». На каждом из этажей, которые мы

проходили, имелись вывески: «Отель Апсара», «Гостиница

„Звезда Азии“», «Приморский отель». Как можно было понять,

в одном здании разместилось четыре гостиницы, каждая из

которых обладала собственным персоналом, фирменным

набором услуг и особым стилем.

Мы вчетвером ввалились со своим багажом в маленький холл.

За стальной конторкой возле коридора, ведущего к номерам,

восседал рослый мускулистый индиец в ослепительно‑белой

рубашке и черном галстуке.

– Добро пожаловать, – приветствовал он нас, осторожно

улыбнувшись и продемонстрировав две ямочки на щеках. –

Добро пожаловать, молодые джентльмены.

– Ну и дыра, – пробормотал высокий канадец, оглядывая

фанерные перегородки с облупившейся краской.

– Это мистер Ананд, – поспешил представить портье

Прабакер. – Лучший менеджер лучшего отеля в Колабе.

– Заткнись, Прабакер, – проворчал мистер Ананд.

Улыбка Прабакера стала еще шире.

– Видишь, какой замечательный менеджер этот мистер

Ананд? – прошептал он мне. Затем он обратил свою улыбку к

замечательному менеджеру. – Я привел вам три отборных

туриста, мистер Ананд. Самые лучшие постояльцы для самого

лучшего отеля, вот как!

– Заткнись, я сказал! – рявкнул Ананд.

– Сколько? – спросил низенький канадец.

– Простите? – пробормотал Ананд, продолжая испепелять

взглядом Прабакера.

бугорки непонятного происхождения. Меблировка состояла,

помимо кроватей, из трех маленьких пристенных столиков

клееной фанеры и обшарпанного туалетного столика с

потрескавшимся зеркалом. Наши предшественники оставили

на память о себе оплывшую свечу в бутылке из‑под

ирландского крем‑ликера «Бейлис», вырезанную из

календаря и прикрепленную скотчем к стене репродукцию,

изображавшую неаполитанскую уличную сценку, и два жалких

полуспущенных воздушных шарика, привязанные к решетке

вентиляционного отверстия. Интерьер побуждал постояльцев

увековечивать на стенах, подобно заключенным тюремной

камеры, свои имена и пожелания.

– Я беру номер, – решился я.

– Да! – воскликнул Прабакер и тут же кинулся обратно в холл.

Мои попутчики посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– С этим чудаком бесполезно спорить. Он чокнутый, – заявил

высокий.

– Да уж, – хмыкнул низкий и, наклонившись, понюхал

простыни на одной из кроватей и осторожно сел на нее.

Прабакер вернулся вместе с Анандом, державшим в руках

толстую книгу записи постояльцев. Пока мы по очереди

вносили в нее сведения о себе, Ананд проверил наши

паспорта. Я уплатил за неделю вперед. Ананд вернул

паспорта канадцам, а моим стал задумчиво похлопывать себя

по щеке.

– Новая Зеландия? – проговорил он.

– Да, и что? – Я нахмурился, гадая, что он мог углядеть или

почувствовать.

После того как я по собственному почину сократил

двадцатилетний срок своего заключения, Австралия объявила

меня в розыск и мое имя числилось в Интерполе среди

беглецов. «Что ему известно? – подумал я. – К чему он

клонит?»

– Хм… Ну, ладно. Новая Зеландия так Новая Зеландия.

Возможно, вы захотите что‑нибудь покурить, выпить пива или

виски, разменять деньги, нанять девушек, провести время в

хорошей компании. Если вам понадобится что‑нибудь,

скажете мне, нa?

Он вернул мне паспорт и, бросив грозный взгляд на

его на постели возле уличных окон.

На подоконнике была устроена полочка, и я стал выкладывать

на нее свои безделушки, сувениры и талисманы – черный

камешек, который мне вручил некий малыш в Новой

Зеландии, окаменелую раковину улитки, найденную одним из

моих друзей, и браслет из когтей ястреба, подаренный другим.

