Аннотация

Один из ведущих американских экономистов детально

анализирует ближайшие и отдельные последствия

фундаментальных социально-экономических сдвигов конца XX

века: распада коммунистической системы и перемен в странах

бывшего социалистического лагеря; развития интеллектуальных

технологий; радикального изменения демографической картины

мира и др.

В книге даётся анализ глобальной экономики и её движущих

сил.

В 60-е гг. мировая экономика росла, с учетом инфляции,

ежегодным темпом 5,0 % (1). В 70-е гг. этот рост снизился до 3,6

% в год. В 80-е гг. произошло дальнейшее замедление — до 2,8

% в год, а в первой половине 90-х гг. нашему миру пришлось

смириться с темпом роста 2,0 % в год (2). За два десятилетия

капитализм потерял 60 процентных пунктов своего темпа.

С 1973 по 1994 год во всей Западной Европе не было создано ни

одного нового рабочего места (3). За то же время в Соединенных

Штатах было создано 38 миллионов новых рабочих мест, хотя

население там было на треть меньше. Процент безработных в

Европе, который в 50-х и 60-х гг. был вдвое ниже, чем в

Соединенных Штатах, к середине 90-х стал вдвое выше (10,8 %

против 5,4 % в марте 1995 г) (4). Если включить в статистику еще

европейцев нормального рабочего возраста, ушедших из

производства, то безработица в Европе превысит 20 %.

Показатель японской фондовой биржи, так называемый индекс

Никкей, упал с 38,916 в декабре 1989 г. до 14,309 18 августа

1992 г. — что в реальном выражении превосходит спад на

американской фондовой бирже с 1929 по 1932 г. (5). Этот крах,

наряду со столь же катастрофическим снижением цены

собственности, вызвал в Японии экономический спад, которому,

кажется, не будет конца. В 1994 г. японское промышленное

производство было на 3 % ниже, чем в 1992 (6). Каждый год

прогнозисты предсказывают, что рост возобновится в следующем

году. Те из них, кто в середине 1994 г. предсказывал рост в 1995,

в середине 1995 г. столкнулись с японской экономикой без

всякого роста и не обещающей никакого роста в 1996. Когда

нибудь прогнозисты могут оказаться правы; но пока что вторая в

мире капиталистическая экономика застряла, неспособная снова

запустить свой экономический двигатель.

В Соединенных Штатах с учетом инфляции реальный валовой

внутренний продукт (ВВП) на душу населения с 1973 г. до

середины 1995 г. вырос на 36 %, но при этом почасовая оплата

рядовых рабочих (тех, кто не командует никем другим, а это

подавляющее большинство рабочей силы) снизилась на 14 %

(7). В 80-е гг. весь прирост заработков достался верхним 20

процентам рабочей силы, а 64 % прироста оказались в

распоряжении верхнего одного процента (8). На сколько же

может возрасти это неравенство, прежде чем система рухнет?

предвидит поворотов в ходе человеческих дел.

Как и в случае с китайской рыбой, упомянутой в начале этой

книги, безумное подпрыгиванье не приближает, а скорее

отдаляет людей от безопасной среды, где они умеют себя вести.

Чтобы сделать безопасной новую среду, где мы внезапно

оказались, надо ее понять.

Причины нынешнего положения заключаются во взаимодействии

новых технологий с новыми идеологиями. Это и есть силы,

движущие экономическую систему в новом направлении. Вместе

они создают новую экономическую игру, где нужны новые

стратегии выигрыша.

Как же можно изменить капитализм? Если верить, что в

капиталистической системе фирмы не могут быть эффективны

без конкуренции, то каким образом эта система, сама уже не

имеющая конкурентов, сможет приспособиться к окружению и

сохранить свою эффективность? Может быть, изгнав с

экономического поприща всех конкурентов, капитализм потерял

свою способность приспосабливаться к новым условиям? Люди,

управляющие современной системой, — сколь бы левой и

революционной ни была их политическая идеология —

неизбежно оказываются социальными консерваторами. В самом

деле, поскольку система избрала их, чтобы они управляли, то

она должна быть для них «правильной» системой. Если

существующей системе ничто не угрожает ни извне, ни изнутри,

то любые изменения в ней только снижают вероятность, что эти

люди и в будущем будут ею управлять. Так как они управляют по

нынешним правилам, то они инстинктивно противятся

изменениям: ведь при других правилах управлять будут другие

люди. Очевиднее всего этот принцип проявился в прежнем

коммунистическом мире. Второе и третье поколение его лидеров

в идеологическом смысле были все еще коммунистами, но в

социальном отношении они превратились в наиболее

консервативные элементы своего общества. Общественные

системы вырабатывают защитные механизмы против изменений,

точно так же, как организм вырабатывает защитные механизмы

против болезней (10).

Как известно из истории, военные угрозы извне и социальное

беспокойство внутри, вместе с альтернативными идеологиями,

служили оправданием нарушения частных интересов, лежавших

было побудить советских людей работать для строительства

социализма, и советская система рухнула. В состязании между

индивидуальными и социальными ценностями победили

ценности индивидуальные.

Но во время этого состязания его исход никоим образом не был

очевиден. 8 декабря 1941 г., когда Соединенные Штаты вступили

во Вторую мировую войну, Соединенные Штаты и

Великобритания оставались, по существу, единственными

капиталистическими странами на земле, причем Британия

находилась на грани военного поражения (13). Весь остальной

мир был фашистским, коммунистическим или представлял собой

феодальные колонии. Финансовый кризис 20-х гг. и «великая

депрессия» 30-х привели капитализм на грань гибели.

Капитализм, который теперь кажется неодолимым, мог

исчезнуть, если бы совершил хоть несколько ошибок.

Второй путь — коммунизм — и то, что европейцы называют

третьим путем — государство всеобщего благосостояния, — по

существу перестали быть жизнеспособными альтернативами.

Хотя государство всеобщего благосостояния не развалилось, как

коммунизм, оно, по сути, потерпело поражение. Даже в таких

странах, как Швеция, где государство всеобщего благосостояния

имело наибольшую поддержку, оно теперь отступает. Остается

только капитализм, основанный на «выживании наиболее

приспособленного». У него нет альтернатив. Левые политические

партии (французские или испанские социалисты) проводят в

точности ту же политику, что и правые партии (британские или

германские консерваторы).

Когда второй мир рухнул, третий мир распался. В нем есть

теперь очевидные победители («маленькие тигры» — Гонконг,

Сингапур, Тайвань и Южная Корея), потенциальные победители

(Таиланд и Малайзия), страны, быстро интегрирующиеся с

глобальным капитализмом (Китай), — и проигрывающие страны

(Африка) (14). Третий мир ушел в прошлое вслед за вторым. Как

мы видим, экономическая топография мира меняется.

ДВИЖУЩИЕ СИЛЫ

Чтобы понять динамику этого нового экономического мира,

заработная плата рядовых рабочих вернется к уровню середины

века, на пятьдесят лет назад, несмотря на то, что валовой

внутренний доход с тех пор вырос более чем вдвое.

Ниже уровня экономической поверхности Земли, испытывающей

в наше время фундаментальную перестройку, ниже столь

заметных экономических землетрясений и извержений

происходит движение пяти экономических плит. Пяти

экономических плит, силы которых столь же неодолимы, как

геологические силы.

Чтобы понять, что делают эти силы и что надо делать, чтобы к

ним приспособиться, надо заимствовать из эволюционной

биологии концепцию «кусочного равновесия» (16). Нормальное

течение эволюции столь медленно, что в человеческом

масштабе времени совершенно незаметно. При этом вид,

находящийся на вершине пищевой цепочки и наиболее

приспособленный, обычно становится лишь более

господствующим, то есть более крупным и сильным. Но иногда

происходит нечто, что биологи называют «разрывом

равновесия». Окружающая среда внезапно меняется, и

господствующий вид вымирает, а его место занимают другие

виды. Эволюция совершает квантовый скачок. Естественный

отбор, обычно действующий на периферии, внезапно меняет

самую сердцевину системы.

Конечно, самый известный пример — это динозавры. Они

господствовали на поверхности Земли в течение 130 миллионов

лет, а затем все они внезапно вымерли (или превратились в

птиц?) (17). Согласно новейшим теориям, это могла сделать

комета, ударившаяся о Землю близ полуострова Юкатан с такой

силой, что вызвала извержение серных вулканов на другой

стороне планеты (18). Стойкое облако серной пыли настолько

разрушило среду, что динозавры не могли выжить. По еще не

выясненным причинам млекопитающие сумели удержаться в

новой среде и стали господствующими видами. Но что бы тогда

ни случилось, это случилось быстро, и это глубоко изменило

судьбу тех, кто стал господствовать на Земле, и тех, кто вымер.

Периоды разрыва кусочного равновесия столь же отчетливо

видны в человеческой истории. Армии Наполеона не могли

двигаться быстрее армий Цезаря — те и другие зависели от

лошадей и телег. Но через семьдесят лет после смерти

Технологический сдвиг к эре господства искусственной

интеллектуальной промышленности

В промышленных обществах девятнадцатого и двадцатого века

большинство отраслей промышленности имело свои

естественные, данные Богом географические регионы. Эти

регионы определялись расположением естественных ресурсов и

наличием капитала. Уголь можно было добывать лишь там, где

был уголь; большие морские порты требовали естественных

гаваней. Продукты, требующие много труда, производились в

бедных странах; продукты, требующие много капитала,

производились в богатых странах. Напротив, искусственная

интеллектуальная промышленность не имеет естественно

предопределенных регионов. Она географически свободна —

может быть размещена в любом месте Земли. Те, кто

экономически господствует, смогут создать, мобилизовать и

организовать интеллектуальную силу, от которой будет зависеть

размещение таких предприятий.

Невиданная демография

Население мира растет, движется и стареет. Население бурно

растет в самых бедных странах мира. Давление нищеты в

собственной стране, притяжение более высокого уровня жизни

за рубежом побуждают десятки миллионов людей без

квалификации перемещаться из бедных стран в богатые

промышленные страны, где их рабочая сила не нужна. Кроме

того, в мире развивается новый класс людей — очень

многочисленная группа престарелых, относительно зажиточных

людей, в большинстве не работающих, а получающих

значительную часть дохода от правительства в виде пенсий.

Глобальная экономика

Сдвиги в развитии технологии, транспорта и связи создают мир,

где все может быть сделано в любом месте Земли и продано

кому угодно на Земле. Национальные экономические системы

исчезают. Возникает серьезный разрыв между фирмами

глобального бизнеса с широким мировым кругозором и

национальными правительствами, озабоченными благополучием

своих" избирателей. Страны" раскалываются, растут

региональные торговые Блоки, глобальная экономика становится

все более взаимосвязанной.

делается на железной дороге. Железные дороги с паровозами

сделали возможным создание национальных рынков, а фабрики

с паровыми двигателями сделали возможным создание больших

компаний, способных обслуживать эти национальные рынки.

Паровая машина и большое количество присоединенного к ней

оборудования довели производство до уровня

широкомасштабной экономики. При этом выход продукции мог

возрастать быстрее, чем затраты на производство. Повышение

производительности привело к повышению заработной платы и

доходов, а это, в свою очередь, привело к росту покупательной

способности, направленной не только на ранее существовавшие

товары, но и на вновь изобретенные, быстро превращавшиеся

из предметов роскоши в предметы первой необходимости. В

использовании производительной силы, заключенной в

механической энергии, главную роль играло накопление

капитала и, тем самым, собственность на капитал.

