Юлий Дубов

Варяги и ворюги

Короткое предисловие

Я человек ленивый и нисколько не стыжусь в этом признаваться,

поскольку всегда считал, что любая целенаправленная

деятельность привносит в жизнь ненужную суету, а потому

бесполезна. Сказано же в Евангелии от Матфея:

«Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на

один локоть?»

Но чем старше я становился, тем отчетливее понимал, что

целенаправленная деятельность не просто бесполезна, а еще и

вредна.

Когда-то я написал книжку «Большая пайка», отнес ее в

издательство и еще дал почитать родным и друзьям. Все

немедленно начали советовать мне изменить название. Слово

«пайка», дескать, взято из лексикона зоны, лагерные ассоциации

всем осточертели, продвинутой молодежи слово «пайка» в

первоначальном значении незнакомо, и ни на один иностранный

язык оно не переводится.

А и черт бы с ним — с иностранным языком! Название я не

изменил.

Это странное словосочетание позаимствовано мной из

знаменитого закона, сформулированного в свое время Варламом

Шаламовым и открытого эмпирически, в ходе наблюдений за

окружавшей его действительностью. Закон этот изложен на

предыдущей странице, и я очень рекомендую с ним еще раз

ознакомиться. Он как раз и означает, что ежели кому-то вдруг

втемяшилось превратить меньшее в большее, то есть совершить

целенаправленное деяние, то следует ожидать неприятностей.

Поскольку наблюдения за действительностью, окружавшей меня,

убедительно подтверждали, что закон Шаламова продолжает

работать, я испытал некоторое потрясение, послужившее

исходным толчком для написания «Большой пайки».

При этом я прекрасно понимал, что у любого сколь угодно

общего закона есть своя область применимости, за пределами

которой он перестает быть справедливым.

Именно поэтому мне захотелось сделать еще один шаг и

Глава 1

Происхождение героя

Он считал себя стопроцентным американцем. И, безусловно,

был им. Звали его Адриан (почти по-русски) Тредиллиан (с

ударением на втором слоге) Диц (родовая фамилия почтенной

семьи).

Дед его, Адольф Диц, появился в Штатах еще до Первой

мировой, году эдак в девятьсот шестом или седьмом. И был

дедушка Адольф в то далекое время сопливым и орущим

свертком, вывезенным из морозной России, с берегов широкой

русской реки Волги, из фамильных семейных угодий, на которых

немцев расселила русская царица Екатерина Великая. А может,

кто другой расселил. Но запомнилась именно Екатерина.

Русско-немецкая семья Дицев была велика и обильна. И был в

ней порядок, чего нельзя сказать про окружавшую их державу

Российскую. В державе порядка не было. Отсутствие порядка в

державе привело к тому, что взбунтовавшееся в пятом году

крестьянство все вокруг пожгло и пограбило. В том числе и

немецких хуторян.

В результате среди многочисленных Дицев обнаружилось

несогласие. Младший брат Иоганн возглавил тех, кто остался

восстанавливать порушенное хозяйство, а старший — тоже,

кстати говоря, Адольф, прадед Адриана, — забрал жену и

младенца и подался за океан.

Здесь, пожалуй, надо упомянуть, что в семействе Дицев с

незапамятных времен старшего сына всегда называли

Адольфом. Так же назвали и отца Адриана Тредиллиана. Так же

должны были назвать и самого Адриана Тредиллиана,

родившегося в тысяча девятьсот семидесятом. Но папа Адольф,

хоть и не воевавший, но знакомый по кино и книгам с

художествами своего печально известного тезки, эту семейную

традицию поломал.

Поэтому получился Адриан. А второе имя — Тредиллиан —

досталось ему от матушки, тоже стопроцентной американки, в

семье которой это странное и с трудом произносимое

звукосочетание кочевало из поколения в поколение.

Традиции — штука великая. Сильная вещь. Их в семье Дицев

было несколько.

Во-вторых, вы все равно понимаете, кого я имею в виду. А кроме

того, ему уже без разницы.

Знаете, до чего додумался Адриан?

Он где-то прочел, что в далекой России, которую великий

президент Рейган назвал в свое время империей зла,

ускоренными темпами развиваются демократические процессы и

светлые силы свободы одерживают победу за победой над

мрачным наследием прошлого. А где же должен быть истинный

борец за права человека, как не на переднем крае этой самой

борьбы?

Тут надо вот о чем сказать. Папа Адольф хоть и вполне искренне

боролся за свободу, но предпочитал делать это на расстоянии.

Чтобы издать «Черную Книгу», вовсе не обязательно лезть под

советские танки на площадях Будапешта. Да и разоблачать

безобразия диктатора Дювалье как-то сподручнее на приличном

от его головорезов расстоянии. Поэтому первоначально идея

Адриана его не обрадовала. А потом он поразмыслил и

неожиданно согласился. Совсем не потому, что пересмотрел

тактику защиты прав человека. А потому, что был у папы

Адольфа в России некий неоформленный интерес, уже

несколько лет не дававший ему спать спокойно. Интерес этот

требовал, чтобы на месте оказался надежный человек, разузнал

все, а при необходимости и предпринял соответствующие шаги.

Под прикрытием фонда защиты свободомыслия очень даже

может получиться.

Про интерес этот папа Адольф сыну решил до поры не говорить,

но благословение на поездку дал.

Адриан выключил компьютер и стал собираться в дорогу.

Глава 2

Чем нехороша Караганда

Вам никогда не приходило в голову задуматься над тем, что же,

на самом деле, помнят дети. Это очень непростой вопрос.

Попробуйте-ка вернуть воспоминания, которые были у вас года

эдак в два… три… четыре… Что можно помнить в три года?

Мокрую постель, за что уже бывает смертельно стыдно.

Узловатые корни сосен под ногами, противный писк комаров,

врезающиеся веревки гамака, набитую шишку, теплые руки

краской окно, про темную лестницу, про тетю и про странный

запах, я помнил все это и хотел услышать ответ, но получал

лишь ложку с комковатой белой массой, которая скапливалась у

меня во рту и от которой меня в конце концов стошнило, после

чего я был отправлен спать. Вот тогда-то мне и приснилось

мохнатое на лапах.

— Ты ему чаю на ночь дала? — строго спросила бабушка. — С

сахаром? Или так и отправила?

— Ты ведь знаешь, — ответила мама, поправляя сползшее с

моего плеча одеяло. — После шести часов мы ему пить не даем.

Чего ж спрашиваешь?

Бабушка молча постояла рядом, и я видел сквозь ресницы, как

она перебирает темными потрескавшимися от копания в земле

пальцами перед ночной рубашки.

— Хоть бы поговорила с ним о чем, — сказала она наконец. —

Или ты думаешь, что самое главное — это покормить? О чем он

тебя спрашивал, пока ты ему ложку пихала?

— Господи! — Мама перестала меня укутывать и залезла под

одеяло. — Иди спать наконец! Очередное словечко придумал.

Спрашивал, что такое лепин. Откуда я знаю!

Я вдруг перестал видеть бабушку. Наверное, она села к нам с

мамой на кровать, потому что кровать нагнулась и заскрипела.

— Как ты сказала? — спросила бабушка странным и не своим

голосом. — Как? Лепин?

— Лепин, лепин, — ответила мама, просовывая левую руку под

подушку и подтягивая меня к себе. — А что?

— А ты не помнишь?

Наверное, мама вспомнила, потому что перестала меня

обнимать и поднялась на локте.

— Тетя Надя?

— Да, — сказала бабушка. — Тетя Надя. Она же тебе первую

коробку пластилина подарила. И учила лепить, тогда, в

Караганде… Помнишь, как ты его называла лепином? Зачем ты

ребенку про это рассказываешь? Хочешь, чтобы вся улица

знала?

Потом они долго говорили шепотом, мама вроде бы

оправдывалась в чем-то, я устал слушать и заснул, а проснулся,

когда мамы рядом уже не было. Солнце вовсю горело на

дощатой стене, пробив себе путь сквозь кружевные занавески.

Мне страшно захотелось узнать, в чем тут дело.

Но семья наша воспитана была в лучших традициях того

времени и хорошо умела хранить семейные тайны. Только когда

я уже вырос, мне с огромным трудом удалось узнать, что у

бабушки была сестра Надя, очень красивая, и ухаживал за ней

замнаркома какой-то промышленности Рифштейн. Хотя к

моменту появления Рифштейна на горизонте Надя уже была

замужем и даже родила троих сыновей. Так как бабушка вместе

с дедом, которого я так никогда и не видел, строила на Урале

какую-то электростанцию, мама моя тоже жила у бабушкиной

сестры. Их всех вместе и взяли, после того как Рифштейн был

окончательно изобличен в заговоре против Советской власти и

былом сотрудничестве с японскими оккупантами на Дальнем

Востоке. Муж Надежды Тимофеевны немедленно заявил, что

знать ее не знает и знать не хочет. И детей тоже. Его это не

спасло, потому что через какое-то время и до него дошла

очередь. А вот Надежду Тимофеевну спасло, и вместо лагеря —

как жена врага народа — она угодила на поселение в Караганду.

Вместе с сыновьями и моей мамой, так как разбираться, кто чей

ребенок, в те годы было некогда. Бабушка сперва ничего про это

не знала, потом, не получая известий из Москвы, всерьез

встревожилась, выяснила окольными путями, что к чему, и

подключила деда.

Короче говоря, бабушке дали свидание с сестрой и разрешили

забрать дочь. За компанию отдали и дядю Славу, младшенького,

потому что у него в легких нашли туберкулезные очаги и

отягощать им одну из двух имеющихся в Караганде больниц

никакого смысла не было. А к началу войны вернули и двух

других сыновей: бабушкина сестра умерла, и вопрос был

исчерпан.

История обычная, известная, у нас через такое каждая третья

семья прошла, так что вспоминать особо нечего. Если не

считать, конечно, того, что пластилин покупали не мне, а маме, и

покупала его тетя Надя, которую я в глаза не видел, даже на

фотографиях, и именно маму мою, а вовсе не меня, эта самая

тетя Надя учила лепить в далекой Караганде, куда коробка

пластилина была вывезена каким-то чудом, и маме, а не мне,

тетя Надя говорила — это лепин, лепин, тебе нравится?

Но мама моя, к тому моменту, когда я узнал эту историю, про

по-прежнему называется Советский Союз. Не забудь про это,

сынок.

— А вот и нет, — возразил Адриан. — Там где-то и вправду есть

Советский Союз. Но Россия — это не Советский Союз. Она уже

давно объявила, что она независима от Советского Союза. У

России есть своя Декларация независимости. Как у нас.

Адольф удивился.

— Я про это не слышал. А где же тогда Советский Союз?

— Не знаю, — признался Адриан. — Но он, кажется, есть. Во

всяком случае, президент Советского Союза есть. Или был. Нет,

есть! Его зовут Горбачев.

— О! — сказал Адольф. — Я слышал про этого парня. Увидишь

его, пожми ему руку, сынок. У него есть драйв.

— У кого? — спросила мама Адриана Мэри, неожиданно

появившись в комнате.

— У Горбачева, — хором ответили Адольф и Адриан.

— Поляк? — заинтересовалась Мэри. — Из Бруклина?

— Нет, — сказал Адриан. — Это президент Советского Союза.

— Это то самое место, куда ты едешь, сынок? — озаботилась

Мэри. — Ты должен беречь себя, сынок. Мне говорили, что там

очень много коварных и нехороших женщин. Они сотрудничают с

КГБ, и их называют русским словом… — Она на секунду

задумалась и неуверенно произнесла по-русски: — Можжьно…

— Где много женщин?

В комнате возникла невеста Адриана, журналистка по

профессии, ослепительная рыжая красотка… (стоп! имя «Мэри»

я уже использовал; как же ее зовут? ну! ну! ах да! был ведь

фильм… «Остров сокровищ»… конечно же, Дженни). Дженни

подпорхнула к Адольфу, отхлебнула виски из его стакана и

затянулась его сигарой.

— Вы ошибаетесь, Мэри, — фамильярно обратилась она к Мэри.

— В России женщины ничего не понимают в сексе. Мне кто-то

рассказывал, что у них в стране секса нет.

