Фильм

The Wind in Willows

Kenneth Grahame

The Wind in Willows was first published in 1908

by Methuen and Co. Ltd.

This edition published 1993 by Diamond Books

77 — 85 Fulham Palace Road, Hammersmith,

London W6 8JB

Издательство выражает благодарность

литературному агентству Эндрю Нюрнберг

Illustrations copyright © Patrick Benson 1993

Перевод с английского Ирины Токмаковой

Сначала он орудовал щетками и пыльными

тряпками. Потом занялся побелкой. Он то влезал

на приступку, то карабкался по стремянке, то

вспрыгивал на стулья, таская в одной лапе ведро с

известкой, а в другой — малярную кисть. Наконец

пыль совершенно запорошила ему глаза и

застряла в горле, белые кляксы покрыли всю его

черную шерстку, спина отказалась гнуться, а лапы

совсем ослабели.

Весна парила в воздухе и бродила по земле,

кружила вокруг него, проникая каким-то образом в

его запрятанный в глубине земли домик, заражая

его неясным стремлением отправиться куда-то,

смутным желанием достичь чего-то, неизвестно

чего.

Не стоит удивляться, что Крот вдруг швырнул кисть

на пол и сказал:

— Все!

И еще:

— Тьфу ты, пропасть!

И потом:

— Провались она совсем, эта уборка! И кинулся

вон из дому, даже не удосужившись надеть пальто.

Что-то там, наверху, звало его и требовало к себе.

Он рванулся вверх по крутому узкому туннелю.

Туннель заменял ему дорожку, посыпанную

гравием и ведущую к главным воротам усадьбы,

которая есть у зверей, живущих значительно ближе

к воздуху и солнышку, чем Крот.

темноты и тишины подземных подвалов, где он

провел так много времени, восторженные птичьи

трели просто его оглушили.

Крот подпрыгнул сразу на всех четырех лапах в

восхищении от того, как хороша жизнь и как

хороша весна, если, конечно, пренебречь весенней

уборкой. Он устремился через луг и бежал до тех

пор, пока не достиг кустов живой изгороди на

противоположной стороне луга.

— Стоп! — крикнул ему немолодой кролик,

появляясь в просвете между кустами. — Гони

шесть пенсов за право прохода по чужой дороге!

Но Крот даже взглядом его не удостоил и,

презрительно сдвинув с пути, в нетерпении

зашагал дальше, мимоходом поддразнивая всяких

других кроликов, которые выглядывали из норок,

чтобы узнать, что там случилось.

— Луковый соус! Луковый соус! — бросал им Крот,

и это звучало довольно глумливо, потому что кому

приятно напоминание, что твою родню подают к

столу под луковым соусом!

К тому времени, когда он был уже далеко, кролики

придумывали колкость ему в ответ и начинали

ворчать и упрекать друг друга:

— Какой же ты глупый, что ты ему не сказал…

— А ты сам-то, сам-то чего ж…

— Но ты же мог ему напомнить…

И так далее в этом же роде. Но было уже, конечно,

поздно, как это всегда бывает, когда надо быстро и

находчиво оборвать насмешника.

Он прежде никогда ее не видел; такого, как ему

представилось, гладкого, лоснящегося,

извивающегося, огромного зверя, который куда-то

несся, за кем-то гнался, настигал, хватал, тут же

оставлял, смеялся, моментально находил себе

другого приятеля, кидался на него и, пока тот

отряхивался от речных объятий, бросался на него

снова. Все вокруг колебалось и переливалось.

Блики, бульканье, лепет, кружение, журчание,

блеск.

Крот стоял очарованный, околдованный,

завороженный. Он пошел вдоль реки. Так идет

маленький рядом со взрослым, рассказывающим

волшебную сказку. И наконец, утомившись, присел

на берегу. А река все продолжала рассказывать

свои прекрасные переливчатые сказки,

которые она несла из глубины земли к морю,

самому ненасытному на свете слушателю сказок.

— Здравствуй, Рэт, — сказал Крот.

— Не хочешь ли зайти ко мне? — пригласил

дядюшка Рэт.

— Хорошо тебе говорить «зайти», — сказал Крот,

слегка обидевшись.

рассматривал весла, уключины и вообще все те

чудесные вещи, которыми была оборудована

лодка, и с приятностью ощущал, как дно под ним

слегка покачивается.

— Думаю? Да я просто в этом убежден! — сказал

дядюшка Рэт, наклоняясь вперед и энергично

взмахивая веслами. — Поверь мне, мой юный друг,

что нету дела, которым и вполовину стоило бы

заниматься, как попросту — попросту —

повозиться с лодкой, ну просто повозиться, ну

просто…

— Осторожно, Рэт! — вдруг закричал Крот.

Но было уже поздно. Лодка со всего маху

врезалась в берег. Зазевавшийся, размечтавшийся

гребец лежал на дне лодки, и пятки его сверкали в

воздухе.

— …повозиться с лодкой, — договорил он, весело

смеясь. — С лодкой, в лодке или возле лодки. Это

не имеет значения. Ничего не имеет значения. В

этом-то вся прелесть. Не важно, поплывешь ты в

лодке или не поплывешь, доплывешь, куда плыл,

или приплывешь совсем в другое место, или вовсе

никуда не приплывешь, важно, что ты все время

занят, и при этом ничего такого не делаешь, а если

ты все-таки что-то сделал, то у тебя дел все равно

останется предостаточно, и ты можешь их делать,

а можешь и не делать — это решительно все

равно. Послушай-ка! Если ты сегодня ничего

другого не наметил, давай-ка махнем вниз по реке

и хорошо проведем время. А?

Но Крот уже давно не слушал. Его внимание

поглотила та новая жизнь, в которую он вступал.

Его опьяняли сверкание и рябь на воде, запахи,

звуки, золотой солнечный свет. Он опустил лапу в

воду и видел бесконечные сны наяву.

Дядюшка Рэт — Водяная Крыса, добрый и

неизменно деликатный, греб себе и греб, не мешая

Кроту, понимая его состояние.

— Мне нравится, как ты одет, дружище, — заметил

он после того, как добрых полчаса прошло в

молчании. — Я тоже думаю заказать себе черный

бархатный костюм, вот только соберусь с

деньгами.

— Что? — спросил Крот, с трудом возвращаясь к

действительности. — Прости меня, я, должно быть,

кажусь тебе неучтивым, но для меня это все так

ново. Так, значит, это и есть речка?

— Не речка, а река, — поправил его дядюшка Рэт,

— а точнее, Река с большой буквы, понимаешь?

— Иты всегда живешь у реки? Это, должно быть,

здорово!

— Возле реки, и в реке, и вместе с рекой, и на

реке. Она мне брат и сестра, и все тетки, вместе

взятые, она и приятель, и еда, и питье, и, конечно,

как ты понимаешь, баня и прачечная. Это мой мир,

и я ничего другого себе не желаю. Что она не

может дать, того и желать нет никакого смысла,

чего она не знает, того и знать не следует. Господи!

Сколько прекрасных часов мы провели вместе!

Хочешь — летом, хочешь — зимой, осенью ли,

заливные луга.

— Это? А, это просто Дремучий Лес, — заметил

дядюшка Рэт коротко. — Мы, береговые жители, не

так уж часто туда заглядываем.

— А разве… а разве там живут не очень хорошие

эти… ну… — проговорил Крот, слегка

разволновавшись.

— М-да, — ответил дядюшка Рэт. — Ну, как тебе

сказать… Белки, они хорошие. И кролики. Но среди

кроликов всякие бывают. Ну и, конечно, там живет

Барсук. В самой середине. В самой, можно сказать,

сердцевине. Ни за какие деньги он не согласился

бы перебраться куда-нибудь в другое место.

Милый старый Барсук! А никто его и не

уговаривает, никто его и не трогает. Пусть только

попробуют! — добавил он многозначительно.

— А зачем его трогать? — спросил Крот.

— Ну там, конечно, есть и другие, — продолжал

дядюшка Рэт, несколько колеблясь и, по-видимому,

выбирая выражения. — Ласки там, горностаи,

лисы, ну и прочие. Вообще-то они ничего, я с ними

в дружбе. Проводим время вместе иногда и так

далее, но, понимаешь, на них иногда находит,

короче говоря, на них нельзя положиться, вот в чем

дело.

Кроту было хорошо известно, что у зверей не

принято говорить о возможных неприятностях,

которые могут случиться в будущем, и поэтому он

прекратил расспросы.

— А что за Дремучим Лесом? — решился он

разложенным на скатерти яствам. — Ты чего ж не

пригласил меня, Рэтти?

— Да мы как-то неожиданно собрались, — пояснил

дядюшка Рэт. — Кстати, познакомься, мой друг —

мистер Крот.

— Очень приятно, — сказал дядюшка Выдра.

И они тотчас стали друзьями.

— Какая везде суматоха! — продолжал дядюшка

Выдра. — Кажется, весь белый свет сегодня на

реке. Я приплыл в эту тихую заводь, чтобы хоть на

минутку перевести дух и уединиться, и вот,

здравствуйте, наткнулся на вас. Извините, я не

совсем то хотел сказать, ну, вы понимаете.

Сзади в кустах, еще кое-где покрытых сухой

прошлогодней листвой, что-то зашуршало, из чащи

выглянула втянутая в плечи полосатая голова,

уставилась на них.

— Иди сюда, Барсук, старый дружище! — крикнул

дядюшка Рэт.

Барсук двинулся было на два-три шага, но,

пробормотав: «Хм! Компания собралась!» — тут же

повернулся и скрылся из виду.

— Вот он всегда так, — разочарованно заметил

Рэт. — Ну просто не выносит общества. Сегодня

мы его, конечно, больше не увидим. Кто тебе

нынче встретился на реке? — спросил он дядюшку

Выдру.

— Ну, во-первых, конечно, наш достославный

мистер Тоуд — Жаба. В новенькой лодочке, одет

весь с иголочки, в общем, все новое и сплошная

— Он опрокинется ровно через минуту, — заметил

дядюшка Рэт, снова усаживаясь на место.