Я скрывался от правосудия. У меня не было своего дома и

своей страны, и я возил с собой вещи, которые мне дали

друзья: огромную аптечку, купленную ими в складчину,

рисунки, стихи, раковины, перья. Даже одежду и обувь

приобрели для меня они. Здесь не было несущественных

мелочей; подоконник стал теперь моим домом, а все эти

сувениры – моей родиной.

– Если вы боитесь, парни, то можете выйти погулять или

подождать на улице, пока я курю. А потом я позову вас.

Просто я обещал своим друзьям, что, попав в Индию, первым

делом закурю гашиш и буду при этом думать о них, так что я

выполняю обещание. К тому же мне показалось, что портье

смотрит на это сквозь пальцы. У нас могут быть неприятности

из‑за курения в гостинице, Прабакер?

– Курение, выпивка, музыка, танцы, секс в гостинице – без

проблем, – заверил нас Прабакер, подняв на миг голову от

своего занятия и расплывшись в улыбке. – Все разрешается

без проблем. Кроме драк. Драка – это плохие манеры в

«Индийской гостинице».

– Вот видите? Без проблем.

– И еще умирание, – добавил Прабакер, задумчиво покрутив

круглой головой. – Мистер Ананд не любит, когда здесь

умирают.

– Что‑что? Что он несет?

– Он что, серьезно? Еще не хватало, черт побери, чтобы

кто‑нибудь умирал тут! Господи Исусе!

– Умирание для вас тоже не проблема, бабá, – успокоил

Прабакер пришедших в смятение канадцев, предлагая им

аккуратно свернутую сигарету; высокий канадец взял ее и

слегка затянулся. – Не очень много людей умирает здесь, в

«Индийской гостинице», и в основном только наркоманы с

костлявыми лицами. Для вас с вашими такими прекрасными

большими упитанными телами нет проблем.

– Послушай, если виски тебе так нравится, можешь оставить

бутылку себе. У меня есть еще одна. Я купил их в самолете

без пошлины.

– О, благодарю… – ответил Прабакер, но при этом почему‑то

несколько скис.

– В чем дело? Ты не хочешь виски?

– Хочу‑хочу, мистер Линдсей, очень серьезно хочу. Но если б

я знал, что это мой виски, а не твой, я не пил бы так щедро.

Канадцы расхохотались.

– Знаешь что, Прабакер, я отдам тебе вторую бутылку, а

открытую мы сейчас разопьем. Идет? И вот двести рупий за

курево.

Улыбка опять расцвела, и Прабакер, обменяв початую бутылку

на целую, нежно прижал ее к груди.

– Но, мистер Линдсей, ты делаешь ошибку. Я говорю, что этот

замечательный чарас стоит одну сотню рупий, не две.

– Угу.

– Да, одну сотню рупий только, – произнес он, с решительным

видом возвращая мне одну из купюр.

– Хорошо. Знаешь, Прабакер, я ничего не ел в самолете, и

неплохо бы теперь пообедать. Ты можешь показать мне

какой‑нибудь приличный ресторан?

– С несомненной уверенностью, мистер Линдсей, сэр! Я знаю

такие отличные рестораны с такой замечательной пищей, что

твоему желудку будет прямо плохо от счастья.

– Ты меня убедил, – сказал я, поднимаясь и засовывая в

карман паспорт и деньги. – Вы пойдете, парни?

– Что, на улицу? Вы шутите.

– Может, позже. Как‑нибудь в другой раз. Но мы будем ждать

вашего возвращения и посторожим ваши вещи.

– Хорошо. Как хотите. Я вернусь через пару часов.

Прабакер из вежливости вышел первым, кланяясь и виляя

хвостом. Я направился за ним, но прежде, чем я успел

закрыть дверь, высокий канадец бросил мне:

– Послушайте… вы поосторожнее там, на улице. Вы ведь

здесь ничего не знаете. Никому нельзя доверять. Это не

деревня. Индийцы в городе – это… ну, в общем, поберегитесь,

ладно?

