«Великая шахматная доска»: Международные отношения;

Москва; 1998

ISBN 5‑7133‑0967‑3

Аннотация

Многочисленные переиздания книги Бжезинского, стойкого и

последовательного противника СССР, показывают большой

интерес широкой читающей аудитории к его теоретическим

предсказаниям в области геополитики.

Один из самых известных в мире политологов анализирует

геополитическую ситуацию текущего десятилетия в мире, и

особенно на Евразийском континенте, прогнозируя политическую

карту будущего мира. России, унаследовавшей от СССР всю

авторскую неприязнь, в книге посвящена специальная глава — с

символичным названием «Черная дыра».

влияния. Соответственно вопрос о том, каким образом имеющая

глобальные интересы Америка должна справляться со

сложными отношениями между евразийскими державами и

особенно сможет ли она предотвратить появление на

международной арене доминирующей и антагонистичной

евразийской державы, остается центральным в плане

способности Америки осуществлять свое мировое господство.

Отсюда следует, что в дополнение к развитию различных

новейших сторон могущества (технологии, коммуникаций, систем

информации, а также торговли и финансов) американская

внешняя политика должна продолжать следить за

геополитическим аспектом и использовать свое влияние в

Евразии таким образом, чтобы создать стабильное равновесие

на континенте, где Соединенные Штаты выступают в качестве

политического арбитра.

Евразия, следовательно, является «шахматной доской», на

которой продолжается борьба за мировое господство, и такая

борьба затрагивает геостратегию — стратегическое управление

геополитическими интересами. Стоит отметить, что не далее как

в 1940 году два претендента на мировое господство — Адольф

Гитлер и Иосиф Сталин — заключили недвусмысленное

соглашение (во время секретных переговоров в ноябре 1940 г.) о

том, что Америка должна быть удалена из Евразии. Каждый из

них сознавал, что инъекция американского могущества в

Евразию положила бы конец их амбициям в отношении мирового

господства. Каждый из них разделял точку зрения, что Евразия

является центром мира и тот, кто контролирует Евразию,

осуществляет контроль над всем миром. Полвека спустя вопрос

был сформулирован по‑другому: продлится ли американское

преобладание в Евразии и в каких целях оно может быть

использовано?

Окончательная цель американской политики должна быть

доброй и высокой: создать действительно готовое к

сотрудничеству мировое сообщество в соответствии с

долговременными тенденциями и фундаментальными

интересами человечества. Однако в то же время жизненно

важно, чтобы на политической арене не возник соперник,

способный господствовать в Евразии и, следовательно,

бросающий вызов Америке. Поэтому целью книги является

океане.

Фундамент растущих геополитических амбиций Америки

обеспечивался быстрой индустриализацией страны. К началу

первой мировой войны экономический потенциал Америки уже

составлял около 33% мирового ВНП, что лишало

Великобританию роли ведущей индустриальной державы. Такой

замечательной динамике экономического роста способствовала

культура, поощрявшая эксперименты и новаторство.

Американские политические институты и свободная рыночная

экономика создали беспрецедентные возможности для

амбициозных и не имеющих предрассудков изобретателей,

осуществление личных устремлений которых не сковывалось

архаичными привилегиями или жесткими социальными

иерархическими требованиями. Короче говоря, национальная

культура уникальным образом благоприятствовала

экономическому росту, привлекая и быстро ассимилируя

наиболее талантливых людей из‑за рубежа, она облегчала

экспансию национального могущества.

Первая мировая война явилась первой возможностью для

массированной переброски американских вооруженных сил в

Европу. Страна, находившаяся в относительной изоляции,

быстро переправила войска численностью в несколько сотен

тысяч человек через Атлантический океан: это была

трансокеаническая военная экспедиция, беспрецедентная по

своим размерам и масштабу, первое свидетельство появления

на международной арене нового крупного действующего лица.

Представляется не менее важным, что война также обусловила

первые крупные дипломатические шаги, направленные на

применение американских принципов в решении европейских

проблем. Знаменитые «четырнадцать пунктов» Вудро Вильсона

представляли собой впрыскивание в европейскую геополитику

американского идеализма, подкрепленного американским

могуществом. (За полтора десятилетия до этого Соединенные

Штаты сыграли ведущую роль в урегулировании

дальневосточного конфликта между Россией и Японией, тем

самым также утвердив свой растущий международный статус.)

Сплав американского идеализма и американской силы, таким

образом, дал о себе знать на мировой сцене.

Тем не менее, строго говоря, первая мировая война была в

от своих родных берегов на индийско‑бирманской границе.

Европа и Азия стали единым полем битвы.

Если бы война закончилась явной победой нацистской Германии,

единая европейская держава могла бы стать господствующей в

глобальном масштабе. (Победа Японии на Тихом океане

позволила бы ей играть ведущую роль на Дальнем Востоке,

однако, по всей вероятности, Япония по‑прежнему оставалась

бы гегемоном регионального масштаба.) Вместо этого поражение

Германии было завершено главным образом двумя

внеевропейскими победителями — Соединенными Штатами и

Советским Союзом, ставшими преемниками незавершенного в

Европе спора за мировое господство.

Следующие 50 лет ознаменовались преобладанием

двухполюсной американо‑советской борьбы за мировое

господство. В некоторых аспектах соперничество между

Соединенными Штатами и Советским Союзом представляло

собой осуществление излюбленных теорий геополитиков: оно

противопоставляло ведущую в мире военно‑морскую державу,

имевшую господство как над Атлантическим океаном, так и над

Тихим, крупнейшей в мире сухопутной державе, занимавшей

большую часть евразийских земель (причем китайско‑советский

блок охватывал пространство, отчетливо напоминавшее

масштабы Монгольской империи). Геополитический расклад не

мог быть яснее: Северная Америка против Евразии в споре за

весь мир. Победитель добивался бы подлинного господства на

земном шаре. Как только победа была бы окончательно

достигнута, никто не смог бы помешать этому.

Каждый из противников распространял по всему миру свой

идеологический призыв, проникнутый историческим оптимизмом,

оправдывавшим в глазах каждого из них необходимые шаги и

укрепившим их убежденность в неизбежной победе. Каждый из

соперников явно господствовал внутри своего собственного

пространства, в отличие от имперских европейских претендентов

на мировую гегемонию, ни одному из которых так и не удалось

когда‑либо установить решающее господство на территории

самой Европы. И каждый использовал свою идеологию для

упрочения власти над своими вассалами и зависимыми

государствами, что в определенной степени напоминало

времена религиозных войн.

прямого военного столкновения из‑за боязни ядерной войны,

привело к тому, что исход соперничества был решен невоенными

средствами. Политическая жизнеспособность, идеологическая

гибкость, динамичность экономики и привлекательность

культурных ценностей стали решающими факторами.

Китайско‑советский блок и три центральных стратегических

фронта

Карта I

Ведомая Америкой коалиция сохранила свое единство, в то

время как китайско‑советский блок развалился в течение менее

чем двух десятилетий. Отчасти такое положение дел стало

возможным в силу большей гибкости демократической коалиции

по сравнению с иерархическим и догматичным и в то же время

хрупким характером коммунистического лагеря. Первый блок

имел общие ценности, но без формальной доктрины. Второй же

делал упор на догматичный ортодоксальный подход, имея только

один веский центр для интерпретации своей позиции. Главные

союзники Америки были значительно слабее, чем сама Америка,

в то время как Советский Союз определенно не мог обращаться

с Китаем как с подчиненным себе государством. Исход событий

стал таковым также благодаря тому факту, что американская

сторона оказалась гораздо более динамичной в экономическом и

технологическом отношении, в то время как Советский Союз

постепенно вступал в стадию стагнации и не мог эффективно

вести соперничество как в плане экономического роста, так и в

сфере военных технологий. Экономический упадок, в свою

очередь, усиливал идеологическую деморализацию.

Фактически советская военная мощь и страх, который она

внушала представителям Запада, в течение длительного

времени скрывали существенную асимметрию между

соперниками. Америка была гораздо богаче, гораздо дальше

ушла в области развития технологий, была более гибкой и

передовой в военной области и более созидательной и

привлекательной в социальном отношении. Ограничения

идеологического характера также подрывали созидательный

азербайджанцы стали считать советскую власть формой чуждого

имперского господства со стороны народа, который они не

считали выше себя в культурном отношении. В Средней Азии

национальные устремления, возможно, были слабее, но там

настроения народов разжигались постепенно возрастающим

осознанием принадлежности к исламскому миру, что

подкреплялось сведениями об осуществлявшейся повсюду

деколонизации.

Подобно столь многим империям, существовавшим ранее,

Советский Союз в конечном счете взорвался изнутри и

раскололся на части, став жертвой не столько прямого военного

поражения, сколько процесса дезинтеграции, ускоренного

экономическими и социальными проблемами. Его судьба стала

подтверждением меткого замечания ученого о том, что «империи

являются в основе своей нестабильными, потому что

подчиненные элементы почти всегда предпочитают большую

степень автономии, и контр‑элиты в таких элементах почти

всегда при возникновении возможности предпринимают шаги для

достижения большей автономии. В этом смысле империи не

рушатся; они скорее разрушаются на части, обычно очень

медленно, хотя иногда и необыкновенно быстро».

Первая мировая держава

В результате краха соперника Соединенные Штаты оказались в

уникальном положении. Они стали первой и единственной

действительно мировой державой. И все же глобальное

господство Америки в некотором отношении напоминает

прежние империи, несмотря на их более ограниченный,

региональный масштаб. Эти империи опирались в своем

могуществе на иерархию вассальных, зависимых государств,

протекторатов и колоний, и всех тех, кто не входил в империю,

обычно рассматривали как варваров. В какой‑то степени эта

анахроничная терминология не является такой уж неподходящей

для ряда государств, в настоящее время находящихся под

влиянием Америки. Как и в прошлом, применение Америкой

«имперской» власти в значительной мере является результатом

психологическую реальность. Слова «Civis Romanus sum» («Я

есть римский гражданин») были наивысшей самооценкой,

источником гордости и тем, к чему стремились многие. Высокий

статус римского гражданина, в итоге предоставлявшийся и

лицам неримского происхождения, был выражением культурного

превосходства, которое оправдывало чувство «особой миссии»

империи. Эта реальность не только узаконивала римское

правление, но и склоняла тех, кто подчинялся Риму, к

ассимиляции и включению в имперскую структуру. Таким

образом культурное превосходство, которое воспринималось

правителями как нечто само собой разумеющееся и которое

признавалось порабощенными, укрепляло имперскую власть.