В конечном счете, паровой двигатель как первичный источник

энергии был заменен электричеством и двигателем внутреннего

сгорания, и это сделало возможной большую децентрализацию

производства; но такая замена по существу не изменила

систему, а увеличила ее эффективность.

Вследствие использования паровой энергии феодализм, при

котором важные решения принимали владельцы земли,

сменился капитализмом, при котором важные решения

принимали владельцы заводов и машин. Капитализм

предоставил принятие решений владельцам капитала именно

потому, что они управляли ключевым элементом новой системы

— источником энергии. Это были генералы, командовавшие

капитализмом. Они нанимали и увольняли солдат (рабочую

силу), они повышали и понижали в чине офицеров

(менеджеров), они решали, в каких местах давать битвы

(устраивать производство). Они решали, где атаковать и где

отступать (какие рынки завоевывать и какие оставлять без

внимания), они выбирали такое оружие (технологию), которое

принесет им победу (прибыль). Рабочие не участвовали в

принятии решений ни при феодализме, ни при капитализме,

поскольку главным стратегическим элементом феодализма была

земля, а главным стратегическим элементом капитализма была

механическая энергия. В течение девятнадцатого столетия

ценностях и применяли совсем иные технологии, чем нынешние.

Но все они нуждались в согласованности, о которой была речь:

без этого они не могли бы преуспеть.

Сельское хозяйство началось в долине реки Нил, потому что

люди еще не умели пахать землю и не знали удобрений — у них

отсутствовали две основных технологии (24). Но Нил с его

ежегодными разливами и наносами ила позволял им обойтись

без обработки земли и без удобрения (25). Достаточно было

сеять. Мягкий, свежий ил сам собой избавлял от необходимости

пахать и удобрять землю. Таким образом, сама природа

доставила технологии, обеспечившие процветание

сельскохозяйственной экономики.

Но чтобы могла развиться сельскохозяйственная экономика,

сменившая скотоводческую культуру кочевников, нужны были

соответствующие ценности — идеология, убеждавшая большое

число людей коллективно трудиться, строить и поддерживать

принадлежащие общине плотины. Без этих плотин,

удерживавших ил и воду на берегах Нила, они ушли бы обратно

в реку, а в этой стране почти не было дождей. Чтобы

действовала такая система орошения, необходимая для

выращивания урожая, нужна была строжайшая дисциплина.

Вероятно, вследствие этого постоянства погоды и разливов Нила

у древних египтян развилась идеология, очень непохожая на

нашу. В центре внимания всей жизни была смерть. Вера в

загробную жизнь, более реальную, чем сама жизнь, выработала

социальную дисциплину, позволившую им вкладывать в будущее

больше капитала, чем в любом обществе после них. Фараоны

жили в глиняных дворцах, но хоронили их в монументальных

каменных сооружениях. Доля времени и ресурсов, ушедшая на

строительство пирамид, при технологиях, которые применяли

египтяне, для нас просто непостижима (26). Когда нильская

долина была под водой во время разлива, вся рабочая сила

мобилизовывалась на полгода, чтобы строить эти монументы,

удивительные даже для современной технологии (большая

пирамида в Гизе выше римского собора Святого Петра) (27). В

течение всей жизни фараоны копили сокровища, чтобы унести

их с собой в вечную жизнь. Простые люди старались устроить

себе скромные гробницы, чтобы совершить то же путешествие в

вечную жизнь, что и фараоны из своих великолепных гробниц

бывших уделом простого европейца в Темные века (36).

Организация окупилась. Они создали империю из ста миллионов

человек, простиравшуюся почти на три тысячи миль с запада на

восток и на две тысячи двести миль с севера на юг (37).

Но римляне достигли этого с убеждениями, не похожими на

наши. Римляне не верили в права человека, не зависящие от его

положения, и многие в их государстве были рабами. Даже

свободные не были равны — каждый к принадлежал

определенному классу или сословию (38). Индивид мало значил,

и не было представления о «личности, находящей в самой себе

опору против суждений, навязываемых сообществом извне» (39).

Римляне не уважали диссидентов. Их религия подавляла

индивидуализм и поощряла чувство принадлежности к

сообществу — в полную противоположность нашей (40).

Римляне осуждали как «вульгарные и неблагородные» те

коммерческие ценности, которые теперь составляют сердцевину

капитализма (41). Свободный человек не должен был работать

за плату, поскольку он подчинялся бы приказаниям другого, а это

было равносильно рабству (42). По словам Цицерона, «наемная

работа омерзительна и недостойна свободного человека» (43). В

самом городе Риме половина населения получала свой хлеб

бесплатно или по льготной цене. Это была «справедливая», а не

рыночная цена (44). По закону и по традиции римские сенаторы

не могли заниматься бизнесом. Если они все же им занимались,

они должны были это скрывать и часто использовали для этого

своих рабов. Престиж зависел у римлян не от дохода или

экономического положения, а от военной репутации.

Завоевания часто вели к обогащению, но богатство становилось

достоинством (dignitas) не вследствие личного потребления, а

вследствие даров; обычно дарили гражданам своего города

общественное здание, начертав на нем свое имя. Глава

государства не строил дворцов для самого себя: это подобало

восточным деспотам (45). Дары обеспечивали столь высокий

престиж, что в самом Риме только императору дозволялось

строить общественные здания. Цель жизни состояла не в том,

чтобы быть богатым и пользоваться высоким уровнем

потребления. Для римлянина коллективное благо его

беспредельной империи было важнее его личного уровня жизни

(46).

мир, а затем перейти раньше всех от сельскохозяйственного

производства к промышленному, то они назвали бы Китай.

Между тем как победившая Европа состояла из вечно

ссорившихся мелких государств, далеко отставала от Китая в

технологии, не знала его политической и социальной интеграции.

Почему же это произошло? У Китая не было надлежащих

идеологий. Китайцы отвергали, не использовали и забывали те

самые технологии, которые дали бы им господство над миром. В

каждой новой технологии они видели не возможность, а угрозу.

Новшества были запрещены. Решение всех проблем надо было

искать в канонических текстах, освященных Конфуцием.

Люди редко выбирают прямой и рациональный путь. У них

всегда бывает много конкурирующих представлений о

«правильной» организации труда. Даже в фирмах одной и той же

национальной культуры технологический выбор часто зависит от

соотношения сил, ценностей, истории и культуры отдельной

фирмы (57). Новые технологии воздействуют на

производительность труда, но, кроме того, они воздействуют

также на статус, суждения, влиятельность, власть и авторитет.

История имеет значение.

ГЛАВНЫЕ ЛИНИИ РАЗЛОМА

Как мы увидим в следующих главах, в эпоху искусственной

интеллектуальной промышленности капитализму будут нужны

долговременные общественные инвестиции в научные

исследования и разработки, в образование и в инфраструктуру.

Но когда используются нормальные для капитализма способы

принятия решений, капитализм никогда не смотрит в будущее

дальше, чем на восемь-десять лет, а чаще, всего — на три

четыре года. Проблема ставится просто. Капитализм остро

нуждается в том, чего он, по своей внутренней логике, не обязан

делать.

В некоторой степени это было верно всегда, но эта проблема

осложнилась из-за окончания «холодной войны», идеологии

радикального индивидуализма и эпохи бюджетных дефицитов,

когда правительства не в силах делать долговременные

инвестиции. В капиталистическом обществе, эпохи

Как мы увидим, в международной экономике есть по крайней

мере одна закономерность: никакая страна не может

неограниченно долго жить с большим торговым дефицитом.

Торговый дефицит надо финансировать, и просто невозможно

занять достаточно денег, чтобы оплачивать сложные проценты.

Но вся мировая торговля, особенно в Азиатско-Тихоокеанском

регионе, зависит от того, что большая часть мира извлекает

прибыли из торговли с Соединенными Штатами, чтобы

оплачивать ими дефициты в торговле с Японией. Когда Америка

перестанет получать займы — что неизбежно произойдет, — как

это отразится на нынешних торговых потоках?

Чтобы человеческие общества могли процветать, им нужна

мечта о чем-то лучшем. Утопии, по самому их определению,

построить нельзя, но они предоставляют элементы, которые

можно встроить в наши нынешние более чем несовершенные

экономические системы, чтобы они могли приспосабливаться к

новым условиям. В последние 150 лет социализм и «государство

всеобщего благосостояния» были, такими источниками новых

идей. Элементы того и другого были заимствованы и встроены в

структуру капитализма. Но социализм мертв, а «государство

всеобщего благосостояния» обанкротилось и во многих странах

естественным образом перестало развиваться. Откуда же взять

теперь мечты о лучшем человеческом обществе? Если их не

существует, то что случится с нашими нынешними обществами?

Не потеряют ли они самую необходимую способность всех

человеческих обществ — способность воспринимать и

приспосабливаться?

Демократия верит в принцип «один человек — один голос»(то

есть в равенство политических прав), а капитализм полагает, что

надо предоставить господство рынку (то есть на практике

создает большое неравенство экономических прав). В двадцатом

веке этот идеологический конфликт между эгалитарными

принципами демократии и неэгалитарной реальностью

капитализма пытались обойти, прививая капитализму и

демократии идеи общественных инвестиций и общества

всеобщего благосостояния. Финансируемая государством

система социального обеспечения должна была защитить

слабых (старых, больных, безработных и бедных) от

экономической гибели, а государственные инвестиции в

знает, что захочет или не захочет купить потребитель с помощью

своих электронных карточек. Управляющие больших корпораций

теряют свои посты с невиданной быстротой. Начинается период

кусочного равновесия.

Приходит совсем новый мир, с совсем новыми возможностями.

Хотя экономические плиты нельзя отодвинуть назад, невозможно

воссоздать старую среду, их неодолимое движение можно

понять: наши действия и учреждения должны измениться, чтобы

мы могли преуспеть в этом мире.

Эта книга — попытка понять движение экономических плит,

лежащих под видимой поверхностью нашей экономической

земли, чтобы понявшие это могли наметить новые направления,

позволяющие выжить и преуспеть. Периоды кусочного

равновесия открывают перед нами много новых,

неисследованных территорий. Мы живем в замечательное

время. В нормальные времена, когда уже исследовано почти

все, что можно исследовать, топография не столь интересна.

Может быть, предстоящее нам будущее лучше всего

представить, вообразив себя Колумбом. В Ост-Индии можно

сделать себе состояние, и вы верите, что есть новый, лучший

путь, позволяющий туда добраться, — не по суше на восток, а по

морю на запад. Подобно Колумбу, вы располагаете картой, где

половина территории — «terra incognita» («неизвестная земля»).

Мир на запад от вас мало изучен, и вы еще должны построить

судно, способное выдержать штормы неизвестной силы,

снабдить его парусами, чтобы неведомые ветры понесли его в

неясную даль, запастись водой и продовольствием на плавание

неизвестной протяженности.

Какова же будет динамика этого нового мира, куда мы

поплывем?