Ананд спрятал мой паспорт, дорожные чеки и основную часть

отработанными жалобными причитаниями. Как и трущобы,

впервые увиденные из окна автобуса, это неприкрытое

страдание вызывало на моем здоровом, ничем не

обезображенном лице краску стыда. Но, пробираясь вслед за

Прабакером сквозь толпу, я обратил внимание на другую, не

столь уродливую сторону их жизни. В дверях одного из домов

группа нищих играла в карты; какой‑то слепой уплетал в

компании друзей рыбу с рисом; детишки, громко смеясь, по

очереди катались вместе с безногим бедняком на его тележке.

По дороге Прабакер искоса бросал на меня взгляды.

– Как тебе нравится наш Бомбей?

– Ужасно нравится, – ответил я, нисколько не покривив душой.

На мой взгляд, город был прекрасен. Он был дик и будоражил

воображение. Романтические постройки эпохи британского

владычества чередовались с зеркальными башнями

современных бизнес‑центров. Среди беспорядочного

нагромождения убогих жилищ расстилался многокрасочный

ковер свежих овощей и шелков. Из каждого магазина и из

каждого проезжавшего такси доносилась музыка. Краски

слепили глаза, восхитительные ароматы кружили голову. А в

глазах людей на этих переполненных улицах улыбки мелькали

чаще, чем в каком бы то ни было другом месте, где мне

доводилось бывать.

Но главное – Бомбей был свободным городом, пьяняще

свободным. Куда ни взгляни, во всем чувствовался

непринужденный, ничем не скованный дух, и я невольно

откликался на него всем сердцем. Сознавая, что эти мужчины

и женщины свободны, я уже не так мучился от неловкости и

стыда, которые испытывал при виде трущоб и нищих. Никто

не прогонял попрошаек с улицы, никто не выдворял жителей

трущоб из их хижин. Какой бы тяжелой ни была их жизнь, они

проводили время на тех же проспектах и в тех же садах, что и

сильные мира сего. Все они были свободны. Это был

свободный город. Я влюбился в него.

Конечно, я чувствовал себя несколько растерянно среди этого

переплетения разнонаправленных интересов, на карнавале

нуждающихся и алчущих; бесцеремонное попрошайничество и

плутовство приводили меня в замешательство. Я не понимал

языков, которые слышал. Мне были незнакомы культуры,

смазывал их пастой, добавлял смесь измельченных фиников,

кокосовых орехов, плодов бетельной пальмы и пряностей и

сворачивал это все в маленькие трубочки. Покупатели,

толпившиеся возле лотка, расхватывали трубочки по мере их

изготовления.

Прабакер протиснулся вплотную к торговцу, выжидая момент,

чтобы сделать заказ. Я вытянул шею, наблюдая за ним поверх

покупательских голов, передвинулся к краю тротуара и сделал

шаг на мостовую. Тут же раздался крик:

– Берегись!

Чьи‑то руки схватили меня за локоть и втащили обратно на

тротуар, и в этот момент мимо меня со свистом пролетел

огромный двухэтажный автобус. Я был бы уже трупом, если

бы не эти руки. Я обернулся, чтобы посмотреть на моего

спасителя. Это была самая прекрасная из всех женщин, каких

я когда‑либо видел. Стройная, с черными волосами до плеч и

бледной кожей. Она не была высокой, но ее развернутые

плечи, прямая спина и вся поза вызывали ощущение

уверенной в себе жизненной силы. На ней были шелковые

панталоны, завязанные у щиколоток, черные туфли на низком

каблуке, свободная хлопчатобумажная блуза и большая

шелковая шаль. Концы шали, переброшенные за спину,

напоминали раздвоенную ниспадающую волнами гриву. Вся

ее одежда переливалась разными оттенками зеленого.

