Аннотация

Адская Кухня. Когда-то — один из САМЫХ ОПАСНЫХ

КРИМИНАЛЬНЫХ районов Нью-Йорка. Но теперь Адская Кухня

меняется — здесь строят престижное жилье и шикарные

торговые центры. Казалось бы, с прошлым покончено. Однако

все чаще в Адской Кухне полыхают пожары. Поджоги совершает

загадочный маньяк, и каждый раз огонь уносит все больше

жизней. Полиция пытается найти и обезвредить безумца, но все

ее усилия напрасны. Дело принимает совершенно иной оборот,

когда голливудскому документалисту случайно становится

известно, ГДЕ, КОГДА и ПОЧЕМУ убийца нанесет следующий

удар?

---------------------------------------------

Я профессионал. Я вышел живым из одной очень неприятной

переделки.

Хамфри Богарт

1

Он поднимался по лестнице, тяжело ступая по бордовой

ковровой дорожке, а там, где она была протерта насквозь, по

обшарпанным дубовым доскам.

На лестничной клетке было темно; в таких кварталах лампочки

из светильников под потолком и указателей аварийного выхода

выкручивают быстрее, чем успевают менять.

Джон Пеллэм поднял голову, пытаясь разобраться в странном

запахе. У него ничего не получилось. Почему-то этот запах

вселил в него беспокойство.

Второй этаж, лестничная площадка, следующий пролет.

Наверное, Джон Пеллэм уже раз десять бывал в этом

старинном жилом здании, однако до сих пор он обнаруживал

какие-то новые подробности, ускользнувшие от него во время

предыдущих посещений. Сегодня вечером его взгляд привлек

витраж, который изображал колибри, зависшую над желтым

цветком.

Столетнее здание в одном из самых бедных кварталов Нью

Йорка… Откуда этот замечательный витраж? И почему на нем

изображена колибри?

Сверху донеслись шаркающие шаги, и Пеллэм поднял голову.

Ему казалось, на лестнице он один. Что-то упало, с негромким

глухим стуком. Послышался вздох.

Как и от непонятного запаха, от этих звуков Пеллэму стало не

по себе.

Остановившись на площадке третьего этажа, он посмотрел на

витраж над дверью квартиры 3-Б. Этот витраж — изображавший

сойку на ветке — был выполнен так же тщательно, как и колибри

внизу. Когда Пеллэм впервые пришел сюда несколько месяцев

назад, он, взглянув на обшарпанный фасад, заключил, что и

— Пожар! — крикнул Пеллэм.

Его окутало облако черного дыма, спешащее впереди пламени.

Пеллэм заколотил в ближайшую дверь. Ему никто не ответил. Он

попробовал было спуститься вниз, но буквально наткнулся на

непреодолимую волну дыма и искр. Пеллэм закашлялся. Все его

тело содрогнулось от отвратительного воздуха, наполнившего

легкие. Он стал задыхаться.

Проклятие, как же стремительно распространяется пожар!

Пламя, обрывки бумаги, искры жутким смерчем кружились в

лестничной шахте, поднимаясь до шестого — самого последнего

этажа.

Услышав раздавшийся вверху крик, Пеллэм заглянул в шахту.

— Этти!

С площадки пятого этажа на него смотрело лицо пожилой

негритянки, перегнувшейся через перила и с ужасом взиравшей

на пламя. Должно быть, именно она поднималась по лестнице

впереди Пеллэма, тяжело дыша и спотыкаясь. В руке Этти

держала полиэтиленовый пакет с покупками. Она его выронила.

Три апельсина, прыгая по ступеням, скатились вниз мимо

Пеллэма и исчезли в огне, шипя и плюясь голубыми искрами.

— Джон! — воскликнула Этти. — Что… — Она закашлялась. -

со зданием?

Других слов он не разобрал.

Пеллэм бросился было к ней, но тут вдруг на площадке

четвертого этажа вспыхнули ковровая дорожка и наваленная у

стены куча мусора. Пламя пахнуло Пеллэму в лицо, протягивая к

нему оранжевые щупальца, и он отшатнулся назад.

Прилетевший снизу обрывок горящих обоев упал ему на голову,

но прежде чем успел причинить хоть какой-то вред, сгорел дотла

и превратился в холодный пепел. Спотыкаясь, Пеллэм спустился

на площадку третьего этажа и заколотил в другую дверь.

— Этти! — что есть силы крикнул он. — Бегите к пожарному

выходу! Спасайтесь!

Внизу приоткрылась дверь, и в вестибюль осторожно заглянул

молодой парень-мексиканец. Его глаза были широко раскрыты

от ужаса.

— Звони девять-один-один! — крикнул Пеллэм. — Звони…

Дверь захлопнулась. Пеллэм заколотил сильнее. Ему

показалось, он услышал крики, но точно сказать он не мог,

покатилась по металлической лестнице. С десяток других

обитателей дома, охваченные паникой, не обращая на нее

внимания, продолжали спускаться вниз в переулок.

Выбравшись на пожарную лестницу, Пеллэм оглянулся.

— Выбирайтесь на крышу! — крикнул он Этти.

Но, вероятно, этот путь тоже уже был отрезан; теперь огонь

бушевал повсюду.

А может быть, негритянка, объятая ужасом, уже не могла

рассуждать.

Их взгляды, разделенные бурлящим пламенем, встретились на

мгновение, и Этти слабо улыбнулась. Затем, без крика, молча,

Этта Уилкс Вашингтон разбила давным-давно закрашенное окно

и задержалась на мгновение, глядя вниз. А потом прыгнула в

пустоту в пятидесяти футах на вымощенный булыжником

переулок, переулок, в котором на одном из камней, как вспомнил

Пеллэм, пятьдесят пять лет назад Айзек Б. Кливленд нацарапал

признание в любви шестнадцатилетней Этти Уилкс. Хрупкая

фигура пожилой негритянки исчезла в дыму.

Скрежещущий стон дерева и стали, затем грохот, подобный

удару молота по наковальне, — обрушилась какая-то несущая

конструкция. Спасаясь от дождя оранжевых искр, Пеллэм

отпрыгнул на край пожарной лестницы, едва не перевалившись

через перила, и побежал вниз.

Он спешил подобно прочим обитателям дома — однако сейчас

его беспокоило уже не то, как спастись от бушующего пожара.

Думая про дочь Этти, Пеллэм торопился отыскать тело

негритянки и оттащить его подальше от горящего дома, пока не

обрушились стены, погребая Этти в огненной могиле.

2

Открыв глаза, он обнаружил, что охранник пристально смотрит

на него.

— Сэр, вы здесь лечитесь?

Поспешно усевшись прямо, Пеллэм понял, что хотя бегство от

огня и оставило на его теле ожоги и ссадины, доконали его

последние пять часов в оранжевом пластиковом кресле в

коридоре приемного покоя больницы. Затекший затылок

госпиталя, перевел взгляд на застывшее без движения тело Этти

Вашингтон.

— Она в коме? — спросил он.

— Нет, — ответил врач. — Она спит. Ей ввели успокоительное.

— Она поправится?

— У нее сломана рука и порваны связки щиколотки. Каких-либо

повреждений внутренних органов мы не нашли. Конечно, надо

будет еще провести кое-какие тесты. Проверить головной мозг.

При падении она ударилась головой. Знаете, в реанимационное

отделение допускаются только близкие родственники.

— А, — ответил измученный Пеллэм. — Я ее сын.

Врач задержал на нем взгляд. Затем посмотрел на Этти

Вашингтон, чья кожа была темнее красного дерева.

— Вы… ее сын? — недоуменно уставился он на Пеллэма.

Можно было ожидать, что врач, работающий в трущобах

манхэттенского Вест-Сайда, должен был обладать более

развитым чувством юмора.

— Знаете, что я вам скажу? — начал Пеллэм. — Дайте мне

просто посидеть здесь несколько минут. Судна я не сопру.

Можете их пересчитать.

По-прежнему ни тени улыбки. Но врач сказал:

— Даю вам пять минут.

Пеллэм тяжело опустился на стул и положил подбородок на

руки, от чего у него стрельнуло в затылке. Выпрямившись, он

чуть склонил голову набок.

Через два часа его разбудила медсестра, быстро вошедшая в

палату. Взглянув на Пеллэма, она увидела повязки и порванные

джинсы и не стала спрашивать, что он здесь делает.

— Кто здесь больной? — протянула она низким, грудным

голосом с техасским акцентом. — И кто посетитель?

Растерев шею, Пеллэм кивнул на кровать.

— Мы по очереди меняемся местами. Как она?

— О, старушка оказалась на удивление крепкой.

— Почему она до сих пор не проснулась?

— Ее здорово накачали снотворным.

— Врач говорил о каких-то тестах…

— Они всегда так говорят. Прикрывают свою задницу. На мой

взгляд, с вашей знакомой все будет в порядке. Я уже успела с

ней поговорить.

самые последние интервью с жильцами дома номер 458 по

Тридцать шестой западной улице, — была целой и невредимой.

«Итак, Джон, о чем мы будем говорить сегодня? Ты хотел

послушать о Билли Дойле, моем первом муже? Тот еще был

сукин сын. Понимаешь, старик олицетворял собой всю Адскую

кухню. Здесь он был большим шишкой, а в других местах его

просто не замечали.

Он был там ничем. У нас здесь свой собственный мир. Гм, я хочу

рассказать тебе про Билли Дойла одну интересную историю.

Полагаю, она тебе понравится…»

Пеллэм не помнил больше ничего из того, что рассказала ему

Этти во время последней встречи пару дней назад. Он пришел к

ней в ее тесную квартирку, заполненную памятными вещами,

скопившимися за семидесятилетнюю жизнь: сотнями

фотографий, коробочек, шкатулок, безделушек, предметов

мебели, купленных на распродажах. Все съестное было

спрятано от тараканов в закрытые пластмассовые контейнеры,

на которые Этти приходилось тратить последние деньги. Пеллэм

установил камеру, включил ее, а потом просто дал Этти

говорить.

«Видишь ли, тем, кто живет в Адской кухне, приходят в голову

разные мысли. Ну, понимаешь, всякие идеи. Вот Билли, тот

хотел обзавестись собственным клочком земли… Он положил

глаз на два участка, приблизительно там, где теперь находится

конференц-зал ДжекобаДжевитса. Говорю тебе точно, если бы

он их купил, то был бы очень богатым ирландишкой. Я говорю

„ирландишка“, потому что он сам так себя называл.»

Пеллэм очнулся от воспоминаний, заметив какое-то движение

на кровати.

Пожилая негритянка, не открывая глаз, стиснула край одеяла.

Черные пальцы словно принялись перебирать невидимые

бусины.

Пеллэм испугался. Он вспомнил, как месяц назад стал

свидетелем последних на этом свете жестов Отиса Балма:

стодвухлетний старик взглянул на лиловый куст за окном дома

— Не знаю. Только что не было ничего, и вдруг весь дом

вспыхнул. Словно коробок со спичками.

— Я ходила в магазин и как раз поднималась к себе…

— Я вас слышал. Должно быть, вы вошли в подъезд как раз

передо мной. На улице я вас не видел.

Этти продолжала:

— Мне никогда не доводилось видеть, чтобы огонь

распространялся так стремительно. Это было похоже на

«Аврору». Помнишь, клуб, о котором я тебе рассказывала? На

Сорок девятой улице. Я одно время в нем пела. Сгорел дотла в

сорок седьмом году.

Тринадцатого марта. Погибла туча народу. Ты помнишь, я

рассказывала об этом?

Пеллэм не помнил. Наверное, этот рассказ можно было найти в

тех многих часах, отснятых на видеокассеты в квартире Этти

Вашингтон.