Эта высшая и в значительной степени неоспаривавшаяся

имперская власть просуществовала около трех столетий. За

исключением вызова, брошенного на определенном этапе

соседним Карфагеном и на восточных границах Парфянской

империей, внешний мир, в основном варварский, плохо

организованный и в культурном отношении явно уступающий

Риму, большей частью был способен лишь к отдельным

нападениям. До тех пор пока империя могла поддерживать

внутреннюю жизнеспособность и единство, внешний мир не мог

с ней конкурировать.

Три основные причины привели в конечном счете к краху

Римской империи. Во‑первых, империя стала слишком большой

для управления из единого центра, однако ее раздел на

Западную и Восточную автоматически уничтожил

монополистический характер ее власти. Во‑вторых,

продолжительный период имперского высокомерия породил

культурный гедонизм, который постепенно подорвал стремление

политической элиты к величию. В‑третьих, длительная

инфляция также подорвала способность системы поддерживать

себя без принесения социальных жертв, к которым граждане

больше не были готовы. Культурная деградация, политический

раздел и финансовая инфляция в совокупности сделали Рим

уязвимым даже для варваров из прилегающих к границам

империи районов.

По современным стандартам Рим не был действительно

мировой державой, он был державой региональной. Но учитывая

существовавшую в то время изолированность континентов, при

и зависимыми государствами, включая сегодняшние Корею,

Индокитай, Таиланд, Бирму и Непал. Таким образом, влияние

Китая распространялось от территории современного

российского Дальнего Востока через Южную Сибирь до озера

Байкал и на территорию современного Казахстана, затем в

южном направлении в сторону Индийского океана и на восток

через Лаос и Северный Вьетнам (см. карту III).

Как и в случае с Римом, империя представляла собой сложную

систему в области финансов, экономики, образования и

безопасности. Контроль над большой территорией и более чем

300 млн. людей, проживающими на ней, осуществлялся с

помощью всех этих средств при сильном упоре на

централизованную политическую власть при поддержке

замечательно эффективной курьерской службы. Вся империя

была разделена на четыре зоны, расходившиеся лучами от

Пекина и определявшие границы районов, до которых курьер мог

добраться в течение одной, двух, трех или четырех недель

соответственно. Централизованный бюрократический аппарат,

профессионально подготовленный и подобранный на

конкурентной основе, обеспечивал опору единства.

Маньчжурская империя во времена своего расцвета

Карта III

Единство укреплялось, узаконивалось и поддерживалось — как

и в случае с Римом — сильным и глубоко укоренившимся

чувством культурного превосходства, которое усиливалось

конфуцианством, целесообразным с точки зрения существования

империи философским учением с его упором на гармонию,

иерархию и дисциплину. Китай — Небесная империя —

рассматривался как центр Вселенной, за пределами которого

жили только варвары. Быть китайцем означало быть культурным,

и по этой причине остальной мир должен был относиться к

Китаю с должным почтением. Это особое чувство превосходства

пронизывало ответ китайского императора — даже в период

усиливающегося упадка Китая в конце XVIII века — королю

Великобритании Георгу III, посланцы которого пытались вовлечь

этнически чуждые и географически периферийные покоренные

государства.

Многочисленная и доминирующая этническая сердцевина

позволяла Китаю периодически восстанавливать свою империю.

В этом отношении Китай отличается от других империй, в

которых небольшим по численности, но руководствующимся

гегемонистскими устремлениями народам удавалось на время

устанавливать и поддерживать свое господство над гораздо

более многочисленными этнически чуждыми народами. Однако

если доминирующее положение таких империй с

немногочисленной этнической сердцевиной подрывалось, о

реставрации империи не могло быть и речи.

Приблизительные очертания территорий, находившихся под

контролем Монгольской империи, 1280 год

Карта IV

Для того чтобы найти в какой‑то степени более близкую

аналогию сегодняшнему определению мировой державы, мы

должны обратиться к примечательному явлению Монгольской

империи. Она возникла в результате ожесточенной борьбы с

сильными и хорошо организованными противниками. Среди

потерпевших поражение были королевства Польши и Венгрии,

силы Святой Римской империи, несколько русских княжеств,

Багдадский халифат и, позднее, даже китайская династия Сунь.

Чингисхан и его преемники, нанеся поражение своим

региональным противникам, установили централизованный

контроль над территорией, которую современные специалисты в

области геополитики определили как «сердце мира» или точку

опоры для мирового господства. Их евразийская

континентальная империя простиралась от берегов Китайского

моря до Анатолии в Малой Азии и до Центральной Европы (см.

карту IV). И лишь в период расцвета сталинского

китайско‑советского блока Монгольской империи на

Евразийском континенте нашелся достойный соперник в том, что

касалось масштабов централизованного контроля над

прилегающими территориями.

попытка решения этой проблемы путем раздела империи на

несколько автономных частей привела к еще более быстрой

ассимиляции и ускорила распад империи. Просуществовав два

столетия — с 1206 по 1405 год, крупнейшая сухопутная мировая

империя бесследно исчезла.

После этого Европа стала средоточием мировой власти и ареной

основных битв за власть над миром. В самом деле, примерно в

течение трех столетий небольшая северо‑западная окраина

Евразийского континента впервые достигла с помощью

преимущества на морях настоящего мирового господства и

отстояла свои позиции на всех континентах земли. Следует

отметить, что западноевропейские имперские гегемоны не были

слишком многочисленными, особенно по сравнению с теми, кого

они себе подчинили. И все же к началу XX века за пределами

Западного полушария (которое двумя столетиями раньше также

находилось под контролем Западной Европы и которое было в

основном населено европейскими эмигрантами и их потомками)

лишь Китай, Россия, Оттоманская империя и Эфиопия были

свободны от господства Западной Европы (см. карту V).

Тем не менее западноевропейское господство не было

равноценно достижению Западной Европой мировой власти. В

реальности имели место мировое господство европейской

цивилизации и фрагментарная континентальная власть Европы.

В отличие от сухопутного завоевания «евразийского сердца»

монголами или впоследствии Российской империей, европейский

заокеанский империализм был достигнут за счет беспрерывных

заокеанских географических открытий и расширения морской

торговли. Этот процесс, однако, также включал постоянную

борьбу между ведущими европейскими государствами не только

за заокеанские доминионы, но и за господство в самой Европе.

Геополитическим следствием этого обстоятельства было то, что

мировое господство Европы не являлось результатом господства

в Европе какой‑либо одной европейской державы.

Европейское мировое главенство, 1900 год

Карта V.

вопросом высокомерия со стороны имперского правящего

класса, но и точкой зрения, которую разделяли многие

подданные небританского происхождения. Как сказал первый

чернокожий президент ЮАР Нельсон Мандела, «я был воспитан

в британской школе, а в то время Британия была домом всего

лучшего в мире. Я не отвергаю влияния, которое Британия и

британская история и культура оказали на нас». Культурное

превосходство, которое успешно отстояли и которое легко

признали, сыграло свою роль в уменьшении необходимости

опоры на крупные воинские формирования для сохранения

власти имперского центра. К 1914 году лишь несколько тысяч

британских военнослужащих и гражданских служащих

контролировали около 11 млн. квадратных миль и почти 400 млн.

небританцев (см. карту VI).

Короче говоря, Рим обеспечивал свое господство в основном с

помощью более совершенной военной структуры и культурной

притягательности. Китай в значительной степени опирался на

эффективный бюрократический аппарат, управляя империей,

построенной на общей этнической принадлежности, и укрепляя

свой контроль за счет сильно развитого чувства культурного

превосходства. Монгольская империя в качестве основы своего

правления сочетала применение в ходе завоеваний передовой

военной тактики и склонность к ассимиляции. Британцы (так же

как испанцы, голландцы и французы) обеспечивали себе

превосходство по мере того, как их флаг следовал за развитием

их торговли; их контроль также поддерживался более

совершенной военной структурой и культурным

самоутверждением. Однако ни одна из этих империй не была

действительно мировой. Даже Великобритания не была

настоящей мировой державой. Она не контролировала Европу, а

лишь поддерживала в ней равновесие сил. Стабильная Европа

имела решающее значение для международного господства

Британии, и самоуничтожение Европы неизбежно ознаменовало

конец главенствующей роли Британии.

Напротив, масштабы и влияние Соединенных Штатов Америки

как мировой державы сегодня уникальны. Они не только

контролируют все мировые океаны и моря, но и создали

убедительные военные возможности для берегового контроля

силами морского десанта, что позволяет им осуществлять свою

техническом отношении вооруженные силы с действительно

глобальным охватом, единственные в мире. Все это время

Америка сохраняла свое значительное преимущество в области

информационных технологий, имеющих решающее значение для

развития экономики. Преимущество Америки в передовых

секторах сегодняшней экономики свидетельствует о том, что ее

технологическое господство, по‑видимому, будет не так‑то легко

преодолеть в ближайшем будущем, особенно с учетом того, что

в имеющих решающее значение областях экономики

американцы сохраняют и даже увеличивают свое преимущество

по производительности по сравнению со своими

западноевропейскими и японскими конкурентами.

Несомненно, Россия и Китай относятся к числу держав,

болезненно воспринимающих гегемонию Америки. В начале 1996

года, в ходе визита в Пекин президента России Бориса Ельцина,

они выступили с совместным заявлением на эту тему. Кроме

того, они располагают ядерными арсеналами, которые могут

угрожать жизненно важным интересам США. Однако жестокая

правда заключается в том, что на данный момент и в

ближайшем будущем, хотя эти страны и могут развязать

самоубийственную ядерную войну, никто из них не способен в

ней победить. Не располагая возможностями по переброске

войск на большие расстояния для навязывания своей

политической воли и сильно отставая в технологическом

отношении от Америки, они не имеют средств для того, чтобы

постоянно оказывать (или в ближайшее время обеспечить себе

такие средства) политическое влияние во всем мире.

Короче говоря, Америка занимает доминирующие позиции в

четырех имеющих решающее значение областях мировой

власти: в военной области она располагает не имеющими себе

равных глобальными возможностями развертывания; в области

экономики остается основной движущей силой мирового

развития, даже несмотря на конкуренцию в отдельных областях

со стороны Японии и Германии (ни одной из этих стран не

свойственны другие отличительные черты мирового могущества);

в технологическом отношении она сохраняет абсолютное

лидерство в передовых областях науки и техники; в области

культуры, несмотря на ее некоторую примитивность, Америка

пользуется не имеющей себе равных притягательностью,

статус Соединенных Штатов как единственной глобальной силы

не вызвал широкого торжества общественности, а скорее

выявил тенденцию к более ограниченному толкованию

американских задач за рубежом. Опросы общественного мнения,

проведенные в 1995 и 1996 годах, свидетельствовали о том, что

в целом общественность предпочитает скорее «разделить»

глобальную власть с другими, чем использовать ее монопольно.