Адриан покраснел.

— Этого не может быть, — возмутилась Мэри. — Не может быть,

чтобы этого не было. И вообще, Дженни, как вы можете говорить

о таких вещах при Адриане! Он еще ребенок!

Адриан покраснел еще гуще. Дженни дерзко расхохоталась.

— Пойдем погуляем, бэби, — предложила она Адриану. —

города.

Появлялись они ближе к концу сентября, когда не за горами уже

были первые заморозки, и получали честно заработанные

деньги. Вот тут-то и начиналось.

В принципиальном плане загул бичей мало чем отличался от

обычных картин, наблюдаемых в рабочих поселках в дни выдачи

аванса или получки. Разница была только в масштабе.

Но именно она и была решающей. Сколько может пропить

обычный работяга? Ну сто рублей, ну двести. Черт с ним —

пусть триста! А если у меня на кармане шальные тысячи? Да не

только у меня, но и у каждого кореша? Тогда как?

Но, шикуя в городских кабаках, швыряя налево и направо

бешеные деньги, просаживая тысячи в «очко» и в «железку» и

щедро одаривая сорокалетних куртизанок с челюстями из

нержавеющей стали, дальновиднейшие из бичей ни на секунду

не забывали о том, что все не вечно под луной и что впереди

тяжелые времена. И бичи принимали меры предосторожности.

Я не застал эпоху знаменитых парчовых и бархатных портянок

— мода на портянки закончилась задолго до моего рождения. А

вот полупудовые бостоновые штаны застал.

Хозяйственный бич, появившись в Якутске с честно нажитым

капиталом, первым делом навещал промтоварный магазин. Там

приобретался отрез самого лучшего и дорогого материала —

бостона, шевиота или еще чего-нибудь. Из этого отреза в

городском Доме быта за ночь шились многослойные брюки в

количестве одна штука. Брюки эти напоминали две сходящиеся

вверху колонны Большого театра, перетянутые широким

армейским ремнем с начищенной до блеска пряжкой. На

деревянном тротуаре Якутска упакованный в бостоновые брюки

бич не помещался, и ему приходилось спускаться на проезжую

часть, каковую он занимал наполовину, гордо, но с трудом

переставляя слоновьи ноги.

Заимев брюки, бич немедленно пускался во все тяжкие, пил сам

и поил полгорода, пока не кончались деньги. Потом еще

некоторое время пил на деньги корешей. Потом пил в долг. А

потом наступали черные времена. Тогда привлекались скупщики,

уже поджидавшие своего часа, с брюк, как с кочана капусты,

срезался верхний, слегка потерявший первоначальную окраску

слой и тут же продавался за наличные.

плохо скрываемым нежеланием все валить в общий котел и тут

же немедленно пропивать. Выпить и погулять он, правда, любил,

но при этом сильно напрягался и явно высчитывал постоянно,

кто сколько заплатил и сколько при этом употребил. Так что

особого удовольствия от общения с Иваном Ивановичем прочие

бичи не испытывали, но держали его за своего, надеясь втайне,

что жизнь и не таких обламывала.

Так или иначе, но в один распрекрасный день разнеслась молва,

будто бы Ивана Ивановича видели в аэропорту. И по слухам,

был у него с собой билет в один конец. куда-то на юга. Как

водится, стали вспоминать тут же, не замечалось ли за Иваном

Ивановичем чего-нибудь странного последнее время, не говорил

ли он кому чего и так далее, а потом махнули рукой. Немец и

есть немец, что с него взять. Тем более что не до него было —

сезон подходил, и тайга ждала своих героев.

А когда первые бригады вернулись в город и уже были пошиты

первые бостоновые штаны, Иван Иванович неожиданно

объявился и покаялся прилюдно.

Оказалось, что Иван Иванович вынашивал мечту об эмиграции

на Большую Землю уже много лет и, тщательно скрывая эти

замыслы от собратьев, скопил в секрете от всех очень большие

деньги. Таился он не зря, поскольку отлично понимал, что такого

черного предательства ему не простят — мало того? что держал

заначку от корешей, так еще и продал их великое братство,

променяв его на… на черт знает что… Но, скопив нужную сумму

и устав от конспирации, решил — пора. И махнул в Севастополь,

где после войны так ни разу и не был.

Он-то думал, что прикупит под Севастополем домик, обзаведется

хозяйством, оглядится, потом, возможно, вызовет к себе старую

зазнобу, ежели она, конечно, еще не пристроена, и сложит по

кирпичику ту жизнь, которая была когда-то у его фатера в

Поволжье и о которой он смутно, но с тоской вспоминал. А

Север останется просто воспоминанием, о котором он будет

рассказывать соседям за бутылкой белого крымского вина.

Но главное — главное! — он никогда более не будет так глупо и

бессмысленно разбрасывать деньги, потому что в них и есть

кровью и потом заработанное будущее. Только они могут

обеспечить ему нормальную и спокойную жизнь.

Поэтому, садясь в самолет, Иван Иванович уже ощущал себя не

бумажку с портретом вождя мирового пролетариата и

потребовал еще один люкс.

Двух девочек Иван Иванович забрал с собой, а остальных

поселил в немедленно выделенные апартаменты, предупредив

строго, что в скором времени навестит.

К концу недели Иван Иванович все еще обретался в своем

номере, а половину этажа занимал его персональный гарем. Но

здесь Ивана Ивановича постигла обычная судьба арабских

шейхов, населяющих свои дворцы неземной красоты гуриями, но

выступающих при этом в роли собаки на сене. Потому что,

несмотря на вполне приличное здоровье, предложение в

несколько раз превышало спрос.

Но если у шейхов были дворцовые стражники и верные евнухи,

строго следившие за нравами в гареме, то в севастопольской

гостинице ничего подобного не наблюдалось. И как-то ночью

Иван Иванович с гневом обнаружил, что временно оставленные

в небрежении гурии затащили в оплаченный им номер

черноусых красавцев и предались разнузданным безобразиям.

Выгнав распутниц и откупившись от вызванного наряда милиции,

Иван Иванович произвел смотр личного состава, отобрал восемь

наилучших и уже на следующий день отплыл с ними в сторону

Сухуми на специально зафрахтованном лайнере, разумно

рассудив, что в море соблазнов будет поменьше и хранить ему

верность девушкам будет не так уж и затруднительно…

— Ну что, Немец? — строго вопросили его вернувшиеся с

промысла и уже отгулявшие свое бичи, обнаружив Ивана

Ивановича в котельной. — Понял, сукин сын, что значит малая

родина? Что есть такое настоящие друзья-товарищи? Или

просто деньги кончились?

Ничего не ответил им Иван Иванович, только склонил седую

голову и уронил слезу, навеки похоронив память о беззаботной и

упорядоченной жизни своего поволжского фатера. И понял он

раз и навсегда, что Родина его — Север, а национальность —

великое и разгульное племя бичей. А еще понял он, что

единожды попавший сюда — все равно как здесь родившийся и

что клеймо бича ставится навечно.

— Да что там! — ответил он друзьям-товарищам и лихо сплюнул

в сторону двери. — Погулял малость. Гляжу — три тыщи

осталось. Чего уж тут пить-то… Вот и вернулся…

в листе ожидания? Семьдесят четыре? Отсчитываем семьдесят

четыре кресла, вот вам, девочки, скотч, веревочку крепите здесь,

по краям, хорошенько только, чтобы не оторвалась в полете, и

занавесочку, вот так, вот так. Теперь ты возьми чистый листик

бумаги и начерти аккуратненько — сюда стрелочка, это первый

класс, а сюда — экономический. Знаешь, как это по-английски

будет? Ну и ладненько. И чтобы всем семидесяти четырем икры

и выпить — по первому классу.

Адриан сидел прямо перед оторвавшейся еще при взлете

занавеской, чудом державшейся на одном из уцелевших

креплений. На почти упирающихся в подбородок коленях он

держал блокнот с желтыми листами бумаги и пытался сочинить

гневный протест.

«Командиру лайнера, пилоту первого класса господину… как,

черт возьми, его долбаная фамилия?» (зачеркнуто).

«Президенту авиакомпании „Аэрофлот“» (зачеркнуто).

«Президенту Майклу С. Горбачеву» (зачеркнуто).

— Брось ты, — сказал Адриану русский сосед, топивший

разочарование в регулярно приносимом запуганной стюардессой

Жанной коньяке. — Бесполезно. Считай, попали мы. Вон там

мои сзади сидят, — он махнул рукой и чуть не сорвал занавеску

окончательно, — зубы скалят. Они мне все завидовали, что я в

первом классе лечу, а теперь зубы скалят. Затарились в

аэропорту спиртным за пятнадцать баксов и гуляют всю дорогу.

А я все то же самое имею за лишних триста.

Адриан упрямо сжал челюсти, встал и направился в туалет.

Дома он много слышал про исключительное качество русской

водки, но ничего подобного не ожидал. Да еще в сочетании с

этой странной русской содовой. От интересного сочетания во рту

у него был невероятно противный йодистый привкус, и вдобавок

началась изжога.

Командир корабля, призванный на усмирение взбунтовавшегося

американца, не обнаружил мятежника на месте. Но услышал

доносящийся откуда-то из хвостовой части грохот. Проследовав

по направлению к источнику шума, командир понял, что с

американцем дело плохо. Не иначе как напился до зеленых

чертиков. Виданное это дело — чтобы трезвый человек сам не

что-то эдакое, трепались о своем, о девичьем. А потом один из

них и говорит: «Приходилось ли вам, ребята, с негром в бане

париться? А мне вот приходилось.» И на этом самом месте

зрительный зал заходился в хохоте. Понятно почему —

попробуйте представить себе натурального черного негра в

нашей русской парной. Мы, конечно, не расисты какие-нибудь,

не в Америке живем, слава Богу, но негр в парной — это уж

слишком. Это все равно как ихнее шампанское квашеной

капустой закусывать. Законам природы не противоречит, и если

о шампанском говорить, то не так и противно, особенно если с

огурцами, могу засвидетельствовать, но все ж таки странновато.

Потому и смеялись все.

Так вот. Прошло сколько-то лет. И году эдак в каком-то захожу я

в Кадаши. Я знаю, вы сейчас подумаете, что там в парной негр

сидит. С веником. Нет, братцы вы мои. Он там банщиком

работает. И тут не то что расизм какой или еще что другое, а

просто полное торжество демократии. Потому что негр этот

нормально лопочет по-русски, раздает простыни, впаривает

нуждающимся веники и торгует из-под полы пивом и водкой.

Причем делает это бойко, весело, скалит зубы, каждого

называет «товарищ», напевает что-то под Африка Симона и при

этом пританцовывает, размахивая коленками. А у каждого, кто

заходит, забирает документы, ценные вещи и деньги и прячет в

сейф.

Вот, скажем, пришел ты попариться и ничего ему не сдал. Хоть

ты в мумию от жажды превратись — ни черта не получишь. Ни

водки, ни пива. В душе можешь похлебать чего-нибудь или из

под крана. А если сдал, то он тебе лучший друг и каждые пять

минут рядом. Звал, не звал — все едино.

И ведь что характерно — наш русский банщик, когда ты у него

пива, к примеру, просишь, либо сразу у тебя денежку возьмет,

либо принесет кружку, но, пока не расплатишься, из рук ее не

выпустит. А негр вроде как в кредит носит. Две кружки, четыре,

шесть, четвертинку, поллитра — неважно. Носит и денег не

берет. Он потом возьмет, когда из сейфа тебе твое отдавать

будет.

Запад, братцы, просто Запад! Дожили! В кредит наливают!

Мне рассказывали, что один дух столько у банщика-негра в

кредит набрал, что у него потом в сейфе не хватило чем

А с чего бы иначе нахально заявил князь Александр Невский,

глядя с холма на учиненное им Ледовое побоище, — кто,

дескать, с мечом на Русь придет, тот от меча и погибнет? С того

с самого и заявил, что в богохранимую страну ни с мечом, ни со

своим уставом, ни с иными какими чужеземными прибамбасами

соваться не следует. Небезопасно.

Ибо найдется у нас на всякую хитрую эту-самую

соответствующий орган с винтом.