Пожилая негритянка снова закашляла, затем шумно

высморкалась.

— Дым. Это было самое страшное. Всем удалось выбраться?

— Погибших нет, — ответил Пеллэм. — Но состояние Хуана

Торреса критическое. Он наверху, в реанимационной детского

отделения.

Лицо Этти застыло. Пеллэм лишь однажды выдел у нее это

выражение — когда она говорила о своем младшем сыне,

которого много лет назад убили на Таймс-сквер.

— Хуан? — прошептала старуха. Она помолчала. — Я думала,

он на несколько дней уехал к своей бабушке. В Бронкс. Так он

был дома?

Похоже, это известие ужасно расстроило Этти, и Пеллэм не

знал, как ее утешить. Пожилая негритянка перевела взгляд на

зажатое в руках одеяло. Ее лицо посерело.

— Как вы смотрите на то, что я поставлю автограф на гипсе? —

спросил Пеллэм.

— Ставь, если хочешь.

Пеллэм достал маркер.

— Можно где угодно? Ну, например, вот здесь?

Он старательно вывел круглые завитки.

В коридоре за дверью раздалась четыре раза мелодичная трель

звонка.

чертям! — рявкнул он.

— Я так не думаю.

Брандмейстер положил свои здоровенные ручищи на

необъятную талию.

«Что ж, ты хочешь играть по-крутому, будем играть по-крутому.»

Скрестив руки на груди, Пеллэм чуть раздвинул ноги.

— Я никуда от нее не уйду.

— Джон, не надо, все в порядке.

Ломакс:

— Эта палата закрыта для посторонних. Гм, и не спрашивайте,

почему. Это не ваше дело.

— Не думаю, что мои дела касаются вас хоть каким-то боком, —

ответил Пеллэм.

Эта фраза была взята из написанного им много лет назад

сценария, по которому так и не был снят фильм. И все эти годы

Пеллэму до смерти хотелось где-нибудь ее употребить.

— Твою мать, — выругался один из полицейских, — у нас нет

времени. Уберите его отсюда.

Заместитель брандмейстера схватил словно клещами Пеллэма

за руку и потащил к двери. От этого движения по затекшей шее

снова стрельнула резкая леденящая боль. Пеллэм дернулся,

пытаясь высвободиться, и после этого полицейский решил, что

Пеллэму неплохо будет пару минут отдохнуть у стены. Он

припер его, едва не оторвав ноги от пола, так, что у него

онемели руки, лишившиеся притока крови.

— Уберите от меня этого типа! — крикнул Ломаксу Пеллэм. —

Черт побери, что здесь происходит?

Но брандмейстер был занят.

Сосредоточив внимание на маленькой белой карточке, зажатой

в руке, он зачитал Этти «права Миранды» [1] , после чего

объявил, что она арестована по подозрению в преступной

халатности, повлекшей за собой тяжкие последствия, и поджоге.

— О, и не забудьте покушение на убийство, — окликнул его

один из полицейских.

— Да-да, — пробормотал Ломакс. Взглянув на Этти, он пожал

плечами. — Ну, вы его слышали.

шаре, в котором только по логотипу «Самсунг» и печатной плате

можно было узнать телевизор.

Вонь стояла ужасная.

Наконец Пеллэм нашел того, кого искал. Произошла смена

костюмов: теперь брандмейстер был в джинсах, ветровке и

высоких сапогах.

Поднырнув под желтую ленту, Пеллэм натянул на лицо

властную деловитость, которая позволила ему беспрепятственно

пройти мимо суетящихся экспертов-криминалистов и пожарных

прямо к брандмейстеру.

Он услышал, как Ломакс сказал, обращаясь к своему гиганту

заместителю, верзиле, который прижал Пеллэма к стене в

палате Этти:

— Вот, видишь, кладка растрескалась. — Брандмейстер указал

на расколотые кирпичи. — Здесь было самое жаркое место.

Очаг возгорания за этой стеной. Тащи фотографа, пусть все

заснимет.

Присев на корточки, брандмейстер подобрал что-то с земли.

Пеллэм остановился в нескольких футах от него. Ломакс поднял

взгляд. Пеллэм отмылся и переоделся. Камуфляжная раскраска

у него на лице исчезла, и брандмейстеру потребовалось какое-то

время, чтобы его узнать.

— Это вы, — наконец сказал Ломакс.

Пеллэм, решив попробовать дружелюбный подход, вежливо

поинтересовался:

— Привет, как дела?

— Исчезните, — отрезал брандмейстер.

— Я просто хотел поговорить с вами пару минут.

Ломакс снова переключил внимание на землю.

В больнице у Пеллэма проверили документы и справились о

нем в центральном управлении полиции. Ломакс, его приятели

полицейские и в особенности здоровенный заместитель, похоже,

расстроились, узнав, что нет никаких причин задержать Пеллэма

и даже подвергнуть его дотошному обыску. Поэтому они

остановились на том, что быстро взяли у него показания, после

чего вытолкали в коридор, предупредив, что если в течение пяти

минут он не покинет больницу, его арестуют за попытку

помешать расследованию.

— Всего несколько вопросов, — сейчас обратился Пеллэм к

брандмейстеру.

— Я дал показания вашему заместителю. Кстати, у него есть

фамилия?

Ломакс пропустил это мимо ушей.

— Отвечайте на мой вопрос. Раз вы так уверены, что она не

имеет никакого отношения к пожару, тогда, быть может, дом

подожгли вы?

— Нет, я его не поджигал, — устало вздохнул Пеллэм.

— Как вам удалось выбраться? Из здания?

— По пожарной лестнице.

— Но старуха говорит, что когда пожар начался, ее не было

дома. Кто впустил вас в подъезд?

— Рода Санчес. Из квартиры 2-Д.

— Вы и с ней знакомы?

— Встречались. Она знает, что я снимаю фильм об Этти. Вот и

впустила меня.

— Если Этти не было дома, зачем вы вообще вошли в подъезд?

— быстро спросил Ломакс.

— У нас была назначена встреча на десять часов вечера. Я

предположил, что если Этти вышла, то она должна будет

вернуться через несколько минут. Я собирался подождать

наверху. Как оказалось, Этти пошла в магазин.

— Вам не показалось странным — пожилая женщина выходит

на улицы Адской кухни в десять часов вечера?

— Этти живет так, как ей удобно.

Ломакс, похоже, разговорился.

— Значит, когда начался пожар, вы по счастливой случайности

оказались рядом с пожарной лестницей. Как вам повезло!

— Бывает и такое, — согласился Пеллэм.

— Расскажите, что именно вы видели.

— Я уже все рассказал вашему заместителю.

— Из вашего рассказа я ни хрена не понял, — отрезал Ломакс.

— Сообщите мне подробности. Помогите следствию.

Подумав, Пеллэм пришел к выводу, что чем покладистее он

будет себя вести, тем, в конечном счете, будет лучше Этти. Он

рассказал, как заглянул вниз в лестничный колодец и увидел, что

дверь вырвало наружу. Рассказал про дым и огонь. И про искры.

Сказал, что искр было очень много. Ломакс и его заместитель с

фигурой профессионального борца слушали Пеллэма, казалось,

совершенно безучастно.

шестидесятиэтажного небоскреба. При его приближении дым

превратился в слова.

— Одной из них. Я была бы одной из них.

Женщина сидела под сенью огромного мусорного бака, рядом с

двумя облупленными каменными бульдогами, на протяжении ста

тридцати лет охранявшими лестницу в дом Этти. Это была

негритянка с симпатичным, щербатым лицом, в белой блузке,

разорванной и перепачканной сажей.

Присев рядом с ней на корточки, Пеллэм спросил:

— Привет, Сибби. Как вы?

Негритянка продолжала таращиться на сгоревшее здание.

— Сибби, помните меня? Я Джон. Я вас снимал. Для фильма.

Вы рассказали о том, как переехали сюда из Гарлема. Вы

должны меня помнить.

Однако женщина, похоже, его не помнила. Пеллэм впервые

встретил ее у входа в дом, когда пришел в очередной раз

беседовать с Этти. Судя по всему, Сибби уже была наслышана о

нем, потому что вместо приветствия сразу же предложила

рассказать о своей жизни всего за двадцать долларов.

Возможно, кое-кто из кинодокументалистов поставит под

сомнение этические аспекты выплаты денег объектам съемки, но

Пеллэм сунул ей в руку двадцатку и начал снимать до того, как

Сибби решила, в какой карман ее убрать. Однако, это оказалось

пустой тратой времени и денег; большую часть своего

повествования негритянка просто выдумала.

— Вижу, вам удалось благополучно выбраться.

Сибби рассеянно объяснила, что в момент возгорания

находилась дома с детьми — они только сели ужинать, рис и

бобы с кетчупом. Им удалось быстро покинуть горящее здание,

но затем Сибби с малышами вернулись, чтобы спасти от огня

свое имущество.

— Вот только телевизор мы не смогли вытащить. Попробовали,

но он оказался слишком тяжелым. Черт.

Мать позволяет своим детям так рисковать? Пеллэм поежился

от этой мысли.

За спиной Сибби стояли девочка лет четырех, сжимающая

сломанную куклу, и мальчик лет девяти — десяти, с грустным

ртом и заразительно веселыми глазами.

— Кто-то выкурил нас отсюда, — заявил мальчишка, бесконечно

Пеллэм поморщился, словно получил пощечину сам. Мальчишка

заметил выражение его лица, однако молчаливое сочувствие,

похоже, принесло ему утешения не больше, чем удар — боли.

— Сибби, здесь небезопасно, — сказал Пеллэм. —

Переберитесь в приют. Он через два квартала.

— В приют. Черт! Мне удалось кое-что вытащить из огня. —

Сибби кивнула на большую сумку. — Искала мамины кружева.

Не нашла, черт, и они сгорели. — Она крикнула, обращаясь к

толпящимся у пожарища зевакам: — Вы не находили здесь

кружева?

Никто не обратил на нее внимания.

— Сибби, у вас есть деньги? — спросил Пеллэм.

— Пять долларов, которые мне дал один добрый человек.

Пеллэм сунул ей двадцатку. Шагнув на проезжую часть, он

остановил такси. Протянул водителю другую двадцатку. —

Отвезите ее в приют, тот, что на Пятидесятой.

Таксист смерил взглядом своих потенциальных пассажиров.

— Эй, знаете, моя смена уже закончилась и…

Пеллэм заставил его умолкнуть с помощью еще одной купюры.

Семейство Сибби загрузилось в машину. Исмаил, устроившийся

спереди, теперь уже взирал на Пеллэма с опаской. Такси уехало.

Подняв видеокамеру, которая, казалось, весила уже целую

тонну, Пеллэм снова положил ее на плечо.

А это еще кто такой? Ковбой?

Высокие ботинки, голубые джинсы, черная рубашка.

Недостает только шляпы и лошади.

«И-го-го, — мысленно усмехнулся Сынок. — Тебя здесь только

не хватало.»

Он проследил за тем, как ковбой запихнул сморщенную

негритянку и черномазых малышей в такси, а затем вернулся к

закопченным развалинам жилого дома.

В течение последних нескольких часов Сынок изучал сгоревшее

здание, испытывая удовольствие, к которому примешивалась

малая толика вожделения. Сейчас он размышлял о шуме

пожара. Перекрытия обрушились с оглушительным грохотом, но

его никто не слышал. Огонь гораздо громче, чем о нем думают.

Он заполняет ревем весь слух, когда языки пламени

подбираются, скажем, уже к коленям.

А какие у пожара запахи! Сынок вдохнул полной грудью

дешевая любительская игрушка, а дорогая профессиональная

камера. Настоящая вещь.

