Джон Дикки

Cosa Nostra

история

сицилийской

мафии

Предуведомление

Как не замедлит стать очевидным, в этой книге неизбежно

выдвигаются серьезные обвинения в адрес конкретных лиц.

Поэтому категорически не следует читать эту книгу, упуская из

виду следующее.

Мафиозные семьи и семьи, «объединенные кровью», ни в

коей мере не являются синонимами. Из того обстоятельства, что

один или несколько членов какого-либо семейства, упомянутого

в этой книге, вступили в мафию, ни в коей мере не следует, что

их родственники по рождению или браку принадлежат к мафии,

действуют в ее интересах или даже имеют представление о

сфере деятельности и интересов своих родичей. В самом деле,

поскольку Коза Ностра – тайное общество, одно из ее правил

гласит: членам организации запрещается рассказывать своим

родственникам что-либо, касающееся ее деятельности. По той

же причине a fortiori, потомки ныне умерших людей,

относительно которых имелись подозрения в связях с мафией,

не могут и не должны подозреваться в этих связях.

На протяжении своей истории сицилийская и американская

мафии устанавливали контакты с отдельными бизнесменами,

политиками и представителями таких общественных

организаций, как профсоюзы. Также обе мафии устанавливали

контакты с компаниями, профсоюзами, политическими партиями

или определенными группами в составе этих партий.

Имеющиеся в нашем распоряжении исторические данные

неопровержимо свидетельствуют о том, что одна из важнейших

характеристик подобных контактов – их разнообразие. К

примеру, в тех случаях, когда мафии платили за

покровительство, вовлеченные в процесс организации

индивидуумы могли быть как невинными жертвами, так и

добровольными пособниками организованной преступности.

Встречающиеся на страницах этой книги упоминания таких

организаций и отдельных лиц не могут и не должны трактоваться

как определяющие виновность конкретных лиц и структур.

Необходимо иметь в виду, что если какие-либо лица или

организации в прошлом имели контакты с мафией, они

совершенно не обязательно продолжают их иметь до сих пор.

Вдобавок на основании текста этой книги не следует делать

далеко идущих выводов относительно организаций и отдельных

лиц, чьи названия и имена, по чистой случайности, совпадают с

Пролог

Две истории, два майских дня, разделенные бурным

столетием. Каждая история (первая – мелодраматический

вымысел, вторая – трагическая реальность) открывает нам нечто

важное относительно сицилийской мафии и отчасти объясняет,

почему наконец-то стало возможным написать историю мафии.

Первая история явила себя миру в римском Театро

Констанци 17 мая 1890 года, на премьере оперы, которую многие

считают наиболее успешной оперой всех времен, – «Cavalleria

Rusticana» («Сельская честь») Пьетро Масканьи. Бесхитростный

рассказ о ревности, чести и мести сицилийских крестьян был

положен на бойкую музыку. Оперу встретили с восторгом. На

премьере певцов тридцать раз вызывали на бис; королева

Италии аплодировала, не скрывая эмоций. Несколько месяцев

спустя в письме к другу двадцатишестилетний Масканьи

признался, что эта одноактная опера сделала его богатым на

всю жизнь.

Каждому известны хотя бы несколько тактов из

«Cavalleria», каждый знает, что место действия оперы –

Сицилия. Интермеццо Масканьи звучит в знаменитой финальной

сцене из «Неистового быка» Мартина Скорсезе, этого

беспощадного анализа итало-американского мачизма, гордости и

ревности. Музыка из оперы также звучит на протяжении всей

третьей части «Крестного отца» Фрэнсиса Форда Копполы. В

финальной сцене киллер-мафиози, облаченный в сутану,

преследует свою жертву по роскошному Театро Массимо в

Палермо, а на сцене тем временем исполняют «Cavalleria». Сын

дона Майкла Корлеоне исполняет ведущую партию Туридду. В

конце фильма интермеццо возвращается как аккомпанемент

смерти престарелого дона, которого играет Аль Пачино.

Гораздо менее известно, что сюжет этой оперы

представляет собой «сицилийский миф» в его чистейшей,

первозданной форме; этот миф весьма близок официальной

идеологии, которой сицилийская мафия придерживалась почти

полтора столетия. Согласно последней мафия – не организация

в привычном смысле этого слова; принадлежность к мафии

проистекает из дерзкой гордости и щепетильности, глубоко

запечатлелось в сознании многих людей; некоторые политики

публично заявили, что им стыдно называть себя итальянцами.

Для некоторых – трагедия Капачи явилась наглядной

демонстрацией силы и могущества мафии. Одновременно эта

операция показала, что миф о «сельской чести» окончательно

ушел в прошлое, как бы подтвердил банкротство официальной

идеологии мафии. Не случайно первая заслуживающая доверия

история сицилийской мафии была опубликована в Италии

именно после Капачи.

Рассказ о деревенском любовном треугольнике в

«Cavalleria Rusticana» достигает своего апогея на площади

сицилийского городка: возчик Альфио отказывается от выпивки,

которую ему предлагает молодой солдат Туридду. До взаимных

оскорблений еще не дошло, однако оба знают, что стычка

непременно закончится кровью, – ведь Альфио нашептали, что

Туридду покусился на честь его жены. В кратком разговоре этих

персонажей воплотилась вся примитивная система ценностей:

оба признают, что задета их честь, оба мечтают о вендетте и

считают дуэль единственным способом разрешить конфликт. Как

диктует обычай, они обнимаются и Туридду зубами сжимает

мочку правого уха Альфио в знак того, что вызов принят. После

этого Туридду в слезах прощается с матерью и покидает сцену,

дабы встретиться с Альфио в близлежащем саду. Издалека

доносится женский крик: «Туридду убили!» Крестьяне в смятении

разражаются воплями. Занавес.

Композитор Масканьи, родом из Тосканы, никогда не был

на Сицилии. На репетиции тенор изменил текст своей

вступительной арии, потому что либреттисты, земляки Масканьи,

не сумели подыскать «настоящие сицилийские» слова. Впрочем,

все это не имело принципиального значения. В 1890 году

Сицилия была модной темой. Публика в Театро Констанци

ожидала увидеть – и увидела – живописный остров, будто

сошедший со страниц иллюстрированных журналов:

экзотический остров солнца и страсти, населенный задумчивыми

смуглыми крестьянами.

Что касается мафии, то в 1890 году она уже представляла

собой хорошо организованную преступную ассоциацию, имела

покровителей среди политиков и стремилась выйти за пределы

Сицилии. В столице острова, Палермо, местные политики

понимает образа мышления сицилийцев. Бесчисленное

множество исследователей повторяли этот довод: мол,

продолжавшиеся на протяжении столетий набеги заставили

сицилийцев с подозрением относиться к чужакам, поэтому они

предпочитают разрешать конфликтные ситуации между собой,

не привлекая полицию и суд.

Стирание различий между мафией и сицилийцами в целом

также способствовало тщетности законных мер против

преступности. Если во всем виновата пресловутая примитивная

сицилийская ментальность, каким образом возможно бороться с

мафией – разве что арестовать все население острова. Как

гласит итальянская пословица: tutti colpevoli, nessuno colpevole,

то есть если виновны все, то никто не виновен.

Мафия добилась грандиозных успехов в распространении

подобных измышлений. Ее усилия на протяжении полутора

столетий привели к тому, что в обществе зародились сомнения.

В результате сам факт существования мафии долгое время

оставался не более чем предположением, теорией, точкой

зрения – и был признан на удивление недавно. А желание

написать историю «мафиозного менталитета» часто казалось

прихотью, заслуживающей не большего внимания, чем

готовность сочинить историю галльского остроумия или

британской чопорной верхней губы.

Тем, что миф о сельской чести и, выражаясь фигурально,

деревенском рыцарстве наконец-то был развенчан, мы обязаны

Фальконе и его коллегам. История, завершившаяся взрывом в

Капачи, началась на заре 1980-х годов, когда – менее чем за два

года – погибло как минимум 1000 человек: «люди чести», их

родственники и друзья, полицейские и ни в чем не повинные

случайные прохожие. Кого застрелили на улице, кого увезли в

тайное логово и задушили, кого растворили в кислоте,

похоронили заживо в бетоне, утопили в море или разрезали на

куски и скормили свиньям. Это был самый кровопролитный

мафиозный конфликт в истории, но в войну он не перерос –

остался кампанией по искоренению. Во главе этой кампании

стояла дружина мафиози, группировавшихся вокруг клана

Корлеоне. Они организовывали тайные «отряды смерти», чтобы

истребить своих противников и установить почти диктаторскую

власть мафии над Сицилией.

именами и преступлениями. Постепенно складывалась

совершенно неожиданная картина – структура мафии, методы

управления, образ мышления…

Сегодня сложно представить, сколь мало было известно о

сицилийской мафии до того, как Томмазо Бушетта решил

исповедаться Джованни Фальконе. Первым откровением стало

название организации, данное ей самими ее членами: Коза

Ностра – «Наше дело». До той поры даже те немногочисленные

следователи и полицейские, кто принимал мафию всерьез,

искренне полагали, что это название применимо исключительно

к американской мафии.

Бушетта также рассказал Фальконе о пирамидальной

структуре управления мафией. В самом низу находятся солдаты,

разбитые на десятки; ими командует capodecina (десятник).

Каждый каподечина подчиняется избранному боссу местной

банды, или семьи; у этого босса имеется заместитель и один или

несколько consiglieri (советников). Три семьи, контролирующих

соседние территории, образуют mandamento (район). Главы

районов входят в состав комиссии – этого мафиозного

парламента или «совета директоров» провинции Палермо. В

теории провинциальный парламент подчиняется региональному,

составленному из главарей мафии со всей Сицилии. Однако на

практике Палермо доминирует в мафии: почти 50 процентов из

(ориентировочно) 100 мафиозных семей на Сицилии

контролируют часть территории Палермо, а председатель

комиссии Палермо является негласным лидером всей

сицилийской мафии.

К тому моменту, когда Бушетта начал давать свои

показания, сицилийская мафия насчитывала около 5000 «людей

чести». Значимые убийства – полицейских, политиков или других

мафиози – планировались на самом верху и совершались лишь

с высочайшего одобрения, что гарантировало совместимость

этих преступлений с общей стратегией синдиката. Для

обеспечения стабильности комиссия внедрила свод правил по

урегулированию конфликтов внутри семей и районов. Уровень

внутренней дисциплины в мафии привел следователей в

изумление.

«Босс двух миров» неплохо ориентировался и в делах

американской Коза Ностры. Он поведал Фальконе, что у

Фальконе, Борселлино и их товарищей, равно как и благодаря

развенчанию мифа о деревенском рыцарстве, историки сегодня

могут изучать историю мафии, опираясь на куда более

достоверные свидетельства, чем раньше.

