Сорок лет загадка исчезновения юной родственницы не дает

покоя стареющему промышленному магнату, и вот он

предпринимает последнюю в своей жизни попытку — поручает

розыск журналисту Микаэлю Блумквисту. Тот берется за

безнадежное дело больше для того, чтобы отвлечься от

собственных неприятностей, но вскоре понимает: проблема даже

сложнее, чем кажется на первый взгляд. Как связано давнее

происшествие на острове с несколькими убийствами женщин,

случившимися в разные годы в разных уголках Швеции? При чем

здесь цитаты из Третьей Книги Моисея? И кто, в конце концов,

покушался на жизнь самого Микаэля, когда он подошел к

разгадке слишком близко?

И уж тем более он не мог предположить, что расследование

приведет его в сущий ад среди идиллически мирного городка.

Пролог

Пятница, 1 ноября

Это повторялось из года в год, как ритуал. Сегодня человеку,

которому предназначался цветок, исполнилось восемьдесят два.

Когда, как обычно, цветок доставили, он вскрыл пакет и отложил

подарочную обертку в сторону. Затем поднял телефонную трубку

и набрал номер бывшего комиссара уголовной полиции, который

после выхода на пенсию поселился возле озера Сильян в

Даларне. [1] Они не просто были ровесниками, но и родились в

один день, что придавало ситуации несколько иронический

оттенок. Комиссар, знавший о том, что после доставки почты,

около одиннадцати часов утра, ему непременно позвонят, сидел

и в ожидании разговора пил кофе. В этом году телефон зазвонил

уже в половине одиннадцатого.

у rubinette на кончиках лепестков имеется немного

микроскопических розовых точек, которые придают цветку чуть

розоватый оттенок.

В целом rubinette был на удивление незатейливым цветком и не

имел коммерческой ценности. У него отсутствовали какие бы то

ни было лечебные свойства или способность вызывать

галлюцинации, он не годился в пищу, не мог использоваться в

качестве специи или применяться при изготовлении

растительных красок. Правда, коренное население Австралии,

аборигены, считали его священным, но только заодно со всей

территорией Айерс-Рока [4] и всем ее растительным миром.

Таким образом, можно сказать, единственный смысл

существования цветка заключался в том, чтобы радовать

окружающих своей причудливой красотой.

В своей справке ботаник из Уппсалы отметила, что если для

Австралии Desert Snow является достаточно необычным

растением, то для Скандинавии он просто-таки редкость. Сама

она ни одного экземпляра не видела, но из беседы с коллегами

знала о попытках разведения этого растения в одном из садов

Гётеборга, и не исключено, что его в разных местах для

собственного удовольствия выращивают в теплицах садоводы и

ботаники-любители. В Швеции его разводить трудно, поскольку

оно требует мягкого, сухого климата и в зимнее полугодие

должно находиться в помещении. Оно не приживается на

известковой почве, и вода должна поступать к нему снизу, прямо

к корню, — короче, с ним нужно уметь обращаться.

То, что цветок является в Швеции редкостью, теоретически

должно бы было облегчить поиски происхождения именно

данного экземпляра, но на практике эта задача оказывалась

невыполнимой. Ни тебе каталогов, которые можно изучить, ни

лицензий, которые можно просмотреть. Никто не знал, сколько

всего цветоводов вообще пыталось разводить столь прихотливое

растение: число энтузиастов, получивших доступ к семенам или

рассаде, могло колебаться от единиц до нескольких сотен.

Семена они имели возможность купить сами или получить по

почте из любой точки Европы, от какого-нибудь другого садовода

или из ботанического сада. Нельзя было также исключить, что

цветок привезли прямо из Австралии. Иными словами,

вычислять именно этих садоводов среди миллионов шведов,

При расследовании девятого убийства полицейским удалось

выяснить, кто виновник, но доказательства оказались столь

слабыми, что прокурор решил не давать делу хода. И через

некоторое время оно, к досаде комиссара, было закрыто по

прошествии срока давности. Но в целом он мог с

удовлетворением оглядываться на оставшуюся за плечами

впечатляющую карьеру и, казалось бы, чувствовать себя вполне

довольным всем содеянным.

Но довольным-то он как раз и не был.