Взять, к примеру, того же хитроумного негра. Не иначе как он до

Кадашей в каком-нибудь заморском колледже обучался, и ему

там правильно и логично растолковали, что кредит есть

движущая сила любого бизнеса. Надо всего лишь обеспечить

возвратность отпускаемых в кредит ресурсов, и все будет очень

даже хорошо.

Негр в точности так и поступил. С учетом местной специфики. Не

учел он только, что по части местной специфики мы —

богатейший народ в мире. У нас может чего хочешь не быть

вовсе, ананасы не растут, кенгуру не водятся, но специфики —

хоть отбавляй. Газ кончится, нефть всю выкачают, никель за

океан вывезут, а специфика останется, и вечно будут шарахаться

от нас народы и государства.

Супротив свояка из отделения милиции никакой бизнес-план не

устоит.

Глава 7

Письмо домой

Дорогой папа!

Я здесь уже третью неделю. Я совсем освоился. Здесь очень

интересно. Сразу скажу тебе, что ты ошибался. Советского

Союза больше нет. Совсем нет. Они его отменили уже много лет

назад. Президент Горбачев есть, но он теперь не президент.

Сейчас у них другой президент, его зовут Ельцин, и он

настоящий герой. У него есть драйв. Если хочешь, я могу пойти к

нему в Кремль и пожать ему руку. Здесь настоящая демократия,

и каждый, кто хочет, может придти в Кремль и пожать руку

президенту. А если никто долго не приходит, то президент сам

выходит из Кремля и всем, кого увидит, пожимает руку. Я это два

раза видел из окна своего отеля.

пятьдесят пять лет, и у нее трое детей. Я был приглашен к ней

домой на парти. Там была она и ее дети. Мы ели жареную

картошку с русским беконом. Это вкусно. Когда я приеду домой,

я это приготовлю. Она рассказала мне, как это делать, и я все

записал.

Эту леди зовут очень странным именем Икки. Я сказал, что это

необычное русское имя. А она мне объяснила, что это такое

специальное имя, которое означает «Исполнительный Комитет

Коммунистического Интернационала». Сейчас детей уже так не

называют.

Госпожа Икки показывает мне Москву. Мы с ней посещаем музеи.

Один раз были в театре. Это было очень интересно. Госпожа

Икки сказала, что мы идем в театр на дневное шоу. Мы пошли

пешком. Мы шли около большого супермаркета, где продают все

для детей. Это очень странный супермаркет. На самом деле, в

нем ничего не продают, там нет ни людей, ни товаров. Все

продают около супермаркета на улице. Я спросил у госпожи

Икки, почему так странно. Она сказала мне, что у них теперь

рыночная экономика, и попросила ее подождать. Она куда-то

ушла, а потом вернулась с пиллоу-слип. По-русски это

называется «наволочка», и там внутри что-то лежало. Она

сказала, что это сюрприз. Я не очень хотел сюрприз, но ничего

не сказал, чтобы не обидеть госпожу Икки.

Когда мы пришли в театр, оказалось, что в наволочке лежит боа

из страусовых перьев. Я сначала думал, что оно настоящее, и

удивился, что это можно купить на улице у детского

супермаркета. Но потом я осторожно посмотрел и увидел, что

это синтетика. Но госпожа Икки выглядела в нем очень мило.

Мы смотрели очень фанни кукольное шоу. Про то, как один

американец приехал в Россию и не мог сделать резервацию в

отеле. Потому что во всех отелях жили негры, китайцы и

индейцы. Этого американца звали мистер Твистер, и это тоже

было фанни, потому что он был такой толстый и совсем не

твистер. Я спросил у госпожи Икки, откуда в России так много

негров и китайцев, а она засмеялась и погрозила мне пальцем.

Когда шоу закончилось, и все аплодировали, госпожа Икки

сказала, что мы должны подойти к сцене и сказать актерам

спасибо. Мы подошли и долго аплодировали стоя, а потом

госпожа Икки поднялась на сцену, и я вместе с ней. И я всем

Посоветуйся в ресторане при твоем отеле. Обязательно надо

предусмотреть сигары для джентльменов и скромные презенты

для сопровождающих их леди.

Сейчас, когда надо начинать действовать, очень важно

поддерживать со мной постоянную связь.

Звони.

Твой любящий отец Адольф Диц.

P.S. Мне удалось установить, что в России у нас остались

родственники. Где-то в Сибири живет твой двоюродный дедушка

Иоганн Диц. Попробуй навести справки.

А.Д.

P.P.S. Несколько слов об этом новом деле. Я разбирал архив

твоего деда и обнаружил одну любопытную вещь. Мне бы не

хотелось писать об этом в письме, но это очень интересно. Мне

кажется, у нас есть шанс сделать в России хороший бизнес. Я

сообщу тебе подробности, как только представится возможность.

Кстати, Иоганн Диц может оказаться для этого дела весьма

полезным.

А.Д.

Интерлюдия

Это очень старый литературный прием. Очень старый. Ты

хочешь рассказать историю. И для этого ты придумываешь

главного героя, притаскиваешь его откуда-нибудь со стороны,

чтобы история прошла через него, увиденная свежим,

незамыленным взглядом. Так многие делали. С далеких

островов во Францию привезли наивного дикаря. Князь Мышкин

приехал из Швейцарии хлопотать насчет наследства. Люсьен де

Рюбампре заявился из далекой провинции покорять Париж.

Гость из Англии, потомок великого сыщика Эраста Фандорина,

занялся поисками таинственного Алтына Толобаса. И так далее.

Вот так и Адриан Тредиллиан. Его, конечно же, нет. И никогда не

было. Это даже не Адриан Тредиллиан, а так… Тримушки Трай,

придуманный Михаилом Веллером. Дурилка картонная,

литературный фантом, изобретенный для связности

повествования. И будет он, повинуясь моей воле, бродить по

стране и кабинетам, встречать таких людей и этаких, дурных и

Но молчит Адриан Тредиллиан. Не отвечает. Он еще ничего не

понял.

Глава 9

Двенадцатый год

Я сейчас скажу совершенно еретическую вещь. Настолько

еретическую и противную, что заранее хочу повиниться перед

знатоками отечественной истории и признать покаянно, что эта

моя точка зрения есть несусветная глупость, ни на какие

реальные факты не опирающаяся и придуманная для того лишь,

чтобы немного соригинальничать.

В 1812 году у нас приключилась война с Наполеоном

Бонапартом. До того как напасть на Россию, он слегка размялся

в Европе, погулял по Африке, убедился, что в военном деле ему

здорово фартит, и, прежде чем окончательно разобраться с

Англией, решил повоевать с нами.

Фюрер Адольф Гитлер, кстати говоря, действовал в той же

последовательности, так что здесь — вполне вероятно —

скрывается какая-то закономерность. Но во всем этом должны

разбираться специалисты.

Так вот. Император перешел границу и прямиком устремился к

Москве, приговаривая, что, захватив древнюю столицу, он

поразит Россию в самое сердце.

Французы и прочие инородцы вообще склонны к красивым и

ярким высказываниям, которые непременно входят во все

учебники истории и восхищенно повторяются грядущими

поколениями.

Если помните, то против французских захватчиков мы выставили

сразу две армии. Одной из них командовал князь Багратион,

человек, по слухам, невероятной отваги, впоследствии

получивший смертельное ранение в Бородинском сражении, а

второй — генерал Барклай-де-Толли, большой российский

патриот, но иностранной национальности.

Обе наши армии время от времени показывались императору

издали, чтобы он не слишком зарывался, но в соприкосновение

не вступали и отходили в глубь нашей необъятной страны, зорко

следя за тем, чтобы скорость их передвижения в любой момент

времени была не меньше, чем скорость императорского

Опираясь исключительно на свободу слова и допустимость

плюрализма мнений, а вовсе не на историческую правду, я

предполагаю, что знаменитое Бородинское сражение было для

императора Александра неприятным сюрпризом. Разве за

несколько недель вторжения произошло нечто серьезное,

могущее повлиять на расстановку сил? Может быть,

дополнительная мобилизация? Или перевооружение русского

войска? Конечно, нет. Те же самые две армии, которые от самой

границы состязались с французами большей частью в скорости

движения, теперь засели в окопах в нескольких десятках верст

от первопрестольной и изготовились к бою.

С другой стороны, и Кутузова вполне можно понять. Человек,

которого, считай, только что назначили главнокомандующим, не

может ничего не делать. Отдать Москву без боя — это значит

заранее пойти на то, что во всех православных церквях, буде

таковые останутся после заварухи, станут провозглашать

анафему предателю земли русской.

Поэтому французы получили Бородино.

Я не буду сейчас останавливаться на давно ведущейся и

совершенно бесплодной дискуссии о том, кто же все-таки

победил под Бородином — мы или французы. Французы

считают, что они, потому что поле битвы осталось за ними и они

беспрепятственно вошли в Москву, не встретив по дороге ни

одного русского солдата. Мы с ними, естественно, не согласны,

так как до Бородина считалось, что генеральное сражение

приведет к полной гибели русской армии, а на деле оказалось,

что погибла не вся армия, а только ее часть. Дискуссия эта

бесполезна, ибо критерии определения победы или поражения у

обеих сторон принципиально отличны.

Могу сказать лишь, что спор этот беспредметен.

Чем больше я читаю про войну 1812 года, тем больше

убеждаюсь в том, что Михаил Кутузов был совершеннейшим

гением. Не военным, не политическим, а просто гением,

подобные которому являются миру раз в несколько веков и

идеально воплощают в себе национальный характер.

Смею предположить, что Михаила Илларионовича неоднократно

посещало сожаление по поводу относительной все-таки близости

Москвы к западным границам. Он бы наверняка предпочел,

чтобы Москва находилась где-нибудь сильно восточнее. В

не сопротивляется. Далее можно пытаться наносить тесту легкие

удары — так, в полсилы. Столетний дуб, к примеру, после

десятка таких ударов жалобно застонет, затрещит, замашет

ветвями и завалится. А тесто на каждый удар ответит

приветливым чваканьем и образованием на поверхности

небольшой зарубки, которая к следующему удару вполне успеет

затянуться. Когда же размахивающий топором утратит терпение,

расставит пошире ноги, занесет инструмент над головой и с

решительным боевым воплем засадит его в тесто по самую

рукоять, то его и вовсе ждет сюрприз. Потому что с тестом

ничего не случится. Оно по-прежнему радостно чвакнет, примет

топор в нутро и начнет неспешно переваривать.

Причем попытка достать топор обратно заведомо обречена на

неудачу, потому что крутое тесто характеризуется повышенной

силой сцепления со всеми предметами — как с топором, так и с

кадушкой, в которой тесто находится. То, что кадушка вместе с

тестом может весить несколько пудов, это понятно. Но кроме

того, кадушка может быть вделана в пол или прикреплена к

чему-нибудь толстой ржавой цепью, чтобы не сперли. Поэтому

незадачливому мастеру топора предоставляется нелегкий и

унизительный для самолюбия выбор: либо бросить свой

драгоценный топор на произвол судьбы и позорно бежать, либо

продолжать на посмешище окружающим дергать за торчащую

рукоять, надрывая пупок, потея и теряя остатки сил.

Вам это ничто не напоминает?

Еще один национальный гений, Лев Николаевич Толстой,

которого можно также считать основоположником социальной

психологии, определил исход войны с Наполеоном как

неизбежное следствие постоянно крепнущего самосознания

русского народа и угасающей уверенности французов в своих

силах. Это объяснение абсолютно верно. Как может не крепнуть

самосознание народа, если дурак-француз уже засадил топор по

рукоять и полированная поверхность его медленно, но

неуклонно покрывается ржавчиной? И что должно происходить с

уверенностью в своих силах, если топор не только вытащить

никак не возможно, но даже и просто пошевелить им не удается?

Эта лесковская аллегория многими интуитивно прозревалась

еще до того, как была сформулирована в окончательном ее

виде. Помните, как Александр Невский планировал Ледовое

Наполеон совершал свой победоносный марш-бросок к Москве,

он обходился с попутными деревнями, как и положено было в те

давние жестокие времена. Грабил нещадно. При этом

крестьянам обещалось светлое будущее в виде полной свободы

и окончательного избавления от ненавистного крепостного права.