— Это уж непременно, — хихикнул дядюшка

Выдра. — А я вам никогда не рассказывал

интересную историю, которая называется «Мистер

Тоуд и сторож при шлюзе»? Вот как это было…

Сбившаяся с пути франтоватая мушка-веснянка

крутилась как-то неопределенно, летая над водой

то вдоль, то поперек течения, видно опьяненная

весной. И вдруг посреди реки возник водоворот,

послышалось — плюх! — и мушка исчезла. И

дядюшка Выдра, между прочим, тоже. Крот

оглянулся. Голос дядюшки еще звенел у него в

ушах, а между тем место на травке, где он только

что сидел развалясь, было решительно никем не

занято. И вообще, гляди хоть до самого горизонта,

ни единой выдры не увидишь.

Но вот на поверхности воды снова возник ряд

движущихся пузырьков. Дядюшка Рэт мурлыкал

какой-то мотивчик, а Кроту вспомнилось, что, по

звериному обычаю, запрещено обсуждать

неожиданное исчезновение товарища, куда бы он

ни девался и по какой причине или даже вовсе без

всяких причин.

— Ну так, — сказал дядюшка Рэт, — я думаю, нам

уже пора собираться. Как вам кажется, кому из нас

лучше упаковывать корзинку? — Он говорил так,

что было ясно: ему самому с этим возиться

неохота.

— Позволь, позволь мне! — выпалил Крот.

Крот минутку-другую посидел спокойно. Но чем

дальше, тем больше он завидовал своему другу,

который так ловко, так легко гнал лодку по воде, и

гордыня стала ему нашептывать, что он мог бы и

сам грести ни капельки не хуже. И он вскочил и

ухватился за весла так неожиданно, что дядюшка

Рэт, который глядел куда-то вдаль и продолжал

бормотать стихи, от неожиданности полетел со

скамьи так, что ноги его оказались в воздухе, а

торжествующий Крот водрузился на его место.

— Прекрати, дуралей! — закричал на него

дядюшка Рэт со дна лодки. — Ты не умеешь… Ты

сейчас перевернешь лодку!

не пообсохнешь и не согреешься. А я поныряю,

поищу корзинку.

Так несчастному Кроту, абсолютно мокрому

снаружи и посрамленному изнутри, пришлось

маршировать взад-вперед, пока он немного не

пообсох.

Тем временем дядюшка Рэт опять вошел в воду,

доплыл до опрокинутой лодки, перевернул ее,

привязал у берега и по частям выловил свое

скользящее по волнам имущество. Затем он

нырнул на самое дно и, отыскав корзину, не без

труда вытащил ее на берег.

Когда все было снова готово к отплытию, и

подавленный, вконец расстроенный Крот вновь

занял место на корме, и они тронулись в путь, Крот

сказал глухим, дрожащим от волнения голосом:

— Рэтти, мой благородный друг! Я вел себя глупо и

оказался неблагодарным. У меня просто сердце

замирает, как я себе представлю, что из-за меня

чуть не пропала эта прекрасная корзинка. Я

оказался совершеннейшим ослом, я это знаю.

Прошу тебя, прости и забудь, пусть все будет по

прежнему, хорошо?

— Хорошо, хорошо, — бодро отозвался дядюшка

Рэт. — Так уж и быть. Мне немного понырять не

вредно! Я ведь все равно в воде с утра до ночи.

Так что не расстраивайся, забудь и не думай. А

знаешь что? Я считаю, тебе было бы не худо

немного пожить у меня. В моем доме все просто и

без затей, не то что у мистера Тоуда (правда, ты

Когда они добрались до дому, дядюшка Рэт

растопил камин в гостиной, прочно усадил Крота в

кресло возле огня, одолжив ему свой халат и свои

шлепанцы, развлекал его всякими историями до

самого ужина. Это были захватывающие истории,

особенно для такого далекого от реки зверя, как

Крот. Дядюшка Рэт рассказывал о запрудах и

неожиданных наводнениях, о страшной зубастой

щуке, о пароходах, которые швыряются опасными

твердыми бутылками или кто-то швыряет с них, а

может, и они сами, кто же их знает, о цаплях и о

том, какие они гордячки, не со всяким станут

разговаривать, о приключениях у плотины, о

ночной рыбалке, в которой обычно принимает

участие дядюшка Выдра, и о далеких экскурсиях с

Барсуком. Они весело вдвоем поужинали, но

вскоре заботливому хозяину пришлось проводить

сонного Крота наверх, в лучшую спальню, где тот

сразу же положил голову на подушку и спокойно

заснул, слыша сквозь сон, как его ново-обретенный

друг Река тихонечко постукивает в окно.

Этот день был только первым в ряду таких же

дней, и каждый из них был интереснее

предыдущего, а лето тем временем разгоралось,

созревало, продвигалось все вперед и вперед.

Крот научился плавать и грести, полюбил

проточную воду и, приникая ухом к тростниковым

стеблям, умел подслушивать, что им все время

нашептывает и нашептывает ветер.

Они выныривали, разбрызгивая воду, сердясь и

топорща свои перышки, потому что невозможно

сказать все, что ты о ком-то думаешь, когда у тебя

голова под водой.

Под конец они уже просто взмолились и попросили

его заняться своими собственными делами и

оставить их в покое. Ну вот, дядюшка Рэт и отстал

от них, и уселся на бережку на солнышке, и

сочинил про них песенку, которую он назвал

УТИНЫЕ ПРИПЕВКИ

В тихой, сонной заводи —

Гляньте, просто смех! —

Наши утки плавают

Хвостиками вверх.

Белых хвостиков — не счесть,

Желтых лапок — вдвое.

Где же клювы? Тоже есть,

Но только под водою!

— Там, где заросли густы,

Где шустрят плотвички,

Мы всегда запас еды

Держим по привычке.

слышал: «Жаба — мистер Тоуд — то, да мистер

Тоуд — се», а до сих пор с ним не познакомился.

— Ну, разумеется, — тут же согласился добрый

дядюшка Рэт и выкинул на сегодня поэзию из

головы. — Выводи лодку, и мы туда быстренько

доплюхаем. К нему когда ни появись, все будет

вовремя. Утром ли, вечером ли, он всегда

одинаковый. Всегда в хорошем настроении, всегда

рад тебя видеть, и каждый раз ему жаль тебя

отпускать.

— Мистер Тоуд, наверно, очень хороший зверь, —

заметил Крот, садясь в лодку и берясь за весла, в

то время как дядюшка Рэт устраивался поудобнее

на корме.

— Он действительно просто замечательный зверь,

— ответил дядюшка Рэт. — Такой простой и

привязчивый и с хорошим характером. Ну может,

он не так уж умен, но все же не могут быть

гениями, и, правда, он немножечко хвастун и

зазнайка. Но все равно у него много превосходных

качеств, у нашего мистера Toy да, в самом деле,

много превосходных качеств.

Миновав излучину, они увидели красивый и

внушительный, построенный из ярко-красного

кирпича старинный дом, окруженный хорошо

ухоженными лужайками, спускающимися к самой

реке.

— Вот и Тоуд-Холл, — сказал дядюшка Рэт. —

Видишь слева бухточку, где на столбике

объявление: «Частная собственность. Не

Он горячо пожал лапы обоим, не дожидаясь, пока

ему представят Крота.

— Как это мило с вашей стороны! — выплясывал

он возле гостей. — Я только что собирался

послать кого-нибудь в лодке за тобой, Рэтти, и дать

строгий наказ немедленно тебя привезти, как бы

ты там ни был занят. Вы мне очень нужны оба. Ну,

чем вас угостить? Войдите в дом, перекусите

немножечко. Вы даже не представляете себе, как

здорово, что вы появились именно сейчас!

— Давай-ка посидим тихонько хоть минутку, Тоуд,

— сказал дядюшка Рэт, усаживаясь в кресло, в то

время как Крот занял другое, бормоча учтивые

слова насчет «прелестной резиденции».

— Самый прекрасный дом на всей реке! —

воскликнул мистер Тоуд хвастливо. — На всей реке

и вообще где бы то ни было, если хотите, —

добавил он.

Дядюшка Рэт легонько толкнул Крота. К

сожалению, мистер Тоуд заметил это и страшно

покраснел. Наступило неловкое молчание. Потом

мистер Тоуд расхохотался:

— Да ладно, Рэтти. Ну, у меня такой характер, ты

же знаешь. И на самом-то деле это ведь не такой

уж плохой дом, правда? Признайся, что тебе он

тоже нравится. А теперь послушай. Будем

благоразумны. Вы как раз те, кто мне нужен. Вы

должны мне помочь. Это чрезвычайно важно.

Мне просто до слез вас жалко, когда я вижу, как вы

тратите столько драгоценной энергии на это

бессмысленное занятие. Нет, я наконец-то нашел

стоящее дело, истинное занятие на всю жизнь. Я

хочу посвятить этому остаток своей жизни и могу

только скорбеть о зря потраченных годах,

выброшенных на пустяки. Пойдемте со мной,

Рэтти, ты и твой доброжелательный друг, если он

будет так любезен, здесь недалеко идти, всего

лишь до конюшни. Там вы кое-что увидите.

Он пошел вперед, указывая им путь в сторону

конюшенного двора, а следом за ним двинулся

дядюшка Рэт с выражением крайнего сомнения на

лице. И что же они увидели? Во дворе стояла

выкаченная из каретного сарая новехонькая

цыганская повозка канареечно-желтого цвета,

окаймленная зеленым, и с красными колесами!

— Ну! — воскликнул мистер Тоуд, покачиваясь на

широко расставленных лапах и раздуваясь от

важности. — Вот вам истинная жизнь,

воплощенная в этой небольшой повозочке.

Широкие проселки, пыльные большаки, вересковые

пустоши, равнины, аллеи между живыми

изгородями, спуски, подъемы! Ночевки на воздухе,

деревеньки, села, города! Сегодня здесь, а завтра

— подхватились — и уже совсем в другом месте!

Путешествия, перемены, новые впечатления —

восторг! Весь мир — перед вами, и горизонт,

который всякий раз иной! И заметьте, это самый

прекрасный экипаж в таком роде, свет не видал

более прекрасного экипажа.