«Случай с засушенными цветами» беспокоил комиссара, будто

заноза, — эту загадку он так и не разгадал, хотя уделил ей

больше всего времени, и эта неудача нервировала его. Как до

выхода на пенсию, так и после он размышлял над этим делом

тысячи часов, без преувеличения, но даже не мог с

уверенностью сказать, было ли вообще совершено

преступление, и от этого ситуация казалась вдвойне нелепой.

Оба собеседника знали, что человек, заключивший цветок в

рамку под стеклом, использовал перчатки и нигде не оставил

отпечатков пальцев. Они не сомневались в том, что выследить

отправителя будет невозможно: для расследования попросту не

имелось никаких зацепок. Рамку могли купить в фотоателье или

канцелярском магазине в любой точке мира. Почтовый штемпель

менялся: чаще всего на нем значился Стокгольм, но три раза

был Лондон, дважды Париж и Копенгаген, один раз Мадрид,

один — Бонн, а однажды встретился совершенно загадочный

вариант — Пенсакола, США. Если упомянутые столицы были

хорошо известны, то название Пенсакола настолько ничего не

говорило комиссару, что ему пришлось искать этот город по

атласу.

Когда они попрощались, восьмидесятидвухлетний

новорожденный еще немного посидел, разглядывая красивый, но

заурядный австралийский цветок, названия которого он пока не

знал. Потом он поднял взгляд на стену над письменным столом.

Там в застекленных рамках висели сорок три его засушенных

собрата — четыре ряда по десять штук в каждом и один

незаконченный ряд с четырьмя картинками. В верхнем ряду

одной рамки не хватало — место номер девять зияло пустотой.

Desert Snow станет номером сорок четыре.

репортер одной из вечерних газет.

Услышав уменьшительный вариант своего имени, Карл Микаэль

Блумквист, как всегда, сделал над собой усилие, чтобы не

закатить глаза. Двадцать лет назад, когда ему было двадцать

три и он только начинал работать журналистом, впервые

получив на лето временную работу, Микаэль Блумквист случайно

раскрыл банду, которая за два года совершила пять громких

ограблений банков. Почерк этих преступлений ясно давал

понять, что во всех случаях орудовали те же люди: они имели

обыкновение заезжать в маленькие городки и прицельно грабить

один или два банка зараз. Преступники использовали латексные

маски из мира Уолта Диснея, и полицейские, следуя вполне

понятной логике, окрестили их бандой Калле Анки. [6] Однако

газеты переименовали ее в Медвежью банду, поскольку

грабители в двух случаях действовали жестоко, делали

предупредительные выстрелы и угрожали прохожим или

любопытным, нисколько не боясь причинить вред окружающим.

А это уже было гораздо серьезнее.

Шестое нападение было совершено на банк в провинции

Эстеръётланд в самый разгар летнего сезона. Репортер местного

радио случайно оказался в зале во время ограбления и повел

себя в полном соответствии с должностной инструкцией. Как

только грабители покинули место преступления, он направился к

телефону-автомату и сообщил новость в прямой эфир.

Микаэль Блумквист в то время на несколько дней приехал со

своей знакомой на дачу ее родителей в окрестностях

Катринехольма. Почему он включил радио, Микаэль не мог

сказать, даже когда его потом спрашивали в полиции, но,

прослушав новости, он сразу подумал о компании из четырех

парней, обитавших на даче в двух-трех сотнях метров от него.

Микаэль видел их несколькими днями раньше, когда, решив

купить мороженого, проходил вместе с подругой мимо этого

участка, а парни играли там в бадминтон.

Он увидел четырех светловолосых молодых мужчин, хорошо

тренированных, с отлично накачанными мускулами, одетых в

шорты. Под палящим солнцем они играли сосредоточенно и

энергично, как не играют просто от скуки. Микаэлю это

показалось необычным, и, возможно, поэтому он обратил на них

особое внимание. Не было никакой разумной причины

несколько лет и куда более весомые журналистские заслуги,

чтобы оно стало забываться, но, когда кто-нибудь поблизости

произносил это имя, его по-прежнему передергивало.

Итак, он спокойно улыбнулся и посмотрел в глаза представителю

вечерней газеты.

— Ну, придумай что-нибудь. Ты ведь всегда здорово сочиняешь

статьи.