"Кто ты такой, Джо Бак [3] ? И что ты здесь делаешь?"

Сынок потел все сильнее (что его нисколько не беспокоило, хотя

в последнее время он стал очень много потеть), и у него начали

дрожать руки (а вот это ему уже не нравилось, потому что

человеку, зарабатывающему на жизнь изготовлением

зажигательных устройств, никак нельзя иметь дрожащие руки).

Наблюдая за тем, как высокий, худой ковбой снимает со всех

ракурсов сгоревшее здание, Сынок пришел к выводу, что

испытывает к нему ненависть в первую очередь за его рост, а не

за то, что он запечатлевает на пленку дом, который Сынок

только что спалил дотла.

Однако, в глубине души он надеялся, что кадры получатся

очень впечатляющими; Сынок гордился этим маленьким

костерком.

Устроив поджог и выскользнув из вестибюля на улицу, он

спрятался на строительной площадке напротив и включил

портативный радиосканер, позволяющий прослушивать

переговоры специальных служб. Сынок узнал, что диспетчер

присвоил пожару вторую категорию сложности: вызов 10-45 [4] ,

код 2. Категория его очень обрадовала — она означала, что

пожар сильный, — но вот код Сынка разочаровал. «Двойка»

означала, что погибших в огне нет, только пострадавшие. Код 1

означал смерть.

Ковбой продолжал снимать пепелище еще несколько минут,

затем, выключив большую камеру, убрал ее в сумку.

Сынок снова посмотрел на брандмейстера и его дружков —

господи, этот педераст-заместитель просто огромный! Ломакс

распорядился вызвать экскаватор и как можно скорее начать

разбирать завалы. Сынок мысленно отметил, что при

расследовании подобного пожара это совершенно правильные

действия.

Однако его беспокойство все возрастало и возрастало; вскоре

оно осталось единственным чувством. Точно так же заполняется

дымом коридор — только что все было чисто, и вот уже дым

плотный как вата.

Но причиной беспокойства были не Ломакс и не его огромный

заместитель. Все дело было в ковбое.

— Где именно это началось? — спросил Пеллэм.

Женщина по имени Алиса кивнула.

— Ну, я увидела, что пламя пробилось через окно вот здесь.

Она указала на окна первого этажа.

Сынок решил, что она совсем не похожа на Алису. Скорее в ней

есть что-то от угрюмой брюнетки из сериала «Секретные

материалы», которую Сынок про себя прозвал «агент

Скаллери» [5] .

Как и Пеллэм, агент Скаллери была ростом выше Сынка. Он не

любил высоких мужчин, но женщин, которые были выше его

ростом, он просто люто ненавидел. А когда Алиса случайно

посмотрела на него так, как посмотрела бы на белку, ненависть

превратилась из злобы во что-то спокойное и очень горячее.

— Это я вызвала пожарных. Из вон того телефона-автомата на

углу. Знаете, эти будки видишь, но по-настоящему не замечаешь.

Сынок также ненавидел короткие волосы, потому что они

сгорают очень быстро. Он вытер вспотевшие руки о белые

штаны, продолжая слушать очень внимательно. Агент Скаллери

поговорила о пожарных машинах и о каретах скорой помощи, о

пострадавших от ожогов, от отравления дымом и от падения с

большой высоты.

И о грязи.

— Здесь повсюду была грязь. Во время пожаров о грязи не

думаешь.

«А кое-кто думает, — мысленно поправил ее Сынок. —

Продолжай.»

Агент Скаллери рассказала Джо Баку — фальшивому ковбою о

раскаленных докрасна железных болтах, расплавленном стекле

и одном человеке, который вытаскивал из углей зажаренных

цыплят и пожирал их, пока остальные вопили о помощи.

— Это было… — она остановилась, подыскивая точное

определение, — что-то мучительное.

Сынку довелось поработать с бизнесменами и он знал, как они

любят выносить суждения.

— Когда начался пожар, вы никого не видели рядом с домом?

— Видела, сзади. Нескольких человек. В переулке.

— Кого именно?

— Я не обратила внимания.

— Ну хоть что-нибудь вы можете сказать? — настаивал ковбой.

Прошло уже три месяца с тех пор, как он поставил свой жилой

автофургон «Уиннебаго» на стоянку в Уайт-Плейнс и на время

расстался с кочевым образом жизни. Целых три месяца — но

Пеллэм до сих пор чувствовал себя неуютно в кровати, где ему в

спину не втыкались вылезшие из матраса стальные пружины. В

такой сильный ветер фургон должен был бы раскачиваться

словно судно в шторм.

Пеллэм также до сих пор не привык к тому, что ему приходилось

выкладывать полторы тысячи долларов в месяц за навязанную

ему крошечную однокомнатную квартирку в Ист-Вилледже,

главным достоинством которой была ванна на кухне. ("Это

называется «битчен» [6] , — заявила ему агент бюро

недвижимости, забирая чек с комиссионными и арендной платой

за первый месяц; при этом у нее было такое выражение лица,

словно Пеллэм задолжал ей за несколько месяцев. — В наши

дни клиенты сходят с ума по таким квартирам.") Четвертый этаж

без лифта, на полу линолеум грязно-коричневого цвета, зеленые

крашеные стены, как в больничной палате Этти Вашингтон. Но

больше всего Пеллэму хотелось выяснить, откуда этот запах?

За несколько лет натурных съемок Пеллэм работал на

Манхэттене лишь несколько раз. Местные киностудии в

основном позакрывались, и, к тому же, из-за высоких ставок на

разрешение осуществлять съемки Манхэттен, который можно

увидеть в большинстве фильмов, это, как правило, Торонто,

Кливленд или декорации в павильоне. Ленты, действительно

снятые здесь, Пеллэму совершенно не нравились —

низкокачественные экспериментальные фильмы независимых

продюсеров и пустой ширпотреб. «Дневные съемки: место

действия — отель „Плаца“. Ночные съемки: место действия —

Уолл-стрит.» Здесь работа специалиста по поискам натуры

состояла не в том, чтобы быть третьим глазом режиссера, а

лишь сводилась к правильному заполнению нужных документов

в мэрии и в передаче по адресу нужных сумм, как над, так и под

столом.

Но в ближайшее обозримое будущее Пеллэм не собирался

заниматься поисками натуры. Всего месяц оставался до

предварительного варианта первого фильма, который он снял за

несколько лет, и просто первой его документальной ленты.

Фильм имел рабочее название «К западу от Восьмой авеню».

нее творилось черт те что. Блики от фотовспышек играли на

хромированных наручниках на запястьях, чуть ниже гипса, на

котором поставил автограф Пеллэм.

Этти Вашингтон, бывшей Дойл, урожденной Уилкс, было

семьдесят два года. Она родилась в Адской кухне и за всю

жизнь больше нигде не жила. Здание номер 458 по Тридцать

шестой западной улице было ее домом в течение последних

пяти лет. До этого Этти жила в другом похожем здании чуть

выше по той же самой улице, которое было снесено. Все

остальные дома, в которых Этти когда-либо проживала, также

находились в Адской кухне в пределах нескольких кварталов

друг от друга.

Этти лишь трижды ненадолго покидала штат Нью-Йорк, причем

дважды она ездила на похороны родственников в Северную

Каролину. Первые два класса в старшей школе Этти была

отличницей, но затем она бросила учебу и попробовала стать

певицей в кабаре. Ее карьера продолжалась несколько лет; Этти

всегда выступала только в первом отделении перед какой

нибудь знаменитостью. В основном в Гарлеме или Бронксе, хотя

изредка ей доводилось поработать на «Улице свинга» — в

модных заведениях на Пятьдесят второй улице. Пеллэм слышал

старые записи, сделанные на проволоке и перенесенные на

магнитофонную ленту, и низкий грудной голос Этти произвел на

него впечатление. Затем в течение нескольких лет Этти

перебивалась случайными заработками, которых хватало на

жизнь ей и ее любовникам, и при этом отбивалась от

бесконечных предложений замужества, которые неизбежно

сыплются на красивую одинокую женщину, живущую в Адской

кухне. В конце концов она все же вышла замуж, запоздало и за

самого неподходящего кандидата: ее мужем стал ирландец по

имени Билли Дойл.

Непоседливый красавец Дойл бросил Этти много лет назад,

прожив с ней всего три года.

«Мой Билли, он просто сделал то, что делают все настоящие

мужчины. У них в крови этот дух бродяжничества. Это у них в

натуре, и все же нелегко прощать им это. Я думаю, Джон, в тебе,

наверное, тоже есть этот дух.»

Пеллэм, снимавший этот монолог на камеру, кивнул,

подбадривая Этти. Однако при этом он мысленно взял на

не мог. «Клинтоном» же его называли городские власти, органы

социального обеспечения и агентства недвижимости. Как будто

смена названия может убедить широкую общественность, что

эта часть города больше не трясина дешевых меблированных

квартир, бесчинствующих банд, зловонных кабаков, проституток

и тротуаров, усеянных ампулами из-под «крэка», а новый

Фронтир [8] , который предстоит осваивать офисам быстро

развивающихся корпораций и комфортабельным жилым

комплексам для молодых, целеустремленных бизнесменов.

Пеллэм вспомнил голос Этти:

«Ты слышал предание о том, как это место получило свое

название? Говорят, однажды, давным-давно один полицейский

здесь сказал другому: „Здесь сущий ад.“ А тот ему ответил: „Ад

по сравнению с этим местом еще ничего. Это адская кухня.“

Таково предание, но на самом деле все произошло совсем не

так. Нет-нет. А назвали это место потому, что так назывался

какой-то квартал в Лондоне. А что еще такое Нью-Йорк? Даже

названия районов где-то украдены.»

— Послушайте, что я говорю, — ворвался в мысли Пеллэма

таксист. — То же самое, твою мать, было здесь и вчера, твою

мать. И так продолжается уже несколько недель, твою мать.

Он принялся неистово жестикулировать, показывая на

транспортную пробку, которая полностью перекрыла движение

впереди. Судя по всему, вызвана она была строительными

работами напротив сгоревшего здания — где заканчивалось

возведение небоскреба. Бетономешалки непрерывно въезжали и

выезжали со стройплощадки, загораживая улицу.

— Все этот долбанный небоскреб! Ох как мне хочется всех их

хорошенько трахнуть! Портят такой район, твою мать!

Таксист что есть силы хлопнул ладонью по приборной панели,

едва не свалив освежитель воздуха в виде короны.

Расплатившись, Пеллэм выбрался из машины, оставив

водителя извергать проклятия, и пешком спустился к Гудзону.

Он прошел мимо грязных деревянных лавок: «Винни, фрукты и

овощи», «Манагро, столовая», «Кьюзин, мясо и гастрономия» —

в витрине этой лавки были выставлены чучела животных. Вдоль

тротуаров теснились лотки с одеждой и горами трав и специй.

Лавка, в которой торговали африканскими товарами, сообщала о

распродаже каких-то «укпур» и «огбоно». «Спешите купить!» —

редеющим со лба. Он был в белой рубашке и широком

изумрудно-зеленом галстуке. Его серый костюм не подходил ему

ровно на один размер: брюки были слишком широки, пиджак жал

в груди.

— Я бы хотел поговорить с вами о деле Этти, — сказал Пеллэм.

— Здесь слишком душно. — Сложив откопированные листы на

столе, Бейли отер пот со лба. — Кондиционер капризничает. Как

насчет того, чтобы перебраться в мой второй офис? У меня

филиал чуть дальше на этой же улице.

«Филиал?» — подумал Пеллэм. Но вслух сказал:

— Ведите.

Луис Бейли махнул рыхлой барменше. Он не сказал ей ни

слова, но она удалилась готовить его обычный заказ.