Но поскольку крестьяне наблюдали, в основном, избавление от

тяжелым трудом нажитого добра, а тут и зима наступила, то

второе пришествие некогда победоносной армии было

воспринято ими как промысел Божий. Вооружившись стихийно

возникшим лозунгом «Грабь награбленное», окончательно

овладевшим массами сто с лишним лет спустя, крестьяне

приступили к репарациям. Репарации эти происходили для

французов чрезвычайно болезненно, потому что происходили в

лесах и на большой дороге с использованием нецивилизованных

вил и плебейского дреколья. Это дреколье и вдохновило графа

Толстого на поэтический образ.

Если рассматривать широкое народное движение не как

партизанскую войну типа испанской, а как более прозаический

процесс разрешения имущественных споров, то понятным

становится и замеченное зорким глазом Льва Николаевича

изменение в общем настроении народа. В некоторый момент

народная ненависть к французским завоевателям уступила

место жалости и сочувствию. По-видимому, этот момент связан с

тем, что основная масса накопившихся имущественных и иных

претензий была уже снята, а просто так махать дубиной

интереса не было никакого. Тем более что брать у французов

уже стало нечего, а к нищим и убогим в России всегда

относились по-особому.

Один приятель, охотник за иконами, рассказал мне историю. Он

был в какой-то деревеньке под Смоленском по своим делам. И

обнаружил в доме одного дряхлого деда любопытный предмет.

Это был круглый столик с гнутыми резными ножками,

заляпанный многолетней грязью до полной черноты и служащий

подставкой для ведра с водой. Когда дед, взяв ведро, наладился

к колодцу, мой приятель от нечего делать стал изучать подставку,

обнаружил на ножке странную выпуклость, колупнул грязь и

увидел что-то голубое и явно не деревянное. Приятель

заинтересовался. К приходу деда перламутровая инкрустация с

изображением легко одетой дамы с перьями в прическе была, в

можно приспособить эту диковину и на что она могла бы

сгодиться.

Интересы моего приятеля лежали в другой плоскости, поэтому

столик он просто взял на заметку и в Москве рассказал о нем

человеку, профессионально занимающемуся антиквариатом.

Потом рассказывали, как в сельской глубинке был обнаружен

туалетный столик самого императора Наполеона, который

отреставрировали и продали с аукциона за бешеные деньги. Так

что на дубине народной войны кто-то прилично заработал.

Глава 10

Презентация

В номере было не то чтобы совсем светло, но и вовсе не темно,

как полагалось бы при задернутых шторах. Наверное, потому,

что одна из штор была почему-то оборвана и цеплялась за

карниз краем. Но разбудил Адриана не серый дневной свет,

вливающийся в номер из окна. Его разбудил противный

прерывистый гудок из снятой с аппарата телефонной трубки,

которая вместе с аппаратом валялась у кровати. Он с трудом

нащупал трубку рукой, попытался водрузить на место, не смог,

снова бросил на пол, решительно закрыл глаза и начал

вспоминать вчерашнее.

С самого начала его неприятно удивило, что в конференц-зале,

рассчитанном на пятьдесят с лишним участников, собралось от

силы десять человек. Конечно же, там был господин Крякин, и

рядом с ним сидел улыбающийся господин Шнейдерман. И еще

двое, которых он видел в Комитете государственной

безопасности или как он там теперь у них называется.

Неизвестный человек бизоньего телосложения и с бритым

черепом в последнем ряду. Компактная группа в сером слева от

входа. Странная какая-то группа. Они все записывали,

переглядывались, а когда начались вопросы, один из них, по

видимому старший, представился прокурором Российской

Федерации. Если вспомнить, то и вопросы-то задавали, в

основном, они. Бритый бизон сидел набычившись и реагировал

только на доносящийся из кармана пиджака писк пейджера.

Господин Крякин всего лишь уточнил, планируется ли открытие

представительства, и в конце, от лица всех присутствующих,

тихо втолковывал на ухо, что теперь все будет очень хорошо.

Только надо срочно открывать представительство. И переводить

сюда деньги. И надо постоянно советоваться. Обязательно надо

советоваться.

Господин Крякин обнимал Адриана за плечи, подмигивал,

улыбался, пыхтел неровно раскуренной сигарой и исчезал в

дыму. Вместо него возникали другие, тоже улыбались и

чокались, говорили про неизбежный успех начатого дела,

совершенно, как иногда казалось Адриану, не понимая, о чем,

собственно, идет речь. Все совали Адриану визитные карточки

— на белом картоне, цветные, с фотографиями и без, с

пышными титулами директоров фондов и ассоциаций, первых

советников, президентов, председателей правлений.

Несколько раз рядом возникал бизон с пищащим пейджером и в

пиджаке, под которым бугрились мышцы тяжеловеса. Бизон

смотрел на Адриана, наклонив мокрый от пота череп, непонятно

хмыкал, крутил головой и отходил, сжимая в лопатообразной

ручище высокий стакан с пузырящейся минералкой.

Последним, что еще более или менее отчетливо помнил Адриан,

было появление госпожи Икки, с раскрасневшимся от духоты

лицом и все в том же знаменитом страусовом боа. Госпожа Икки

тащила за руку неизвестного молодого человека в джинсах и

красной ковбойке, который вскоре должен закончить какой-то

техникум и очень рвется работать у господина Дица. Он очень

милый, очень, и все-все будет делать как надо. Пожалуйста,

Адриан, вы должны с ним поговорить. Это племянник главного

режиссера кукольного театра, помните, Адриан? Мы ходили с

вами на «Мистера Твистера».

Потом была машина. Адриан сидел на заднем сиденье рядом с

совершенно незнакомым человеком, непрерывно говорившим о

чем-то. Сигаретный дым, вырабатываемый двумя молчаливыми

девицами, вытягивался в опущенное окно. На смену в машину

влетали порывы ветра и капли дождя. Было тревожно, и

хотелось спать.

Еще потом машина стояла перед какими-то воротами, освещая

их фарами, и громко сигналила. Ворота не открывались.

Незнакомый человек бегал перед машиной, отбрасывая на

ворота огромную уродливую тень, и что-то кричал, ругался.

Девицы молчали. Одна из них вышла из машины, исчезла в

вежливо сказал он. — Я веду переговоры с господином

Шнейдерманом.

Гость согласно кивнул.

— Звони, — разрешил он. — Он тебе сейчас все объяснит. Все

разжует.

Телефонный разговор начался с того, что господин Шнейдерман

немедленно поинтересовался местонахождением господина

Дица и, узнав, что тот еще не до конца выбрался из постели,

пришел в состояние невероятного возбуждения.

— Вас же ждут, — провыл он в трубку. — Вас уже больше часа

ждут. Как так можно! Мы же вчера договорились! Денис рядом?

Адриан сообразил, что спрашивать, о чем вчера договорились,

как-то не совсем удобно. Вряд ли следует омрачать будущее

тесное сотрудничество ссылками на провалы в памяти. Тем

более что упоминание имени гостя Адриана несколько

успокоило.

Денис внимательно слушал, что кричит господин Шнейдерман,

утвердительно хмыкал, поглядывал на Адриана, однажды даже,

отстранив трубку от уха, выпустил на волю рвущийся из нее звук

и покачал головой, бросив на Адриана укоризненный взгляд, а в

завершение сказал:

— Ладно. Все путем будет. Ливер-то не дави. Не дави, говорю,

ливер. Нормально будет. Не пальцем деланные, блин… — И,

положив трубку: — Готов, что ли? Поехали…

Глава 11

Письмо домой

Дорогой папа!

Сразу же прошу прощения за краткость. У меня совершенно нет

времени и очень много дел. Господин Крякин был абсолютно

прав. Абсолютно. Как только я зарегистрировал

представительство, работа над проектом немедленно пошла

полным ходом. Господин Шнейдерман дал мне в помощь одного

очень хорошего человека, его зовут Денис. Он борется за

свободу и решает проблемы. Сейчас расскажу все по порядку.

Денис отвел меня в специальную правительственную

организацию, которая вместе с КГБ занимается защитой

Так вот, если у русских что-то не выходит и они из-за этого

сердятся, то говорят «блин». Я спросил у Ларисы, и она

объяснила, что когда готовят блины, то первый блин всегда

получается очень плохо. Не похоже на блин. Поэтому когда

говорят «блин», это значит, что хотели хорошо, а получилось нет.

И еще. Я спросил у Дениса, как мне найти нашего родственника,

про которого ты писал мне в прошлый раз. Он сначала сказал,

что это очень трудно, но когда я упомянул про Сибирь, то

обрадовался и сказал, что в Сибири он проблемы решает. Так

что будем ждать новостей.

Мне не терпится подробно узнать про это новое дело, о котором

ты написал. Не можешь ли хотя бы намекнуть, о чем идет речь?

Твой любящий сын Адриан Тредиллиан.

Глава 12

Принцип замкнутых систем

Я прекрасно понимаю, что для безродных космополитов,

отличающихся, как правило, не только забвением корней, но и

атеистическими склонностями, слова о богохранимости нашей

страны есть не более чем сотрясение воздуха. Хочу обратиться к

ним на понятном им языке современной науки, отрицающей

всякие идеалистические бредни и признающей вместо этого

законы термодинамики, теорию Дарвина и так далее.

Известно, что все на свете — как живое, так и неживое —

состоит из атомов и молекул. Это такие мелкие частицы, не

видимые глазом. Частицы эти находятся в непрерывном и

хаотическом движении, отталкиваются, притягиваются, а иногда

даже соударяются, что приводит к неприятностям молекулярного

же масштаба. Временами эти частицы ведут себя чрезвычайно

странно, и тогда говорят, что они вовсе даже и не частицы, а

электромагнитные волны. Чтобы не затевать дискуссий, которые

могут внести раскол в единый материалистический лагерь, когда

то договорились, что эти… — не знаю даже, как их теперь

называть — имеют двойственную природу. Когда исследователю

удобно, он говорит, что это частицы. Когда неудобно — говорит,

что волны. Назвали эту договоренность иностранным словом

«дуализм». Эдакое учение о святой двоице.

всемирного тяготения по-разному действует? А если одна

молекула может, то почему все сразу не могут?

А вот один человек, не физик даже, а простой советский

философ, обучавший этой марксистско-ленинской науке

сотрудников Министерства внутренних дел, все мне доходчиво

объяснил. Понимаешь, сказал он, заставить нечто сделать что-то

— это значит применить к этому нечто управляющее

воздействие. Но если ты хочешь, чтобы данное воздействие

привело к желаемому результату, надо про нечто, к которому

воздействие применяется, хоть что-то знать. И чем больше, тем

лучше. Привожу поясняющий пример. Установлен конкретный

подозреваемый в конкретном преступлении. И этот

подозреваемый передвигается из неизвестного нам места в

непонятном для нас направлении с неопределенной пока что

скоростью. Управляющее воздействие состоит в том, чтобы

провести задержание и водворить подозреваемого в

следственный изолятор. Рассуждаем дальше. Пока место

пребывания подозреваемого, а также скорость и направление

передвижения не будут определены точно, задержание провести

мы не сможем. Нужны мероприятия оперативно-розыскного

характера. Это понятно? Так вот. С подозреваемыми в

философской науке проблем нет. И на практике тоже. А с

молекулами — есть. Существует такой универсальный принцип,

называется принцип неопределенности. Действует он в

микромире, а придумал его Гейзенберг. Суть в чем. Для

молекулы или другой маленькой частички можно точно знать

либо только место ее пребывания, либо только скорость и

направление движения. А одновременно знать и то и другое

нельзя. Потому что противоречит принципу неопределенности.

Понятно? Рассуждаем дальше. Ежели место пребывания

частички неизвестно, то задержа… то есть, прикладывать

управляющее воздействие некуда. А если место известно, то все

равно не получится, потому что, пока мы будем прикладывать

воздействие, частичка упилит куда-нибудь, да еще с неизвестной

скоростью.

Поэтому мы у себя принцип неопределенности Гейзенберга

практически не используем. Мы — для облегчения оперативно

розыскной деятельности — применяем принцип замкнутых

систем. Ну, это тебе не интересно.

