Антикиллер – 2

«Антикиллер»: ЭКСМО; Москва; 2003

ISBN 5‑699‑03025‑5

Аннотация

В криминальном мире Тиходонска вспыхивает жестокая война за

передел сфер влияния; все активней проявляет себя

самостоятельная, глубоко законспирированная банда; группа

чеченских террористов прибывает в город для уничтожения

офицеров СОБРа; уголовный розыск ищет преступника,

совершившего дерзкое двойное убийство; спецгруппа для

исполнения смертных приговоров получает неправомерный

приказ... В центре всех этих событий оказывается подполковник

милиции Коренев по прозвищу Лис. Хитроумие, блестящие

способности к оперативной работе, личная смелость и

несвязанность нормами закона позволяют ему разрубить

криминальный гордиев узел.

поминках, поскрипят зубами в бессильной злобе и сделают

выводы: супротив власти ни‑ни...

Но подобные представления имеют столь же малое сходство с

реальностью, как любая милицейская физиономия с

добродетелью. Сержанты Трофимов и Бабочкин не составляли

исключения, за что в отличие от тысяч других в конечном счете и

поплатились. Впрочем, если быть предельно точным,

поплатились они, конечно, не за отсутствие лубочной святости,

характерное не только для российских ментов, но и для всех их

зарубежных коллег: и французских ажанов, и английских бобби,

не говоря уже о заокеанских копах, – а за вполне конкретные

действия, связанные с нарушением сухих и

малохудожественных, но точных милицейских инструкций.

Сержант Бабочкин и старший сержант Трофимов были

командированы в Архангельск, где тамошние сыщики задержали

по всероссийскому розыску некоего Титкова, за которым

числились двенадцать разбоев как в родном Кисловодске, так и

в соседних курортных городах. Теперь негодяя следовало

доставить для ответа на родную землю, эту миссию и поручили

сержантам. Официально они именовались спецконвоем, хотя

ничего «специального» ни в их простецких физиономиях, ни в

неподходящем для бобби, ажана или копа росте – сто

шестьдесят восемь и сто семьдесят сантиметров, ни в

потрепанной гражданской одежонке, ни в чем‑либо другом не

наблюдалось. Просто в отличие от плановых вэвэшных конвоев,

сопровождающих арестованных в решетчатых безоконных

вагонзаках, сержанты должны были провезти закованного в

наручники Титкова через всю страну в отдельном купе самого

обычного вагона, сдавая его при пересадках и внеплановых

остановках в линейный отдел милиции соответствующей

станции.

Весьма сложная, ответственная задача и предопределяла

специальность задания, требовала специального инструктажа,

специальной подготовки и специальной экипировки. Потом, когда

случится то, что случилось, строгие, не знающие снисхождения

комиссии насчитают в процедуре командирования сержантов

пятнадцать отступлений от приказов и инструкций, за что

поплатятся безупречностью послужных списков и должностями

двадцать три офицера – от лейтенанта до подполковника,

прошел узловую станцию и вышел наконец на долгий перегон,

где опасность встретить знакомых и сослуживцев стремительно

снижалась. По вагону прошли их коллеги из транспортного

отдела – такие же сержанты, только более рослые, в форме, с

открыто висящими атрибутами власти: резиновыми палками,

наручниками и оружием в потертых, исцарапанных кобурах.

Пистолеты спецконвоя лежали в дешевой полупустой сумке

Трофимова, которую тот бережливо засунул в ящик для

чемоданов. При оружии пить запрещено – это аксиома,

известная даже рядовому, прошедшему только курсы

первоначальной подготовки. В дороге, незнакомых местах, в

окружении посторонних людей лучше сохранять ясный ум и

трезвую голову – это знает любой здравомыслящий человек.

– Давай за ребят! – теперь проявил инициативу Бабочкин, кивнув

вслед патрулю сопровождения, и, согретые чувством

корпоративности к незнакомым людям в знакомой форме,

милиционеры опрокинули по второй. Водку меланхолично

заедали варенными вкрутую яйцами и дешевой вареной

колбасой. Обручи запретов и ограничений постепенно

разжимались, приходило редкое и потому непривычное

ощущение свободы, ради которого, собственно, все неудачники

мира и льют в себя любую опьяняющую жидкость.

