«За каждым богатством кроется преступление…»

О. Бальзак

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

В здании 3-го нью-йоркского уголовного суда в ожидании

процесса сидел Америго Бонасера; он жаждал отомстить людям,

которые жестоко надругались над его дочерью, пытаясь

обесчестить ее.

Судья, человек с грубыми чертами лица, засучил рукава своей

черной мантии, будто собираясь собственноручно наказать двух

молодых людей, сидящих на скамье подсудимых. Его лицо

изображало холодность и даже гнев. Но это было фальшью,

которую Америго ощущал, но которую в то же время не мог до

конца постичь.

— Вы действовали как последние дегенераты, — жестким

голосом произнес судья.

«Да, да, — подумал Америго Бонасера. — Звери. Звери.» Двое

молодых людей с коротко подстриженными блестящими

волосами и гладко выбритыми щеками скромно потупились и

почтительно склонили головы.

Судья продолжал:

— Вы действовали как дикие звери, и ваше счастье, что вы не

изнасиловали несчастную девушку, иначе я упрятал бы вас за

решетку на двадцать лет. — Судья остановился, его глаза хитро

блеснули из-под лохматых бровей в сторону мрачного Америго

добавил: «Во имя справедливого суда нам придется поклониться

дону Корлеоне».

Развалившись на красной кушетке, Джонни Фонтена тянул

шотландское виски прямо из бутылки, время от времени

промывая глотку ледяной водой из хрустального бокала. Было

четыре часа утра, и его воображение лихорадочно рисовало

картины, одну страшнее другой, как он убивает свою блудную

жену. Пусть только вернется домой. Было слишком поздно

звонить первой жене, чтобы спросить ее о детях, а звонить кому

либо из друзей в момент сплошных неудач было просто нелепо.

В свое время они прыгали бы от радости и гордости, позвони он

им в четыре утра, а теперь они даже не скрывают, как им скучно

с ним.

Потягивая виски, он услышал звяканье ключей, но продолжал

пить, пока жена не вошла в комнату и не оказалась рядом с ним.

У нее было лицо ангела, живые голубые глаза, нежное и

хрупкое, но совершенное по форме тело. Сто миллионов мужчин

были влюблены в лицо Маргот Аштон и платили за то, чтобы

видеть его на экране.

— Где ты шлялась, черт побери? — спросил Джонни.

— Пришла прямо с оргии, — ответила она.

Она явно недооценила его возможности. Он рванулся к столу и

схватил ее за глотку, но близость прекрасного лица и голубых

глаз выветрила остатки злобы и снова сделала его

беспомощным. Она совершила новую ошибку, насмешливо

улыбнувшись. При виде занесенного над его головой огромного

кулака, она закричала:

— Только не в лицо, Джонни! Я снимаюсь в фильме.

Она засмеялась. Он ударил ее кулаком в живот, и она упала. Вот

он уже ощущает ее дыхание и опьяняющий запах духов. Он

молотит кулаками по ее рукам и смуглым атласным бедрам. Он

бил ее точно так, как в свое время, будучи подростком, в одном

из кварталов бедноты Нью-Йорка, избивал своих сверстников.

Удары болезненные, но не оставляют никаких следов в виде

выбитого зуба или сломанного носа.

Он бил ее недостаточно сильно. Он не мог бить сильнее, и она

насмехалась над ним. Она лежала, раскинув руки и ноги,

шелковая юбка задралась выше колен, и в перерывах между

приступами смеха, она пыталась вызвать в нем желание:

Энцо, низкорослый, но очень сильный парень, приложил руку к

сердцу и едва не плача сказал:

— Падроне, матерью божьей клянусь, никогда не злоупотреблял

я вашим великодушием. Я люблю вашу дочь всей душой и

прошу ее руки. Я знаю, что у меня нет никаких прав и что если

меня пошлют в Италию, я никогда не сумею вернуться в

Америку. И тогда я не смогу жениться на Катерине.

Жена Назорине, Филомена, вступила в спор без выкрутасов:

— Брось ты эти глупости, — сказала она своему тучному мужу.

— Ты хорошо знаешь, что ты должен сделать. Оставь Энцо

здесь, отправь его к нашему родственнику в Лонг-Айленд.

Катерина плакала. Раздутый живот и настоящие усики над

верхней губой сильно безобразили ее. Никогда не найти ей

такого красивого мужа, как Энцо, никогда не встретить ей

мужчину, который бы с такой любовью и благоговением ласкал

самые интимные места ее тела.

— Я поеду в Италию, — визжала она. — Если не оставишь Энцо

здесь, я сбегу с ним.

Назорине бросил на нее лукавый взгляд. Его доченька —

«горячий пирог». Он видел однажды, как она трется своими

пухлыми ягодицами о взбухшую ширинку Энцо, который стоял

сзади нее, чтобы наполнить корзины горячими хлебами. Если он

не предпримет надлежащие шаги, горячий хлеб этого мерзавца

будет в ее печи. Надо оставить Энцо в Америке и сделать его

американским гражданином. Только один человек способен

уладить это дело. Дон Корлеоне.

Эти и многие другие люди получили отпечатанные приглашения

на свадьбу мисс Констанции Корлеоне, которая должна была

состояться в последнюю субботу августа 1945 года. Несмотря на

то, что отец невесты, дон Вито Корлеоне, живет сейчас в

огромном великолепном доме в Лонг-Айленде, он никогда не

забывает своих друзей и соседей. Гости будут приняты в доме

Корлеоне, и пир будет продолжаться весь день и всю ночь.

Момент для свадьбы самый подходящий. Только что кончилась

война с Японией, и мысли родителей о воюющих на фронте

детях не смогут омрачить веселье. Свадьба — это именно то,

чего недостает в настоящий момент людям, жаждущим

выплескать свою радость.

В субботу утром к дому Корлеоне стали стекаться приглашенные

итальянцы смотрят косо; молодые взирают на него с обожанием.

Сонни был слишком высок для первого поколения итальянских

эмигрантов, а огромная шевелюра делала его еще выше. У него

было лицо купидона с довольно красивыми чертами, но толстые

и чувственные дугообразные губы и ямка на подбородке

создавали впечатление чего-то непристойного. Он был силен,

как бык, и к тому же он был так щедро одарен природой, что его

жена (все это знали) боялась первой брачной ночи, как еретики

инквизиции. Шепотом поговаривали, что во время посещения им

в молодости злачных мест, даже самые искушенные в своем

деле проститутки требовали после тщательного изучения его

естества двойной оплаты.

Здесь на свадьбе, несколько молодых широкозадых дам с

глазами, полными вожделения, следили за Сонни, но они

напрасно тратили время. У Сонни Корлеоне, несмотря на

присутствие его жены и троих детей, были сегодня планы

относительно подружки сестры, Люси Манчини. Молодая

девушка сидела в своем розовом платье и венком на блестящих

черных волосах за столиком в саду. Всю неделю во время

репетиций свадьбы она флиртовала с Сонни, а утром даже

пожала ему руку во время молитвы. Для девушки это немало.

Ее не волновало, что он никогда не станет таким великим

человеком, как его отец. Сонни Корлеоне — сильный и смелый

человек, а сердце у него такое же большое и щедрое, как и член.

У него буйный темперамент, и это не раз заставляло его

совершать ошибки. Он часто помогал отцу в делах, но многие

сомневались, сумеет ли Сонни стать достойным его

наследником.

Второй сын, Фредерико, которого обычно звали Фред или Фредо,

был парнем, какого мечтал бы иметь сыном каждый итальянец.

Исполнительный, преданный, всегда готовый услужить отцу, он в

тридцать лет жил с родителями. Это был невысокий, крепко

сложенный человек, со свойственной его семье головой

купидона, с некрасивой копной курчавых волос над круглым

лицом. Губы у Фреда не были столь чувственны, как у его брата,

но зато казались высеченными из гранита. Он часто впадал в

депрессию, и в то же время всегда был опорой отца; никогда не

перечил ему и никогда не огорчал отца скандальными историями

с женщинами. Несмотря на все достоинства, у Фредо не было

фотографию поместил журнал «Лайф». Друг показал журнал

дону (члены семьи не осмелились этого сделать), тот

презрительно шмыгнул носом и сказал:

— Он творит чудеса для чужих.

В начале 1945 года Майкл был ранен; его демобилизовали и

поместили в госпиталь, но он не догадывался, что

демобилизация была организована доном. Он пробыл дома

несколько недель, а потом, опять не посоветовавшись с отцом,

поступил в Дортмутский колледж в Ганновере и оставил

отцовский дом. Свадьбу сестры он собирался использовать для

того, чтобы познакомить домашних со своей будущей женой —

этой бесцветной американкой.

Майкл Корлеоне развлекал Кей Адамс рассказами о нескольких

самых живописных гостях. Она, со своей стороны, тоже

заметила, что гости очень экзотичны и, как всегда, он был

очарован ее непосредственностью и интересом ко всему новому

и чуждому. В конце концов, она обратила внимание на группу

мужчин, собравшуюся возле бочки с домашним вином. Это были

Америго Бонасера, пекарь Назорине, Антони Копола и Лука

Брази. Она заметила, что эта четверка не выглядит слишком

счастливой. Майкл улыбнулся.

— Верно, — сказал он, — у них нет особого повода для радости.

Они хотят встретиться с отцом наедине. Они хотят просить его

об одолжении.

Легко было заметить, как все четверо непрерывно следили за

каждым движением дона.

Дон Корлеоне только собирался выйти навстречу гостям, когда в

отдаленном конце аллеи остановился большой «шевроле». Двое

мужчин на переднем сиденьи вытащили из карманов пальто

записные книжки и, не таясь, начали записывать номера машин,

стоящих по обочинам дороги. Сонни повернулся к отцу и сказал:

— Нет сомнений, эти ребята — полицейские.

Дон Корлеоне пожал плечами.

— Улица мне не принадлежит. Они имеют право делать все, что

им вздумается.

Тяжелое лицо Сонни покрылось красными пятнами:

— У этих грязных выродков нет ничего святого.

Он спустился по лестнице и направился к месту, где стоял

«шевроле». С выражением гнева на лице посмотрел на шофера,

Конни Корлеоне была не слишком красивой девушкой, очень

худой и нервной и наверняка, должна была в будущем

превратиться в сварливую бабу. Но сегодня, в белом

подвенечном платье, она казалась почти красавицей. Ее рука

покоилась под деревянным столом на мускулистом бедре

жениха.

Он казался ей необычайно красивым. На самой заре своей

юности Карло Ричи тяжко трудился в пустыне под открытым

небом, и теперь у него были могучие руки, а плечам было явно

узко в свадебном фраке. Его согревали восхищенные взгляды

невесты, и время от времени он наполнял ее рюмку вином. Они

были так церемонны и вежливы друг с другом, что казались

водевильными актерами. Но его глаза, не отрываясь смотрели

на огромный шелковый кошель, переброшенный через плечо

невесты. Он был уже доверху завален желтыми конвертами.

Сколько в нем денег? Десять тысяч? Двадцать? Карло Ричи

улыбнулся. Это только начало. Он вступает в королевскую

семью. Теперь им придется заботиться о нем.

В толпе гостей еще один человек не отрывал взгляда от

кошелька. Это был молодой человек с гладкой беличьей

головкой. Просто в угоду привычке Пауло Гатто размышлял, как

он мог бы схватить этот жирный кошелек. Мысль забавляла его,

но он знал, что это безнадежное дело, пустые мечтания, детский

сон, подобный тем, в которых танк подбивают пистолетом,

заряженный горохом. Он посмотрел на своего босса, Петера

Клеменца, тучного пожилого господина, который кружил молодых

девушек в вихре деревенской тарантеллы. Громадный Клеменца

танцевал с несомненным изяществом, и гости с удовольствием

рукоплескали ему. Женщины наперебой тянули его за рукав,

предлагая себя в качестве следующей партнерши. Молодые

парни сошли со сцены и теперь хлопали в ладоши, стараясь

угнаться за бешеным ритмом мандолины. Когда Клеменца

плюхнулся, наконец, в кресло, Пауло Гатто поднес ему стакан

холодного, как лед, черного вина и вытер ему лоб своим

шелковым платком. Клеменца хлебал вино и дышал, словно кит.