В силу этих внутренних факторов американская глобальная

система уделяет гораздо больше особого внимания методам

кооптации (как в случае с поверженными противниками —

Германией, Японией и затем даже Россией), чем это делали

прежние имперские системы. Она, вероятно, широко полагается

на косвенное использование влияния на зависимые иностранные

элиты, одновременно извлекая значительную выгоду из

притягательности своих демократических принципов и

институтов. Все вышеупомянутое подкрепляется широким, но

неосязаемым влиянием американского господства в области

глобальных коммуникаций, народных развлечений и массовой

культуры, а также потенциально весьма ощутимым влиянием

американского технологического превосходства и глобального

военного присутствия.

Культурное превосходство является недооцененным аспектом

американской глобальной мощи. Что бы ни думали некоторые о

своих эстетических ценностях, американская массовая культура

излучает магнитное притяжение, особенно для молодежи во

всем мире. Ее привлекательность, вероятно, берет свое начало

в жизнелюбивом качестве жизни, которое она проповедует, но ее

притягательность во всем мире неоспорима. Американские

телевизионные программы и фильмы занимают почти три

четверти мирового рынка. Американская популярная музыка

также занимает господствующее положение, и увлечениям

американцев, привычкам в еде и даже одежде все больше

подражают во всем мире. Язык Internet — английский, и

подавляющая часть глобальной компьютерной «болтовни» —

также из Америки и влияет на содержание глобальных

разговоров. Наконец, Америка превратилась в Мекку для тех, кто

стремится получить современное образование; приблизительно

полмиллиона иностранных студентов стекаются в Соединенные

Штаты, причем многие из самых способных так и не

профсоюзами, начинает терять свой экономический динамизм,

все больше европейцев высказывают мнение о том, что

необходимо последовать примеру более конкурентоспособной и

даже жестокой американской экономической культуры, если не

хотят, чтобы Европа откатилась еще больше назад. Даже в

Японии больший индивидуализм в экономическом поведении

признается как необходимое сопутствующее обстоятельство

экономического успеха.

Американский акцент на политическую демократию и

экономическое развитие, таким образом, сочетает простое

идеологическое откровение, применимое во многих случаях:

стремление к личному успеху укрепляет свободу, создавая

богатство. Конечная смесь идеализма и эгоизма является

сильной комбинацией. Индивидуальное самовыражение, как

говорят, это Богом данное право, которое одновременно может

принести пользу остальным, подавая пример и создавая

богатство. Это доктрина, которая притягивает энергетикой,

амбициями и высокой конкурентоспособностью.

Поскольку подражание американскому пути развития постепенно

пронизывает весь мир, это создает более благоприятные

условия для установления косвенной и на вид консенсуальной

американской гегемонии. Как и в случае с внутренней

американской системой, эта гегемония влечет за собой

комплексную структуру взаимозависимых институтов и процедур,

предназначенных для выработки консенсуса и незаметной

асимметрии в сфере власти и влияния.

Американское глобальное превосходство, таким образом,

подкрепляется сложной системой союзов и коалиций, которая

буквально опутывает весь мир.

Организация Североатлантического договора (НАТО) связывает

наиболее развитые и влиятельные государства Европы с

Америкой, превращая Соединенные Штаты в главное

действующее лицо даже во внутриевропейских делах.

Двусторонние политические и военные связи с Японией

привязывают самую мощную азиатскую экономику к

Соединенным Штатам, причем Япония остается (по крайней

мере, в настоящее время) в сущности американским

протекторатом. Америка принимает также участие в

деятельности таких зарождающихся транстихоокеанских

американских лоббистов, чтобы продвинуть свои вопросы,

особенно в конгрессе, в дополнение к приблизительно тысяче

иностранных «групп интересов», зарегистрированных и

действующих в американской столице. Американские этнические

общины также стремятся оказывать влияние на американскую

внешнюю политику, причем еврейское, греческое и армянское

лобби выступают как наиболее эффективно организованные.

Американское превосходство, таким образом, породило новый

международный порядок, который не только копирует, но и

воспроизводит за рубежом многие черты американской системы.

Ее основные моменты включают:

· систему коллективной безопасности, в том числе объединенное

командование и вооруженные силы, например НАТО,

Американо‑японский договор о безопасности и т.д.;

· региональное экономическое сотрудничество, например АРЕС,

NAPTA (Североамериканское соглашение о свободной торговле),

и специализированные глобальные организации сотрудничества,

например Всемирный банк, МВФ, ВТО (Всемирная организация

труда);

· процедуры, которые уделяют особое внимание совместному

принятию решений, даже при доминировании Соединенных

Штатов;

· предпочтение демократическому членству в ключевых союзах;

· рудиментарную глобальную конституционную и юридическую

структуру (от Международного Суда до специального трибунала

по рассмотрению военных преступлений в Боснии).

Большая часть этой системы возникла в период холодной войны

как часть усилий Соединенных Штатов, направленных на

сдерживание своего глобального соперника — Советского

Союза. Таким образом, она уже была готова к глобальному

применению, как только этот соперник дрогнул и Америка стала

первой и единственной глобальной державой. Ее суть хорошо

изложена политологом Дж. Джоном Айкенберри:

«Она была гегемонистской в том смысле, что была

сконцентрирована вокруг Соединенных Штатов и отражала

политические механизмы и организационные принципы

американского образца. Это был либеральный порядок в том,

что он был законен и характеризовался обоюдным

либо из‑за ухода Америки из мира, либо из‑за внезапного

появления успешного соперника — создало бы общую

международную нестабильность. В действительности это

вызвало бы глобальную анархию. Гарвардский политолог

Сэмюэль П. Хантингтон прав в своем смелом утверждении:

«В мире, где не будет главенства Соединенных Штатов, будет

больше насилия и беспорядка и меньше демократии и

экономического роста, чем в мире, где Соединенные Штаты

продолжают больше влиять на решение глобальных вопросов,

чем какая‑либо другая страна.

Постоянное международное главенство Соединенных Штатов

является самым важным для благосостояния и безопасности

американцев и для будущего свободы, демократии, открытых

экономик и международного порядка на земле».

В связи с этим критически важным является то, как Америка

«управляет» Евразией. Евразия является крупнейшим

континентом на земном шаре и занимает осевое положение в

геополитическом отношении. Государство, которое господствует

в Евразии, контролировало бы два из трех наиболее развитых и

экономически продуктивных мировых регионов. Один взгляд на

карту позволяет предположить, что контроль над Евразией почти

автоматически повлечет за собой подчинение Африки, превратив

Западное полушарие и Океанию в геополитическую периферию

центрального континента мира (см. карту VIII). Около 75%

мирового населения живет в Евразии, и большая часть мирового

физического богатства также находится там как в ее

предприятиях, так и под землей. На долю Евразии приходится

около 60% мирового ВНП и около трех четвертей известных

мировых энергетических запасов (см. таблицы на стр. 46 и 47).

В Евразии также находятся самые политически активные и

динамичные государства мира. После Соединенных Штатов

следующие шесть крупнейших экономик и шесть стран, имеющих

самые большие затраты на вооружения, находятся в Евразии.

Все, кроме одной, легальные ядерные державы и все, кроме

Карта IX

Пространство между западной и восточной оконечностями имеет

небольшую плотность населения, является в настоящее время

политически неустойчивым и организационно расчлененным

обширным средним пространством, которое прежде занимал

могущественный соперник американского главенства —

соперник, который когда‑то преследовал цель вытолкнуть

Америку из Евразии. На юге этого большого

центрально‑евразийского плато лежит политически

анархический, но богатый энергетическими ресурсами регион,

потенциально представляющий большую важность как для

западных, так и для восточных государств, имеющий в своей

южной части густонаселенную страну, претендующую на

региональную гегемонию.

На этой огромной, причудливых очертаний евразийской

шахматной доске, простирающейся от Лиссабона до

Владивостока, располагаются фигуры для «игры». Если среднюю

часть можно включить в расширяющуюся орбиту Запада (где

доминирует Америка), если в южном регионе не возобладает

господство одного игрока и если Восток не объединится таким

образом, что вынудит Америку покинуть свои заморские базы, то

тогда, можно сказать, Америка одержит победу. Но если средняя

часть даст отпор Западу, станет активным единым целым и либо

возьмет контроль над Югом, либо образует союз с участием

крупной восточной державы, то американское главенство в

Евразии резко сузится. То же самое произойдет, если два

крупных восточных игрока каким‑то образом объединятся.

Наконец, если западные партнеры сгонят Америку с ее насеста

на западной периферии, это будет автоматически означать конец

участия Америки в игре на евразийской шахматной доске, даже

если это, вероятно, будет также означать в конечном счете

подчинение западной оконечности ожившему игроку,

занимающему среднюю часть.

Масштабы американской глобальной гегемонии, по общему

признанию, велики, но неглубоки, сдерживаются как

внутренними, так и внешними ограничениями. Американская

окончание холодной войны оправдывает значительное снижение

американской активности в мире, независимо от последствий

для репутации Америки на земном шаре; с другой — существует

точка зрения, что пришло время для подлинно

интернациональной многосторонней деятельности, ради которой

Америка должна даже уступить часть своего суверенитета. Обе

идейные школы имеют своих убежденных сторонников.

Дилеммы, стоящие перед американским руководством,

осложняются изменениями в характере самой мировой ситуации:

прямое применение силы становится теперь не таким легким

делом, как в прошлом. Ядерные вооружения существенно

ослабили полезность войны как инструмента политики или даже

угрозы. Растущая экономическая взаимозависимость государств

делает политическое использование экономического шантажа

менее успешным. Таким образом, маневрирование, дипломатия,

создание коалиций, кооптация и очень взвешенное применение

политических козырей стали основными составными частями

успешного осуществления геостратегической власти на

евразийской шахматной доске.

Геополитика и геостратегия

Использование американского глобального главенства должно

тонко реагировать на тот факт, что в международных отношениях

политическая география остается принципиально важным

соображением. Говорят, Наполеон как‑то заявил, что знание

своей географии есть знание своей внешней политики. Однако

наше понимание значения политической географии должно

адаптироваться к новым реалиям власти.

Для большей части истории международных отношений фокусом

политических конфликтов являлся территориальный контроль.