Глава 2

КАРТА ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОВЕРХНОСТИ ЗЕМЛИ

В экономике распределение дохода и богатства аналогично

поверхности Земли: оно формирует экономический климат. В

капиталистической экономике распределение покупательной

способности определяет, что будет произведено, кто будет

течение двух следующих десятилетий эта тенденция к

неравенству настолько распространилась и усилилась, что к

началу 90-х гг. различия в доходах — как между группами, так и

внутри каждой группы — стали быстро расти. Это происходило

во всех промышленных, профессиональных, образовательных,

демографических (возраст, пол, раса) и географических группах.

В группе мужчин, наиболее затронутой этим процессом, за два

десятилетия неравенства в заработках удвоились (3).

В течение 80-х гг. весь прирост заработков у мужчин достался

верхним 20 % рабочей силы, и примечательным образом 64 %

этого прироста пришлось на долю верхнего одного процента (4).

Если рассмотреть вместо заработков доходы, то оказывается,

что верхний 1 % получил еще больше — 90 % всего увеличения

доходов (5). Средний заработок 500 самых высокооплачиваемых

управляющих в американских компаниях, по данным журнала

«Форчун», повысился с 35 до 157 средних заработков

промышленных рабочих (6). С 1984 до 1992 г. заработная плата

управляющего персонала указанной категории утроилась во

Франции, в Италии и Англии и более чем удвоилась в Германии

(7). По этому поводу было удачно сказано, что возникает

общество, где «все достается победителю» (8).

Заработки женщин следовали за заработками мужчин с

отставанием в десять-пятнадцать лет. Вначале, в 70-х гг.,

распределение заработков у женщин было гораздо более

равномерным, чем у мужчин. Заработки женщин, окончивших

колледж, ненамного превосходили заработки женщин,

получивших только среднее образование. Женщины попросту не

имели доступа к высокооплачиваемым видам работы, открытым

для мужчин, окончивших колледж. Но к 90-м гг. по крайней мере

некоторые из этих видов работы открылись для женщин, и

распределение женских заработков начало напоминать гораздо

более неравномерное распределение мужских заработков.

Несмотря на усилия миллионов жен, поступивших на работу,

чтобы компенсировать потери заработков своих мужей, доля

доходов верхней квинтили (20 процентов) домохозяйств

неуклонно повышалась из года в год, тогда как доля нижней

квинтили снижалась (9). В конечном счете неравенство между

ними выросло на треть (10). Ни в одном отдельном году этот

рост не был особенно велик, но кумулятивный эффект был столь

степенями (14). В период с 1973 до 1993 г. средний заработок

мужчин, работающих круглый год с полной рабочей неделей,

упал на 11 % (с 34 048 долларов в год до 30 407 долларов), хотя

за то же время реальный валовой внутренний продукт на душу

населения вырос на 29 % (15). Еще хуже обстояло дело с

реальным годовым заработком белых мужчин с полной

занятостью, снизившимся на 14 % (16). Мужчины, окончившие

колледж, в возрасте от сорока пяти до пятидесяти четырех лет,

то есть в периоде своих наивысших заработков, испытали почти

невероятное снижение медианы заработка на одну треть (17).

Хотя подробные данные за более позднее время еще

недоступны, в 1994 г. и в начале 1995 г. темп падения заработков

ускорялся, при величине их снижения 2,3 % в год (18).

За последние два десятилетия повышение реальных заработков

наблюдалось только у верхней квинтили рабочей силы (см. табл.

2.1). Чем ниже мы спускаемся по распределению, тем

значительнее снижение — на 10 % для четвертой квинтили и на

23 % для нижней квинтили.

Таблица 2.1

Изменения реальной заработной платы и прибылей 1973–1992

Квинтили Мужчины, занятые полную рабочую неделю круглый

год (заработная плата) Домохозяйства (доходы)

Нижняя -23 % -3%

Вторая -21 % -3%

Третья -15 % -0,5 %

Четвертая -10 % +6 %

Верхняя +10 % + 16 %

Источник: U. S. Bureau of the Census, Current Population Reports,

Consumer Income (Washington, D. C.: Government Printing Office,

1973, 1992), pp. 137, (148).

Сокращение возможностей заработка особенно остро

ощущалось молодежью (19). Несмотря на среднее повышение

образовательного уровня, люди от двадцати пяти до тридцати

четырех лет испытали снижение реального заработка на 25 %.

Для мужчин с полной рабочей неделей, занятых круглый год, в

возрасте от восемнадцати до двадцати четырех лет (большей

частью со средним образованием) процент зарабатывавших

меньше 12195 долларов (в пересчете на доллары 1990 года)

поднялся с 18 % в 1979 г. до 40 % в 1989 г. (20). Реальные

для рядовых работников (мужчин и женщин, не командующих

другими) упала на 14 %, а реальная недельная заработная плата

— на 19 % (28). К концу 1994 г. реальные заработки вернулись к

уровню конца 50-х гг. Если нынешние тенденции продолжатся, то

в конце столетия реальные заработки будут ниже, чем в 1950 г.

Полстолетия не принесло никакого выигрыша в реальном

заработке РЯДОВОМУ рабочему. Такого в Америке никогда не

было.

Эти характерные изменения заработной платы наблюдаются уже

более двух десятилетий, и их нельзя связать с фазами каких

либо циклов деловой активности. Если вы сравните данные во

время бума и во время ближайшего бума, или во время спада и

во время ближайшего спада, то в течение этих двух десятилетий

проявятся одни и те же характерные изменения. В то время как

реальный ВВП на душу населения возрастал в течение

восемнадцати из прошедших двадцати лет, реальная

еженедельная заработная плата неуклонно падала в течение

пятнадцати из этих лет (29).

Исторический опыт говорит, что средством от низких заработков

всегда было образование. Но теперь оно не особенно

привлекает мужчин. Поскольку заработки окончивших среднюю

школу снижаются быстрее, чем заработки окончивших колледж,

разрыв между ними увеличивается, и вследствие этого

окупаемость образования растет. Но когда снижаются реальные

заработки мужчин обеих указанных категорий, инвестиции в

образование не переводят каждого отдельного выпускника с

эскалатора, идущего вниз, на эскалатор, идущий вверх. Они

только замедляют его движение вниз, вместе с эскалатором,

спускающим вниз всех — и тех, и других. Инвестиции в

образование становятся необходимой защитной мерой.

Как можно усмотреть из данных по доходам домохозяйств в

таблице 2.1, в 70-е и 80-е гг. американская женщина пришла на

помощь американскому мужчине (30). Хотя мужские заработки

были сильно сокращены, реальные доходы домохозяйств для

нижних 60 % с 1973 до 1992 г. снизились лишь незначительно.

Доходы домохозяйств были уравновешены возрастанием на 32

% за счет реальных годовых заработков женщин (31). Около

трети этого возрастания произошло от увеличения оплаты труда,

а две трети — за счет увеличения числа рабочих часов в год.

отношение снизилось до двух к одному (40). В конце 80-х гг.,

когда не было спадов, 35 % уволенных составляли менеджеры,

31 % — конторские работники, 8 % — продавцы и лишь 19 % —

работники физического труда (41).

Но затем прошла вторая волна сокращений — волна, явно не

связанная со спадом 1991–1992 гг., поскольку она коснулась

фирм с высокими и возрастающими доходами, причем уже после

окончания спада. Объявленные сокращения в 1993 г. поднялись

до 600 000, составив в январе 1994 г. абсолютный месячный

рекорд в 104 000, а за весь этот год лишь немного снизились до

516 000 рабочих мест (42). И этот процесс продолжается. В 1995

г. сокращения дойдут до 600 000 (43). И в то же время

корпорации получают теперь наибольшие доходы за период

более чем в двадцать пять последних лет (44).

Столь масштабные увольнения создают экономическую загадк

— Каким образом эффективно работающие, преуспевающие

фирмы объявляют, что они способны обслуживать своих

прежних потребителей, и в то же время сокращают в короткий

срок свою рабочую силу на 10–30 %? (45)

Каким образом фирмы, преуспевавшие в конкурентном

рыночном хозяйстве, могли стать настолько неэффективными и

обрасти жиром, как на это, по-видимому, указывает приведенная

статистика? Происшедшее нельзя объяснить ненормально

высоким ростом производительности в таких фирмах, поскольку

этот рост был у них не выше, чем в фирмах, не производивших

сокращений (46).

Один из возможных ответов состоит в том, что увольнения были

не столь велики, как казалось. Некоторые сокращения были

попросту сдвигом рабочей силы к внешним поставщикам. Если

включить в статистику приращение рабочей силы у поставщиков,

то сокращения представляются намного менее драматичными. В

какой-то мере сокращения способствовали снижению заработной

платы и позволяли избегать социальных столкновений с

рабочими-неудачниками, заработки которых только что уже были

снижены. Если бы крупные фирмы прямо снизили заработную

плату, то готовность рабочей силы стремиться к повышению

производительности труда могла бы исчезнуть. Чтобы избежать

этого, крупные ФИРМЫ увольняли высокооплачиваемых

рабочих., тогда как меньшие фирмы поставщики прибавляли

быть, уже не нужна. В будущем мотивация сотрудничества и

усердия может стать иной: это будет уже не эффективная

сверхрыночная заработная плата, а страх — страх быть

выброшенным в экономику со снижающейся реальной

заработной платой.

Какова бы ни была причина сокращений, они разрушили

(прежний неявный общественный договор, по которому все

получали ежегодные прибавки заработка, а временные

циклические увольнения ограничивались «синими

воротничками», в то время как «белые воротнички» и менеджеры

могли рассчитывать на пожизненную работу, если только их

фирмы оставались рентабельными, а их индивидуальная

деятельность — удовлетворительной. В нынешнем прекрасном

новом мире некоторые рабочие и менеджеры в конечном счете

будут всю жизнь иметь работу, но очень немногим рабочим и

менеджерам это будет гарантировано на будущее.

Сокращения, начавшись в Соединенных Штатах,

распространились на Европу и теперь угрожают Японии. В

первые четыре месяца 1994 г. 180000 сокращений было

объявлено в Германии, экономика которой составляет четверть

экономики Соединенных Штатов (47). В 1995 г. крупнейшие

фирмы, такие, как «Дойче Банк», объявили сокращение на 20 %

— что означает уничтожение 10 000 рабочих мест в одной

Германии — и в то же время объявили, что они получили в

первой половине года 1,75 миллиарда долларов прибыли (48). В

целом Германия должна потерять 500 000 рабочих мест в

важнейших секторах экономики, таких, как автомобильная

промышленность, машиностроение, электротехническая и

химическая промышленность (49). Италия потеряла уже 200 000

рабочих мест. Во Франции крупнейший производитель шин

объявляет, что в течение трех лет на его главной французской

фабрике рабочая сила сокращена наполовину, хотя за это же

время там изготовляется шин больше, чем когда-либо раньше

(50).

В Соединенных Штатах сокращенные работники приняли на себя

главные последствия экономического потрясения. В первую

волну сокращений 12 % из них совсем ушли с рынка рабочей

силы, а 17 % все еще оставались безработными два года спустя.