По мере того как реальность Коза Ностры становилась все

более очевидной из показаний Бушетты и прочих участников

«макси-процесса», немногочисленные историки, в большинстве

своем сицилийцы, двинулись в том же направлении, что и

следователи – стали изучать данные, которыми пренебрегали

ранее, и разыскивать новые свидетельства. Перед ними мало

помалу открывалось новое поле деятельности. В 1992 году,

после того как кассационный суд подтвердил «теорему

Бушетты» (и невольно способствовал гибели Фальконе и

Борселлино), написание истории мафии внезапно перестало

быть чисто академическим занятием: пришло осознание

смертельной угрозы гражданскому обществу, а с ним –

стремление показать уцелевшим магистратам, что они не

одиноки в своей борьбе.

Первая история сицилийской мафии была опубликована в

Италии в следующем же году. В 1996 году книгу переиздали, с

исправлениями и дополнениями; с тех пор выяснились многие

новые подробности. Желание рассказать публике историю

мафии шло рука об руку с желанием отомстить Коза Ностре за

кровавую жатву 1992 года. На Сицилии к истории относятся

серьезно.

Вероятно, сицилийцы с одобрением отнесутся к тому, что

историю мафии узнают и за пределами Италии. Моя книга –

первая история сицилийской мафий, от ее возникновения до

наших дней, написанная не на итальянском языке. В ней

представлены самые свежие результаты расследований, история

мафии излагается именно так, как рассказывают ее итальянские

специалисты. Кроме того, в ней содержится ряд абсолютно

новых данных. В последние несколько лет стало возможным

подготовить гораздо более полную версию истории сицилийской

мафии, чем даже несколько лет назад. Картина, которую

рисовали размашистыми социологическими кистями –

«менталитет», «парагосударственные функции», «агрессивная

субституция», – ныне содержит подлинные имена, места, даты и

преступления. И чем отчетливее становится эта картина, тем

Введение

Сегодня «мафия» – одно из тех слов, которые Италия

подарила множеству других языков, наряду с такими словами,

как «пицца», «спагетти», «опера» и «катастрофа». Это слово

используется для обозначения преступных сообществ отнюдь не

только на Сицилии и в Соединенных Штатах Америки – в тех

местах, где обосновалась мафия в строгом значении этого

термина. Словом «мафия» называют преступные организации по

всему миру- в Китае, в Японии, в России, в Чечне, в Албании, в

Турции и так далее; при этом упомянутые организации не имеют

ничего (или почти ничего) общего с сицилийским «оригиналом».

В Южной Италии наличествуют и другие преступные

организации, причем каждую из них по отдельности (и все

вместе) также называют «мафией»: это и Сакра корона унита в

Апулии («пятка» итальянского «сапога»), Ндрангета в Калабрии

(«мысок»), каморра в Неаполе и окрестностях («голенище»). У

этих организаций своя собственная, весьма захватывающая

история; одна из них, а именно каморра, немного древнее

сицилийской мафии, однако на страницах этой книги всем им

будет уделено внимание лишь в той степени, в которой они

связаны с сицилийской Коза Нострой. Причина очень простая –

никакая другая нелегальная итальянская организация не

является столь могущественной, столь хорошо организованной и

столь успешной, как мафия. Абсолютно не случайно

сицилийское слово получило такое распространение в мире.

Моя книга посвящена прежде всего истории сицилийской

мафии и ее деятельности на Сицилии. Некоторые из широко

известных американских мафиози – к примеру, Лаки Лучано и

Аль Капоне – будут встречаться нам на последующих страницах

потому, что историю сицилийской мафии невозможно рассказать,

не упомянув о мафии американской, которую сицилийская и

породила. За последние два столетия Соединенные Штаты

стали настоящей питательной средой для организованной

преступности, однако лишь часть «подвигов» организованной

преступности в США совершалась и совершается мафией. На

страницах этой книги американская мафия предстает во всем

своем подобающем великолепии. Не будем забывать, что с

ради того, чтобы, как полагают некоторые «мафиологи», создать

своего рода бренд устрашения. Этот мафиозный бренд

используется на всех товарных рынках, от мошенничеств с

недвижимостью до контрабанды табака. Как правило, чем

коварнее, опаснее и прибыльнее рынок (самый характерный

пример здесь – рынок оборота наркотиков), тем выше прибыль

мафиози, за спиной которых высится всемирно известный и

несокрушимо надежный бренд устрашения.

Коза Ностра является тайным обществом, поскольку

вынуждена весьма тщательно подходить к отбору своих членов и

налагает жесткие ограничения на их поведение в обмен на

привилегию считаться членом мафии. Основные требования,

выдвигаемые Коза Нострой, состоят в следующем: быть

скромным, уметь подчиняться и быть беспредельно жестоким.

История организации поистине замечательна. Однако

история мафии – это не только повествование о ее делах, о

поступках «людей чести». До Фальконе и Борселлино великое

множество других людей погибло, сражаясь с мафией.

Некоторым из них посвящены страницы этой книги, ибо история

мафии – это и история ее вражды с сицилийцами и другими

людьми, противостоявшими ей с момента ее возникновения.

История мафии также охватывает людей, которые по

разнообразнейшим мотивам, от рационального страха до

политического цинизма и откровенного соучастия в

преступлениях, выступали в поддержку криминального

синдиката.

Но даже история мафии, включающая в себя все

упомянутые аспекты, оставляет без ответа целый ряд вопросов.

Поскольку всякий за пределами Италии знает (или думает, что

знает), что такое мафия, не может не вызывать изумления факт,

что информация о сицилийской мафии получила подтверждение

только в 1992 году. Каким же образом столь могущественная

криминальная организация столько времени оставалась

практически неуловимой? Частично объяснение этому находится

в отсутствии свидетельских показаний. Мафия выживала и

процветала благодаря тому, что запугивала свидетелей и

ставила в тупик или подкупала полицию и суды. В прошлом

власти (и историки мафии, шедшие следом) слишком часто

оказывались в таком положении, когда им только и оставалось,

получивших судебного подтверждения. Тем не менее все эти

обстоятельства заставляют не только приподнимать от

удивления брови, но и задаваться вопросом: как же Италия

ухитрилась загнать себя в подобное положение?

Историки, попытавшиеся найти ответы на этот и другие

вопросы сразу после показаний Бушетты, совершили

замечательное открытие, Лишь усугубившее ситуацию с

игнорированием итальянским государством существования

мафии. Бушетта был далеко не первым из мафиози,

нарушившим знаменитый код молчания мафии – омерту; он был

даже не первым из тех, чьим словам поверили. Информаторы

появились практически одновременно с возникновением мафии.

Вдобавок с самого начала «люди чести» вели уклончивый и

зачастую интимный диалог с представителями власти –

полицейскими, магистратами, политиками. Сегодня историки в

состоянии восстановить обрывки этого диалога; нам открывается

захватывающая, невероятная картина – картина соучастия

государственных чиновников Италии в преступлениях мафии.

Даже после того, как стало известно о перебежчиках из

мафии, оставалась проблема восприятия: как понимать и

истолковывать то, о чем они сообщали. Полицейские и

магистраты решали эту проблему с незапамятных времен и

вплоть до судебного процесса по результатам расследования

Фальконе и Борселлино. С какой стати кому бы то ни было

верить профессиональным преступникам, у которых имеются

тысячи причин лгать? Показания против мафии зачастую

отвергались на том основании, что они не являются надежными

доказательствами для суда – и для исторического исследования.

Признания «людей чести», даже признания pentiti всегда весьма

запутанны и противоречивы. Кстати сказать, обманчиво само

слово pentito (буквально «раскаявшийся»): истинное раскаяние

«человека чести» – невероятная редкость. На протяжении всей

истории мафии ее члены, как правило, давали показания

государству ради того, чтобы отомстить другим мафиози,

предавшим первых или победившим их в стычке. Признания

являлись последним оружием проигравших. Бушетта остался в

проигрыше, и потому его показания, как и показания других

pentiti, не могут служить образцом достоверности.

Кроме того, в показаниях Бушетты есть и еще кое-что –

заранее не осведомлен о предмете разговора; общаются они

посредством шифров, намеков, обрывков фраз, каменных

взглядов, жестов и значимого молчания. В Коза Ностре не

принято спрашивать о чем-либо, выходящем за пределы

необходимого; никто даже не выражает вслух своего

недоумения. Судья Фальконе заметил как-то, что «истолкование

знаков, жестов, загадочных фраз и пауз составляет одно из

главных занятий мафиози». Бушетта был весьма красноречив,

когда пояснял, что значит жить в таком мире:

«В Коза Ностре существует обязанность говорить правду,

но также и принято о многом умалчивать. И эта сдержанность,

эти вещи, о которых молчат, лежат на "людях чести" как

неотвратимое проклятие. Из-за них все взаимоотношения

становятся абсурдными, фальшивыми».

«Люди чести» не желают вести откровенных разговоров, а

еще – в тех случаях, когда они о чем-либо говорят между собой

– разговоры никогда не бывают пустыми. К примеру, если

мафиозо А говорит мафиозо Б, что убил предпринимателя X или

что политик Y на крючке у Коза Ностры, он, вполне возможно,

говорит правду; если же нет, значит, его слова – тактическая

ложь, которая сама по себе значима не меньше, чем правда.

Поэтому начиная с Бушетты мафиози уже не воспринимались

как исключительно ненадежные свидетели, однако их показания

требовали творческого анализа. Разобраться в показаниях

мафиози, «раскаявшихся» или «закоренелых», означает

отыскать истину в переплетении правды и тактической лжи и

подобрать другие свидетельства, подтверждающие или

опровергающие полученный результат. Это – необходимое

условие написания достоверной истории мафии. Ее история

складывается на основании сведений из традиционных

источников – из полицейских досье, государственных запросов,

газетных репортажей, воспоминаний, признаний и так далее. Но

во множестве этих документов, воспроизводят ли они дословно

высказывания «людей чести» или представляют собой лишь

бледные тени этих высказываний, обнаруживаются, подобно

окрашенным кровью каплям воды, следы смертоносной игры,

каковой, собственно, и является жизнь мафии.

Поскольку в любой истории, не говоря уже о книге, которая

осмеливается заглянуть в изолированный мир сицилийской

«Люди чести»

Бесчисленные фильмы и романы придали мафии

зловещее очарование. Эти повествования оказались столь

убедительными, потому что драматизировали повседневность,

добавляя к ней холодок по коже, возникающий из сочетания

опасности и непревзойденной хитрости. Мир

кинематографической мафии есть мир, в котором конфликты,

ощущаемые всеми и каждым – между соперничающими

амбициями, ответственностями и семьями, – становятся

вопросами жизни и смерти.

Будет одновременно ханжеством и ложью утверждать, что

мафии, изображаемой в фильмах и романах, не существует; она

существует, но она стилизована. Мафиози, подобно всем

прочим, обожают смотреть телевизор и ходить в кино, дабы

полюбоваться на стилизованные версии их повседневной жизни

на экранах. Томмазо Бушетта был без ума от «Крестного отца»,

хотя считал, что сцена в конце фильма, когда мафиози целуют

руку Майклу Корлеоне, не соответствует действительности.