Спохватившись, барменша обернулась и окликнула Пеллэма с

сильным ирландским акцентом:

— А вам что?

— Кофе.

— По-ирландски?

— «Нескафе», — ответил Пеллэм.

— Я имела в виду, с виски?

— А я имел в виду — без.

— Итак, — продолжал Бейли, — результаты магнитно

резонансной томограммы отрицательные. Здоровью миссис

Вашингтон ничто не угрожает. Ее перевели в женское отделение

центра предварительного содержания под стражей.

— Я пытался навестить ее вчера. Меня не пустили. Ломакс,

брандмейстер, отказался мне помочь.

— Этого следовало ожидать. Они всегда не доверяют тем, кто

находится по другую сторону баррикад.

— Потом мне наконец удалось найти какого-то полицейского,

который сказал, что Этти наняла вас.

Дверь в заведение приоткрылась с неуклюжим скрипом. В зал

вошли два молодых мужчины в дорогих темных костюмах,

разочарованно огляделись по сторонам и тотчас же вышли.

«Филиал» конторы Бейли — дешевая рюмочная под названием

«Изумрудный остров» — была не лучшим местом для бизнес

ланча.

— Я могу с ней встретиться? — спросил Пеллэм.

— Сейчас, когда ее перевели в центр предварительного

четверых мужчин. Описать их более точно женщина не смогла.

Кивнув, Бейли черкнул несколько предложений в блокнот в

потрепанном кожаном переплете, украшенном золотыми

инициалами — чужими.

— Этти не могла устроить поджог, — продолжал Пеллэм. — Я

сам был там. Когда пожар начался, Этти находилась на

лестнице, на два пролета выше меня.

— О, полиция и не думает, что Этти непосредственно подожгла

здание. Однако есть основания считать, что она открыла дверь

черного входа и впустила туда пироманьяка.

— Профессионального поджигателя?

— Да, профессионала. Но при этом еще и психопата. Этот тип

работает в нашем городе уже несколько лет. Для поджога он

использует смесь бензина и солярки. Как раз в нужной

пропорции. Мерзавец знает, что делает. Понимаете, бензин

очень быстро испаряется, поэтому он добавляет солярку.

Поджечь такую смесь несколько сложнее, но зато при горении

она выделяет больше тепла. И еще — запомните хорошенько —

наш Герострат добавляет в свою адскую смесь стиральный

порошок. Чтобы она прилипала к одежде и коже. Получается что

то вроде напалма. Я хочу сказать, что наемники, которые

устраивают поджоги исключительно ради денег, на такое не идут.

И они не поджигают здания, когда поблизости есть люди. Они не

хотят, чтобы были пострадавшие. А этот тип, наоборот, обожает

человеческие жертвы… Пожарные и полиция начинают

беспокоиться. Он теряет последние остатки рассудка.

Начальство давит, требуя его поймать.

— Значит, Ломакс полагает, что Этти наняла этого поджигателя,

— задумчиво промолвил Пеллэм. — А как же то обстоятельство,

что она сама едва не погибла при пожаре?

— Помощник окружного прокурора утверждает, что Этти

спешила добраться до своей квартиры, чтобы обеспечить себе

алиби. Прямо за окном ее квартиры проходит пожарная

лестница. Но только они с поджигателем напутали со временем.

Кроме того, полиция считает, что Этти специально подгадала

пожар к вашему приходу. Если бы все прошло как задумано, вы

бы смогли подтвердить, что она находилась у себя дома.

Пеллэм недоверчиво фыркнул.

— Этти не допустила бы, чтобы у меня с головы хоть волос

здание? Почему не ограничиться только своей квартирой?

— Это не так подозрительно. К тому же, наш пироманьяк

старается причинить как можно больше ущерба. Этти просто

случайно наткнулась именно на него. Вполне вероятно, она даже

понятия не имела, что именно он собирается сделать.

Пеллэм, в прошлом киносценарист, частенько смотрел на жизнь

как на последовательность сюжетов. И сейчас ему показалось,

что в этом сюжете есть несколько дыр.

— Хорошо, Агентство должно было прислать Этти страховой

полис. Что она сказала, увидев его?

— Агентство утверждает, что она сама взяла бланк, заполнила

его и прислала по почте. Затем договор переправили в

центральное отделение. Ее экземпляр подписанного договора

был выслан Этти по почте за день до пожара, поэтому она его

так и не получила.

— Значит, агент или клерк смогут подтвердить, что это была не

Этти.

— Клерк опознал по фотографии Этти ту женщину, которая

брала бланк договора.

Пеллэм, всегда скептически относившийся к теории заговоров,

почувствовал, что сейчас имеет дело с запутанным сюжетом,

достойным фильма режиссера и сценариста Оливера Стоуна.

— А что насчет страховой премии? — спросил он.

— Оплачена наличными.

— Ну а что говорит сама Этти?

— Разумеется, все отрицает, — рассеянно бросил Бейли,

словно с юридической точки зрения отрицание обвиняемого

значило не больше, чем муха, разгуливающая по стойке бара. —

А теперь давайте перейдем к делу. Официальное предъявление

обвинений назначено на завтра. Помощник окружного прокурора

ворчит о том, чтобы перенести его на более поздний срок. Вы

знаете, что такое официальное предъявление обвинений? Это

процедура, в ходе которой обвиняемый должен…

— Я знаю, что это такое, — остановил его Пеллэм. — Каковы

шансы добиться для Этти освобождения под залог?

— На мой взгляд, сумма не должна будет быть слишком

высокой. Я переговорю со знакомыми поручителями [9] .

Поскольку Этти прикована к постели, риск будет не слишком

большим. К тому же, ее обвиняют не в убийстве.

басов популярной рэп-песни. Пеллэм уже несколько раз слышал

ее по радио.

«Это мир белых людей, не надо быть слепым…»

Машина скрылась из виду.

— Шестеренки, — продолжал Бейли, мучая оливку в стакане. —

Я имею в виду вот что: знакомясь с Адской кухней, в первую

очередь необходимо уяснить, что здесь вас может убить кто

угодно, по любой причине. Или вовсе без причины. Это аксиома.

Так что же делать, чтобы остаться в живых? Ну, проще всего

вести себя так, чтобы убить тебя было достаточно трудно.

Держаться подальше от темных переулков, не смотреть

встречным прохожим прямо в глаза, одеваться скромно, на

перекрестках держаться рядом с другими людьми, в пивных и

барах вроде этого как бы случайно упоминать фамилии

профсоюзных боссов или полицейских из управления Южного

Среднего Манхэттена.

— А при чем тут Этти?

— Все — прокурор, полиция, пресса, — идут по пути

наименьшего сопротивления. А если же что-то застрянет в

шестеренках состряпанного ими дела, они начнут искать кого

нибудь еще. Найдут другого первоклассного подозреваемого. Это

единственное, что мы можем сделать для Этти. Насыпать песку

в шестеренки.

— В таком случае, давайте дадим полиции другого

подозреваемого. У кого еще мог быть мотив? У владельца

здания, правильно? Который хотел получить страховку.

— Возможно. Я загляну в земельный кадастр и выясню, как у

владельца обстоят дела со страховкой.

— А почему еще кому-нибудь могло прийти в голову сжечь

жилой дом?

— Ну, во-первых, подростки устраивают поджоги просто ради

забавы. В нашем городе это самая распространенная причина

рукотворных пожаров. Причина номер два — месть. Такой-то и

такой-то спит с чьей-то женой. Ему под дверь подливается

немного легковоспламеняющейся жидкости, и дело сделано.

Нередко преступники прибегают к поджогам, чтобы замести

следы других преступлений. В основном, убийств с

изнасилованием. Краж со взломом. Далее, как я уже говорил,

мошенничества с пособиями социального обеспечения. Потом,

человек двадцати.

Бейли кивнул, пытливо вглядываясь в лицо Пеллэма.

— Что ж, народ в Адской кухне идет на контакт легко. Вам дадут

отхлебнуть виски прямо из бутылки и не станут вытирать

горлышко, когда вы вернете ее назад. С вами будут часами

разговаривать, сидя у подъезда. Иногда здешние люди так

разговариваются, что их становится невозможно заткнуть.

— Совершенно верно, я в этом уже сам убедился.

— И это настраивает вас на добродушный лад, так?

— Ну да. Настраивает.

— Но это одни разговоры, — решительно заявил Бейли. — Это

совсем не означает, что люди вас принимают. Или проникаются к

вам доверием. И даже не мечтайте услышать настоящие тайны.

Здешние люди ни за что не откроют их такому человеку как вы.

— Так что же хотите рассказать мне вы? — спросил Пеллэм.

Адвокат сразу стал настороженным. Наступила пауза.

— Я вам говорю, что здесь опасно. Очень опасно. И становится

еще опаснее. В последнее время здесь было много пожаров,

гораздо больше, чем обычно. Бандитские разборки…

перестрелки…

Разделы криминальной хроники местных газет пестрели

сообщениями о случаях использования огнестрельного оружия.

То какие-то подростки протащили пистолет в школу. То

одуревший от наркотиков стрелок уложил наповал несколько

невинных прохожих. Пеллэм перестал читать газеты на второй

неделе пребывания в Нью-Йорке.

— В Адской кухне настали тяжелые времена.

«По сравнению с каким временем?» — подумал Пеллэм.

— Вы действительно хотите впутаться в эту историю? —

спросил Бейли. Пеллэм начал было говорить, но адвокат поднял

руку, останавливая его. — Вы уверены, что не боитесь того, куда

это может вас завести?

Пеллэм ответил вопросом на вопрос:

— Сколько?

Он похлопал по бумажнику.

Бейли снова провалился в пьяную дрему.

— За все? — Пожатие плечами. — Надо будет найти

полицейского, который стащит для меня протокол осмотра места

пожара, затем придется узнавать название страховой фирмы и

ей платили уйму денег, потому что квартира действительно была

очень неплохой. Сынок оглядел женщину с ног до головы и

снова решил, что ей было бы гораздо лучше носить волосы

длинными, как у него. Она лежала на боку, связанная по рукам и

ногам скотчем. Рот у нее был тоже заклеен.

— Этот ваш сериал по телевизору, — равнодушно произнес

Сынок. — Знаете, я на самом деле не верю, что ФБР занимается

всем этим. Неужели вы полагаете, что федеральным агентам

есть какое-либо дело до инопланетян?

Он говорил ласково, но рассеянно, водя пальцем по пестрым

квадратам плана — они напоминали Сынку кубики, которые

подарила ему в детстве мать.

Здесь.

Он отметил еще одно здание.

И здесь.

Еще одно. Отыскав несколько зданий, Сынок отметил их

крестиками. Работа предстоит большая. Но Сынок ничего не

имел против работы. Доброе дело само является лучшей

наградой за себя.

Испуганно посмотрев на него, агент Скаллери принялась

выбивать ногами быструю, испуганную дробь.

— Ну же, ну же, ну же.

Тщательно сложив план города, Сынок убрал его в задний

карман. Ручка отправилась в нагрудный карман,

предусмотрительно закрытая колпачком. Сынок терпеть не мог,

когда его одежда была испачкана пастой из стержней. Встав, он

обошел вокруг агента Скаллери, которая продолжала лягаться,

кататься по полу и мяукать.

Направившись на кухню, Сынок внимательно изучил газовую

плиту с духовкой. Это была самая совершенная дорогая модель,

но Сынок рассматривал кухонную технику только с позиций

своего ремесла. Свою плиту он использовал только для того,

чтобы кипятить воду и заваривать чай из трав. Сынок

употреблял в пищу исключительно овощи и никогда их не

готовил; он находил омерзительной саму мысль о том, чтобы

нагревать продукты питания. Опустившись на безукоризненно

чистые плитки пола, Сынок открыл духовку. С биметаллическим

клапаном, перекрывающим подачу газа, он разобрался за пять

секунд, а со шлангом подачи — за десять. Помещение стало

ответил. Мне очень неудобно просить вас, но, быть может, вы

сходите к ней и проверите, как она себя чувствует? Я боюсь, как

бы Алиса не потеряла сознание.