Ироническая улыбка, игравшая в изгибе ее полных губ,

выражала все, ради чего мужчина должен любить ее и чего он

должен в ней бояться. В этой улыбке была гордость, а в

очертаниях ее тонкого носа – спокойная уверенность. Сам не

знаю почему, но я сразу почувствовал, что многие принимают

ее гордость за высокомерие и путают уверенность с

равнодушием. Я этой ошибки не сделал. Мои глаза

отправились в свободное плавание без руля и без ветрил по

океану, мерцавшему в ее невозмутимом твердом взгляде. Ее

большие глаза поражали своей интенсивной зеленью. Такими

зелеными бывают деревья в ярких живописных снах. Таким

зеленым было бы море, если бы оно могло достичь

совершенства.

Она все еще держала меня за локоть. Ее прикосновение было

точно таким, каким должно быть прикосновение

как‑нибудь в «Леопольд», то, возможно, выясните это.

Подошли ее друзья, и она оставила меня, присоединившись к

ним. Это были молодые индийцы, хорошо одетые в

соответствии с европейской модой, распространенной у

представителей среднего класса. Они то и дело смеялись и

дружески тискали друг друга, но ни один из них не

прикоснулся к Карле. Казалось, ее окружает аура,

одновременно притягательная и недоступная. Я подошел чуть

ближе, притворившись, что меня интересует, как продавец

скручивает листья. Она что‑то говорила друзьям, но языка я

не понимал. Голос ее на этом языке приобрел какую‑то

необыкновенную глубину и звучность, от которой волоски у

меня на руке затрепетали. Очевидно, это тоже должно было

послужить мне предупреждением. Как говорят афганские

свахи, «голос – это больше половины любви». Но тогда я не

знал этого, и мое сердце кинулось без оглядки в такие дебри,

куда даже свахи боятся заглядывать.

– Вот, мистер Линдсей, я взял две сигареты для нас, – сказал

Прабакер, подходя ко мне и торжественно вручая одну из них.

– Это Индия, страна бедняков. Здесь не надо покупать целую

пачку сигарет. Одну сигарету купить достаточно. И спички не

надо.

Прабакер потянулся к телеграфному столбу рядом с лотком и

снял висевший на крюке дымящийся кусок пенькового жгута.

Сдув с конца веревки пепел, он обнажил красную тлеющую

сердцевину и прикурил от нее.

– А что это такое он заворачивает в листья, которые все

жуют?

– Это называется пан. Самый наиболее отличный вкус, и

жевание тоже. Все в Бомбее жуют его и плюют, жуют и опять

плюют без проблем, днем и ночью. Это для здоровья очень

хорошо, много жевать и обильно плевать. Хочешь

попробовать? Я достану для тебя.

Я кивнул – не столько потому, что мне так уж хотелось вкусить

прелести этого пана, сколько для того, чтобы побыть еще

какое‑то время возле Карлы. Она держалась очень

естественно и явно чувствовала себя как дома на этой улице с

ее непостижимыми порядками. То, что приводило меня в

недоумение, для нее было, по‑видимому, обычным делом.

своим телам. Я уверен, что у вас будет дружеское

удовольствие.

Он уже потирал руки в предвкушении этой перспективы.

Бетель окрасил его широкую улыбку в красный цвет. Мне

пришлось схватить его за руку, чтобы помешать ему

обратиться к ней с этими предложениями прямо на улице.

– Нет! Не надо! Ради всего святого, говори тише, Прабакер.

Если я захочу поговорить с ней, то подойду к ней сам.

– О, я понял, – произнес Прабакер со смущенным видом. –

Вы, иностранцы, называете это эротическим

стимулированием, да?

– Нет. Эротическое стимулирование – это другое. Это… но не

важно, забудь об этом.

– О, хорошо! Я всегда забываю об эротическом

стимулировании. Я индийский парень, а мы, индийские парни,

никогда не беспокоимся об эротическом стимулировании. Мы

приступаем прямо к прыжкам и пиханиям, да‑да!