Конфликтующие между собой обязательства, которые движут

Майклом Корлеоне в исполнении Аль Пачино – амбициозность,

ответственность, долг перед семьей, – на самом деле идентичны

тем, которые определяют жизнь настоящих мафиози.

Принципиальное отличие реальности от вымысла состоит

в том, что никакое очарование кинематографа не выдерживает

столкновения с ужасающей реальностью Коза Ностры. Менее

очевидно, но не менее важно то обстоятельство, что история

Майкла Корлеоне повествует о моральной угрозе

неконтролируемой власти, тогда как настоящие сицилийские

мафиози подчиняются кодексу чести, ограничивающему свободу

их действий. «Человек чести» может манипулировать этими

правилами, переписывать их и даже иногда пренебрегать ими,

однако он всегда помнит, что именно эти правила обеспечивают

ему то или иное положение в глазах старших. Отсюда вовсе не

следует, что кодекс мафиозной чести имеет сколько-нибудь

прямое отношение к чести в представлении обычных людей. В

Коза Ностре слово «честь» наделено совершенно особым

значением, оправдывающим многие поступки членов мафии, в

том числе и «подвиги» Джованни Бруски – того самого человека,

Картье. На столе в гостиной лежал пистолет с коротким стволом-

пластиковый муляж, оружие сына Бруски, Давиде.

Ныне Бруска сотрудничает с полицией. По его

собственному, устрашающе неопределенному признанию, он

убил «гораздо больше сотни, но меньше двухсот человек». Вот

что он заявил по поводу смерти Джузеппе Ди Маттео:

«Если бы у меня было время подумать или успокоиться,

как бывало в других случаях, тогда, наверно, появилась бы

маленькая надежда – один шанс из тысячи, из миллиона, – что

парень останется в живых. Но что уж теперь рассуждать, как оно

могло бы выйти. В тот момент я просто не успел задуматься».

В сицилийской мафии пугает то, что люди наподобие Lo

scannacristiani отнюдь не считаются в ней отщепенцами. Их

действия вполне совместимы с мафиозным кодексом чести, с

тем, как, по представлениям Коза Ностры, должен вести себя

заботливый муж и любящий отец. До того дня, когда он решил

отдаться под защиту государства и поведать о своих

преступлениях, все действия Бруски, включая убийство ребенка

немногим старше его собственного, воспринимались другими

мафиози как вполне справедливые и «честные».

После взрыва в Капачи ряды перебежчиков стали пополняться,

причем некоторые из «раскаявшихся» оправдывали свое

решение тем, что киллеры наподобие Lo scannacristiani предали

традиционные ценности и кодекс чести. Томмазо Бушетта

прибегнул к тому же доводу: «Не я оставил Коза Ностру, а Коза

Ностра бросила меня». Но это утверждение по меньшей мере

спорно, поскольку в рядах мафии предательство и жестокость

всегда прекрасно сочетались с кодексом чести. Джованни Бруска

– куда более типичный мафиозо, чем могло бы показаться со

слов некоторых перебежчиков.

Новая «после капачийская» волна pentiti позволила

исследователям получить подтверждение ряда сведений о

внутренней культуре мафии – сведений, предоставленных

Бушеттой и его соратниками. Сегодня ясно, что кодекс чести

представляет собой гораздо большее, нежели просто свод

правил. Стать «человеком чести» означает приобрести новую

личность, вступить в новый этический универсум. Честь мафиозо

– знак этой новой личности, этой новой этической

принадлежности.

оно было совершено без необходимости; насущной же эта

операция становится, когда на кону оказывается жизнь мафиозо-

между тем нередко бывает, что человек подвергает собственную

жизнь опасности, просто вступив в Коза Ностру…

Как почти все преступления мафии, убийство Джузеппе Ди

Маттео было совершено с общего согласия. Смерть мальчика

оказалась частью стратегии, избранной лидерами Коза Ностры

для борьбы с перебежчиками, признания которых ставили под

угрозу всю организацию. А поскольку решение было принято

коллегиально и сделалось тем самым частью политики

организации, не исполнить его означало бы нарушить кодекс

чести.

Здесь и пригодилась клятва повиновения. Мафиозо,

осуществивший приговор и своими руками задушивший

Джузеппе Ди Маттео по приказу Бруски, позднее объяснял суду:

«Если хочешь сделать карьеру, надо всегда

соответствовать… Я хотел подняться повыше, так что

согласился с самого начала: знал, что коли получится, все будет

как надо. Я был солдатом Коза Ностры, подчинялся приказам;

мне следовало задушить мальца, чтобы взобраться наверх, – и я

его задушил. Такие дела».

Честь приобретается через послушание; в награду за

«соответствие» мафиози получают дополнительные «баллы», а

через них – доступ к большему количеству денег, большим

объемам информации, большей власти. Принадлежность к Коза

Ностре наделяет человека теми же преимуществами, что и

принадлежность к другим организациям: возможность карьерного

роста, осознание собственного статуса, развитие чувства

коллективизма, шанс переложить ответственность, моральную и

иную, на вышестоящих и т. п. Все перечисленные позиции суть

неотъемлемые элементы мафиозного кодекса чести.

Честь также предусматривает искренность по отношению к

другим «людям чести» – и, следовательно, провоцирует

знаменитую эвфемистическую манеру речи мафиози. Джованни

Бруска вспоминал, что, встретившись в Нью-Джерси с

американскими мафиози, он был потрясен их болтливостью. В

его честь был организован ужин; едва войдя в ресторан, Бруска

с изумлением отметил, что все без исключения местные

мафиози привели с собой любовниц. Мало того, они открыто

«люди чести», он не был посвящен в деятельность Семьи с

большой буквы.

Обратное не верно – в том отношении, что босс мафии в

полном праве наблюдать за личной жизнью своих подчиненных и

вмешиваться в нее. Например, чтобы жениться, мафиозо чаще

всего должен получить разрешение у своего капо. Для

организации жизненно необходимо, чтобы ее члены выбирали

себе партнеров разумно, а в браке вели себя достойно. По

правде сказать, у мафиози гораздо больше причин доставлять

удовольствие своим женам, нежели у обычных людей:

разочарованная браком жена мафиозо способна причинить урон

организации в целом – хотя бы через обращение в полицию.

Члены Коза Ностры блюдут престиж своих супруг: табу на

адюльтер во многом объясняется тем, что, как пояснял судья

Фальконе, жены «людей чести» не должны подвергаться

унижениям в своей социальной среде. Мафиози часто женятся

на сестрах и дочерях других «людей чести» – на женщинах,

которые всю жизнь провели в кругу мафии и потому с высокой

долей вероятности будут играть скромную подчиненную роль,

предназначенную им организацией. Несмотря на свое

подчиненное положение, женщины могут помогать мужчинам –

это допускается кодексом. Однако они не могут официально

вступить в мафию; звание «человек чести» – сугубо мужская

привилегия. Тем не менее честь мафиозо повышает престиж его

супруги, а «приличное поведение» жены дает мужу

дополнительные «баллы» чести.

Судья Фальконе однажды сравнил вступление в мафию с

обращением в веру: «Нельзя перестать быть священником. Или

мафиозо». Параллели между мафией и религией этим не

ограничиваются, в том числе потому, что многие «люди чести»

являются верующими. Босс Катании Нитто Санта-паола

построил на своей вилле часовенку с алтарем; по словам одного

pentito, тот же самый Сантапаола приказал задушить и бросить в

колодец четверых юнцов, напавших на его мать. Нынешний

«главный босс» Бернардо Провен-цано по прозвищу Трактор

общается с подчиненными из тайного логова, посылая им

записки; некоторые полиции удалось перехватить. Все они

содержат благословения и обращения к небесному

покровительству: «Я всей душой желаю быть слугой Господним».

установить, где заканчивается искренняя – пускай ошибочная –

вера и где начинается циничный обман. Чтобы понять образ

мышления мафии, нужно отдавать себе отчет в том, что в

сознании каждого члена организации правила чести соседствуют

с расчетливостью, ложью и безжалостной жестокостью.

Тем самым «честь» выступает как знак профессиональных

достижений, система внутренних ценностей и как тотем, как

олицетворение групповой идентичности организации, которая

трактует себя как стоящую выше добра и зла. Поэтому честь не

имеет ничего общего с сицилийскими традициями рыцарством

или католицизмом. Выражается ли она в религиозных терминах

или в псевдо-аристократическом наречии, жизнь мафиози

определяется кодексом, безоговорочно подчиняющим интересы

отдельных членов мафии интересам организации в целом.

Когда все складывается удачно, кодекс внушает мафиози

чувство гордости за себя и своих соратников. Мафиозо из

Катании Антонино Кальдероне заявил: «Мы – мафиози, все

прочие – обыкновенные люди»: под этими словами подписался

бы любой член мафии. Однако именно по этой причине мафиозо

без чести – никто, он – мертвец. Для члена Коза Ностры

потерпеть поражение в одной из многочисленных междоусобных

стычек и потерять честь – совершенно равнозначные события.

Не удивительно поэтому, что решение нарушить кодекс

чести и стать государственным свидетелем оказывает на

некоторых мафиози травматическое воздействие. Ведь оно

означает отказ от коллектива, разрыв дружеских и семейных уз,

попытку примириться с жизнью, основанной на убийствах, – и

автоматический смертный приговор. Джованни Бруска

утверждал, что ему потребовалось гораздо больше мужества,

чтобы принять подобное решение, чем чтобы убивать.

Нино Джое – так звали того мафиозо, который шептал

«Ваи!», когда Бруска готовился нажать на кнопку у Капачи.

Будучи арестован и помещен в одиночную камеру летом 1993

года, Джое начал ощущать бремя долгих лет, прожитых по

правилам Коза Ностры. Он знал, что полиции удалось

прослушать часть его разговоров и что в этих разговорах он, сам

того не желая, выдал государству других членов организации –

то есть невольно нарушил священнейшую из заповедей Коза

Ностры. Он чувствовал, как среди его товарищей по заключению

Глава 1 Возникновение мафии: 1860-1876 гг

Два цвета Сицилии

Палермо стал итальянским городом 7 июня 1860 года,

когда, по условиям прекращения огня, две длинные змеи –

колонны побежденных – выползли из города и сложились вдвое

против собственной длины за городскими стенами в ожидании

кораблей, которые должны были переправить их домой, в

Неаполь. Отступление неаполитанцев стало кульминацией

одного из наиболее известных военных свершений столетия,

вершиной патриотического героизма, поразившего Европу. До

того дня Сицилией управляли из Неаполя, как частью

королевства Бурбонов, охватывавшего почти всю Южную

Италию. В мае 1860 года Джузеппе Гарибальди и около 1000

добровольцев – знаменитых краснорубашечников – высадились

на острове с целью присоединить его к новообразованному

Итальянскому королевству. Под руководством Гарибальди эти

патриотичные оборванцы дезориентировали и разгромили куда

более многочисленную неаполитанскую армию. Палермо сдался

после трех дней ожесточенных уличных боев, причем на

протяжении этого времени флот Бурбонов непрерывно

бомбардировал город.