не начинай разговаривать в такой холодной и

фыркучей манере, ну ты же знаешь, ты просто

должен со мной поехать! Я просто никак не могу

без тебя обойтись, ты уж, пожалуйста, считай, что

мы уговорились. И не спорь со мной — это

единственное, чего я совершенно не выношу. Не

собираешься же ты всю жизнь сидеть в своей

старой, скучной тухлой речке, жить в прибрежной

норе и только и знать, что плавать на лодке? Я

хочу показать тебе мир! Я хочу сделать из тебя

зверя, как говорится, с большой буквы, дружочек

ты мой!

— Мне наплевать! — сказал дядюшка Рэт упрямо.

— Я никуда не еду, и это совершенно твердо. Я

именно собираюсь провести всю жизнь на реке в

прибрежной норе и плавать на лодке, как плавал.

Мало того, Крот тоже останется со мной и будет

делать все то, что делаю я, правда, Крот?

— Да, конечно, — отозвался верный Крот, — я

всегда буду с тобой, и как ты скажешь, так все и

будет. И все-таки, знаешь, было бы вроде весело…

— добавил он задумчиво.

Бедный Крот! Жизнь Приключений! Для него все

было так ново, так интересно. Его манили новые

впечатления. К тому же он просто влюбился с

первого взгляда в канареечный экипажик и его

замечательное оборудование.

Дядюшка Рэт понял, что творится в его голове. Он

заколебался. Он не любил никого огорчать, а к

тому же любил Крота и готов был почти на все,

к ее неудовольствию, с ней никто предварительно

не посоветовался. Она открыто предпочитала луг, и

поэтому некоторое время пришлось потратить,

чтобы ее изловить. Тем временем мистер Тоуд

набил рундучки еще плотнее всякими

необходимыми вещами, а лошадиные торбы с

овсом, мешочки с луком, охапки сена и всякие

мелкие корзинки прикрепил снизу ко дну повозки.

Наконец лошадь изловили и запрягли, и

путешественники тронулись в путь, все что-то

говоря разом, кто сидя на козлах, кто шагая

рядышком с повозкой, — кому как

заблагорассудилось.

— Я сделаю, как ты захочешь, Рэтти, — прошептал

он. — Хочешь, мы завтра рано утром убежим?

Очень-очень рано? И вернемся в нашу милую

норку на реке?

— Нет, погоди, уж доведем дело до конца, —

ответил дядюшка Рэт тоже шепотом. — Спасибо

тебе. Но я предпочел бы находиться рядом с

мистером Тоудом, пока это путешествие не

завершится. Небезопасно оставлять его одного. За

ним надо приглядеть. Впрочем, все скоро кончится.

Его причуды недолговечны. Спокойной ночи!

Конец был даже ближе, чем Рэт мог предположить.

Надышавшись свежим воздухом и получив массу

новых впечатлений, мистер Тоуд спал так крепко,

что, сколько его ни трясли утром, вытрясти его из

постели не удалось. Так что дядюшка Рэт и Крот

спокойно и мужественно принялись за дела, и,

пока дядюшка Рэт обихаживал лошадь, разжигал

костер, мыл оставшуюся от ужина посуду и готовил

завтрак, Крот отправился в ближайшую деревню,

которая была вовсе не близко, чтобы купить

молока и яиц и еще кое-что необходимое, что

мистер Тоуд, конечно, позабыл взять с собой.

Когда вся трудоемкая работа была сделана и оба

зверя, уставшие донельзя, присели отдохнуть, на

сцене появился мистер Тоуд, свеженький и

веселый, и тут же принялся расписывать, какую

приятную и легкую жизнь они теперь ведут по

сравнению с заботами и хлопотами домашнего

хозяйства.

отдаленное жужжание пчелы. Оглянувшись, они

увидели небольшое облачко пыли, в центре

которого находилось что-то очень энергичное, что

приближалось к ним с невероятной скоростью,

время от времени из-под пыли вырывалось какое

то «би-би», словно невидимый зверь жалобно выл

от боли. Почти не обратив на это внимания, друзья

вернулись было к прерванной беседе, как вдруг в

один миг мирная картина совершенно изменилась.

Порывом ветра и вихрем звуков их отбросило в

ближайшую канаву, а ЭТО, казалось, неслось

прямо на них!

Его тоска по дому мгновенно улетучилась, и он

ощущал себя шкипером канареечно-желтого судна,

посаженного на мель из-за удали моряков судна

соперника, и он пытался припомнить все те

прекрасные и ядовитые слова, которыми он пиявил

владельцев паровых катеров, когда они

подплывали слишком близко к берегу и поднятая

ими волна подмывала коврик в его гостиной.

Мистер Тоуд уселся в пыль посреди дороги,

вытянул задние лапы и не отрываясь глядел туда,

где исчез автомобиль. Дышал он прерывисто, на

лице откуда-то появилось безмятежное и

счастливое выражение, и время от времени он

мечтательно бормотал: «Би-би!»

Крот попытался успокоить лошадь, в чем через

некоторое время и преуспел. Потом он поглядел на

повозку, которая валялась на боку в канаве. Это

было действительно печальное зрелище. Все

стекла и панели разбиты вдребезги, оси

разбросаны по всему белу свету, птица в клетке

плачет и просится, чтобы ее выпустили.

Дядюшка Рэт подошел к Кроту, но даже их общих

усилий не хватило, чтобы выровнять разбитую

повозку.

— Эй, Тоуд, — закричали они в один голос, — что

ты сидишь, иди помоги нам!

Мистер Тоуд не ответил ни словечка, он даже не

шелохнулся, и они забеспокоились, что же такое с

ним случилось. Он был как зачарованный.

Счастливая улыбка играла на губах. Взгляд был

устремлен вслед их погубителю. Время от времени

он бормотал: «Би-би!» Дядюшка Рэт потряс его за

плечо.

— Ты идешь помогать нам или нет? — спросил он

довольно жестко.

— Великолепное, потрясающее видение… —

пробормотал мистер Тоуд, не трогаясь с места. —

Поэзия движения. Истинный способ

путешествовать. Единственный способ

передвигаться! Сегодня — здесь, а завтра уже там,

где ты смог бы в другом случае оказаться только

через неделю! Прыжок — и ты уже перепрыгнул

деревню, скачок — и ты уже перескочил через

город! Всегда ты чей-то горизонт! О радость! О би

би! О невыразимое счастье!

— Перестань валять дурака, Тоуд! — прикрикнул

Крот.

— Подумать только, что я этого не знал, —

продолжал мистер Тоуд все на той же

мечтательной ноте. — О бессмысленно

потраченные мною годы! Ведь я даже и не знал,

мне даже и не снилось! Но теперь, когда я знаю,

теперь, когда я полностью отдаю себе отчет! О,

какая дорога, усеянная цветами, простирается

обеспокоенно спросил Крот, когда они тронулись в

путь. — Как же мы оставим его посреди дороги,

ведь он явно не в себе? Это даже опасно.

Представь себе, что еще одно ЭТО промчится по

дороге?

— Наплевать на него! Я с ним больше дела иметь

не желаю!

Но не успели путники пройти и десяти шагов, как

за спиной у них послышалось шлепанье ног, и

мистер Тоуд присоединился к ним, взял их обоих

под ручку и, все еще задыхаясь, снова вперил свой

взор в пустоту.

— Послушай-ка, Тоуд, — резко обратился к нему

дядюшка Рэт, — как только мы доберемся до

города, ты должен сразу же отправиться в

полицейский участок, узнать, что им известно про

этот автомобиль и кто его хозяин, и подать на него

жалобу. А потом тебе надо найти кузнеца или

колесника и позаботиться, чтобы повозку

доставили в город и привели в порядок. Это,

конечно, займет время, но она не совсем

безнадежно поломана. Мы с Кротом пока сходим в

гостиницу и снимем удобные номера, где мы могли

бы пожить, пока повозку чинят. За это время ты

немножко отойдешь от пережитого потрясения.

— Участок? Жалоба? — бормотал мистер Тоуд,

будто во сне. — Мне? Мне жаловаться на это

прекрасное, небесное видение, которого я был

удостоен? Чинить повозку? Я навсегда покончил с

повозками! Я больше никогда и не взгляну на

наконец почтовый поезд высадил их на станции

недалеко от Тоуд-Холла, и они проводили

зачарованного, грезящего наяву хозяина до самой

двери, ввели внутрь, велели экономке, чтобы она

его покормила, раздела и уложила в постель.

После этого они вывели свою лодку из лодочного

сарая и поплыли вниз по реке, к себе домой. Уже

совсем поздним вечером они сели поужинать в

своей уютной гостиной в речном домике, к

величайшей радости и удовлетворению дядюшки

Рэта. Весь следующий день дядюшка Рэт провел,

нанося визиты друзьям и болтая с ними о том о

сем, а к вечеру отыскал Крота, который к тому

времени хорошо выспался и в прекрасном

настроении сидел с удочкой на берегу.

— Слыхал новости? — сказал Рэт. — По всему

берегу только об этом и говорят. Тоуд отправился в

город первым поездом. Там он купил себе самый

большой и самый дорогой автомобиль.

— Хорошо, хорошо, — говорил дядюшка Рэт. — Он

сам как-нибудь появится, тогда я тебя с ним

познакомлю. Отличный парень!

Но ты должен принимать его не только таким,

какой он есть, но и когда он есть.

— А ты не мог бы пригласить его сюда, устроить,

например, званый обед или что-нибудь такое? —

спросил Крот.

— Да он не придет, — просто ответил дядюшка

Рэт. — Барсук ненавидит общество, и

приглашения, и обеды, и все такое в этом духе.

— Ну а предположим, мы с тобой сами сходим к

нему?

— Я убежден, что ему это решительно не

понравится, — сказал дядюшка Рэт с тревогой. —

Он такой застенчивый, да нет, он бы просто на нас

обиделся! Я еще ни разу не решился явиться к

нему в дом, хотя мы с ним очень давно знакомы.

Кроме того, нам просто нельзя. Он живет в самой

середине Дремучего Леса.

— Ну и что? — заметил Крот. — Помнишь, ты же

говорил, что там нет ничего особенного.

— Ну говорил, — ответил дядюшка Рэт

уклончиво. — Но мы пока что туда не пойдем. Не

сейчас, понимаешь? Это очень далеко, и в это

время года он, во всяком случае, не бывает дома,

и вообще он сам придет, ты подожди.