В купе, кроме них, ехала ничем не примечательная женщина

средних лет, ей тоже из вежливости предлагали, но она

компанию не поддержала, напротив – под каким‑то предлогом

вышла в коридор. Четвертая полка вообще пустовала. Но им и

вдвоем было хорошо.

– Открывай! – Бабочкин кивнул на запечатанную бутылку.

– Может, на завтра оставим?

– Завтра другую купим! – залихватски подмигнул сержант, и

старший сержант с ним согласился, хотя на гроши

командированных и скудные заначки в дальней дороге дай Бог

просто свести концы с концами, а уж пить по две бутылки водки

в день совершенно нереально. Впрочем, сейчас они не

оценивали реальностей окружающей обстановки. События

катились по традиционным для таких ситуаций рельсам,

прямиком к трагической развязке.

Как ни банально это звучит, но факт: водка, разгильдяйство и

неосмотрительность дали толчок последующим событиям,

Смиренность тона не соответствовала исходящей от незнакомца

волне тяжелой смертельной ненависти, которую листающий

паспорт Бабочкин ощущал каждым сантиметром своего тела.

Паспорт был в порядке.

– Откуда и куда едете? – привычно спросил он, хотя уже и не

был рад тому, что ввязался в эту проверку.

– Из Кисловодска. В санатории был. Могу путевку показать, –

спокойно ответил проверяемый. – Теперь домой, в Тиходонск.

Все правильно, вот штамп прописки... Бабочкин вернул документ.

– Счастливо доехать!

– Спасибо, – человек улыбнулся одними губами. Волна

ненависти пошла на убыль.

«Боятся власти‑то», – с удовлетворением подумал сержант, хотя

глубоко внутри шевелилось понимание того, что никакого страха

проверяемый не выказал и что покорность его была притворной.

В следующем вагоне навстречу попался коллега из патруля

сопровождения. Форменная куртка расстегнута, галстук

болтается на заколке, в ладони – добрая жменя семечек. Он

придирчиво осмотрел невзрачную фигуру спецконвоира,

принюхался.

– Чего шляешься пьяным? Иди ложись спать!

Минуту назад Бабочкин хотел отрекомендоваться, спросить про

обстановку в поезде, сообщить, что тоже поддерживает порядок

и проверяет подозрительных типов, но грубый тон и явное

недружелюбие патрульного задели за живое, поэтому он, стиснув

зубы, обиженно протиснулся между любителем семечек и

твердой стенкой купе.

В вагоне‑ресторане посетителей уже не было, сухая, как вобла,

официантка собирала грязную посуду, за буфетной стойкой

считал выручку здоровенный молодой парень в тельняшке, как

потом выяснилось – шеф‑повар. От него исходил явственный

запах спиртного.

– Чего надо? – буркнул он, смазав сержанта презрительным,

сверху вниз, взглядом.

– Пива. Пару бутылок, – Бабочкин пожалел, что он не в

форменной одежде – тогда бы этот наглец разговаривал более

почтительно.

– Нету пива. Такие же алкаши, как ты, все выжрали...

Парень перехватил пачку купюр резинкой, небрежно бросил

– Что случилось, Николай?

– Все нормально, Игорек. Алкаш хулиганит, посуду бьет. Вера его

обтереть хотела, а он...

– Совсем обнаглели! – громко заверещала официантка. – К нему

с добром, а он с говном! Надо его в милицию сдать! Где

Васятка?

Бабочкин вскочил.

– Ах так! Да я сам милиция! Смотрите сюда... Видите? Видите,

на кого напали? – Он бестолково размахивал красной книжечкой,

потом раскрыл ее и ткнул официантке в лицо, так что она

рассмотрела и голубоватую, с водяными знаками бумагу, и

печать, и фотографию в форме.

– Я еще вернусь! Вам всем будет плохо, вы все пожалеете!

Когда Бабочкин ушел, официантка встревожено повернулась к

шеф‑повару.

– Слышь, Коля, он и вправду милиционер...

– Ну и хер с ним, – отреагировал тот.

– Ты же ему всю морду расквасил...