состоишь — из молекул или еще из чего. И как эти молекулы

себя ведут — мне тоже не интересно. Для меня важно что? Что

связи между твоими внутренними молекулами намного сильнее,

чем связи между внутренними и внешними.

Значит, мне про тебя все известно — и место нахождения, и

скорость. Я применяю к тебе управляющее воздействие. А ты

реагируешь предсказуемым образом. Вот и все.

— А если я среагирую непредсказуемым образом? — спросил я,

потирая левой рукой ушибленную грудь, а правую сжимая в

кулак таким образом, чтобы собеседнику было видно.

Тот, как ни странно, не обиделся, а даже возликовал.

— Вот! — сказал он. — Значит, ты понимаешь, что здесь есть

проблема. Я про это как раз диссертацию заканчиваю. О

сохранении существенных связей при укрупнении замкнутых

систем. Видишь ли, на самом деле все намного сложнее, но в

нашем с тобой случае тебя и меня, как две отдельные замкнутые

системы, при определенной совокупности механических

воздействий может оказаться полезным рассмотреть как одну

замкнутую систему, но уже в области правовых отношений.

Понимаешь? Это если ты меня попробуешь ударить. Другими

словами, при изменении системы отношений от более простых к

более сложным замкнутая система может укрупняться. Но

существенные связи все равно сохранятся.

— Значит, если я тебя сейчас тоже толкну, то ты в ответ дашь

мне в морду и мы будем драться, пока с нами не начнет

разбираться милиция? — догадался я.

Собеседник почему-то обиделся, и разговор наш на этом

прервался. Но не знакомая мне ранее идея замкнутых систем

овладела мною и заставила крепко задуматься. Особо занимала

меня загадочная фраза о сохранении существенных связей.

Чтобы разобраться, я начал сам строить замкнутые системы.

Конечно же, мне было бы невероятно трудно строить их из

молекул, всяких там кварков и прочих кирпичиков мироздания,

которые я и в глаза-то не видел никогда. Поэтому я предпочел

более знакомый мне материал. Человеческий. А теперь ломаю

себе голову и не могу понять, на кой черт я это затеял.

Вот ведь что интересно. В народе любят говорить, что мы умны

задним умом. Означает это следующее. Ежели нашему человеку

что-то втемяшится в голову, то он в лепешку разобьется, но

— О премьер-министре. Поговорить можешь. И объяснить

можешь. Он тебя, пожалуй, даже поймет. Только ничего не

сделает.

— Почему?

— Да потому! Ух… Да потому, что никто тебя не поймет. Ни один

нормальный человек. Не поймет, почему вместо того, чтобы

делать как все, ты ходишь права качать.

— А как все делают?

Шнейдерман качает головой, вытирает лоб, наливает минералки

в стакан и залпом выпивает.

— Ох. Ух… Все делают, как я тебе говорю. Вот так все и делают.

— Но я же хочу по закону!

— А я тебе и говорю, как надо по закону. Только по нормальному

закону. По человеческому. А не по этому. По человеческому.

— Но это же будет… свиндл… как это по-русски…

мошенничество…

— Ух… Ух… Ну достал. Послушай. Я тебе объясню.

Мошенничество — это когда контрабанда, понимаешь? Когда все

незаконно и без документов. А когда с документами, тогда все

законно. Понимаешь? Если есть документ, то это и значит, что

все законно. Просто все, как огурец…

— Почему огурец?

— Ни почему. Просто так. Ух… Если хочешь, чтобы было

законно, должен быть документ. Правильно?

— Правильно. Да. Это правильно.

— Вот. Значит, платить надо ровно столько, чтобы был документ.

Больше платить не надо. Понимаешь меня?

— Не понимаю. Здесь написано, что документ будет, если вот

столько заплатить… Извини. Алло! Да. Это я. Что? Нет в

следующем месяце мы тоже рекламу не даем. Спасибо. Не

знаю. Извините. До свидания. На чем мы остановились?

— Мы не остановились. Мы застряли.

— За… что?

— Неважно. Так вот…

— Подожди. Я хочу записать это слово. За… как?

— Застряли.

— Это что значит?

— Это значит, что мы стоим на месте и ни туда, ни сюда. Ни

вперед, ни назад. Никуда. Понимаешь?

препинания: — Адриан Тредильянович это так любезно с вашей

стороны что вы несмотря на вашу занятость и нашли время но

мы вас долго не и вообще это очень важно что мы встретились

вы не представляете насколько и не только для нас но и для вас

вы конечно же понимаете вы же культурный человек

интеллигентный и мы знаем что у вас корни здесь в России и это

так прекрасно Адриан Тредильянович что соотечественники

начинают возвращаться к своим корням или вернее к пенатам…

Драный свитер откидывается на спинку кресла и прикрывает

глаза. При этом его нижняя губа слегка оттопырена, что придает

лицу посетителя загадочное и несколько брезгливое выражение.

Адриан, ошарашенный словесным натиском, пытается

расшифровать странное слово «пенаты». Посетительница

продолжает:

— …Вы конечно знаете Большой театр это лучший театр в мире

это наше все это балет это опера это вот посмотрите сюда это

для вас ложа четвертого яруса как раз напротив люстры вы

конечно знаете Адриан Тредильянович это такая великолепная

люстра в мире такой больше нигде нет только у нас это только

для того чтобы вы сходили и смогли понять масштабность

нашего проекта поэтому и Владимир Сергеевич вы конечно

знаете его симфония «Триумф в голубом» первые две части

такой успех и в Москве и в международном плане даже в Праге

исполняли такой аншлаг Адриан Тредильянович полный полный

аншлаг…

Дама останавливается, чтобы перевести дух.

— Вы сказали проект, — вклинивается Адриан, изображая

заинтересованность. Он устал, снова остался без обеда, жутко

хочет в туалет и ровным счетом ничего не понимает. Дама с

всхлипом заполняет легкие воздухом и продолжает монолог.

Через несколько минут до Адриана начинает доходить. Этот в

свитере — видный борец за права человека. И еще композитор.

Он уже двенадцать лет пишет симфонию. Написал две части.

Теперь наконец-то собрался написать третью и, кажется,

последнюю. Старой власти его музыка не нравилась. Они даже

два раза сажали его в сумасшедший дом. Новая власть

выпустила его из сумасшедшего дома, но на его музыку ей

глубоко наплевать. Тем не менее он гениальный композитор, и

культурная демократическая общественность перед ним

Когда Адриан возвращается к себе, его снова ждут двое. Оба лет

пятидесяти. В одинаково мятых черных костюмах. Один с

пышными седыми усами. Второй без усов, но с цветными

полосками орденских планок на пиджаке.

— …А мы и не скрываем, — басит тот, что с планками. — Чего

скрывать-то. Это мы раньше людьми были. Не последними. Вот.

— Он хлопает себя по груди корявой ладонью. — Это ж мне не

за красивые глаза дали. Скажи, Петр Васильич. В президиумах

сидели. На слетах передовиков. За границу ездили, опытом

обмениваться. А теперь что? С протянутой рукой пошли. И не

скрываем. И не стыдимся. Отстыдились свое. Мне, ты думаешь,

перед тобой стыдно, что я к тебе просить пришел? Не-а. Ни вот

стелечки. Мне перед людьми стыдно будет, если я обратно с

пустыми руками приеду. А перед тобой, хоть ты и иностранец,

мне не стыдно. Смотри, до чего державу довели.

Усатый объясняет. Он — главный бухгалтер совхоза. А тот, что с

планками, — директор. Совхоз называется «Красные орлы». Но

сейчас это уже только одно название. Совхоз —

свекловодческий. Засеять-то засеяли. А убирать нечем.

Комбайны стоят. Нет солярки. Ни грамма. Про презентацию они в

газете прочитали. Про то, что появился американец, привез

много денег. И приехали. Вот.

— Я не занимаюсь свеклой, — объясняет Адриан. — Я буду

защищать права человека. Бороться за свободу. Издавать

независимую газету.

Гости переглядываются.

— Вот-вот. — Кивает орденоносный директор. — Права человека

ты будешь защищать. Какие права? Жрать же в стране нечего.

Хочешь, приезжай к нам прямо сейчас, на месте посмотришь. У

нас корову от козы уже не отличить. На кой черт нам твоя

свобода нужна, когда жрать нечего? У нас свободы и так…

Среди бела дня на улицах людей режут. Куда ж больше свободы

то! Брось! Я тебе честно так и говорю — брось. Вот свекла… Это

ж свекла. Смотри. Мы что предлагаем. Ты нам сейчас поставишь

солярки. Мы проводим уборочную. И рассчитываемся с тобой.

По-честному. Один к пяти. Ты нам тонну солярки, мы тебе —

пять тонн свеклы. Ты нам две тонны солярки, мы тебе десять

тонн свеклы. Куда скажешь, туда и отгрузим. Хошь — сюда

привезем, хошь — прямо в Америку. У нас знаешь, какая свекла?

«Европейско-азиатский гуманизм», — объясняет носатый, —

подвел итоги последнего квартала. Мне выпала приятная миссия

известить вас, господин Диц, что по решению исполнительного

комитета ваш фонд вошел в список лауреатов. Фактически вы на

третьем месте…

Адриан начинает ощущать легкое головокружение. Всего две

недели как зарегистрировано представительство, а эта не пойми

чего ассоциация уже…

Но носатый пастор не дает времени на раздумье.

— Взгляните на эту фотографию, господин Диц. На ней

изображен почетный знак лауреата в натуральную величину.

Знак представляет собой зубра, опирающегося на земной шар, и

сделан из мрамора и полудрагоценных камней. Награждение

лауреатов состоится через три недели в «Президент-отеле».

Помимо знака вы получите также экземпляр «Золотой книги

европейско-азиатского гуманизма», отпечатанной на специально

изготовленной по древним египетским рецептам бумаге.

Переплет книги сделан из великолепно выделанной кожи

тяньшаньского горного козла, имеет золотое тиснение и

инкрустирован вставками из панциря китайской черепахи.

Адриан берет фотографию и тупо смотрит на нее. Он по

прежнему ничего не понимает.

— На семьдесят второй странице этой книги, — не унимается

пастор, — будет напечатана полная информация о вашем фонде

с вашей, господин Диц, цветной фотографией размером в одну

четвертую листа. В одну четвертую, господин Диц!

— У меня нет фотографии, — сообщает Адриан. — Размером в

одну четвертую.

Пастор отмахивается.

— Это не вопрос, господин Диц. Завтра в удобное для вас время

вас посетит наш фотограф. Сейчас будьте любезны подписать

этот контракт.

— Какой контракт?

— Господин Диц, информация о вашем фонде будет

представлять собой рекламный материал. Стоимость

публикации — четырнадцать тысяч долларов. Я уполномочен, —

начинает торопиться пастор, замечая на лице Адриана некое

прояснение, — обсудить с вами вопрос о скидке. Если ваша

фотография будет занимать одну вторую листа — за счет текста,

белье, как в Неаполе. А под землей потрясающие мраморные

дворцы, с мрамором, мозаикой и бронзовыми статуями. Это

перевернутый Нью-Йорк. Манхэттен под землей и Бронкс

наверху, если ты можешь представить себе такое. Люди живут в

американской подземке, а ездят по Манхэттену! Но и это еще не

самое удивительное. У нас в Штатах бедные и богатые

распределены, если можно так сказать, по горизонтали. Как в

Детройте, например, — деловой центр, потом черное кольцо,

потом белое кольцо. А в Москве люди распределены по

вертикали, как город и метро. Но здесь все наоборот. Наверху,

там где Бронкс, люди ездят на своих машинах, они хорошо

одеты, от них пахнет хорошим парфюмом, они посещают

дорогие магазины — здесь такие есть, и цены в них намного

выше, чем в Нью-Йорке. А внизу, там, где Манхэттен, совсем

другие люди. Они плохо выглядят, и у них лица такого же цвета,

что и город наверху. Там, под землей, среди мраморных колонн и

бронзовых статуй, ходит много нищих. И они не поднимаются

наверх, где у людей свои машины и есть деньги, они просят

подаяние у таких же, как они сами.