После освобождения Палермо Гарибальди повел своих

людей, заметно увеличившихся в числе и превратившихся уже в

настоящую армию, на восток, к материку. 6 сентября героя

приветствовал Неаполь, а в следующем месяце он передал все

освобожденные им территории под власть короля Италии. Сам

Гарибальди отказался от каких бы то ни было наград и вернулся

на свой остров Капрера, имея при себе разве что пончо, немного

еды и семена для сада. Проведенный вскоре плебисцит

подтвердил, что Сицилия и Южная Италия действительно стали

частью Итальянского королевства.

Даже современники считали свершения Гарибальди

«эпическими» и «легендарными». Однако эти достижения

быстро утратили значимость, превратились в воспоминание –

столь напряженными и мучительными оказались

Калабрии, где недавний герой был ранен в пятку.

Итальянское правительство отреагировало на кризис

введением на Сицилии чрезвычайного положения, тем самым

подав пример на десятилетия вперед. Не желая или будучи не в

силах умиротворять Сицилию политически, правительство

регулярно прибегало к военной силе: на острове то и дело

высаживались экспедиционные корпусы, города подвергались

осаде, проводились массовые облавы и аресты – без суда и

следствия. Но ситуация нисколько не улучшалась. В 1866 году в

Палермо вспыхнул новый бунт, во многом идентичный тому

восстанию, которое свергло Бурбонов. Как это было во время

атаки Гарибальди в 1860 году, отряды бунтовщиков спустились в

город с окрестных холмов. Ходили слухи – не получившие

подтверждения – о случаях каннибализма и питья крови;

правительство вновь ввело чрезвычайное положение. Бунт 1866

года был подавлен, но только через десять лет, наполненных

волнениями и репрессиями, Сицилия привыкла к существованию

заодно с прочей Италией. В 1876 году островные политики

впервые вошли в состав коалиционного правительства в Риме.

Постоянным контрапунктом к возмущениям на Сицилии

между 1866 и 1876 годами оставалось впечатление, которое

красоты острова производили на путешественников,

зачастивших на Сицилию после присоединения ее к Италии. Все

эти путешественники теряли дар речи, когда им открывался вид

на Палермо. Один garibaldino, впервые увидевший Палермо с

моря, вспоминал, что город выглядел будто воплощение детской

сказки. Его стены были окружены поясом оливковых и лимонных

рощ, за которыми возвышался амфитеатр окрестных холмов и

гор. Суровое очарование заключалось и в городской планировке:

две главные улицы Палермо шли перпендикулярно друг другу и

пересекались у Кватро Канти «четырех углов»- площади

семнадцатого века. На каждом из углов Кватро Канти

возвышался ансамбль балконов, карнизов и ниш,

символизировавший четыре городских квартала.

Несмотря на урон, причиненный бомбардировкой с моря,

Палермо в 1860-е годы предлагал местным жителям и приезжим

многочисленные развлечения: самым главным из них, пожалуй,

считалась прогулка по знаменитой морской набережной –

Марине. На протяжении бесконечно длинного лета, едва спадала

всего, что Италия стремилась изжить и оставить позади. В

огромных поместьях трудились сотни голодных крестьян,

которых эксплуатировали жестокие помещики. Многие

итальянцы видели в мафии олицетворение сицилийской

отсталости и бедности и надеялись, что мафия исчезнет сама

собой, как только Сицилия вынырнет из пучины изоляции и

нагонит историческое время. Некий оптимист даже утверждал,

что мафия исчезнет «с первым свистком локомотива». Эта вера

в древность мафии никогда не иссякала окончательно – во

многом потому, что «люди чести» ее поддерживали. Томмазо

Бушетта искренне полагал, что мафия зародилась в Средние

века как движение сопротивления французским оккупантам.

Однако на самом деле мафия не может похвастаться столь

почтенным возрастом. Она зародилась приблизительно в то

время, когда о ней впервые услышали гневливые итальянские

правительственные чиновники. Мафия и новообразованное

государство родились вместе. Между прочим, известность,

которую получило слово «мафия», представляет собой весьма

любопытный факт; итальянское правительство, озаботившееся

этим словом и тем, что за ним стояло, сыграло существенную

роль в его распространении.

Как и подобает, пожалуй, преступному гению мафии, ее

происхождение невозможно свести к какой-либо одной истории –

приходится анализировать сразу несколько. Изучение этих

историй и сопоставление их требует определенной

хронологической сноровки, если не сказать – изворотливости:

нам придется перемещаться то вперед, то назад в неспокойном

десятилетии 1866-1876 гг. и даже совершить короткое

путешествие на пятьдесят лет в прошлое, а также прислушаться

к показаниям людей, бывших свидетелями и соучастниками

зарождения мафии.

Лучше всего начать не со слова «мафия» – по причинам,

которые непременно выяснятся, – ас дел ранней мафии и с мест,

где она начинала свою деятельность. Ведь если мафия не может

претендовать на древность, значит, покрытые пшеничным

золотом холмы внутренней Сицилии отнюдь не являются местом

ее рождения. Мафия возникла в той области, которая до сих пор

представляет собой сердце острова, в которой сосредоточены

сицилийские богатства, – на темно-зеленом побережье, среди

подождать около восьми лет после посадки. На прибыль же

можно было рассчитывать лишь еще несколько лет спустя.

Так что уровень первоначальных затрат был весьма высок;

кроме того, лимонные деревья оказались крайне уязвимыми.

Достаточно было непродолжительного перебоя с подачей воды,

чтобы плантация погибла. Существовала и постоянная угроза

вандализма, направленного как на плоды, так и на сами

деревья. Именно это сочетание уязвимости и прибыльности

создало питательную среду для развития практики мафиозного

«покровительства».

Хотя лимонные плантации существовали и существуют по

сей день во многих прибрежных районах Сицилии, мафия вплоть

до сравнительно недавних пор оставалась почти исключительно

западносицилийским феноменом. Она возникла в ближайших

окрестностях Палермо. В 1861 году, когда в городе

насчитывалось почти 200 000 жителей, Палермо был

политическим, юридическим и банковским центром западной

Сицилии. Среди местных ростовщиков и торговцев

недвижимостью ходило больше денег, чем где бы то ни было

еще на острове. Палермо был центром оптовой и розничной

торговли и крупным портом. Именно здесь продавались,

покупались и сдавались в аренду земельные угодья как по

соседству с городом, так и в других областях. Кроме того,

Палермо устанавливал для Сицилии правила политической

игры. Иными словами, мафия родилась не из бедности и

островного уединения, но из богатства и власти.

Лимонные рощи в окрестностях Палермо стали антуражем

для истории первой жертвы мафии, удостоившейся детального

описания своих невзгод. Этой жертвой был уважаемый врач

Гаспаре Галати. Почти все, что известно о нем как о человеке –

и человеке весьма мужественном, – почерпнуто из показаний,

которые он впоследствии давал властям, подтвердившим со

временем достоверность сообщенных им подробностей.

В 1872 году доктор Галати от имени своих дочерей и их

тетки по материнской линии вступил во владение наследством,

жемчужиной которого была фондо Риелла – «садик», то есть

плантация лимонов и мандаринов площадью в четыре гектара в

Маласпине, в пятнадцати минутах ходьбы от границы Палермо.

Эта плантация считалась образцовым предприятием: деревья

Вступив во владение фондо Риелла после смерти шурина,

доктор Галати решил избавить себя от неприятностей и сдать

плантацию в аренду. Но у Каролло были другие планы.

Потенциальные арендаторы выслушивали от него вполне

откровенные слова: «Клянусь кровью Христовой, этот сад

никогда не будет сдан или продан». Это переполнило чашу

терпения Галати: он выгнал Каролло и дал объявление о том,

что ищет нового смотрителя.

Вскоре ему пришлось узнать, как молодой Каролло отнесся

к тому, что у него, по его собственным словам, «отобрали

законный кусок хлеба». Как ни удивительно, несколько

ближайших друзей доктора Галати (людей, не имевших ни

малейшего отношения к плодовому бизнесу) настойчиво стали

советовать ему вернуть Каролло. Впрочем, доктор не собирался

следовать совету.

Около 10 утра 2 июля 1874 года человек, которого доктор

Галати нанял в качестве замены Каролло на должности

смотрителя фондо Риелла, был застрелен: ему несколько раз

выстрелили в спину, когда он шел по узкой тропинке среди

деревьев. Стреляли из-за каменной изгороди в соседней роще –

практика, к которой часто прибегала мафия на раннем этапе

своего существования. Жертва скончалась в больнице Палермо

несколько часов спустя.

Сын доктора Галати отправился в местный полицейский

участок, чтобы изложить теорию относительно причастности

Каролло к этому убийству. Полицейский инспектор

проигнорировал его слова и арестовал двух мужчин, случайно

проходивших мимо плантации. Позднее их отпустили, поскольку

никаких доказательств их вины, естественно, найти не удалось.

Несмотря на столь обескураживающие события, доктор

Галати нанял нового смотрителя. Вскоре в его дом подбросили

несколько писем, в которых говорилось, что он поступил

неверно, уволив «человека чести», то есть Каролло, и наняв

«презренного шпиона». Также в письмах грозили, что если

Галати не одумается и не вернет Каролло, ему грозит та же

участь, что и прежнему смотрителю, – разве что «более

варварская по манере». Спустя год, выяснив, с чем именно он

столкнулся, доктор Галати так истолковал мафиозную

терминологию: «На языке мафии вор и убийца – человек чести,

известно, что Джаммона получил крупную сумму денег и некое

таинственное задание от знакомого преступника из-под

Корлеоне, бежавшего в Соединенные Штаты от преследования

полиции.

Доктор Галати описывал Антонино Джаммону как

«молчаливого, напыщенного и осторожного». Есть все основания

поверить этой характеристике, поскольку эти двое прекрасно

знали друг друга: несколько членов семейства Джаммоны были

клиентами доктора Галати, причем последнему как-то довелось

извлечь из бедра брата Антонино две мушкетных пули.

Мафия Удиторе занималась тем, что

«покровительствовала» местным лимонным плантациям. Они

заставляли землевладельцев принимать своих людей в качестве

смотрителей, сторожей или брокеров. Контакты мафии с

возчиками, оптовиками и портовыми грузчиками могли

обернуться либо гибелью урожая, либо благополучной его

доставкой на рынок; прибегая в случае необходимости к

насилию, мафиози основывали миниатюрные картели и

монополии. Завладев тем или иным fondo, мафия забирала

столько, сколько считала нужным, – либо в качестве

пресловутого «налога» за покровительство, либо чтобы

перекупить предприятие, предварительно сбив на него цену до

минимума. Причина бедствий доктора Галати заключалась не в

том, что его почему-то невзлюбил Джаммона; нет, последний

просто-напросто вознамерился подчинить себе все цитрусовые

плантации в окрестностях Удиторе.