Из 71 процента вновь устроившихся на работу заработки

вероятность получения пенсий или пособий по болезни

составляет менее трети по сравнению с аналогичными льготами

для работников с полной занятостью. Заработки их, в

соответствующих категориях квалификации, намного ниже, а

большинство доступных им видов работы имеют

бесперспективный характер (57). Временно работающие

мужчины в общем получают половину того, что они получали бы

на регулярной работе (58).

ЛЮМПЕН-ПРОЛЕТАРИАТ

Таким образом, самые развитые экономические системы

производят тип людей, которых Маркс назвал бы люмпен

пролетариатом, — людей со столь низкой потенциальной

производительностью, что частная экономика не желает

оплачивать их труд вознаграждением, хотя бы отдаленно

приближающимся к достаточному для нормальной жизни. В

наши дни мы называем их бездомными — по оценкам, эта

текучая масса в любую ночь составляет около 600 000 человек,

а за пять лет в их составе побывало в Соединенных Штатах, в

тот или иной период своей жизни, 7 миллионов (59).

Бездомность началась в Соединенных Штатах в конце, 70-х гг.

Сначала в других промышленных странах "бездомность считали

специфическим явлением, связанным с недостатками

американской системы социального страхования, но теперь

бездомность распространилась по всем промышленно развитым

странам (60). По оценкам французов, во Франции от 600 000 до

800 000 бездомных (61). Почти в каждом большом городе

богатого промышленного мира можно увидеть людей, спящих на

улицах, — даже в парке против Имперского отеля в Токио, где

туристы совершают пробежки вокруг императорского дворца.

Следующая категория населения, отчасти перекрывающаяся с

бездомными, насчитывает 5.8 миллиона человек: это мужчины

трудоспособного возраста, не проходящие обучения и не

имеющие права на пению по старости, состоявшие в прошлом

на работе, а в настоящее время живущие без видимого

источника средств к существованию. Эти люди были

выброшены, или сами вышли из нормальной экономики труда

девятнадцати лет учетверилось (70). Соединенные Штаты

занимают далеко не ведущее место в этой категории,

довольствуясь шестым (71). Частота разводов растет и в

развитом, и в слаборазвитом мире — так же, как и число

домохозяйств, возглавляемых женщинами. В Пекине процент

разводов за четыре года, с 1990 до 1994, вырос с 12 до 24 (72).

Домохозяйства, возглавляемые женщинами, или домохозяйства,

где женщины доставляют не менее 50 % общего дохода,

повсюду становятся нормальным явлением.

Поскольку мужчины менее способны вносить главный вклад в

содержание семьи, а дети нуждаются в более дорогом и

продолжительном обучении, причем дети младшего возраста

имеют все меньше возможностей пополнять семейные доходы

временной или сезонной работой (как это было в больших

семьях, живших в деревне), то стоимость содержания семьи и

воспитания детей резко возрастает — и это в то время, когда

способность семьи зарабатывать на жизнь убывает. С точки

зрения экономического анализа, дети являются дорогостоящим

товаром, цена которого быстро растет.

В Америке 32 % всех мужчин в возрасте от двадцати пяти до

тридцати четырех лет зарабатывают меньше, чем нужно для

содержания семьи из четырех человек выше уровня бедности.

Если семья хочет иметь приемлемый образ жизни, жена должна

пойти на работу (73). Но перед женами возникает двойная

проблема: они должны пойти на работу, чтобы добывать нужные

семье деньги, и в то же время они должны быть дома, чтобы

заботиться о детях. Жена принимается за наемную работу,

чтобы поддержать экономическое положение семьи, но в конце

концов все-таки выполняет вдвое больше работы по дому, чем

муж (74). Она испытывает стресс, поскольку находится в

стрессовой ситуации.

Конечно, за эти изменения несет ответственность не только

экономика. В опросах общественного мнения индивидуальное

достижение оценивается теперь выше, чем семья (75).

«Состязательный индивидуализм» растет за счет «семейной

солидарности» (76). Культура потребления под знаком "я"

сменяет культуру инвестиций под знаком «мы».

Естественно, реакция на это состоит в том, что семей становится

меньше, а число детей сокращается. В Соединенных Штатах

имеющих на иждивении детей, живут без мужчин (81). Мужчины

выходят из игры: либо они порождают семью, не желая быть

отцами, либо разводятся и не желают платить алименты для

содержания детей, либо — если это приезжие рабочие из

третьего мира — через короткое время перестают посылать

деньги покинутой семье (82). Современные общества

неспособны делать из мужчин отцов (83). Мужчины могут

рассматривать свое собственное благополучие либо как нечто

более важное, либо как нечто менее важное, чем благополучие

своей семьи (84). Но поддерживает ли давление общественных

ценностей жертвы, необходимые для создания семьи?

Нынешние ценности побуждают делать выбор, а не связывать

себя обязанностями.

Природа создает матерей, но обществу приходится создавать

отцов.

Если теперь посмотреть на другую сторону уравнения, то в

Соединенных Штатах женщины получают пособия

государственного вспомоществования («вэлфер») лишь при

условии, что в доме нет мужчин. Экономический уровень жизни

детей часто оказывается выше, если они попадают под опеку

государства, а не отцов, все еще остающихся в своих

распадающихся семьях. Одиноких матерей можно заставить

работать, но государству это обходится, к сожалению, дороже,

чем просто посылать чеки государственного вспомоществования

(85). Чтобы такая работа стала экономически выгодной,

женщины должны иметь оборудование, руководство и

сотрудничество с работниками дополнительных специальностей.

Заработная плата должна быть достаточной, чтобы покрыть

дополнительные расходы, связанные с началом трудовой

деятельности (такие, как дневной присмотр за детьми и

транспорт). Если бы нынешняя производительность такой

работы оплачивалась, как в частной экономике, то все

указанные расходы не окупились бы, и общество попросту не

согласно их нести.

В истории одинокие матери никогда не были нормальным

явлением, но патриархальная традиционная жизнь теперь

экономически невозможна. Семейным ценностям угрожают не

правительственные программы, мешающие образованию семей

(хотя есть такие программы), и не передачи средств массовой

надеяться на повышение уровня жизни ни для себя, ни для

своих детей.

Средний класс боится, и у него есть причины бояться. Эти люди

не унаследовали богатства, их экономическая безопасность

зависит от общества, и как раз этой безопасности они не получат

(90). Правительство все больше отказывается обеспечивать

экономическую безопасность, а корпорации рассматривают

правительство как наемную «охрану», выдавая все меньше

гарантирующих безопасность дополнительных льгот.

Богатые будут оплачивать из своих все более высоких доходов

охраняющую их безопасность частную стражу, тогда как средний

класс должен будет довольствоваться опасными улицами,

плохими школами, неубранным мусором и ухудшающимся

транспортом (91). По меткому выражению консервативного

аналитика Кевина Филлипса, «средний класс — это не

определенный уровень материального комфорта, а социальная

установка», но число индивидов, разделяющих эту установку,

будет неизменно сокращаться, если она не найдет некоторой

опоры в действительности (92).

Действительность постепенно пробивает себе дорогу и меняет

точки зрения. В 1964 г лишь 29 % населения говорило, что

страна управляется в интересах богатых (93); а в 1999. г 90 %

говорило, что, по их мнению, страна управляется в интересах

богатых

И если посмотреть на экономические результаты — кто что

получил за предыдущие двадцать лет, — то вряд ли кто-нибудь

скажет, что эти люди неправы.

РАЗЛИЧНЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ, РАЗЛИЧНЫЕ

ВНЕШНИЕ ПРОЯВЛЕНИЯ

То, что началось в Америке, теперь очевидным образом

распространяется на весь остальной западный мир. В начале 80

х гг. Соединенное Королевство начало испытывать рост

неравенства, начавшийся десятью годами ранее в Соединенных

Штатах. В то время как средний доход с 1979 по 1993 г. вырос на

треть, доход нижних 10 % снизился на 17 % (94). Через десять

лет та же тенденция начала проявляться на европейском

стран действовала с процентами безработных, примерно вдвое

меньшими, чем в Соединенных Штатах. Но примерно в то же

время, когда в Соединенных Штатах начала падать реальная

заработная плата, в Европе начала расти безработица (103). К

середине 90-х г. процент безработицы в Европе стал вдвое

выше, чем в Соединенных Штатах (10,6 % против 5,4 % в марте

1995 г)., а в некоторых странах втрое или вчетверо выше,

например, в Испании (23,2 %), в Ирландии (14,3 %) и в

Финляндии (16,8 %) (104).

Жители Южной Европы говорят, впрочем, что публикуемые у них

проценты безработицы в действительности не так страшны, как

кажется, поскольку многие рабочие в действительности заняты в

«черной», теневой экономике (то есть в экономике, где не платят

налогов и игнорируют трудовое законодательство), но объявляют

себя безработными в «белой» (легальной) экономике. Но в

Северной Европе проценты безработицы, несомненно, еще хуже

опубликованных. При очень щедрой системе пособий по

инвалидности во многих из этих стран, например, в

Нидерландах, имеется огромное число потенциальных

трудящихся (около 15 %), официально находящихся вне рынка

рабочей силы, поскольку они получают от правительства

пособия по инвалидности (105). Но в действительности лишь

очень немногие из них инвалиды, неспособные работать. Если

причислить их к безработным, каковыми в действительности они

являются, то величина безработицы окажется намного выше

(106).

В конечном счете в Европе процент работающих оказывается

меньше, чем в Соединенных Штатах, хотя здесь действуют и

другие факторы, кроме системы социального

вспомоществования. В целом из людей рабочего возраста в

Соединенных Штатах работает 77 %, а в Европе лишь 67 %

(107). Если эта разница в 10 % состоит из людей, которые

работали бы, если бы жили в Соединенных Штатах, то реальный

сравнимый процент безработицы в Европе оказывается

примерно вчетверо больше, чем в Соединенных Штатах.

Европейские безработные, кроме того, остаются безработными

очень долго — так долго, что их. может быть, правильнее,

рассматривать не как безработных, а как отверженных, просто

выброшенных из производственного процесса. Во Франции 39 %

тридцать девять часов составляет 1215 долларов в месяц, с

прибавкой еще 40 %, идущих на социальные расходы (115).

Социальное законодательство, создающее такие заработные

платы, вместе с другими социальными мерами, выработало в

Европе экономические системы с весьма сжатым

распределением заработков, где низшая дециль рабочей силы

зарабатывает на 80 % больше, чем низшая дециль рабочей

силы в Соединенных Штатах (116). Вследствие этого целый ряд

производств и услуг с низкими заработками, существующих и

расширяющихся в Соединенных Штатах, не может существовать

и расширяться в Европе (117).

Когда азиаты пишут о европейской системе социального

обеспечения для людей рабочего возраста, они пишут о ней с

недоверием (118). Они просто не могут в это поверить. Отпуск в

пять недель! Рождественская месячная надбавка! Восемьдесят

процентов заработной платы в виде пособия по безработице! Их

недоверие — одна из причин, по которым эта система не может

продлиться. Фирмы могут перемешаться на Дальний Восток,

избегнув тем самым всех этих европейских льготных выплат.