Но вместо того, чтобы поблагодарить Пауло, он коротко

произнес:

— Нечего глазеть на танцы, делай свое дело. Пройдись по

кварталу и посмотри, все ли в порядке.

ли докладывать об этом дону и решил, что не стоит. Он подошел

к столу и взял в руки список людей, которым разрешили

встретиться с доном Корлеоне. Когда дон вошел в комнату, Хаген

подал ему список. Дон Корлеоне покачал головой и сказал:

— Оставь Бонасера напоследок.

Хаген воспользовался черным ходом, чтобы войти в сад, где

возле бочки с вином столпились просители. Он показал пальцем

на пекаря, толстяка Назорине.

Дон Корлеоне встретил пекаря с распростертыми объятиями.

Ведь это был его друг по детским играм в Италии, они вместе

росли и воспитывались. На каждую Пасху дон Корлеоне

получает свежеиспеченные пироги. Их желтовато-золотистая

корка напоминает яичный желток и величиной они с колесо

автомобиля. На Рождество и дни рождения каждого из членов

семьи Корлеоне свежие изделия из пекарни Назорине

напоминают о глубине уважения Назорине к дону. И все эти

годы, сытые и голодные, Назорине с удовольствием платил

налоги союзу пекарей, организованному доном. Никогда не

просил он об одолжении и только однажды воспользовался

предоставленной ему доном Корлеоне возможностью купить на

черном рынке правительственные карточки на сахар. Теперь

пекарь пришел в дом дона на правах преданного друга, и дон

Корлеоне с удовольствием ждал возможности исполнить любую

его просьбу.

Он угостил пекаря сигарой «ди нобили», стаканом желтой водки

и положил руку на его плечо, как бы призывая Назорине

посмелее изложить свою просьбу. По своему собственному

горькому опыту он знал, сколько смелости требуется, чтобы

попросить кого-либо об одолжении.

Пекарь рассказал о своей дочери и Энцо. Красивый и хороший

парень из Сицилии был взят в плен американской армией и в

качестве военнопленного послан в Соединенные Штаты. Энцо и

его дочь Катерина полюбили друг друга, но война кончилась, и

бедного парня собираются вернуть в Италию. Разбитое горем

сердце Катерины не выдержит. Только крестный отец Корлеоне в

силах помочь несчастным влюбленным. Это их последняя

надежда.

Дон прошелся с Назорине по кабинету, не снимая руки с его

плеча и покачивая в знак согласия головой. Когда пекарь кончил,

будет достаточно, но дон Корлеоне похлопал его по плечу и, как

бы извиняясь, произнес:

— Эта шикарная свадьба оставила меня почти без наличных.

Он взял сто долларов Хагена, присоединил их к пачке своих

денег и протянул все это Антони Копола.

Хаген наблюдал за этой сценой с тайным восхищением. Дон

всегда учил его, что если человека считают щедрым, он должен

неизменно показывать свою щедрость. Как лестно должно быть

для Антони Копола сознание того, что такой великий человек, как

дон, одолжил деньги у другого, чтобы дать их ему, Антони

Копола знал, что дон — миллионер, но сколько миллионеров

пойдут на то, чтобы оказаться в столь неловком положении?

Дон вопросительно поднял голову. Хаген сказал:

— Лука Брази не в списке, но он хочет видеть тебя. Он хочет

лично поздравить тебя.

Впервые в этот день дон казался недовольным.

— Это необходимо? — спросил он.

Хаген пожал плечами.

— Ты знаешь его лучше меня. Он очень благодарен тебе за то,

что ты пригласил его на свадьбу. Он этого не ожидал. Мне

кажется, он хочет выразить тебе признательность.

Дон Корлеоне кивнул, давая понять, что можно ввести Луку

Брази.

Фиолетовые пятна ярости на лице Луки Брази произвели

сильное впечатление на Кей Адамс, и она спросила Майкла, кто

это. Майкл привел Кей на свадьбу в расчете на то, что исподволь

она поймет правду о его отце. До сих пор она видела в доне не

более, чем делового человека, добивающегося успеха не совсем

честными путями. Майкл решил намекнуть ей на истинное

положение дел. Он сказал, что Лука Брази — один из людей,

которых больше всего боятся в преступном мире. Наибольший

из его талантов заключается в том, что он, как правило,

предпочитает убивать собственноручно, и это делает раскрытие

преступления невозможным. Майкл сделал кислую мину и

добавил:

— Не знаю, правда ли это. Знаю только, что он друг моего отца.

До Кей начало доходить. Она спросила с некоторым

недоверием:

— Не хочешь ли ты сказать, что этот человек работает на твоего

людей и не любил их. Но он сам, по своей воле, избрал страх

перед доном Корлеоне и любовь к нему. Перед доном Брази

вытягивался в струнку. Теперь, войдя в кабинет, он пробормотал

несколько пышных поздравительных фраз и выразил надежду,

что первый внук дона будет мальчиком. Затем он вручил дону

подарок для новобрачных: конверт, наполненный наличными.

Собственно, для этого он и просил аудиенции. Дон принял

Брази, как принимает король своего подчиненного, оказавшего

ему услугу громадной важности: не слишком приближая к себе, и

в то же время с королевскими почестями. Каждым движением,

каждым словом дон давал понять Луке, насколько тот ценим. Не

было даже намека на удивление тем фактом, что Лука

преподнес подарок лично ему. Он понял.

В конверте Брази наверняка было больше денег, чем в любом

другом конверте, полученном сегодня. Он хотел быть самым

щедрым — и хотел показать, что питает к дону самое глубокое

уважение. Поэтому он и пошел на этот странный шаг, вручив

конверт лично дону. Дон все понял и свою благодарственную

речь пересыпал напыщенными фразами, как бы игнорируя

нелепость ситуации. Хаген видел, как лицо Брази разбухает от

гордости и удовольствия. Выходя в дверь, которую Хаген все

время держал открытой, Брази поцеловал руку дона. На всякий

случай Хаген дружески улыбнулся Брази, и карлик в ответ на это

вежливо сжал свои телячьи губы.

Когда дверь захлопнулась за Брази, дон Корлеоне с облегчением

вздохнул. Лука был единственным в мире человеком, который

мог заставить его нервничать. С этим человеком надо быть все

время настороже и вести себя с ним, словно со взрывчаткой.

Дон пожал плечами. Даже бомбу в случае необходимости можно

в случае надобности взорвать. Он вопросительно посмотрел на

Хагена:

— Остался только Бонасера?

Хаген утвердительно кивнул головой. Дон Корлеоне в раздумьях

сморщил лоб, а потом сказал:

— Перед тем, как ввести его, пригласи сюда Сантино. Он должен

поучиться некоторым вещам.

Хаген с беспокойством искал Сонни Корлеоне в саду.

Ожидавшему Бонасера он предложил запастись терпением и

подошел к Майклу Корлеоне и его подруге.

продолжались больше недели. Когда она поссорилась со своим

вторым любовником, тот заметил что-то вроде того, что «она

слишком велика там, внизу».

На протяжении всей зимы, во время подготовки к свадьбе ее

лучшей подруги, Конни Корлеоне, Люси постоянно слышала

передаваемые шепотом рассказы о Сонни. Однажды в

воскресенье на кухне дома дона Корлеоне к обычным сплетням

прибавилось и замечание жены Сонни, Сандры. Сандра —

грубая и равнодушная женщина, родилась в Италии, но

ребенком была привезена в Америку. У нее было крепкое тело,

большие груди, и на протяжении пяти лет замужества она успела

три раза родить. Сандра и другие женщины пугали Конни

ужасами первой брачной ночи.

— Что касается меня, — смеялась Сандра, — то впервые увидев

мачту Сонни и поняв, что он собирается воткнуть ее в меня, я

закричала, будто меня собирались резать. Через год мои

внутренности стали напоминать хорошо проваренные макароны.

Услышав, что он проделывает ту же работу над другими

женщинами, я пошла в церковь и зажгла свечу.

Все засмеялись, а Люси почувствовала сладкое томление внизу

живота.

Теперь, когда она поднималась по лестнице навстречу Сонни, по

всему ее телу проходили волны дрожи. На лестничной площадке

Сонни схватил ее и потащил по коридору в свободную комнату.

Когда двери за ними закрылись, ноги ее подкосились от

слабости. У своего рта она почувствовала рот Сонни, его губы,

горький вкус жженого табака. В тот же момент его рука

проскользнула ей под платье и очутилась между ног. Люси

обхватила руками его шею, а он положил свои большие ладони

на ее обнаженные ягодицы и поднял ее.

Оказавшись в воздухе, она обвила ногами его талию. Что-то

пылающее скользило по ней, касаясь ее бедер. Она опустила

руку, ощутила в ладони огромный, полный крови мускул и

направила этого бьющегося, словно живого, зверька прямо в

свое влажное разбухшее лоно… Резкая, невероятной силы

судорога наслаждения прошла по ее телу; толчки следовали

один за другим, и это стало для нее мучительно-сладкой пыткой,

потом зверь ослабел, ритм замедлился и, наконец, по ее бедру

потекла струйка липкой жидкой массы. Ноги ее расслабились,

я все сделаю. Ведь моя жена — ее крестная. Я никогда не

забывал этой оказанной нам чести.

Это было уколом. Могильщик никогда не звал дона «крестным

отцом», как этого требовал обычай.

Лицо Бонасера посерело, и он спросил прямо:

— Я могу остаться с тобой наедине?

Дон Корлеоне отрицательно покачал головой:

— Я жизнь свою доверяю этим людям. Оба они — моя правая

рука. Я не могу обидеть их таким недоверием.

Могильщик закрыл на мгновение глаза, а потом начал говорить.

Говорил он тихим, навевающим тоску голосом:

— Я воспитал свою дочь по американской моде. Я верю в

Америку. Америка дала мне богатство. Я предоставил дочери

свободу, но в то же время предупредил ее, чтобы она не

принесла позор семье. Она нашла себе друга — не итальянца.

Ходила с ним в кино. Возвращалась домой поздно. Но он ни разу

не пришел познакомиться с ее родителями. Я принял все это без

протеста. Два месяца назад он повез ее кататься на машине. С

ним был еще один друг. Они заставили ее пить виски, а потом

пытались изнасиловать ее. Она сопротивлялась и защитила

свою честь. Я навестил ее в больнице. У нее сломан нос и

раздроблен подбородок. Она плакала от боли: «Папа, папа,

почему они это сделали? Почему они это сделали?» И я тоже

плакал.

Дон Корлеоне сделал явно принужденный соболезнующий жест,

а Бонасера продолжал страдающим голосом:

— Почему я плакал? Она была светочем моей жизни.

Чувствительная девушка, красавица. Никогда больше не будет

она красивой.

Он весь дрожал, безобразное его лицо покрылось темно

красными пятнами.

— Как добропорядочный американец, я отправился в полицию.

Парней арестовали. Их судили. Доказательства были налицо, и

им пришлось во всем сознаться. Судья приговорил их к трем

годам условно. В тот же день они вышли на свободу. Я стоял,

как последний идиот, а эти выродки насмехались надо мной. И я

тогда сказал жене: «Мы должны пойти к дону и просить его о

справедливом суде».

Дон склонил голову в знак участия. Но когда он заговорил, слова

хорошая профессия, ты нажил состояние. Ты думал, что

Америка — самое безопасное место на земле. Ты не

позаботился о том, чтобы обзавестись надежными друзьями.

Ведь тебя охраняла полиция. Ведь существует, в конце концов,

правосудие, призванное защищать таких честных и

добропорядочных граждан, как ты. Ты не нуждался в доне

Корлеоне. Очень хорошо. Я оскорблен в своих лучших чувствах

и я не намерен просто так дарить свою дружбу людям.