Он схватил воображаемую женщину и стал пихать ее своими

узкими бедрами, обнажив зубы в кроваво‑красной улыбке.

– Пожалуйста, прекрати! – бросил я, испуганно оглянувшись

на Карлу и ее друзей.

– Как скажете, мистер Линдсей, – вздохнул он, загасив

ритмичные колебания бедер. – Но я все же могу сделать мисс

Карле хорошее предложение твоей дружбы, если ты хочешь.

– Нет! Спасибо, конечно, но не надо никаких предложений.

Я… О господи, давай оставим это. Скажи мне лучше, на каком

языке говорит сейчас вон тот человек?

– Он говорит на хинди, мистер Линдсей. Подожди минуту, я

скажу тебе, что он говорит.

Он без всякого смущения подошел к группе мужчин,

окружавших Карлу, и затесался в их компанию, прислушиваясь

к разговору. Никто не обратил на него никакого внимания.

Прабакер кивал, смеялся вместе со всеми и спустя несколько

минут вернулся ко мне:

– Он рассказывает одну очень смешную историю об

инспекторе бомбейской полиции, очень большой и сильной

особе в своем районе. Этот инспектор запер у себя в тюрьме

одного очень хитрого парня, но этот хитрый парень уговорил

этого инспектора отпустить его, потому что он сказал этому

вызывающе, подняв голову. Я смотрел ей вслед, пока ее не

поглотил людской водоворот, она же ни разу не оглянулась.

– Ты знаешь, где находится «Леопольд»? – спросил я

Прабакера, когда мы продолжили свой путь.

– О да! Это замечательное, прекрасное место, бар

«Леопольд»! Полный замечательных, прекрасных людей,

очень, очень прекрасных. Все виды иностранцев там можно

найти, все они делают там хороший бизнес. Сексуальный

бизнес, наркотический, валютный, чернорыночный, и с

озорными картинками, и контрабандный, и паспортный, и…

– Хорошо, Прабакер, я понял.

– Ты хочешь туда пойти?

– Нет, не сейчас. Может быть, позже. – Я остановился,

Прабакер остановился тоже. – Послушай, а как тебя зовут

твои друзья? Какое у тебя уменьшительное имя?

– О да, уменьшительное имя у меня тоже есть. Оно

называется Прабу.

– Прабу… Мне нравится.

– Оно означает «Сын света» или что‑то вроде. Хорошее имя,

правда?

– Да, это хорошее имя.

– А твое хорошее имя, мистер Линдсей, не такое хорошее на

самом деле, если ты не возражаешь, что я говорю это прямо

твоему лицу. Мне не нравится, что оно такое длинное и такое

скрипучее для человека с индийской речью.

– Вот как?

– Да, вот так, прости, что говорю. Мне оно не нравится. Нет,

совсем нет. Даже если бы оно было Блиндсей, или Миндсей,

или Ниндсей…

– Ну что поделаешь, – улыбнулся я. – Какое есть.

– Я думаю, что намного лучше уменьшительное имя – Лин, –

предложил он. – Если у тебя нет протестов, я буду называть

тебя Лин.

Имя было ничуть не хуже любого другого, под которыми я

скрывался после побега, и точно такое же фальшивое. В

последние месяцы я уже стал относиться с юмором, как к

чему‑то неизбежному, к тем новым именам, что мне

приходилось принимать в разных местах, и к тем, что мне

давали другие. Лин. Сам я никогда не додумался бы до такого

очень достойное, очень счастливое – необыкновенно

счастливое имя! Люди будут восхищаться, когда услышат его.

Пойдем, я покажу тебе. Я хочу отдать эту бутылку виски,

которую ты подарил мне, своему другу мистеру Санджаю. Вот,

как раз в этой мастерской. Ты только увидь, как ему

понравится твое имя.

Сделав еще несколько шагов, мы оказались возле маленькой

мастерской. Над открытой дверью была прикреплена

написанная от руки вывеска:

РАДИОПОМОЩЬ

Предприятие по электрическому ремонту.