При столь высокой средней и минимальной заработной плате

европейские фирмы сделали необходимые инвестиции в

основное оборудование, чтобы повысить эффективность и

выжить при нынешней оплате труда, но они не заинтересованы в

расширении персонала в Европе. Общие издержки здесь

попросту слишком велики по сравнению с остальным миром

(119). Если бизнес нуждается в расширении, то для этого есть

более выгодные места, с более низким уровнем заработной

платы. В 1994 г. Германия инвестировала за границей более 26

миллиардов марок, в то время как иностранцы инвестировали в

Германии лишь 1,5 миллиарда марок (120). Шведские

индустриальные фирмы, повысив свою производительность в

Швеции на 16 %, одновременно повысили ее в остальном мире

на 180 % (121). Переместив некоторые из своих предприятий в

Алабаму и Южную Каролину, компании — "Мерседес" и W вдвое

уменьшают свои затраты на рабочую силу. Они также надеются,

что публикация этого факта привлечет должное внимание

организованной рабочей силы в Германии (122). Но в то же

время Германия, при столь высоком уровне социальных льгот,

имела замечательные экономические успехи. В ключевых

заработной платы» (126). Если такая «гибкость» будет

осуществлена, то есть все основания полагать, что европейская

структура оплаты труда начнет очень быстро приближаться к

американскому образцу. Когда в Соединенном Королевстве были

отменены Советы по заработной плате, то у 40 % работающих

заработки в конце концов снизились ниже прежнего

установленного законом минимума (127).

В более коммунитарной форме капитализма, существующей в

Японии, пока не замечаются ни снижение реальной заработной

платы, как в Америке, ни рост безработицы, как в Европе.

Япония, с ее гарантией пожизненной занятости, имеет по

существу систему частного страхования по безработице.

Вследствие этого японские компании держат в своих платежных

ведомостях огромное число рабочих-бездельников. Даже японцы

признают, что многим из этих рабочих просто нечего делать.

Если людей, находящихся на этой частной системе страхования

по безработице, прибавить к людям, официально признанным

безработными, то получается, что около 10 % японской рабочей

силы составляют безработные — что ненамного ниже данных по

Европейскому экономическому сообществу в целом (128).

Хотя японская социальная система защитила своих рабочих от

сил, причиняющих страдания рабочим всех промышленно

развитых стран, за это пришлось уплатить тяжкую цену — в виде

снижения доходности предприятий. По традиции японские

фирмы получают меньшие доходы, чем какие-либо другие

фирмы, а в первые четыре из 90-х годов японцы по существу

имели «бесприбыльную» экономику. Фирмы, получавшие

доходы, уравновешивали фирмы, которые несли потери. Но

даже в японском варианте капитализма так не может

продолжаться вечно. В японской деловой печати теперь много

говорят о необходимости снижать заработную плату, чтобы

сохранить конкурентоспособность, и приводят в пример фирмы,

которые первыми стали переводить свое производство на

заграничные базы, чтобы снизить расходы на заработную плату

(129).

Если доходы на душу населения растут, а заработная плата

убывает, то весь избыточный доход кому-нибудь достается. Как

мы подробно покажем в главе 5, этот «кто-нибудь» —

престарелые люди. За последние два десятилетия доля дохода,

получаемая престарелыми людьми, удвоилась. Это они

выигрывают в экономике. Это они будут в будущем управлять

экономической системой.

Смещение покупательной способности к пожилым проявилось

уже в большом экономическом успехе фирм, занятых

организацией круизов. Круизы — это превосходный вид отдыха

для пожилых людей, у которых много свободного времени,

подвижность которых часто ограниченна, и которые во время

отдыха иногда могут плохо себя чувствовать. В других видах

промышленности развитие новой продукции будет подобным же

образом ориентироваться на нужды пожилых граждан. Хорошим

примером этого является возможность делать покупки, не

выходя из дому, при помощи электронных средств.

С технической стороны, можно было бы завтра же закрыть все

розничные магазины в Америке, и послезавтра все можно будет

купить электронным путем. Что и в самом деле будут покупать

электронным способом, зависит от того, какие американцы хотят

делать покупки, совместив это желание с прогулкой в магазин, и

какие американцы хотят попросту покупать. Ощущая это,

владельцы торговых рядов занимаются теперь устройством

специальных мест, где продаются продовольственные товары,

площадок для развлечений, удобных мест для отдыха и для

встреч и всеми другими способами поощряют людей проводить

возле их лавок свое время. В конце концов, можно рассчитывать,

что молодые люди захотят совместить свои покупки с

общественным досугом, тогда как пожилые люди, с их

ограниченной подвижностью, пожелают купить свою банку

томатов с помощью телевизора. Рынок электронных покупок

могут создать не компьютерные болваны, а пожилые люди. Но

тогда надо иметь оборудование и процедуры, создающие для

пожилых людей уютную обстановку.

Вероятно, самые заметные перемены произойдут в программах

телевидения. По традиции рекламодатели требовали программ,

рассчитанных на молодежь от восемнадцати до двадцати пяти

лет. Поскольку эти молодые люди, еще не обремененные

семейной ответственностью, могли распоряжаться большим (как

Саудовская Аравия». Но этого никогда не было. Крупнейшим

производителем нефти всегда был Советский Союз (19 %

мирового производства в 1987 г), но этим можно было

пренебречь, поскольку его нефтью пользовался

коммунистический мир, и лишь небольшая часть ее попадала в

прежний капиталистический мир (1).

Теперь нельзя даже думать о нефтяном бизнесе, не принимая в

расчет поставки нефти, которые потекут из стран, ранее

составлявших Советский Союз. В конечном счете Каспийское

море может стать важнее Персидского залива. К северу от

побережья Сибири может оказаться еще что-нибудь большее.

Новые поставки прежнего коммунистического мира покончили с

монополией устанавливать цены, которой пользовались ОПЕК и

страны Персидского залива. Теперь, когда исчез коммунизм, для

людей, занятых нефтяным бизнесом, все совершенно

изменилось: где делать инвестиции в скважины и трубопроводы,

с кем вести переговоры и как могут сложиться будущие цены на

нефть.

Но все это справедливо не только для нефтяного бизнеса — это

верно и для всех других. В 1993 г. бывший Советский Союз

поставлял бывшему капиталистическому миру 1,6 миллиона

метрических тонн алюминия (2). И во всем капиталистическом

мире владельцы плавильных печей останавливали производство

или искали защиты у своих правительств. Норвежские

плавильные печи могут быть эффективнее русских, но их

предполагают остановить. У русских не было надобности

платить капиталистам, они пользовались совершенно

устаревшим оборудованием, и им не оставалось делать ничего

другого. Что русским казалось вполне приличной долларовой

ценой, для норвежцев было разорительной долларовой ценой.

В 1994 г. русский экспорт алюминия был ограничен квотами,

наложенными правительствами прежнего капиталистического

мира, и теперь все были удивлены размерами русского экспорта

никеля (3). Советский титан раньше использовался для

коррозиестойких советских атомных подводных лодок. Теперь

его можно найти в титановых крючьях и карабинах русского

производства, которые вы можете купить в ближайшем магазине

горно-спортивного оборудования, — что кажется весьма

неэффективным использованием прежде очень дорогого

остального. Либо жители Западной Европы привыкнут покупать

продукцию, которую может изготовлять Восточная Европа

(закрыв свои собственные предприятия, производящие эту

продукцию), либо жители Восточной Европы миллионами

двинутся на запад в поисках более высоких заработков.

Прежний Советский Союз был обществом, высоко оснащенным

наукой, способным делать самое изощренное вооружение —

запустившим вдвое больше космических ракет, чем

Соединенные Штаты. Все эти инженеры и ученые не исчезли.

Уже есть американские компании, организовавшие инженерные

группы в Санкт-Петербурге и Москве, которыми можно управлять

из Калифорнии или Массачусетса с помощью электронной связи.

Русские физики могут превосходно преподавать в американских

университетах, и теперь десятки их претендуют на

профессорские должности, когда на них объявляются конкурсы.

Зачем платить американскому доктору физики (Ph. D) 75 000

долларов в год, если можно нанять в прежнем Советском Союзе

лауреата Нобелевской премии за 100 долларов в месяц?

Заработная плата ученых уже начала реагировать на этот более

дешевый источник высококвалифицированной рабочей силы.

В каждой социальной системе есть вещи, которые она делает

хорошо, и вещи, которые она делает плохо. У коммунизма была

плохая экономика, но хорошая школьная система. Там верили во

всеобщее образование и пытались осуществить этот идеал. В

ряде стран оно строилось уже на весьма прочном основании

(например, в Венгрии), а в ряде других (скажем, в Китае) оно

прививалось к культуре, уже высоко ценившей образование

(такова была конфуцианская культура). В любой

коммунистической стране вы найдете лучшее образование, чем

у ее соседей. На Кубе образование лучше, чем в Латинской

Америке. В Китае образование лучше, чем в Индии. Если

говорить о формальном образовании, которое можно получить в

школе, то в Восточной Европе такое образование, возможно,

лучше, чем в Западной Европе. Гражданам бывших

коммунистических стран недостает еще конкретных навыков

работы и умения играть в капиталистические игры, как это умеют

делать в Западной Европе, но они этому научатся.

Предположим, что мы подробно проэкзаменуем всех

выпускников средних школ Америки, проверив их уровень

КИТАЙ

Китай экономически растет (на 10 % в год в течение более

пятнадцати лет), и если прежний капиталистический мир хочет

избежать расстройства пищеварения при попытке поглотить 1,2

миллиарда китайцев, включающихся в глобальную экономику, то

он и сам должен быстро перестроиться. Придавая должное

значение тому факту, что в Китае живет пятая часть

человечества, рассмотрим этот вопрос более подробно (8).

Вряд ли кто-нибудь более оптимистически относится к Китаю,

чем я, но ввиду сверхоптимистических оценок, появляющихся в

деловой печати, следует начать с некоторой дозы реализма.

Прошлые проценты роста не так хороши, как кажется, а будущие

не будут так хороши, как прошлые. Опубликованные проценты

роста преувеличивают успехи Китая. Местные чиновники в Китае

получают премии, зависящие от процентов роста в их регионе, и

эти же местные чиновники отвечают за сбор статистических

данных. Чтобы не преувеличивать собственные успехи, надо

быть святым, а местные китайские чиновники — не святые.

Время от времени Пекин наказывает какого-нибудь местного

чиновника за преувеличения в области экономических

достижений, чтобы вся эта система оставалась квазичестной, но

все же опубликованная статистика нуждается в некоторых

поправках для устранения преувеличений (9).

Если в какой-нибудь стране недооценивается инфляция, то

объем производства переоценивается, поскольку реальный

объем — это попросту денежный объем за вычетом инфляции.

Хотя недооценка инфляции и возникающая из нее переоценка

объема производства не сохраняются из года в год, в последние

годы они были, по-видимому, велики. Уже простая поправка на

недооценку инфляции и вытекающую из нее недооценку объема

производства снижает официальную оценку роста ВВП с 13,4 %

до 9,0 % в 1994 г. и с 11,8 % в 1993 г. до 7,0 % (10). Подобные же

поправки для сельского хозяйства и услуг привели бы к

дальнейшему снижению наблюдаемых приростов ВВП.