— Ну конечно же, схожу. Вы назовете мне свой телефон?

— Если не возражаете, я просто не буду вешать трубку, —

сказал Сынок, заботливый родственник. — Вы так любезны!

Он откинул голову, прижавшись затылком к алюминиевой стенке

будки. На ней тотчас же остались следы пота. «Ну откуда весь

этот пот?» — снова подумал Сынок. Впрочем, на улице жара.

Потеют все. Правда, руки дрожат далеко не у всех. Сынок

прогнал эту мысль. Надо думать о чем-нибудь другом. Как,

например, насчет того, чтобы подумать об ужине? Отлично. Что

у него будет на ужин сегодня? Спелый помидор. Грунтовой, с

плантации в Нью-Джерси. Найти такой будет нелегко. Немного

соли и…

Фантасмагория. Звук сильного взрыва дошел до Сынка по

телефону раньше, чем он услышал его в живую. Связь тотчас же

оборвалась, так как телефонная будка содрогнулась под

воздействием мощной ударной волны. Как это обычно бывает

при взрыве природного газа, после яркой бело-голубой вспышки

было очень мало дыма. Стекла ввалились внутрь от притока

кислорода, затем тотчас же вылетели наружу, выпуская

выделяющуюся при горении огромную энергию.

Пламя поглощает больше, чем испускает.

Некоторое время Сынок наблюдал за тем, как пожар

распространяется до самого верхнего этажа дома, в котором

жила покойная агент Скаллери. Занялась покрытая гудроном

крыша, и белый дым быстро превратился сначала в серый, а

затем в черный.

Сынок вытер руки о салфетку. Затем развернул план города и

аккуратно обвел кружком крестик, обозначавший здание.

Выбросив недоеденное манго, он быстро пошел навстречу

спешащим зевакам, наслаждаясь их возбуждением и жалея о

том, что они не знают, кого им надо благодарить за такое

зрелище.

— Мать, как ты себя чувствуешь?

— Как она себя чувствует? — разнесся голос над холодным

бетонным полом. — Как ее дела?

Этти Вашингтон лежала на койке, поджав колени к груди. Она

В комнате было две дюжины коек, намертво прикрученных к

полу болтами. Матрасы толщиной всего в дюйм были твердые,

словно утрамбованная земля. Этти чувствовала бы себя более

удобно, если бы лежала на полу.

Пожилая негритянка смутно помнила, как полицейские

переводили ее сюда из больничной палаты. Она была измучена

до предела и накачена снотворным. Ее привезли в «воронке». В

кузове держаться было не за что, и Этти казалось, что водитель

делал повороты, не снижая скорости, — умышленно. Она то и

дело ударялась больной рукой о стены так, что у нее на глазах

выступали слезы, а дважды, не удержавшись, она падала со

скользкой пластиковой скамьи на пол.

— Я очень устала, — объяснила Этти, обращаясь к Хатейк.

Она обвела взглядом остальных обитательниц камеры. Центр

предварительного содержания под стражей представлял собой

одну просторную комнату, отгороженную решеткой, с унылыми

коричневыми стенами. Подобно большинству обитателей Адской

кухни, Этти Вашингтон была более или менее знакома с

подобными заведениями. Она знала, что большинство

находящихся здесь женщин арестованы за мелкие преступления.

Кражи из магазинов, проституция, драки, мошенничество. (Этти

ничего не имела против краж из магазинов, потому что это

помогало содержать семью. Если женщина становилась

проституткой — Этти терпеть не могла выражение «ночная

бабочка» — это происходило потому, что она не могла найти

приличную работу, за которую платили бы приличные деньги (к

тому же, это все-таки была работа, а не дармоедство за счет

пособия). Драка — это если надавать хорошенько подружке

мужа? А что в этом плохого? Этти сама два — три раза

проделывала это. Ну а насчет обмана чиновников из органов

социального обеспечения — о, пожалуйста. Деревья, увешанные

спелыми фруктами, которые только и ждут, когда их обтрясут…)

Этти хотелось выпить. Очень хотелось. Она спрятала под

гипсовую повязку стодолларовую бумажку, но, как ей показалось,

из тех женщин, кто находился сейчас вместе с ней, ни у кого не

было нужных связей, которые помогли бы раздобыть бутылку.

Одни молодые девчонки, еще совсем дети.

Хатейк Имахам снова погладила Этти по голове.

— Мать, ты ляг в кровать. Ляг в кровать и ни о чем не думай. Я

— Мальчика? — недоверчивым шепотом спросила другая. —

Девочка, она устроила поджог в подвале — ты что, не читала?

Дом на Тридцать шестой улице. Она могла бы сжечь всех, кто

находился в нем.

— И эта стерва называет себя матерью, — прорычала тощая

женщина с глубоко посаженными глазами. — Чтоб она сдохла,

стерва! Я вам точно говорю…

— Шш! — замахала рукой Хатейк.

— Прикончим ее! Прикончим стерву прямо сейчас!

Хатейк грозно свела брови и сверкнула глазами.

— Молчать! Дамбалла! Мы сделаем так, как я скажу. Ты меня

слышишь, девочка? Я не стану ее убивать. Дамбалла не просит

больше того, что принадлежит ей по праву.

— Хорошо, сестра, — испуганно прошептала девушка. —

Хорошо. Я все поняла. Что мы должны будем сделать с ней?

— Шш! — снова зашипела Хатейк, с опаской глядя на решетку,

за которой дремал охранник. — Кто сегодня встретится со своим

адвокатом?

Две девушки подняли руки. Проститутки. Хатейк знала, что в

суде такие дела объединяются вместе и рассматриваются в

первую очередь. Казалось, город хочет поскорее вернуть жриц

любви обратно на улицы. Хатейк окинула взглядом ту, что

постарше.

— Ты Данетта, так?

Девушка кивнула. Ее рябое лицо оставалось блаженным.

— Я попрошу тебя об одном одолжении. Как насчет этого,

девочка?

— Что я должна буду сделать?

— Когда тебя приведут в зал суда, ты переговоришь со своим

адвокатом.

— Да-да, сестра.

— Ты ему скажешь, что он не останется внакладе. Мне нужно,

чтобы после того, как тебя выпустят отсюда, ты вернулась

обратно.

Данетта нахмурилась.

— Ты хочешь… Ты хочешь, чтобы я…

— Слушай внимательно. Мне нужно, чтобы ты вернулась сюда.

Завтра же.

Данетта не переставала тупо кивать, но она уже ничего не

свиданий, холодно взглянула на это нарушение правил, но

ничего не сказала.

— Луис Бейли уверен, что сможет добиться для вас

освобождения под залог, — сказал Пеллэм.

Этти выглядела плохо. Несмотря на все, что с ней случилось,

она казалась слишком спокойной. Пеллэм знал, что Этти очень

легко заводится. Ему не раз доводилось быть свидетелем этого

— особенно когда она рассказывала о своем муже Билли Дойле,

о том, как он ее бросил. И о том, как ее выгнали с последнего

места работы. После многих лет работы уборщицей в Доме

моды Этти выставили за дверь, не заплатив ни цента выходного

пособия. И сейчас Пеллэм ожидал, что она выплеснет свой гнев

на тех, кто устроил поджог, на полицию, на тюремщиков. Однако

он увидел лишь покорное смирение. Его это встревожило

гораздо больше, чем приступ ярости.

Этти стыдливо прикрыла ладонью грязное пятно на своем

застиранном, изношенном тюремном платье.

— Охранники твердят в один голос, что как только я признаюсь

в том, что устроила поджог, и назову того, кого для этого наняла,

для меня все станет значительно легче.

Пеллэм, поколебавшись немного, все же решил спросить:

— Расскажите мне про страховку.

— Проклятие, Джон, никакой страховки я не покупала. Неужели

меня принимают за выжившую из ума старуху, способную на

подобную глупость? — Этти прижала ладонь здоровой руки к

жестким курчавым черным волосам, кое-где тронутым проседью,

словно пытаясь унять головную боль. — Да и где мне взять

деньги на страховку? — поморщившись, продолжала она. — Я и

так с трудом расплачиваюсь по счетам. Причем частенько у меня

и на это денег не хватает. Ну где я могла раздобыть деньги на

страховку?

— В последний месяц вам ни разу не приходилось бывать в

страховых агентствах?

— Нет, клянусь.

Нахмурившись, Этти подозрительно посмотрела на охранницу.

— Этти, я должен задать вам эти вопросы. Поймите, сотрудница

страховой фирмы опознала вас по фотографии.

— Это ее проблема, — поджав губы, буркнула Этти. — Я никуда

не ходила и ничего не покупала.

— Кто это был?

— Я никого не узнала. Какие-то парни из нашего района. Они

постоянно там торчат. Ты же понимаешь, это переулок.

Излюбленное место сборищ подростков. Так было пятьдесят лет

назад, так есть и сейчас. Есть вещи, которые не меняются со

временем.

Пеллэм вспомнил слова сына Сибби — за которые тот

удостоился от матери пощечины.

— Эти парни из банд? — спросил он.

— Вполне возможно. Я стараюсь в эти дела не вмешиваться.

Нас особенно не трогают… Знаешь, а может быть, это были

рабочие. С той стройки, что напротив. Ну, со своими

телескопами на треногах. Вечно они что-то вымеряют. Да, теперь

я точно вспомнила, что видела в переулке кого-то из них. Я

вспомнила это потому, что они были в пластмассовых касках.

Среди них были те, кто ходил с обращением, которое мы все

подписали.

Пеллэм вспомнил, как Этти рассказала ему про строительство

нового небоскреба, про то, что местные жители отнеслись к

этому с большим энтузиазмом. Роджер Маккенна, не

уступающий в знаменитости самому Дональду Трампу [11] ,

возводит роскошный небоскреб в Адской кухне! Компания

направила в район представителей, и те собрали подписи

жителей домов, соседствующих с отведенным под строительство

участком, под обращением с просьбой разрешить увеличить

этажность здания на пять этажей по сравнению с разрешенной

для данной зоны. Взамен поддержки строительная компания

обещала открыть в здании новый овощной магазин, испанский

ресторан и круглосуточную прачечную. Этти поставила свою

подпись, как и большинство обитателей Адской кухни.

И только потом выяснилось, что овощной магазин принадлежит

к сети сверхдорогих продуктовых универмагов и банка фасоли

стоит в нем 2 доллара 39 центов, что в прачечной берут три

доллара за стирку одной блузки, а что касается ресторана, в

него не пускают без вечерних платьев и смокингов, а

оставленные перед ним лимузины создают на окрестных улицах

постоянные пробки.

Пеллэм мысленно взял на заметку разузнать подробнее об этих

рабочих. Странно, почему они проводили съемки в переулке на

7

В крохотном, тесном кабинете Луиса Бейли за письменным

столом сидел высокий, долговязый мужчина. Адвокат, стоя у него

за плечом, вываливал скороговоркой инструкции, потягивая из

бумажного стаканчика дешевое шабли.

Увидев появившегося в дверях Пеллэма, Бейли кивком

пригласил его войти.

— Это Клегг.

Долговязый мужчина пожал Пеллэму руку так, словно они были

хорошими друзьями. Клегг был в зеленой полиэстеровой куртке

и черных джинсах. В мочке левого уха болталась стальная

монетка. От него исходил приторный запах лосьона после

бритья.