Репортер говорил без неприязни. Со всеми здесь Микаэль был

более или менее знаком, а злейшие его критики предпочли не

приходить. С одним из репортеров он раньше вместе работал, а

«Ту, с канала ТВ-4» ему несколько лет назад едва не удалось

закадрить на вечеринке.

— Тебе там задали хорошую взбучку, — сказал представитель

газеты «Дагенс индастри», молодой, явно из внештатных

корреспондентов.

— В общем-то, да, — признался Микаэль.

Утверждать обратное ему было сложно.

— И как ты себя чувствуешь?

Несмотря на серьезность ситуации, ни Микаэль, ни журналисты

постарше, услышав этот вопрос, не смогли сдержать улыбки.

Микаэль обменялся понимающим взглядом с

представительницей канала ТВ-4.

«Как ты себя чувствуешь?»

«Серьезные журналисты» во все времена утверждали, что это

единственный вопрос, который способны задать «бестолковые

спортивные репортеры» после финиша «запыхавшемуся

спортсмену».

Но потом он вновь стал серьезным и ответил вполне дежурной

фразой:

— Я, естественно, могу лишь сожалеть о том, что суд не пришел

к другому выводу.

— Три месяца тюрьмы и компенсация в сто пятьдесят тысяч

крон — это ощутимо, — сказала «Та, с канала ТВ-4».

— Я это переживу.

— Ты готов попросить у Веннерстрёма прощения? Пожать ему

руку?

— Нет, едва ли. Мое мнение о моральной стороне коммерческой

деятельности господина Веннерстрёма не претерпело

существенных изменений.

«материальчика», достаточное для того, чтобы удовлетворить

всех репортеров. Его история, конечно, найдет свое отражение в

заголовках — это неизбежно, — однако он заставлял себя

помнить о том, что для СМИ это все же не самое главное

событие года.

Получив желаемое, репортеры отправились по своим редакциям.

Микаэль намеревался пройтись, но этот декабрьский день

выдался ветреным, а он уже и так промерз во время интервью.

Все еще стоя на ступенях ратуши, он поднял взгляд и увидел

Уильяма Борга, выходившего из машины, в которой тот сидел,

пока репортеры работали. Их взгляды встретились, и Уильям

Борг ухмыльнулся:

— Сюда стоило приехать хотя бы ради того, чтобы увидеть тебя

с этой бумагой в руках.

Микаэль не ответил. Они с Уильямом Боргом были знакомы

пятнадцать лет. Когда-то они одновременно работали

внештатными репортерами отдела экономики одной из утренних

газет. Именно тогда у них возникла взаимная неприязнь,

оставшаяся на всю жизнь. В глазах Микаэля Борг был

никудышным репортером и тяжелым, мелочно мстительным

человеком, который донимал окружающих дурацкими шутками и

пренебрежительно высказывался о пожилых и, следовательно,

более опытных журналистах. Особенно он, казалось,

недолюбливал старых журналисток. За первой ссорой

последовали дальнейшие перебранки, и постепенно их

профессиональное соперничество приобрело характер личной

неприязни.

На протяжении нескольких лет Микаэль периодически

сталкивался с Уильямом Боргом, но по-настоящему врагами они

стали только в конце 1990-х годов. Микаэль написал книгу об

экономической журналистике, от души снабдив ее цитатами из

множества идиотских статей, подписанных Боргом. В книге

Микаэля Борг представал эдаким зазнайкой, который превратно

истолковывал подавляющее большинство фактов и писал

хвалебные статьи о дот-комах, [8] вскоре оказывавшихся на пути

к банкротству. Борг не оценил проведенного Микаэлем анализа,

и при случайной встрече в одном из ресторанчиков Стокгольма у

них чуть не дошло до рукопашной. Примерно в то же время Борг

шесть дней тюрьмы. Это не считая стоимости судебных

издержек и оплаты труда его собственного адвоката. Он был не

в силах даже начинать думать о том, во что выльется

окончательный итог, но отметил также, что могло быть еще хуже:

по семи пунктам суд решил его оправдать.