Здесь часто бывают ужасные пробки, совсем как дома. Тогда по

улицам невозможно проехать на машине, надо много часов

стоять в пробке. И вот люди сверху выходят из такси или

бросают свои машины и спускаются под землю, в мраморные

дворцы с колоннами и мозаикой. Там они смешиваются с

людьми снизу.

Лили, я заметил две интересные вещи. Первая — это как люди

сверху ведут себя внизу в первую минуту. Они с удивлением

озираются, как будто не очень понимают, куда попали и что надо

делать. И это очень странно, потому что мне сказали, что еще

несколько лет назад все-все ездили на метро, а на машинах

мало кто ездил.

Вторая интересная вещь состоит в том, что уже через минуту эти

люди сверху абсолютно сливаются с теми, кто внизу, и

получается совершенно однородная толпа. И только если очень

внимательно присматриваться, то можно понять, кто пришел

сверху. Но это не всегда получается.

Сейчас здесь очень много иностранцев. И они тоже спускаются

под землю, рассматривают мраморные дворцы и очень

удивляются. Но их всегда можно отличить от местных людей — и

вышвырнула мои документы, семья пришла в состояние

определенного отупения и не смогла верно отреагировать.

В этом состоянии отупения я находился все время, пока

московское бабье лето на моих глазах переходило в полярную

ночь. Очнулся я, выпрыгнув из вертолета и окончательно

рассмотрев окружившую меня природу. Я был настолько

потрясен увиденным, что самым неуставным образом ухватил за

рукав встретившего меня старшину и дрожащим голосом задал

ему географический вопрос:

— А скажите, пожалуйста, это… здесь какая зона?

Старшина с отвращением посмотрел на меня и ответил:

— Ты, салабон, укачался, что ли? Здесь погранзастава. А

ближайшая зона вон там, пятьсот верст на юг.

У нас в части проживало много сторожевых собак, хотя я так до

конца и не понял, на кой черт они были нужны. И на кой черт мы

там были нужны, тоже не понял. На мой взгляд, ни один

нормальный шпион или диверсант никогда в наши края не

сунулся бы. Хотя бы только потому, что до ближайшего

населенного пункта, как верно отметил товарищ старшина, было

с полтысячи верст полярной пустыни.

Про прохождение службы я рассказывать не буду. Упомяну всего

лишь, что я в части оказался единственным москвичом, поэтому

обычные тяготы, выпадавшие на долю молодых, в отношении

меня как бы удесятерились и не только не закончились с

переходом в категорию старослужащих небожителей, но

сопутствовали мне на протяжении всего срока службы. Я лучше

расскажу о собаке.

Карай — это бывшая лучшая овчарка в нашей пограничной

части. Пес как пес. Настолько старый, что обычный для его

породы темно-серый окрас почти полностью сменился на какой

то грязно-бурый, как у половой тряпки из мешковины. По всем

правилам Карай давно уже подлежал списанию посредством

безболезненного укола или пули. Но еще командир, который был

перед тем командиром, при котором служил я, распорядился пса

не трогать. Видать, было что-то в героическом прошлом Карая,

что не позволило прекратить собачье существование. Имелось

даже указание кормить Карая отдельно, потому что молодые

псы, не испытывавшие к патриарху никакого почтения, с

пионерским задором отбрасывали его от общей кормушки,

тем более не вилял хвостом. Как будто я не существовал вовсе

или же находился где-то за тридевять земель, на другом конце

света, в тропических лесах далекой Амазонки. Сперва я этого не

замечал, а потом как-то сразу увидел и сильно озадачился.

Помню, мне захотелось даже потрепать Карая по холке, чтобы

добиться хоть какой-то реакции, но не успел я протянуть руку,

как почувствовал под свалявшейся сивой шерстью напряжение

мышц. Непостижимым образом пес уловил мое намерение и

будто бы вжался всем своим собачьим телом в неструганные

доски крыльца. Молча.

Этот призрак движения странно напомнил мне, как год назад,

путешествуя с классом по Байкалу, я вдавился в скалу, когда,

присев на камень, повернул голову и увидел в полуметре лениво

шевелящийся, не отошедший еще от зимней спячки клубок

щитомордников.

Больше я не пытался потрогать Карая.

А потом служба закончилась, и я снова оказался в привычной

для меня среде. И когда меня спрашивали, как служилось,

отвечал — нормально, как всем. Но перед глазами почему-то

всегда возникал Карай, как олицетворение жестокого замкнутого

сообщества, для которого я был и навсегда остался

пришельцем.

Глава 16

Квартира

Любезно предоставленная господами Крякиным и

Шнейдерманом шестикомнатная квартира находилась недалеко

от центра Москвы, на последнем этаже четырехэтажного дома

постройки начала века. Наверное, когда-то в этой квартире жила

очень большая семья. Этот вывод Адриан сделал, обнаружив на

двадцатиметровой кухне две газовые плиты. Окна квартиры

выходили в окруженный глухим кирпичным забором двор. За

забором возвышались трубы небольшого завода, который был,

по-видимому, давно заброшен. Во всяком случае, дым из труб не

шел, а в здание завода никто никогда не входил.

По вечерам Адриан входил в темный подъезд, автоматически

нажимал на кнопку неработающего лифта, потом поднимался к

себе пешком. Дом был пуст. Правда, иногда Адриан сталкивался

говорил Рахмон. Адриана сажали за стол, ему наливалась пиала

зеленого чая. Когда он допивал чай, строители клали ладони на

лоб, проводили ими вниз до подбородка, ломали руками тонкий

пресный хлеб и разливали по пиалам водку. Заметив, что Адриан

старается не пить, тоже пили мало, и одной бутылки хватало на

два-три визита. Потом снова долго пили чай, смотрели на

Адриана, перебрасывались фразами на непонятном языке.

Младший, Карим, обязательно спрашивал:

— Вот вы, ака, из Америки. Как там люди живут?

В ответ Адриан произносил несколько ничего не значащих фраз.

Он уже знал, что рассказать что-нибудь содержательное про

Америку не получится. Строители будут внимательно слушать,

переглядываться, цокать языками, но, услышат вовсе не его, а

какой-то отголосок собственных мыслей, никак с его рассказом

не связанных. Временами его посещало странное ощущение

контакта с иной, неземной, цивилизацией, представители

которой, по случайному стечению обстоятельств, говорят с ним

на одном языке, но слова и понятия имеют совершенно другой,

неизвестный ему смысл.

Это занимало Адриана, и он с огорчением выслушивал

последний вопрос Карима, за которым неизбежно следовало

прощание — с поклонами и почтительным пожиманием его руки

тремя парами темных заскорузлых ладоней.

— У вас в Америке, ака, плов готовят? Не готовят? А! — Карим

поворачивался к своим соплеменникам, разводя руками и

огорчаясь. — Когда работу закончим, мы приготовим плов.

Хороший плов. Как в Фергане готовят.

Госпожа Икки объяснила Адриану, что плов — это национальное

блюдо из баранины с рисом, еще добавляют барбарис. Ничего

особенного. Его подают в ресторанах, и его умеют готовить в

каждой семье. Довольно вкусно. Конечно, узбеки и казахи знают

кое-какие секреты.

В назначенный день, когда закупленная под присмотром госпожи

Икки мебель уже должна была стоять на своих местах, Адриан

пошел на прощальный ужин. У входной двери его обдал какой-то

невероятно сложный запах, который не поддавался разложению

на составляющие, но, напротив, как бы вмещал в себя весь

известный Адриану кулинарный мир — кунжутное облако

корейских салатов, приторно-сладкий мясной аромат

— Я хочу сказать, — произнес Рахмон, явно удовлетворенный

реакцией Адриана, — я хочу сказать. Мы простые люди. Мы

здесь гости, ты, ака, наш хозяин, ты большой человек.

Уважаемый человек, хотя и молодой. Так получилось, что

сегодня мы у тебя в гостях, но ты сидишь за нашим столом.

Поэтому, ака, первое слово скажу я. Мы сейчас выпьем за этот

стол. За этот хлеб. За солнце, которое согревает землю. За

землю, дающую нам жизнь. За наших предков, которые привели

нас в этот мир. И возблагодарим Аллаха, великого и

милосердного.

Он успел перехватить руку Адриана, потянувшегося с вилкой к

волшебной горе, укоризненно покачал головой, захватил

щепотью рис, сделал странное вращающее движение и отправил

в рот получившийся шарик.

— Руками, ака, руками, — объяснил он Адриану. — Вилка для

помидора. Лук можно вилкой. Все можно. Плов руками надо

кушать.

Что-то непонятное происходило с Адрианом далее. Он скатывал

шарики плова, стараясь захватить загадочные красные личинки,

оказавшиеся на поверку тем самым барбарисом, о котором

небрежно упомянула госпожа Икки и который придавал плову

чуть кисловатый вкус. Он жадно врубался в уменьшающуюся на

глазах гору шафранного риса, вытирая пятнистым вафельным

полотенцем мокрый от пота лоб, разваливал покрытыми

бараньим жиром пальцами чесночные головки, хватал вилку,

накалывал помидорные ломти и лук, снова набрасывался на

плов, не ощущая крепости, прихлебывал из пиалы водку, заедал

ее странными подгоревшими кубиками, выложенными перед ним

на блюдце, нетерпеливо выслушивал очередной тост Рахмона и

опять возвращался к плову и водке.

— Хорошо, хорошо, — одобрительно говорил Рахмон, —

хорошо. Настоящий батыр может съесть целого барана, может

выпить ведро водки, потом может сутки спать. Хорошо.

Адриан не соглашался. Человек не может выпить ведро водки,

потому что от этого можно умереть. И барана он тоже съесть не

может. Рахмон смеялся, и вместе с ним смеялись остальные.

— Зачем говоришь такие слова? — объяснял Рахмон. — Сюда

посмотри. — Он показывал блестящим от жира пальцем на

блюдце с непонятными кубиками. — Это знаешь что? Берем

коричневых глаз. В голове у него возникали и, как вспышки

света, тут же пропадали обрывки ранее слышанных фраз — про

присутствующих здесь дам, но дам не было, про пьющих стоя

гусаров, но при чем здесь гусары, «на здоровье», как учил его

отец, русские всегда пьют «на здоровье», но здесь не было

русских. И, постояв немного, Адриан жалко и беспомощно

улыбнулся, сделал свободной левой рукой странный и неловкий

жест, после чего снова сел.

К его удивлению, узбеки ничуть не обиделись. Скорее, наоборот.

— Молодец, молодец, — говорил Рахмон и хлопал Адриана по

плечу, — молодец, хорошо.

Карим тоже улыбался и за что-то хвалил Адриана, и тот третий,

имя которого Адриан никак не мог ни выговорить, ни даже

запомнить, тоже улыбался и говорил «хорошо, ака, хорошо». И

Адриан соглашался с ними, что все хорошо, и ему было

спокойно и радостно.

С этим же чувством спокойной радости он проснулся утром,

впервые в своей новой квартире, в новой, только что купленной

кровати, на простыне, пахнущей жасмином, от звонка телефона,

возвращенного к жизни неутомимым господином Шнейдерманом.

Шлепая босыми ногами, Адриан пробежал в коридор мимо

кухни, отметив по дороге, что следы вчерашнего пиршества

уничтожены и кухня сияет белизной, схватил трубку и сказал

«слушаю».

— Это Зиц? — полуутвердительно-полувопросительно сказал

мужской голос в трубке.

— Диц, — поправил Адриан.

В трубке замолчали. Потом мужской голос недоуменно повторил:

— Зиц?

— Нет, — сказал Адриан. — Это Диц. Адриан Тредиллиан Диц.

В трубке раздались короткие гудки.

Глава 17

Первый урок

Адриан никак не мог принять решение по переводу денег. Во

первых, Денис еще не решил все проблемы с банком, несмотря

на то что господин Иосиф откровенно недоумевал и всячески

проявлял беспокойство. А во-вторых, что-то сдерживало самого

любая деятельность не только начинается и заканчивается

деньгами, но этим же и ограничивается. Деньги втекают по трубе

в бассейн, в котором уже плавают другие деньги,

перемешиваются с ними, потом вытекают по другой трубе, снова

втекают обратно, но этот круговорот денег ничего не производит.