Адвокат принялся листать толстый потрепанный телефонный

справочник, утыканный закладками.

— Так, посмотрим, что тут у нас…

Клегг повернулся к Пеллэму.

— Вы играете на скачках.

Это был не вопрос, а утверждение.

— Нет, — признался Пеллэм.

Тощий мужчина, похоже, был разочарован.

— А жаль. Если вас заинтересует, я могу предложить вам

хорошую наводку.

— Что такое наводка?

— Подсказку, — пояснил Клегг.

— Подсказку?

— На кого ставить, чтобы не проиграть.

— Мне это ни к чему. Но все равно, спасибо.

Клегг долго разглядывал Пеллэма, затем кивнул, словно

внезапно понял все, что нужно было знать об этом новом

знакомом. Он долго рылся в карманах и наконец достал пачку

сигарет.

— Так, кажется, готово, — наконец заявил Бейли.

Он черкнул фамилию на отрывном листке, который уже

использовался несколько раз до этого. Затем, достав из ящика

письменного стола две бутылки виски, адвокат уложил их в

большие пакеты вместе с конвертами, содержащими,

предположительно, деньги, которые еще недавно принадлежали

Пеллэму.

Бейли сверился со своими записями.

— Так, что я нашел, что я нашел… Черт бы побрал этот

кондиционер! Щелкните вон тем тумблером. Это все компрессор.

Щелкните тумблером. Ну как, заработал?

Пеллэм щелкнул тумблером. Пыльный старый агрегат никак на

это не отреагировал. Проворчав что-то неразборчивое,

затерявшееся за гулом мотора, Бейли взял со стола ленту

факса.

— Предварительный протокол осмотра здания, в котором жила

Этти. На то, чтобы его достать, ушли почти все ваши деньги. Я

сделал для вас копию. Прочтите и прослезитесь.

Конфиденциально, не подлежит разглашению

МЕМОРАНДУМ

Составил: старший брандмейстер Генри Ломакс

Для: Луизы Коупель, помощника окружного прокурора

Тема: предварительное заключение по поводу подозрительного

пожара в жилом здании по адресу:Тридцать шестая западная

улица, дом 458.

Десятого августа в 21:58 был получен звонок из телефона

автомата номер 598 на Десятой авеню, в котором сообщалось о

пожаре в доме 458 по Тридцать шестой западной улице. Служба

911 получила сообщение в 22:02, в котором говорилось то же

самое. Пожарная команда Три-восемь откликнулась на первый

вызов. Капитан, прибывший на место происшествия, заключил,

что вследствие силы пожара и наличия пострадавших

необходимо вызвать подкрепление. Сообщение об этом

поступило в 22:17.

На место пожара прибыли пожарная машина 26, пожарная

машина 33, машина с брандспойтом 48, машина с брандспойтом

16, машина с выдвижной лестницей 17. Немедленно были

развернуты пожарные рукава, и на три верхних этажа стала

подаваться вода. Доступ в здание был обеспечен через

пожарную дверь третьего этажа; все находившиеся в здании

люди были благополучно эвакуированы.

Капитан, руководивший тушением пожара, определил, что

пламя сильно разрушило несущие конструкции верхних этажей,

и доступ через слуховые окна на крыше стал опасным.

Пожарные расчеты были отведены назад. Вскоре после этого

содержащая остатки неэтилированного бензина с октановым

числом 89. Однако сравнение красителей, добавленных в

бензин, входивший в состав легковоспламеняющейся смеси, и

бензин из канистры, показало, что эти пробы имеют различное

происхождение.

Также с помощью фотоспектрометрического анализа удалось

различить солярку из топливного бака отопительной системы

здания и солярку, обнаруженную в очаге пожара. Была

предпринята попытка установить поставщика солярки и бензина,

которые использовались в легковоспламеняющейся смеси,

однако выяснилось, что эти жидкости представляют собой смесь,

определить происхождение которой не представляется

возможным.

В дополнение следует отметить, что в здании были обнаружены

тринадцать автоматических пистолетов (четыре «глока» калибра

9 мм, три «тореса» калибра 9 мм и шесть «браунингов»

калибра.380), спрятанных за баком с соляркой в подвале. Все

пистолеты были без патронов, боеприпасов нигде обнаружено не

было. Все оружие было отправлено в криминалистическую

лабораторию управления полиции Нью-Йорка для проведения

экспертизы на предмет наличия латентных отпечатков пальцев.

Из федеральной базы данных отпечатков пальцев вернулся

отрицательный результат. Об обнаруженном оружии также были

поставлены в известность отдел расследования тяжких

преступлений управления полиции Нью-Йорка и федеральный

архив огнестрельного оружия.

Свидетели дали показания, что видели, как одна из жильцов

дома (Э. Вашингтон) входила в здание через дверь черного

входа, расположенную в десяти футах от очага возгорания,

незадолго до начала пожара.

На основании этого я обратился в Федеральное управление по

борьбе с мошенничествами в области страховки. Проведенное

расследование установило, что 14 июля сего года

подозреваемая Вашингтон оформила договор в компании

«Общество взаимного страхования жертв и ущерба Новой

Англии», страховой полис номер 7833-В-2332, застраховав свою

собственность по заявленной стоимости 25 000 долларов.

Страховая выплата должна быть переведена на банковский счет

Вашингтон (Банк «Ист-Сайд трест», счет номер 223-11003).

брандмейстером Ломаксом на месте пожара.

— Наша прокурорша направила в страховую фирму

почерковеда, чтобы установить, действительно ли страховку

заполняла Этти. Однако определенно сходство почерков есть. —

Бейли кивнул вслед вышедшему Клеггу, своему посланнику в

зеленой куртке. — Я получу копию заключения одновременно с

тем, как оно ляжет на стол мисс Коупель. Если бы Этти не

отпиралась от этой страховки, возможно, все было бы не так

плохо.

— А что если Этти отпиралась потому, что никакой страховки не

оформляла? — спросил Пеллэм.

Бейли ничего на это не ответил. Пеллэм снова вернулся к

изучению отчета брандмейстера.

— Страховая выплата переводится прямо на банковский счет.

Тут нет ничего странного?

— Нет, это очень распространенное дело. Если дом или

квартира сгорят, страховая компания переводит деньги прямо в

банк. В этом случае не приходится высылать чек по адресу,

которого больше не существует.

— Значит, тот, кто оформлял страховку, знал номер банковского

счета Этти.

— Совершенно верно.

Блокнот Бейли от времени пожелтел и выцвел на солнце.

Похоже, его возраст был не меньше десяти лет.

— Ну а оружие, — спросил Пеллэм, не отрываясь от отчета. —

Как вы думаете, что это означает?

Бейли рассмеялся.

— То, что здание находится в Адской кухне. И больше ничего.

Здесь оружия больше, чем во всем Лос-Анджелесе.

К последнему утверждению Пеллэм отнесся очень скептически.

Вслух он спросил:

— Вы установили, кто владелец здания? И внесено ли оно в

перечень исторических достопримечательностей?

— Именно поэтому я отправил Клегга разносить подарки со

словами благодарности.

Порывшись в папке, Бейли бросил на стол ксерокопию

документа с печатью генеральной прокуратуры штата. Судя по

всему, адвокат считал этот документ очень важным, однако

Пеллэму он показался юридической тарабарщиной. Пожав

Помолчав, Пеллэм спросил:

— Вы можете выяснить фамилию страхового агента, с которым

общалась Этти?

— Разумеется, могу.

Могу. Этот глагол потихоньку становился самым дорогостоящим

словом английского языка.

Пеллэм протянул адвокату еще двести долларов, хрустящими

новенькими двадцатками. Порой у него возникала мысль, что

банкоматы перед выдачей наличных обязательно должны

предупреждать держателей кредитных карточек: «Вы уверены,

что собираетесь потратить деньги разумно?»

Пеллэм кивнул в окно на строящийся небоскреб. Контора Бейли

находилась в двух шагах от сгоревшего здания, в котором жила

Этти, и сверкающее хромом и стеклом здание было задернуто

дымкой, которая до сих пор висела над пожарищем.

— Роджер Маккенна, — медленно произнес Пеллэм. — Этти

сказала, в тот вечер, когда произошел пожар, рабочие со стройки

находились в переулке за ее домом. Что они там делали?

Но Бейли закивал так, словно это известие его нисколько не

удивило.

— У них есть здесь кое-какая работа.

— Здесь? Вот в этом здании?

— Точно. Маккена — один из его совладельцев. Это его люди

сейчас работают наверху — они производят тот шум, который вы

слышите. — Он кивнул на потолок, дрожавший от гула отбойного

молотка. — Новый Дональд Трамп собственной персоной —

делает ремонт в этом здании.

— Зачем?

— Можно только догадываться, но мы думаем, мы думаем, что

Маккена готовит на втором этаже гнездышко для своей

любовницы. Уж его-то вы не станете подозревать, а?

— А почему он должен быть вне подозрений?

Бейли взглянул на бутылку с вином, но решил все же

воздержаться.

— Не могу поверить, что Маккена пойдет на что-то

противозаконное. Такие крупные подрядчики, как правило,

стараются держаться подальше от всяких сомнительных

делишек. Зачем ему пачкать руки о такую мелочовку как поджог

старого дома? У него отели и офисные здания по всему

мне нужно на него посмотреть. Где-нибудь на его территории. Не

на поле боя.

Собеседник на противоположном побережье помолчал. Затем:

— Вот как… И зачем это тебе понадобилось?

— Провожу кое-какие исследования.

— Ха. Исследования. Всюду суешь свой нос. Подожди минутку.

Не положив трубку, Лефтковиц начал дышать часто и

порывисто, словно занимаясь любовью, — хотя Пеллэм знал,

что на самом деле он только перегнулся через массивный

письменный стол и листает записную книжку.

— Так, как тебе нравится вот это?

— Что, Лефти?

— Ты хочешь попасть на прием. Ты ведь обожаешь приемы,

верно?

Насколько мог вспомнить Пеллэм, последний раз он ходил на

прием два или три года назад.

— В самую точку, Лефти. Без светских тусовок я жить не могу.

— Маккенна постоянно что-нибудь устраивает. Упомяни мою

фамилию, и перед тобой откроются все двери. Я сделаю пару

звонков. Узнаю, где и когда что будет. Позвоню Спилбергу.

(Разумеется, Лефковиц имел в виду ассистента Спилберга. А

разговаривать ему в конце концов придется с ассистентом

ассистента главного кормчего «Затерянного ковчега»,

находящимся в совершенно другом городе.)

— Лефти, буду тебе по гроб жизни обязан. Огромное спасибо.

— Значит, Джонни, — игриво произнес продюсер, — ты

проводишь исследования?

— Да.

Завистливое молчание. Тем временем сигналы отражались от

спутника связи, зависшего где-то в холоде открытого космоса, и

возвращались назад на землю.

— Джон, до меня дошли кое-какие слухи.

— Какие? Что «Окленд» спустил две игры подряд, а

«Кардиналс» продолжает беспроигрышную серию?

— Кто-то обмолвился кому-то из моих знакомых, что ты

забронировал время в монтажной студии.

— Слишком много «кого-то», — заметил Пеллэм.

— Но это не все, что я слышал.

— Вот как?

— Вот как? И с кем?

— С одним юристом. — Пеллэм подмигнул Бейли. — Не могу

вдаваться в подробности.

— Ты на Уолл-стрит? Что за фирма?

— Тише, не надо так громко, — шепнул в трубку Пеллэм.

— Джон, какую игру ты ведешь? Я нутром чувствую, ты затеял

что-то крупное. Новый художественный фильм?