Дон выдержал паузу и насмешливо-презрительно улыбнулся

Бонасера:

— Теперь ты приходишь ко мне и говоришь: «Дон Корлеоне,

сотвори суд справедливости». И даже в этой твоей просьбе не

чувствуется уважения ко мне. Ты не предлагаешь мне своей

дружбы. Ты входишь в мой дом в день свадьбы моей дочери и

говоришь (дон изменил голос, подражая Бонасера): «Я заплачу

тебе, сколько ты запросишь». Нет-нет, я не обиделся, но разве

дал я тебе повод относиться ко мне с таким неуважением?

В голосе Америго перемешались горе и страх:

— Америка была так добра ко мне. Я хотел быть хорошим

гражданином. Я хотел, чтобы моя девочка была американкой.

Дон хлопнул в ладоши, будто подводя итог своему решению:

— Это ты хорошо сказал. Очень хорошо. Так нечего жаловаться.

Судья вынес приговор. Когда пойдешь в больницу, прихвати

цветы и коробку конфет для твоей дочери. Будь доволен. В

конце концов, ведь дело не так уж серьезно: парни молодые,

горячие, один из них — сын влиятельного политического

деятеля. Нет, дорогой Америго, ты всегда был честным

человеком. Несмотря на то, что ты отклонил мою дружбу, я готов

положиться на слово Америго Бонасера больше, чем на слово

любого другого человека. Так дай же мне слово, что ты

отбросишь все эти глупости. Прости. Забудь. Жизнь полна

несчастий.

Жестокая насмешливость и презрительность, с которыми все это

было произнесено, и едва сдерживаемый гнев дона Корлеоне

превратили несчастного могильщика в кисель, но он смело

произнес:

— Я прошу твоего справедливого суда.

Дон Корлеоне ответил коротко:

— Суд вынес справедливый приговор.

справедливости. Однажды, причем может случиться, что этот

день никогда не наступит, я приду к тебе и попрошу оказать мне

ответную услугу. До того дня считай это подарком от моей жены,

крестной твоей дочери.

Когда дверь за могильщиком захлопнулась, дон Корлеоне

обратился к Хагену:

— Передай это дело Клеменца, пусть они позаботятся о том,

чтобы это проделали надежные люди, которых не воротит от

вида крови. Ведь мы, в конце концов, не убийцы, как думает

пустая голова этого служителя трупов.

Он обратил внимание на то, что его старший сын наблюдает за

гулянием в саду. «Положение безнадежное, — подумал дон

Корлеоне. — Сантино не хочет учиться, и ему никогда не взять в

руки семейное дело, никогда не быть ему доном. Придется

придумать для него что-нибудь другое. И как можно скорее. Ведь

жизнь не бесконечна.»

Со стороны сада донесся вопль радости, который удивил всех

троих. Сонни Корлеоне прижался носом к стеклу. То, что он

увидел, заставило его с довольной улыбкой на лице повернуться

к дверям:

— Это Джонни, он приехал на свадьбу. Что я вам говорил?

Хаген подошел к окну.

— Это и в самом деле твой крестник, — сказал он дону

Корлеоне. — Привести его сюда?

— Нет, — ответил дон. — Дай людям насладиться его

присутствием. Приведи его сюда, когда он будет готов, —

улыбнулся он в сторону Хагена. — Видишь, он хороший

крестник.

Хаген почувствовал укол ревности. Он произнес в отчаянии:

— Прошло два года. Он, наверное, попал в беду и нуждается в

твоей помощи.

— А к кому же он должен прийти, если не к своему крестному?

— спросил дон Корлеоне.

Первым заметила Джонни Фонтена Конни Корлеоне. Она

завизжала: «Джонни!» и бросилась к нему в объятия. Он крепко

обнял ее и поцеловал в губы. Гости один за другим подходили и

здоровались с ним. Это были его старые друзья, люди, вместе с

которыми он рос и воспитывался. Потом Конни подтащила его к

своему будущему мужу. Джонни с удовольствием отметил про

невесту на руки и спеть последний, победный куплет. Гости

закричали «браво», а они все трое обнялись друг с другом. Гости

умоляли их спеть еще одну песню. Один только дон Корлеоне,

стоявший в угловой комнате дома, чувствовал, что не все в

порядке. С притворной веселостью он громко сказал:

— Мой крестник проехал триста миль, чтобы поздравить меня, и

никто не догадывается смочить ему горло?

Со всех сторон к Джонни Фонтена потянулись полные стаканы

вина. Он отпил из каждого и побежал обнимать крестного.

Обнимая дона, он прошептал ему что-то на ухо, и тот повел

Джонни в дом.

Том Хаген протянул руку вошедшему Джонни. Джонни пожал ее

и спросил: «Как поживаешь, Том?», но сделал он это без той

теплоты, которая была в его голосе еще несколько минут назад,

в саду. Хагена такая холодность немного оскорбила, но он

постарался не обращать внимания. Это одно из наказаний,

которым постоянно подвергается верный оруженосец дона.

Джонни Фонтена сказал дону:

— Получив телеграмму, я сказал себе: «Крестный на меня

больше не сердится». После развода я звонил тебе пять раз, но

Том каждый раз говорил, что ты вышел или что ты занят, и я

понял, что ты сердишься.

Дон Корлеоне разливал по стаканам желтую водку:

— Все это забыто. Чем я могу быть тебе полезен? Ведь ты так

богат, так знаменит, что вряд ли смогу тебе чем-либо помочь.

Джонни залпом осушил стакан со жгучей жидкостью и попросил

снова наполнить его. Он старался казаться веселым.

— Я не так уж богат, крестный. И с каждым днем мои дела

становятся все хуже и хуже. Ты был прав. Мне нельзя было

оставлять жену и детей ради этой шлюхи. Ты вправе сердиться

на меня.

Дон пожал плечам:

— Я просто переживал за тебя, ведь ты мой крестник. Это все.

Джонни нервно ходил по комнате.

— Я с ума сходил по этой суке. Самая знаменитая звезда

Голливуда. Лицо ангела. А ты знаешь, чем она занимается после

фильма? Если гример хорошо знает свое дело, она отдается

ему. Если фотограф постарался красиво подретушировать ее

фотографию, она отдается ему. Она отдается всем и каждому.

к ним на коленях. Петь я больше не могу. Крестный, что, черт

побери, мне делать?

Лицо дона сделалось холодным и утратило последние признаки

симпатии к молодому человеку. Дон с презрением сказал:

— Прежде всего ты должен быть мужчиной. — Неожиданно его

лицо перекосила гримаса гнева, и он закричал. — Мужчиной!

Он протянул руку над столом и схватил Джонни Фонтена за

шевелюру.

— Во имя Христа, неужели ты не можешь быть мужчиной?

Голливудская тряпка, которая плачет и умоляет о жалости!

Которая скулит, как баба: «Что делать? Что делать?»

Имитация дона была столь удачной и неожиданной, что Джонни

и Хаген отпрянули и засмеялись. Дон Корлеоне был доволен. С

минуту он думал о том, как сильно любит этого крестника. Как

прореагировали бы трое его сыновей на подобную выходку?

Сантино погрустнел и плохо вел себя в ближайшие несколько

недель. Фредо испугался бы. Майкл ответил бы холодной

улыбкой и покинул бы дом на несколько месяцев. А Джонни…

какой прекрасный парень. Он смеется, собирается с силами,

знает, хитрец, в чем дело.

Дон Корлеоне продолжал:

— Отбил у своего босса девушку, а потом жалуешься на то, что

он отказывается помочь тебе. Какая чушь. Оставил семью,

детей, чтобы жениться на шлюхе, а потом плачешь, что они не

встречают тебя с распростертыми объятиями. Шлюху ты не

бьешь по лицу, потому что она снимается в фильме, а потом

удивляешься, что она смеется над тобой. Ты жил как дурак и

добился своего.

Дон Корлеоне прервал свой монолог, а потом спросил Джонни

терпеливым голосом:

— На этот раз ты готов послушаться моего совета?

Джонни Фонтена пожал плечами:

— Я не могу второй раз жениться на Джинни, во всяком случае

не так, как она этого хочет. Я должен играть в карты, я должен

пить, я должен иметь друзей. Красотки толпами бегают за мной,

и я не могу сопротивляться. Возвратясь к Джинни, я чувствовал

бы себя обманщиком. Нет, не могу я снова проходить через это

дерьмо.

— Я не советую тебе снова жениться на Джинни. Делай, что

Джонни и Хаген улыбнулись.

— У меня слабый голос, — терпеливо объяснял Джонни. —

Спою песню-другую, а потом не могу петь несколько часов и

даже дней. Я не дотягиваю до конца репетиций. Голосовые

связки ослабели, но врачи не могут понять, что это за болезнь.

— Итак, у тебя неприятности с женщинами. Голос твой ослабел.

А теперь расскажи, что у тебя с этим мыльным пузырем из

Голливуда, который не дает тебе работать.

Дон поставил вопрос ребром.

— Он действительно пузырь, но не мыльный, — сказал Джонни.

— Это директор студии. Он советник президента по вопросам

военной агитации в кино. Месяц назад он купил права на

инсценировку самого популярного романа года. Это настоящий

бестселлер. А главное действующее лицо… Словом, мне не

пришлось бы даже играть — надо было лишь оставаться самим

собой. По сценарию мне не полагается петь. У меня было бы

много шансов получить приз Академии. Все знают, что роль

прямо создана для меня и что она способна снова сделать меня

знаменитым актером. Но этот выродок, Джек Вольтц, мстит и не

соглашается дать мне эту роль. Я предложил играть за

минимальную оплату, почти бесплатно, но он стоит на своем. Он

просил передать мне, что если я приду в павильон и поцелую

его в задницу, то он, возможно, подумает над тем, чтобы

изменить свое решение.

Движением руки дон Корлеоне как бы отмахнул весь этот бред.

Среди людей со здравым смыслом такой деловой вопрос всегда

можно уладить. Он мягко похлопал своего крестника по плечу:

— Ты в отчаянии. Думаешь, никого уже не интересуешь. Потерял

в весе. Много пьешь, а? Не спишь и принимаешь снотворное?

Дон неодобрительно покачал головой.

— Теперь я хочу, чтобы ты исполнил мой приказ, — сказал он. —

Я хочу, чтобы ты на месяц остался в этом доме. Я хочу, чтобы ты

хорошо питался, отдыхал и много спал. Я хочу, чтобы ты меня

всюду сопровождал и тогда, быть может, ты чему-нибудь

научишься у своего крестного, который собирается помочь тебе в

твоих делах в Голливуде. Но без пения, без пьянок и без

женщин. В конце месяца сможешь вернуться в Голливуд, и

мыльный пузырь, этот великий человек, даст тебе работу, о

которой мы говорили. Договорились?

пузырем из кино. Скажи Солоццо, что встречусь с ним после

твоего возвращения из Калифорнии. Еще что-нибудь?

Хаген произнес официальным тоном:

— Звонили из больницы. Советник Абандандо умирает, он не

протянет до конца ночи. Его семье предложили придти и ждать.

Хаген исполнял обязанности советника уже год, с тех пор, как

рак приковал Дженко Абандандо к больничной койке. Теперь он

ждал от дона нескольких слов о том, что должность остается за

ним. Все было против него. Согласно традиции, столь высокий

пост мог получить лишь чистокровный итальянец. Даже из-за

того, что он временно исполнял эту должность, было немало

неприятностей. Кроме того, ему всего тридцать пять лет и

недостает опыта и хитрости.

Но поведение дона обнадеживало. Он спросил:

— Когда уезжают моя дочь с мужем?

Хаген взглянул на часы:

— Через несколько минут они разрежут торт и еще через

полчаса уедут.

Он что-то вспомнил:

— Да, жених получит что-то важное в семье?

Реакция дона была неожиданно бурной:

— Никогда! — Дон ударил по столу ребром ладони. — Никогда!

Дай ему что-нибудь, чтобы зарабатывал на жизнь, но не смей

намекать ему на семейное дело. Передай это остальным: Сонни,

Фредо и Клеменца.

