Крэйг Томас

Дикое

правосудие

теплую комнату, из которой он прибыл сюда. – По‑хорошему

этот труп следовало бы раздеть догола.

Воронцов приподнял тело с припорошенной снегом жесткой

травы и уперся рукой в спину мертвеца, словно собираясь

произвести некое чревовещательское действо. Судя по

анонимному звонку, тело было обнаружено случайно. В

карманах ничего не было – Воронцов уже проверил. Работа

убийцы или того, кто нашел труп.

Воронцов повернулся на корточках и сердито посмотрел на

Бакунина. Тот прервал свое хождение и помог ему поддержать

тело, предварительно прикурив другую сигарету.

– Американский портной. Вашингтон, – голова трупа свесилась

набок. – Одиночная рана, – слова Воронцова повторялись в

маленький японский диктофон его подчиненным, инспектором

Дмитрием Горовым. – Пулевая, в основании черепа, пуля

прошла навылет.

Возможно, патологоанатом сообщит им что‑нибудь еще –

например, приблизительное время смерти. Дважды сверкнула

вспышка фотоаппарата.

– И кому не спалось в такую рань? – проворчал Воронцов. Он

отпустил труп, позволив тому упасть на спину, как это сделал

убийца несколькими часами раньше. – Так. Что дальше?

Все выглядело очень похоже на профессиональное убийство. В

последнее время они не являлись редкостью: одна шайка

торговцев наркотиками или дельцов черного рынка прореживает

другую. Споры из‑за прибыли или дележ территории...

новомодные капиталистические преступления. В данном случае

один человек подошел к другому, не подозревавшему о его

намерениях, и хладнокровно прервал чужую жизнь. Мороз

пронимал Воронцова даже сквозь теплую парку. В карманах

ничего, кроме... Он поднял маленький предмет.

– Узнаете, полковник? – спросил он и с мрачным юмором

добавил: – Ваша такого же цвета?

Бакунин взял кусочек жесткого пластика. Метки портного на

костюме, да и, возможно, кредитная карточка, были оставлены в

качестве сообщения. Но кому и о чем?

– Это его карточка? – хрипло спросил офицер армейской

разведки.

– Если да, значит, он был служащим одной из американских

на их мигавших сигнальных огнях: Поздняя осень в Новом

Уренгое. Сибирь.

Первый МИ‑8, доставляющий утреннюю смену на одну из

буровых вышек, чей скелетообразный силуэт маячил в

отдалении, затарахтел над плоской поверхностью скованных

морозом болот. Вышки, увенчанные языками пламени и тонкими

столбами дыма, похожими на жертвенные воскурения, усеивали

ландшафт, словно эскизы будущих человеческих поселений.

Воронцов поежился.

– Ну, майор, что скажете? – бесцеремонным тоном

поинтересовался Бакунин. Воронцову было интересно, зачем

убийце Роулса понадобилось присутствие представителя ГРУ. В

конце концов преступление было обычным, не затрагивавшим

интересы служб безопасности, и находилось под юрисдикцией

Воронцова.

– Если вам нужен диагноз, спросите у врача.

– Я спрашиваю вас. Почему нас обоих вызвали на осмотр трупа?

Случай проходит по линии экономической преступности... не так

ли?

– Может быть, полковник.

Но может быть, что и нет.

Бакунин был всего лишь обычным офицером армейской

разведки, чье превосходство над Воронцовым целиком и

полностью объяснялось большим расстоянием до Москвы.

Собственные полномочия Воронцова как руководителя

следственного отдела УВД Нового Уренгоя были сугубо

гражданскими и незначительными. Не то чтобы военные

заправляли делами – это делали предприниматели, гангстеры и

иностранные инвесторы, – но военных попросту было больше. В

сущности; люди вроде Бакунина уже не раздражали Воронцова.

Бакунин являлся одним из многих людей, которых он смутно

недолюбливал и присутствия которых старался избегать.

Город казался скопищем огней, окруженным редкими и жалкими

огоньками поселков, дач нуворишей и мелких крестьянских

хозяйств. Новый Уренгой располагался на северной оконечности

тайги, где чахлый карликовый лес вырождался в болотистые

пустоши, переходившие в необъятные пространства северных

тундр до самого побережья Карского моря. Это и была зона

ответственности Воронцова – за тем исключением, что здешняя

Губы Дмитрия, стоявшего за плечом Бакунина, на мгновение

изогнулись в холодной усмешке.

– Пока мне кажется, что я не слышал о нем, но я проверю.

– Вы берете расследование под свой контроль?

Бакунин покачал тяжелой головой.

– Вы – следователь. В настоящий момент это обычное убийство.

Вероятный мотив – ограбление.

– Посмотрите на его ботинки. Он не мог идти сюда пешком из

города. Если его привезли сюда, то он знал убийцу... По крайней

мере, знал, с кем он собирается встретиться.

Бакунин коротко кивнул и закурил новую сигарету, прикрыв

ладонью от ветра золотую зажигалку.