По мере чтения формулировок приговора у него появлялось все

более тяжелое и неприятное ощущение в желудке. Это его

удивило — ведь уже в самом начале процесса он знал, что, если

не произойдет какого-нибудь чуда, его осудят. Сомневаться к

тому моменту уже не приходилось, и он просто смирился с этой

мыслью. Без всяких волнений он отсидел два дня судебного

процесса и потом, тоже не испытывая особых эмоций, прождал

одиннадцать дней, пока суд вынашивал и формулировал тот

текст, который он сейчас держал в руках. Только теперь, когда

процесс закончился, его захлестнуло неприятное чувство.

Микаэль откусил кусок бутерброда, но тот словно набух во рту.

Глотать стало трудно, и он отодвинул бутерброд в сторону.

Микаэля Блумквиста осудили за преступление впервые, до этого

он вообще никогда не попадал под подозрение и не привлекался

к судебной ответственности. Приговор был относительно

пустяковым. Не такое уж тяжелое преступление он совершил,

все-таки речь шла не о вооруженном ограблении, убийстве или

изнасиловании. Однако в финансовом отношении удар на него

обрушился ощутимый. «Миллениум» не принадлежал к

флагманам медиамира с неограниченными доходами — журнал

едва сводил концы с концами. Правда, катастрофу приговор для

него тоже не означал. Проблема заключалась в том, что Микаэль

являлся совладельцем «Миллениума», будучи одновременно,

как это ни глупо, и автором статей, и ответственным редактором.

Компенсацию морального ущерба, сто пятьдесят тысяч крон,

Микаэль собирался заплатить из собственного кармана, что

должно было по большому счету лишить его всех сбережений.

Журнал брал на себя судебные издержки. При разумном ведении

дел все еще могло уладиться.

Он раздумывал, не продать ли квартиру, но это имело бы для

него необратимые последствия. В конце счастливых

восьмидесятых, в период, когда у него были постоянная работа и

довольно приличный доход, он стал присматривать себе

собственное жилье. Бегал смотреть предлагаемое на продажу,

июньским вечером, полтора года назад, на борту желтой яхты

М-30. Все вышло чисто случайно. Один бывший коллега

журналист, уже тогда работавший пиарщиком в ландстинге, [12]

захотел произвести впечатление на свою новую подругу и

необдуманно взял на несколько дней напрокат яхту «Скампи»

для романтического путешествия по шхерам. Девушка, только

что приехавшая учиться в Стокгольм из Халльстахаммара, после

некоторого сопротивления поддалась на уговоры, но с условием,

что с ними отправится ее сестра с приятелем. Никто из

халльстахаммарской троицы на яхте раньше не ходил, да и

пиарщик был больше энтузиастом, нежели опытным яхтсменом.

За три дня до отправления он в отчаянии позвонил Микаэлю и

уговорил того участвовать в поездке, чтобы хоть один из пяти

человек на яхте был способен ею управлять.

Микаэль поначалу отнесся к предложению прохладно, но потом

все же не устоял перед перспективой кратковременного отдыха в

шхерах, да еще, как ему сулили, с хорошей едой и приятной

компанией в придачу. Однако обещания так и остались

обещаниями, а сама морская прогулка обернулась куда большим

кошмаром, чем можно было предполагать. Они отправились по

красивому и отнюдь не сложному маршруту от острова Булландё

мимо Фурусунда [13] со скоростью, едва достигавшей пяти

метров в секунду, и тем не менее у новой подруги пиарщика

сразу начался приступ морской болезни. Ее сестра принялась

ругаться со своим парнем, и никто из них не собирался

обучаться управлению яхтой.

Вскоре стало ясно: все намерены предоставить судовождение

Микаэлю, а сами готовы лишь давать благие, но в основном

бессмысленные советы. После первой ночевки в заливе у

острова Энгсё он уже твердо решил причалить к берегу в

Фурусунде и уехать домой на автобусе, и только отчаянные

мольбы пиарщика заставили его остаться на борту.

На следующий день, около двенадцати часов — достаточно

рано, чтобы можно было надеяться найти несколько свободных

мест, они пришвартовались к гостевой пристани острова

Архольм. Разогрели еду и уже успели пообедать, когда Микаэль

заметил желтую яхту М-30 с пластиковым корпусом, которая

входила в залив, поставив только один грот-парус. Судно не

торопясь лавировало, и капитан выискивал место у пристани.

со школьным приятелем.