Дон отдышался и продолжал:

— Скажи сыновьям, всем троим, что они поедут со мной в

больницу навестить Дженко. Я хочу, чтобы они отдали ему

последний долг. Скажи Фредо, чтобы взял большой автомобиль,

и спроси Джонни, не согласится ли он поехать с нами. — Он

видел, что Хаген смотрит на него вопросительно. — Я хочу,

чтобы ты поехал в Калифорнию этой ночью. У тебя не будет

времени навестить Дженко, но не уезжай, пока я не вернусь из

больницы и не переговорю с тобой. Понял?

— Понял, — ответил Хаген. — К которому часу Фред должен

приготовить машину?

— Как только гости разойдутся, мы поедем, — ответил дон

Корлеоне. — Дженко будет ждать меня.

— Звонил сенатор, — сказал Хаген. — Извинился, что не

более нетерпелив и раз речь шла о его крестнике, считал это

делом своей чести.

Восемь лет назад Джонни Фонтена выступил с популярным

танцевальным ансамблем и добился колоссального успеха. Но, к

несчастью, Лес Халли, дирижер и руководитель ансамбля,

личность известная в мире искусства, подписал с Джонни

контракт на пять лет. Так было принято. Лес Халли мог теперь

сдавать Джонни напрокат и загребать при этом деньги обеими

руками.

Дон Корлеоне вступил с ним личные переговоры. Он предложил

Лесу Халли двадцать тысяч долларов за освобождение Джонни

от обязательств по контракту. Халли хотел оставлять себе всего

пять процентов доходов Джонни, — это позабавило дона

Корлеоне, и он понизил свое предложение с двадцати до десяти

тысяч долларов. Лес Халли отказался.

Назавтра дон Корлеоне лично заявился к дирижеру. Он

прихватил с собой двух самых верных друзей — Дженко

Абандандо, который был его личным секретарем и советником, и

Луку Брази. Без посторонних свидетелей дон Корлеоне уговорил

Леса подписаться под документом, согласно которому он

отказывается от всех прав относительно Джонни Фонтена за чек

в десять тысяч долларов. Дон Корлеоне просто приставил свой

автоматический пистолет ко лбу дирижера и самым серьезным

тоном предупредил, что если он не подпишет, ровно через

минуту его мозг окажется на документе. Лес Халли подписал.

Дон Корлеоне сунул пистолет в карман и дал дирижеру чек.

Джонни Фонтена продолжал выступать и скоро стал самой

большой сенсацией. Он поставил в Голливуде несколько оперетт,

которые принесли ему целое состояние. Его пластинки

издавались миллионными тиражами. Потом он развелся с женой,

оставил двух дочерей и женился на самой знаменитой

кинозвезде. Очень скоро он убедился в том, что она «шлюха».

Он запил, стал играть в карты, бегал за женщинами. Он потерял

голос. К его пластинкам потеряли интерес, и студия не

возобновила с ним контракт. И вот теперь он вернулся к своему

крестному.

Кей Адамс задумчиво спросила:

— А тебе не кажется, что ты завидуешь своему отцу? Все, что

ты рассказал о нем, говорит о том, что он помогает людям. Он

обещания?

Джонни начал нервно оправдываться.

— Директор студии действительно очень важная личность. Ты

его не сумеешь взять даже деньгами. У него связи в самых

высоких кругах. И он ненавидит меня. Я просто ума не приложу,

как тебе удастся все это вывернуть наизнанку.

Дон говорил довольным тоном:

— Говорю тебе, ты получишь эту роль. — Он толкнул Майкла

локтем. — Мы не разочаруем нашего крестника, а, Майкл?

Майкл, который никогда не сомневался в отце, согласно кивнул

головой.

У входа в больницу дон Корлеоне положил руку на плечо

Майкла, дав остальным возможность пройти.

— Когда закончишь учебу, придешь ко мне. Я хочу поговорить с

тобой. У меня есть несколько планов, которые тебе понравятся.

Майкл ничего не ответил. Дон Корлеоне пробормотал:

— Я тебя знаю. Не попрошу тебя делать ничего против твоего

желания. Иди своей дорогой, ведь ты мужчина. Но когда кончишь

учебу, приходи ко мне, как сын.

Семья Дженко Абандандо — жена и три дочери — сидели в

комнате для посетителей и напоминали стайку жирных воробьев.

Увидев дона Корлеоне, выходящего из лифта, они встрепенулись

и инстинктивно, будто моля о защите, бросились к нему. Жена и

дочери Абандандо были толстыми и некрасивыми. Госпожа

Абандандо поцеловала дона Корлеоне в щеку:

— О, ты святой человек. Прийти сюда в день свадьбы дочери!

Дон Корлеоне не принял этой похвалы.

— Разве не обязан я отдать последний долг человеку, который

на протяжении двадцати лет был моей правой рукой? — Тут он

понял, что будущая вдова не знает, что ее мужу предстоит

умереть сегодня ночью. Дженко Абандандо находился в

больнице уже целый год, и жена свыклась с его болезнью,

считая ее неотъемлемой частью повседневной жизни. Она

продолжала бубнить:

— Войди в палату и посмотри на моего бедного мужа, — сказала

она. — Он спрашивал, где ты. Он, несчастный, хотел придти на

свадьбу, но врач не разрешил. Потом он сказал, что ты

навестишь его в такой великий день, но я не поверила. О,

мужчины понимают дружбу лучше нас, женщин. Войди, ты

остальными в палату.

Долго боролся Дженко Абандандо с болезнью, но теперь

побежденный и обессиленный, лежал на высокой кровати. Он

так истощал, что от него остался один скелет, а то, что раньше

было густой, черной шевелюрой, превратилось в редкий

безобразный клок волос. Дон Корлеоне весело воскликнул:

— Дженко, дорогой друг, я привел к тебе своих сыновей, и

посмотри, даже Джонни приехал из Голливуда.

Умирающий поднял на дона глаза, полные лихорадочного

блеска.

Дон пожал руку своему старому другу. Он сказал:

— Поскорей выздоравливай, и мы вместе поедем в нашу

деревню в Италию. Поиграем, как наши отцы и праотцы, в бокки

возле винной лавки.

Умирающий отрицательно покачал головой. Он дал знак

молодым и жене отойти от кровати и своей костлявой рукой

крепко прижал дона к себе. Он пытался говорить. Дон наклонил

голову, а потом сел на стул у кровати. Дженко Абандандо

бормотал что-то об их детстве. Потом его черные, как смоль,

глаза хитро заблестели, и он что-то быстро зашептал. Дон

склонился к нему еще ниже, и, присутствующие удивленно

смотрели на слезы, которые текли по лицу дона Корлеоне.

Дрожащий голос стал сильнее и заполнил собой всю комнату.

Сделав отчаянное, нечеловеческое усилие, Абандандо поднял

голову с подушки, посмотрел вокруг невидящими глазами и

показал пальцем на дона:

— Крестный отец, крестный отец, — воскликнул он. — Спаси

меня от смерти, умоляю тебя. Мясо горит у меня на костях, и

чувствую, как черви поедают мой мозг. Вылечи меня, крестный

отец. Ты всесилен, только ты можешь осушить слезы моей

несчастной жены. Детьми мы вместе играли в Корлеоне, а

теперь ты позволишь мне умереть? На моей совести много

грехов, и я боюсь ада.

Дон молчал. Абандандо сказал:

— Сегодня день свадьбы твоей дочери, и ты не можешь мне

отказать.

Дон говорил тихо и серьезно:

— Дружище, — сказал он. — Такой силой я не обладаю.

Обладай я такой силой, я был бы милосерднее бога, поверь мне.

Корлеоне в остроконечном тюрбане, комбинезоне и тяжелых

перчатках сгружает трупы возле кладбища и кричит: «Помни,

Америго, никому ни слова, и похорони их поскорее». Он так

громко застонал, что жене пришлось растормошить его.

Кей Адамс к гостинице Нью-Йорк-Сити проводили Пауло Гатто и

Клеменца. Большую шикарную машину вел Гатто. Клеменца

уступил Кей место рядом с водителем, а сам уселся на заднем

сиденье. Кей нашла обоих мужчин очень интересными. Они

говорили на бруклинском наречии и вели себя с ней прямо-таки

изысканно. В дороге она пыталась завязать легкую беседу и

была поражена очевидной симпатией и уважением, с которыми

они отзывались о Майкле. Майкл давал ей понять, что является

чужим в мире отца. Клеменца же своим гортанным голосом

сообщил ей, что «старик» считает Майка лучшим из сыновей,

что он наверняка унаследует управление семейным делом.

— А что это за дело? — спросила Кей самым естественным

голосом.

Пауло Гатто повернулся и посмотрел на нее исподлобья.

Клеменца спросил ее удивленным тоном:

— А разве Майк не рассказывал? Господин Корлеоне —

крупнейший в Соединенных Штатах импортер итальянского

оливкового масла. Теперь, когда война кончилась, дело может

принести очень большие доходы. «Старику» нужен такой умный

парень, как Майк.

У гостиницы Клеменца вызвался проводить Кей до самой двери

ее номера. Когда она запротестовала, он сказал просто:

— Босс приказал позаботиться о том, чтобы ты целой и

невредимой добралась до дому, и я должен выполнить его

приказ.

Взяв ключи от комнаты, он проводил ее до лифта и подождал,

пока она вышла. На прощание она помахала Клеменца рукой,

улыбнулась и удивилась при виде его довольной ответной

улыбки. К счастью, она уже не видела, как он подошел к

служащему гостиницы и спросил его:

— Под каким именем она здесь записана?

Служащий бросил на Клеменца холодный взгляд. Клеменца

вынул изо рта жевательную резинку, скатал ее в шарик, положил

на столик и толкнул в сторону служащего. Тот схватил шарик и

тут же ответил:

должен давать дону советы, быть его правой рукой, его вторым

мозгом. Он должен быть его постоянным спутником и

ближайшим другом. Во время дальних поездок он приносит дону

еду и сигареты. Ему известно все (вернее, почти все), что

известно дону. Он — единственный в мире человек, который

может привести дона к краху. Но среди могущественных

сицилийских семей, которые обосновались в Америке, не помнят

ни одного случая, чтобы советник изменил своему дону. Каждый

советник знает, что преданность дает ему богатство, власть и

уважение окружающих. Случись с ним несчастье, о его жене и

детях всегда позаботятся, если будет преданным.

В некоторых делах советнику приходится действовать как бы от

имени дона, но в то же время стараться не вмешивать его. Хаген

сейчас летел в Калифорнию именно по такому делу. Он

понимал, что его карьера советника целиком и полностью

зависит от успеха этой миссии. С точки зрения «семейства» не

столь уж важно, получит или нет Джонни Фонтена роль, которой

он добивается. Куда более важной является встреча с

Виргилием Солоццо, которую Хаген назначил на следующую

пятницу. Но Хаген знал, что для дона оба эти дела равноценны и

определяют его судьбу, как советника.

Самолет то и дело бросало в воздушные ямы, и у Хагена

перетрясло все внутренности, которые он решил успокоить

рюмочкой мартини. Дон и Джонни рассказали ему о некоторых

странностях характера Джека Вольтца, и Хаген понял, что

никогда не сумеет убедить Вольтца. Но он не сомневался так же

и в том, что дон выполнит обещание, данное Джонни.

Хаген растянулся на откинутой спинке кресла и попытался

упорядочить имеющиеся у него сведения о Вольтце. Джек Вольтц

был одним из трех наиболее крупных продюсеров в Голливуде,

владелец студии, дюжины кинозвезд, с которыми у него были

заключены контракты. Он был членом совета по военной

агитации при президенте Соединенных Штатов, то есть, попросту

говоря, выпускал пропагандистские фильмы про войну. Часто он

принимал Эдгара Гувера в своем доме в Голливуде. Но все

перечисленное было не столь уж впечатляющим. Вольтц не

обладал никакой политической силой, потому что был крайним

реакционером и часто так далеко уходил от действительности,

что наживал себе десятки тысяч врагов на земле и под землей.