– Сколько времени прошло после убийства?

– Кто знает? Сомневаюсь, что патологоанатом сможет дать

точный ответ. На первый взгляд – часа три, не больше.

– Мне позвонили два часа назад. Вам тоже?

Воронцов кивнул.

– Звонивший был заинтересован в том, чтобы колеса

завертелись побыстрее. Он не хотел ждать, ведь кто‑то мог

обнаружить тело, и... – Воронцов помедлил и тихо добавил: – И

уйти вместе с одеждой и карточкой «Америкэн Экспресс».

Он снова посмотрел на город, выставивший свои

оборонительные рубежи против вечной мерзлоты. Бетонные

башни, ряды потухших фонарей, тянувшиеся вдоль крупных улиц

и цепочкой уходившие к островкам леса, окружавшим новые

роскошные отели. Роулс мог жить в одном из них, возможно, в

лучшем – в «Метрополе». Корпорация Хайатта владела этим

отелем на паях с русскими, частично оплатив строительство. Там

были самые дорогие апартаменты и лучшие шлюхи. Японцы,

немцы, американцы – все вкладывали деньги в Новый Уренгой: в

жилые дома, отели, офисы компаний. За четыре года город

втрое увеличился в размерах. Десятки компаний участвовали в

покупке, лизинге, разведке и эксплуатации газового поля,

некоторые при участии русских партнеров, некоторые

самостоятельно. Роулс работал в одной из этих компаний.

– Не понимаю, – пробормотал Воронцов.

– Что? – Бакунин резко повернулся к нему.

– Люди вроде Роулса обычно неприкосновенны. Помните... Нет,

вы вряд ли слышали, то был незначительный инцидент.

Часть первая

Богатство народов

«Этот рынок не ограничивается странами, граничащими с моей

страной, но распространяется на весь мир».

Адам Смит, «Богатство народов»

1. Семейный портрет

Лок шел в сгущавшихся осенних сумерках, и опавшие бурые

листья тихо шелестели у него под ногами. Его замерзшие щеки

обдало мгновенной волной тепла, когда он вошел в вестибюль

отеля «Мэйфлауэр», снимая на ходу свой плащ. Прогулка от

Госдепартамента была освежающей и приятной, несмотря на то,

что ранние осенние сумерки уже смыкались над Вашингтоном.

На улицах зажглись фонари. Самолеты, мигавшие

навигационными огнями, с гудением проплывали над головой, но

он уже мог видеть и слышать их, не испытывая отрицательных

эмоций. Все поездки для него отменялись на длительное время.

Город начал комфортабельно подстраиваться под ритм его

жизни, как это уже произошло с его офисом, а потом и с

Госдепартаментом в целом.

Бармен дал понять, что узнал Лока, слегка приподняв тяжелые

брови и почти мгновенно выставив на стойку его любимый

напиток. Оливка упала в мартини, словно маленькое птичье

яйцо в прозрачное масло. Лок пригубил коктейль, улыбнулся и

взглянул на часы. Как раз достаточно времени для двух порций,

потом домой и переодеться. Он смутно сожалел о том, что у него

не останется времени послушать хотя бы один из нескольких

новых компакт‑дисков, которые он приобрел после ленча.

Очередная версия «Женитьбы Фигаро», новая запись Генделя,

что‑то особенное в стиле Бетховена – все казалось весьма

многообещающим. Он снова улыбнулся. День рождения Бет

служил достаточным оправданием для любой отсрочки. В любом

случае ему больше не придется урывать случайные часы для

любимой музыки, чтения или работы над книгой, которую он уже

давно пытался написать. Времени будет достаточно.

Госдепартамент предоставил ему кабинетную должность в

восточноевропейском отделе – минимум поездок и приятное

последнее время я не видел тебя здесь.

– Боб! Рад видеть тебя, дружище.

Бар отеля начал наполняться работниками различных компаний

и правительственными служащими. Боб Кауфман служил в

Компании – другой разновидности правительства.

– Как дела на Ферме? – спросил Лок.

– Пока что работаю.

Боб Кауфман был старшим оперативным сотрудником. Рейган,

Горбачев и Тэтчер, а впоследствии Ельцин, Клинтон и Мейджор,

словно неумолимые заимодавцы, сжимали кольцо оцепления

вокруг него и большинства его коллег.

– Боже, как бы мне хотелось, чтобы госдеп забрал, меня к себе

под крылышко так же, как тебя! Счастливый ты сукин сын, –

слова Боба прозвучали искренне, без негодования. – Может

быть, тогда я бы смог избавиться от кислых рож наших парней.

Все чего‑то ждут и надеются, околачиваются без дела...

Нынешняя администрация отправит Компанию на свалку,

парень. Мы стали политическим анахронизмом, – он щелкнул

пальцами, и перед ним волшебным образом возник бокал

бурбона со льдом. – Если ты не диск‑жокей, не имиджмейкер и

не компьютерный гений, если ты не советуешь радоваться

нынешнему положению дел в мире... а, забудь об этом!