Причиной большинства кровопролитных войн с момента

возникновения национализма было либо удовлетворение своих

национальных устремлений, направленных на получение

больших территорий, либо чувство национальной утраты в связи

с потерей «священной» земли. И не будет преувеличением

сказать, что территориальный императив был основным

приоритетов государства‑нации, а размеры национальной

территории по‑прежнему сохраняют за собой значение

важнейшего критерия статуса и силы.

Однако для большинства государств‑наций вопрос

территориальных владений позднее стал терять свою

значимость. В той мере, в какой территориальные споры

остаются важным моментом в формировании внешней политики

некоторых государств, они скорее являются не стремлением к

укреплению национального статуса путем увеличения

территорий, а вопросом обиды в связи с отказом в

самоопределении этническим братьям, которые, как они

утверждают, лишены права присоединиться к «родине‑матери»,

или проблемой недовольства в связи с так называемым дурным

обращением соседа с этническими меньшинствами.

Правящие национальные элиты все ближе подходят к признанию

того, что не территориальный, а другие факторы представляются

более принципиальными в определении национального статуса

государства или степени международного влияния этого

государства. Экономическая доблесть и ее воплощение в

технологических инновациях также могут быть ключевым

критерием силы. Первейшим примером тому служит Япония. Тем

не менее все еще существует тенденция, при которой

географическое положение определяет непосредственные

приоритеты государства: чем больше его военная,

экономическая и политическая мощь, тем больше радиус,

помимо непосредственных его соседей, жизненных

геополитических интересов, влияния и вовлеченности этого

государства.

До недавнего времени ведущие аналитики в области

геополитики дебатировали о том, имеет ли власть на суше

большее значение, чем мощь на море, и какой конкретно регион

Евразии представляет собой жизненно важное значение в плане

контроля над всем континентом. Харольд МакКиндер, один из

наиболее выдающихся геополитиков, в начале этого века стал

инициатором дискуссии, после которой появилась его концепция

евразийской «опорной территории» (которая, как утверждалось,

должна была включать всю Сибирь и большую часть Средней

Азии), а позднее — концепция «сердца» Центральной и

Восточной Европы как жизненно важного плацдарма для

самом важном театре военных действий земного шара — в

Евразии — в какой‑то момент может зародиться потенциальное

соперничество с Америкой. Таким образом, концентрация

внимания на ключевых действующих лицах и правильная оценка

театра действий должны явиться отправной точкой для

формулирования геостратегии Соединенных Штатов в аспекте

перспективного руководства геополитическими интересами США

в Евразии.

А поэтому требуются два основных шага:

первый: выявить динамичные с геостратегической точки зрения

евразийские государства, которые обладают силой, способной

вызвать потенциально важный сдвиг в международном

распределении сил и разгадать центральные

внешнеполитические цели их политических элит, а также

возможные последствия их стремления добиться реализации

поставленных целей; точно указать принципиально важные с

географической точки зрения евразийские государства, чье

расположение и/или существование имеют эффект катализатора

либо для более активных геостратегических действующих лиц,

либо для формирования соответствующих условии в регионе;

второй: сформулировать конкретную политику США для того,

чтобы компенсировать, подключить и/или контролировать

вышесказанное в целях сохранения и продвижения жизненных

интересов США, а также составить концепцию более

всеобъемлющей геостратегии, которая устанавливает

взаимосвязь между конкретными политическими курсами США в

глобальных масштабах.

Короче говоря, для Соединенных Штатов евразийская

геостратегия включает целенаправленное руководство

динамичными с геостратегической точки зрения государствами и

осторожное обращение с государствами‑катализаторами в

геополитическом плане, соблюдая два равноценных интереса

Америки: в ближайшей перспективе — сохранение своей

исключительной глобальной власти, а в далекой перспективе —

ее трансформацию во все более институционализирующееся

глобальное сотрудничество. Употребляя терминологию более

жестоких времен древних империй, три великие обязанности

имперской геостратегии заключаются в предотвращении сговора

между вассалами и сохранении их зависимости от общей

районам, либо возможности отказа важным геополитическим

действующим лицам в получении ресурсов. В других случаях

геополитический центр может действовать как щит для

государства или даже региона, имеющего жизненно важное

значение на геополитической арене. Иногда само существование

геополитического центра, можно сказать, имеет очень серьезные

политические и культурные последствия для более активных

соседствующих геостратегических действующих лиц.

Идентификация ключевых евразийских геополитических центров

периода после холодной войны, а также их защита являются,

таким образом, принципиальным аспектом глобальной

геостратегии Америки.

С самого начала следует также отметить, что, хотя все

геостратегические действующие лица чаще являются важными и

мощными странами, далеко не все важные и мощные страны

автоматически становятся геостратегическими действующими

лицами. Так, в то время как идентификация геостратегических

действующих лиц представляется относительно легкой,

отсутствие в таком перечне некоторых очевидно важных стран

может потребовать обоснования.

В текущих условиях в масштабе всего мира по крайней мере

пять ключевых геостратегических действующих лиц и пять

геополитических центров (при этом два последних, возможно,

также частично квалифицируются как действующие лица) могут

идентифицироваться на новой евразийской политической карте.

Франция, Германия, Россия, Китай и Индия являются крупными и

активными фигурами, в то время как Великобритания, Япония и

Индонезия (по общему признанию, очень важные страны) не

подпадают под эту квалификацию. Украина, Азербайджан,

Южная Корея, Турция и Иран играют роль принципиально

важных геополитических центров, хотя и Турция, и Иран

являются в какой‑то мере — в пределах своих более

лимитированных возможностей — также геостратегически

активными странами. О каждой из них будет сказано подробнее

в последующих главах.

На данной стадии достаточно сказать, что на западной

оконечности Евразии ключевыми и динамичными

геостратегическими действующими лицами являются Франция и

Германия. Для них обеих мотивацией является образ

преданность угасающим особым взаимоотношениям с Америкой

превратили Великобританию в никому не интересное

государство в плане серьезных вариантов выбора будущего

Европы. Лондон в значительной степени сам исключил себя из

европейской игры.

Бывший высокопоставленный британский деятель в Европейской

комиссии сэр Рой Денман в своих мемуарах вспоминает, что еще

на конференции в Мессине в 1955 году, где в предварительном

порядке рассматривался вопрос о создании Европейского

Союза, официальный представитель Великобритании

категорически заявил собравшимся архитекторам Европы:

«Будущий договор, который вы обсуждаете, не имеет шанса

получить общее одобрение; если согласование по нему будет

достигнуто, то у него не окажется шанса быть реализованным. А

если он будет реализован, то окажется совершенно

неприемлемым для Великобритании... До свидания, господа!

Успеха».

Более 40 лет спустя вышеупомянутая фраза в значительной

степени остается определением принципиального отношения

Великобритании к созданию истинно объединенной Европы.

Нежелание Великобритании участвовать в Экономическом и

Монетарном союзе, который начнет, как намечено,

функционировать с января 1999 года, отражает

нерасположенность этой страны идентифицировать свою судьбу

с Европой. Суть этого отношения была блестяще суммирована в

начале 90‑х годов:

Великобритания отвергает цель политического объединения;

Великобритания отдает предпочтение модели экономической

интеграции на основе свободной торговли;

Великобритания предпочитает координацию внешней политики,

безопасности и обороны вне структурных рамок ЕС

(Европейского сообщества);

Великобритания редко полностью использует свой авторитет в

ЕС.

Великобритания, будьте уверены, все еще сохраняет свое

значение для Америки. Она продолжает оказывать

определенное глобальное влияние через Сообщество, но уже не

является неугомонной крупной державой, равно как и ее

действия не мотивируются амбициозными мечтами. Она

имеет серьезные варианты выбора на Евразийском континенте.

Многое зависит от развития внутриполитического положения и

особенно от того, станет Россия европейской демократией или

— опять — евразийской империей. В любом случае она,

несомненно, остается действующим лицом, даже несмотря на то,

что потеряла несколько своих «кусков», равно как и некоторые

из ключевых позиций на евразийской шахматной доске.

Аналогичным образом едва ли стоит доказывать, что Китай

является крупным действующим лицом на политической арене.

Китай уже является важной региональной державой и, похоже,

лелеет более широкие надежды, имея историю великой державы

и сохраняя представление о китайском государстве как центре

мира. Те варианты выбора, которым следует Китай, уже

начинают влиять на геополитическое соотношение сил в Азии, в

то время как его экономический движущий момент несомненно

придаст ему как большую физическую мощь, так и растущие

амбиции. С воскрешением «Великого Китая» не останется без

внимания и проблема Тайваня, а это неизбежно повлияет на

американские позиции на Дальнем Востоке. Распад Советского

Союза привел к созданию на западных окраинах Китая ряда

государств, в отношении которых китайские лидеры не могут

оставаться безразличными. Таким образом, на Россию также в

значительной степени повлияет более активная роль Китая на

мировой арене.

В восточной периферии Евразии заключен парадокс. Япония

явно представляет собой крупную державу в мировых

отношениях, и американо‑японский альянс часто — и правильно

— определяется как наиболее важные двусторонние отношения.

Как одна из самых значительных экономических держав мира

Япония, очевидно, обладает потенциалом политической

державы первого класса. Тем не менее она его не использует,

тщательно избегая любых стремлений к региональному

доминированию и предпочитая вместо этого действовать под

протекцией Америки. Япония, как и Великобритания в случае

Европы, предпочитает не вступать в политические перипетии

материковой Азии, хотя причиной тому, по крайней мере

частичной, является давняя враждебность многих

собратьев‑азиатов в отношении любой претензии Японии на

ведущую политическую роль в регионе.

Пакистан, сколько чтобы сбалансировать наличие у Китая

ядерного арсенала. Индия обладает геостратегическим

видением своей региональной роли как в отношении своих

соседей, так и в Индийском океане. Однако ее амбиции на

данном этапе лишь периферически вторгаются в евразийские

интересы Америки, и, таким образом, как геостратегическое

действующее лицо Индия не представляет собой, по крайней

мере не в такой степени, как Россия или Китай, источник

геополитического беспокойства.