папкой может своровать в сто раз больше, чем человек с

пистолетом». Фредо и Сонни выразили желание (кстати, к

неудовольствию отца) сразу по окончании школы вступить в

семейное дело. Один только Майкл продолжал учебу в колледже

и на следующий день после нападения на Пирл-Харбор пошел

добровольцем в морской флот.

По окончании юридического факультета Хаген женился. Невеста

была итальянкой из Нью-Джерси, выпускницей колледжа, что

для тех времен было большой редкостью. После свадьбы дон

предложил Хагену поддержку в любом его начинании: он был

готов посылать ему клиентов, оборудовать его кабинет, сделать

его по-настоящему богатым.

Том Хаген почтительно склонил голову и сказал дону:

— Я хотел бы работать на тебя.

Дон был удивлен:

— А ты знаешь, кто я? — спросил он.

Хаген утвердительно кивнул головой. На самом деле он и

понятия не имел о масштабах деятельности дона, тогда, во

всяком случае. Полностью в дела он был посвящен через десять

лет, после того, как сменил Дженко Абандандо.

— Я буду работать на тебя так же, как и твои сыновья, — сказал

Хаген, имея в виду бесконечную преданность и беспрекословное

подчинение дону. Дон, о могуществе которого уже в те времена

ходили легенды, впервые выказал отцовскую любовь к юноше,

выросшему в его доме. Он обнял и поцеловал Хагена, и потом

относился к нему, как к настоящему сыну, хотя время от времени

и говорил: «Никогда, Том, не забывай своих родителей».

Но Хаген и при желании не мог бы их забыть. Его мать была

грязной полуидиоткой и страдала такой тяжелой формой

анемии, что была не в состоянии заботиться о детях или питать

к ним хоть каплю любви. Отца Хаген ненавидел. Слепота матери

напугала его, и воспаление глаз было предзнаменованием для

него близкой гибели. Он был уверен, что скоро ослепнет. После

смерти отца Хаген начал вести себя довольно странно. Он

бродил по улицам, подобно животному, ожидающему смерти,

пока, наконец, Сонни не привел его домой. То, что произошло

после этого, было настоящим чудом. Но и потом ему часто

снились по ночам кошмары — он видел себя старым слепцом с

белым посохом, за которым стайкой плелись его слепые дети и

Нью-Йорка, но своего могущества дон Корлеоне достиг,

благодаря помощи, оказанной им руководителям

профессиональных союзов. Многие из них продолжали

оставаться его должниками.

Но то, что встреча была назначена на десять часов, служило

дурным предзнаменованием. Это означало, что Хаген будет в

списке визитеров и что он не будет приглашен на обед. Выходит,

Вольтц не оценил его должным образом. Может быть, Гофф,

который наверняка получает частые подарки от Вольтца,

угрожал недостаточно ясно? Иногда желание дона оставаться в

тени шло не на пользу семейному делу, поскольку часто его имя

ничего не говорило людям.

Предчувствие не обмануло Хагена. Вольтц заставил его

прождать до половины одиннадцатого. Комната, в которой он

ждал, была великолепно обставлена, а на диване напротив него

сидела девочка такой красоты, какую Хаген в жизни не видел. Ей

было не более одиннадцати-двенадцати лет и одета она была в

простое на вид, но очень дорогое платье, которого не

постыдилась бы взрослая женщина. У нее были золотистые

волосы, синие, как море, глаза и сочный ротик. За ней

присматривала женщина, видимо — мать, которая время от

времени бросала на Хагена холодный и высокомерный взгляд,

вызывавший в Хагене желание взять и заехать ей кулаком в

морду. «Девочка — ангел, а мать — дракон», — думал Хаген.

Наконец, вошла толстая, но красиво одетая женщина средних

лет и повела Хагена через целый ряд комнат в кабинет

продюсера.

Джек Вольтц оказался высоким крепким человеком с большим

животом, который искусно прятался под великолепно сшитым

костюмом. В десять лет Вольтц катал пустые бочки из-под пива в

Ист-Сайд Нью-Йорка. В двадцать лет он помогал своему отцу

выжимать соки из рабочих. В тридцать лет оставил Нью-Йорк и

стал одним из основателей кинопромышленности. В сорок

восемь лет Вольтц был одним из самых сильных людей

Голливуда, грубияном, гоняющимся за проститутками и волком,

нападающим на стада беззащитных молоденьких кинозвезд. В

пятьдесят лет он начал исправляться. Он стал брать уроки по

дикции, перенял приличные манеры у своего слуги-англичанина

и научился разбираться в одежде. После смерти первой жены он

том, чтобы уладить подобные мелочи, один звонок моему другу

может решить все проблемы.

2

В четверг вечером Том Хаген зашел в свою контору в Сити. Он

надеялся проделать всю канцелярскую работу, связанную с

предстоящей встречей с Виргилием Солоццо, встречей

настолько важной, что они с доном целый вечер сидели и

обсуждали все возможные предложения Солоццо «семейству».

Хаген старался предусмотреть все, до последних мелочей.

Преждевременное возвращение Хагена из Калифорнии и

сообщение о неудачных переговорах с Вольтцем не удивило

дона. Он заставил Хагена рассказать все до мельчайших

подробностей и презрительно скривил рот при упоминании о

девочке — красавице и ее матери. Он пробормотал «стыд и

срам» по-итальянски — самое крепкое свое ругательство. Затем

задал Хагену последний вопрос:

— У него настоящие яйца?

Хагену пришлось поразмыслить над тем, что имеет в виду дон.

Он знал, что понятия дона несколько отличаются от понятий

других людей, и словам он часто придает совсем иной, скрытый

смысл. Сильный ли у Вольтца характер? Разумеется, но дон

имеет в виду не это. Готов ли он пойти на колоссальные убытки,

задержку съемок, на бурю, которую поднимет сообщение о том,

что главный актер студии употребляет героин. И опять не это

имел в виду дон. Наконец, Хагену удалось перевести вопрос.

Способен ли Вольтц поставить на карту все, может ли он

рискнуть всем своим состоянием ради принципа, ради

осуществления своих планов мести?

Хаген улыбнулся. Очень редко он шутил с доном, и это был один

из таких случаев.

— Ты спрашиваешь, сицилиец ли он? — Дон радостно закивал

головой. — Нет, — сказал Хаген.

И это все. Дон думал до следующего дня. В среду после обеда

он позвал к себе Хагена и дал ему подробные указания. Не было

сомнений, что дон решил проблему и что Вольтц завтра же

утром позвонит и сообщит, что Джонни Фонтена получил главную

роль в новом военном фильме.

женщинам. Для своего возраста он был довольно крепок, но

возбудить его теперь могли лишь очень молоденькие девочки, да

и в их обществе он был в состоянии провести не более 2–3

часов.

В этот четверг он проснулся раньше обычного. В первых лучах

солнца комната казалась лугом, покрытым туманом. У ножки

кровати Вольтц заметил знакомые очертания и приподнялся на

локтях, чтобы получше рассмотреть. Это была голова лошади.

Еще не придя в себя окончательно после сна, Вольтц протянул

руку и включил свет.

Представшее перед ним зрелище заставило его содрогнуться.

Казалось, его ударило огромным молотом по груди, сердце дико

стучало, и ему захотелось рвать. Блевотина расползлась по

толстому ковру.

Черная шелковистая голова Хартума стояла посреди лужи крови.

По полу тянулись белые сухожилия, морда была покрыта пеной,

а большие, словно яблоки, глаза, которые недавно блестели

золотом, теперь казались гнилыми плодами, плавающими в

крови. Вольтца обуял дикий гнев, который и заставил его

выкрикнуть по телефону столь необдуманные угрозы.

Вольтц был глубоко потрясен. Как может человек уничтожить

животное, цена которому шестьсот тысяч долларов? Без единого

предупреждения. Без переговоров, которые могли бы изменить

приказ. Подобная жестокость говорит о том, что здесь

действовал человек, для которого не существует ни закона, ни

бога. Сила, воля и хитрость этого человека потрясли Вольтца.

Ночные сторожа утверждали, что ничего не слышали. Вольтц им

не верил. Их явно подкупили и можно заставить их говорить.

Вольтц не был дураком, он просто ошибся, полагая, что сильнее

дона Корлеоне. Ему намекнули, что он заблуждается. Несмотря

на богатство, связи с президентом и дружбу с главой ФБР, какой

то итальяшка — импортер оливкового масла может приказать,

чтобы его, Вольтца, убили. И он сделает это. За то, что не дал

Джонни Фонтена роль в фильме. Невероятно. Не имеют права

люди так действовать. Это сумасшествие, это значит, что ты не

можешь распоряжаться своими деньгами, быть хозяином в своей

фирме. Это в сто раз хуже коммунизма. Надо все это разрушить.

Этого нельзя допустить.

Вольтц позволил врачу накормить себя слабым снотворным.

него имеется завод по изготовлению героина, а в случае

необходимости он может вместо героина изготовлять морфий.

Завод в Сицилии защищен со всех точек зрения. Трудность

заключается в переправке товара в Штаты и его

распространение. Еще существуют проблемы с основным

капиталом. Миллион долларов на дереве не растет.

Дон Корлеоне нахмурился. Когда речь шла о делах, он не любил

напыщенности. Хаген продолжал:

— Они зовут Солоццо Турком. На то имеются две причины. Он

прожил долгое время в Турции, и говорят, что у него там жена и

дети. Во-вторых, говорят, что он очень ловок в обращении с

ножом. Солоццо очень способный человек и сам себе господин.

Дважды сидел в тюрьме: в Италии и в Соединенных Штатах, и

известен полиции, как торговец наркотиками. Это нам на руку:

его прошлое и тот факт, что он стоит во главе дела, никогда не

позволят ему дать показания против нас. Сейчас он женат на

американке и имеет от нее троих детей. Он прекрасный

семьянин и сумеет спокойно вынести любое наказание, если

будет уверен в том, что о его семье позаботятся.

Дон затянулся сигарой и спросил:

— А что ты скажешь, Сантино?

Хаген знал, что скажет Сонни. Сонни не терпелось принять

участие в крупной операции, и это было подходящим случаем.

Сонни отхлебнул виски:

— В этом белом порошке масса денег, — сказал он. — Но это и

опасно. Кто-то может загреметь в тюрьму лет на двадцать. Я бы

предложил участвовать только в защите их от закона, но не

принимать непосредственного участия в операциях, и тогда это

будет великолепной идеей.

Хаген с удовольствием посмотрел на Сонни.

— А ты, Том, что ты думаешь по этому поводу?

Том говорил искренне. Он уже понял, что дон откажет Солоццо и

был убежден, что один из тех редких случаев, когда дон не

продумал дело до конца.

— Говори, Том, — подбадривал Хагена дон. — Даже советник

сицилиец не всегда соглашается с боссом.

Все засмеялись.

— Я считаю, что ты должен сказать «да», — сказал Хаген. —

Тебе известны только факты, лежащие на поверхности. Но

На и без того красном лице дона проступил румянец насмешки.

Хаген умышленно не припомнил этой детали, так как она была

несущественной. Но теперь у дона может возникнуть

неправильное представление о его работе. Когда дело касается

секса, дон был непреклонен.

«Турок» — Виргилий Солоццо был невысок и так темен, что его и

в самом деле можно было принять за настоящего турка. Его

кривой нос и жестокие черные глаза еще больше подчеркивали

это сходство. В нем чувствовался избыток самоуверенности.

Сонни Корлеоне встретил его у двери и повел в кабинет, где

сидели Хаген и дон. Хагену показалось, что он в жизни не

встречал столь опасного на вид человека. Сравниться с ним,

пожалуй, может лишь Лука Брази.

Все присутствующие вежливо пожали друг другу руки. «Если дон

когда-нибудь спросит меня, имеет ли этот человек крепкие яйца,

буду вынужден сказать «да»», — подумал Хаген. Никогда не

приходилось ему видеть такой силы в одном человеке. Даже

дону было далеко до него. Дон вообще предстал в очень

невыгодном свете. Он был очень просто одет и от его

приветствий веяло чем-то крестьянским.