Он сделал большой глоток.

– Похоже, гайки затягиваются повсюду, – сочувственно

пробормотал Лок. – Меня самого приговорили к бумажной

работе, хотя я и не жалуюсь. Что они заставляют тебя делать,

Боб?

– Когда не мотаюсь как проклятый по совещаниям и комиссиям,

читаю лекции ораве сорванцов из колледжа. В основном по

Среднему Востоку – аятоллы и прочие бандиты. Сам знаешь,

что это такое, – Кауфман равнодушно пожал плечами. – Я для

них вроде прапрадедушки, настоящий динозавр. А ты?

Лок изучал их отражения в большом зеркале. Кауфман сейчас

казался пьяницей, выпавшим из нормального времени и

пространства, излагающим печальную историю своей жизни.

Темноволосое, более стройное и моложавое отражение Лока

улыбалось в ответ, олицетворяя собой будущее, как сам

Кауфман олицетворял прошлое, повергнутое в прах. Его

обвисшие щеки, покрасневшие глаза и привычно недовольное

оперативник напоминал ребенка, прижавшегося носом к витрине

с самыми замечательными сладостями.

– Спасибо, Боб, хотя я должен следить за временем.

Кауфман заказал выпивку. Случайный разговор о турпоездке

быстро потонул в новой волне политических сплетен. Лок

чувствовал себя комфортно за этими стенами из слов, в то

время как Кауфман ощущал себя лишним.

– Твои мальчики из колледжа несколько преувеличивают. Было

несколько исчезновений – с полдюжины, не больше. Русские

заинтересованы в том, чтобы держать своих лучших

специалистов дома и обеспечивать их всем, что нужно для

счастья, – Лок усмехнулся. – Видишь ли, Боб, моя теперешняя

работа в госдепе, можно сказать, продолжает старую линию. Я

приставлен к изучению русской экономики.

– А таковая существует?

Оба рассмеялись.

– В кого они тебя превратили – в коммивояжера или в

страхового агента?

– И в того, и в другого понемножку.

– Некий прекрасный новый мировой порядок, да? Вроде

поставок оружия, боснийским мусульманам. Тот древний грек,

который командовал двумя тысячами, вряд ли одобрил бы эту

тактику. Твое здоровье!

Разговор быстро становился бессвязным, выпадая из

окружающей политической болтовни. Время от времени Лок

приветственно махал рукой знакомым из госдепартамента и

других правительственных служб. Кауфману явно хотелось

заручиться его поддержкой, получить какую‑нибудь

информацию, а возможно, и хорошие рекомендации, однако Лок

прекрасно понимал, что госдепартамент вряд ли заинтересуется

оперативным сотрудником ЦРУ, находящимся на грани отставки.

Тем временем имена великих людей, рассказы об их деяниях и

злодеяниях пролетали мимо собеседников, словно бумажные

самолетики.

Кауфман начинал впадать в слезливую сентиментальность.

Вместо «Янки, убирайтесь домой!» на стенах всего мира

запестрели сообщения «Шпионы не требуются». Администрация

Клинтона с непоколебимой уверенностью втолковывала своим

разведчикам, что мир более не является их площадкой для игр,

вселенскую скорбь собеседника. Он не слишком хорошо знал

Кауфмана и никогда не был его другом. Они контактировали в

Афганистане, в начале восьмидесятых, и с тех пор встречались

лишь несколько раз. Кауфман был ветераном вьетнамской

кампании, офицером оперативной разведки, все еще жившим в

воображаемом мире борьбы блоков и идеологий.

Когда дверь за Локом захлопнулась и холодный воздух улицы

повеял ему в лицо, Лок испытал чудесное чувство освобождения

и преображения. Он двинулся в освещенный лампами тоннель

сумерек, подняв воротник плаща. Сухие листья кучами ржавой

жести лежали вдоль тротуара. В воздухе висел резкий запах

бензина. Он ускорил шаг, охваченный восторженным, почти

детским предвкушением праздника.

* * *

Алексей Воронцов положил телефонную трубку.

– Они послали кого‑то в клинику для опознания тела, – сообщил

он. – Шоковая реакция кажется неподдельной. Судя по

описанию, это действительно Роулс.

Дмитрий кивнул, лизнул кончики пальцев и положил вторую

трубку.

– Тебе это понравится, – он кивнул в направлении телефона.

– Что именно?

– Когда судмедэксперты – кстати, во главе с твоим приятелем

Ленским – пришли в морг, кто‑то уже спер ботинки с трупа.

Должно быть, тело оттаяло как раз достаточно для того, чтобы...

– Это было сделано намеренно? – резко спросил Воронцов.

– Что? – Дмитрий жевал огромный кусок чего‑то, напоминавшего

пиццу. Перспектива завтрака вызвала у Воронцова неприятную

резь в желудке. – А, понимаю, что ты имеешь в виду. Нет,

обычное мелкое воровство. Возможно, один из наших балбесов

в мундирах воспользовался случаем.