Убедившись, что влияние мафии распространяется и на

местную полицию, доктор Галати решил обратиться со своими

подозрениями прямо в следственную магистратуру. Решение

окрепло после того, как полиция вернула ему лишь шесть из

семи писем с угрозами: последнее, наиболее откровенное,

«потерялось». От магистрата доктор Галати узнал, что подобная

«некомпетентность» достаточно характерна для местного

полицейского участка.

В доме тем временем появились новые подметные письма:

доктору Галати давали неделю на то, чтобы уволить смотрителя

и заменить его «человеком чести». Однако Галати был окрылен

первым положительным результатом своей борьбы –

полицейского инспектора, которого он подозревал в связях с

записку министру внутренних дел. В этой записке говорилось,

что в Удиторе проживает от силы 800 душ, однако лишь в 1874

году в деревне произошло двадцать три убийства – причем

среди жертв были две женщины и двое детей, а еще десять

человек получили серьезные увечья. Ни одно из преступлений

не было раскрыто. Война за контроль над цитрусовыми

плантациями велась при полном попустительстве полиции.

Министр внутренних дел приказал шефу полиции Палермо

выяснить ситуацию на месте. Расследование дела Галати

поручили молодому дееспособному офицеру. Тот вскоре

выяснил, что второй смотритель плантации, подобно своему

погибшему предшественнику, был весьма примечательной

личностью. Вероятно, доктор Галати не знал этого (или не хотел

признавать), но факты указывали на то, что оба нанятых им

смотрителя состояли в близких отношениях с мафией. Походило

на то, что доктор оказался втянутым в войну соперничающих

мафиозных cosche.

Мафия Удиторе отреагировала на новое расследование

привлечением влиятельных людей. Бенедетто Каролло

обратился за разрешением устроить на фондо Риелла охоту; его

партнером по развлечению выступал судья из апелляционного

суда Палермо. Антонино Джаммону поддержали многие

землевладельцы и политики. Адвокаты подготовили документ,

гласивший, что Джаммону и его сына преследуют только потому,

что они «живут на собственные средства и не позволяют никому

грабить себя». В конце концов властям пришлось отказаться от

расследования, разве что полиция продолжала вести

наблюдение за Удиторе.

По всей видимости, невзгоды доктора Галати были связаны

не только и не столько с действиями шайки преступников, во

многом они проистекали из того обстоятельства, что доктор не

мог, как обнаружилось, доверять ни полиции, ни магистратуре,

ни соседям-землевладельцам. История доктора Галати

раскрывает нам еще одну особенность мафии. Как станет

очевидно чуть позже, возникновение мафии тесно связано с

возникновением ненадежного государства – государства Италия.

«Покровительство»-вымогательство, убийства, стремление

контролировать территорию, соперничество и сотрудничество

преступных шаек, даже своеобразный намек на «кодекс чести» –

для дальнейшего расследования!» Вне сомнения, этот чиновник

несказанно удивился бы, доведись ему узнать, что поле

оставалось не менее обширным и в мае 1976 года, когда

«состоялся» Джованни Lo scannachristiani Бруска. (Сам Бруска в

своих показаниях употребил итальянское слово «combinato»,

которое можно перевести и как «был посвящен», и как

«причислен к группе».) Обряд, через который прошел Бруска,

весьма показателен в сравнении с ритуалом 1875 года;

сопоставление этих двух обрядов позволяет понять, почему

мафия с самого начала приобрела статус тайного общества.

Человек, которому со временем предстояло взорвать

судью Фальконе, был посвящен в члены мафии в девятнадцать

лет. То обстоятельство, что его отец был местным мафиозным

боссом, существенно облегчило задачу Бруски, тем более что

свое первое убийство он успел совершить еще до посвящения.

Однажды его пригласили в загородный особняк, где должен был

состояться очередной из регулярно проводимых мафиозных

банкетов. На вечере присутствовали многие «люди чести», в том

числе «супербосс» Коротышка Тони Риина, которого молодой

Бруска уже называл padrino (крестным отцом). Некоторые

принялись расспрашивать юношу: «Как ты относишься к

убийствам? Сможешь ли совершить преступление?» Это

показалось ему немного странным: он уже убивал, а тут его

спрашивают, как он относится к убийствам. Он и не подозревал,

что обряд посвящения начался.

В какой-то момент все присутствовавшие укрылись в одной

из комнат, а Бруска остался в одиночестве. Потом его позвали;

он увидел, что его отец куда-то ушел, а прочие сидят за большим

круглым столом, на котором разложены пистолет, кинжал и

святой образ (посредине столешницы). Мафиози принялись

забрасывать Бруску вопросами: «Если угодишь в тюрьму,

сохранишь ли ты верность, не предашь ли нас?» – «Хочешь ли

ты стать членом ассоциации, известной как Коза Ностра?»

Поначалу Бруска растерялся, но быстро обрел уверенность.

– Мне нравятся мои товарищи, – заявил он. – И мне

нравится убивать.

Один из «людей чести» уколол кинжалом его палец; Бруска

размазал кровь по святому образу, который затем взял в

сложенные чашечкой ладони, а «крестный отец» Риина лично

должен спрашивать, а кто – отвечать.) Тем не менее этот

диковинный диалог подтверждает очевидное и крайне значимое

обстоятельство: уже ранняя мафия была организацией столь

обширной, что ее члены далеко не всегда знали друг друга. Еще

в конце девятнадцатого столетия слово «мафия» перестало

быть эпитетом разрозненных преступных шаек и превратилось в

название криминальной сети.

Ритуал посвящения более, чем какая-либо другая из

мафиозных церемоний, подтверждает широко распространенное

убеждение в древности мафии. В реальности этот ритуал

настолько же современен, насколько современна сама

организация. По всей видимости, ритуал был позаимствован

мафиози у масонов. Масонские общества, «импортированные»

на Сицилию из Франции через Неаполь около 1820 года, быстро

приобрели популярность у зажиточных противников режима

Бурбонов. В этих обществах, разумеется, существовали обряды

посвящения, а в некоторых помещениях для встреч

собравшимся показывали окровавленные кинжалы –

предостережение потенциальным изменникам. Масонская секта

карбонариев «угольщиков» ставила своей целью патриотическую

революцию. На Сицилии эти общества постепенно превратились

в политические фракции и в преступные шайки: в официальном

полицейском отчете 1830 года сообщается, что кружок

карбонариев замешан в мошенничестве с правительственными

контрактами.

Превращение в единую тайную ассоциацию с

использованием масонских ритуалов сулило мафии множество

преимуществ. Зловещая церемония посвящения и

«конституция», первый пункт которой требовал смерти

предателей, служили укреплению доверия, поскольку заставляли

преступников, обычно предававших друг друга не раздумывая,

задуматься о цене предательства. Тем самым значительно

снижался риск оказания «покровительства». Вдобавок ритуал

способствовал удержанию в узде наиболее амбициозных и

агрессивных членов организации. Кроме того, ассоциация

предлагала взаимные гарантии соседствующим бандам, что

позволяло каждой cosca действовать, не опасаясь удара в спину.

Преступники, не состоявшие в организации, отныне вынуждены

были согласовывать свои действия с мафией – иначе им грозило

сицилийской мафии, исследовались связанные с нею мифы и

противоречивые свидетельства. Благодаря расследованию судьи

Фальконе нынешние историки имеют возможность установить,

кому из ранних исследователей мафии можно верить, а кто не

заслуживает доверия. Турризи Колонна принадлежит к первым;

его книга представляет собой надежный и изобилующий

любопытными подробностями источник.

Отчасти то обстоятельство, что Турризи Колонна оказался

столь хорошим свидетелем, объясняется его социальным

статусом и той ролью, которую ему привелось сыграть в

драматических событиях 1860-х годов. Всей Сицилии он был

известен как убежденный патриот. В 1860 году, когда он

возглавлял национальную гвардию Палермо, именно усилия

барона во многом не дали революции перерасти в анархию. К

моменту выхода книги он уже являлся членом итальянского

парламента. Много позже, в 1880-х годах, Турризи Колонна

дважды становился мэром Палермо. Даже сегодня его помнят: в

Палаццо делле Акуиле, здании городского совета Палермо,

находится мраморный бюст барона. Суровые черты лица

смягчает бородка, из тех, что кажутся приклеенными к

подбородку и выдают принадлежность к патрициям на

государственной службе гораздо более явно, чем ряд медалей

на груди.

Турризи Колонна обладал хладнокровием, вполне

соответствовавшим его статусу. В 1864 году, когда он писал свой

памфлет, закон и порядок были темой непрестанных

политических дебатов. Правительство пыталось доказать, что

оппозиция злоумышляет против новообразованного итальянского

государства и сама провоцирует общественные беспорядки.

Представители оппозиции утверждали, что государство

преувеличивает масштабы «кризиса законности», дабы обвинить

оппозиционеров в преступлениях против общества. Турризи

Колонна придерживался позиции, которая могла удовлетворить

оба лагеря: он указывал, что организованная преступность на

Сицилии являет собой реальную силу на протяжении многих лет,

однако новые драконовские меры правительства способны лишь

усугубить ситуацию.

Исследование Турризи Колонны строилось на трезвом

взгляде: он писал, что газеты пестрят сообщениями о кражах,

секта, должно объявить амнистию для тех, кого «преследовал»

павший режим; оно также должно объявить набор в ополчение и

дать работу героям сражений с силами старого порядка. Однако

революция 1860 года не оправдала чаяний секты, а суровая

реакция нового итальянского правительства на волну

преступности на острове заставила секту пересмотреть свое

отношение к власти.

Спустя всего четыре месяца после публикации памфлета

Турризи Колонны секта приобрела свое громкое имя: именно

тогда было впервые записано слово «мафия». С учетом тех

сведений, которыми мы располагаем сегодня, текст Турризи

Колонны кажется удивительно знакомым. Барон упоминает

«постановочные суды», столь хорошо известные по позднейшим

мафиозным процессам: члены секты собирались решать судьбы

тех, кто нарушил правила, – и чаще всего выносили

нарушителям смертные приговоры. Турризи Колонна также

описывает код молчания, причем в выражениях, которые

удивительно созвучны нашим сегодняшним познаниям.

«Правила этой злонамеренной секты гласят, что любой

гражданин, который подходит к carabineri (военная полиция) и

заговаривает с ними или всего лишь обменивается

приветствиями, есть злодей, подлежащий смерти. Такой человек

повинен в ужасном преступлении против "смирения".

"Смирение" означает уважение к правилам секты и

верность ее уставу. Никому не дозволено совершать поступки,

напрямую или косвенно затрагивающие интересы других членов

секты. Всем и каждому возбраняется оказывать какое-либо

содействие полиции или суду в расследовании каких бы то ни

было преступлений».