Если бы Лефтковиц узнал, что Пеллэм в настоящий момент

мучится над документальным фильмом, он бы немедленно

положил трубку, и тот Пеллэм, который всегда неизменно

пользовался с его стороны стопроцентной поддержкой, для него

просто перестал бы существовать. Распространение

документальной ленты означает продажу максимум сотни копий

по всей стране. Художественные фильмы расходятся

многотысячными тиражами.

Пеллэм, решив, что совесть не будет его терзать, сказал:

— Лефти, введи меня к Маккенне, и я попрошу своего юриста

связаться с тобой. — Он выдержал небольшую паузу, которую

сценаристы называют «тиком». — Возможно, мне придется

сжечь за собой мосты, но я готов пойти на это. Ради тебя.

— Джонни, я тебя обожаю. Честное слово. Я говорю искренне.

Да, кстати о Маккенне, ты знаешь, что это та еще скотина?

— Лефти, мне просто нужно с ним повидаться. Я не собираюсь

с ним спать.

— Можешь говорить своему юристу, чтобы он звонил мне.

С этими словами Лефтковиц положил трубку.

— Кто это был? — спросил Бейли. — Голливудский киношник?

— До мозга костей.

— Вы действительно хотите, чтобы я ему позвонил?

— Луис, такую гадость я вам ни за что не сделаю. Но у меня

есть к вам один юридический вопрос.

Бейли снова опрокинул бутылку в свой стаканчик.

— Какое в штате Нью-Йорк наказание за ношение

незарегистрированного пистолета?

Наверное, нашлись бы такие вопросы, услышав которые,

адвокат задумался бы; возможно, некоторые его даже удивили

бы. Однако этот не попадал в данные категории. Бейли ответил

на него так, словно Пеллэм спросил у него о погоде.

— Ничего хорошего. Конечно, судья может проявить некоторое

качестве младшего ассистента участвовал в съемках

«Челюстей» и запомнил, как Спилберг приказал оператору во

время натурных съемок намертво закрепить камеру на палубе

судна. Однако опытный продюсер мудро предложил снимать эту

сцену, держа камеру в руке, — в противном случае по всей

стране зрители в самый напряженный момент бросались бы в

туалетные комнаты, борясь с приступами морской болезни.)

Поэтому Пеллэм пересадил Этти в мягкое кресло. Он хотел,

чтобы она сидела перед окном, на фоне кипящей стройки. В

кадре присутствовал и другой раритет: старинное бюро с

выдвижной крышкой, заваленное бумагами и письмами. На

стене за ним висело с десяток семейных фотографий.

"Ты хочешь, чтобы я рассказала о Билли Дойле, моем муже?

Скажу прямо: он был человек необычный. Я таких больше не

встречала.

Первым делом я расскажу о его внешности. Мой Билли был

очень красивый, это я точно говорю. Очень высокий и, как бы это

сказать, очень белый. Мы с ним любили гулять по улицам

вместе. Билли всегда заставлял меня брать его под руку. И

неважно, происходило ли это на окраине в Сан-Хуане, где живут

преимущественно одни черные, а они не любят смешанные

пары, или в Адской кухне, где большинство белых. Ирландские и

итальянские парни тоже не любили смешанные пары. На нас все

недовольно пялились. Но Билли всегда шел со мной под руку. И

днем, и ночью.

И он всегда ходил вместе со мной в клубы, в которых я пела. Он

сидел за столиком, поставив перед собой стаканчик виски, — а

Билли любил виски — сидел, единственный белый во всем

заведении, и все на него таращились. Но потом на него уже

перестали обращать внимание. Я поглядываю со сцены в зал, и

вот он сидит, ест свиные рубцы и разговаривает с двумя —

тремя посетителями, улыбается мне, хлопает их по плечу и

говорит, что я его девушка. А потом через какое-то время я снова

смотрю на него и вижу, что он спорит. Я понимала, что он

говорит о Билли Холлидее и Бесси Смит [14] .

Но вся беда Билли состояла в том, что он так и не нашел себя.

А для мужчины это очень плохо. Ничего нет хуже этого —

мужчина, не нашедший себя. Иногда ему даже не приходится

защиты от посторонних звуков, блокнот, ручки. И самовзводный

револьвер «Кольт». В шестизарядном барабане пять патронов

45-го калибра. Деревянная рукоятка поцарапанная и

потемневшая от пота.

Пеллэм вспомнил то, что сказала ему на прощание мать, когда

в мае прошлого года он уезжал из тихого городка Симмонс, штат

Нью-Йорк, в Манхэттен:

— Знаешь, это просто сумасшедший город, этот самый Нью

Йорк. Джонни, держи ухо востро. Мало ли что может случиться.

Пеллэм уже достаточно пожил на этом свете и понимал, что

мать была права.

Он шел на запад по раскаленному асфальту Тридцать девятой

улицы. На ступенях крыльца сидела полная женщина с длинной

темно-коричневой сигаретой, качавшая старую, обшарпанную

коляску. Женщина читала газету на испанском языке.

— Buenos dias, [17] — поздоровался Пеллэм.

— Buenas tardes [18] .

Женщина подозрительно осмотрела Пеллэма с ног до головы,

задержав взгляд на джинсах, черной куртке и белой футболке.

— Не могли бы вы мне помочь?

Подняв голову, женщина сделала глубокий вдох, словно

затягиваясь.

— Я снимаю фильм об Адской кухне. — Пеллэм показал сумку с

видеокамерой.

— О местных бандах.

— Aqui [19] никаких банд.

— Ну, я имел в виду группы молодых людей. Подростков. Я

употребил не то слово.

— Faltan [20] банд.

— Мне говорили про «Кубинских лордов».

— Es un club [21] .

— Клуб. А где он собирается? У этого клуба есть un apartmento?

[22] Я слышал, оно здесь, на этой улице.

— Buenos muchachos. [23] У нас ничего плохого не бывает.

Ребята за этим следят.

— Я бы хотел с ними поговорить.

— Никто сюда не ходит, никто нас не беспокоит. Они хорошие

hombres [24] .

— Вот поэтому я и хочу с ними поговорить.

латиноамериканец, — был тупиком. Зарешеченные окна. Глухие

стены. Ни одной двери.

Оставив бесплодные попытки, Пеллэм возвратился на Тридцать

шестую улицу и направился к обгорелому остову дома Этти.

Его предостерег не шум — отсутствие шума: гулкий стук,

доносившийся со стройки напротив, внезапно стал тише,

поскольку его источник заслонило тело молодого

латиноамериканца. Не оборачиваясь, Пеллэм поставил сумку на

асфальт и сунул руку внутрь. Однако не успел он нащупать

«кольт», как ему в затылок уперлось что-то металлическое — как

он решил, дуло пистолета.

— Сворачивай в переулок, — произнес мелодичный голос с

испанским акцентом. — Пошли.

9

Густые брови латиноамериканца срослись над носом, а веки

чуть запали, словно он затаил глубокую злобу на весь мир.

Они с Пеллэмом стояли в переулке за зданием, в котором

размещалась контора Луиса Бейли, на грязной брусчатке.

Спертый воздух был насыщен затхлым запахом гнилых овощей и

прогорклого масла. Пеллэм стоял, скрестив руки на груди, и

спокойно смотрел на направленный на него крошечный черный

пистолет.

Он снова оглядел своего похитителя. На запястье розовый

шрам. Совсем свежий. На тыльной стороне ладони, между

большим и указательным пальцами, — полустертая татуировка в

виде кинжала. Пеллэм долго жил в Лос-Анджелесе; он сразу же

узнал знак, указывающий на принадлежность к банде.

— Habla ingles? [26] — спросил Пеллэм.

Латиноамериканец заглянул в сумку. Держа пистолет

направленным в грудь Пеллэма, он нагнулся и частично

вытащил видеокамеру.

— Я буду очень признателен, если ты оставишь эту штуку в

покое. Это…

— Заткнись.

Парень не нашел «кольт». Положив камеру на место, он

выпрямился.

это обязательно должна быть правда. Черный человек так

говорит, и это обязательно должна быть правда. — Пеллэм

ничего не ответил, и парень продолжал: — Ты не думаешь, что

это сделала та черномазая старушка. Ты думаешь, это сделал я.

Почему? Потому что ты любишь ниггеров больше, чем

латиносов.

Пеллэм не мог предположить, что в груди латиноамериканца

еще остается место для ярости, однако сейчас по лицу парня

разлилась новая волна злости. Он расставил чуть шире ноги,

обутые в дорогие кроссовки, и у Пеллэма мелькнула мысль, что

он сейчас выстрелит. Пеллэм краем глаза огляделся по

сторонам, ища, куда откатиться при выстреле. Он подумал было

о том, чтобы броситься за своим «кольтом», но пришел к выводу,

что не успеет.

Какую линию поведения принять: извиниться или перейти в

наступление?

Нахмурившись, Пеллэм шагнул вперед.

— Я здесь делаю свою работу, — гневно бросил он. — Не

хочешь отвечать на мои вопросы — это твое дело, черт бы тебя

побрал. Но у меня нет ни малейшего желания выслушивать твои

долбанные нравоучения.

Черные глаза сузились в щелочки.

«Сейчас он меня пристрелит. Проклятие! Так я и знал. Надо

было облизать ему задницу!»

Но парень не нажал на спусковой крючок. И не ударил Пеллэма

рукояткой пистолета в лицо — чего тот тоже опасался.

Убрав пистолет, латиноамериканец направился вокруг дома

Этти, знаком предложив Пеллэму следовать за ним. Поднырнув

под желтой лентой полицейского ограждения, парень поднялся

по лестнице к тому, что осталось от крохотного подъезда. У него

за спиной Пеллэм быстро вытащил из сумки «кольт» и засунул

его сзади за пояс джинсов. Подхватив сумку, он пошел следом за

парнем.

Тот ударом ноги распахнул входную дверь и шагнул в

вестибюль, испачкав футболку об обгоревшее дерево косяка.

Пеллэм услышал звон разбитого стекла и громкий треск. Минуту

спустя молодой латиноамериканец вышел на улицу, сжимая в

руке металлическую табличку. Парень швырнул табличку

Пеллэму, тот неловко ее подхватил. Список жильцов дома.

разговорить хозяина.

Хозяин, древний мексиканец со сморщенным лицом, уставился

на поднос с пирожками и, затянувшись, молча кивнул.

Поняв, что от него ничего не добиться, Пеллэм купил кокосовый

напиток и вышел на улицу. Подойдя к группе молодых парней в

футболках, толпящихся у газетного киоска, он задал им свой

вопрос. Двое поспешно ответили, что никогда не слышали ни о

каком Джимми Коркоране. Остальные трое и вовсе забыли те

зачатки английского, которые знали.

Пеллэм решил пройти дальше на запад, ближе к реке. Когда он

проходил мимо приходской школы на Одиннадцатой улице, кто

то его окликнул:

— Привет!

— Привет! — ответил Пеллэм.

Мальчишка стоял в высоком, видавшем виды мусорном баке и

смотрел вниз, положив руки на тощие бедра. На нем были

мешковатые джинсы и, несмотря на жару, красно-зелено-желтая

ветровка. Пеллэм пришел к выводу, что ему очень нравится

мозаичная прическа у мальчишки на голове. Выхваченный

бритвой кусок повторял улыбку, глубоко врезавшуюся в черное

лицо.

— Что ты ищешь?

— Вот что я тебе скажу… Спускайся сюда.

— Зачем?

— Я хочу с тобой поговорить. Не прыгай, слезай по задней

стенке… Нет!

Мальчишка спрыгнул вниз.

— Ты меня не помнишь.

— Конечно, помню. Ты сын Сибби.

— Попал в самую точку! А ты из Си-эн-эн. Ты снимал на камеру.