В кабинете резко пахло подгоревшим хлебом с томатной пастой

и их сырыми сапогами, одиноко стоявшими у единственной

батареи отопления. За окном шел густой снег: утро выдалось

пасмурным. На какой‑то благословенный момент город исчез

под напором зимы вместе со своими наркотиками,

проститутками и эпидемией бандитизма. Пятью этажами ниже

забуксовал тяжелый грузовик, и к серой пелене за окном

добавился надсадный рев двигателя.

– Нет, мы сосредоточимся на наркотиках, – продолжал Воронцов.

– Планы не изменились.

Дмитрий с довольным видом взял рапорт, лежавший у него на

столе, и передал листок Воронцову.

– Рейс из Исламабада прибывает сегодня в восемь вечера,

Хусейн числится среди пассажиров, – сообщил тот.

– Наблюдение за домом установлено?

– Все уже на местах. Сейчас там не происходит ничего

особенного – впрочем, это естественно.

– Ладно, значит, сегодня вечером. Груз будет на борту?

– Так мне сообщили. Это обычный метод транспортировки, а

Хуссейн – курьер с пакистанской стороны. Пакистанец – это все,

что у нас есть. Мы знаем, что наркотики приходят из Тегерана и

из Кашмира, но нет ни одной нити, которая вела бы туда. Хусейн

из Равалпинди – и все! – Воронцов осознал, что его тон звучит

обвиняюще, и быстро добавил: – Твой след – лучший из тех, на

которые нам удалось напасть. У нас наконец‑то есть номер

рейса и конкретное имя. Мы знали, что наркотики поступают из

Мусульманского Треугольника, и предполагали, что

транспортировка происходит вместе с временными рабочими...

Внезапно он грохнул кулаком по столу.

– Бог ты мой, сколько товара уже прошло прямо у нас под

носом! Мы не можем упустить этот шанс, Дмитрий!

Лицо Дмитрия потемнело, на нем появилось выражение

неутоленного голода.

– Обещаю, на этот раз мы достанем ублюдков. Вытряхнем все из

Хусейна, пойдем по следу, который он нам укажет, возьмем

распространителей...

К своему замешательству, Воронцов осознал, что поощряет

слабость Дмитрия, укрепляет его жажду мести. Но, черт побери,

если кто‑то и заслуживал отмщения, то это был инспектор

Горов!

– Рабочие возвращаются из отпусков, и с ними прилетает новая

партия героина. Просто, если знать, как это делается.

Воронцов внимательно изучал лицо Дмитрия. В последнее

время их деловые отношения заметно пошли на поправку. Два

года назад единственная и любимая дочь Дмитрия умерла от

передозировки плохо очищенного героина. Месть не могла

возместать ему потерю дочери или послешоковое растительное

результатами работы, что представляло даже большую угрозу

инфаркта, чем их пьянство и обилие жиров в повседневном

рационе. Воздух был тяжелым от табачного дыма, но здесь даже

пахло уже не по‑русски. На смену едкому темному табаку

пришли американские сигареты. Единственными настоящими

русскими в помещении были двое ребят, нуждавшихся в

очередной дозе и не имевшие денег, чтобы заплатить за нее,

плачущая старая крестьянка в черном платке, с лицом, похожим

на выветренную поверхность песчаника, и бесцветная молодая

женщина с подбитым глазом и рассеченной губой, которую

допрашивала Марфа.

Другие подозреваемые и жалобщики, сидевшие в гулком

прокуренном помещении, были в основном хорошо одеты и

держались либо расслабленно, либо требовательно. Один, с

бычьим загривком, носил яркий шелковый галстук; Воронцов

заметил каракулевый воротник на его темном пальто. От него

несло дорогими сигарами.

Воронцов скользнул взглядом по изможденному лицу женщины,

чьи пальцы дергались, слепо ощупывая друг друга. Затем его

взгляд с привычной приязнью остановился на старшем

следователе Марфе Тостевой. Она сидела, подавшись вперед

всем своим гибким, узким телом. Ее руки находились в

постоянном движении, то и дело порываясь прикоснуться к

рукам другой женщины жестом участия и симпатии и

отдергиваясь назад. Щеки Марфы были бледными, глаза

блестели. Воронцов похлопал ее по плечу, и она как будто

пробудилась от глубокого сна.

– Передай ее кому‑нибудь еще, – распорядился он. Марфа уже

отрицательно качала головой, но он жестко добавил: – Ты мне

нужна.

Никто из присутствовавших в комнате не смог бы помочь

несчастной жертве бытового насилия, но тут уж ничего нельзя

было поделать. Для Воронцова это превратилось почти в

обязанность – насильно отвлекать Марфу от ее пристрастия к

безнадежным делам – по крайней мере, на короткое время,

необходимое для восстановления сил.

Марфа погладила беспокойные руки женщины, что‑то тихо

прошептала ей на ухо и властным жестом подозвала одного из

младших следователей для продолжения беседы. От недавно

– Идет, – неохотно отозвалась она.