Солоццо приступил к делу. Речь идет о наркотиках. Все готово.

Кое-какие маковые плантации в Турции обязались поставлять

ему определенное количество сырья ежегодно. У него имеется

завод во Франции, на котором из этого сырья будут готовить

морфий. Имеется у него совершенно надежное предприятие и по

изготовлению героина в Сицилии. Переправка сырья в обе эти

страны налажена и надежна, насколько что-то может быть

надежно в этом деле. Переправка продукции в Соединенные

Штаты связана с потерей примерно пяти процентов, так как ФБР,

как им обоим известно, подкупить невозможно. Доходы будут

колоссальными, а риск ничтожен.

— Для чего же ты пришел ко мне? — спросил вежливо дон. —

Чем я заслужил такую честь?

На темном лице Солоццо не дрогнул ни один мускул.

— Мне нужны два миллиона долларов наличными, — сказал он.

— И, что не менее важно, я нуждаюсь в человеке с прочными

связями в верхах. Несколько из моих людей попадут в руки

полиции. Этого избежать невозможно. У каждого из них

незапятнанное прошлое, и судьи со спокойной душой смогут

вроде спиртных напитков: грех, но безвредный. В то же время

наркотики они считают делом грязным. Нет, не возражай, это их

мнение, а не мое. Меня не интересует, каким способом человек

зарабатывает на жизнь.

Скажу только одно: твой бизнес слишком опасен. Все члены

моей семьи жили последние десять лет, не подвергаясь

опасности. Я не могу рисковать их жизнью и благополучием ради

погони за деньгами.

Единственным признаком разочарования Солоццо было то, что

его глаза быстро забегали по комнате, будто ища поддержки у

Хагена и Сонни. Потом он спросил:

— Ты волнуешься за свои два миллиона?

— Нет, — холодно ответил дон и усмехнулся.

Солоццо предпринял новую попытку:

— Семейство Татаглия тоже будет гарантировать твое

капиталовложение.

И тут Сонни совершил непростительную ошибку.

— Семейство Татаглия гарантирует возвращения нашего вклада

без процентов? — спросил он.

Хаген пришел в ужас от этого вмешательства. Он видел, как

холодеет дон, как смотрят его злые глаза на старшего сына,

застывшего в испуге непонимания. Глаза Солоццо снова

блуждали, на этот раз довольные. Он обнаружил трещину в

крепости дона. Снова заговорил дон:

— Сегодня молодежь думает только о деньгах, — сказал он. —

Они не признают никаких правил приличия. Прерывают старших,

вмешиваются в их разговоры. Но я питаю слабость к своим

детям и, как ты мог заметить, избаловал их. Синьор Солоццо,

мое «нет» окончательно. От себя лично хочу пожелать тебе

успехов в твоем деле. Оно противоречит моим принципам. Я

сожалею, что мне приходится разочаровывать тебя.

Солоццо пожал дону руку и позволил Хагену проводить себя до

автомобиля. Его лицо ничего не выражало, когда он прощался с

Хагеном.

Когда Хаген вернулся в комнату, дон спросил его:

— Ну, что ты скажешь об этом человеке?

— Он сицилиец, — сухо ответил Хаген.

Дон глубокомысленно кивнул головой. Потом повернулся к сыну

и нежно сказал:

страшную историю она поведает ему сегодня.

Но и на нее, наверно, положительно повлияло приближающееся

Рождество. Она решила узнать у Хагена, что отец хотел бы

получить к Рождеству, а также, что подарить Сонни, Фредо и

Майку. Что купить матери, она уже знала. Хаген предложил кое

что, но она все отклонила, и в конце концов оставила его в

покое.

Снова зазвонил телефон, и раздраженный Хаген швырнул все

бумаги в корзину. К черту! Он уходит. Отказаться от разговора он,

разумеется, не посмел. Когда секретарша сказала, что говорить с

ним хочет Майкл Корлеоне, он взял трубку с удовольствием. Он

всегда любил Майка.

— Том, — сказал Майкл Корлеоне, — завтра я еду в город

вместе с Кей. Хочу сказать старику что-то важное перед

Рождеством. Завтра вечером он будет дома?

— Конечно, — ответил Хаген. — До праздника он уже не выедет

из города. Я могу тебе чем-то помочь?

Майкл был также немногословен, как и его отец.

— Нет, — сказал он. — Увидимся в Рождество. Соберемся в

Лонг-Биче, верно?

— Да, — ответил Хаген.

Майк повесил трубку.

Хаген попросил секретаршу позвонить его жене и передать, что

он немного задержится, но чтобы она готовила ужин. Выйдя из

здания, где находилась контора он быстрыми шагами

направился к торговому центру Мэйси. Кто-то преградил ему

путь. Это был Солоццо.

Солоццо взял его под руку и тихо сказал:

— Не бойся, я просто хочу поговорить с тобой.

Внезапно открылась дверца машины, которая стояла возле

тротуара. Солоццо торопливо проговорил:

— Входи. Я хочу с тобой поговорить.

Хаген высвободил руку. Он не был напуган, но неожиданная

встреча его рассердила.

— Мне некогда, — сказал он.

В этот момент сзади подошли двое. Хаген почувствовал

внезапную слабость в ногах.

Солоццо повторил:

— Входи в машину. Если бы я хотел убить тебя, тебя уже не

присутствии всего двоих друзей, которых пригласят в качестве

свидетелей. Но Майкл настоял на том, чтобы поделиться своими

планами с отцом. Он сказал, что отец не воспротивится свадьбе.

Кей сомневалась. Своим родителям она расскажет все только

после свадьбы.

— Они сразу подумают, что я беременна, — сказала она.

Майкл улыбнулся.

— Мои родители тоже.

Они старались не говорить о том, что Майклу придется порвать с

семьей. Они собирались закончить учебу в колледже, видеться

только в конце недели и проводить вместе летние каникулы. Все

предвещало счастливую жизнь.

Они попали на оперетту «карусель» — веселую историю о воре

зазнайке, и часто с удовольствием смеялись. Когда они вышли

из театра, на улице был жуткий холод, Кей прижалась к Майклу и

спросила его:

— После свадьбы ты тоже будешь меня бить, а потом своруешь

для меня звезду?

Майкл засмеялся.

— Я собираюсь стать профессором математики. Потом он

спросил. — Хочешь что-нибудь поесть, перед тем, как

отправиться в гостиницу?

Кей отрицательно покачала головой и многозначительно подняла

на него глаза. Он улыбнулся ей, и они расцеловались посреди

холодной улицы. Майкл почувствовал голод и решил заказать в

гостинице бутерброды.

В регистрационном зале гостиницы Майкл подтолкнул Кей к

газетному киоску и сказал:

— Ты купи газеты, а я пока пойду за ключом.

Ему пришлось постоять в очереди: несмотря на окончание

войны, в гостинице недоставало рабочих рук. Взяв ключи, Майкл

нетерпеливо осмотрелся в поисках Кей. Она стояла у киоска, не

отрывая взгляда от только что купленной газеты, а глаза ее были

полны слез.

— Ой, Майк, — сказала она. — Ой, Майк.

Майкл вырвал газету из ее рук. Первое, что он увидел, была

фотография его отца, лежавшего на улице в луже крови. Рядом с

ним, на тротуаре, сидел человек и плакал, как ребенок. Это был

его брат Фредо. Майкл Корлеоне почувствовал, как его тело

хочется, чтобы они знали. Ублюдки, которые это сделали,

должны быть сумасшедшими. Я хочу, чтобы ты сейчас же

пришел сюда, но держи рот на замке. О'кэй?

— О'кэй, — ответил Майкл. — Я тебе известно, кто это сделал?

— Разумеется, — сказал Сонни. — И в момент, когда в игру

вступит Лука Брази, они превратятся в дохлых трупов. Все нити

пока в наших руках.

— Через час буду дома, — сказал Майк. — Приеду на такси.

Он положил трубку. Газеты вышли из типографии три часа назад.

Были наверняка сообщения по радио. Не может быть, чтобы

Лука ничего не знал. Где же Лука Брази?

Тот же вопрос задавал себе в этот момент Хаген, и тот же

вопрос волновал Сонни Корлеоне в Лонг-Биче.

В тот день, без пяти минут пять, дон Корлеоне кончил

просматривать документы, которые приготовил для него

директор компании по экспорту оливкового масла. Он надел

пиджак и локтем коснулся головы Фредо, давая ему понять, что

пора оторвать нос от вечерней газеты.

— Скажи Гатто, чтобы вывел машину, — велел он. — Через

несколько минут я буду готов, и мы поедем домой.

Фредо проворчал:

— Мне придется самому везти тебя. Пауло утром сообщил, что

болен. Он снова простыл.

Дон Корлеоне на минуту задумался.

— Это уже третий раз в этом месяце. Может быть, стоит

подобрать более здорового парня для этой работы. Передай это

Тому.

Фредо запротестовал:

— Пауло хороший парень. Если он говорит, что болен, значит он

болен. Мне ничего не стоит отвезти тебя.

Он вышел из конторы. Дон Корлеоне наблюдал в окно за тем,

как его сын пересекает девятое авеню, направляясь к стоянке

автомобилей. Дон позвонил Хагену, но никто не ответил. Тогда

он позвонил домой в Лонг-Бич, но и там никто не поднял трубку.

Рассерженный, он снова посмотрел в окно. Машина была уже

возле тротуара, возле нее стоял Фред и смотрел на очереди в

магазинах. Дон Корлеоне застегнул пиджак, пробурчал

«спасибо» директору компании, который помог ему надеть

пальто, и начал спускаться по лестнице второго этажа.

несколько минут прибыла машина скорой помощи. Фредо плакал

уже в открытую, и это, в сочетании с грубым лицом купидона,

являло собой зрелище смешное и странное. Тяжелый нос и

толстые губы были покрыты пеной. Один из сыщиков склонился

над Фредо, пытаясь выяснить, кто это, но так как Фредо

находился еще в состоянии шока, сыщик запустил руку в карман

пальто Фредо и вытащил бумажник и пистолет. Заглянув в

удостоверение личности, полицейский присвистнул и позвал

одного из своих коллег. Через несколько минут Фредо от толпы

уже отделял целый полк сыщиков в гражданском. Фредо

заставили подняться на ноги и затолкали в машину без номера.

Как только она тронулась с места, за ней направилась машина

радиослужбы «Дейли Ньюз».

Через полчаса после первого выстрела Сонни Корлеоне пять раз

подряд подзывали к телефону. Первым позвонил Джон Филипс,

детектив, который получал зарплату от семейства и командовал

прибывшей на место происшествия группой следователей.

— Ты узнаешь мой голос? — были его первые слова.

— Да, — ответил Сонни. Он только что-то проснулся и к

телефону его позвала жена.

Филипс проговорил быстро и без вступления:

— Кто-то стрелял в твоего отца при выходе из конторы. Четверть

часа тому назад. Он жив, но ранен тяжело. Его отвезли во

Французский госпиталь. Фредо отвезли в участок в Челси.

Позаботься о том, чтобы после освобождения его обследовал

врач. Я иду теперь в больницу, чтобы быть при допросе старика.

Буду с тобой в контакте.

Сандра, жена Сонни, заметила, что лицо мужа налилось кровью,

а глаза остекленели.

— В чем дело? — прошептала она.

Он раздраженно махнул рукой, прося ее замолчать, повернулся к

ней спиной и спросил в трубку:

— Ты уверен, что он жив?

— Да, уверен. Потерял много крови, но состояние его лучше,

чем кажется.

— Спасибо, — сказал Сонни. — Завтра в восемь утра будь дома.

К тебе прибудет десять тысяч.

Сонни положил трубку. Он заставил себя спокойно сесть. Самый

большой его недостаток — неукротимый гнев, на этот раз мог

Он ничего не сказал ей про Хагена. И тогда телефон зазвонил в

пятый раз.