Ремонт и торговля. Владелец Санджай Дешпанде.

Санджай Дешпанде был плотно сбитым человеком пятидесяти

с чем‑то лет, с шапкой поседевших до белизны волос и

белыми кустистыми бровями. Он сидел за массивным

деревянным прилавком в окружении поврежденных – не иначе

как взрывом – радиоприемников, выпотрошенных плееров и

коробок с запасными частями. Прабакер приветствовал его,

очень быстро защебетал что‑то на хинди и выложил бутылку

виски на прилавок. Мистер Дешпанде не глядя пришлепнул

бутылку своей мощной пятерней, и та исчезла за прилавком.

Из нагрудного кармана рубашки он вытащил пачку индийских

банкнот, отсчитал несколько штук и протянул Прабакеру,

держа руку ладонью вниз. Прабакер схватил деньги быстрым

и плавным движением, как кальмар щупальцами, и сунул в

карман. При этом он наконец прекратил щебетать и поманил

меня.

– Это мой хороший друг, – объяснил он мистеру Дешпанде,

похлопав меня по плечу. – Он из Новой Зеландии.

Мистер Дешпанде что‑то буркнул.

– Он как раз сегодня приехал в Бомбей, остановился в

«Индийской гостинице».

Мистер Дешпанде буркнул еще раз, изучая меня со слегка

враждебным любопытством.

– Его зовут Лин, мистер Линбаба, – сказал Прабакер.

– Как его зовут?

– Лин, – ухмыльнулся Прабакер. – Его имя Линбаба.

уверенности в себе, моей физической силе, моей способности

заводить друзей. И поэтому он ненавидел меня. Так что в этом

мы не слишком отличались друг от друга.

Я еще не остыл от всех этих перипетий, когда на следующее

утро, проводив нигерийцев в обратный путь, направился в

«Леопольд», чтобы вернуть Дидье неиспользованный

пистолет. Около ресторана я встретил ожидавшего меня

Джонни Сигара. Гнев, смешанный с сожалениями, переполнял

меня, и я с трудом сосредоточился на том, что он мне

говорил:

– Очень плохое дело, Лин. Ананд Рао убил Рашида.

Перерезал ему горло. Это впервые, Лин.

Он имел в виду, что до сих пор ни разу ни один из обитателей

наших трущоб не убивал другого. В поселке жили двадцать

пять тысяч человек, они ссорились, пререкались и дрались

друг с другом, но до убийства дело никогда не доходило. И,

потрясенный этим известием, я вдруг вспомнил Маджида. Мне

удалось как‑то запереть мысль о его убийстве в самом

дальнем уголке сознания и практически не думать об этом в

последнее время, но мысль исподволь непрестанно грызла

возведенные мною заслоны. А весть об убийстве Рашида

выпустила ее на волю. Убийство старого охотника за золотом,

одного из главарей мафии – кровавое убийство, как назвал его

Абдул Гани, – смешалось в моем сознании с кровью на руках

Ананда. Ананд, чье имя означает «счастливый», пытался

поговорить со мной в тот день перед убийством, обратился ко

мне за помощью и не получил ее.

Я прижал руки к лицу, затем пригладил ими волосы. Улица

вокруг нас была такой же шумной и яркой, как всегда. Публика

в «Леопольде» пила, болтала и смеялась, как обычно. Но в

нашем с Джонни мире что‑то изменилось. Он потерял свою

невинность, стал не таким, как прежде. «Теперь все будет

по‑другому… Теперь все будет по другому…» – стучало у

меня в висках.

А перед глазами у меня мелькнуло видение – как открытка,

посланная судьбой. Это было видение смерти, безумия,

страха. Однако оно было расплывчатым, я не мог разглядеть

его как следует. И было неясно, то ли это происходит со мной,

то ли где‑то рядом. Но это, в общем‑то, не имело для меня