* * *

Автомобиль миновал последние деревья на авеню перед

поворотом на гравийную дорожку, и свет фар уперся в

георгианский фасад особняка. Несмотря на свое великолепие,

усадьба располагалась, пожалуй, слишком близко к

мемориальному парку Джорджа Вашингтона в Вирджинии,

возвышаясь над стремительно несущимися водами Потомака и

каскадом Грейт‑Фоллс. Двадцать акров земли упирались в край

парка. Безупречный особняк пропах деньгами; им попеременно

владели скупщики земель, отставной генерал гражданской

войны, стальной барон. Теперь, пусть и временно, владельцем

стал Билли Грейнджер. Лок с одобрением относился к особняку,

ибо он знаменовал собой победу здравого смысла в жизни его

сестры.

Черный «порше» Билли, лимузин его компании и «кадиллак» Бет

выстроились возле дома. Подстриженные газоны зеленели в

мягком неоновом свете. Несколько последних бурых листьев, не

замеченных садовниками, лежали, как пигментные пятна на

старческой руке. На площадке стояли еще два лимузина из

свиты Грейнджера, припаркованные на почтительном расстоянии

от его машин. Должно быть, Билли пригласил коллег по бизнесу.

Лок захлопнул дверцу своего маленького «ниссана» и пошел к

портику, поддерживаемому четырьмя белыми колоннами – в

точности как у Белого дома. Лок улыбнулся. Особняк Билли

немногим уступал в размерах президентской резиденции.

Флагшток упирался в звездное небо, но сам флаг обвис в

безветренном воздухе. Лампы‑шары по обе стороны массивных

распахнутых дверей источали желтое сияние. Свет лился и из

окон, приветливый и успокаивающий.

Локу больше не нужно было беспокоиться о том, что он

обнаружит внутри, как в те дни, когда этот благополучный фасад

был пропитан ложью. Лок не испытывал инстинктивного

напряжения, часто приходившего в прошлом, когда он не мог

избежать приездов сюда, заранее страшась того, что он увидит.

Наркотики Бет, ее пьянство, ее нервные срывы – все из‑за

измен Билли. Теперь он понимал, что они преодолели это, и его

сестра снова стала прежней цельной личностью, почти такой же,

какой была раньше. Лок предвкушал встречу с ней. Он мог даже

смерти считавшегося одним из лучших историков периода

гражданской войны. Книги Бет, от ее авторской диссертации до

последнего бестселлера, который она называла «скороваркой».

Книги по истории, музыке, искусству. Много новых приобретений,

восполнявших утрату отцовской библиотеки, и одна пустая

полка, оставленная в насмешку или в качестве вызова. Полка,

предназначенная для его собственных книг, когда он наконец

удосужится написать их.

Бет позволила ему впитать в себя атмосферу комнаты, как она

делала всегда, словно экскурсовод или заботливая мать, год за

годом хранившая его старую детскую в том же виде, в каком он

оставил ее. Бет стиснула его руку, молча разделяя с ним

воспоминания, а затем с радостным смехом подтолкнула его к

креслу. Ее глаза сияли, но не от выпивки или кокаина и даже не

от пустой претензии на счастье. Теперь она и в самом деле была

счастлива.

– Как там в России, Джонни? Дела хоть немного улучшились? –

она спрашивала таким тоном, словно имела в России близких

родственников, которым угрожала опасность. Она всегда

говорила так о любом месте или государстве, которое было ей

не безразлично, то есть о большинстве мест и стран.

Благотворительность, поездки, денежные пожертвования... Она

хотела сопровождать Лока в Россию, когда он поедет туда в

следующий раз. Как то ни странно, она ни разу не

путешествовала вместе с Билли. Он не мог видеть мир ее

глазами, а ей требовалось, чтобы кто‑то разделял ее ощущения.

– Рассказывай же! – добавила она, словно его молчание

искушало ее.

– Не слишком хорошо. Хотя я встретил там одного честного

полицейского.

– Тебя арестовали?

– Нет. Он допрашивал меня по поводу драки в баре отеля.

Что‑то вроде драки, – быстро добавил Лок, когда лицо Бет

омрачилось. – На самом деле обычный спор. Поскольку я служу

в госдепартаменте, то удостоился чести давать показания

самому шефу местных детективов. Трудно представить себе

более циничного типа, но все‑таки он мне понравился. А в

остальном... что ж, инвестициям Билли ничто не угрожает, хотя я

не могу понять, какую выгоду от этого получают сами русские и

пределах) и обзоры по искусству всегда поощрялись. Лок сам

неоднократно занимался подобными мелочами, но книга была

действительно тяжелой работой. В ответ на этот аргумент Бет

обычно морщила свой маленький носик с превосходством

человека, для которого в царстве разума не было тайн.

– Да, я непопулярна, но это не имеет значения – во всяком

случае, теперь, – она вздохнула и потянулась, как маленький

зверек в тепле у камина.