В расположенном неподалеку маленьком стадиончике с

четырьмя полями для бейсбола и двумя баскетбольными

площадками не было ни души. Ворота были надежно заперты на

цепь. Пеллэм прикинул, что на обустройство стадиончика ушло

не меньше сотни банок краски.

— Где мать и сестра?

— В приюте.

— А ты почему не в школе?

— Какая еще школа летом?

Пеллэм бывал несколько раз на играх «Лейкерс», однако

отказался от этого, как только узнал, что солидная доля зрителей

принадлежит к кинобизнесу и покупает абонементы на сезон

только для того, чтобы себя показать и на других посмотреть.

Раз так поступает Джек Николсон, и мы должны.

— Если честно, не очень, — признался он.

— А Шакил О'Нил — тоже класс. В нем не меньше десяти футов

роста. Я хочу быть таким, как этот ниггер.

Исмаил принялся плясать на асфальте, изображая игру под

щитом.

Взглянув на его стоптанные высокие кроссовки, Пеллэм присел

на корточки, чтобы завязать болтающиеся шнурки. Смутившись,

мальчишка отошел в сторону и завязал шнурки сам. Пеллэм

медленно выпрямился.

— Ты прошлый раз начал мне кое-что рассказывать. О том, что

ваш дом сожгли банды. Тогда мать отвесила тебе затрещину.

Обещаю, я ей ничего не скажу.

Мальчишка удивился. Судя по всему, он начисто забыл про

пощечину.

— Я слышал, к пожару имеет какое-то отношение банда

Коркорана. Ты про нее ничего не знаешь?

— Откуда ты знаешь Коркорана?

— Я его не знаю. Я как раз пытаюсь его найти.

— Приятель, лучше выбрось это из головы. У него в банде есть

настоящие отморозки.

Члены банды, заслужившие привилегированного положения

тем, что совершили убийство.

На черном лице отобразился вихрь эмоций.

— Если кто-то заденет этого Коркорана — неважно кто, ниггер,

латинос — он всех мочит. Какой-то человек ему не нравится —

бах, и его уже нет, ты понимаешь, что я хочу сказать. — Закрыв

глаза, Исмаил прижался к прутьям ограды школьного стадиона.

— Зачем ты расспрашиваешь меня про этого подонка?

— А где тусуется этот Коркоран? — спросил Пеллэм.

Его уличный жаргон произвел на Исмаила впечатление.

— Приятель, я не знаю, где они ошиваются. — Не отрывая глаз

от Пеллэма, он изобразил несколько бросков из-под корзины. —

Слушай, у тебя есть папашка?

Пеллэм рассмеялся.

натурных съемок, временами очень тосковал по семейной жизни.

Но кончалось все обычно тем, что он со смехом пытался себе

представить, как он ходит на родительские собрания в школу.

— Чем ты собираешься заняться? — спросил Пеллэм

мальчишку.

— Не знаю, парень. Может быть, соберу свою команду. У нас в

округе нет негритянских команд. Устроимся на Тридцать шестой

улице. Я уже и название придумал: «Призраки с Тридцать

шестой». Ну как, здорово звучит? «Я призрак с Тридцать

шестой!» Все будут тащиться. Все будут просто тащиться.

— Ты обедал? — спросил Пеллэм.

— Нет. Я и не завтракал, — с гордостью сообщил Исмаил. —

Знаешь, когда сидишь в приюте, приходят разные мужики и

начинают тебя щупать и лапать. Приглашают сходить с ними в

дальний угол. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Покачав головой, Пеллэм схватил сумку.

— Пошли, я проголодался. Я тут заприметил одно заведение.

Кубинское. Перекусим чего-нибудь, ты не возражаешь?

— Здорово! Рис с бобами. И «Ред булл»!

— Пива не будет, — решительно заявил Пеллэм.

Выхватив у него из рук сумку, мальчишка перекинул ее через

плечо и согнулся под тяжестью, наверное, равной половине его

собственного веса.

— Давай я понесу, — сказал Пеллэм. — Сумка тяжелая.

— Плевое дело. Она ничего не весит.

— Так, вот там.

— Там?

— Нет, дальше. Ага. Вот. Да нет же, я сказал: дальше! Дальше!

Исмаил показывал Пеллэму, где он увидел разгорающийся

пожар.

— Сначала я унюхал дым, парень, затем увидел огонь. Вот

здесь. А потом громкий хлопок. Ага.

— Хлопок.

— Я побежал в подъезд и закричал: «Спасайтесь, кто может!

Пожар!» А моя мамашка начала вопить.

— Ты никого не видел в окно?

— Ну, только ту старушку. Которая живет наверху, на последнем

этаже.

— А больше никого?

Пеллэм искал Исмаила несколько минут, но тот как сквозь землю

провалился. Вдруг ночную тишину разорвал грохот

осыпающегося кирпича и резкий металлический удар. Затем

послышался сдавленный крик.

— Исмаил!

Пеллэм вышел в переулок за сгоревшим зданием и увидел

паренька лет восемнадцати, светловолосого, в линялых синих

джинсах и грязной белой рубашке. Он сидел на корточках перед

грудой мусора. Паренек производил раскопки, время от времени

вызывая небольшую лавину битого кирпича. Он отскакивал

назад словно пугливый енот, но тотчас же возвращался назад и

снова принимался копать. Свои тонкие детские волосы парень,

судя по всему, стриг сам перед зеркалом. Козлиная бородка,

непременная принадлежность современной молодежи, была

анемично жидкая и неухоженная.

Прищурившись, парень посмотрел на Пеллэма и вернулся к

своему занятию.

— Я должен кое-что найти, приятель. Должен кое-что найти.

— Ты жил в этом доме?

— Вон там, сзади, — угрюмо подтвердил парень, махнув рукой

туда, где была квартира первого этажа. — Мы жили с Рэем, он

был как бы моим менеджером.

«Мы с Рэем.» Похоже, этот Рэй был сутенером.

Наверное, именно про этого парня говорил Исмаил. Мужчина

проститутка. Казалось, для этого ремесла он был еще слишком

молод.

Пеллэм спросил:

— Где сейчас Рэй?

— Не знаю.

— Можно я задам тебе несколько вопросов о пожаре?

Удовлетворенно крякнув, парень вытащил из груды мусора то,

что искал — книгу в мягком переплете. Он вытер грязь с

обложки. Курт Кобейн — «Последний год». С любовью посмотрев

на книгу, парень поднял взгляд.

— Я сам хотел поговорить с тобой о том же самом, приятель. О

пожаре. Ты ведь Пеллэм, так?

Он быстро пролистал книгу.

Пеллэм недоуменно заморгал.

— Итак, предлагаю тебе сделку. Я могу рассказать тебе, кто

того, что все поджигает.

Судя по всему, тот самый пироманьяк, о котором говорил Бейли,

— тот самый, кого так хочет поймать помощник окружного

прокурора Луиза Коупель, которую Пеллэм успел заочно

невзлюбить.

— Он тебе сказал, кто его нанял?

— Как бы не совсем сказал, но можно это вычислить. По тому,

что мне рассказал этот тип.

— Как тебя зовут?

— Тебе это как бы незачем знать.

— Однако ты как бы знаешь мою фамилию.

— Я тебе могу назвать какое-нибудь имя, — продолжал парень.

— И что с того? Оно все равно будет вымышленным.

— Ладно, ста тысяч долларов у меня нет. Даже близко нет.

— Брехня. Ты как бы знаменитый режиссер и все такое. Ты из

Голливуда. У тебя обязательно должны быть деньги.

На улице снова показалась полицейская машина. У Пеллэма

мелькнула мысль схватить тощего паренька за шиворот и

передать его полицейским.

Наверное, его выдали глаза.

— О, только попробуй, козел! — крикнул парень.

Зажав под мышкой свою драгоценную книгу, он юркнул в

переулок.

Пеллэм замахал руками, тщетно призывая внимание

полицейских. Те его не увидели. Или решили не обращать на

него внимание. Тогда Пеллэм бросился по переулку вдогонку за

парнем, громыхая каблуками по скользкой от гниющих отбросов

брусчатке. Парень пронесся по пустынной автостоянке за домом

Этти и выскочил на Девятую авеню. Увидев, что он повернул

направо, на север, Пеллэм припустил изо всех сил.

Он потерял парня из виду, когда тот добежал до Тридцать

девятой улицы. Пеллэм остановился на перекрестке, пытаясь

отдышаться. Он обвел взглядом стоянки, подъездные пути к

тоннелю Линкольна, жилые здания в стиле рококо, мексиканские

ресторанчики и усыпанную опилками лавку мясника. Пеллэм

заглянул в один ресторанчик, но парня там не видели. Выходя на

улицу, Пеллэм увидел, как в одном из домов распахнулась

настежь дверь. Оттуда выскочил парень с рюкзаком, тотчас же

затерявшийся в толпе. Пеллэм даже не стал терять времени на

бежать.

— Просто разговаривали?

Пеллэму не хотелось говорить о том, что парень знает про

поджог. Ради его же блага. Новости в Адской кухне

распространяются слишком быстро. Пеллэм вспомнил пистолет

в руке Рамиреса, животный страх, охватывающий весь мир при

упоминании имени Джимми Коркорана.

— Можете вываливать всю правду, — сухо произнесла Кэрол,

снова поправляя очки.

Пеллэм вопросительно поднял брови.

— Такое происходит постоянно. Кто-нибудь из наших ребят

вырывает у прохожего бумажник, а затем к нам приходит человек

и, заливаясь краской, говорит: «Кажется, один из ваших

мальчиков „нашел“ мой бумажник.»

Пеллэм пришел к выводу, что перед ним умная женщина из

состоятельной семьи, решившая посвятить себя общественно

полезному труду. Из чего следовало, что иметь с ней дело будет

очень непросто.

— Ну, возможно, ваш Алекс великий вор, но у меня он ничего не

украл. Я снимаю фильм и…

— Вы журналист?

По лицу Кэрол пробежала ледяная тень — она рассердилась

больше, чем если бы Пеллэм обвинил Алекса в том, что тот

«нашел» его бумажник. Пеллэм подумал, какие же у нее

выразительные глаза. Радужная оболочка бледно-бледно

голубая. Практически сливающаяся с белизной глазного яблока.

— Не совсем.

Он объяснил, что «К западу от Восьмой авеню» должен будет

стать устным повествованием об Адской кухне.

— Терпеть не могу журналистов.

В голосе Кэрол прозвучал едва заметный провинциальный

акцент. Пеллэм наконец понял, чем объясняется ее задиристость

— директору подобного заведения без твердости характера

никак не обойтись. Как и без определенной доли грубости.

— Мне надоели сюжеты про молодых наркоманов, групповые

изнасилования и детскую проституцию, — продолжала Кэрол. —

Чертовски трудно пробить финансирование, когда

попечительский совет видит в вечернем выпуске новостей, что та

маленькая девочка, которую мы пытаемся вернуть к нормальной

в Нью-Йорке?

— Я с Западного побережья. Снимаю квартиру в Ист-Вилледже.

— В Ист-Вилледже? Черт возьми, по количеству грязи Адская

кухня даст Ист-Вилледжу [33] сто очков вперед! Если хотите,

оставьте свой телефон. И когда наш блудный сын вернется сюда,

я дам вам знать.

Пеллэм пожалел о том, что подумал о Кэрол как о крестьянке.

Теперь он не мог избавиться от этого впечатления. Крестьянки

очень приземленные, крестьянки очень любвеобильные.

Особенно рыжеволосые и веснушчатые. Пеллэм мысленно

прикинул, что когда он в последний раз спал с женщиной, их

разбудил среди ночи вой ветра, швыряющего в тонкие стенки