Это был Клеменца. Голос толстяка свистел и шипел.

— Ты слышал про своего отца? — спросил он.

— Да, — ответил Сонни. — Но он не умер.

Последовала длинная пауза, а потом послышался

взволнованный голос Клеменца:

— Слава богу, слава богу.

Потом он снова спросил озабоченно:

— Ты уверен? Мне сказали, что его убили на улице.

— Он жив, — ответил Сонни, внимательно следя за интонацией

Клеменца, и, хотя взволнованность того казалась искренней,

Сонни знал, что толстяк был хорошим актером.

— Тебе придется свернуть все дела, Сонни, — сказал Клеменца.

— Ты хочешь, чтобы я что-то предпринял?

— Иди к дому отца, — сказал Сонни. — И приведи с собой

Пауло Гатто.

— Это все? — спросил Клеменца. — Ты не хочешь, чтобы я

прислал нескольких людей в больницу и к тебе?

— Нет, я хочу, чтобы пришли только ты и Пауло Гатто, — сказал

Сонни. Последовала длинная пауза. Клеменца понял намек.

Чтобы придать своему приказу больше естественности, Сонни

добавил:

— А где, черт побери, был Пауло? Чем он в это время

занимался?

На другом конце провода исчезли посвистывания и шорох. Голос

Клеменца звучал осторожно.

— Пауло был болен и остался дома. Он проболел всю зиму.

Сонни тут же вскипел:

— Сколько раз он оставался дома в последние два месяца?

— Три или четыре, — ответил Клеменца. Я не раз спрашивал

Фредо, не хочет ли он другого парня, но он отвечал «нет». Да и

не было причины его увольнять: последние десять лет дела шли

гладко, сам знаешь.

— Да, — ответил Сонни. — Увидимся в доме отца. Позаботься о

том, чтобы Пауло пришел с тобой. Меня не интересует его

болезнь. Понял?

Он положил трубку, не дожидаясь ответа.

Жена Сонни тихо плакала. Он пристально посмотрел на нее, а

в преданности которого дону никто не сомневался. Имя этого

человека было Тессио. Сонни вкратце рассказал ему, что

произошло и что он от него хочет. Тессио должен был

мобилизовать пятьдесят человек, на которых можно положиться,

и послать их в больницу и в Лонг-Бич. Тессио спросил:

— Клеменца тоже ранен?

— В настоящий момент я не хочу использовать людей Клеменца,

— ответил Сонни.

Тессио сразу понял, и после короткой паузы сказал:

— Прости меня, Сонни, но я хочу тебе сказать то, что сказал бы

в такой ситуации твой отец: не торопись с выводами. Я не могу

поверить, что Клеменца нас предал.

— Спасибо, — сказал Сонни. — Я тоже так думаю, но в то же

время надо соблюдать осторожность. Верно?

— Верно, — ответил Тессио.

— И еще, — сказал Сонни. — Мой младший брат Майк учится в

Нью-Хэмпширском колледже, в Ганновере. Позаботься о том,

чтобы несколько надежных людей из Бостона поехали туда и

привезли его. Пусть посидит здесь, пока все не утихнет. Я

позвоню ему и скажу, чтобы ждал их.

— О'кэй, — сказал Тессио. — Как только улажу все дела, приду в

дом твоего отца. Моих парней ты ведь знаешь, верно?

— Да, — ответил Сонни. Он повесил трубку. Потом подошел к

маленькому настенному сейфу и открыл его. Оттуда он вытащил

записную книжку в синем переплете, открыл ее и разыскал

нужную запись: «Рэй Фаррел, 5000 долларов в канун

Рождества», затем шел номер телефона. Сонни позвонил по

этому телефону и спросил:

— Фаррел?

На другом конце провода ответили:

— Да.

Сонни сказал:

— Говорит Сантино Корлеоне. Я хочу, чтобы ты оказал мне

услугу, и я хочу, чтобы ты сделал это немедленно. Даю тебе два

телефонных номера, а ты сообщи мне содержание всех бесед,

которые велись по этим номерам на протяжении последних трех

месяцев.

Он дал Фаррелу номера домашних телефонов Пауло Гатто и

Клеменца.

присутствующих поставил на стол бутылку виски и позволил

Хагену сделать несколько глотков из фарфоровой кружки. Хаген

быстро выпил обжигающий внутренности напиток. Руки его

перестали дрожать, и в ногах он уже не чувствовал слабости.

— Твой босс умер, — сказал Солоццо. Он запнулся, пораженный

выражением лица Хагена. Потом продолжил, — мы накрыли его

возле конторы, на улице. Как только мне стало об этом известно,

я взял тебя. Ты должен помирить меня с Сонни.

Хаген не ответил. Он и сам не ожидал от себя подобной

реакции. Печаль и страх перед смертью смешались в нем.

Солоццо снова заговорил:

— Сонни был в восторге от моего предложения. Верно? Ты тоже

знаешь, что это неглупое предприятие. У наркотиков большое

будущее. Я готов пойти на новую сделку и хочу, чтобы ты

повлиял на Сонни.

— Нет никаких шансов, — ответил Хаген. — Сонни использует

все, что у него есть, чтобы отомстить тебе.

— Это будет его первой реакцией, — раздраженно бросил

Солоццо. — Ты должен вложить немного ума в его голову. На

моей стороне семейство Татаглия со всеми их людьми.

Остальные семьи Нью-Йорка согласятся на любые условия,

лишь бы положить конец войне между нами, так как эта война

нанесет удар по их интересам. Если Сонни пойдет на сделку, это

будет на руку всем, в том числе и друзьям дона.

Хаген посмотрел на свои руки, но не ответил. Солоццо

продолжал говорить убежденным тоном:

— Дон провалился. В свое время я никак не мог бы до него

добраться. Остальные семьи не доверяют ему, потому что он

сделал тебя советником, а ведь ты не только не сицилиец, но

даже и не итальянец. Если дело дойдет до большой войны, то

семейство Корлеоне исчезнет с лица земли, но от этого все, в

том числе и я, только проиграют. Мне нужны политические связи

семейства даже больше, чем деньги. Поговори же с Сонни,

поговори с капорегиме [капорегиме — командир боевого отряда.

— итал. ], и ты предотвратишь кровопролитие.

Хаген снова попросил налить ему виски.

— Я попытаюсь, — сказал он. — Но Сонни очень упрям. И,

кроме того, даже он не в состоянии удержать Луку. Лука доставит

тебе больше хлопот, чем остальные. Если я поддержу твое

продырявили его сицилийскую кожу, но он все еще жив. — Он

пожал плечами. — Мне не повезло. И тебе тоже.

4

Когда Майкл Корлеоне подошел к дому отца в Лонг-Биче, он

обнаружил, что узкий вход в аллею перекрыт железной цепью.

Сама аллея была освещена прожекторами, а у бетонного

тротуара стояло по меньшей мере восемь машин.

Возле цепи стояли двое незнакомых ему людей. Один из них

спросил с бруклинским акцентом:

— Ты кто?

Он назвался. Из ближайшего дома вышел другой человек и

внимательно посмотрел на Майкла.

— Это сын дона, — сказал он. — Я отведу его.

Майклу показалось, что дом полон незнакомых людей. Только в

столовой он увидел жену Хагена, Терезу, которая сидела на

диване и курила сигарету. На столике напротив нее стоял стакан

виски. На другом конце дивана сидел здоровяк Клеменца. Лицо

Клеменца ничего не выражало, но было покрыто испариной, а

сигара в его руке была скользкой и черной от слюны.

Клеменца участливо пожал руку Майклу и проговорил:

— Твоя мать в больнице у отца, он будет в порядке.

Пауло Гатто тоже встал, чтобы пожать ему руку. Майкл

посмотрел на него странным взглядом. Он знал, что Пауло

остался дома, сославшись на болезнь. В его темном исхудалом

лице чувствовалось напряжение. Гатто был известен, как

человек ловкий, умеющий без осложнений выполнять самую

деликатную работу, и вот сегодня, кажется, он потерпел неудачу.

Майкл обратил внимание на нескольких мужчин, которые сидели

в разных углах комнаты, но не узнал ни одного из них. Вдруг его

осенило: Клеменца и Гатто на подозрении. Полагая, что Гатто

был на месте происшествия, он спросил его:

— Как Фредо? Он в порядке?

— Врач сделал ему укол, — сказал Клеменца. — Теперь он спит.

Майкл подошел к жене Хагена и наклонился, чтобы поцеловать

ее в щеку. Они всегда были друзьями.

— Не беспокойся. С Томом ничего не случится. Ты уже говорила

с Сонни?

Первыми в списке числились Солоццо, Филип Татаглия и Джон

Татаглия. Майкл вдруг понял, что это люди, которых, по мнению

Сонни и Тессио, следовало убить.

Повесив трубку, Сонни сказал Терезе:

— Ты не могла бы подождать в гостиной? Нам с Тессио надо

кончить кое-какие дела.

— Этот звонок имеет какое-нибудь отношение к Тому? —

спросила она.

Сонни обнял ее и повел к двери.

— Клянусь тебе, с ним ничего не случится, — сказал он. —

Подожди в гостиной. Как только что-нибудь станет известно, я

тут же сообщу тебе.

Он закрыл за ней дверь. Майкл уселся в одно из обитых кожей

огромных кресел. Сонни бросил на него быстрый и острый

взгляд и сел за письменный стол.

— Ты будь возле меня, Майк, — сказал он. — Услышишь вещи,

которые тебе не хотелось бы слышать.

Майкл зажег сигарету.

— Я могу помочь тебе, — сказал он.

— Нет, не можешь, — отозвался Сонни. — Старик рассердился

бы, как черт, узнай он, что ты замешан в это дело.

Майкл встал и завопил:

— Да ты что, вшивый выродок? Он же мой отец. Я не сумею

помочь? Сумею. Я не обязательно должен убивать людей, но

помочь могу. Перестань относиться ко мне, как к маленькому

братику. Я видел войну. В меня стреляли. Я сам убил нескольких

японцев. Что ты думаешь я сделаю, когда ты кого-нибудь

прикончишь? В обморок упаду?

Сонни улыбнулся.

— Еще немного, и ты захочешь, чтобы я поднял руки. О'кэй,

оставайся здесь и займись телефоном. — Он повернулся к

Тессио. — Только что я получил информацию, которую мы

ждали. Кто-то должен был показать на старика. Это мог быть

Клеменца и это мог быть Пауло Гатто, который для удобства

заболел. Я уже знаю, кто. Посмотрим-ка, Майк, что ты думаешь

по этому поводу?

С величайшей осторожностью Майкл обдумывал этот вопрос.

Клеменца — капорегиме семейства Корлеоне. Дон Корлеоне

сделал его миллионером, и они были близкими друзьями на

— Как ты можешь с такой уверенностью утверждать, что это

Пауло? — спросил Майкл.

— У нас свои люди на телефонной станции, и они прослушали

все разговоры, которые вели по своим домашним телефонам

Пауло и Клеменца. В один из трех дней, когда Пауло болел, ему

позвонили из автомата, что напротив конторы старика. Сегодня

тоже. Они хотели проверить, будет ли со стариком Пауло или

вместо него послан кто-то другой. А может быть, они звонили по

другой причине. Это уже не имеет значения. — Сонни пожал

плечами. — Слава богу, что это Пауло. Клеменца нам очень

нужен.

— Это будет война до победного конца? — спросил Майкл.

Глаза Сонни потяжелели.

— Да, и начнется она сразу после возвращения Тома.

Остановимся только в том случае, если распорядится старик.

— А почему бы не подождать, пока старик сможет говорить? —

спросил Майкл.

Сонни посмотрел на него с любопытством.

— Как, черт побери, тебе удалось получить свои награды?

Пойми, человек, в нас стреляют, и мы обязаны воевать. Боюсь

только, что они не выпустят Тома.

— Почему не выпустят? — удивился Майкл.