Украина, новое и важное пространство на евразийской

шахматной доске, является геополитическим центром, потому

что само ее существование как независимого государства

помогает трансформировать Россию. Без Украины Россия

перестает быть евразийской империей. Без Украины Россия все

еще может бороться за имперский статус, но тогда она стала бы

в основном азиатским имперским государством и скорее всего

была бы втянута в изнуряющие конфликты с поднимающей

голову Средней Азией, которая, произойди такое, была бы

обижена в связи с утратой недавней независимости и получила

бы поддержку со стороны дружественных ей исламских

государств Юга. Китай, похоже, также воспротивился бы любого

рода реставрации российского доминирования над Средней

Азией, учитывая возрастающий интерес к недавно получившим

независимость государствам этого региона. Однако если Москва

вернет себе контроль над Украиной с ее 52‑миллионным

населением и крупными ресурсами, а также выходом к Черному

морю, то Россия автоматически вновь получит средства

превратиться в мощное имперское государство, раскинувшееся в

Европе и в Азии. Потеря Украиной независимости имела бы

незамедлительные последствия для Центральной Европы,

трансформировав Польшу в геополитический центр на

восточных рубежах объединенной Европы.

Несмотря на ограниченные территориальные масштабы и

незначительное по численности население, Азербайджан с его

огромными энергетическими ресурсами также в геополитическом

плане имеет ключевое значение. Это пробка в сосуде,

содержащем богатства бассейна Каспийского моря и Средней

Азии. Независимость государств Средней Азии можно

рассматривать как практически бессмысленное понятие, если

на сегодняшнюю враждебность к Соединенным Штатам, играет

роль барьера для любой перспективной российской угрозы

американским интересам в этом регионе.

И наконец, Южная Корея — геополитический центр Дальнего

Востока. Ее тесные связи с Соединенными Штатами позволяют

Америке играть роль щита для Японии и с помощью этого не

давать последней превратиться в независимую и мощную

военную державу без подавляющего американского присутствия

в самой Японии. Любая существенная перемена в статусе

Южной Кореи либо в связи с объединением, либо из‑за

перехода в расширяющуюся сферу влияния Китая непременно

коренным образом изменила бы роль Америки на Дальнем

Востоке, изменив, таким образом, и роль Японии. Кроме того,

растущая экономическая мощь Южной Кореи также превращает

ее в более важное «пространство» само по себе, контроль над

которым приобретает все большую ценность.

Вышеприведенный перечень геостратегических действующих

лиц и геополитических центров не является ни постоянным, ни

неизменным. Временами некоторые государства могут быть

внесены или исключены из него. Безусловно, с какой‑то точки

зрения могло бы так сложиться, что Тайвань или Таиланд,

Пакистан, или, возможно, Казахстан или Узбекистан нужно было

бы также внести в последнюю категорию. Однако на данном

этапе ситуация вокруг каждой из вышеупомянутых стран не

принуждает нас к этому. Изменения в статусе любой из них

представляли бы значительные события и повлекли за собой

некоторые сдвиги в расстановке сил, но сомнительно, чтобы их

последствия оказались далеко идущими. Единственным

исключением мог бы стать Тайвань, если кто‑нибудь предпочтет

рассматривать его отдельно от Китая. Но даже тогда этот вопрос

встал бы лишь в том случае, если Китай вознамерился бы

использовать значительную силу для завоевания острова,

бросая вызов Соединенным Штатам и таким образом в более

широком плане угрожая политической репутации Америки на

Дальнем Востоке. Вероятность такого хода событий

представляется небольшой, но эти соображения все же стоит

иметь в виду при формировании политики США в отношении

Китая.

свои давние интересы? Сразу же приходят на ум вопросы,

связанные с Израилем. Разногласия между США и европейскими

странами по поводу Ирана и Ирака рассматриваются

Соединенными Штатами не как вопрос между равными

партнерами, а как вопрос неподчинения.

Двусмысленность относительно степени американской

поддержки процесса объединения Европы также

распространяется на вопрос о том, как должно определяться

европейское единство, и особенно на вопрос о том, какая страна

должна возглавить объединенную Европу (и вообще должна ли

быть такая страна). Вашингтон не имеет ничего против

разъединяющей позиции Лондона по поводу интеграции Европы,

хотя Вашингтон отдает явное предпочтение скорее германскому,

чем французскому, лидерству в Европе. Это понятно, учитывая

традиционное направление французской политики, однако этот

выбор имеет также определенные последствия, которые

выражаются в содействии появлению время от времени

тактических франко‑британских договоренностей с целью

противодействовать Германии, равно как и в периодическом

заигрывании Франции с Москвой с целью противостоять

американо‑германской коалиции.

Появление по‑настоящему единой Европы — особенно, если это

должно произойти с конструктивной американской помощью, —

потребует значительных изменений в структуре и процессах

блока НАТО, основного связующего звена между Америкой и

Европой. НАТО не только обеспечивает основной механизм

осуществления американского влияния в европейских делах, но

и является основой для критически важного с точки зрения

политики американского военного присутствия в Западной

Европе. Однако европейское единство потребует

приспособления этой структуры к новой реальности альянса,

основанного на двух более или менее равных партнерах, вместо

альянса, который, если пользоваться традиционной

терминологией, предполагал наличие гегемона и его вассалов.

Этот вопрос до сих пор большей частью не затрагивается,

несмотря на принятые в 1996 году крайне скромные меры,

направленные на повышение роли в рамках НАТО

Западноевропейского союза (ЗЕС), военной коалиции стран

Западной Европы. Таким образом, реальный выбор в пользу

дальше простого достижения признания и уважения ее как

демократического государства. В рамках российского

внешнеполитического истеблишмента (состоящего главным

образом из бывших советских чиновников) до сих пор живет

глубоко укоренившееся желание играть особую евразийскую

роль, такую роль, которая может привести к тому, что вновь

созданные независимые постсоветские государства будут

подчиняться Москве.

В этом контексте даже дружественная политика Запада

рассматривается некоторыми влиятельными членами

российского сообщества, определяющего политику, как

направленная на то, чтобы лишить Россию ее законного права

на статус мировой державы. Вот как это сформулировали два

российских геополитика: «Соединенные Штаты и страны НАТО

— хотя и уважают чувство самоуважения России в разумных

пределах, но, тем не менее, неуклонно и последовательно

уничтожают геополитические основы, которые могли, по крайней

мере теоретически, позволить России надеяться на получение

статуса державы номер два в мировой политике, который

принадлежал Советскому Союзу».

Более того, считается, что Америка проводит политику, в рамках

которой «новая организация европейского пространства, которое

создается в настоящее время Западом, по существу строится на

идее оказания помощи в этой части мира новым, относительно

небольшим и слабым национальным государствам через их

более или менее тесное сближение с НАТО, ЕС и т.д.»

Приведенные выше цитаты хорошо определяют — хотя и с

некоторым предубеждением — ту дилемму, перед которой стоят

США. До какой степени следует оказывать России

экономическую помощь, которая неизбежно приведет к усилению

России как в политическом, так и в военном аспекте, и до какой

степени следует одновременно помогать новым независимым

государствам в их усилиях по защите и укреплению своей

независимости? Может ли Россия быть мощным и одновременно

демократическим государством? Если она вновь обретет мощь,

не захочет ли она вернуть свои утерянные имперские владения и

сможет ли она тогда быть и империей, и демократией?

Политика США по отношению к важным геополитическим

центрам, таким как Украина и Азербайджан, не позволяет обойти

свою волю Пакистану, в большой степени скажется на

региональных рамках возможных конфликтов. Внутренняя

напряженность в Турции и Иране, вероятно, не только усилится,

но значительно снизит стабилизирующую роль, которую эти

государства могут играть во взрывоопасном регионе. Такие

события, в свою очередь, возможно, затруднят процесс

ассимиляции международным сообществом новых государств

Центральной Азии, а также отрицательно повлияют на

безопасность в Персидском заливе, в обеспечении которой

доминирующую роль играет Америка. В любом случае и

Америка, и международное сообщество могут столкнуться здесь

с проблемой, по сравнению с которой недавний кризис в бывшей

Югославии покажется незначительным. (См. карту на стр. 70.)

Частью проблемы этого нестабильного региона может стать

вызов главенствующей роли Америки со стороны исламского

фундаментализма. Эксплуатируя религиозную враждебность к

американскому образу жизни и извлекая выгоду из

арабо‑израильского конфликта, исламский фундаментализм

может подорвать позиции нескольких прозападных

ближневосточных правительств и в итоге поставить под угрозу

американские региональные интересы, особенно в районе

Персидского залива. Однако без политической сплоченности и

при отсутствии единого по‑настоящему мощного исламского

государства вызову со стороны исламского фундаментализма

будет не хватать геополитического ядра и, следовательно, он

будет выражаться скорее всего через насилие.

Мировая зона распространения насилия

Карта X

Появление Китая как крупной державы ставит геостратегический

вопрос крайней важности. Наиболее привлекательным

результатом было бы кооптирование идущего по пути

демократии и развивающего свободный рынок Китая в более

крупную азиатскую региональную структуру сотрудничества. А

если Китай не станет проводить демократических

преобразований, но продолжит наращивать свою экономическую

будущих политических союзов; более полно этот вопрос будет

рассмотрен в соответствующих главах. В прошлом на

международные дела оказывала влияние борьба между

отдельными государствами за господство на региональном

уровне. Впредь Соединенные Штаты, вероятно, должны будут

решать, как справляться с региональными коалициями,

стремящимися вытолкнуть Америку из Евразии, тем самым

создавая угрозу статусу Америки как мировой державы. Однако

будут или не будут такие коалиции бросать вызов

американскому господству, фактически зависит в очень большой

степени от того, насколько эффективно Соединенные Штаты

смогут решить основные дилеммы, обозначенные здесь.

Потенциально самым опасным сценарием развития событий

может быть создание «антигегемонистской» коалиции с участием

Китая, России и, возможно, Ирана, которых будет объединять не

идеология, а взаимодополняющие обиды. Такое развитие

событий может напоминать по своему размеру и масштабу

проблему, которая однажды уже была поставлена

китайско‑советским блоком, хотя в этот раз Китай, вероятнее

всего, будет лидером, а Россия — ведомым. Чтобы

предотвратить создание этого блока, как бы маловероятно это

ни выглядело, США потребуется проявить геостратегическое

мастерство одновременно на западной, восточной и южной

границах Евразии.

Географически более ограниченную, но потенциально даже

более важную проблему может представлять собой

китайско‑японская «ось», которая может возникнуть вслед за

крушением американских позиций на Дальнем Востоке и

революционными изменениями во взглядах Японии на мировые

проблемы. Такой блок может объединить мощь двух

чрезвычайно продуктивных народов и использовать в качестве

объединяющей антиамериканской доктрины некую форму

«азиатчины» («asianism»). Однако представляется

маловероятным, что в обозримом будущем Китай и Япония

образуют такой альянс, учитывая их прошлый исторический

опыт; а дальновидная американская политика на Дальнем

Востоке, конечно же, должна суметь предотвратить реализацию

подобных изменений.