Смирение- umilita по-итальянски, umirta на наречии

Сицилии – слово, которым изобилует текст барона. Ныне

считается, что именно от этого слова произошло знаменитое

omerta. Омерта – мафиозный кодекс чести, обязательство не

вступать в сотрудничество с полицией, нерушимое для всех, кто

принадлежит к сфере интересов мафии. По всей видимости,

первоначально omerta была кодексом подчинения.

Турризи Колонна советовал правительству не отвечать на

деяния секты мерами «виселиц и дыб». Вместо этого он

предлагал комплекс хорошо продуманных реформ полицейского

значимым и жестоким мафиози Палермо. Слухи о его связях с

мафией распространялись широко, даже члены политической

фракции, к которой принадлежал барон, признавались в Риме в

своих сомнениях на его счет.

В 1860 году Турризи Колонна назначил одного из вожаков

«секты» капитаном национальной гвардии Палермо. Он выбрал

этого хитроумного и жестокого человека за его умение

руководить людьми и военный опыт: раньше тот возглавлял одну

из групп революционеров, проникших в революционные дни в

Палермо с окрестных холмов. Этого человека звали Антонино

Джаммона- тот самый Джаммона, который впоследствии

предпринял столько усилий, чтобы отнять фондо Риелла у

доктора Галати. Турризи Колонна также оказался среди тех

землевладельцев, которые поддержали Джаммону, когда

министерство внутренних дел приступило к расследованию

меморандума Галати; адвокаты Турризи Колонны готовили

публичное заявление Джаммоны по этому поводу. Согласно

отчету шефа полиции Палермо (1875 год), обряды посвящения в

мафиози проводились в одном из поместий Турризи Колонны.

Во время трех бесед с Франкетти и Соннино в 1876 году

Турризи Колонна много и охотно рассуждал об экономике.

Вдобавок к репутации специалиста по «секте» он увлекался

сельским хозяйством и агрономией и опубликовал множество

статей в академических изданиях по разведению и

выращиванию цитрусовых. Однако едва речь заходила о

преступности, он становился неожиданно немногословен. Двумя

годами ранее четверо его людей были арестованы полицией в

поместье близ Чефалу. Он заявил Франкетти и Соннино, как до

того полиции, что не сомневается в невиновности арестованных.

По его словам, землевладельцы вроде него были жертвами; в

своих поместьях они просто вынуждены вести дела с бандитами,

иначе невозможно защитить драгоценные посевы и посадки. О

«секте» же барон и вовсе не упоминал.

От шефа полиции Палермо Франкетти и Соннино узнали,

что людям Турризи Колонны вряд ли грозит заключение,

поскольку барон обладает серьезными политическими рычагами

и не допустит суда. Другие представители власти быстро меняли

тему беседы, едва интервьюеры заводили речь о бароне.

Турризи Колонна воплощал собой типичную загадку бурных

взирая на нее с высоты своего интеллектуального и социального

статуса. Вдалеке же от публичных дебатов он поддерживал

тесные контакты с Джаммоной и другими мафиози, обеспечивая

соблюдение деловых интересов и предоставляя политическую

поддержку.

Что бы ни происходило между боссом мафии Джаммоной и

политиком, интеллектуалом и землевладельцем Турризи

Колонной, восстание в Палермо, случившееся через два года

после публикации памфлета барона, оказалось, очередным

витком в развитии их отношений. В сентябре 1866 года

вооруженные шайки вновь двинулись на город из окрестных

деревень. Национальная гвардия Турризи Колонны во главе с

Антонино Джаммоной обороняла Палермо. В прошлом

Джаммона, подобно многим другим «людям насилия», пытался

спекулировать революционным пылом; теперь же он осознал,

что итальянское государство – партнер, с которым можно вести

дела. Ключевые члены «секты», такие как Джаммона, начали

постепенно избавляться от революционного прошлого, и через

них «секта» мало-помалу вливалась в кровеносную систему

новой Италии. Наряду с другими руководителями борьбы за

город в 1866 году Турризи Колонна подвергся допросу в ходе

правительственного расследования событий и без малейших

сомнений использовал новое слово «мафия», чтобы

охарактеризовать зачинщиков беспорядков: «Суды не удается

завершить, потому что свидетели лгут под присягой. Они начнут

говорить правду, только когда мы положим конец произволу

мафии». Судя по всему, мафией Турризи Колонна называл тех

преступников, с которыми он не был знаком лично.

Мы пока не ответили на вопрос, как же начался «произвол

мафии». В 1877 году те двое людей, которые беседовали с

Турризи Колонной, опубликовали свое исследование Сицилии в

двух томах. В первом томе меланхоличный Сидней Соннино, в

будущем премьер-министр Италии, проанализировал жизнь

безземельных крестьян острова. Часть, написанная Леопольдо

Франкетти, носила не слишком захватывающее название

«Политические и административные условия на Сицилии».

Однако вопреки названию эта часть оказалась чрезвычайно

любопытной; это исследование мафии, проведенное в

девятнадцатом столетии, продолжает пользоваться авторитетом

особенности помогут объяснить, почему он испытал шок,

столкнувшись с Сицилией.

Как гласит первая запись 24 марта 1876 года, Франкетти и

Соннино добрались до города Кальтанисетта в Центральной

Сицилии. Там они узнали, что два дня назад в соседней деревне

Баррафранка был застрелен священник; по утверждениям

местных чиновников, эта деревня считалась оплотом мафии. В

шестидесяти метрах от того места, где был убит священник,

стоял свидетель – новичок на Сицилии, правительственный

инспектор из северного города Турина, которого прислали

взимать налоги с помола. Этот инспектор подбежал к

умирающему священнику и услышал последние слова:

священник обвинял в своей смерти собственного двоюродного

брата.

Немало обеспокоенный случившимся инспектор вскочил на

лошадь и помчался к карабинерам. Затем он сообщил о гибели

священника его семье, причем не стал обрушивать на них

горестную весть прямо с порога, а позвал за собой: мол,

священнику требуется помощь – и по дороге открыл правду.

Домочадцы священника поблагодарили инспектора за

сочувствие и объяснили, что убийство стало итогом

двенадцатилетней вражды священника и его двоюродного брата.

При этом сам священник, человек весьма обеспеченный,

пользовался в деревне дурной славой из-за склонности к

насилию по подозрениям во взяточничестве.

Через двадцать четыре часа местная полиция арестовала

инспектора, бросила его в камеру и обвинила в убийстве. В

числе тех, кто дал показания против чужака, был и двоюродный

брат священника. А жители Баррафранки, включая семью

убитого, хранили молчание. По счастью для инспектора,

чиновники в Кальтанисетте прослышали о происходящем; когда

инспектора выпустили, настоящий преступник немедленно

скрылся.

Через неделю после Кальтанисетты Франкетти и Соннино

очутились в Агриженто, на южном побережье острова, славном

развалинами греческих храмов. Там записные книжки Франкетти

пополнила другая история – о женщине, получившей от полиции

500 лир в обмен на информацию о двух преступниках; эти двое

были заодно с местным боссом, которому принадлежала

Франкетти на Сицилии начал задаваться вопросом,

воплощаются ли на острове принципы свободы и

справедливости, которым он был привержен, «в чем-либо еще

кроме патетических речей, скрывающих язвы, не поддающиеся

исцелению; эти речи будто слой лака поверх мертвых тел».

Зрелище, как видим, трагическое и вгоняющее в тоску.

Однако Леопольдо Франкетти был не только храбр, но и крепок

духом; он искренне верил, что, засучив рукава, можно

справиться с одолевающими новообразованное государство

проблемами. Как и подобало истинному патриоту, он испытывал

стыд при мысли о том, что иностранцам Сицилия известна

лучше, чем итальянцам. Терпеливо изучая остров и его историю,

Франкетти со временем преодолел сомнения и смятение.

Результатом стала книга, в которой история мафии впервые

была систематизирована. Сицилия отнюдь не представляла

собой хаос; напротив, ее проблемы с законностью и порядком

логично вытекали из присущей островитянам вполне

современной рациональности. Как заключил Франкетти, причина

состояла в том, что остров стал обителью «индустрии насилия».

Свою историю мафии Франкетти начинает с 1812 года,

когда англичане, оккупировавшие Сицилию во время

наполеоновских войн, принялись методично уничтожать

царивший на острове феодализм. Феодальная система на

острове базировалась на местной разновидности совместного

землевладения: король передавал землю в аренду дворянину и

его потомкам, взамен же аристократ обязывался присылать свою

дружину на помощь королю, когда в том возникала

необходимость. На территории аристократа, звавшейся «леном»

или «феодом», единственным законом было его слово.

До искоренения феодализма сицилийская история являла

собой нескончаемую череду сражений между чужеземными

монархами и местными феодалами. Монархи стремились

сосредоточить власть в центре, бароны как могли

сопротивлялись этому стремлению. В междоусобных войнах

преимуществом владели дворяне, не в последнюю очередь

потому, что гористый ландшафт Сицилии и почти полное

отсутствие дорог чрезвычайно затрудняли какое-либо

вмешательство со стороны во внутренние дела острова.

Баронские привилегии были многочисленными и

когда и где им захочется. Насилие «демократизировалось», как

сформулировал Франкетти. Агония феодализма привела к тому,

что значительное число мужчин ухватилось за возможность

силой завоевать себе место в новой экономике. Некоторые из

недавних дружинников начали преследовать собственные

интересы; они промышляли грабежом на дорогах, а

землевладельцы покрывали их – кто из страха, кто по

соучастию. Грозные управляющие, нередко арендовавшие части

поместий, также прибегали к насилию для защиты своих

владений. В городе Палермо цеха ремесленников требовали

себе право ношения оружия, дабы они могли патрулировать

улицы (равно как и «сбивать» цены, и проводить операции

изъятия товаров у конкурентов).

Когда в провинциальных сицилийских городах стали

формироваться местные органы управления, группы, сочетавшие

в себе шайки вооруженных преступников, коммерческие

предприятия и политические фракции, быстро сориентировались

в ситуации и вклинились в этот процесс. Правительственные

чиновники жаловались, что «секты» и «партии» – порой всего

навсего крупные семьи с оружием в руках – превращают

отдельные области острова в совершенно неуправляемые

районы.

Государство учредило и суды, но скоро выяснилось, что

новые институты безоговорочно принимают сторону тех, за кем

сила и воля эту силу продемонстрировать. Коррупция затронула

и полицию. Вместо того чтобы извещать власти о преступлениях,

полицейские зачастую выступали посредниками в сделках между

грабителями и их жертвами. К примеру, угонщики скота уже не

перегоняли украденный скот потайными тропами на бойню, а

обращались к капитану полиции с просьбой «посодействовать».

Капитан организовывал возвращение скота законному

владельцу, а угонщики получали взамен деньги. Естественно, и

сам капитан не оставался внакладе.