Деньги проходят по кругу, не превращаясь по пути ни во что,

кроме денег, и чудесным образом постоянно умножаются в

числе. И чем больше денег крутится в бассейне, тем больше

становится дорогих ресторанов и магазинов, тем чаще на

разбитых городских мостовых встречаются «Мерседесы» и

джипы, тем отчетливее видна разница между городом наверху и

городом под землей.

Невозможность понять столь явное и систематическое

нарушение законов природы препятствовала переводу денег

сильнее, чем неизвестные Адриану и не решенные Денисом

проблемы. Но все же что-то надо было начинать делать. Тем

более что отец проявлял все большую настойчивость.

И хотя Адриан искренне не понимал, почему отец так волнуется

из-за странных бумажек почти столетней давности, неизвестно

даже, сохранившихся или нет, и представляющих сомнительную

историческую ценность, он все же был вынужден дать банку

указание о переводе денег. Их должно было хватить и на

маленькую правозащитную типографию, и на секретное

отцовское дело.

— Ты чего творишь? — мрачно спросил Денис, узнав о

переводе. — Сбрендил, в натуре? Теперь смотри, чего будет.

Адриан искренне не понимал, что может случиться с деньгами,

которые находятся на счету в банке и которыми может

распоряжаться исключительно он сам. Поэтому к зловещему

предостережению Дениса он отнесся легко. Что, как показали

последующие события, было неправильно.

Я знаю, что вы сейчас подумали. Вы подумали, что банкир

Иосиф оказался вором и проходимцем, украл деньги Адриана и

исчез неизвестно где. Да ничего подобного!

Просто Адриан не знал, что в богохранимой стране нашей

единственно допустимой денежной единицей является рубль.

Он-то, по глупости, как принял деньги в долларах, так и держал

их на счете. А доллар — это что? Это ничего. Это три тысячи

рублей. Сегодня три тысячи. А завтра — три двести. А

недолго, потому что хозяин что-то с кем-то не поделил и слинял

на Украину. Грохнули его уже там, а фирма к тому времени

накрылась, и я остался без работы. Но зато с хозяйским мерсом,

который тот оформил на меня, чтобы за постановку на учет не

переплачивать.

Без работы я посидел недели две, пораскинул мозгами, а потом

расклеил объявления по всей Москве, что квалифицированный

водитель с собственным шестисотым «Мерседесом» предлагает

свои услуги. Свадьбу возить или там представительские дела

какие. Пять долларов в час, бензин за счет нанимателя. Люську

на телефон посадил — заказы принимать.

Если вы думаете, что пять баксов в час — это много и я на этом

деле капитал нажил, то лучше еще немного подумайте. Мне с

этих пяти долларов хорошо если полтора перепадало. Один раз

на сервис заехал — считай, полштуки нету. Иномарка. Не жигуль.

Но на жизнь хватало. Хотя вкалывать приходилось — дай боже.

Бывало так, что утром к шести в аэропорт ехать, а я только к

трем ночи домой попадаю. Да и Люська давала прикурить.

Возить-то всяких приходилось, вот она то помаду в салоне

найдет, то еще что-нибудь. Бюстгальтер однажды чей-то в

кармашке обнаружила.

А дальше дело было так. Заказали меня везти какого-то на

презентацию чего-то там. Отвез, высадил, сижу в салоне,

кемарю. Вдруг кто-то в стекло стучит. Смотрю, а это Славка из

роты разведчиков. Сто лет его не видел. Они под Кандагаром в

историю попали, я думал, его и в живых-то нет. А он вот стоит,

пальто на нем кожаное, белый шарф, шляпа. Здорово, говорю,

Славка. А он меня и не узнал сперва, потом только пригляделся.

Оказалось, что он тоже на шестисотом. Кондиционер у него

забарахлил, вот он похожую машину высмотрел и просит

помочь.

Поковырялся я в его машине, что-то там подкрутил, вроде

заработало. Стали трепаться. Не то чтобы мы в Афгане с ним

корешались сильно, просто здоровались, да один раз выпили

крепко, вот и все дела. А тут уж сошлось просто — он из Афгана,

и я из Афгана. У него «Мерседес» свой, и у меня «Мерседес»

свой. Ну, откуда он у меня, я то знаю. А у него откуда?

Интересно все ж таки. Купил, говорит.

Да. Какой «Мерседес» можно на майорскую пенсию купить, это

остальных направили работать в налоговые инспекции. Они

ходят во всякие фирмы, проверяют, как те платят налоги, и

говорят, что надо еще заплатить. А вот чтобы фирмы не

возникали и платили, сколько им скажут, дополнительно создали

еще и налоговую полицию. Если кто не хочет платить, то

полиция одевает черные маски, берет автоматы, приходит,

кладет всех на пол лицом вниз и не разрешает вставать, пока не

заплатят.

Часто полиция не ждет, пока ее позовут, приходит сама и тоже

говорит, что надо еще заплатить налогов. Это потому так

получается, что у полиции с инспекцией есть что-то вроде

социалистического соревнования, кому больше заплатят. И кто в

этом соревновании выиграет, тому от государства премии,

ордена и всякие другие хорошие вещи. Вот, «Мерседес» можно,

к примеру, купить. За пять штук.

Но ты не думай, говорит Славка, что это какой-нибудь рэкет. Это

не рэкет, хотя с первого взгляда похоже. У нас все по закону. Ты

кругом посмотри. Вот фирма, к примеру. Хозяин на иномарке.

Офис в мраморе. Жена в мехах. Секретарша в золоте. Откуда

бабки на все? Ясный перец, что государству недоплатили.

Потому что если бы доплатили, то хозяин, как и положено, ездил

бы на автобусе, офис был бы в обоях фабрики «Красный пенек»,

жена в китайском пуховике, а секретарша на ткацкой фабрике.

Поэтому мы государству возвращаем его, государства, кровные

деньги. Но получается плохо. Потому что фирмы так научились

свои бабки прятать, что хрен найдешь. И из-за этого работа у нас

очень здорово тяжелая.

Вот после этого самого Славка мне и говорит: "А что, Леха, не

пойти ли тебе к нам в оперативное управление. Во-первых, ты

человек в прошлом армейский и в звании майора, к нам как раз

такие и идут, во-вторых, «Мерседес» у тебя уже есть, так что из

общей нашей тусовки выбиваться не будешь. Если, конечно,

тебя приодеть, как следует.

Так я оказался в налоговой полиции. Не в центральном

управлении, конечно, туда все больше брали тех, кого до этого

из КГБ вычистили. В районном.

Меня сразу послали вроде как на курсы повышения

квалификации. Потому что в налогах я, прямо скажу, не очень.

Лектор попался интересный мужик. Сначала все про балансы да

для того привел, чтобы вы вот какую вещь усвоили. Ежели

бизнесмен хоть раз в жизни хоть где-то свою подпись поставил,

то он уже сидит. По всем законам да еще и с конфискацией.

Поэтому вы должны отчетливо понимать, какая на вас всех

возложена ответственная миссия. Знайте, товарищи офицеры,

что когда вы на фирму приходите, в ваших руках в прямом

смысле судьба человека. И от вас зависит — сядет этот человек

или нет. Потому что статей, по которым его можно закрыть, вагон

и маленькая тележка. Я вас, товарищи офицеры, вовсе не

прибываю законы игнорировать. Я вам очень рекомендую к

законам этим подходить творчески.

Потому что если вы, усвоив мои лекции по налоговому

законодательству, пойдете и всех тут же посадите, то все это

налоговое законодательство никому не нужно будет. Поскольку

налоги платить станет некому. И вы, товарищи офицеры, с

вашей интересной профессией никому уже не будете нужны. И

мне лекции читать станет некому.

Когда к бизнесмену приходить будете, в глаза ему посмотрите. В

инспекции поспрашивайте. Данные оперативной разработки

полистайте, полезная штука. Потом поговорите с ним по душам,

мнение о нем составьте. И тогда уже принимайте решение —

сколько с него брать и надо его сажать прямо сейчас или

погодить чуток.

Опять же каждому из вас будет спущен план. И план этот надо

выполнить любой ценой. Лучше даже немножко перевыполнить,

но не зарываться. А то в этом квартале вы столько соберете, что

в следующем брать будет не с кого — сбегут или закроются. И

уголовные дела — штука полезная, потому что если их не

возбуждать ежеквартально, то бояться не будут и опять же

ничего не соберете.

Зарубите себе, товарищи офицеры, на носу, что возбуждение

уголовных дел — штука тонкая. Адресная вещь. Вот посадите

вы, к примеру, какого-нибудь ларечника. Во-первых, это только

ленивый не сможет, а во-вторых — проку-то что? Кто про это

узнает? Соседний ларечник? А посему, когда будете выбирать,

выбирайте такого, про которого хоть кто-то знает. Чтобы в газеты

попало. Как напишут, что такого-то за налоги посадили, все

встрепенутся. А вы его подержите дня три, потом выпустите под

подписку, потом потихоньку дело и закрыть можно. Вы же не

ощущение было, что стоим мы в дверях, за спиной солнце и

силища великая, а в лицо нам хозяева смотрят, опомниться от

сна еще не успели и никак не поймут, на каком они свете.

Еще одна штука была. Мишка, сынок, он, как и все, про войну

рисовал. Ну как все пацаны рисуют. Самолеты летят. Танки едут.

Солдаты бегут. И как нарисует, все мне бегает показывать.

Смотри, говорит, папка, вот это ты в самолете, вот это ты в

танке, это ты со знаменем. Забавно так. А тут он телевизора, что

ли, насмотрелся, не знаю. И картинки вроде все те же, и я на

месте, то в самолете, то в танке, то с автоматом. Только почему

то он меня начал в черной маске рисовать. Все люди как люди,

один я в наморднике. Ясное дело, от ящика-то не оторвать. И так

меня это заело, не знаю даже почему. Но сильно заело.

Мне поэтому так лектор показался. Потому что по-человечески

он правильно сказал. Ну законы, ну налоги, ну надо платить.

Только по-людски надо. А то и вправду всех пересажаем.

Я со Славкой, аккуратно так, перекинулся. Смотрю — кивает. У

нас, говорит, всякие людишки попадаются. Есть такие, которые

этого не понимают. Зацепятся за что-нибудь и жмут, пока досуха

не выкрутят. Эти не задерживаются. Годик позверствуют, кругом

все выжгут, как хан Батый, а план-то выполнять надо, это лектор

точно сказал. Ну и сами уходят. А бывают такие, которые только

на свой карман работают. Придет такой гад на фирму, оглядится

и объявляет — десять процентов сюда, и будете все в шоколаде.

Этих мы сами вылавливаем и гоним нещадно. Специально

службу внутренней безопасности завели.

Я, говорит Славка, знаю, почему ты на меня так смотришь. Это

ты потому так смотришь, что мой мерс тебе покоя не дает. Так

вот, Леха, чтобы ты знал, мой мерс — никакая не взятка. И

кредит, который мне в банке дали, тоже не взятка. Я на этот

кредит специально у шефа разрешение спрашивал. А знаешь,

почему он мне разрешил? Потому что президент этого банка

большим прокурорским людям дорогу перешел, не то денег не

дал, не то еще что. И эти прокурорские люди шефу позвонили и

приказали нагрузить банк по самые помидоры. А шеф у нас,

если ты еще не заметил, мужик правильный. Он ни к кому не

нанимался заказы выполнять, у него своя работа. Вот я и решил

в банке маски-шоу не устраивать, а пришел туда и объявил

честно: сто семьдесят тысяч у вас на поверхности лежат, если их

А у него и нет никого. Час созванивались, потом еще час адвокат

ехал. Смотрю — а это Витька из гаража, где у меня мерс стоит.

Привет, говорю, Витек, так ты адвокат? А он говорит — да, а что

у вас тут стряслось? Я ему рассказал, так, мол, и так. Витька

только головой покрутил. Дело, говорит, понятное. Курсовая

задница. Ну и что? Не платит, говорю. В международный суд

собирается. Письмо в инспекцию написал. Ты, говорю, Витек,

можешь ему объяснить, что я с ним прямо сейчас могу сделать?

А фирмач голову набок склонил и смотрит на нас внимательно.