который живет своей непонятной жизнью

совершенно один в своей норе в самой глуши

Дремучего Леса.

Зимой дядюшка Рэт много спал: рано ложился, а

по утрам вставал очень поздно. В течение

короткого дня он сочинял стихи или занимался

какими-нибудь другими домашними делами, и,

конечно, кто-нибудь из зверей постоянно

заглядывал к ним поболтать. Само собой, было

много рассказов, полных интересных наблюдений и

всяких удачных сравнений, все пускались в

воспоминания о лете и о том, каким оно выдалось.

О, лето было роскошной главой в великой книге

Природы, если внимательно в нее вчитаться. С

бесчисленными иллюстрациями, нарисованными

самыми яркими красками! Они изображали весь

нескончаемый пестрый карнавал, который

разворачивался на берегу реки прекрасными

живыми картинами. Первым появился алый

вербейник, потряхивая спутанными локонами,

заглядывая с берега в зеркало реки и улыбаясь

собственному отражению. А потом не задержался

и кипрей, нежный и задумчивый, как облако на

закате. Окопник белый, взявшись за руки с алым,

приполз следом. Наконец однажды утром

застенчивый и робкий шиповник тихо ступил на

сцену, и каждому становилось так очевидно, как

будто об этом возвестили аккорды струнного

оркестра, переходящие в гавот, что июнь

окончательно наступил.

оставалась еще горсточка свободного времени, и

вот однажды, когда дядюшка Рэт, сидя в кресле

возле огня, то задремывал, то пытался

срифмовать слова, которые никак не

рифмовались, он принял решение пойти самому и

изучить Дремучий Лес и, может, завязать

знакомство с Барсуком.

Стоял тихий холодный день, небо над головой

было стального цвета, когда он шмыгнул наружу из

теплой гостиной. Земля вокруг была гола и

безлистна, и он подумал, что никогда еще не

заглядывал так глубоко в суть вещей, как в этот

зимний день, когда природа была погружена в свой

ежегодный сон и точно сбросила с себя все

одежды. Холмы и лощины, карьеры и все скрытые

листьями местечки, которые летом казались

таинственными копями, интересными для

исследования, теперь были печально доступны со

всеми их секретами и, казалось, просили пока не

замечать их неприкрытой бедности, доколе они

снова не наденут свои богатые маскарадные

костюмы и не очаруют опять своими прежними

обманами. С одной стороны, все это выглядело

жалко, а с другой — вселяло надежду и даже

подбадривало. Его радовало то, что он по

прежнему любит землю, неприкрашенную,

застывшую, лишенную наряда. Он разглядел ее,

что называется, до костей, и кости эти оказались

красивы, крепки и естественны. Он сейчас вовсе и

не мечтал о теплых зарослях клевера или о

Он ускорил шаги, бодро убеждая самого себя не

позволять себе воображать всякое, а то этому

просто конца не будет. Он миновал еще одно

дупло, и еще одно, и еще, а тогда — ну да! да нет!

ну да, конечно! — маленькое узкое личико с

остренькими глазками, оно мелькнуло на

мгновение и скрылось в дупле. Он заколебался,

йотом подбодрил сам себя и, сделав усилие,

пошел дальше.

другое и принять было нельзя, как за топ-топ-топ

маленьких ножек, топающих пока что очень

далеко. Спереди или сзади он доносился?

Сначала казалось, что спереди, потом — сзади,

потом — и оттуда и оттуда сразу. Топот рос и

умножался, пока он не стал слышен отовсюду, и,

казалось, надвигался и окружал его. Когда он встал

неподвижно и прислушался, он увидел несущегося

прямо через чащу кролика. Он ожидал, что кролик

приостановится или, наоборот, кинется от него в

сторону. Вместо этого зверек мазнул по нему

боком, проскакивая мимо, мордочка искажена,

глаза огромные.

— Спасайся, дурак, спасайся! — услышал Крот его

бормотание, когда кролик, завернув за ствол

дерева, скрылся в норке каких-то своих знакомых.

Топот усилился, зазвучал как внезапный град,

ударивший по ковру из сухих листьев. Теперь

казалось, будто весь лес куда-то мчался, бежал,

догонял, устремляясь к чему-то или к кому-то. Крот

тоже в панике побежал, без цели, не зная, куда и

зачем. Он на что-то натыкался, во что-то

проваливался, под чем-то проскакивал, от чего-то

увертывался. Наконец он укрылся в глубокой

темной расщелине старого вяза, которая казалась

уютной, надежной, может, даже и безопасной, хотя

кто мог знать наверное? Так или иначе, он

слишком устал, чтобы бежать дальше, у него

хватило сил, чтобы свернуться калачиком на сухих,

занесенных в расщелину ветром листьях, в

Тем временем дядюшка Рэт в тепле и уюте дремал

возле своего камина. Листочек с неоконченным

стихотворением соскользнул с колен, голова

откинулась, рот приоткрылся, а сам он уже бродил

по зеленым берегам текущих во сне речек. Затем

уголек в камине осыпался, дрова затрещали,

пыхнули язычком пламени, и он, вздрогнув,

проснулся. Вспомнив, чем он занимался, перед тем

как задремать, он нагнулся и поднял с пола стихи,

попытался вникнуть в них, потом оглянулся, ища

глазами Крота, чтобы спросить, не придет ли ему в

голову подходящая рифма.

Но Крота не было.

Он прислушался. В доме было очень тихо.

Тогда он позвал:

— Кро-от! Дружочек! — несколько раз и, не получив

ответа, вышел в прихожую.

Шапки Крота на вешалке не было. Его галоши,

которые обычно стояли возле подставки для

зонтов, тоже отсутствовали.

Дядюшка Рэт вышел из дома и тщательно

обследовал размокшую поверхность земли,

надеясь найти его следы. Следы, конечно,

отыскались. Галоши были новые, остренькие

пупырышки на подошвах еще не стерлись. Он

видел их отпечатки в грязи, ведущие прямо в

сторону Дремучего Леса. Минуту-другую дядюшка

Рэт постоял в задумчивости. Вид у него был очень

мрачный. Потом он вернулся в дом, обвязался

— Вполне, вполне понимаю, — сказал дядюшка

Рэт успокаивающим тоном. —

Тебе не стоило ходить, Крот. Я изо всех сил

старался тебя удержать. Мы, те, кто живет у реки,

редко ходим сюда поодиночке. Если уж очень

понадобится, отправляемся хоть бы вдвоем, так

оно бывает лучше. Кроме того, есть тысяча вещей,

которые надо знать, мы в них разбираемся, а ты

пока что — нет. Я имею в виду всякие там пароли,

и знаки, и заговоры, и травы, которые при этом

должны быть у тебя в кармане, и присловья,

Таким образом, Крот хорошенечко зарылся в сухие

листья, вытянулся и вскоре заснул. Правда, сон

его был беспокойным и прерывистым. А дядюшка

Рэт тоже, кое-как накрывшись листьями, чтоб было

потеплее, прилег и стал терпеливо ждать, держа

на всякий случай пистолет наготове.

Когда Крот наконец, отдохнувший и бодрый,

проснулся, дядюшка Рэт сказал:

— Ну, я сейчас погляжу, все ли снаружи спокойно,

и нам уже в самом деле пора.

— Валяй отдыхай. Все равно уже ни зги не видно,

а попозже, может, покажется молодой месяц

обещающим. Они шли, держась за лапы и

подбадривая себя тем, что оба притворялись,

будто узнают старого друга в каждом следующем

дереве, мрачно и молча их приветствовавшем. Или

находили полянки, прогалины и тропинки с якобы

знакомым изгибом, который перебивал монотонную

одинаковость белизны и древесных стволов,

упрямо отказывавшихся отличаться друг от друга.

Час или два спустя они совсем утратили ощущение

времени. Они остановились, уставшие, потерявшие

всякую надежду, решительно не зная, что дальше

делать, и сели на поваленный ствол перевести дух

и хоть прикинуть, как же им быть. У них все ныло и

болело от усталости и ушибов. Они несколько раз

проваливались в ямы и вымокли насквозь. Снегу

нападало столько, что они едва брели через

сугробы, с трудом переставляя свои маленькие

лапки, а деревья росли все чаще и чаще и были уж

совсем неотличимы одно от другого. Казалось,

этому лесу нет конца, и начала у него тоже нет, нет

и никакой разницы в любом его месте, и что самое

худшее — выхода из него тоже никакого нет.

— Мы не можем тут долго рассиживаться, —

сказал дядюшка Рэт. — Надо нам еще раз

попытаться выбраться или вообще что-нибудь

предпринять. С таким холодом не шутят, а снег

скоро сделается глубокий-глубокий, настолько, что

нам через него вброд не перейти.

Он огляделся вокруг и сказал:

— Послушай, вот что приходит мне в голову.

внимательно рассматривая лапу. — Нет, никакой

это не сучок и не пень. Это порезано острым краем

чего-то металлического. Странно! — Он на минуту

задумался и стал исследовать близлежащие

рытвины и кочки.

— Какая тебе разница, об чего я порезался? —

сказал Крот, от боли забывая, как надо говорить

правильно. — Все равно больно, обо что бы я ни

порезался.

Но дядюшка Рэт, после того как крепко стянул

ранку платком, не обращая внимания на Крота,

стал изо всех сил раскапывать снег. Он разгребал

его, копал, расшвыривал всеми четырьмя лапами,

а Крот взирал на него нетерпеливо, время от

времени вставляя:

— Ну, Рэт, ну пошли же!

И вдруг дядюшка Рэт закричал:

— Ура! И потом:

— Уррра! Урра-ра-ра!

И начал из последних сил отплясывать джигу

прямо на снегу.

— Что ты нашел, Рэтти? — спросил Крот, все еще

держа заднюю лапу обеими передними.

— Иди и посмотри! — сказал дядюшка Рэт в

восторге, продолжая плясать.

Крот дохромал до того места и внимательно

посмотрел.

— Ну и что, — сказал он с расстановкой, — я вижу

достаточно хорошо. Я видел такую штуку тысячу

раз и раньше. Знакомый предмет, я бы сказал.

хочется, и, может, мы пойдем дальше и не будем

больше тратить время на помойки. Его что, по

твоему, едят, этот коврик? Или, может быть, спят

под ним? Или можно на нем по снегу поехать

домой, как на санях-самоходах, а? Ты, несносный

грызун!