В этой гротескной пародии на капиталистическую

экономику закон оказался поделен на части и приватизирован,

подобно земле. Франкетти описывал Сицилию как остров под

властью ублюдочной формы капиталистической конкуренции. На

острове существовали весьма размытые, призрачные границы

между экономикой, политикой и преступностью. В этих условиях

страна мечты Франкетти. В 1740-х годах в Сассексе

вооруженные преступники получали огромные прибыли от

контрабанды чая. Их деятельность привела к анархии в

графстве: они подкупали таможенных чиновников, вступали в

стычки с правительственными войсками и не брезговали

грабежом. Один историк описывал Великобританию 1740-х годов

как банановую республику, политики которой

совершенствовались в искусствах патронажа и непотизма и в

систематическом разграблении общественных средств. Картине,

нарисованной Франкетти, также недостает полноты по той

причине, что автор не верил в мафию как в тайное общество.

Работу «Политическое и административное состояние

Сицилии» встретили комбинацией враждебности и безразличия.

Многие сицилийские рецензенты обвиняли автора в

невежественном презрении. Отчасти в том, что книгу восприняли

именно так, есть вина самого Франкетти. К примеру, его

предложения относительно способов разрешения «проблемы

мафии» демонстрируют авторитаризм и антипатию к

сицилийцам: он не допускал, что жители острова могут иметь

право голоса по поводу того, как ими управлять. Франкетти

полагал, что мировоззрение сицилийцев извращено, поэтому они

считают насилие «этически оправданным», а честность

отвергают как не имеющую моральной ценности. Судя по всему

он не понимал, что люди зачастую присоединяются к мафиози

только потому, что запуганы и не знают, кому доверять.

Тем самым пионерская работа по «индустрии насилия» не

была воспринята при жизни Франкетти. Опубликовав свое

исследование Сицилии, он в дальнейшем попытался сделать

политическую карьеру, но не преуспел на этом поприще. В конце

концов мрачный патриотизм, погнавший его на Сицилию,

положил конец жизни Франкетти. (Даже друзья порой отмечали,

что в любви Франкетти к своей стране было что-то темное и

трагическое.) В годы Первой мировой войны он не находил себе

места оттого, что страна не изъявила потребности в нем в

тяжкую годину. В октябре 1917 года, когда разнеслась весть о

сокрушительном поражении итальянцев под Капоретто,

Франкетти впал в депрессию и пустил пулю себе в голову.

О двух авторах пьесы известно совсем немного: они

принадлежали к труппе бродячих актеров. Сицилийская

театральная легенда гласит, что они написали пьесу со слов

некоего палермского трактирщика, связанного с организованной

преступностью. Принято считать, что образ главаря банды

списан с того самого трактирщика. Эту легенду невозможно ни

подтвердить, ни опровергнуть, так что пьеса «I mafiusi di la

Vicaria» по сей день остается весьма загадочным историческим

свидетельством.

Слово mafiosi использовано в пьесе единожды, только в

заголовке «I mafiusi di la Vicaria»; вполне вероятно, его вставили

в последний момент, чтобы придать постановке местный

колорит, которого вправе была ожидать публика. Слово же mafia

не встречается в тексте вообще. Тем не менее исключительно

благодаря успеху пьесы оба этих слова стали употреблять

применительно к преступникам, которые действовали наподобие

персонажей «I mafiusi». Со сцены эти слова в своем новом

значении просочились на улицы.

Однако одной только пьесы было явно недостаточно,

чтобы за мафией закрепилось это имя. Барон Турризи Колонна

вне сомнения знал о существовании «I mafiusi», когда сочинял

свой памфлет в 1864 году; сын и наследник короля Италии даже

приезжал весной того года в Палермо на юбилейный спектакль.

Но Турризи Колонна в своей книге рассуждал исключительно о

«секте» и нигде не упомянул ни о мафии, ни о мафиози.

Преступники, с которыми барон был знаком, не называли себя

мафиози.

Слово «мафия» получило широкое распространение и

превратилось в своего рода ярлык, только когда им стали

пользоваться итальянские власти. Хотя криминальный оттенок

это слово приобрело уже в пьесе «I mafiusi», именно

правительство превратило его в предмет общенациональной

дискуссии.

Из описания того, как это произошло, можно без труда составить

себе впечатление, сколь затруднительным и кровавым делом

было управление Сицилией в ближайшие годы после

знаменитой экспедиции Гарибальди. Многие сицилийцы считали,

что, стремясь умиротворить и подчинить остров, итальянское

правительство напрочь отказалось от декларируемых им

Наконец началось повторное расследование, и на сей раз

главным подозреваемым был Сант-Элиа, дворец которого

подвергли обыску. В ответ на это аристократы, что называется,

сомкнули ряды, а король намеренно назначил Сант-Элиа своим

представителем на праздновании Пасхи в Палермо.

Расследование замедлилось, да и нападения к тому времени

прекратились, поэтому следователи покинули Сицилию.

До сих пор остается загадкой, действительно ли Сант-Элиа

стоял за этим заговором; впрочем, по совокупности свидетельств

можно предположить, что он все-таки был ни при чем. Наверняка

известно одно: заговор вызрел в высших сферах. То ли местные

политики стремились таким образом вынудить национальное

правительство передать в их руки больше власти, то ли

правительство решило прибегнуть к тактике запугивания и

террора, дабы вызвать панику, обвинить в преступлении

оппозицию и расправиться с нею «под шумок». Впоследствии

подобная практика получила в Италии название «стратегии

напряженности».

Через год после первого нападения произошло событие,

бросившее новую тень на власти. Политический климат на

Сицилии в конце 1863 года был необыкновенно жарким даже по

тогдашним сицилийским меркам, поскольку на острове

проводились облавы на 26 000 дезертиров и уклонистов от

призыва и повсюду свирепствовали наборщики. В конце октября

оппозиционный журналист раскопал историю о некоем юноше,

которого против его воли удерживали в военном госпитале

Палермо. Этот юноша, по имени Антонио Каппелло, не вставал с

постели, а на его теле журналист насчитал более 150 ожогов.

Врачи утверждали, что ожоги- всего-навсего следы лечения; как

ни поразительно, судебное расследование официально

подтвердило их слова.

Истина же заключалась в том, что в госпиталь Каппелло

поступил вполне здоровым. Три военных врача, все из Северной

Италии, морили его голодом, били, прижигали ему спину

раскаленными докрасна металлическими пуговицами. Цель была

проста – заставить юношу признаться, что он дезертировал из

армии.

В конце концов Каппелло сумел убедить врачей, что

является глухонемым от рождения, а вовсе не симулирует

они исполняли в итальянских городах роль глаз и ушей

правительства, им вменялось в обязанность следить за

оппозицией и всемерно поддерживать на местах закон и

порядок. В своем докладе Гвальтерио писал о «застарелом и

заслуживающем самого пристального внимания отсутствии

доверия между народом и властью». В результате сложилась

ситуация, которая способствует «возрастающей активности так

называемой маффии, или криминальной организации». В ходе

революций, сотрясавших Палермо в середине девятнадцатого

столетия, писал Гвальтерио, «маффия» приобрела привычку

демонстрировать свою силу различным политическим

группировкам как способ укрепления своего влияния; ныне же

она поддерживает всякого, кто выступает против центрального

правительства. Благодаря этому докладу Гвальтерио уличные

слухи о мафии впервые достигли слуха власть предержащих.

Префект Гвальтерио был весьма откровенен в своих

выводах относительно того, сколь удачную возможность

расправиться с оппозицией предоставляет появление

«маффии». Он предлагал правительству направить на остров

войска, чтобы подавить местную преступность и тем самым

нанести смертельный удар оппозиции. Министр прислушался к

рекомендациям префекта, и 15 000 солдат почти шесть месяцев

пытались разоружить островитян, отловить уклоняющихся от

призыва, арестовать беглых преступников и выследить мафию.

Подробности этой военной кампании (третьей за несколько лет)

для нашего рассказа несущественны; достаточно сказать, что

она потерпела неудачу.

Гвальтерио был специалистом в своем деле и отнюдь не

отличался буйством фантазии. Ему не пришлось придумывать

мафию, чтобы подыскать повод для расправы с оппозицией. Во

многом его описание «так называемой маффии» совпадает с

описанием в памфлете барона Турризи Колонны.

Организованная преступность на острове стала неотъемлемой

частью политики. Ошибка – и очень удобная ошибка –

Гвальтерио состояла в том, что, по его мнению, все злодеи

находились на одном и том же краю политического спектра –

оппозиционном. Как показало восстание 1866 года, некоторые

важные мафиози, например Антонино Джаммона, распрощались

с революционным прошлым и сделались ярыми поборниками

воображаемый диалог о значении слова «мафия». Более

образованный из собеседников, по всей видимости политик, при

каждом удобном случае демонстрирует свою эрудицию, цитирует

противоречащие друг другу словарные статьи из лексиконов,

опубликованных на протяжении столетия, и доказывает, что

слово «мафия», вероятнее всего, арабского происхождения. При

этом с нерешительностью, характерной для «ученого

джентльмена» – его легко представить себе дородным мужчиной

под семьдесят в мятом костюме, – он отказывается выбрать

главное значение слова.

Его более молодой собеседник рассуждает приземленнее;

в сознании читателя возникает образ коренастого человека

средних лет с невыразительными чертами лица и в

солнцезащитных очках «Ray Ваn». Несмотря на уважение,

которое он очевидно испытывает к «ученому-джентльмену», этот

человек не в силах скрыть свое презрительное отношение к

«академическим штучкам». В его интерпретации мафия – нечто

вроде клуба мужественных людей, готовых постоять за свои

интересы.

В финале выясняется, что оба собеседника, разумеется,

мафиози, а их диалог – всего-навсего репетиция на случай, если

им придется предстать перед парламентской комиссией.

Пожилой замечает, что, пожалуй, готов попросить комиссию

разрешить ему сделать небольшой вклад в историю вопроса –

«вклад в путаницу, вы же понимаете». Что касается отношения

автора рассказа к слову «мафия», то, по мнению Шаша, где-то

после 1865 года это слово превратилось для сицилийской мафии

в шуточку за государственный счет.

Если источникам, которыми мы располагаем, можно

доверять – а в истории тайных обществ наподобие мафии это

«если» является непременным условием, – то «секта» возникла

в окрестностях Палермо, когда самые жестокие и самые

хитроумные бандиты, члены местных «партий», gabellotti,

контрабандисты, угонщики скота, смотрители поместий,

крестьяне и адвокаты объединились, дабы специализироваться

в индустрии насилия и широко использовать на практике методы

достижения власти и богатства, опробованные в цитрусовом

бизнесе. Эти люди обучили своим методам членов семей и

деловых партнеров. Когда они попадали в тюрьму, то приобщали

историки располагают подтверждающими это данными, то

неужели жившие в те времена не имели этих данных,

позволяющих разобраться в том, что такое мафия, и изыскать

способы борьбы с нею? К 1877 году в Италии имелись памфлет

Турризи Колонны, результаты парламентского расследования

восстания 1866 года, работа Франкетти об «индустрии насилия»,

меморандум доктора Галати, адресованный министру

внутренних дел, и многие другие материалы. Почему же никто не

сумел воспрепятствовать мафии? Отчасти ответ состоит в том,

что у итальянского правительства было в ту пору слишком много

иных забот. Но главная причина – куда более постыдного

свойства. Год 1876 представляет собой своего рода водораздел:

в этом году мафия сделалась неотъемлемой частью итальянской

системы управления.