Существует также возможность — хотя и маловероятная, но

большинства американцев. Прокладывая путь к интеграции

государств‑наций в коллективный надгосударственный

экономический и в конечном счете политический союз, Европа

указывает также направление к образованию более крупных

форм постнациональной организации, выходящей за узкие

представления и деструктивные эмоции, характерные для эпохи

национализма. Это уже самый многосторонне организованный

регион мира (см. схему на стр. 75). Достижение успеха в области

политического объединения этого региона может привести к

созданию единой структуры, объединяющей 400 млн. человек,

которые будут жить в условиях демократии и иметь уровень

жизни, сравнимый с тем, который существует в Соединенных

Штатах. Такая Европа неизбежно станет мировой державой.

Европа также служит трамплином для дальнейшего

продвижения демократии в глубь Евразии. Расширение Европы

на восток может закрепить демократическую победу 90‑х годов.

На политическом и экономическом уровне расширение

соответствует тем по своему существу цивилизаторским целям

Европы, именовавшейся Европой Петра, которые определялись

древним и общим религиозным наследием, оставленным Европе

западной ветвью христианства. Такая Европа некогда

существовала, задолго до эпохи национализма и даже задолго

до последнего раздела Европы на две части, в одной из которых

господствовало американское влияние, в другой — советское.

Такая большая Европа смогла бы обладать магнетической

привлекательностью для государств, расположенных даже

далеко на востоке, устанавливая систему связей с Украиной,

Белоруссией и Россией, вовлекая их во все более крепнущий

процесс сотрудничества с одновременным внедрением в

сознание общих демократических принципов. В итоге такая

Европа могла бы стать одной из важнейших опор

поддерживаемой Америкой крупной евразийской структуры по

обеспечению безопасности и сотрудничества.

Рисунок. Европейские организации

Однако прежде всего Европа является важнейшим

остаточный европейский антиамериканизм, в настоящее время

очень слабый, является удивительно циничным: европейцы

сетуют по поводу американской «гегемонии», но в то же время

чувствуют себя комфортно под ее защитой.

Три основных момента явились когда‑то политическим толчком к

объединению Европы, а именно: память о двух разрушительных

мировых войнах, желание экономического оздоровления и

отсутствие чувства безопасности, порожденное советской

угрозой. К середине 90‑х годов, однако, эти моменты исчезли.

Экономическое оздоровление в целом было достигнуто; скорее

проблема, с которой все в большей степени сталкивается

Европа, заключается в существовании чрезмерно

обременительной системы социального обеспечения, которая

подрывает ее экономическую жизнеспособность, в то время как

неистовое сопротивление любой реформе со стороны особых

заинтересованных кругов отвлекает европейское политическое

внимание на внутренние проблемы. Советская угроза исчезла,

тем не менее желание некоторых европейцев освободиться от

американской опеки не воплотилось в непреодолимый импульс к

объединению континента.

Дело объединения Европы все в большей мере поддерживается

бюрократической энергией, порождаемой большим

организационным аппаратом, созданным Европейским

сообществом и его преемником — Европейским Союзом. Идея

объединения все еще пользуется значительной народной

поддержкой, но ее популярность падает; в этой идее отсутствуют

энтузиазм и понимание важности цели. Вообще, современная

Западная Европа производит впечатление попавшей в

затруднительное положение, не имеющей цели, хотя и

благополучной, но неспокойной в социальном плане группы

обществ, не принимающих участия в реализации каких‑либо

более крупных идей. Европейское объединение все больше

представляет собой процесс, а не цель.

И все же политические элиты двух ведущих европейских стран

— Франции и Германии — остаются в основном преданными

делу создания и определения такой Европы, которая может

стать действительно Европой. Таким образом, именно они

являются главными архитекторами Европы. Работая вместе, они

смогут создать Европу, достойную ее прошлого и ее потенциала.

величие, которое, с точки зрения французов, по‑прежнему

является особым предназначением их нации.

Для Германии приверженность Европе является основой

национального искупления, в то время как тесная связь с

Америкой необходима для ее безопасности. Следовательно,

вариант более независимой от Америки Европы не может быть

осуществлен. Германия придерживается формулы: «искупление

+ безопасность = Европа + Америка». Этой формулой

определяются позиция и политика Германии; при этом Германия

одновременно становится истинно добропорядочным

гражданином Европы и основным европейским сторонником

Америки.

В своей горячей приверженности единой Европе Германия видит

историческое очищение, возрождение морального и

политического доверия к себе. Искупая свои грехи с помощью

Европы, Германия восстанавливает свое величие, беря на себя

миссию, которая не вызовет в Европе непроизвольного

возмущения и страха. Если немцы будут стремиться к

осуществлению национальных интересов Германии, они рискуют

отдалиться от остальных европейцев; если немцы будут

добиваться осуществления общеевропейских интересов, они

заслужат поддержку и уважение Европы.

Франция была верным, преданным и решительным союзником в

отношении ключевых вопросов холодной войны. В решающие

моменты она стояла плечом к плечу с Америкой. И во время

двух блокад Берлина, и во время кубинского ракетного кризиса

не было никаких сомнений в непоколебимости Франции. Но

поддержка, оказываемая Францией НАТО, в некоторой степени

умерялась из‑за желания Франции одновременно утвердить

свою политическую самобытность и сохранить для себя

существенную свободу действий, особенно в вопросах,

относящихся к положению Франции в мире или к будущему

Европы.

Есть элемент навязчивого заблуждения в том, что французская

политическая элита все еще считает Францию мировой

державой. Когда премьер‑министр Ален Жюпе, вторя своим

предшественникам, заявил в мае 1995 года в Национальном

собрании, что «Франция может и должна доказать свое

призвание быть мировой державой», собравшиеся в невольном

Францией вызвавших много споров испытаний атомного оружия)

укрепили убеждение французской элиты в том, что Франция

действительно продолжает играть роль в мировых делах, хотя на

самом деле после распада колониальной империи она по сути

является европейской державой среднего ранга.

Все вышесказанное подкрепляет и мотивирует претензии

Франции на лидерство в Европе. Учитывая, что Великобритания

самоустранилась и, в сущности, является придатком США, а

Германия была разделенной на протяжении большей части

холодной войны и еще полностью не оправилась от

произошедших с ней в XX веке событий, Франция могла бы

ухватиться за идею единой Европы, отождествить себя с ней и

единолично использовать ее как совпадающую с

представлением Франции о самой себе. Страна, которая первой

изобрела идею суверенного государства‑нации и возвела

национализм в статус гражданской религии, тем самым

совершенно естественно увидела в себе — с тем же

эмоциональным пафосом, который когда‑то вкладывался в

понятие «la patrie» (Родина), — воплощение независимой, но

единой Европы. Величие Европы во главе с Францией было бы

тогда величием и самой Франции.

Это особое призвание, порожденное глубоко укоренившимся

чувством исторического предназначения и подкрепленное

исключительной гордостью за свою культуру, имеет большой

политический смысл. Главное геополитическое пространство, на

котором Франция должна была поддерживать свое влияние —

или, по крайней мере, не допускать господства более сильного

государства, — может быть изображено на карте в форме

полукруга. Оно включает в себя Иберийский полуостров,

северное побережье Западного Средиземноморья и Германию

до Центрально‑Восточной Европы (см. карту XI). Это не только

минимальный радиус безопасности Франции, это также основная

зона ее политических интересов. Только при гарантированной

поддержке южных государств и Германии может эффективно

выполняться задача построения единой и независимой Европы

во главе с Францией. И очевидно, что в этом геополитическом

пространстве труднее всего будет управляться с набирающей

силу Германией.

Европы Германия готова поддерживать самолюбие Франции, но

для обеспечения подлинной безопасности в Европе Германия не

хочет слепо следовать за Францией. Германия продолжает

настаивать на том, что центральную роль в европейской

безопасности должна играть Америка.

Эта реальность, крайне неприятная для самоуважения Франции,

проявилась более четко после объединения Германии. До этого

франко‑германское примирение выглядело как политическое

лидерство Франции с удобной опорой на динамичную экономику

Германии. Такое понимание устраивало обе стороны. Оно

приглушало традиционные для Европы опасения в отношении

Германии, а также укрепляло и удовлетворяло иллюзии

Франции, создавая впечатление, что во главе европейского

строительства стоит Франция, которую поддерживает

динамичная в экономическом плане Западная Германия.

Франко‑германское примирение, даже несмотря на

неправильное его истолкование, стало, тем не менее,

положительным событием в жизни Европы, и его значение

трудно переоценить. Оно обеспечило создание прочной основы

для успехов, достигнутых на настоящий момент в трудном

процессе объединения Европы. Таким образом, оно также

полностью совпало с американскими интересами и

соответствовало давнишней приверженности Америки

продвижению многостороннего сотрудничества в Европе.

Прекращение франко‑германского сотрудничества было бы

роковой неудачей для Европы и катастрофой для позиций

Америки в Европе.

Молчаливая поддержка Америки позволила Франции и Германии

продвигать вперед процесс объединения Европы.

Воссоединение Германии, кроме того, усилило стремление

Франции заключить Германию в жесткие европейские рамки.

Таким образом, 6 декабря 1990 г. французский президент и

немецкий канцлер объявили о своей приверженности созданию

федеральной Европы, а десять дней спустя Римская

межправительственная конференция по политическому союзу

дала — несмотря на оговорки Великобритании — четкое

указание 12 министрам иностранных дел стран Европейского

сообщества подготовить проект договора о политическом союзе.

Однако объединение Германии также резко изменило характер

очевидное в политическом плане самоутверждение в альянсе

как европейского государства».

В то же время Париж был вполне готов тактически использовать

свои традиционные связи с Россией, чтобы сдерживать

европейскую политику Америки и возродить, когда это будет

целесообразно, давнее согласие между Францией и

Великобританией, чтобы компенсировать возрастание роли

Германии в Европе. Министр иностранных дел Франции сказал

об этом почти открытым текстом в августе 1996 года, заявив, что,

«если Франция хочет играть роль на международном уровне, ей

выгодно существование сильной России и оказание ей помощи в

повторном самоутверждении в качестве сильной державы», и

подтолкнув российского министра иностранных дел ответить, что

«из всех мировых лидеров у французских руководителей самый

конструктивный подход к взаимоотношениям с Россией».

Изначально вялая поддержка Францией расширения НАТО на

восток — по сути едва подавляемый скептицизм по поводу его

желательности — таким образом явилась в некотором смысле

тактикой, имеющей целью усилить влияние Франции в

отношениях с Соединенными Штатами. Именно потому, что

Америка и Германия были главными сторонниками расширения

НАТО, Францию устраивало действовать осмотрительно,

сдержанно, высказывать озабоченность возможным влиянием

этой инициативы на Россию и выступать в качестве самого

чуткого европейского собеседника в отношениях с Москвой.