– Подумаешь... Он сам поддатый...

– А мы ничего не видели, – сказала Маша.

– Запирайте двери, мы свое отработали, – подвел итог дискуссии

Коля.

– Надо теперь и отдохнуть по‑человечески.

Поплескавшись полчаса в туалете и не смыв ни боли, ни обиды,

ни позора, Бабочкин вернулся в купе.

– Вот что со мной сделали! – патетически объявил он, откатив

прикрытую дверь. Жующая за столиком соседка охнула.

Трофимов уставился в распухшее лицо напарника.

– Кто?

Губы его сжались в плотную линию, в глазах вспыхнул недобрый

огонек.

– Там, в ресторане...

Когда Бабочкин закончил рассказ, старший спецконвоя

поразмышлял несколько минут.

– К патрулю не обращался?

– Нет... Они на меня, как на вошь, посмотрели. Пьяный, говорят...

Трофимов еще подумал и тяжело вздохнул, как человек,

которому предс– тоит выполнять крайне нежелательную, но

вместе с тем необходимую работу.

Игорь выбил его, и оружие отлетело на середину ковровой

дорожки.

– Не подходи, стреляю! – Трофимов тоже обнажил свой ПМ, но

на «заведенного» Коляна это не произвело впечатления.

– Убью, сука! – Он действовал так, как в десятках больших и

малых драк, украшавших не слишком длинную и не имеющую

других украшений биографию. – По стенкам размажу!

Массивный совок со свистом рассекал воздух.

Старший сержант задрал ствол вверх и нажал спуск. Грохнул

выстрел, пуля пробила декоративный потолок, железную крышу

и унеслась в ночное звездное небо.

– Я позову наряд! – крикнул из‑за спины Бабочкин, раздался

топот, хлопнула дверь.

Оставшийся один против двоих Трофимов направил пистолет на

наступающего Коляна, тот отмахнулся своим

импровизированным оружием и попал по кончику затвора.

Раздался металлический лязг и непроизвольный выстрел, пуля

пробила тонкую стенку купе и ударила в плечо лежащего на

нижней полке человека.

Уклоняясь от летающего вниз‑вверх совка, старший сержант

отступал, но первые выстрелы как бы сняли подсознательный

запрет, он был готов стрелять еще, теперь любой повод мог

выбросить навстречу Коляну уже не предупреждающую, а

останавливающую пулю. Но тот об этом не знал, в его скудном

опыте подобных ситуаций не случалось, а на ошибках других он,

как и положено по пословице, не учился.

Поводом стал пистолет Бабочкина, валяющийся на затоптанной

ковровой дорожке: когда Трофимов в очередной раз шагнул

назад, оружие оказалось между ним и шеф‑поваром, через

секунду неукротимый Колян мог сменить совок на более

эффективный инструмент убийства. Понятно, что за эту черту

его мог пустить только полный кретин.

– Стоять! – страшным голосом крикнул милиционер, но

нападающий не послушался, и он выстрелил ему в ногу, чтобы,

как и положено, причинить минимальный вред. Тупой удар в

бедро не остановил Коляна, он шагнул еще, не чувствуя боли,

только нога стала деревянная, словно протез. Еще шаг, еще...

Сейчас он достанет этого гада... Трофимов выстрелил второй

раз. Шестиграммовая полусферическая пуля пробила тельняшку,

хотя адаты требуют не осквернять бритвой лица, пока не

свершился святой обычай мести. Но когда складывались адаты,

патрули транспортной милиции не шерстили идущие с юга

поезда, а на трассах не дежурили усиленные ОМОНом наряды

ГАИ, перерывающие салоны и багажники транзитных

автомобилей.

Чтобы свести риск к минимуму, десятка ехала поездом

Кисловодск – Москва, в разных вагонах и на разных местах,

растворившись среди не слишком многочисленных пассажиров.