— Ты… хочешь… сказать, — закричал дядюшка

Рэт, волнуясь, — что этот коврик тебе ничего не

говорит?!

— На самом-то деле, Рэт, — отозвался Крот с

раздражением, — хватит уж этих глупостей! Ну

скажи, кто и когда слышал, чтобы дверные коврики

умели говорить? Они не разговаривают. Они

совсем не такие. Они знают свое место.

— Да послушай ты, ты — толстолобый зверь! —

ответил дядюшка Рэт, уже по-настоящему сердясь.

— Кончай болтать. Молчи и копай. Копай, рой,

скреби и ищи. Особенно там, где пригорочки, если

ты хочешь спать эту ночь на сухом и в тепле,

потому что это наша самая последняя

возможность!

И дядюшка Рэт с жаром набросился на соседний

сугроб, ощупывая все вокруг своей дубинкой и

яростно раскапывая снег.

Крот тоже озабоченно копал, больше для того,

чтобы не огорчать друга, чем с какой-либо другой

целью, потому что, как он считал, его друг просто

понемножечку сходил с ума.

Минут десять усердной работы, и дубинка

наткнулась на что-то, что отозвалось пустотой. Рэт

Послышался звук отодвигаемого засова, дверь

приоткрылась всего на несколько дюймов, как раз

настолько, чтобы можно было просунуть длинную

мордочку и глянуть парой заспанных глазок.

— Так, если это повторится еще раз, — сказал

недовольный голос, — я ужасно рассержусь. Кто

это смеет беспокоить жителей в это время и в

такую ночь? Ну-ка, отвечайте.

— Барсук! — закричал дядюшка Рэт. — Впусти нас,

пожалуйста, это я, Рэт, и мой друг. Крот, мы

заблудились в снегу.

— Что? Рэтти? Мой милый дружище! — воскликнул

дядюшка Барсук уже совсем другим голосом. —

Входи же, оба входите, скорее. Боже мой, да вы,

должно быть, прямо погибаете! Подумать только!

Заблудились в снегу! И не где-нибудь, а в

Дремучем Лесу да еще в такую поздноту! Ну

давайте входите, входите.

Оба путника чуть ли не перекувырнулись друг

через друга, так им хотелось поскорее попасть

внутрь, и оба с удовольствием и облегчением

услышали, как за ними захлопнулась дверь.

На Барсуке был длинный халат и действительно

совершенно стоптанные шлепанцы, он держал в

лапе плоский ночник и, скорее всего, направлялся

в спальню, когда его застиг их настойчивый стук.

Он посмотрел на них и по-доброму каждого

потрепал по голове.

— Это вовсе не такая ночь, когда маленьким

зверькам можно бродить по лесу, — сказал он

отечески.

яиц. Казалось, что в этом месте доблестное

воинство вполне могло бы устроить пир после

славной победы над врагом, или сборщики урожая,

человек сто, могли бы отпраздновать Праздник

Урожая с песнями и плясками, или, на худой конец,

двое-трое закадычных друзей без больших

запросов могли бы удобно усесться за этим

столом, посидеть, покурить, поболтать всласть.

Рыжеватый кирпичный пол посылал улыбки

продымленному потолку, дубовые табуретки,

отполированные до блеска частым употреблением,

обменивались бодрыми взглядами друг с другом,

тарелки в буфете подмигивали кастрюлькам на

полках, а веселый отсвет камина играл

решительно на всем без всякого разбора.

Добрейший Барсук усадил их у огня на табуретки и

посоветовал скинуть мокрую одежду и обувь.

Потом он сходил и принес им халаты и шлепанцы,

самолично промыл Кроту ранку на ноге теплой

водичкой и залепил пластырем, и нога сделалась

как и была, а может, даже и еще лучше! Им,

приведенным сюда метелью, наконец-то обсохшим

и согревшимся в объятиях света и тепла,

слышавшим за спиной звон тарелок, теперь, когда

они обрели надежное пристанище, казалось, что

холодный, бездорожный Дремучий Лес не тут,

снаружи, а где-то далеко, за много-много миль, и

все, что они там пережили, — это полузабытый

страшный сон.

Когда наконец нежданные гости основательно

Правда, дядюшка Барсук не обращал на это

решительно никакого внимания, так же, как и на

локти, положенные на стол, или на то, что все

говорят разом. Поскольку сам он не любил бывать

в обществе, то полагал, что условности не имеют

значения. (Мы, конечно, понимаем, что он

ошибался и что его взгляд на это был слишком

узок; все это имеет значение, а почему — долго

объяснять.) Он сидел в своем кресле во главе

стола, мрачно кивая головой, пока пришельцы

рассказывали о своих злоключениях. Казалось, его

не удивляло решительно ничего в их рассказах. Он

не приговаривал: «Я вас предупреждал» или: «Я

же об этом сто раз говорил», и не поучал их, что,

мол, надо было так-то и так-то поступить, и не

упрекал их, что, мол, почему они не сделали то-то

и то-то. Это необычайно расположило к нему

Крота.

Когда с ужином наконец-то покончили и каждый из

них почувствовал, что съесть еще хотя бы кусочек

небезопасно, потому что шкура может лопнуть, и

что теперь ему наплевать на всех и вся, они

собрались возле догорающих, затягивающихся

пеплом угольков большого камина, и каждый

подумал, как это прекрасно сидеть так поздно, и

ничего не бояться, и быть таким сытым. После того

как они поболтали о том о сем, Барсук спросил с

большим интересом:

— Ну, хорошо. А теперь расскажите, какие новости

в ваших краях? Как поживает наш приятель Тоуд?

— Да и это еще полбеды, — сказал дядюшка Рэт.

— Он богатый, конечно, это всем известно, но не

миллионер же! Дело в том, что он никуда не

годный шофер, не признающий ни правил, ни

законов. Одно из двух: либо он разорится, либо

погибнет в катастрофе. Барсук, подумай! Ведь мы

— его друзья, не должны ли мы что-нибудь

предпринять? Барсук глубоко задумался.

— Послушайте! — сказал он через некоторое

время довольно сурово. — Вы, надеюсь,

понимаете, что я ничего не могу сделать теперь?

Оба его приятеля наклонили головы, вполне

понимая, что он имел в виду. Согласно звериному

этикету, никого из зверей нельзя заставлять, чтобы

он совершил что-либо героическое или требующее

приложения всех сил, или даже сравнительно

небольшого напряжения, когда речь идет о зиме. В

это время все звери сонные, а некоторые по

настоящему спят. Все так или иначе зависят от

погоды. И все отдыхают от пламенных летних

дней, когда каждый мускул подвергался

серьезному испытанию и вся их энергия была

пущена в ход.

— Хорошо, — сказал Барсук. — Тогда так и решим.

Как только год переломится, ночи станут короче,

ну, знаете, когда начинаешь ерзать и хочется

вскочить и быть уже вполне бодрым к тому

времени, как солнце встанет, а то и раньше, ну, вы

сами понимаете…

Оба кивнули с серьезным видом. Они понимали.

на незаставленной части пола, так и манили к

себе, а белье было хоть и грубоватой ткани, но

приятно пахло лавандой, так что дядюшка Рэт и

Крот, в тридцать секунд стряхнув с себя всю

одежду, нырнули в чистые простыни с великой

радостью и удовлетворением.

В точном соответствии с предписанием доброго

хозяина оба усталых путника на следующее утро

спустились к завтраку очень поздно и обнаружили

яркий огонь, пылающий в камине, и двух юных

ежиков, сидевших на лавке за столом, евших

овсяную кашу из деревянных мисок. Ежики

положили ложки, вскочили и вежливо поклонились

вошедшим.

— Сидите, сидите, — сказал им дядюшка Рэт

приветливо, — доедайте. Вы, юноши, откуда

взялись? Наверное, заблудились в снегу, а?

— Да, сэр, — почтительно отозвался старший из

ежиков. — Я и вот Билли, мы было пошли в школу,

мама нам велела, и мы, конечно, заблудились, сэр,

и Билли испугался и начал плакать, потому что он

еще маленький и пугается. Мы как раз оказались

возле двери мистера Барсука, возле черного хода,

и решились постучать, сэр, потому что мистер

Барсук, он, как известно, очень добрый…

— Понимаю, понимаю, — сказал дядюшка Рэт,

отрезая тонкий кусочек ветчины от большого

окорока, а Крот тем временем положил пару яиц в

кастрюльку. — А как там погода? И не говори «сэр»

через каждые два слова.

Всем было ясно, что Барсук, как следует

позавтракав, удалился в свой кабинет, уселся в

кресло, задрал ноги на стул, что стоит напротив,

положил на мордочку красный платок и занялся

тем, чем обычно занимаются в это время года.

Колокольчик на входной двери громко зазвонил, и

дядюшка Рэт, лапы которого были перепачканы

маслом, потому что он намазывал себе хлеб,

послал маленького Билли поглядеть, кто там

пришел.

Было слышно, как в прихожей кто-то долго

отряхивается, и вскоре Билли вернулся в

сопровождении дядюшки Выдры, который с

громкими приветствиями кинулся обнимать друзей.

— Ну, хватит, хватит, — пробормотал дядюшка Рэт,

прожевывая ветчину.

— Я так и знал, что вы здесь, — бодро заметил

дядюшка Выдра. — Там, на берегу реки, все в

панике: «Рэт не ночевал дома, и Крота тоже нигде

нет, что-нибудь, наверное, ужасное случилось» —

и следы ваши, конечно, занесло снегом. Но я так и

знал. Когда кто попадет в затруднение, тот

отправляется к Барсуку или Барсук сам как-то об

этом узнает, и я пошел прямо сюда, в Дремучий

Лес, ио снегу. Ух как там сегодня красиво! Солнце

встало красное-красное, окрасило розовым снег

сквозь черные стволы деревьев. И такая тишина! А

время от времени целая шапка снега — шлеп! —

срывается с ветки, и ты отскакиваешь и ищешь, где

бы укрыться.

позвать и помочь ему укрыться в безопасном

месте? Хотя бы попытались устроить его как

нибудь поудобнее!»