Некоторым представителям Центральной Европы даже

показалось, что Франция дала понять, что она не возражает

против российской сферы влияния в Восточной Европе. Таким

образом, разыгрывание российской карты не только послужило

противовесом Америке и явственно показало Германии

намерения Франции, но и усилило необходимость

положительного рассмотрения Соединенными Штатами

предложений Франции по реформированию НАТО.

В конечном счете расширение НАТО потребует единогласия

среди 16 членов альянса. Париж знал, что его молчаливое

согласие было не только крайне необходимо для достижения

этого единогласия, но и что от Франции требовалась реальная

поддержка, чтобы избежать обструкции других членов альянса.

Поэтому Франция не скрывала намерения сделать свою

большей степени объединенного Европейского сообщества не

было ни необходимым, ни целесообразным. Равноправное

франко‑германское партнерство — при этом Германия стала

теперь, в сущности, более сильным партнером — было более

чем справедливой сделкой для Парижа; поэтому французам

пришлось бы просто смириться с тем, что в сфере обеспечения

безопасности Германия отдает предпочтение своему

заокеанскому союзнику и защитнику.

После окончания холодной войны эта связь с Америкой стала

для Германии еще важнее. В прошлом она защищала Германию

от внешней, но непосредственной угрозы и была необходимым

условием для конечного объединения страны. После развала

Советского Союза и объединения Германии связь с Америкой

стала «зонтиком», под прикрытием которого Германия могла

более открыто утверждаться в роли лидера Центральной

Европы, не создавая при этом угрозы для своих соседей. Связь с

Америкой стала не просто свидетельством добропорядочного

поведения, она показала соседям Германии, что тесные

отношения с Германией означают также более тесные

отношения с Америкой. Все это позволило Германии более

открыто определять свои геополитические приоритеты.

Германия, которая прочно закрепилась в Европе и не

представляла собой угрозы, оставаясь при этом в безопасности

благодаря видимому американскому военному присутствию,

могла теперь помогать освобожденным странам Центральной

Европы влиться в структуру единой Европы. Это была бы не

старая «Миттель‑Европа» времен германского империализма, а

сообщество экономического возрождения с более

дружественными отношениями между странами, стимулируемое

капиталовложениями и торговлей Германии, при этом Германия

выступала бы также в роли организатора в конечном счете

формального включения новой «Миттель‑Европы» в состав как

Европейского Союза, так и НАТО. Поскольку союз Франции и

Германии позволял Германии играть более значительную роль в

регионах, ей больше не было необходимости осторожничать в

самоутверждении в зоне своих особых интересов.

На карте Европы зона особых интересов Германии может быть

изображена в виде овала, на западе включающего в себя,

конечно, Францию, а на востоке охватывающего освобожденные

в некоторой степени расширились благодаря тому, что Польша

несколько раз принимала участие в важных франко‑германских

дискуссиях по вопросу будущего Европы. Так называемый

«веймарский треугольник» (названный так в честь немецкого

города, где были впервые проведены трехсторонние

франко‑германо‑польские консультации на высоком уровне,

ставшие впоследствии регулярными) создал на Европейском

континенте потенциально имеющую большое значение

геополитическую «ось», охватывающую около 180 млн. человек,

принадлежащих к трем нациям с ярко выраженным чувством

национальной самобытности. С одной стороны, это еще больше

укрепило ведущую роль Германии в Центральной Европе, но, с

другой стороны, эта роль несколько уравновешивалась участием

Франции и Польши в трехстороннем диалоге.

Очевидная приверженность Германии продвижению ключевых

европейских институтов на восток помогла странам Центральной

Европы, особенно менее крупным, смириться с лидерством

Германии. Взяв на себя такие обязательства, Германия

предприняла историческую миссию, сильно отличающуюся от

некоторых довольно прочно укоренившихся западноевропейских

взглядов. Согласно таким взглядам, события, происходившие

восточнее Германии и Австрии, воспринимались как не имеющие

отношения к настоящей Европе. Этот подход —

сформулированный в начале XVIII века лордом Болингброком,

который утверждал, что политическое насилие на Востоке не

имеет значения для Западной Европы, — проявился во время

мюнхенского кризиса 1938 года; а также нашел трагическое

отражение в отношении Великобритании и Франции к конфликту

в Боснии в середине 90‑х годов. Он может проявиться и в

проходящих в настоящее время дискуссиях по поводу будущего

Европы.

В противоположность этому в Германии единственным

существенным дискуссионным вопросом был вопрос о том,

следует ли сначала расширять НАТО или Европейский Союз.

Министр обороны склонялся к первому, министр иностранных

дел — ко второму, и в результате Германия стала считаться

сторонницей расширенной и в большей степени объединенной

Европы. Канцлер Германии говорил о том, что 2000 год должен

стать годом начала расширения Европейского Союза на восток,

оправданны; в дальнейшем же, если подлинная Европа на

самом деле должна стать реальностью, европейскому

объединению потребуется воспринять более характерную

политическую и военную идентичность. Это требует

постепенного приспособления к французскому видению вопроса

о распределении полномочий в межатлантических органах.

Ни Франция, ни Германия не сильны достаточно, чтобы

построить Европу в одиночку или решить с Россией неясности в

определении географического пространства Европы. Это требует

энергичного, сосредоточенного и решительного участия США,

особенно совместно с немцами, в определении европейского

пространства, а следовательно, и в преодолении таких

чувствительных —особенно для России — вопросов, как

возможный статус в европейской системе республик Балтии и

Украины.

Один лишь взгляд на карту грандиозных просторов Евразии

подчеркивает геополитическое значение для США европейского

плацдарма, равно как и его географическую скромность.

Сохранение этого плацдарма и его расширение как трамплина

для продвижения демократии имеет прямое отношение к

безопасности Соединенных Штатов. Существующие

расхождения между соображениями американской безопасности

в глобальном масштабе и связанным с этим распространением

демократии, с одной стороны, и кажущимся безразличием

Европы к этим вопросам (несмотря на самопровозглашенный

статус Франции как глобальной державы) — с другой,

необходимо снять, а сближение позиций возможно лишь в том

случае, если Европа примет более конфедеративный характер.

Европа не может стать однонациональным государством из‑за

стойкости ее разнообразных национальных традиций, но она

способна стать формированием, которое через общие

политические органы совокупно выражает разделяемые им

демократические ценности, определяет свои собственные,

унифицированные интересы и является источником

магнетического притяжения для своих соседей по

евроазиатскому пространству.

Оставленные одни, европейцы рискуют оказаться поглощенными

своими собственными социальными проблемами.

Восстановление европейской экономики заслоняет долгосрочную

национальные интересы.

В настоящее время интересы Германии совпадают с интересами

ЕС и НАТО и облагораживаются ими. Даже представители левого

«Альянса‑90/зеленые» защищали расширение и НАТО, и ЕС. Но

если объединение и расширение Европы застопорится, есть

некоторые причины полагать, что всплывет более

националистическое толкование немецкой концепции

европейского «порядка» и станет тогда потенциальным

источником ущерба для европейской стабильности. Вольфганг

Шойбле, лидер христианских демократов в бундестаге и

возможный преемник канцлера Коля, выразил этот подход, когда

заявил, что Германия не является больше «западным бастионом

против Востока; мы стали центром Европы», многозначительно

добавив, что «на протяжении долгого времени в средние века...

Германия была вовлечена в создание порядка в Европе (курсив

мой. — З.Б.)». Согласно этим представлениям,

«Миттель‑Европа» вместо того, чтобы быть регионом Европы, в

котором Германия имеет экономический перевес, стала бы зоной

явного немецкого превосходства, а равно и основой для более

односторонней политики Германии по отношению к Востоку и

Западу.

Европа тогда перестала бы быть евразийским плацдармом для

американского могущества и потенциальным трамплином для

расширения глобальной демократической системы в Евразию.

Поэтому совершенно необходимо подтвердить недвусмысленную

и ощутимую поддержку объединению Европы. Хотя как в течение

европейского экономического восстановления, так и в

Атлантическом оборонительном альянсе США, часто

провозглашая свою поддержку объединению Европы и

поддерживая международное сотрудничество в Европе,

действовали так, как если бы предпочитали по затруднительным

экономическим и политическим вопросам иметь дело с

отдельными европейскими государствами, а не с Европейским

Союзом как таковым. Выдвигавшиеся время от времени

Соединенными Штатами претензии на право голоса в процессе

принятия решений вели к усилению подозрений европейцев, что

США поощряют сотрудничество между ними только тогда, когда

они следуют американским указаниям, а не тогда, когда они

вырабатывают европейскую политику. Создавать такое

первый вариант, очевидно, наилучший, но чтобы он был

реализован, требуется стимулирующая поддержка.

На данном этапе нерешительного строительства Европы

Соединенным Штатам необязательно прямо вмешиваться в

запутанные дискуссии относительно таких вопросов: следует ли

Европе принимать внешнеполитические решения большинством

голосов (эту позицию поддерживает в особенности Германия);

стоит ли Европарламенту взять на себя функции верховной

законодательной власти, а Еврокомиссии в Брюсселе стать, в

сущности, исполнительной властью Европы; необходимо ли

смягчить график выполнения соглашения по европейскому

экономическому и валютному союзу; наконец, должна ли Европа

быть широкой конфедерацией или многоуровневым

образованием с федеративным внутренним ядром и до

некоторой степени более расплывчатым внешним краем? Это

вопросы, с которыми европейцам нужно совладать в своем кругу,

и более чем вероятно, что продвижение по всем этим

проблемам будет неравномерным, станет прерываться паузами

и в конечном счете продвигаться вперед только за счет сложных

компромиссов.

Тем не менее есть основания полагать, что экономический и

валютный союз возникнет к 2000 году, может быть

первоначально в составе 7‑10 из нынешних 15 членов ЕС. Это

ускорит экономическую интеграцию Европы и за пределами

валютного измерения, стимулируя в дальнейшем ее

политическую интеграцию. Таким образом, мало‑помалу единая

Европа с внутренним более интегрированным ядром, а также

более расплывчатым внешним слоем будет все в большей

степени становиться важным политическим действующим лицом

на евразийской шахматной доске.