Коммунизм инвестирует средства во множество проектов, где

происходил бум. Отмена коммун улучшила структуру мотивации

и привела к большому скачку в объеме сельскохозяйственной

продукции, без инвестиций в ирригацию, удобрения, машины,

пестициды или транспорт. Но эти легкие успехи не могли

продолжаться вечно. Выло ясно, что рано или поздно недостатки

коммунистического сельского хозяйства будут устранены и

дальнейшие успехи потребуют инвестиций. В сельском хозяйстве

этот момент истины уже наступил. В последние пять-десять лет

объем сельскохозяйственной продукции, по признанию Пекина,

испытывает стагнацию (доходы в сельском хозяйстве упали с 58

до 38 % доходов городского населения), но в опубликованных

данных еще нет замедления национального прироста продукции

(14). Вследствие этого опубликованные проценты роста,

вероятно, следует относить к росту городского, а не сельского

производства.

Когда коммунизм еще прочно держался, на содержание и

строительство жилищ уходил лишь один процент дохода

домохозяйств. Квартирная плата не окупала даже отопления, не

говоря уже о строительстве и содержании жилого фонда. Но при

коммунизме заработная плата была значительно снижена, чтобы

возместить предоставление бесплатных жилищ. Когда квартиры

и другие товары и услуги переоцениваются и начинают

продаваться по рыночным ценам, заработная плата должна

повышаться для компенсации этих изменений. Необходимый

компенсирующий рост заработной платы означает, что труд уже

не будет в Китае так дешев, каким он кажется теперь. Поскольку

заработная плата будет расти, чтобы покрыть реальную

стоимость жизни, Китай скоро перестанет предлагать самую

дешевую в мире рабочую силу. Фирмы, просто ищущие дешевую

рабочую силу, должны будут отправиться в другое место. Чтобы

окупить более высокий уровень заработной платы, Китаю

придется повысить свой технический уровень, а этот процесс

будет гораздо труднее и медленнее, чем простое привлечение

иностранных предпринимателей, ищущих дешевую рабочую

силу.

После устранения неэффективности коммун теперь возникает

большой разрыв в доходах между сельскими и городскими

местностями. 80 % китайцев живет в сельских местностях, и

возникает проблема, как удержать их от перемещения в

инвестиции, нужные для любого дальнейшего роста

производительности, резко возрастают.

Первоначально можно допустить рост производства вдоль

побережья, где требуется немного инфраструктуры, особенно

вдоль той части побережья, где можно использовать

инфраструктуру Гонконга. Но Китай — большая континентальная

страна. Нельзя допустить, чтобы миллиард китайцев двинулся к

побережью — что произойдет в случае, если не будут сделаны

инвестиции в инфраструктуру и доходы будут расти на

побережье, при стагнации внутри страны. Китай должен сделать

крупные инвестиции в новую инфраструктуру, чтобы передвинуть

экономический бум в центр и на запад страны.

Вследствие своей истории Китай имеет даже меньше

инфраструктуры (коммуникаций, транспорта, электрификации),

чем уступающие ему в размерах более бедные страны, такие,

как Индия. Китай втрое больше Индии, но имеет на 20 %

меньшую протяженность железных дорог (15). В Индии железные

дороги были построены в девятнадцатом веке английской

армией с целью эффективного контроля над страной. Китай же,

на свою беду, был квазиколонией, так что ни одна из стран,

замешанных в его квазиколонизации (Англия, Франция, Россия,

Германия, Япония и Соединенные Штаты), не взяла на себя

задачу построить его национальную инфраструктуру.

Сверх того, вследствие своего опыта борьбы с японцами во

время Второй мировой войны председатель Мао верил в

региональную самодостаточность и не построил такой тяжелой

инфраструктуры, как другие коммунистические страны,

например, Советский Союз. В отношении современной

инфраструктуры Китай — единственная в своем роде страна. То,

что здесь предстоит сделать, — огромно.

Эту проблему делают еще более трудной и дорогостоящей люди,

которых можно назвать только местными экономическими

диктаторами. Местные чиновники пытаются монополизировать

экономический рост своих областей, не желая тратить деньги на

проекты кооперации региональных инфраструктур, что в

перспективе могло бы снизить расходы для всех. В то время как

Китай нуждается в большем числе портов и аэропортов, у него

есть уже и явно недогруженные порты и аэропорты,

расположенные не там, где нужно. Лучший пример — это четыре

его ВВП на душу населения станет равным лишь одной десятой

японского, так как в Японии 123 миллиона населения, а в Китае

1,2 миллиарда. В двадцать первом веке Китай будет великой

державой в политическом и военном отношении. Но ведь он и

сейчас, вероятно, является второй в мире военной

сверхдержавой после Соединенных Штатов. Военная мощь

зависит от абсолютного размера. Но для того, чтобы стать

участником мировой экономической игры, надо иметь высокий

ВВП на душу населения и изощренную технику. У Индии общий

ВВП больше, чем у Нидерландов, но Нидерланды участвуют в

мировой игре (то есть имеют влияние на других), а Индия не

участвует. Большая часть общего индийского ВВП состоит из

еды и других простых предметов первой необходимости,

производимых и потребляемых на месте. Исходя из нынешнего

состояния Китая, можно предвидеть, что ему понадобится

больше столетия, чтобы занять место в развитом мире. Японии

понадобилось для этого сто лет, и вряд ли какая-нибудь страна в

истории добилась этого скорее.

Может быть, Китай не войдет в развитый мир и в течение очень

долгого времени — хотя я лично поручился бы, что войдет. Ведь

для этого необходимо, чтобы десятилетия экономических

успехов следовали одно за другим. Латинская Америка полна

стран, переживших пару удачных экономических десятилетий; а

затем потерпевших крах. Скептики могут обоснованно сослаться

на периоды неустойчивости в китайской истории, не сулящие

Китаю столь успешного экономического марафона. Может быть,

он окажется, как многие страны Латинской Америки,

экономическим спринтером, который потерпит крах, не достигнув

финишной линии. Я сам в это не верю, но нельзя доказать, что

такой исход невозможен. Впрочем, Китай не развалится, как

развалился СССР и как предсказывают недавние оценки

американской разведки (17). Тысячи лет совместной жизни в

единой стране кое-что значат, когда доходит до предсказаний

будущего распада.

Все это в основном не снижает значения последних достижений

Китая. Эти достижения были сенсационны. Проблемы Китая

отражают его успех: это отчетливо проявившаяся напряженность

в деревне, слишком большая миграция в города, недостаточно

быстрое движение бума на запад.

Приватизация городской промышленности при полных

продовольственных магазинах, как это было в Китае, нисколько

не напоминала попытки приватизации городской

промышленности при пустых продовольственных магазинах,

предпринятые в прежнем СССР.

В сельскохозяйственных местностях бывшего Советского Союза

приватизация земли еще предстоит. Идеология просто не

позволяет ее произвести. Официально колхозы распущены, но

ничем не заменены. Руководители колхозов не хотят потерять

свои должности и просто игнорируют указания из Москвы.

Весьма запутанные законы о собственности приводят к такому

положению, при котором никто не знает, кому принадлежит

земля, и в результате 40 % урожая зерна гниет на полях.

Опасаясь беспорядков в городах, правительство удерживает

цены на зерно на столь низком уровне, что фермеры не

испытывают желания его производить. В результате в 1995 г. был

самый плохой урожай зерна за тридцать лет — хуже, чем в то

время, когда коммунизм был в полной силе (22). Но следует

также признать со всей откровенностью, что в Китае после

тридцати лет коммунизма было гораздо легче произвести

приватизацию сельского хозяйства, чем в России после

семидесяти лет коммунизма. В Китае все еще есть крестьяне,

помнящие, как вести частное фермерское хозяйство. В бывшем

Советском Союзе таких людей нет.

В сфере промышленности Китай вначале ограничился

рыночными экспериментами в специальных экономических

зонах, не пытаясь осуществить какой-нибудь экономический

большой взрыв на всю страну. Китайская стратегия состояла в

том, чтобы продвигаться постепенно, основывая каждый

следующий успех на предыдущем. Приватизация сельского

хозяйства привела к приватизации услуг, которая, в свою

очередь, привела к приватизации мелкой розничной торговли, а

эта привела к приватизации мелкого производства. Экспортный

сектор был освобожден до импортного сектора. По мере

расширения особых экономических зон расширялся и объем

рынка.

В настоящее время на очереди приватизация жилого фонда. Но

захочет ли кто-нибудь купить свою квартиру, если теперь он

платит за нее лишь один процент своего дохода? В первый же

Коммунизм и конфуцианская культура вместе поддерживали

заинтересованность в образовании. По сравнению с другими

крупными развивающимися странами, такими, как Индия,

Индонезия и Бразилия, Китай имеет лучшее и более широко

распространенное образование. Гораздо легче обучать навыкам

современного производства людей с хорошим основным

образованием, чем неграмотных.

Третье преимущество Китая — это заморские китайцы. Функции

менеджмента весьма различны при коммунизме и при

капитализме. При коммунизме менеджеры были по существу

квазивоенными экономическими чиновниками. Был центральный

экономический план, план битвы, составленный в Москве или в

Пекине. Менеджерам говорили, что им делать, и посылали им

нужные материалы, компоненты, людей и деньги для уплаты

заработной платы. Им говорили, что за их продукцией пришлют

железнодорожную платформу, которая увезет ее неизвестно

куда, а если продукция не будет готова, то их накажут (отдадут

под военный суд). Менеджеры никогда ничего не покупали,

никогда ничего не продавали, никогда ни с кем не торговались,

никогда не изучали рыночную информацию, никогда не

беспокоились о прибылях и потерях и никогда не говорили с

потребителем. Они были полковниками экономической армии,

исполнявшими приказы их генералов.

Какой процент успеха имели американские попытки сделать

дельцов из армейских полковников? В точности нулевой. Для

бизнеса требуется совсем иной склад ума. В России

существующая система использует полковников прежней армии

— и не работает. В Китае же полковников прежней армии

заменили, главным образом, заморские китайцы, умеющие

играть в капиталистическую игру, так как они были воспитаны в

капиталистической экономике. Менеджеры заводов часто —

заморские китайцы, а функции главного командования могут

исполнять в Гонконге те из них (тайванцы), кто умеет пропускать

через Гонконг свои деньги или свой талант. Эти заморские

китайцы (живущие в Гонконге, на Тайване, в Северной и Южной

Америке, в Юго-Восточной Азии и Сингапуре) приносят деньги и

технику, но самое ценное из всего, что они приносят, — это

знания и связи, необходимые для капиталистической игры.

Далее, доверие, порождаемое родственными отношениями,

них нет возможности торговать друг с другом. Физические

проблемы СССР, воплощенные в бетон и металл, делают

построение рыночной экономики очень трудным.

Председатель Мао учился своей экономике иначе — главным

образом во время Второй, мировой войны, когда он сражался с

японской армией. Он заметил, что если в Китае нет ничего

жизненно важного, что можно было бы разрушить или завоевать,

то завоевать его вообще нельзя, потому что это слишком

большая страна. Японцы могли бы поставить по одному солдату

в каждую китайскую деревню, и все же в половине китайских

деревень не было бы японских солдат. Этот военный опыт

привел к тому, что Мао подчеркивал местную самодостаточность.

Каждая область производила все — часы, велосипеды, еду.