Они не везли ничего запрещенного, вели себя смирно, невзначай

показывали попутчикам талоны использованных санаторных

путевок и имели российские паспорта с тиходонской пропиской и

не вызывающей подозрений национальностью. Пятеро

числились армянами, четверо – осетинами, а рыжий Ужах

Исмаилов и вовсе русским – Иваном Петровым. Он был

командиром хорошо подготовленной

диверсионно‑террористической группы, раскрыть которую

валуховатые сержанты милицейского сопровождения или

подвыпивший Бабочкин не имели ни малейших шансов. Для

этого требовались заслоны из изощренно‑бдительных

«волкодавов» контрразведки СМЕРШ, действующих по законам

военного времени и правилам прифронтовой полосы. Но те

заслоны остались в далеких сороковых, а военное время и

прифронтовые зоны хотя и возродились в наши дни, но

официально не признавались. Поэтому расколоть диверсантов

было некому.

Вспыхнувшая в одном из вагонов стрельба встревожила группу, а

узколицый Али по прозвищу Кинжал поймал даже случайную

пулю. Но все обошлось. Ранение оказалось сквозным, и в

туалете соседнего вагона Исмаилов привычно обработал и

перевязал рану, напоил пострадавшего нужными лекарствами и

уложил на свое место. Самому командиру поспать не пришлось,

он толкался среди взбудораженных пассажиров, слушал

разговоры и окончательно убедился, что происшедшее группе

ничем не угрожает.

Через два часа после прихода поезда, тщательно проверившись,

боевая десятка прибыла на конспиративную квартиру. Внешне

это выглядело вполне обыденно: к богатому особняку с

небольшим интервалом подъехали три такси, и демонстративно

менты, когда они всей кодлой нарвались на засаду в чебуречной.

Правда, опера не пользуются «ТТ» и не делают контрольный

выстрел в голову, но братва в подобные тонкости вдаваться не

стала. Только сам Гуссейн помнит ту морозную ночь и

выхваченное желтой вспышкой из тьмы изумленное лицо

Кондрата. Он все равно был чужаком. По крови, вере, обычаям.

Жалеть о нем не стали – как вышло, так и лучше. В группировке

все улеглось. Теперь следовало добиться прежней стабильности

в городе, но приезд группы Ужаха сулил новую волну кровавых

разборок. Пистолеты и автоматы нужны не для азартных игр и не

для охоты на оленей...

Гуссейном владели противоречивые чувства. С одной стороны,

он должен был по‑братски принять единоверцев и оказать им

максимальную помощь. С другой – ничего, кроме вреда, это ему

не принесет. Лучше всего, если бы беспокойные и кровожадные

«братья» не приезжали вообще. Но они здесь, они заканчивают

трапезу, и через несколько минут он должен будет сказать свое

слово. Не обязательно то, которое хочет сказать. Его связывали

тысячи условностей и совершенно реальные опасения: за отказ

вполне можно заплатить жизнью. От братской дружбы до

смертной вражды расстояние бывает короче пистолетного

ствола...

Ужах отодвинул тарелку и вытер ладонью губы. Кто привык к

войне, тот отвык от правил приличия. Он был голоден и имел

дело к Гуссейну. Он поел и изложил суть вопроса. Теперь он

хотел получить ответ. Узко посаженные черные глаза

напоминали дуло двустволки. Его спутники, как по команде, тоже

подняли головы. Казалось, от них пахнет землей, потом и

пороховой гарью.

– Железки найдем, – кивнул Гуссейн. – А человека... Был один

подходящий, но его убили вместе с Тахиром. Слышали про это?

Ужах отрицательно цыкнул.

– Совсем не слышали? – удивился хозяин. – Такая бойня была...

Одних наших четверых убили...

– А наших знаешь, сколько поубивали? – недобро прищурился

рыжий. – Вот мы, сидящие за столом, пять близких

родственников похоронили!

Дуло двустволки пальнуло таким зарядом злобы и ненависти,

что в душе Гуссейна сдетонировали аналогичные чувства.

– Слышишь, Гуссейн, там наши ребята обижаются на Эльяса.

Патрульным машинам недоплачивает, за новый киоск ничего не

выставил. Ты бы ему сказал...

Участковый вел себя так, будто они были компаньонами,

ведущими одно дело, и разговаривали наедине. Присутствие

незнакомца его совершенно не смущало. Очевидно, потому, что

он понимал: здесь все свои. И себя он считал своим для

собравшихся в этой комнате.