Когда‑то это имело значение. Его мнение было той последней

инстанцией, одобрения которой она искала. Праздный интерес

Билли всегда натыкался на глухую стену непонимания.

– С кем ты встречался? – спросила она.

– Да так, с заместителем премьер‑министра. Сейчас он в

фаворе, но уже к следующему уик‑энду может отойти в тень.

Ельцин тасует их, как карты, стараясь угодить и тем, и другим.

– Все катится на тачке в преисподнюю?

– Может быть. А может быть, и нет.

– Билли говорит, что их экономика понемногу оживает.

– Билли может так говорить. Он отличный парень, но ему

кажется, будто куска хлеба достаточно, чтобы осчастливить

крестьянина, – Лок вскинул руки умиротворяющим жестом.

Теперь, когда Бет снова чувствует себя любимой, она будет

защищать Билли, как медведица – своего медвежонка.

Бет улыбнулась.

– Но деятельность «Грейнджер – Тургенев» должна приносить

пользу людям!

– Да, кое‑кому. Сейчас в Новом Уренгое есть русские, которые

ездят на «порше». Полагаю, это что‑нибудь да значит. А как вы с

Билли?..

– Отлично, – ни малейшего признака замешательства или

неуверенности. – Я забыла о том, что у нас было раньше, и он

тоже. Теперь все замечательно.

– Вот и хорошо, – Лок сделал глоток выдохшегося шампанского

из забытого бокала и расслабился в свете камина,

отбрасывавшем их тени на дальнюю стену.

– Разверни свой подарок.

Бет сняла пакет с ручки своего кресла и разорвала обертку. Ее

глаза восторженно расширились. Маленькая икона в

позолоченной оправе, образ Богородицы, окруженной

* * *

Открытый чемодан лежал на кровати. От него веяло

безнадежностью, но, вероятно, лишь потому, что Воронцов знал,

какая участь постигла его владельца, лежавшего в холодильнике

морга госпиталя Фонда Грейнджера.

Воронцов уже десять минут сидел на стуле с прямой спинкой в

гостиной номера Роулса, глядя на чемодан. Лишь иногда

слышалось шмыганье Марфы да бурчание труб центрального

отопления. Чемодан, упакованный незадолго до того, как Роулса

вызвали или забрали на свидание с профессиональным

убийцей, подвергся обыску – аккуратному и осторожному, но тем

не менее обыску. Не было ни папок, ни служебных документов. В

стенном шкафу висел лишь один костюм вместе с парой обуви и

сменой нижнего белья. За исключением туалетных

принадлежностей в ванной, в номере не осталось практически

никаких вещей владельца. Он был совершенно безликим. Где

атташе‑кейс, бумаги, документы, паспорт, другие вещи?

Воронцов поднял трубку телефона. В неосвещенной комнате

царил полумрак, за окнами по‑прежнему бушевала метель. Он

нажал кнопку связи с портье.

– Я хочу знать, не оставлял ли мистер Алан Роулс какие‑нибудь

вещи в вашем сейфе... да, который умер... да, милиция:

Его звание производило лишь незначительное впечатление на

служащих отеля. Произошла революция, и люди больше не

страшились КГБ и милиции. Они преклонялись перед другими,

импортными богами – золотыми карточками «Америкэн

Экспресс», деньгами, дорогими костюмами, быстрыми

автомобилями. Он был всего лишь главным следователем и не

мог считаться влиятельной персоной здесь, в лучшем отеле

Нового Уренгоя, где его месячного оклада не хватило бы на

сутки проживания в номере Роулса.

– Мистер Роулс ничего не оставлял в сейфе, – послышался

ответ. Воронцов положил трубку. Марфа вышла из ванной.

– Нашла какие‑нибудь таблетки, которые могут пригодиться

твоей семье?

Она нахмурилась и кивнула.

– Должно быть, ему здесь плохо спалось, – она погремела

таблетками в пластиковой упаковке и положила упаковку в

карман. Жена брата Марфы страдала бессонницей. Страховка

послужить уликой. Комнату обыскал тот же, кто убил Роулса,

согласна?

– Одну минутку, инспектор, – Марфа невольно чихнула и

залилась гневным румянцем. Сняв трубку телефона, стоявшего

на столике рядом с кроватью, она вернулась к своему стулу,

раскрыла записную книжку и набрала номер. Ее нетерпеливое

дыхание отчетливо слышалось в комнате.

– Антипов? – спросила она. – Милиция беспокоит... да, это я. Вы

работаете ночным портье в «Метрополе»... да мне плевать, что я

вас разбудила! У меня есть к вам несколько вопросов... – она

помедлила, слушая. – Хорошо. Мистер Роулс, американец,

живший в двести тринадцатом. Среднего роста, темные волосы,

хрупкого сложения. Темное пальто... Он вышел из отеля в два

часа или в половине третьего сегодня ночью. Он просил вызвать

ему такси?

Она раздраженно фыркнула.

– Сколько постояльцев входит и выходит в это время суток?