Во всяком случае, Соединенным Штатам не следует создавать

впечатление, что они предпочитают более рыхлое, пусть даже и

более широкое, европейское объединение. Напротив, они

должны словом и делом постоянно подтверждать свою

готовность в конечном счете иметь дело с ЕС как глобальным

партнером Америки в сфере политики и безопасности, а не

просто как с региональным общим рынком, состоящим из стран

— союзниц США по НАТО. Чтобы сделать эти обязательства

более заслуживающими доверия и таким образом подняться в

Францией относительно будущего европейского

самоопределения.

В дальнейшем ЗЕС может включить в себя некоторые страны —

члены ЕС, которые по различным геополитическим или

историческим причинам могут не стремиться к членству в НАТО.

Это могло бы коснуться Финляндии, Швеции или, возможно,

даже Австрии, каждая из которых уже получила статус

наблюдателя в ЗЕС. Другие государства могут также

преследовать цель подключения к ЗЕС в качестве

предварительного этапа перед возможным членством в НАТО.

ЗЕС мог бы также в определенный момент принять решение

создать нечто подобное натовской программе «Партнерство

ради мира» с прицелом на потенциальных членов ЕС. Все это

помогло бы сплести более широкую сеть сотрудничества в

области безопасности в Европе, простирающуюся за

формальные границы Североатлантического альянса.

Между тем, пока возникает более обширная и единая Европа —

а это даже при самых благоприятных условиях произойдет не

скоро, — Соединенным Штатам придется тесно сотрудничать и с

Францией, и с Германией, с тем чтобы помочь возникновению

более единой и обширной Европы. Таким образом, в отношении

Франции главной дилеммой американской политики и далее

будет вопрос: как вовлечь Францию в более тесную

атлантическую политическую и военную интеграцию, не

подвергнув риску американо‑германские связи? А в отношении

Германии: как использовать доверие США германскому

лидерству в атлантистской Европе, не вызвав тревоги во

Франции и Великобритании, так же как и в других европейских

странах?

Более доказуемая гибкость Соединенных Штатов относительно

будущей модели альянса была бы в конечном счете полезна для

поддержки Францией его расширения в восточном направлении.

В конце концов, зона объединенной военной ответственности по

обе стороны Германии более жестко закрепила бы последнюю в

многостороннем каркасе, а это имело бы значение для Франции.

Кроме того, расширение альянса увеличило бы возможность

того, что «веймарский треугольник» (в составе Германии,

Франции и Польши) мог бы стать изящным средством для того,

чтобы уравновесить лидерство Германии в Европе. Несмотря на

безопасности НАТО, и это соображение должно приниматься в

расчет, когда Соединенным Штатам порой приходится

справляться с преувеличенными претензиями Франции на

особый статус лидера.

Иное дело Германия. Ее доминирующая роль неоспорима, но

необходимо соблюдать осторожность при любой публичной

поддержке германского лидерства в Европе. Это лидерство

может быть выгодно некоторым государствам в Центральной

Европе, которые ценят германскую предприимчивость в

интересах расширения Европы на восток, и оно может

удовлетворять западноевропейцев до тех пор, пока следует в

русле первенства США, однако в долгосрочной перспективе

строительство Европы не может на нем основываться. Слишком

много воспоминаний еще живо, слишком многие страхи могут

выйти на поверхность. Европа, сконструированная и

возглавляемая Берлином, — просто неосуществимая идея. Вот

почему Германии нужна Франция, Европе нужна

франко‑германская взаимосвязь, а США не могут выбирать

между Германией и Францией.

Существенным моментом в отношении расширения НАТО

является то, что это процесс, неразрывно связанный с

расширением самой Европы. Если Европейский Союз должен

стать географически более широким сообществом — с более

интегрированным франко‑германским ведущим ядром и менее

интегрированными внешними слоями — и если такая Европа

должна основывать свою безопасность на продолжении альянса

с США, то отсюда следует, что ее геополитически наиболее

угрожаемую часть, Центральную Европу, нельзя демонстративно

лишить ощущения безопасности, которое присуще остальной

Европе благодаря наличию Североатлантического альянса. В

этом Америка и Германия согласны. Для них импульс к

расширению — политический, исторический и созидательный.

Этим импульсом не руководят ни враждебность к России, ни

страх перед нею, ни желание ее изолировать.

Следовательно, Соединенные Штаты должны особенно тесно

работать с Германией, содействуя расширению Европы на

восток. Американо‑германское сотрудничество и совместное

лидерство в этом вопросе необходимы. Расширение произойдет,

если Соединенные Штаты и Германия будут совместно

также могут стать полноправными членами обеих организаций и

что тем временем не возникнет угрозы их суверенитету без того,

чтобы были затронуты интересы расширяющейся Европы и ее

американского партнера.

По существу, Запад — в особенности США и их

западноевропейские союзники — должен дать ответ на вопрос,

красноречиво поставленный Вацлавом Гавелом в Аахене 15 мая

1996 г.:

«Я знаю, что ни Европейский Союз, ни Североатлантический

альянс не могут вдруг открыть свои двери всем тем, кто жаждет

вступить в их ряды. Что оба они, несомненно, могут сделать и

что им следует сделать, пока еще не слишком поздно, — это

дать всей Европе, воспринимаемой как сфера общих интересов,

ясную уверенность в том, что они не являются закрытыми

клубами. Им следует сформулировать ясную и обстоятельную

политику постепенного расширения, которая бы не только

содержала временной график, но также и объясняла логику

этого графика».

Историческое расписание Европы

Хотя на данном этапе окончательные восточные границы Европы

не могут быть ни твердо определены, ни окончательно

установлены, в широком смысле слова Европа представляет

собой цивилизацию, ведущую свое происхождение от единых

христианских традиций. Западное, более узкое, определение

Европы ассоциируется с Римом и его историческим наследием.

Однако к христианской традиции Европы принадлежат также

Византия и ее русское ортодоксальное ответвление. Таким

образом, в плане культуры «Европа» вмещает в себя более

весомое понятие, нежели просто Европа Петра, а Европа Петра,

в свою очередь, является более объемным определением,

нежели просто Западная Европа, хотя в последние годы она

узурпировала название «Европа». Даже беглый взгляд на карту

XII подтверждает тот факт, что существующая ныне Европа

просто не является целиком и полностью Европой. Хуже того,

это Европа, на территории которой находится нестабильная в

даже в более поздние сроки. Тем не менее только три первых

новых члена НАТО присоединятся к Европейскому Союзу, так

сразу как Европейский Союз, так и НАТО будут вынуждены

заняться вопросом о членстве республик Балтии, Словении,

Румынии, Болгарии, Словакии и, в конце концов, вероятно, и

Украины.

Следует особо отметить, что перспектива возможного членства

уже оказывает конструктивное влияние на положение дел и

поведение стран‑претендентов. Понимание того, что ни

Европейский Союз, ни НАТО не желают обременять себя

дополнительными конфликтами по поводу либо прав

меньшинств, либо территориальных притязаний стран — членов

Союза друг к другу (противостояния Турции и Греции вполне

достаточно), уже означает для Словакии, Венгрии и Румынии

необходимый стимул для достижения между собой

компромиссных решении, отвечающих нормам, установленным

Советом Европы. Это же положение верно и для более общего

принципа, заключающегося в том, что только демократические

государства могут удовлетворять критериям членства. Желание

«не остаться за бортом» оказывает важное положительное

влияние на новые демократии.

Схема

Членство в Европейском Союзе:

1. Заявление страны о вступлении в Союз

2. Европейское государство представляет заявление о желании

вступить в Союз на рассмотрение в Совет Европейского Союза.

3. Совет обращается к Комиссии с просьбой высказать мнение

относительно заявления.

4. Комиссия высказывает Совету свое мнение относительно

заявления.

5. Совет единогласно принимает решение о начале переговоров

по вопросу вступления этой страны в Союз.

6. Комиссия вносит предложения, а Совет принимает их

единогласно, о позициях, которые надлежит занять Союзу в

отношении страны‑кандидата на предстоящих переговорах о ее

вступлении в Союз.

подобным же образом начнет продвигаться вперед в вопросе о

членстве этих республик, а также Румынии, с тем чтобы

завершить этот процесс к 2005 году. В это же время другие

Балканские государства могут, по всей видимости, также

получить право на допуск в блок.

3. Вступление в НАТО стран Балтии подтолкнет скорее всего

Швецию и Финляндию также к рассмотрению вопроса о членстве

в НАТО.

4. Где‑то между 2005 и 2010 годами Украина, особенно тогда,

когда она добьется значительного прогресса в проведении

реформ внутри страны и тем самым более четко определится

как страна Центральной Европы, должна быть готова к

серьезным переговорам как с Европейским Союзом, так и с

НАТО.

Тем временем франко‑германо‑польское сотрудничество с ЕС и

НАТО будет, вероятно, значительно расширено, особенно в

области обороны. Это сотрудничество могло бы стать своего

рода западной сердцевиной любых более широких европейских

мер по обеспечению безопасности, которые в конечном счете

могут распространяться как на Россию, так и на Украину.

Учитывая особую геополитическую заинтересованность

Германии и Польши в независимости Украины, вполне

возможной представляется такая ситуация, при которой Украина

постепенно будет втянута в особые франко‑германо‑польские

отношения. К 2010 году франко‑германо‑польско‑украинское

сотрудничество, которое будет охватывать примерно 230 млн.

человек, может, видимо, превратиться в партнерство,

углубляющее геостратегическое взаимодействие в Европе (см.

карту XIII).

Вопрос о том, будет ли вышеизложенный сценарий развиваться

в таком неопасном русле или в контексте нарастания

напряженности с Россией, представляется чрезвычайно важным.

Россию необходимо постоянно заверять в том, что двери в

Европу открыты, как и двери для ее окончательного участия в

расширяющейся трансатлантической системе безопасности и,

вероятно в будущем, в новой трансъевразийской системе

безопасности. Для придания обоснованности таким заверениям

следует обдуманно и взвешенно способствовать развитию

связей между Россией и Европой в различных сферах. (О

Глава 4

Черная дыра

Распад в конце 1991 года самого крупного по территории

государства в мире способствовал образованию «черной дыры»

в самом центре Евразии. Это было похоже на то, как если бы

центральную и важную в геополитическом смысле часть суши

стерли с карты земли.

Для Америки эта новая и ставящая в тупик геополитическая

ситуация представляет серьезный вызов. Понятно, что

незамедлительная ответная задача заключалась в уменьшении

возможности возникновения политической анархии либо

возрождения враждебной диктатуры в распадающемся

государстве, все еще обладающем мощным ядерным

арсеналом. Долгосрочная же задача состоит в следующем:

каким образом оказать поддержку демократическим

преобразованиям в России и ее экономическому