– Скажу, – хозяин посмотрел на Ужаха. Тот прикрыл глаза.

– Познакомьтесь, друзья, – это наш участковый Петр

Владимирович, а это мой друг...

– Иван, – дружески улыбнулся Исмаилов.

– Петр Владимирович – человек со связями, почти всех в городе

знает,

– продолжил Гуссейн и незаметно подмигнул.

– Я выйду во двор по делам, а вы тут посидите. Петя, тебе

водочки прислать?

– Стаканчик. Да закусить чего, а то я не позавтракал.

Когда Гуссейн вышел. Ужах придвинулся поближе:

– Слушай, друг, чего ты машину одалживаешь, не можешь свою

купить?

– У меня есть девяносто девятая, – самодовольно ответил

участковый. – Я же сказал – красивая нужна, на свадьбу.

– Так купи себе красивую!

Петр Владимирович обиделся.

– Купи, купи... На какие шиши?

– А я тебе денег дам.

На плутовской физиономии проявилось выражение живейшего

интереса.

– Сколько?

Он даже не спросил "за что? ", и это окончательно решило его

судьбу.

– Да сколько надо будет! Или знаешь как – я позвоню в Москву, и

тебе пригонят хорошую тачку!

– Это еще лучше... Только чтоб не числилась в угоне...

– Обижаешь, друг! Как можно! Ты из СОБРа кого‑нибудь

знаешь?

– Из СОБРа?

Принесли водку и закуску. Петр Владимирович со вкусом выпил

обзавелись оружием и первыми начали использовать взрывчатку,

потому что среди воров нет специалистов

– взрывников и бывших спецназовцев. Они придумали свой

набор обязательных правил, который назвали «понятиями», они

практикуют широкий подкуп нужных людей во властных

структурах, они без всяких приговоров сходок расстреливают тех,

кто встал поперек дороги. В отличие от воров, их стали называть

«спортсменами» или предельно откровенно – бандитами.

«Спортсмены» расчистили себе место под солнцем и несколько

потеснили воров, потому что были здоровей, многочисленней,

имели чистые биографии и лучше умели обращаться с оружием,

а главное – не останавливались ни перед чем...

Теперь в Тиходонске сосуществовали изрядно изменившаяся

под влиянием времени воровская община и многочисленные

организованные преступные группировки, проходящие в

милицейских" документах под сокращенным наименованием

ОПГ. Сосуществование в отличие от многих других регионов

проистекало мирно, но довольно прохладно: обе стороны

соблюдали дистанцию. И все же в серьезных делах обойтись

друг без друга стороны не могли: так ненавидящие друг друга и

годами не разговаривающие между собой жильцы ветхой

коммуналки собираются на опостылевшей общей кухне и

решают, как заменить прогнивший канализационный стояк.

Поэтому старый лагерник и авторитетный «законник» по

прозвищу Крест послал гонцов не только к воровским

авторитетам, но и к руководителям ОПГ.

– Сейчас много смуты и много непоняток, – гулко вещал он,

восседая во главе длинного полированного стола в офисе

акционерного общества закрытого типа с динамичным названием

«Движение».

Уместнее было бы назвать его «Стоянка», потому что основным

занятием фирмы являлось взимание платы за парковку

автомобилей в местах массового посещения населением: у

кинотеатров, ресторанов, рынков, стадионов, торговых центров.

За день через все эти места проходили тысячи машин, шустрые

мальчишки сноровисто, без всяких кассовых аппаратов,

квитанций и тому подобных бюрократических извращений

собирали деньги... В переводе на твердую валюту в среднем

выходило пятьдесятшестьдесят тысяч долларов в месяц,

солидного кабинета, выслушав предложение Севера,

моментально превратилась из ответственного должностного

лица в обычную, слегка напуганную бабу, и, спрятав глаза,

пробормотала:

– Я‑то не против, я вас поддержу... Только знаете, как такие

дела делаются... Вы вначале с Калашниковым переговорите, он

эту территорию держит... Если договоритесь – приходите,

решение в три дня оформим...

Крест решил, что Калашников – это однофамилец из какого‑то

более высокого учреждения, но Север добродушно рассмеялся и

показал на своего партнера.