История о парламентском расследовании началась в 1874

году, когда коалиция «правых» столкнулась с серьезными

неприятностями. Основной причиной этих неприятностей

оказалась, конечно же, Сицилия, где «правые» традиционно

почти не имели поддержки. К 1874 году по ряду обстоятельств

(прежде всего в связи с налоговой политикой центра) Сицилия

выскользнула из политической упряжки «правых». На ноябрьских

выборах сорок из сорока восьми избирательных округов острова

поддержали представителей оппозиции и дали им места на

парламентских скамьях в Риме. Среди тех, кто возглавлял

избирательную кампанию на острове, был и специалист по

«секте» Николо Турризи Колонна. Ему помогал Антонино

Джаммона – правая рука барона и злой гений доктора Галати.

Влияние Джаммоны обеспечило «левым» около пятидесяти

голосов – и это в годы, когда лишь два процента населения

имели право выбирать и быть избранными, а нескольких сотен

голосов обычно оказывалось достаточно для победы.

Несмотря на поражение на выборах в ноябре 1874 года,

«правые» в Риме цеплялись за власть. Во время выборов и

сразу после них коалиция прибегала к ранее опробованной

тактике: раздувала «криминальный след», дабы

дискредитировать соперников. В ноябре 1874 года «правые»-

гораздо резче, чем прежде – обвинили сицилийских

парламентариев в стремлении разрушить единство страны, в

коррупции, в использовании наемных бандитов для получения

нужного результата на выборах и даже в принадлежности к

мафии.

В рамках этой тактики правительство вскоре после

выборов предложило парламенту ратифицировать ряд весьма

суровых антикриминальных законов: в частности, одно из

предложений гласило, что подозреваемым в связях с

преступными организациями и их политическим покровителям

грозит тюремное заключение без суда и следствия сроком до

пяти лет. Комитету, на рассмотрение которого были переданы

эти предложения, представили целую гору доказательств,

собранных префектами, магистратами и полицейскими.

Указывалось, к примеру, что на протяжении 1873 года в северной

области Ломбардия одно убийство приходилось на 44 674

человека, тогда как на Сицилии одно убийство совершалось

тщетными. Теперь, когда их терпение почти иссякло и они

дружно проголосовали за оппозиционных кандидатов, им дали

понять, что государство сомневается в их благонадежности. Так

были возведены декорации для принципиальной политической

конфронтации.

Кульминация наступила во время напряженных

десятидневных парламентских дебатов в июне 1875 года. С

самого начала слушаний один за другим парламентарии от

Сицилии выступали в защиту репутации острова. Некоторые из

них отрицали сам факт существования мафии и утверждали, что

мафия – лишь повод для властей расправиться с оппозицией.

Они рассуждали об антисицилийских предубеждениях в

обществе и в качестве доказательства ссылались на

высказывание полицейского префекта, который в своем докладе

именовал островитян «моральными уродами», понимающими

только кнут.

Детонатором конфронтации стала речь, благодаря которой

эти дебаты вошли в историю как самые жаркие за всю историю

итальянского парламента с 1861 года. На ранней стадии дебатов

представители «левых» не уставали удивляться тому, что упорно

хранит молчание их коллега – главный прокурор апелляционного

суда Палермо с 1868 по 1872 год, жилистый и лысоватый Диего

Тайани, по причине недавнего служебного положения знавший в

подробностях о том, как «правые» управляли Сицилией. Он

считался своего рода тайным оружием «левых», поэтому коллеги

по коалиции прилагали все усилия, чтобы заставить его

высказаться. Сам Тайани, как бывший государственный

чиновник, не скрывал своего нежелания выступать, но в конце

концов, разгоряченный как укорами коллег, так и неуклюжими

попытками «правых» оправдаться, он вышел на трибуну.

Свою речь Тайани начал с насмешки, обращенной к

«левым»: отрицать существование мафии, заявил он, все равно

что отказываться видеть солнце. Последующие, куда более

резкие инвективы он обратил уже против «правых». Как

выразилась одна проправительственная газета, «с убийственной

усмешкой» на губах Тайани сообщил парламенту, что после

восстания 1866 года «правые» одобрили сотрудничество

полиции с мафией. По его словам, мафиози получили свободу

действий в обмен на предоставление властям информации о

подал в отставку и выставил свою кандидатуру от «левых» на

парламентских выборах.

Прежде чем Тайани успел закончить свое выступление, его

перебил Джованни Ланца, сухопарый и желчный старик, бывший

премьер-министр страны и министр внутренних дел Италии в ту

пору, когда и происходило описанное Тайани «сдруживание»

полиции с мафией. По происхождению сын кузнеца, Ланца

являлся для «правых» символом их морального превосходства

над политическими оппонентами. Но едва он принялся гневно

отвергать обвинения Тайани, как его слова заглушили крики,

улюлюканье и свист. Парламентские дебаты превратились в

площадную склоку, отовсюду раздавались оскорбления и брань,

кое-где дошло и до рукоприкладства. Тайани оставался на

трибуне и молча, все с той же «убийственной усмешкой»,

наблюдал, как друзья Ланцы выводят бывшего премьер

министра из зала заседаний. Между тем склока выплеснулась в

коридоры парламента, и заседание пришлось прервать. , Только

на следующий день Тайани смог завершить свою речь суровым

приговором: «Сицилийская мафия неуловима и опасна не

потому, что она настолько сильна. Она неуловима и опасна,

поскольку является инструментом местного управления». В ответ

Ланца потребовал создания парламентской комиссии по

расследованию обвинений – но политический урон

правительству уже был нанесен. Борьба коалиции «правых» за

наведение порядка отныне выглядела в глазах избирателей

всего-навсего пропагандистской уловкой. Никто больше не

верил, что в парламенте политики делятся на сторонников и

противников мафии. Чтобы спасти репутацию, итальянские

парламентарии поступили так, как поступают члены всех

парламентов мира, когда ситуация выходит из-под контроля –

инициировали парламентское расследование и создали

соответствующую комиссию. При этом итальянский парламент

дружно проголосовал за введение на Сицилии мер,

сопоставимых с чрезвычайным положением (впрочем, эти меры

остались лишь на бумаге). Комиссии вменялось в обязанность

изучить «проблему мафии» – и столько всего, связанного с

Сицилией еще, что можно было не сомневаться: ничем

серьезным мафии это расследование не грозит.

Не удивительно поэтому, что англофилы Франкетти и

«левые» не стремились на деле разобраться в том, что же

представляет собой организованная преступность на Сицилии.

(Этим отчасти объясняется и прохладный прием, с которым

публика встретила работу Франкетти по «индустрии насилия»).

Отчет парламентской комиссии был оглашен в полупустой

палате представителей. Вывод, к которому пришла комиссия,

оказался одновременно компромиссным и ошибочным. Мафия в

этом отчете характеризовалась как «инстинктивная, брутальная,

фанатичная форма солидарности тех лиц и групп из нижних

слоев общества, которые предпочитают зарабатывать на жизнь

не упорным трудом, а насилием. Эта солидарность побуждает их

выступать против государства, против закона и тех, кто

надзирает за исполнением законов». Иными словами, в мафии

увидели шайку ленивых жуликов, врага государства, а никак не

«инструмент местного управления». К 1877 году итальянские

политики обладали всеми необходимыми сведениями для того,

чтобы бороться с мафией, и всеми стимулами для того, чтобы

«забыть» об этих сведениях. Первый этап проникновения мафии

в итальянскую политическую систему успешно завершился.

Второй этап начался даже прежде завершения первого – с

образованием в марте 1876 года коалиционного правительства

«левых». В состав нового кабинета после долгих размышлений

вошли и парламентарии от Сицилии, избранные от оппозиции в

1874 году. Министром внутренних дел стал Джованни Никотера,

юрист, сражавшийся вместе с Гарибальди и лучше всех

остальных разбиравшийся в южно-итальянской политике – по

той простой причине, что он был ведущим ее представителем.

Никотера вознамерился превратить здание министерства на

Пьяцца Навона в эффективную машину для сбора голосов

избирателей. Сторонников оппозиции не подпускали к выборам

или организовывали полицейское преследование, тогда как

сторонникам коалиции «левых» доставались правительственные

субсидии и теплые места. В ноябре 1876 года тактика Никотеры

принесла «левым» сокрушительную победу – 414 мест в

парламенте против 94 у «правых». Сам Никотера победил на

выборах в округе Салерно с результатом 1184 голоса против

одного у оппонента; хочется верить, что, по крайней мере, семья

этого единственного смельчака не пострадала.

К проблемам преступности Никотера подошел с тем же

открытое письмо с критикой методов Никотеры, последовал

арест брата издателя газеты; арестованного освободили лишь

после того, как заручились обещанием издателя впредь не

публиковать «непроверенных» материалов.

Кампания «правых» завершилась неудачей, а вот

Никотера, как ни удивительно, преуспел. В ноябре 1877 года,

через год после своего назначения на должность, он заявил о

полной победе над «бандитами», терроризировавшими Сицилию

с 1860 года. Удалось даже застрелить человека, похитившего

несчастного мистера Роуза. Причина успеха Никотеры состояла

в том, что он предложил сицилийским политикам

взаимовыгодную сделку: благожелательное отношение

правительства в обмен на отказ от сотрудничества с бандитами.

Под «бандитами» имелись в виду мафиози, создававшие

проблемы правительству или не пользовавшиеся «нужным»

политическим покровительством. Политиков попросили

удостовериться в том, чтобы их друзья из индустрии насилия

соблюдали приличия и не превышали политически допустимый

уровень таких преступлений, как похищения и убийства. Под

преследование при окончательном «умиротворении» острова

подпадали только исполнители наиболее жестоких

преступлений. В ознаменование заключения сделки семьдесят

городских и деревенских советов провинции Палермо прислали

письма в поддержку усилий Никотеры и полиции. Эта

демонстрация всенародной любви была, возможно,

организована префектом Палермо, однако из нее следовало, что

через семнадцать лет после вторжения Гарибальди на Сицилию

во имя объединения Италии между Римом и Сицилией наконец

то достигнуто политическое согласие.

Через месяц после объявления о триумфальной победе

над «бандитами» Никотера ушел в отставку. Деспотичность,

которую он выказывал во всем, делала его одновременно

угрозой и очевидной жертвой интриг внутри коалиции. Однако с

его уходом расследования деятельности мафиозных группировок

не прекратились. До суда дошли такие дела, как преступления

банды «ступпагьери» («фитилеров») в Монреале, «братьев» из

Багьерии, шайки «Фонтана нуова» в Мизильме-ри и банды

мельников-вымогателей из Палермо. (История одной из банд –

«Фрателланца», то есть «братства» из Фавары – рассказывается