А он только сказал: «Что? Мы? Кролики?» Ну, я

стукнул его еще разок и пошел дальше. Во всяком

случае, я хоть кое-что узнал, а если бы мне еще

попались Они, я бы узнал и побольше, но Они

боялись мне попадаться.

— И тебе не было нисколько… ну… жутко? —

спросил его Крот, вспоминая при словах

«Дремучий Лес» пережитые накануне страхи.

— Жутко? — улыбнулся дядюшка Выдра, сверкнув

набором крепких белых зубов. — Я бы показал им

«жутко», попробовали бы Они со мной свои

штучки! Крот, дружище, не в службу, а в дружбу,

поджарь мне кусочек-другой ветчинки, я страшно

голоден, а потом мне надо перекинуться парочкой

слов с Рэтти, мы с ним сто лет не виделись.

Добродушный Крот, отрезав несколько кусочков от

окорока, велел ежатам их поджарить, а сам

вернулся к прерванному завтраку. А дядюшка

Выдра и дядюшка Рэт, усевшись нос к носу, завели

оживленную беседу, обсуждая специфические

речные новости, и надо сказать, что такая беседа

бесконечна, и течет и журчит, как сама река.

Тарелка с жареной ветчиной была опустошена и

отправлена для добавки, когда в кухню вошел

Барсук, зевая и потягиваясь. Он поздоровался со

всеми как обычно — спокойно и просто, задав

каждому по доброму вопросу.

и обращать внимание, кто что о тебе скажет. Там,

над головой, что-то происходит, а тебе до этого нет

никакого дела, и ты ни о ком и не думаешь. А как

захочешь — раз! — и можешь подняться наверх, и

пожалуйста — все тебя дожидается и все к твоим

услугам.

— Именно это я всегда и говорю, — сказал Барсук.

— Нигде нет такой тишины и покоя, как под

землей. И нигде ты не чувствуешь себя в большей

безопасности. А если вдруг мыслям твоим станет

тесно и тебе захочется простора, стоит только

копнуть, поскрести — и пожалуйста! А если тебе

покажется, что твой дом чересчур велик, закопай

парочку проходов — вот и все. Никаких тебе

плотников, никаких строителей, никаких советов

через забор, а главное — никакой погоды! Погляди

на Рэтти. Стоит только паводку подняться на

парочку футов выше обычного, и вот он уже

вынужден перебираться в гостиницу, в неуютный и

неудобный номер, и к тому же страшно дорогой.

Возьми мистера Тоуда. Я ничего не хочу сказать,

Тоуд-Холл — это лучший дом во всей округе, если

говорить о доме как таковом. Ну а вдруг пожар?

Что тогда будет с ним? А вдруг ураган снесет

черепицу? Или стена треснет? Или окно

разобьется? Что тогда будет с ним? Или вдруг

сквозняк, я ненавижу сквозняки! Нет, наверху,

пожалуйста, работайте, веселитесь, гуляйте — все

это хорошо. Но жить надо под землей. Я в этом

глубоко убежден.

— Когда люди ушли, — продолжал дядюшка

Барсук, — за дело взялись сильные ветры и

затяжные ливни — терпеливо, не останавливаясь,

день за днем, год за годом. Может быть, и мы,

барсуки, как могли помогали — кто знает? Вниз,

вниз, вниз опускался город, опускался,

разрушался, исчезал. И тогда вверх, вверх, вверх

потянулся лес. Постепенно проросли семена,

молодые деревца вытягивались и крепли, на

помощь им явились ежевика и папоротники. Листья

опадали, становились перегноем, образуя почву, и

покрывали руины. Весенние ручьи нанесли земли и

песку, засыпали щели, и вот наш дом был опять

готов, и мы переселились в него. То же самое

происходило там, наверху. Явились звери, им

здесь понравилось, они осели, устроились, стали

расселяться, и жизнь вошла в свою колею. Они не

утруждали себя мыслями о прошлом, они о нем

никогда не думают, им некогда. Место это, конечно,

холмистое, кочковатое, здесь полно ям и всяких

рытвин, но в этом есть и преимущества. Звери не

думают и о будущем. Возможно, люди опять сюда

явятся, может статься, опять всего лишь на время.

Сейчас Дремучий Лес плотно населен, среди его

обитателей есть и хорошие, и плохие, и так себе,

никакие. Я, конечно, не называю имен.

Разнообразие и создает мир. Но я могу себе

представить, что ты уже и сам о них кое-что

знаешь.

— Ох, кажется, знаю! — сказал Крот, поеживаясь.

Но дядюшка Рэт продолжал волноваться о своей

реке, и Барсук, взяв в руки фонарь, повел их

сырым и душным туннелем, который то извивался

в каменистой породе, то нырял вниз, под

кирпичные своды, и тянулся, как им показалось, на

несколько миль. Наконец сквозь заросли,

скрывавшие выход, забрезжил слабый дневной

свет. Наскоро со всеми попрощавшись, Барсук

поспешно выпихнул их наружу. Он постарался,

чтобы все по возможности приняло прежний вид,

замаскировав вход хворостом, опавшими листьями

и ветками ползучего кустарника. И тут же

удалился.

Они увидели, что стоят на самой опушке

Дремучего Леса. Позади них громоздились валуны:

ежевичные плети, обнаженные корни деревьев —

все было навалено и переплетено друг с другом.

Перед ними лежало огромное пространство

спокойно дремлющих, обрамленных черными на

фоне снега живыми изгородями, а там, далеко,

поблескивали воды старого друга — Реки, и зимнее

солнце висело, низкое и красное, возле самого

горизонта.

Дядюшка Выдра, как знающий все тропинки,

возглавил всю компанию, и они двинулись гуськом,

напрямик через поле туда, где в живой изгороди

был лаз к реке. Остановившись возле него и

оглянувшись, они окинули взглядом сразу всю

массу леса, темную, плотную, пугающую, мрачно

возвышающуюся среди окружающей ее белизны.

He для него — для других — эта суровая жизнь,

полная лишений, требующая стойкости и упорства,

не для него открытия, столкновения, которые

неизбежны в этих медвежьих углах; он должен

быть мудрым, должен держаться приятных и

безопасных мест, по которым пролегает его стезя,

и на ней его ждет немало приключений, по-своему

увлекательных, их хватит ему до конца дней.

Тени короткого зимнего дня уже надвигались на

них, а им было еще порядочно идти. Шагая наугад

через пашню, они услышали овец и направились

туда, и вот, прямо за овечьим загоном, они

обнаружили утоптанную тропу, идти по которой

становилось совсем легко, а к тому же

направление дороги как раз отвечало тому

тоненькому голоску, который живет в каждом звере

и который всегда безошибочно может сказать: «Да,

совершенно верно, дорога ведет к дому».

— Похоже, что мы идем в деревню, — сказал Крот

с некоторым сомнением, замедляя шаги, потому

что тропа постепенно превратилась в дорожку, а

дорожка — в улицу, которая сейчас и собиралась

поручить их заботам хорошо вымощенной щебнем

дороги.

Звери не очень-то любят деревни, и их

собственные тропы, по которым идет оживленное

движение, прокладываются независимо от

деревенских дорог, несмотря на то, что в деревне

есть церковь, почта и пивная.

— Да ничего, — сказал дядюшка Рэт, — в это

время года мужчины, женщины, дети, собаки,

кошки — вообще все надежно сидят дома, возле

печек. Мы быстренько проскользнем без всяких

неприятностей и даже можем взглянуть на них

через окошки и посмотреть, что они делают, если

хочешь.

Ранние декабрьские сумерки совершенно

завладели маленькой деревушкой, когда они

подходили к ней на мягких лапах по только что

Близко к белому тюлю висела птичья клетка,

силуэт ее ярко вырисовывался на фоне штор,

каждая проволочка, каждая жердочка были ясны и

узнаваемы, все, вплоть до зернышек и наполовину

склеванного вчерашнего кусочка сахара. На

средней жердочке помещалась и сама

нахохлившаяся птица, голова надежно зарыта в

перышки; она была так близко, что им

представлялось, захоти они и хорошенечко

постарайся, они смогут ее погладить. Даже кончики

ее хохолка, точно нарисованные карандашом,

были видны на их экране.

подняв плечи и устремив пристальный взгляд на

ровную серую дорогу прямо перед собой, так что

он и не глядел на бедного Крота и упустил тот

момент, когда Крота вдруг настиг неясный призыв и

пронзил его, как электрическим током. С людьми

дело обстоит иначе, мы давно утратили тонкость

наших физических ощущений и у нас даже и слов

таких нет, чтобы обозначить взаимное общение

зверя с окружающими его существами и

предметами. В нашей речи, например, есть только

слово «запах» для обозначения огромного

диапазона тончайших сигналов, которые день и

ночь нашептывают носу зверя, призывая,

предупреждая, побуждая к действию,

предостерегая и останавливая. Это был один из

таких таинственных волшебных призывов из

ниоткуда, который в темноте настиг Крота,

пронизал его насквозь каким-то знакомым

чувством, хотя пока он не мог отчетливо вспомнить

каким. Он остановился как вкопанный, а нос его

изо всех сил старался нащупать и ухватить

тоненькую ниточку, этот телеграфный проводок,

который донес так сильно его взволновавший зов.

Мгновение — и он его снова поймал, и на этот раз

воспоминания обрушились на него потоком.

Ну да, он где-то тут, совсем близко от него в эту

минуту, его старый дом, который он так торопливо

оставил, никогда к нему больше не возвращался с

того дня, когда впервые обнаружил реку! И вот

теперь дом высылал своих разведчиков и

посыльных, чтобы они его захватили и привели

назад. С момента своего исчезновения в то ясное

весеннее утро он о нем почти ни разу не вспомнил,

погруженный в свою новую жизнь со всеми ее

радостями и сюрпризами, новыми и

захватывающими приключениями. И вот теперь,

когда на него нахлынули воспоминания о былом,

собственный его дом вставал в темноте перед его

мысленным взором удивительно ясно! Старенький,

конечно, и небольшой, и неважно обставленный,

но его, его дом, который он сам для себя построил

и куда бывал счастлив вернуться после дневных

трудов. И дом тоже, очевидно, бывал с ним

счастлив, и теперь тосковал по нему, и хотел,

чтобы он вернулся, и сообщал ему об этом,

касаясь его носа. Он печалился и легонько упрекал

Хозяина; но без горечи и злобы, просто напоминая

ему, что он близко и ждет его. Голос был отчетлив,

призыв не оставлял сомнений. Крот должен его

немедленно послушаться и пойти.