Послушайте, мы знаем, что вам платят сутенеры. Хотите, чтобы

мы пришли и расспросили вас об этом? Хорошо. Вы помните?

Хорошо. Такси... Фамилия водителя? Как? Носков... Адрес?

Номер машины?

Она нацарапала что‑то в записной книжке, лежавшей у нее на

коленях.

– Что? Да, понимаю. Не уезжайте из города, сегодня вечером

кто‑нибудь заедет и запишет показания.

Марфа раздраженно бросила трубку на рычаг и с шумом

выпустила воздух из легких.

– Я проверю водителя, инспектор. Но сначала приму пару

таблеток аспирина и немного вздремну.

– Удалось узнать что‑нибудь полезное?

– По словам Антипова, ему показалось, будто Роулс собирался

сесть в лимузин – в черный «мерседес». Автомобиль ждал на

стоянке отеля в течение часа или больше, но Роулс туда не сел.

«Мерседес» просто поехал в том же направлении, следуя за

такси.

2. Американская трагедия

– Знаете, в чем ваша ошибка? Вы, ребята из госдепа, – только

рыбами‑прилипалами и восьмирукими обитателями

политических глубин. Лок уверял себя в том, что привыкнет к

этому. Он уже не испытывал тяги к наркотическим сборищам, где

Фрэнк Заппа или «Грэтфул Дэд» тихо бренчали в

стереосистемах, где мир казался простым, а его проблемы –

легко решаемыми.

Эту прошлую жизнь он до сих пор вспоминал с любовью. Он

помнил вечеринки прошлых лет – и в то время, когда он работал

на Компанию, и в то время, когда он перешел в госдепартамент.

Вечеринки отмечали ступени его зрелости, восхождение к

формальной пышности и блеску. Теперь он мог присутствовать

лишь на таких вот великосветских раутах с обязательными

черными галстуками, вихрем самоцветов, просторными залами и

дорогими картинами на стенах. Вечеринки и мировые проблемы

существовали, не изменяясь со временем.

Деловитый шум в столовой, голоса над тарелками и

хрустальными бокалами манили его к себе. Все вашингтонские

вечеринки были одинаковы: люди приходили, чтобы обрести

себя в кругу избранных, среди знакомых людей, вдыхая аромат

власти и денег. Лок огибал лоббистов, бизнесменов, редких

конгрессменов или сенаторов, окруженных толпой прихвостней.

Потом он встал в очередь у стойки буфета за чьими‑то пухлыми

обнаженными плечами, вдыхая аромат дорогих духов и

сигарного дыма. Он получил свою порцию икры, креветок,

лососины и бокал хорошего кларета, прежде чем раздатчики

обратили внимание на следующего гостя.

Подкрепившись, он направился к Билли Грейнджеру и Тургеневу,

на ходу автоматически определив местонахождение Бет. Ее

изящные руки серией длинных жестов взмывали над ее головой

и головами тех, кто окружал ее. Ее оживление было

неподдельным, оно не подстегивалось выпивкой или кокаином.

– Джонни‑бой! – Билли был громогласен, как всегда.

Лок посмотрел на своего зятя. Тот моментально отвел взгляд,

словно не в силах забыть об их последней ссоре, о жестком

выговоре, устроенном ему Локом. Речь шла о его изменах,

послуживших причиной бедственного состояния Бет. Пока ей

промывали желудок в клинике Уолтер‑Рид, Билли признался,

что ему слишком тяжело жить с ней, но еще тяжелее жить без

нее. Он не таил в душе зла на Лока, но каждый раз, когда они

определенном смысле таковыми они и являлись – один

невысокий, смугловатый, широкий в кости, другой стройный, с

бледной кожей и водянисто‑голубыми глазами.

– Как поживаете, Джон? Жаль, что меня не было в Новом

Уренгое, когда вы нанесли туда визит. Но в Фениксе в это время

года гораздо теплее. Что уж там – в любое время года!

Людской поток уже начал относить Билли и Тургенева в сторону,

и Лок приготовился на время расстаться с ними. Когда они

отдалились на несколько метров, лицо Тургенева неожиданно

стало напряженным, словно маска добродушия разом слетела с

него. Он наклонился и что‑то сказал на ухо Билли – что‑то

властное, повелительное. На лице Билли отразилось

потрясение, словно ему сообщили о неожиданной смерти Ван

Грейнджера или о катастрофическом падении котировок акций

«Грейнджер Текнолоджиз». Локу однажды приходилось видеть

такое выражение на лице Билли, когда они схлестнулись из‑за

Бет – словно ему вдруг открыли какую‑то неприемлемую,

нестерпимую правду о нем самом.

– Что‑то не так, Билли? – позвал он. – Пит?

– Нет, нет, – отозвался Билли. Его лицо приняло обычное

выражение, но в глазах застыла тревога.