– Так вон он, Калашников Олег Васильевич, собственной

персоной. Мы с ним вместе работаем!

– Да... Вот как... Ну тогда все в порядке... Женщина стала

суетливо перекладывать на столе бумаги.

– Тогда мы все быстро проведем... Позвоните в конце недели

или подошлите кого‑нибудь...

Привыкший за свою жизнь безошибочно различать запах страха,

Крест почувствовал, что она боится его куда больше, чем он

опасается властей. Внутри что‑то щелкнуло, и гонимый

уголовник исчез. Респектабельный предприниматель дружески

попрощался с хозяйкой кабинета и вместе с партнером вышел

на улицу. С этого момента он ощущал себя совсем другим

человеком и не раз похвалил себя за то, что пересмотрел свои

прошлые взгляды, заскорузлые, как портянка камерного

«чушка». К этому его подтолкнуло неудавшееся покушение и

слова Севера, сказанные наедине и вполне искренне:

– «Законы» наши да‑а‑авно составлялись, а времена‑то теперь

другие. Жить так, как двадцать лет назад, никто не хочет, и воры

тоже не хотят. Если их заставлять – плохо получится. Дремучего

пахана терпеть никто не станет, даже на сходку не позовут и

предъяву не сделают – замочат, и дело с концом...

Хранитель старых воровских традиций понял, что так оно и

будет. Сначала он переехал в новый дом, потом вывел

электротоком рисунок восходящего солнца на правой кисти,

потом согласился переодеться в пристойный костюм...

Сейчас он сидел в кожаном вертящемся кресле, как будто

провел в нем всю жизнь.

– Очень много смуты, – повторил Крест и обвел тяжелым

и вещь! – рассказывал потом Хромой. – Примешь столовую

ложку, аж в жар бросает, как от ханки». Выношенный костюм

мешком обвисал на высохших плечах, нервные пальцы

карманника постоянно находились в движении: то барабанили по

столу, то терли друг друга, то складывали какие‑то фигуры.

Сам‑то он уже давно не работал, но все тиходонские щипачи и

фармазоны находились под его командованием.

По левую сторону стола располагались Серый, Крот и Зевака.

Эти были молодыми, из другого поколения – Серому и Кроту по

двадцать четыре, Зеваке – двадцать шесть. И выглядели они

иначе – спортивные костюмы, кроссовки, короткие стрижки, цепи

и печатки, жвачка в постоянно движущихся мощных челюстях.

«Бакланы!» – сплевывал Лакировщик. Да и Хромой осуждающе

цыкал:

– Вы что, в натуре, со «спортсменов» пример берете? Вор

скромным должен быть!

Заслуг у молодых было немного: по одной судимости с

короткими сроками. Крот и вовсе отделался условным

приговором. А Зевака отбывал по позорной для вора

хулиганской статье... Шансов подняться по ступеням воровской

иерархии все трое почти не имели, но принцип поощрения «не

за заслуги, а за услуги» не обошел и криминальный мир.

Несколько лет назад, во время противостояния Креста и

бывшего пахана Тиходонска Черномора, Хромой первым открыто

перешел на его сторону, Серый руководил охраной и распознал

поджидающего пахана киллера. Крот и Зевака были личными

«гладиаторами»... Крест не забывал добра.

– Кто обменный пункт на Садовой взял, людей пострелял средь

бела дня? Кто машины на трассе молотит? Кто Ваську и Земелю

завалил? – сурово вопрошал он, как будто подозревал в этих

грехах своих ближайших сподвижников. Те виновато пожимали

плечами или просто отводили глаза в сторону.

– Это какие‑то дикие, – сказал Север. – Слышал я краем уха,

что завелись несколько отмороженных бригад... Их никто не

знает, и они ни с кем не кентуются.

Зевака громко сглотнул:

– Какие‑то парни оружие искали, вроде из местных. Но темные

вглухую: застремились ни с каких дел и свалили с концами.

Лакировщик пригладил ладонями редкие белесые волосы:

мокрушная группа появилась, вы ничего не знаете и ждете, пока

нас опять мочить начнут? Как Короля и Гангрену?