— Они полагают, что со стариком покончено, и теперь можно

договориться со мной, а Том на первых этапах переговоров

может служить посредником. Старик, оказывается, жив, на

сделку со мной они рассчитывать не могут и потому Том для них

теперь бесполезен. Они могут либо выпустить его, либо

прикончить — все зависит от настроения Солоццо. Если они

убьют его, это будет признаком того, что они и в самом деле

намерены воевать и хотят запугать нас.

— А что дало Солоццо повод полагать, что с тобой он сможет

совершить сделку? — тихо спросил Майкл.

Сонни покраснел и с минуту не отвечал. Потом сказал:

— Несколько месяцев назад Солоццо пришел к нам с

предложением относительно торговли наркотиками. Старик

отказался от сотрудничества. Но во время встречи я немного

неосторожно открыл пасть и показал, что заинтересован в

сделке. Старик уже вбил мне в голову, что никогда не следует

показывать чужим людям разногласия в семье. Солоццо решил,

обрадовался тому, что не участвует непосредственно во всех

этих делах. Отец жив, и он не обязан мстить. Он готов помочь:

отвечать по телефону, передавать поручения. Сонни и старик

смогут сами позаботиться о себе, тем более, что за ними стоит

Лука.

В этот момент в гостиной раздался женский крик. «О, господи, —

подумал Майкл. — Это голос жены Тома.» Он подбежал к двери

и распахнул ее. Возле дивана Том Хаген прижимал к груди

плачущую Терезу. Том высвободился из объятий жены и усадил

ее на диван. Он печально улыбнулся Майклу:

— Рад тебя видеть, Майк.

Потом, не глядя на жену, которая продолжала плакать, он

прошагал в кабинет. «Не впустую прошли годы, прожитые им в

семье Корлеоне», — подумал Майкл, и в сердце его проснулась

гордость. Что-то от старика прицепилось к Тому, прицепилось к

Сонни и — что было для него открытием — к нему самому.

5

К четырем часам утра все — Сонни, Майкл, Том Хаген,

Клеменца и Тессио — сидели в кабинете. Терезу Хаген удалось

уговорить отправиться домой. Пауло Гатто все еще ждал в

гостиной, не догадываясь о том, что люди Тессио получили

приказ не спускать с него глаз.

Том Хаген изложил перед всеми предложения Солоццо. Он

рассказал, что Солоццо собирался его убить после получения

сообщения о неудачном исходе покушения на дона.

— Если мне когда-нибудь придется выступать с защитой перед

верховным судом, — сказал, улыбаясь, Хаген, — я никогда не

сделаю это лучше, чем сегодня ночью перед этим проклятым

Турком. Я сказал ему, что смогу обкрутить тебя, Сонни, вокруг

пальца, что в детстве мы были друзьями, что, только не сердись,

возможно, ты не так уж расстроен, получая место старика, да

простит мне господь.

Он извиняюще улыбнулся Сонни, который показал ему, что не

придает этому значения.

Майкл сидел, опершись о спинку кресла, и смотрел на обоих.

Когда Хаген вошел в кабинет, Сонни кинулся его обнимать, и

Майкл невольно позавидовал тому, что во многом эти люди

красоток. Майк, продолжай звонить, пока не дождешься ответа.

Майкл послушно взялся за трубку и набрал номер. Послышались

длинные гудки, но никто к телефону не подошел. Наконец, он

положил трубку.

— Продолжай звонить каждые пятнадцать минут, — сказал

Хаген.

— Хорошо, — сказал Сонни нетерпеливо. — Том, ты советник,

где же твои советы? Что, черт побери, мы должны предпринять?

Хаген налил себе виски.

— Будем вести с Солоццо переговоры, пока твой отец не сумеет

взять управление в свои руки. В случае необходимости можно

будет даже пойти на сделку. Как только дон поправится, он

сумеет все тихо уладить.

— Ты думаешь, я не могу справиться с Солоццо? — со злобой в

голосе спросил Сонни.

Том Хаген посмотрел ему прямо в глаза.

— Разумеется, Сонни, ты можешь его одолеть. Семейство

Корлеоне обладает достаточной для этого силой. Клеменца и

Тессио в состоянии мобилизовать даже тысячу человек, если

дело дойдет до настоящей войны. Но это приведет к

разрушениям во всем Ист-Сайде, и остальные семейства

обвинят в этом Корлеоне. Мы наживем себе многочисленных

врагов, а дон в такое дело никогда не верил.

Майкл посмотрел на Сонни, и ему показалось, что он принял к

сведению слова Тома. Но Сонни тут же спросил Хагена:

— А что, если старик умрет? Что ты тогда посоветуешь,

консильори?

— Я знаю, что ты этого не сделаешь, — тихо ответил Хаген. —

Но я посоветовал бы тебе заключить с Солоццо настоящую

сделку. Без политических связей твоего отца семейство

Корлеоне теряет половину своей силы. Это может заставить

остальные семейства поддержать Татаглия и Солоццо, лишь бы

избежать разрушительной войны. Если отец умрет, заключи

сделку.

Сонни побледнел от гнева:

— Тебе легко говорить, ведь не твоего отца убили.

Хаген ответил быстро, и ответ его звучал гордо:

— Я был хорошим сыном. Не хуже тебя и Майка, а может быть и

лучше. Теперь я высказываю свое профессиональное мнение.

думал о предстоящей сегодня работе. Вчера ночью Сонни

Корлеоне ясно дал понять, что Гатто надо заняться немедленно.

Клеменца был озабочен. Его волновало вовсе не то, что Гатто,

его протеже, стал предателем. Это было не на совести

капорегиме. Ведь у Пауло были отличные данные. Он родился в

сицилийской семье, рос в том же квартале, что и сыновья

Корлеоне, и даже в школу ходил вместе с одним из сыновей. Его

испытали и пришли к выводу, что он подходит для «дела».

«Сделав кости», он получил от семейства Корлеоне постоянный

доход: проценты от доходов игорного дома в Ист-Сайде и часть

доходов одного из профсоюзов. Клеменца было известно, что

Пауло пополняет свои доходы частным грабежом, и хотя это

противоречило всем законам семейства, этот факт говорил в его

пользу. Нарушение подобных законов говорит об избытке

энергии, каким обладает, к примеру, скаковая лошадь,

запряженная в повозку.

В связи с грабежом у Пауло никогда не было никаких

неприятностей. Все его операции тщательно планировались и

осуществлялись без лишнего шума: никогда не было ни убитых,

ни раненых. Он получал «зарплату» в три тысячи долларов на

фабрике по пошиву одежды в Манхэттене и немного меньшую

«зарплату» на фабрике по изготовлению фарфоровой посуды в

одном из кварталов бедноты Бруклина. Молодому человеку

нужны ведь карманные деньги. Все это не выходило из

общепринятых рамок. Кто мог предвидеть, что Пауло Гатто

станет в один прекрасный день изменником?

Сегодня утром Петера Клеменца волновала, однако,

административная проблема. Убить Гатто просто. Но кем

капорегиме заменит Гатто? Ведь должность «гарпуна» — дело

нешуточное. Кандидат должен быть человеком сильным и

умным. Он должен быть человеком надежным — не из тех, кто,

попав в полицию, сразу начинает болтать. Он должен быть

тренирован по сицилийскому закону смерти — закону молчания.

И снова возникает вопрос: какое вознаграждение он получит за

свою новую работу? Клеменца несколько раз говорил с доном по

поводу повышения «зарплаты гарпунов», но дон все откладывал

подобное повышение. Получай Пауло Гатто больше денег, он,

возможно, сумел бы устоять перед искушением и не перейти на

сторону этого хитрого Турка.

Рокко Лампоне и, не назвавшись, просто сказал:

— Приходи. У меня есть для тебя интересное дело.

Услышав в трубке, несмотря на ранний час, нисколько не

удивленный и не заспанный голос, Клеменца обрадовался.

— Не торопись, позавтракай и пообедай, — сказал ему

Клеменца. — Но приходи не позже двух часов дня.

Послышалось короткое «о'кэй», и Клеменца положил трубку. Он

уже приказал своим людям сменить людей Тессио на аллее

Корлеоне. У него были очень способные люди, и он никогда не

вмешивался в технические операции такого рода.

Клеменца решил помыть свой «кадиллак». Машина изнутри

была такой удобной, что Клеменца часто забирался в нее и

просиживал часами, думая о своих делах. Мытье машины тоже

помогало ему думать.

Снова он мысленно продумал свой план. Пауло надо

остерегаться — он может почуять опасность и будет прыгать, как

осел с муравьями в заднице. Прежде всего, надо придумать

хороший повод для того, чтобы Рокко мог их сопровождать, а

после надо найти подходящее задание для всех троих.

Разумеется, в этом не было необходимости. Пауло Гатто можно

убрать и без таких церемоний. Но Клеменца чувствовал, что

надо считаться с традициями и по мере возможности уменьшить

риск. Никогда нельзя все предвидеть заранее, особенно в

подобных делах, где речь идет о жизни и смерти. Прочищая

тряпкой свой голубой «кадиллак», он несколько раз повторил про

себя, что скажет и каким будет выражение его лица. Он будет

суров с Пауло. Даст ему понять, что недоволен им. Это собьет с

толку такого чувствительного и подозрительного человека, как

Гатто — во всяком случае заронит в его душу сомнение.

Добродушный тон может сделать его осторожным. Но, конечно,

суровость не должна переходить в гнев. Он просто раздражен и

сердит. А почему Лампоне? Это больше всего напугает Пауло,

тем более, что Лампоне придется сесть на заднее сиденье. Это

может оказаться сложным делом. Очень даже сложным. Он даже

подумал, что не стоит ли взять кого-нибудь другого вместо Рокко,

но потом решил, что его напарником в этой операции должен

быть именно Лампоне.

Больше всего рассердил Клеменца тот факт, что убийство

должно быть «явным». Он предпочел бы избавиться от трупа, и

Лампоне сделал жест, означающий, что он будет терпелив.

Клеменца подошел к сейфу, который стоял в спальне, открыл его

и, вынув пистолет, дал его Лампоне.

— Пользуйся только им, — сказал он. — Никогда в жизни не

обнаружить, кому он принадлежит. Оставь его в машине вместе

с Пауло. После этой работы возьми жену и детей и отправляйся

отдыхать во Флориду. Пока трать свои деньги, я тебе потом

верну. Отдыхай. Загорай на солнце. Поселись в гостинице

семейства в Майами-Бич, чтобы я знал, где найти тебя в случае

необходимости.

Жена Клеменца постучала в дверь спальни и сказала, что

приехал Пауло Гатто. Он ждет на стоянке автомобилей.

Клеменца пошел впереди, а Лампоне за ним. С выражением

недовольства на лице. Клеменца сел в автомобиль и еле

слышно буркнул Гатто «здравствуй». Он посмотрел на часы,

будто желая убедиться, что Гатто опоздал.

Человек с беличьей головкой внимательно посмотрел на

Клеменца, будто желая найти ключ к разгадке столь странной

ситуации. Он немного отпрянул, увидев, что Лампоне сел за его

спиной, и сказал:

— Рокко, сядь с другой стороны. Ты заслоняешь мне заднее

стекло.

Лампоне послушно подвинулся и сел сзади Клеменца. Просьбу

Пауло он воспринял очень естественно.

Клеменца с кислой миной на лице обратился к Гатто:

— Черт бы побрал этого Сонни, он начинает трусить и думает о

матрацах. Мы должны подыскать место на Вест-сайде. Вы с

Рокко должны будете обставить квартиру до того, как возникнет

необходимость в ней. Тебе известно подходящее место?

Как он и ожидал, в глазах Гатто загорелся огонек. Он проглотил

приманку. Все его мысли были заняты теперь тем, насколько

ценной окажется подобная информация для Солоццо, и он

забыл о возможной опасности. Лампоне тоже отлично

справлялся со своей ролью: он развалился на сиденьи и

равнодушно взирал на прохожих. Клеменца поздравил себя с

отличным выбором.

Гатто пожал плечами:

— Я должен подумать об этом, — сказал он.

— Думай, пока едешь, — пробурчал Клеменца. — Я хочу быть