Ему, видно, непонятно, с какого это боку его адвокат с

налоговым полицейским друг друга Витькой да Лешкой именуют.

И чувствуется, что вся эта история у него вызывает большое

подозрение.

Но тут Витька за него взялся. Для начала объяснил, что страна у

нас маленькая, все друг друга знают, и ничего удивительного в

нашем с ним знакомстве нет. Потом, когда фирмач чуть

успокоился, кодекс ему показал. Про курсовую задницу

растолковал раза три, пока до того дошло. Потом про штрафы.

Потом про пени. Смотрю, фирмач вроде понимать начал.

Ничего, говорит Витька, если я, Леша, прямо при тебе ему

объясню, как из этой истории вылезать? Я кивнул, конечно,

самому же интересно. И начинает Витька ему объяснять.

Первым делом, говорит, господин Диц, вы должны принести

справочку, что высшее образование получали у себя в

Соединенных Штатах и в нашей экономике ни бельмеса не

смыслите. Когда у господина майора такая справочка будет, он

сразу поймет, что вы не имели никакого умысла уклониться от

налогов, а просто по незнанию не заплатили что положено.

Потом подпишете акт, который вам из инспекции прислали. Что

налогов столько-то не заплатили, да штраф признаете и с пени

согласны. А я вам сейчас составлю правильное письмо в

инспекцию, что денег у вас на счете столько нет и что хватает

только на уплату налога. А когда деньги появятся, то вы сразу и

штраф и пени заплатите. Месяца через три. У нас тут рубль

немножко падает, и через три месяца все ваши штрафы в пшик

превратятся. С утра сразу бегите в ваш банк и отправляйте ваши

доллары обратно в Америку, чтобы они здесь никому глаза не

мозолили. Вот господин майор с удовольствием сейчас

согласится, что этих моих слов он никогда не слышал, и зайдет к

столько заработали, а из каких-то высших экономических

соображений, но это было совершенно неважно. Важно было то,

что если бы эти типы вдруг оказались на улице и толпа узнала

бы их в лицо, то висеть бы им на двух соседних фонарях. И

никакая милиция не отбила бы. Прежде всего потому, что и не

захотела бы отбивать.

Государственным и партийным органам было совершенно

понятно, что для широких предпринимательских масс овладеть

передовым опытом ничего не стоит. Раз плюнуть. А когда это

произойдет, то фонарей может стихийно не хватить. И это

сильно подорвет позиции страны в глазах мирового

общественного мнения. Чтобы всех этих неприятностей не

произошло, процесс получения заработной платы решили

немного упорядочить. Посредством правильного

налогообложения.

Это упорядочение привело к тому, что зарплата во всех

коммерческих фирмах немедленно опустилась ниже

прожиточного минимума и таковой, по всем документам, и

осталась. Хотя у нас в стране и принято бить по морде, а не по

паспорту, но такая чисто бумажная отмазка перевела

назревавший народный бунт в латентное состояние.

Адриан специально проконсультировался в двух аудиторских

компаниях — в «Прайс Уотерхаус» и еще в одной российской. И

там и там ему подтвердили, что американский подданный свой

личный подоходный налог должен уплачивать у себя в Америке.

Если, конечно, он не намерен провести в России больше чем сто

восемьдесят дней, но как раз это и не входило в планы Адриана.

Хотя в целом ему в России понравилось, но задерживаться в

стране, где правительство, не будучи в состоянии удержать курс

национальной валюты, заставляет рассчитываться за это ни в

чем не повинных иностранцев, ему не очень-то и хотелось.

Поэтому он задумал трехходовую операцию, которая должна

была избавить его от последующих контактов с российскими

мытарями. Первый ход. Все оставшиеся после уплаты налога и

штрафов доллары немедленно конвертируются в рубли. После

этого про курсовую — как они говорят — задницу можно забыть.

Но на этом останавливаться нельзя, потому что падение курса

через три месяца, как обещал адвокат Витя, превратит эти рубли

в макулатуру. Поэтому второй ход. Образовавшиеся рубли

— Простите? — вежливо переспросил Адриан.

— Эскимо, — столь же оглушительно завопила женщина. —

Купите эскимо. Толстый, толстый слой шоколада.

Адриан заглянул в ведро, до середины заполненное знаменитым

русским мороженым, и с сожалением покачал головой. Сейчас

ему было не до эскимо. Вряд ли правильно есть мороженое на

улице, когда рядом с ним стоят битком набитые сумки с

деньгами. По проведенным в офисе расчетам, рублей у него

было на двести шестьдесят две тысячи триста восемнадцать

долларов.

Рядом с обитой клеенкой входной дверью красовалось с

полдюжины совершенно одинаковых латунных табличек.

Изучив их, Адриан узнал, что в этом неказистом здании

располагаются Восточно-Европейский инвестиционный союз,

Восточно-Европейское страховое содружество, Восточно

Европейское пенсионное сообщество и Ассоциация Восточно

Европейского братства. А также Восточно-Европейский

коммерческий банк со своим обменным пунктом.

— Вы куда? — подозрительно спросил мордатый охранник в

черном, с интересом изучая сумки Адриана.

Адриан объяснил, что ему надо в обменный пункт и потащил

сумки по ведущей в подвал лестнице из арматурных прутьев.

Обменный пункт располагался в подвальном помещении

площадью два на два. Стены были обиты листовым железом,

покрашенным той же ядовитой изумрудной зеленью. За

застекленным и затянутым колючей проволокой окошком в одной

из стен смутно угадывалось женское лицо. Когда Адриан

приблизился к окошку, ему в живот уперлась неожиданно

выскочившая из стены металлическая коробка размером чуть

больше портсигара, а женщина за стеклом произнесла нечто

неразборчивое.

— Что? — спросил Адриан.

Женищина, по-видимому, повторила сказанное, но от этого

Адриану понятнее не стало. Он опустил сумки на пол и

выразительно развел руками.

Очертания женского лица за колючей проволокой исчезли,

лязгнуло железо, и приоткрылась дверь в стене рядом. Оттуда

показалось лицо кассирши.

— Глухой, что ли? Деньги на поднос клади. Понял теперь?

пятнистой бумажной скатертью, стояла большая алюминиевая

кастрюля с торчащей из нее ложкой. Рядом возвышалась горка

тарелок, наполовину прикрытая вафельным полотенцем.

— Не желаете ли перекусить, господин Диц? — спросил

жемчужный джентльмен. — У нас сегодня борщ. Вы знаете

русский борщ? Очень вкусно. С чесночком.

Адриан опустил оттянувшие ему сумки на пол и помотал

головой. Каждый, с кем ему приходилось обедать в Москве,

непременно угощал его русским борщом. С салом. С горчицей. С

уксусом. С сахаром. С чесноком. И сегодня борща ему

решительно не хотелось.

Джентльмен с сожалением посмотрел на кастрюлю, опустился на

стул и протянул Адриану визитную карточку, извлеченную откуда

то из кармана брюк.

— Я знаком с вашей проблемой, — сказал джентльмен. — Вы

просто немного быстро приехали. Мы не совсем успели

подготовиться. Надо подождать. Недолго, минут десять.

Максимум полчаса. Деньги уже привезли, сейчас их перенесут из

хранилища. Рубли у вас, как я вижу, с собой? Знаете что я

предлагаю, господин Диц? Раз уж вы есть не хотите, давайте

спустимся вниз. Пока кассирша будет принимать рубли, как раз и

валюту доставят.

Попытку Адриана взять сумки джентльмен решительно пресек.

— Не смейте, не смейте! Вы наш гость. Давайте сюда.

И он засеменил по лестнице с сумками в руках. Адриан еле

поспевал за ним.

Спартанская обстановка обменного пункта к моменту их

появления обогатилась миниатюрным журнальным столиком и

двумя стульями. Остальное пространство занимал охранник в

черном, выгружавший из картонной коробки свертки в желтой

оберточной бумаге. Свертки исчезали за железной дверью.

— Видите, — почему-то шепотом сказал вице-президент,

усаживая Адриана на стул и подмигивая. — Уже доставили. Так

что ждать придется недолго. Зоинька! — позвал он. — Выгляни

сюда!

Из-за железной двери показалось лицо кассирши.

— Наконец-то, — сказала она. — Неужто? С чем пожаловали?

— Да вот. — Андрей Иванович протянул ей сумки Адриана. —

Прими, Зоинька. Оприходуй как надо. И ордер выдай. Чтобы все

Заявление

…требую обеспечить защиту моих законных прав и арестовать

преступников Махмудова Э.Э., Ляпина А.И. Сорокину Р.П.,

Собакину З.И., похитивших мою личную собственность в сумме

262.318 (двести шестьдесят две тысячи триста восемнадцать)

долларов США путем мошенничества и злоупотребления

доверием. Требую возвратить мне похищенные деньги…

— Боровков!

— Я, товарищ полковник!

— Слушай, Боровков. Тут такое дело. Ты этот… Восточно

Европейский банк знаешь?

— Так точно, товарищ полковник. Работают на основании

лицензии. Договор аренды в порядке. Замечаний нет.

— Нет, говоришь?

— Никак нет, товарищ полковник. Нет замечаний.

— Тут у них история с одним американцем. Вот он заявление

написал. Я час читал, ничего не понял. Ты это заявление возьми,

Боровков.

— Есть, товарищ полковник.

— Разберись. По существу.

— Есть, товарищ полковник.

— Жалуется, что какие-то деньги у него в этом банке украли.

Ничего не понимаю. Говоришь, замечаний нет?

— Никак нет, товарищ полковник. Нет замечаний.

— Тогда ответ подготовь. Но сначала разберись.

— Есть, товарищ полковник.

Из объяснения Махмудова Эдгара Эдгаровича, 1966 года

рождения, уроженца г. Нахичевань Армянской ССР. Я, Махмудов

Э.Э., в 1990 году закончил Бакинский ордена Дружбы народов

животноводческий техникум имени Двадцати шести бакинских

комиссаров. После окончания техникума переехал на постоянное

место жительства город Москва в связи с моим законным

браком. С августа 1990 года работаю в должности президент

акционерного коммерческого банка «Восточно-Европейский

коммерческий банк».

По существу вопросов сообщаю следующее.

Третьего сентября сего года около одиннадцать часов утра мне

бухгалтер. Она мне позвонила и сказала что сегодня он

обязательно придет. Он пришел и принес две сумки с

наличными. Там было 957.460.700 (девятьсот пятьдесят семь

миллионов четыреста шестьдесят тысяч семьсот) рублей

наличными. Я пересчитала деньги и позвонила Сорокиной Р.П. и

сказала что Кантаури принес деньги. Она сказала выдать ему

приходный ордер. Я выдала гр-ну Кантаури приходный ордер и

он ушел. С ним был еще один человек который остался. Это был

гражданин США Диц. Он сначала тихо сидел и я не видела что

он остался. А потом я его увидела и вышла спросить что надо.

Он стал требовать у меня валюту. Очень громко кричал а потом

убежал. Потом меня вызвали в кабинет директора. Там я

увидела беспорядок разбитую хрустальную пепельницу (одну),

разбитый телефон «Панасоник» (один), сломанное

коллекционное чучело обезьяны породы гомодрил подаренное

банку сухумским зоопарком (одна штука). Там был наш директор

господин Махмудов Эдгар Эдгарович, Сорокина Р.П. и гражданин

США Диц. Меня спросили как было дело и сдавал ли мне

гражданин США Диц в кассу деньги я сказала нет и рассказала

что деньги сдавал гр-н Кантаури. До того я гр-на Кантаури

видела один раз на восьмое марта когда всех поздравляли.

Подтверждаю что ранее в тот же день гражданин США Диц

приходил ко мне в кассу насчет обмена валюты но не обменял и

ушел к господину директору Махмудову Эдгару Эдгаровичу.

Сколько денег было у гражданина Дица не знаю. В каких сумках

были деньги у гр-на Кантаури не помню С моих слов записано

верно, мною прочитано.

Подписано: Собакина З.И.

Из объяснения Сорокиной Риммы Петровны, 1958 года

рождения, уроженки г. Москвы.

Я, Сорокина Р.П., работаю в банке с августа 1990 года. В 1978