Марат Валеев

Воробышек.

Рассказ

ремонт кровли прохудившихся амбаров, вели себя прилично.

Крыши чинить почему-то никто не торопился, а в жару битум

растаял и поплыл из дырявых мешков.

В центре этой чёрной лужи мы увидели отчаянно

трепыхающегося и уже хрипло чирикающего воробышка. Ему в

ответ галдела целая толпа его сереньких собратьев, сидящих на

колючих ветвях растущей рядом акации, а также вприпрыжку

бегающих у самого края битумной лужи. У воробушка прилипли

лапки и кончик хвоста. Глупыш, как он туда попал? А, вот в чём

дело: к поверхности коварной лужи прилипло множество

кузнечиков, бабочек и ещё каких-то козявок. Видимо, воробышек

захотел кого-то из них склюнуть, вот и прилип.

Я ещё не успел подумать, что же можно сделать для

погибающего воробышка, как Ренат что-то крикнул мне и

побежал по чёрной лоснящейся поверхности к трепыхающемуся

комочку. Хотя где там — побежал. Он сделал всего несколько

шагов, и битум цепко прихватил его за сандалики. Братишка

дёрнулся вперёд, назад, потерял равновесие, одна его нога

выскочила из сандалии, он упал на бок и испуганно закричал. На

нём, как и на мне, были только сатиновые трусишки. Ренат сразу

влип в битум одной ногой, боком и откинутой в сторону рукой.

— Ой, мне горячо! — захныкал братишка.— Вытащи меня

отсюда!

Я страшно испугался за него, но не знал, что делать. Взрослых

нигде не было видно, а пацаны разбрелись и попрятались по

всей большущей территории склада — не забывайте, мы ведь

играли в прятки. К стене весовой будки было прислонено

несколько широких досок. Я уронил одну из них на землю,

притащил к чёрной луже и подтолкнул к продолжающему плакать

брату. Затем прошёл по доске к нему и попытался за свободную

руку вызволить из плена. Но Ренат прилип намертво. Я дёрнул

его за руку ещё раз, другой и чуть не упал рядом с ним сам.

Ренат заревел с новой силой. А перепуганный воробышек, из-за

которого мы и влипли в эту историю, напротив, замолчал и лишь

часто открывал и закрывал свой клювик.

бедолажка прилип к битуму уже и концом одного из крылышек.

— Идите, идите отсюда, он уже не жилец! — прикрикнула на нас

тётя Поля.

Лучше бы она этого не говорила. Ренат заголосил так, что тётя

Поля уронила лопату, а мне заложило уши.

— Спасите воробушка! — в истерике кричал братишка, а из глаз

его ручьём текли слёзы.— Вытащите его, а то я снова туда лягу!

— Ты посмотри на этого жалельщика! — всплеснула руками тётя

Поля.— Сам чуть живой остался, а за пичужку переживает! Ну

ладно, попробую.

Так как битумная лужа уже была скатана с одного конца, до

птахи уже можно было дотянуться. Тётя Поля наклонилась над

встрепенувшимся и слабо защебетавшим воробышком,

осторожно выковыряла его из битума при помощи щепки и

протянула его мне:

— Нате вам вашу птицу!

Я завернул обессиленного и перепачканного воробышка в

сорванный под забором лист лопуха, и мы пошли домой. Не

буду рассказывать, как нас встретила мама. А впрочем, почему

бы и не рассказать? Она нас встретила, как и полагается в таких

случаях: и плакала, и смеялась, и шлёпала нас (чаще, конечно,

меня), и целовала (а это уже чаще Рената). Потом она поставила

братишку в цинковое корыто и стала оттирать его, хныкающего,

жёсткой мочалкой, смоченной в солярке. И солярка стекала по

нему на дно корыта уже тёмная от растворённого битума, Ренат

же с каждой минутой становился всё чище и чище. А на

подоконнике, в картонной коробочке с покрошенным хлебом и

блюдцем с водой, дремал чисто отмытый сначала в керосине

(для него всё же нашли чуть-чуть), потом в тёплой воде

воробышек. Ренат не соглашался на солярочную процедуру до

тех пор, пока мама первым не привела в порядок спасённого

воробья.