Частью этой стратегии стали дворовые сталеплавильные печи.

Отсюда возникло большое расточительство; его можно даже

сопоставить с потерями эффективности от сталинской

гигантомании, но оно привело к экономике мелких предприятий,

которую сравнительно легко приватизировать.

Хотя быть бедным — небольшое преимущество, но по этой

причине Китай психологически готов был допустить, что он не

первая страна в мире и что ему приходится подражать другим,

чтобы их догнать. Значительная часть Восточной Европы

психологически отказывалась допустить, что она может чему-то

научиться у «первого мира» по части менеджмента и техники.

Конечно, есть причины для неуверенности. Каким образом Китай

сумеет продвинуть свой бум на запад, вглубь страны, и как он

сумеет создать благополучие в деревне? Хотя Дэн Сяопин еще

жив, он, очевидно, вышел из круга деятелей, принимающих

решения, и соотношение сил меняется — по-видимому, не

нарушая экономического роста. В начале 90-х гг. темпы

экономического роста в Китае были высокими, тогда как в

большей части промышленно развитых стран происходил спад

или замедление темпов экономического роста. Это создало для

Китая блестящее положение на мировой экономической сцене,

причем преувеличивались и его достижения, и важность этих

достижений. Ло покупательной способности китайской валюты

Китай составляет в точности 1 % мирового ВВП. Рост Китая

замедлится, а рост в остальном мире уже ускорился и будет

дальше ускоряться; японский спад, который кажется

административные меры сдерживали конкурирующие продукты

первого мира, но эта защита предоставлялась лишь в том

случае, если эти фирмы в то же время экспортировали свои

изделия, не уступая в эффективности развитому миру. Полагали,

что эти фирмы, вынужденные стать эффективными, чтобы

выжить на мировых рынках, в конечном счете применят те же

методы и в своей внутренней деятельности. Это предположение

подтвердилось. Теперь эти четыре прежде бедных страны имеют

ВВП на душу населения, по существу исключающий их из

третьего мира: в Гонконге в 1993 г. 18000-20000 долларов на

душу населения; в Сингапуре в 1993 г. 16 000-17 000 долларов

на душу населения; на Тайване в 1993 г. 10 000-11 000 долларов

на душу населения и в Южной Корее в 1993 г. 8 000-9 000

долларов на душу населения (29).

Важно осознать, что успех этих малых стран в Азиатско

Тихоокеанском регионе, вместе с крахом коммунизма и

социализма, произвел интеллектуальную революцию в третьем

мире. Например, Североамериканская зона свободной торговли

(НАФТА, North American Free Trade Agreement) без этой

революции была бы невозможна. В течение десятилетий

Мексика старалась экономически изолироваться от США. Были

установлены строгие лимиты на использование американских

менеджеров и американского капитала. Сейчас мексиканцы

хотят участвовать в мировой игре. И так поступают теперь в

третьем мире все остальные.

Некоторые страны (Индонезия, Малайзия) отбрасывают свои

прежние идеологии быстрее других (Индия, Египет), но все

отбрасывают свою веру в замену импорта и квазисоциализм. Все

хотят ориентироваться на экспорт. Вместо шестидесяти пяти

миллионов людей в четырех странах, играющих в экспортную

игру, будет три миллиарда людей во всем третьем мире,

стремящихся играть в экспортную игру. Какова бы ни была

степень конкуренции со стороны стран третьего мира с низкой

оплатой труда в конце двадцатого столетия, по мере движения к

двадцать первому веку все уровни интенсивности поднимаются.

Некоторые из стран с низким уровнем заработков, участвующих

в конкуренции, сосредоточиваются на

высококвалифицированном труде. Фирма «Тексас Инструменте»

проектирует свои самые сложные компьютерные микросхемы в

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

Политические границы важны для экономики, поскольку они

отмечают линии, на которых собирают пошлины, устанавливают

квоты, применяют различные юридические и налоговые системы,

делают инвестиции в сферу социальных услуг и осуществляют

административное руководство. Во время «холодной войны»

СССР и Соединенные Штаты были согласны в одном вопросе:

обе великие державы считали, что опасно разрешить изменение

национальных границ, поскольку они были слишком уж склонны

втягиваться в возникающие таким образом пограничные споры

между своими клиентами. Если какая-нибудь страна полагала,

что проигрывает в пограничном споре, то она обращалась за

помощью к союзной великой державе, и очень трудно было

отказать в такой помощи, не нарушая союзной солидарности. А

если одна из великих держав оказывала помощь, то другая,

конечно, должна была сделать не меньше. Обе великих державы

на опыте научились, что если кто-нибудь пытается силой

передвинуть границы (как это было на Кубе, в Южной Корее,

Вьетнаме, Афганистане), то возникающие двухполюсные

силовые конфликты угрожают выйти из-под контроля. Если по

поводу границ нельзя было прийти к согласию (как это было в

Южной Корее и в Германии), то обеим сторонам приходилось

держать на этих границах большие армии, чтобы

стабилизировать ситуацию. Обе сверхдержавы не могли

допустить, чтобы их клиентов теснили клиенты соперничающего

блока, но обе знали, что если они дадут втянуть себя в местные

граничные споры своих клиентов, то возникнет слишком большая

опасность, что Вашингтон и Москва начнут обмениваться

ракетами.

Когда окончился колониализм, на карте мира стали часто

меняться имена, но после Второй мировой войны почти не

менялись границы. Когда окончился коммунизм, стали меняться

не только имена, но и границы. Некоторые из этих новых

государств не существовали как национальные государства

полстолетия или три четверти столетия (например, Польша), у

некоторых была очень короткая история (балтийские республики,

современное существование которых было лишь между Первой

и Второй мировыми войнами), некоторые не существовали сотни

лет (Украина и мусульманские республики Средней Азии,

как американцы негласно разрешили туркам вторгнуться в

курдскую часть Ирака, защищенную от иракской армии

американскими военно-воздушными силами, и как в то же время

они поощряют иранских курдов к мятежу против правительства в

Тегеране, то становится наглядно очевидной и сложность, и

нелепость происходящего.

Индия никогда не была единой страной, кроме случаев, когда ее

объединяли внешние завоеватели (моголы или англичане). Это

субконтинент с множеством религий, языков, этнических групп и

цветов кожи. Британская Индия уже раскололась на три страны

(Пакистан, Индия и Бангладеш), и таких частей будет больше.

Сепаратистские волнения не ограничиваются сикхами или

Кашмиром. Одно из объединяющих начал Индии, вера в

социализм и потребность в центральном планировании из Нью

Дели, растаяло вместе с концом коммунизма. Бомбей с его

окрестностями имеют население, которое и без остальной Индии

сделало бы его одной из крупнейших стран мира. Теперь, когда

центральное планирование считается скорее препятствием, чем

благом, что может внести Нью-Дели в экономический процесс?

Идеология малых этнических групп не ограничивается вторым

или третьим миром. В Соединенном Королевстве лейбористская

партия обещает деволюцию (частичную передачу власти

отдельным парламентам) для Уэльса и Шотландии. В Италии

Северная Лига говорит о разделе Италии на северную и южную

части. В Испании баски и каталонцы требуют большей

политической независимости. Во Франции недовольны бретонцы

и корсиканцы. В Северной Америке есть проблема Квебека. А в

Пуэрто-Рико не знают, что делать.

Если речь идет о жителях Квебека, то ясно, что там произошло

глубокое изменение установок. Во время последней волны

национализма двадцать-тридцать лет назад там было

подспудное беспокойство: думали, что для экономического

успеха важнее всего рост масштабов производства. Для жителей

Квебека независимость, то есть отделение от англоязычной

Канады, означала бы резкое снижение уровня жизни. Они

решили шестьюдесятью процентами против сорока не выходить

из Канады. В наши дни такого представления уже нет. На

последних выборах 50,4 % против 49,6 проголосовали за то,

чтобы остаться в Канаде, но избиратели с французским родным

БЕЗ КОНКУРЕНТОВ

Капитализм и демократия живут теперь в небывалом периоде

истории, где у них по существу нет жизнеспособных конкурентов

в состязании за умы их граждан. Это назвали уже «концом

истории».

В военном смысле теперь нет систематической угрозы главным

капиталистическим демократиям мира. Никто не в силах

вторгнуться и завоевать какую-нибудь из них. Нет сколько-нибудь

правдоподобной военной угрозы Соединенным Штатам, какую

даже американские военные могли бы вообразить для

оправдания своих бюджетов. Им приходится прибегать к

аргументам о защите разных мест вроде Балтийских республик,

хотя неясно, кто им угрожает, и хотя вполне ясно, что при любых

обстоятельствах Соединенные Штаты не собираются их

защищать.

С политической стороны, все еще существуют авторитарные

диктатуры, но они не могут опереться на идеологию (подобную

утопиям нацизма или коммунизма), способную привлечь чью

нибудь добровольную поддержку, и не могут опереться на

исторические традиции феодализма (то есть на аристократию,

некогда почитаемую народом). У них нет обетованной страны, а

потому им нечего обещать.

В течение большей части девятнадцатого века и всего

двадцатого капитализм стоял перед лицом внутреннего

социализма и внешнего коммунизма. Но теперь у этих идеологий

нет будущего — они ушли в историю. Остался один капитализм.

Глава 4

ПЛИТА ВТОРАЯ: ЭПОХА ИСКУССТВЕННОЙ

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ КЛАССИЧЕСКИХ СРАВНИТЕЛЬНЫХ

ПРЕИМУЩЕСТВ

Классическая теория сравнительного преимущества была

Но в этом списке есть еще кое-что интересное. От каждой из

этих компаний остались обломки, существующие внутри других

компаний, но лишь одна из них, «Дженерал Электрик», жива и по

сей день. Одиннадцать из двенадцати не смогли перейти в

следующее столетие как отдельные субъекты. Мораль этой

истории ясна. Капитализм — это процесс творческого

разрушения, в котором динамичные новые небольшие компании

постоянно заменяют старые большие, не сумевшие

приспособиться к новым условиям.

Та же картина наблюдается и вне Соединенных Штатов. До

Первой мировой войны более миллиона шахтеров работало в

угольных шахтах Великобритании — 6 % общей рабочей силы

(3). Уголь царствовал. Он был движущей силой, дававшей миру

энергию. В настоящее время в тех же угольных шахтах работает

меньше тридцати тысяч человек.

В 1917 г. обрабатывающая промышленность была на подъеме,

но тринадцать из двадцати крупнейших промышленных

предприятий, расположенных в порядке их активов, все еще

были компании, разрабатывавшие естественные ресурсы; вот

перечень указанных двадцати компаний: «Юнайтед Стейтс

Стил», «Стандард Ойл», «Бетлехем Стил», «Армор и К°»,

«Свифт и К°», «Мидвейл Стил энд Орднанс», «Интернэшнл

Харвестер», «Э. И. Дюпон де Немур и К°», «Юнайтед Стейтс

Раббер», «Фелпс Додж», "Дженерал Электрик", «Анаконда

Коппер», «Американ Смелтинг энд Рефайнинг», «Зингер Сьюинг

Машин Компани», «Форд Мотор Компани», «Вестингхауз»,

«Америкэн Тобакко», «Джонс энд Лафлин Стил», «Юнион

Карбайд» и «Вейерхойзер» (4).