— Рэтти! — позвал он, приходя в веселое

возбуждение. — Обожди! Вернись! Ты мне нужен!

Скорее!

— Не отставай, Крот, — бодро отозвался дядюшка

Рэт, продолжая шагать.

заклинали и под конец уже стали настойчиво

требовать. Он не мог позволить себе дольше

находиться в их заколдованном кругу. Он рванулся

вперед, при этом в сердце что-то оборвалось,

пригнулся к земле и послушно пошел по следам

дядюшки Рэта, а слабые, тонюсенькие запахи, все

еще касающиеся его удаляющегося носа, упрекали

за новую дружбу и бессердечную забывчивость.

Сделав усилие, он догнал ничего не

подозревающего дядюшку Рэта, который тут же

начал весело болтать о том, что они будут делать,

когда вернутся домой, — и как славно растопят

камин в гостиной, и какой ужин он собирался

приготовить, — нисколько не замечая молчания и

подавленности своего друга. Но наконец, когда они

отошли уже довольно далеко и проходили мимо

пеньков в небольшой рощице, которые окаймляли

дорогу, он остановился и сказал:

— Послушай, Крот, дружище, у тебя смертельно

усталый вид, и разговора в тебе уже никакого не

осталось, и ноги ты волочешь, точно они у тебя

налиты свинцом. Давай минуточку посидим,

передохнем. Снег пока еще не начинается, да и

большую часть пути мы уже прошли.

С покорностью отчаяния Крот опустился на пенек,

стараясь овладеть собой, потому что чувствовал,

что вот сейчас, сейчас оно вырвется наружу.

Всхлип, с которым он так долго боролся, отказался

признать себя побежденным. Наверх и все наверх

пробивал он себе путь к воздуху, а ему вдогонку

господи, господи!

Воспоминание принесло с собой новый взрыв горя,

и всхлипы опять овладели им и не давали

говорить.

Дядюшка Рэт глядел прямо перед собой, ничего не

отвечая и только ласково похлопывая Крота по

плечу. Через некоторое время он мрачно произнес:

— Теперь я все понимаю! Какой же я оказался

свиньей! Настоящая свинья! Свинья, и больше

ничего!

Он подождал, пока буря рыданий несколько

поутихла, всхлипы стали ритмичнее, потом он еще

подождал, пока Крот стал чаще шмыгать носом,

чем всхлипывать, тогда он встал с пенька и

заметил спокойным голосом:

— Ну, теперь уже нам точно надо идти, старина!

И двинулся по дороге назад, по трудному пути,

который они уже было преодолели.

— Куда ты (всхлип) идешь (всхлип), Рэтти?

— Мы найдем твой маленький домик, дружище, —

ответил он ласково. — Поднимайся, пошли, нам

еще придется его поискать, и тут без твоего носа

не обойдешься.

— О, вернись, не ходи, пожалуйста, Рэтти! —

закричал Крот, устремляясь следом. —

Бесполезно, я тебе говорю. Чересчур поздно и

чересчур темно, и отсюда чересчур далеко, и снег

пошел! И… я не собирался тебе всего

рассказывать, все получилось ненарочно,

случайно! И подумай о реке и твоем ужине!

медленное, уверенное продвижение вперед.

Дядюшка Рэт, волнуясь, старался держаться к нему

поближе, пока Крот, слегка напоминающий

лунатика, пересек сухую канаву, продрался сквозь

лаз в живой изгороди и бежал, узнавая дорогу

нюхом, через поле, лишенное чьих-либо следов и

растительности, слабо освещенное неяркими

звездными лучами. И вдруг внезапно, даже не

подав знака, он куда-то нырнул, но дядюшка Рэт

был начеку и тут же последовал за ним вниз по

туннелю, куда привел Крота его неошибающийся

нос. Туннель был узкий, воздуха в нем было мало,

в нем стоял сильный запах сырой земли, так что

дядюшке Рэту показалось, что прошло довольно

много времени, прежде чем этот проход кончился и

он смог выпрямиться, расправить плечи и

отряхнуться. Крот чиркнул спичкой, и при ее свете

дядюшка Рэт разглядел, что они стоят на чисто

выметенной и посыпанной песочком площадке, а

прямо перед ними — парадный вход в домик

Крота, и на верхушке звонка красивыми

готическими буквами написано: «Кротовый тупик».

Крот был аккуратным зверем и не мог допустить,

чтобы у него во дворе другие звери протаптывали

неопрятные дорожки, которые всегда кончаются

взрыхленным холмиком земли. На стенах висели

проволочные корзины, в которых рос папоротник,

они сменялись полочками, на которых стояли

гипсовые статуэтки. У одной стены дворика был

устроен кегельбан, а вдоль него стояли скамьи и

маленькие деревянные столики с круглыми

подставками, которые намекали на то, что тут

угощают пивом.

В центре был маленький прудик с бордюром из

ракушек, в котором плавали золотые рыбки. Из

середины пруда поднималось занятное

сооружение, тоже отделанное ракушками,

увенчанное большим шаром из посеребренного

стекла, который отражал все вкривь и вкось и

выглядел очень приятно.

Личико Крота засияло при виде всех этих дорогих

ему предметов, и он поспешно распахнул двери

перед своим другом, зажег лампочку в прихожей и

оглядел свои старый дом. Он увидел пыль, которая

покрывала все толстым слоем, увидел, как

печально, пусто выглядит его заброшенное жилье,

осознал его маленькие размеры, старенькую

обстановку и, снова зарыдав, рухнул на стул в

прихожей и зарылся носом в лапы.

— О, Рэтти, — воскликнул он в отчаянии, — и

зачем только я это сделал?

ужином, бедный, замерзший, голодный, уставший

зверь? У меня ничего нет, ничего, ни крошечки.

— Ну до чего же ты любишь сразу падать духом!

— сказал дядюшка Рэт с упреком. — Я только что

совершенно отчетливо видел консервный нож в

кухне на полке, а всем известно, что это

обозначает, что где-то по соседству должна

оказаться и консервная банка. Встряхнись, возьми

себя в руки и давай займемся розысками

продовольствия.

Они взялись за поиски, исследуя каждый буфет и

выворачивая содержимое каждого ящика. В

конечном счете результат оказался не таким уж

печальным, хотя мог бы быть и получше: банка

сардин, коробочка с печеньем, немецкие колбаски,

упакованные в серебряную бумажку.

— Вот тебе и банкет, — заметил дядюшка Рэт,

накрывая на стол. — Я знаю некоторых, которые

дорого бы заплатили, чтобы оказаться сегодня за

нашим столом.

— И хлеба нет, — печально простонал Крот, — и

масла нет…

— И бургундского нет, и паштета из гусиной

печенки, — подхватил дядюшка Рэт, смеясь. — Это

напоминает мне… Слушай, а куда ведет эта

маленькая дверца? Ну, конечно, в погреб!

Буквально все есть в этом доме! Погоди минуточку!

Он направился к двери и вскоре вернулся, немного

подзапылившись, но неся по бутылке пива в

каждой лапе и еще под мышками.

— Это замечательно!

В тех случаях, когда ему представлялась

возможность вставить хоть слово.

Наконец ему удалось завлечь Крота и усадить за

стол. Когда он всерьез занялся консервным ножом

и сардинами, снаружи, со двора, донеслись какие

то звуки, вроде бы шарканье маленьких ножек по

гравию и смущенные тоненькие голоса, а потом

стали долетать обрывки фраз:

— А теперь все постройтесь в линеечку. Подними

немного фонарь, Томми. Откашляйтесь. Не

вздумайте кашлять после того, как я скомандую

«раз, два, три». Где маленький Билли? Иди, куда

ты запропастился, мы тебя все дожидаемся.

— Что происходит? — спросил дядюшка Рэт,

прерывая свои труды.

— Я думаю, это, должно быть, полевые мыши, —

ответил Крот с некоторой гордостью в голосе. —

Они в это время года ходят по домам и поют

песни. У них тут целое общество организовано. И

они никогда от меня уже не уходят, ко мне

приходят к последнему, потому что я всегда их

хорошо угощаю. Они напомнили бы мне старые

добрые времена.

— А ну-ка, поглядим на них! — воскликнул

дядюшка Рэт, вскакивая и устремляясь к двери.

Ясными глазками-бусинками, робея, они

поглядывали друг на друга, хихикая, шмыгая

носами и то и дело пуская в ход рукава своих

пальтишек. Когда дверь открылась, самый старший

из них сказал: — Ну, раз, два, три!

И тоненькие, пронзительные голоса понеслись

вверх, в воздух, исполняя старинную песню,

которую сочинили их праотцы на бурых, скованных

морозом полях или где-нибудь в занесенном

снегом уголке, сочинили и передали потомкам,

чтобы эти песни пелись в декабре на холодных

улицах перед освещенными окнами. Голоса

постепенно замолкли, певцы, смущенные, но

улыбающиеся, искоса обменялись взглядами,

затем последовала тишина. Но только на одну

минуту. Потому что сверху и издалека, по туннелю,

по которому они только что прошли, до их ушей

долетел еле уловимый звон дальних колоколов,

вызванивающих веселую и звонкую колокольную

мелодию.

— Хорошо спето, ребятки! — сердечно похвалил их

дядюшка Рэт. — А теперь давайте все заходите,

погрейтесь у камина и съешьте чего-нибудь

горяченького.

— Да-да, заходите, полевые мышки, — воскликнул

Крот возбужденно. — Подумать только, совсем как

в старые добрые времена! Закройте за собой

дверь. Пододвигайте скамейку к камину. Теперь вы

минуточку подождите, пока мы… О, Рэтти!

Крот сел на скамью, и слезы уже подступили к его

глазам.

были еще слишком малы, чтобы отправиться петь

песни, но которые в скором будущем ждали на это

родительского разрешения.

Дядюшка Рэт тем временем внимательно изучал

этикетку на одной из пивных бутылок.