– Такого уже не будет, – высказался Серый. – Все помнят, чем

этот Амбал закончил!

Конец «отморозка» действительно оказался ужасным: его и его

ближайших приятелей порезали в куски, остальные разбежались,

загремели в зону или не без помощи воров бесследно исчезли.

Но это не было торжеством воровского «закона». Все знали, хотя

и не говорили об этом вслух: Амбалу отомстили за убитого

милиционера, друга Лиса, у которого в криминальном мире была

пугающая репутация.

– Надеешься, что и этих Лис уберет? – холодно спросил Крест. –

Он у тебя не в обязаловке! У него свои расклады, у тебя – свои!

После Джафара надо нам этими хренами заняться!

– Давай вначале с Джафаром разберемся, – напомнил Север.

Крест, соглашаясь, кивнул:

– Хромой пойдет, лично позовет Валета, он обидчивый, надо

уважение показать. Серый Битку передаст... Подготовка

предстоящей сходки продолжалась.

* * *

У каждого времени – свои кумиры и свои ценности. Канули в

Лету замшелые идеологические догмы – главные святыни

коммунистической эры, вытеснившие за десятилетия

промывания мозгов «так называемые общечеловеческие

ценности»: совестливость, честь и достоинство, порядочность,

честность. Теперь на пьедестале открыто царил золотой телец,

«его величество чистоган», словно перенесенный с бездуховного

прогнившего Запада в самом беззастенчивом и ненасытном

варианте.

Эпоха массового разграбления всего и вся обходилась без

драпировки, маскировки и гримировки. Должностным лицам

любого уровня уже не требовалось совмещать безудержное

личное обогащение с имитацией служебной добросовестности,

идейной выдержанности или радения за интересы дела.

Единственным требованием являлась безусловная лояльность к

вышестоящим чинам, включающая в себя обязанность регулярно

условиях. Хотя нахапывание денег всегда сопряжено с немалым

риском, и здесь заинтересованные лица проявляют

несвойственные им обычно мудрость, осторожность и

предусмотрительность.

– А не получится ли так, как с «Тихпромбанком»? – выслушав

докладчика, спросил Пастряков и провел ладошкой по сильно

лысеющей голове. – Тогда Тахиров тоже уверял нас, что все

будет нормально. Ну и где он теперь?

Докладчиком выступал Балабанов, он внимательно посмотрел

на заместителя губернатора и едва заметно пожал плечами.

– Павел Сергеевич, я говорю только о модели... «Тихпромбанк»

имел «комитетскую» крышу, а Тахир переоценил свои

возможности. У Хондачева солидного прикрытия нет... Но,

повторяю, это только модель... На стадии практического

исполнения могут случиться любые неожиданности и

осложнения, от них никто не застрахован. Но мы не должны

вникать в частности, для этого есть другой исполнительский

уровень, другое люди...

Олег Степанович Балабанов руководил всеми автозаправками в

Тиходонске и прилегающих районах, и он знал, что говорит.

Раньше в этом бизнесе было много хозяев, он смоделировал

схему перехода отрасли в одни руки, а год спустя стал

единоличным и полновластным владельцем. Здесь

немаловажную роль сыграли льготы по налогообложению и

щедрые кредиты, предоставляемые областной администрацией,

налаженные связи с поставщиками, умение Балабанова вести

дела и его авторитет еще с тех времен, когда он возглавлял

Управление нефтепродуктов в областном исполкоме.

Имели место и всевозможные эксцессы криминального

характера: где‑то сожгли заправку особо упрямого конкурента,

где‑то слили прямо в поле содержимое «дикого» бензовоза, а

связанного водителя положили рядом с зажженной сигаретой в

зубах, оптовик, поставлявший в область бензин в обход фирмы

Балабанова, взорвался в своем «Мерседесе», несколько человек

застрелили... Но Олег Степанович, естественно, в подобные

вещи не вникал – это был не его уровень, хотя и был

осведомлен, что за «острые» акции отвечает Акоп Чебанян, с

которым он ни в какие отношения не вступал и которого даже ни

разу в глаза не видел.

администрации одного из прилегающих к городу богатых

районов.