В конце девятнадцатого и в начале двадцатого века страны,

богатые естественными ресурсами, такие, как Аргентина и Чили,

были богаты, тогда как страны без естественных ресурсов, такие,

как Япония, были обречены на бедность (5). В девятнадцатом и

двадцатом веке богател тот, у кого были естественные ресурсы.

Если страна становилась богатой, то она имела тенденцию

оставаться богатой. Имея более высокие доходы, она больше

сберегала; больше сберегая, она больше инвестировала;

больше инвестируя, она имела больше заводов и оборудования;

при большем капитале у нее была более высокая

производительность; а при более высокой производительности

Из конкурентного уравнения выпала также доступность капитала.

С развитием мирового рынка капиталов каждый по существу

занимает деньги в Нью-Йорке, в Лондоне или в Токио. В наши

дни предприниматель в Бангкоке может построить завод, столь

же капиталоемкий, как любой завод в Соединенных Штатах,

Германии или Японии, хотя он и живет в стране с доходом на

душу населения менее одной десятой по сравнению с этими

тремя странами. Если речь идет об инвестициях, то по существу

нет таких понятий, как богатая капиталами или бедная

капиталами страна. Капиталоемкая продукция вовсе не

обязательно делается в богатых странах. Рабочие в богатых

странах необязательно работают при больших

капиталовложениях, имеют более высокую производительность

или получают более высокую заработную плату.

В эпоху искусственной интеллектуальной промышленности

отношения «капитал/труд» перестают быть осмысленными

переменными, поскольку рушится все различие между

капиталом и трудом. Человеческий капитал — квалификации и

знания — создаются теми же инвестиционными фондами, что и

физический капитал. Все еще существует грубая рабочая сила

(готовность отдавать свое время), но она играет гораздо менее

важную роль в производственном процессе и, во всяком случае,

может быть куплена очень дешево, раз имеется для этого целый

земной шар бедных людей, которым недостает работы.

В наши дни единственным источником сравнительного

преимущества являются знания и навыки. Они стали ключевой

составляющей размещения экономической деятельности в конце

двадцатого века. Силиконовая долина и «Шоссе 128» находятся

попросту в тех местах, где имеется интеллектуальная сила.

Ничто иное не говорит в их пользу.

После изобретения в двадцатом веке наукоемких отраслей

промышленности — первой из которых была химико

технологическая промышленность в Германии — важное

значение приобрело намеренное изобретение новых продуктов.

Те, кто изобретает эти новые продукты, производят эти продукты

в течение начальных, самых прибыльных и высокооплачиваемых

этапов своего жизненного цикла. В конечном счете производство

переходит в третий мир, но тогда продукт становится

трудоемким, низкооплачиваемым товаром невысокой

излагается таким образом, как будто торговля приносит выгоды

всем. В техническом смысле это неверно. Если страна

пользуется сравнительным преимуществом, то ее общий доход

растет, но внутри каждой такой страны есть индивиды, которые

проигрывают. В действительности теория утверждает, что

извлекающие выгоду из международной торговли получают

избыток дохода, компенсирующий потери тех, кто проигрывает от

начала международной торговли. Если такая компенсация в

действительности не выплачивается (что почти никогда не

происходит), то проигравшие имеют вполне разумные мотивы

сопротивляться международной торговле.

Но в классической теории потери обычно считаются совсем

небольшими. Во-первых, предполагается, что существует полная

занятость, то есть что свободная торговля никого не делает

безработным. Во-вторых, цена перехода считается нулевой.

Когда работники вынуждены перемещаться в другие регионы,

отрасли или фирмы, то предполагается, что не разрушается

никакой капитал — ни капитал региона или отрасли, ни

специфический для фирмы физический или человеческий

капитал. В-третьих, норма прибыли везде считается одинаковой.

Предполагается, что все виды промышленности имеют

одинаковую норму прибыли с человеческого или физического

капитала. Полагают, что все фирмы и все отрасли платят

рабочему одно и то же за его согласие отдать час своего

времени. Вследствие этого необходимость переменить место

или характер работы не меняет или почти не меняет заработка.

В классической теории сравнительного преимущества

правительству не отводилось никакой роли в определении

расположения отраслей промышленности. Считалось, что для

всего есть «правильное» место, заданное естественными

ресурсами и соотношениями факторов производства. Если все

делается в «правильных» местах, то общая мировая продукция

будет максимальна. При этом мудрые правительства знают, что

любая попытка изменить частное решение о расположении

предприятия обременит экономику лишними расходами,

поскольку «неправильное» расположение попросту означает

неэффективность.

Вся эта система верований нашла свое выражение в теперь уже

бессмертных словах, приписываемых председателю

производительность других членов коллектива у них ниже.

Ценность знаний любого индивида зависит от того, насколько

умно он используется во всей системе, то есть насколько

способны абсорбировать его знания покупатели и другие

поставщики.

Эти реальности не меняют того заключения, что международная

торговля в целом приносит пользу; они лишь означают, что

совокупные потери и число проигравших могут быть очень

велики. Если бы выигравшие в самом деле компенсировали

потери проигравших, то они могли бы потерять большую часть

своей прибыли. Проигравшие нередко очень многочисленны и

теряют значительные доходы. С их стороны разумно бороться,

чтобы не допустить таких потерь.

Другой вид сложностей прибавляется, когда в системе

доминируют искусственные интеллектуальные отрасли

промышленности, зависящие от научных исследований и

разработок, а также от человеческих квалификаций,

доминирующих в системе. Инвесторы не только реагируют на

заданный набор инвестиционных возможностей. Инвестиции в

научные исследования и разработки создают ряд новых

индустриальных возможностей. У разных стран выбор

возможных инвестиций различен.

Индустрии будущего еще предстоит изобрести. Они попросту

еще не существуют. В грядущую эпоху страны должны будут

делать инвестиции в знания и квалификации, которые создадут

ряд искусственных интеллектуальных отраслей

промышленности. Эти отрасли позволят гражданам этих стран

получать высокую заработную плату и обеспечат им высокий

уровень жизни. По сравнению с такими видами промышленности

естественные ресурсы были по существу чем-то вроде права

рождения. Человек рождался — или не рождался — в стране с

обилием естественных ресурсов. Искусственные

интеллектуальные отрасли промышленности — это не право

рождения. Ни одна страна не получает эти отрасли без усилий и

без необходимых для их создания инвестиций.

Теория сравнительного преимущества может сохранить свою

силу, если сравнительное преимущество страны создается тем,

что она делает, — точнее, инвестициями, которые она делает.

Если страна не порождает необходимую базу квалификаций, то

есть долговременные рыночные силы, выравнивающие доходы,

есть специфические фирмы и виды промышленности, которые

сохраняют в течение длительного времени заработную плату и

прибыль на капитал, превышающие средний уровень. Они

достигают этого, очень быстро переходя внутри технологического

семейства от одного продукта к другому. В таких случаях

предприниматели, не принадлежащие к той же отрасли, почти не

имеют шансов достаточно скоро в нее войти, поскольку им нужно

время для развития необходимого интеллекта и квалификаций.

Поэтому уровень доходов такой новой области остается выше

среднего. Когда же другие входят в нее, они в действительности

переводят производство в новую фазу, заменяя прежнюю

деятельность другой, еще более доходной.

Чтобы войти в такую область, надо преодолеть высокий барьер

расходов; и надо затратить много времени, чтобы догнать

лидеров рынка. Например, чтобы догнать американское

самолетостроение, европейской компании «Эрбус Индастриз»

понадобилось более двадцати лет и 26 миллиардов долларов

государственных средств (12).

Применяемая экономистами концепция равновесия полезна,

поскольку она описывает долговременное направление

экономических сил, но эта концепция не приносит пользы, если

надо описать экономическую реальность в данный момент. В

каждый данный момент времени экономика действует в периоде

кратковременного динамического неравновесия, двигаясь по

направлению к равновесию. Но при этом динамические

изменения слишком быстры по отношению к промежуткам

времени, нужным для достижения равновесия, так что периоды

кратковременного неравновесия никогда не могут превратиться в

периоды долговременного равновесия.

В течение таких периодов неравновесия часто бывает очень

высокая заработная плата и очень высокая прибыль на

инвестированный капитал. Фирма «Интел», опередив других на

одно поколение в изготовлении микропроцессоров, получала

доход в размере 23 % продажной цены и имела чистую прибыль

на активы в 17 %, несмотря на то, что ей пришлось затратить

почти 500 миллионов долларов, чтобы покрыть затраты на

исправление дефекта в микросхеме «Пентиум» (13). Поскольку

фирма «Майкрософт» одним скачком вырвалась вперед в

рынках труда и капитала; если издержки переходного периода

слишком велики; если высокая и неустранимая безработица

стала повсюду жизненным фактом — тогда реальный мир

далеко ушел от классической теории сравнительного

преимущества. Торговля по-прежнему приносит прибыли, но

проблема состоит в том, как распределяются эти прибыли, кто

теперь получает выгоды и кто проигрывает. Эта проблема стала

намного сложней

КВАЛИФИКАЦИЯ: ЕДИНСТВЕННЫЙ ИСТОЧНИК УСТОЙЧИВОГО

КОНКУРЕНТНОГО ПРЕИМУЩЕСТВА

Знание становится единственным источником долговременного

устойчивого конкурентного преимущества, поскольку все

остальное выпадает из уравнения конкуренции; но знание может

быть использовано только через квалификацию индивидов. Как и

все остальное, знания и квалификации будут двигаться вокруг

света — но медленнее, чем все остальное. Для завершения

образования и профессиональной подготовки требуется много

времени, и многие из необходимых навыков — это не те,

которым учат в формальных учебных заведениях, поскольку

производственные навыки могут быть усвоены лишь в

производственном окружении. Сравнительно легко выучить

теорию проектирования полупроводников, но в действительности

изготовление полупроводников с требуемыми допусками

(меньше половины микрона) очень трудно.

Современные технологии транспорта и коммуникации означают,

что квалифицированные рабочие в первом мире могут

эффективно работать совместно с неквалифицированными в

третьем мире. Компоненты, требующие высокой квалификации,

могут делаться в первом мире, а затем посылаться в третий мир,

где они будут монтироваться со сделанными там компонентами,

требующими лишь низкой квалификации. Соединение

квалифицированных рабочих первого мира с

низкооплачиваемыми рабочими третьего мира снижает затраты,

позволяет увеличить прибыль и дает возможность некоторым из

квалифицированных рабочих первого мира получать большую

заработную плату, чем если бы они по-прежнему работали с

они получали бы, если бы работали в третьем мире. Но эта

премия исчезает. Теперь их труд будут оплачивать по их

собственной квалификации — не по квалификации их соседей.

Просто-напросто в экономике будущего люди с квалификацией

третьего мира будут получать заработную плату третьего мира,

даже если они живут в первом мире. Неквалифицированную

работу будут покупать там, где она самая дешевая в мире.

Если посмотреть на передовые фирмы начала 90-х гг., то

становится ясно, что можно добиться значительного роста

производительности, разрушив традиционные функциональные

перегородки между такими областями, как научные

исследования и разработки, проектирование, изготовление и

продажа, а также опустив принятие решений в своей