Убийство Роулса не могло послужить тому причиной. Билли

рассказал Локу, как он был удивлен и даже шокирован этим

событием. Но он не был встревожен, как сейчас. Билли сказал:

«Парень столько лет прожил в Вашингтоне лишь для того, чтобы

отправиться в мир иной в Богом забытой Сибири... Попасть на

обед к волкам – еще куда ни шло, но стать жертвой вульгарного

ограбления?» Роулса можно было заменить, он не принадлежал

к семье.

Билли еще не оправился от того, что ему пришлось услышать,

но Пит Тургенев безмятежно улыбался. Нет, похоже ничего

серьезного. Их группа, ведомая рыбой‑лоцманом по

направлению к другим акулам, двигалась неспешно, с сознанием

своей силы.

– Увидимся, Джон, – бросил Тургенев через плечо.

Шум вечеринки отдалился от Лока. Он ненадолго остался в

одиночестве, на собственном крошечном участке ковра. Рядом с

его туфлей расплывалось жирное пятно – наверное, кто‑то

обронил свой салат. Бет не заботили такие мелочи – в конце

стояли обнявшись, словно трое старых приятелей на охотничьей

вылазке. Это стало началом сотрудничества Билли и Тургенева.

Когда русский возник в Сибири, возродившись в образе

предпринимателя, они с Билли основали «Грейнджер –

Тургенев», крупнейшую газодобывающую корпорацию на

огромном нефтегазоносном поле Нового Уренгоя.

Группа целенаправленно двинулась к выходу из столовой,

оставив недоумевающего сенатора – только Билли и русские,

словно командиры, неожиданно покидающие поле битвы.

Деловое совещание? Бет будет недовольна; ее либеральные

взгляды простирались не настолько далеко, чтобы оправдать

отсутствие этикета в себе, Билли или в ком‑либо другом.

Деловитый официант, сновавший по залу с точностью хорошо

отлаженного механизма, вновь наполнил кларетом бокал Лока.

Последовал бессвязный обмен приветствиями с известным

журналистом, но настоящего разговора не получилось.

Журналист преследовал более крупную дичь, к тому же Россия в

этом месяце вышла из моды в «Вашингтон Пост». Фоном всех

международных новостей служила Босния. Младший сотрудник

госдепартамента представил свою подругу – молодую женщину с

маленьким лицом, прятавшимся за огромными дымчатыми

стеклами очков, не скрывавшую своего благоговения перед Бет.

Женщина оказалась одной из студенток, устроенных сестрой

Лока на работу в ООН.

Затем Лок снова на некоторое время остался в одиночестве,

праздно разглядывая гостей. Кто‑то прикоснулся к его руке. Его

радость при виде Бет мгновенно исчезла при виде ее

беспокойства.

– Что стряслось с Билли? – требовательно спросила она, словно

Лок каким‑то образом нес за это ответственность.

– А что такое, сестренка? Потрясающая вечеринка...

– Билли заперся в кабинете с Питом Тургеневым и другими

русскими. Я хочу, чтобы он оставался здесь и не бросал своих

гостей.

– Послушай, это может быть важно...

– Джон, пожалуйста, вытащи его оттуда!

Она улыбнулась в ответ на пространный комплимент по адресу

закусок и ее прически, высказанный голубовласой матроной,

женой конгрессмена, состоявшей в одном загородном клубе, с

– Больших успехов! – настаивала Марфа.

Воронцов поерзал на стволе пушки. Его болячки все еще давали

о себе знать, ребра отозвались ноющей болью, когда он

похлопал здоровой рукой по старому оружейному металлу. Он

встал, поправил повязку на сломанной руке и улыбнулся своим

молодым подчиненным.

– Ну что, детки, вы готовы?

Марфа вспыхнула, Любин лишь криво усмехнулся. Воронцов

примирительно поднял руку.

– Хорошо, мы сделали все, что могли. Мы достали ублюдка.

Одного из самых крупных.

Он указал на Кремль.

– Но они там, их сотни и тысячи. Политиканы, старые

аппаратчики, новые бизнесмены, мафиози... Эта страна

прогнила до основания!

– Но только не мы! – отрезала Марфа. – И не вы! Мы же

победили!

После продолжительного молчания он положил здоровую руку ей

на плечо и двинулся по заснеженной брусчатке к высокой

кремлевской стене, за которой лежала Москва. Катя Любина,

державшая мужа за руку, семенила рядом с ними, плотно

прижимая к себе ребенка.

– Ты права, – объявил Воронцов, – но перед следующим

крестовым походом я предлагаю устроить праздничный обед в

честь вашего повышения. Плачу за все!

Однако на сердце у него было тяжело. Дмитрий и Лок

возвращались к нему в воспоминаниях, не позволяя

расслабиться, с головой окунуться в мимолетное ощущение

мира и спокойствия. Впрочем, Марфа по‑своему права. Тургенев

умер. После него в Новом Уренгое остались другие преступники,

которых будет легче изловить и осудить. Гораздо легче. Да, они

кое‑что сделали: выиграли битву, если не целую войну.

Он похлопал своих спутников по плечам, радуясь их невинности

и неистощимому энтузиазму.