Через некоторое время они, отчаявшись бороться с печально

известными местными комарами, перебрались в каюту. Было

принято уже изрядное количество стопочек, когда разговор

перешел в дружескую пикировку на тему морали и этики в мире

бизнеса. Оба они избрали карьеру, в какой-то степени связанную

с государственными финансами. Роберт Линдберг после

гимназии пошел в Стокгольмский институт торговли, а затем в

банковскую сферу. Микаэль Блумквист попал в Высшую школу

журналистики и значительную часть своей профессиональной

деятельности посвятил раскрытию сомнительных сделок, в том

числе и банковских. Разговор завертелся вокруг моральной

стороны отдельных «золотых парашютов» [14] — договоров,

заключенных в 1990-х годах. Линдберг сначала произнес горячую

речь в защиту некоторых из наиболее широко обсуждавшихся

«золотых парашютов», а потом поставил стопку и с неохотой

признал, что среди бизнесменов все же попадаются отдельные

мерзавцы и мошенники. Его взгляд, обращенный к Микаэлю,

вдруг стал серьезным:

— Ты ведь проводишь журналистские расследования и пишешь

об экономических преступлениях, так почему же ты ничего не

напишешь о Хансе Эрике Веннерстрёме?

— А о нем есть что писать? Я этого не знал.

— Копай. Копай, черт возьми. Что тебе известно о программе

УПП?

— Ну, было в девяностых годах что-то вроде программы

поддержки с целью помочь промышленности стран бывшего

Восточного блока встать на ноги. Пару лет назад ее упразднили.

Я о ней ничего не писал.

— «Управление промышленной поддержки» — проект, за

которым стояло правительство, а возглавляли его представители

десятков крупных шведских предприятий. УПП получило

государственные гарантии на ряд проектов, согласованных с

правительствами Польши и стран Балтии. Центральное

объединение профсоюзов тоже принимало посильное участие,

выступая гарантом того, что шведская модель будет

способствовать укреплению рабочих движений этих стран. С

формальной точки зрения это был проект поддержки,

основанный на принципе «учись помогать себе сам» и

Микаэль налил себе еще водки, прислонился к переборке и стал

вспоминать, что же ему известно о Веннерстрёме. По сути дела,

знал он не многое. Родился Веннерстрём где-то в провинции

Норрланд [17] и в 70-х годах основал там инвестиционную

компанию. Подзаработал денег и перебрался в Стокгольм, где в

«золотые» 80-е сделал молниеносную карьеру. Он создал

компанию «Веннерстрёмгруппен», потом открыл офисы в

Лондоне и Нью-Йорке, после чего предприятие сменило

название на английское «Веннерстрём груп» и начало

упоминаться в одних статьях с компанией «Бейер». [18] Он

проворачивал ловкие сделки с акциями и опционами, и

глянцевые журналы изображали его одним из наших

многочисленных новых миллиардеров — у него имелся пентхаус

на набережной Стокгольма, роскошная летняя вилла на острове

Вермдё и двадцатитрехметровая крейсерская яхта, которую он

купил у разорившейся теннисной звезды. Менеджер, этого не

отнимешь, но 80-е годы были десятилетием менеджеров и

спекулянтов недвижимостью, и Веннерстрём ничем не

выделялся среди остальных. Скорее наоборот, он оставался в

тени «солидных парней». Ему не хватало великосветских манер

Стенбека, [19] и он не откровенничал в прессе, как Барневик.

[20] Недвижимостью он не занимался, а вместо этого делал

крупные инвестиции в странах бывшего Восточного блока. Когда

в 90-е годы красивая жизнь закончилась и директора были

вынуждены один за другим раскрывать «золотые парашюты»,

компании Веннерстрёма справились с ситуацией на удивление

хорошо. Не прозвучало ни намека на скандал. «Шведская

история успеха» — резюмировала сама «Файнэншл таймс».

— Дело было в девяносто втором году, — рассказывал Роберт.

— Веннерстрём внезапно обратился в УПП и сообщил, что хочет

получить деньги. Несомненно заручившись предварительно

поддержкой заинтересованных лиц в Польше, он представил

план, который предполагал создание предприятия по

производству упаковок для продукции пищевой

промышленности.

— То есть собирался производить консервные банки.