— Я полагаю, что это старый Бэр-тон, — заметил

он одобрительно. — Разумный Крот! Это как раз

то, что нужно! Мы сможем сделать подогретый эль!

Давай-ка готовь все остальное, дружище, а я пока

повытаскиваю пробки.

В самое короткое время смесь была готова,

жестяной кувшинчик засунут в раскаленное сердце

камина, и скоро каждый полевой мышонок

прихлебывал, и кашлял, и давился (потому что

горячий эль не так-то легко проглатывается),

вытирая глаза и смеясь, и вообще забывая, что он

когда-либо в жизни замерзал.

— Они и спектакли ставят, эти ребятишки, —

объяснял Крот дядюшке Рэту. — Сами их сочиняют

и сами после разыгрывают. У них это здорово

получается! В прошлом году было отличное

представление про то, как полевого мышонка

взяли в плен корсары и заставили грести на

галере, и как он убежал, и вернулся домой, а его

любимая ушла в монастырь. Ну-ка, вот ты! Я

помню, ты участвовал, встань и представь что

нибудь.

Тот мышонок, к которому обращались, встал,

смущенно захихикал, оглядел комнату и онемел.

Его приятели зааплодировали. Крот уговаривал и

следил за тем, чтобы каждый гость получил то, что

ему вкусно, и чтобы порция была большая, и

чтобы Крот решительно ни о чем не беспокоился и

не тревожился.

Ножи и вилки отстучали и замолкли. Мышки стали

собираться по домам, изливая на хозяина

благодарности и пожелания, а карманы их были

набиты гостинцами для младших братьев и

сестричек, ожидавших дома. После того как дверь

закрылась за последним из них и звяканье

фонариков замерло вдали, Крот и дядюшка Рэт

снова раздули огонь, пододвинули к нему стулья,

приготовили себе еще по одной, последней

чашечке горячего эля и сели поговорить о

событиях минувшего долгого дня. Наконец

дядюшка Рэт, зевнув во весь рот, сказал:

— Крот, дружище, я валюсь с ног. Засыпаю, это

просто не то слово. Твоя койка где, вот здесь, у

этой стены? Очень хорошо, а я лягу на той. Какой

восхитительный у тебя домик, все так удобно!

то отдыхали на знакомых и дружелюбных

предметах, что бессознательно уже давно стали

частью его самого, и теперь, по-видимому,

улыбаясь, радовались его возвращению, не затаив

никаких обид. Он пришел в такое настроение, в

которое тактичный дядюшка Рэт спокойно и

терпеливо как раз и старался его привести. Он

отчетливо видел, какой это простой,

обыкновенный, даже узенький, домик, но также

отчетливо он сознавал особое значение вот такой

надежной пристани в существовании каждого. Он

вовсе не хотел отказаться от своей новой жизни с

ее изумительными пространствами, повернуться

спиной к солнцу и воздуху и ко всему тому, что они

ему давали. Нет. Мир там, наверху, был силен, он

был слышен ему даже и здесь, и Крот знал, что он

туда вернется. Но было хорошо сознавать, что ему

и оттуда есть куда возвратиться, и что этот домик

— это его домик, и что на все эти предметы,

которые так ему рады, он может положиться и

рассчитывать, что они всегда приветят его —

радостно и душевно.

Они доедали завтрак в маленькой гостиной и

горячо обсуждали планы на предстоящий день,

когда раздался сильный стук в дверь.

— Тьфу ты! — сказал дядюшка Рэт, весь

перемазавшись яйцом. — Крот, погляди,

пожалуйста, кто это там, раз ты уже кончил есть.

Крот пошел отпирать неожиданному посетителю, и

дядюшка Рэт услышал его удивленный возглас.

Затем Крот распахнул дверь гостиной и

торжественно провозгласил:

— Мистер Барсук!

Подумать только! Это же небывалый случай, чтобы

Барсук нанес им официальный визит. Он вообще

ни к кому не ходил с визитами. Если он кому был

нужен, тот его сам выслеживал, когда Барсук,

пытаясь остаться незамеченным, проскальзывал

вдоль живой изгороди ранним утром или поздним

вечером. Или же его надо было ухитриться застать

в его собственном доме в середине леса. И было

это совсем даже не просто.

Барсук вошел в комнату тяжелой поступью и

остановился, глядя на обоих с серьезным

выражением лица. Дядюшка Рэт уронил ложку на

скатерть и сидел разинув рот.

— Час пробил! — сказал Барсук наконец с

большой торжественностью.

— Какой час? — спросил дядюшка Рэт, с тревогой

бросая взгляд на каминную полку, где стояли часы.

— Спроси лучше, чей час, — ответил дядюшка

Барсук.

положено — весьма разумно — по одному в

затылок, а не рассеиваются по дороге, потому что

так не поможешь друг другу в случае опасности

или беды.

Они достигли парадной аллеи, ведущей к фасаду

Тоуд-Холла, и издали увидели сверкающий новый

автомобиль. Он стоял у подъезда, огромный,

выкрашенный в красный цвет, который так

нравился хозяину. Как только они приблизились к

двери, она распахнулась, и мистер Тоуд,

облаченный в защитные очки-консервы, кепку,

гетры и необыкновенных размеров плащ, важно

спустился по ступенькам, натягивая на передние

лапы шоферские краги.

— Привет, ребята! — воскликнул он бодро, завидев

пришедших. — Вы как раз поспели вовремя, чтобы

совершить веселенькую… веселень…кую, ве…

Его сердечные возгласы взметнулись и тут же

рухнули при виде твердых и суровых выражений на

лицах друзей, не отвечающих на приветствие.

Приглашение, которое он собирался произнести,

так и осталось непроизнесенным.

Барсук решительно поднялся по ступенькам.

— Ведите его в дом, — жестко сказал он своим

товарищам.

А после того как мистер Тоуд, несмотря на

энергичные протесты и сопротивление, был

водворен в дом, Барсук обратился к шоферу, на

чьем попечении был новый автомобиль:

— Прошу прощения, но вы больше не

понадобитесь. Мистер Тоуд передумал.

Автомобиль ему не подходит. Я прошу вас принять

к сведению, что это окончательно. Вы свободны.

Затем он последовал за остальными и захлопнул

дверь.

— Ну, так вот, — сказал он, обращаясь к хозяину

дома, когда все четверо оказались в прихожей. —

Прежде всего сними с себя это одеяние и не

смеши людей.

— И не подумаю! — ответил мистер Тоуд с

большой отвагой. — Что означает это грубое

насилие? Я требую немедленного объяснения!

— В таком случае снимите с него это все, —

коротко приказал Барсук.

Чтобы выполнить распоряжение, им пришлось

разложить мистера Тоуда на полу, при этом он

отчаянно лягался и по-всякому их обзывал.

курительную комнату и закрыл за собою дверь.

— Из этого не будет толку, — сказал дядюшка Рэт

презрительно. — Разговорами его не вылечишь. Он

на словах пообещает что хочешь.

Они уселись в кресла поудобнее и стали терпеливо

ждать. Через закрытую дверь им слышалось

жужжание голоса Барсука с подъемами и

падениями волн его ораторской речи. Постепенно

они заметили, что его проповедь стала

прерываться глубокими всхлипываниями,

вырывавшимися, видимо, из груди их приятеля

мистера Тоуда, существа мягкосердечного и

нежного, которого легко было наставить — в

данный конкретный момент — на любой истинный

путь.

Через три четверти часа дверь открылась, и в

комнату вернулся Барсук. Он вел за лапу

обмякшего и ослабевшего хозяина дома.

Кожа на нем обвисла мешками, ноги

подкашивались, щеки были изрыты бороздами от

слез, в изобилии пролившихся в результате

трогательной беседы, которую с ним провел

дядюшка Барсук.

— Сядь сюда, Тоуд, — сказал дядюшка Барсук

мягко, указывая ему на стул. — Друзья мои, —

продолжал он, — я счастлив известить вас, что

Тоуд наконец осознал ошибочность своего

поведения. Он искренне раскаивается в

неправильных поступках, совершенных в прошлом,

и он обещал навсегда расстаться с автомобилем.

так ужасно здорово, ты можешь из меня веревки

вить — там, и ты это прекрасно знаешь. Но я

после обдумал кое-что, мысленно вернулся к

разным событиям, и я нахожу, что нисколечко не

сожалею и не раскаиваюсь, так что было бы

просто совсем не хорошо говорить, будто я

сожалею, когда это не так, ведь верно?

— Значит, ты не даешь обещания больше не

прикасаться ни к одному автомобилю?

— Ну конечно нет! — отозвался мистер Тоуд с

жаром. — Совсем наоборот, клятвенно вас

заверяю, что как только увижу какой-нибудь

автомобиль, то я — би-би! — тут же на нем и

укачу!

— Не говорил ли я тебе? — обратился дядюшка

Рэт к Кроту.

— Ну хорошо, — сказал дядюшка Барсук,

поднимаясь. — Раз ты не поддаешься уговорам,

попробуем, чего мы сможем достичь силой. Я все

время опасался, что этим кончится. Ты часто

приглашал нас, всех троих, погостить у тебя, Тоуд,

в этом твоем прелестном доме. Так вот, мы

принимаем твое приглашение. Когда мы как

следует наставим тебя на путь истинный, мы,

может, и съедем, но не раньше. Ну-ка, тащите его

наверх и заприте в спальне, пока мы тут обо всем

договоримся.

— Все для твоей же пользы, Тоуд, Дружище, —

приговаривал дядюшка Рэт, пока они волокли его

наверх, а Тоуд лягался и брыкался, оказывая

собой и гудел и тарахтел, подражая автомобилю.

Когда приступ достигал своей вершины, он летел

кувырком со стульев, валился на пол навзничь и

лежал так некоторое время. Казалось, он был

очень доволен. Однако, по мере того как

проходило время, эти приступы становились все

реже, а друзья вовсю старались направить его

внимание на что-нибудь другое. Но интерес к

окружающим предметам, казалось, не оживал, и он

становился все более подавленным и вялым.

Одним прекрасным утром дядюшка Рэт, чья

очередь была заступать на дежурство, поднялся

наверх, чтобы сменить Барсука, который весь уже

ерзал от желания размять ноги, пройтись по лесу,

отдохнуть в своем подземном доме.