Завершая осмотр, Пастряков остановил взор на Балабанове,

простоватое лицо которого изображало живейшее внимание и

неподдельный интерес. Он умел нравиться начальству, как,

впрочем, и все остальные.

Люди, собравшиеся в каминном зале бывшей обкомовской

гостиницы малых форм – небольшом комфортабельном дворце,

в живописном месте города, который в новейшие времена

перешел под эгиду областной администрации, кроме

официальных должностей и депутатских мандатов, обладали

целой сетью приносящих доход предприятий, торговых точек,

крупными паями в уставном капитале приватизированных

гигантов местной промышленности, огромными личными

состояниями, укрытыми в оффшорных фирмах на Кипре и

Каймановых островах, а также в солидных европейских банках.

Это отличало их от правящей элиты прошлых времен, которая

обладала только властью и ничем более: дачи, машины, мебель,

авиалайнеры и все остальное оставались государственными и

передавались в пользование на время занимания

соответствующих должностей.

Они были тесно связаны семейными и иными узами: родниться в

последнее время стало хорошим тоном, и члены команды

старались переженить сыновей и дочерей, сдружить жен,

обзавестись влиятельным крестным или посаженым отцом. Они

вместе охотились, парились в банях, нередко совместно

отмечали праздники и юбилеи.

Но главное, они вместе и каждый по отдельности делали деньги.

Собственно, с позиций обычного человека деньги им были вроде

бы и не нужны, потому что и имеющиеся было очень трудно

потратить, даже если специально поставить такую цель. Но в

этих кругах другие мерки, деньги здесь выступают мерилом

возможностей человека, его авторитета, к тому же деньги

приносят деньги, и кто попробовал вкус этой азартной игры, тот

никогда из нее не выйдет.

Они были далеки от криминала и никогда не говорили о столь

неприятных вещах, как поджоги, грабежи и убийства, считая, что

грязная уголовщина не имеет к ним никакого отношения. Но все

прекрасно поняли, о каких «неприятных результатах» упомянул

– Еще дрыхнешь? – грубо спросил Николай Иванович. – Выгляни

во двор! С трубкой в руках Алекс подошел к окну и отдернул

занавеску. Внизу

стоял пятитонный грузовик, водитель выглядывал через

опущенное стекло, махал рукой и скалился неизвестно с какой

радости во весь рот. Кузов был до краев наполнен

черно‑коричневой картошкой. Алекс застонал.

– Увидел? – снова ожила трубка. Голос шефа звучал строго и

требовательно. – Надевай штаны и пристраивай товар.

Послезавтра передашь пятнадцать «лимонов».

– Какие пятнадцать «лимонов»? – чуть не плача спросил Алекс.

– На рынке отборная по три штуки за кило. А эта вся в земле,

как прошлый раз... Я тогда еле по две сдал...

– По сколько хочешь сдавай. А передашь пятнадцать «лимонов».

Или свои доплачивай, или не связывайся с оптовиками – сам

становись торговать!

У Алекса было три палатки и два места в овощном ряду. Но

рынок завален картошкой, и за два дня продать пять тонн

второсортного товара было совершенно нереально. Николай

Иванович это прекрасно знал.

– Давай, давай, шевелись! Выгони эту блядь и дуй на рынок!

Только не мочись пока...

– Почему не мочиться? – клюнул он.

Шеф довольно захохотал:

– Потому что потом пойдешь в вендиспансер на анализы! Чтобы

диагноз точно поставили!

Николай Иванович положил трубку.

– Что там случилось? – спросила Светка. Шеф обозвал блядью

не персонально ее, а любую бабу, которая должна была

находиться у Алекса. Но пришлось на Светку. А она не попадала

под это определение. Или попадала? Черт его знает – все

границы постирались, представления перемешались... Раньше

как считалось? Проститутка ложится за деньги, блядь – за

веселое времяпрепровождение, выпивку, шумные компании,

рестораны... Алекс‑то сам не помнил, как оно раньше было, все

Кривуля рассказывал. А сейчас, поди, и он не разберется...

– Чего застыл? – Светка скорчила гримасу: наморщила лоб и

выпучила глаза, явно копируя его физиономию. – Опять кто‑то

наезжает?