— Не совсем, но что-то в этом духе. Представления не имею,

какие у него были связи в УПП, но он преспокойно заполучил

шестьдесят миллионов крон.

дело установления демократии на востоке.

— Все это, стало быть, происходило при правительстве

консерваторов.

— Не мешай сюда политику. Речь идет о деньгах, и глубоко

наплевать, назначают министров левые или правые. Значит,

дело двинулось полным ходом вперед, а дальше возникли

валютные проблемы, да еще несколько недоумков из числа

новых демократов — помнишь «Новую демократию»? [21] —

завели песнь о том, что общественность не получает

информации о деятельности УПП. Один из их грамотеев

перепутал УПП с Управлением в области международного

сотрудничества и решил, что речь идет о каком-то дурацком

проекте поддержки реформ вроде танзанийского. Весной

девяносто четвертого года была назначена комиссия для

проверки деятельности УПП. К тому времени уже накопились

претензии к нескольким проектам, но первым обследовали

«Минос».

— И Веннерстрём не смог отчитаться, на что пошли деньги.

— Напротив. Веннерстрём представил прекрасный отчет, из

которого следовало, что в «Минос» было вложено около

пятидесяти четырех миллионов крон, но в отсталой Польше

имеются слишком серьезные проблемы структурного характера,

препятствующие работе современного предприятия по

производству упаковок, и его предприятие не выдержало

конкуренции с аналогичным немецким проектом. Немцы как раз

занимались скупкой всего Восточного блока.

— Ты сказал, что он получил шестьдесят миллионов крон.

— Именно. Деньги УПП работали по принципу беспроцентного

займа. Естественно, предполагалось, что компании в течение

ряда лет часть денег вернут. Однако «Минос» обанкротился, и

проект потерпел неудачу, но винить в этом Веннерстрёма было

невозможно. Тут вступили в действие государственные гарантии,

и убытки Веннерстрёму возместили. От него попросту не

потребовали возврата денег, пропавших при банкротстве

«Миноса», а он сумел к тому же доказать, что лишился

соответствующей суммы из собственных средств.

— Погоди, правильно ли я все понимаю? Правительство,

получив миллиарды от налогов, снабдило ими дипломатов, и те

открыли дорогу. Деньги перешли в руки промышленников, и те

предусматривающий выплату им крупной компенсации в случае

изменения контроля над компанией и/или увольнения. (Прим.

ред.)

15 «АВВ» — «Asea Brown Boveri» — энергетический

концерн, образованный в 1988 г. в результате слияния шведского

предприятия «ASEА» со швейцарским «Brown Boveri». (Прим.

перев.)

16 «Skanska АВ» — строительный концерн. (Прим. перев.)

17 Норрланд — самая северная и самая большая из трех

главных частей Швеции. (Прим. ред.)

18 Крупная шведская компания. (Прим. ред.)

19 Ян Стенбек — шведский финансовый магнат. (Прим.

перев.)

20 Перси Барневик — крупный шведский промышленник.

(Прим. перев.)

21 «Новая демократия» — шведская политическая партия,

основанная в 1991 году. [(Прим. перев.)

22 Я тоже чужой (англ.). (Прим. перев.)

23 «Королевский остров», административный центр

Стокгольма. (Прим. ред.)

24 Любовь втроем (фр.). (Прим. перев.)

25 Оживленная улица в Стокгольме. (Прим. ред.)

26 Структурированное отображение информации на

плоскость. (Прим. ред.)

27 Имеется в виду скандал, связанный с получением

крупных взяток индийскими чиновниками и бизнесменами от

шведской компании «Бофорс АВ» за заключение в 1986 году

контракта на поставку гаубиц. (Прим. перев.)

28 Книгоиздатель Эббе Карлссон оказался в центре

крупного политического скандала, когда по его инициативе

расследовался курдский след в убийстве Улофа Пальме. (Прим.

перев.)

29 Известный шведский политик, социал-демократ. (Прим.

перев.)

30 Полуостров и лен на юге Швеции. (Прим. ред.)

31 Таге Эрландер (1901–1985) — премьер-министр Швеции

в 1946–1969 гг. (Прим. перев.)

32 Plague — чума (англ.). (Прим. перев.)

33 Сундбюберг — удаленный район Стокгольма. (Прим.