+
Документы, собранные здесь под одной обложкой, представляют собой интереснейшее свидетельство своего времени — времени Первой мировой войны.
РЕЗУЛЬТАТ ПРОВЕРКИ ПОДПИСИ
Данные электронной подписи
Ссылка на политику подписи
Закрыть

 

 

 

СОЛДАТЫ

ПЕРВОЙ

МИРОВОЙ

 

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ. СВИДЕТЕЛЬСТВА

------------------------------------------------------------------------------

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СОЛДАТЫ ПЕРВОЙ

МИРОВОЙ

 

 

- 2 -

УДК 94(47) ББК 71.1

С60

 

 

Издано при финансовой поддержке

Федерального агентства по печати и массовым

коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы

«Культура России (2012–2018 годы)»

 

 

С60

Солдаты Первой мировой. — М.: ФОРУМ ; НЕОЛИТ, 2014. —

272 с.

ISBN 978-5-91134-964-6 (ФОРУМ)

ISBN 978-5-9903746-7-6 (НЕОЛИТ)

 

 

Документы, собранные здесь под одной обложкой,

представляют собой интереснейшее свидетельство своего

времени — времени Первой мировой войны. Разные по

форме, бесконечно далекие по задачам, которые ставили

перед собой их авторы, они вместе с тем объединены

общей темой: стремлением показать, каким был и каким

должен был быть русский солдат Первой мировой.

 

 

УДК 94(47) ББК 71.1

ISBN 978-5-91134-964-6 (ФОРУМ) © Издательство «ФОРУМ»,

2014

ISBN 978-5-9903746-7-6 (НЕОЛИТ) © Издательский дом

«НЕОЛИТ», 2014

- 3 -

Солдаты Первой мировой: правда и вымысел

 

 

Книги, собранные здесь под одной обложкой, представляют

собой интереснейшее свидетельство своего времени —

времени Первой мировой войны. Разные по форме,

бесконечно далекие по задачам, которые ставили перед

собой их авторы-составители, они вместе с тем объединены

общей темой: стремлением показать, каким был, каким

должен был быть русский солдат Первой мировой.

Две из представленных работ раскрывают, какие требования

— высокие требования! — предъявлялись к нему, как его

готовили, духовно и физически, к ратному труду, каким

должен был быть уровень его боевой подготовки. В

определенном смысле можно сказать, что перед нами

продуманные наставления столетней давности по подготовке

идеального солдата русской армии. Из книги С.З. Федорченко

можно составить — очень своеобразное, правда, —

представление о том, насколько он, реальный солдат,

соответствовал этим требованиям. Книжки, прочитанные одна

за другой, производят глубокое впечатление, характер

которого читатель определяет для себя сам.

О чем идет речь? Все работы были изданы в короткий

период времени: осень 1916 — весна 1917 г. Шел третий год

войны. Давно схлынул патриотический энтузиазм лета 1914

го. Русская армия и вся страна пережили славные бои в

Галиции и Польше, что пришлись на первые месяцы

Великой войны, тяжелое отступление весны и лета 1915 г. и

ошеломивший противника Брусиловский прорыв 1916 г.

Война и на фронте, и в тылу стала повседневностью, и

народ стал уставать от этой повседневности, тяготиться ею.

Армия страдала от недостатков боевого снабжения,

население больших городов — от нехватки продовольствия,

заводы — от перебоев в поставках топлива. Разруха на

железнодорожном транспорте стала приобретать масштабы

подлинного бедствия. Социальный и политический кризис

принял необратимый характер.

Здесь нет необходимости рассматривать цепь событий осени

1916 — зимы 1917 г., которые привели к Февральской

- 4 -

революции. Однако, знакомясь с материалами книжек,

особенно первых двух, следует помнить, что создавались

они в тревожное время накануне катастрофы.

«Памятная книжка русскому солдату», составленная

санитарным врачом Леонидом Огородниковым, была издана

в Москве осенью 1916 г. Ее прямое назначение — дать

солдату русской армии ясное понятие о целях войны, о его

месте в совершающихся событиях, привить отчетливое

понимание необходимости заботиться о своем нравственном

и физическом здоровье. Подобные памятные книжки в годы

войны создавались разными авторами и предназначались

для каждого солдата тех или иных частей русской армии.

Стоит напомнить, что солдат русской армии того времени

обязан был уметь читать и писать. Данная книжка

выделяется тем, что она получила одобрение начальника

штаба 3-й армии генерал-лейтенанта А.К. Байова: «И по

идее, и по исполнению такой календарь очень полезен.

Желательно распространение его в войсках».

Боевой генерал Байов был одновременно крупным военным

теоретиком, в предвоенные годы преподавал историю

военного искусства в Академии Генерального штаба. Он был

одним из учредителей Русского военноисторического

общества и редактировал его журнал. Он считался

основоположником «русской школы» военного искусства и в

своих трудах утверждал, что военная доктрина должна

носить национальный характер. К национальным чертам

русского военного искусства он относил, во-первых,

признание того, что «главным орудием войны был и

навсегда останется человек», во-вторых, «единение между

массой армии и ее вождями».

Составитель Л.И. Огородников стремился соответствовать

высоким требованиям русской военной школы.

Для него и его читателей-солдат война, в которой они

участвуют, — Великая Отечественная, Священная война.

Памятная книжка призвана служить «делу духовного подъема

и воодушевления». Автор твердо уверен: «Только ясное

сознание высокой, громадной и священной цели настоящей

войны самими воинами гарантирует России верную победу».

Состав памятной книжки разнороден, но все подчинено

- 5 -

главному: воспитанию солдата-победителя. Характерны два

основных четко сформулированных принципа. Первый:

«Здоровье — сила». Второй: «В единении сила и залог

победы». Солдатам доходчиво объясняют освободительный

характер войны для славянских народов, причины, по

которым «немцам не победить». Любопытен и практический

русско-немецкий разговорник, где немецкие слова написаны

русскими буквами, который мог быть полезен солдатам в

разведке.

Особое внимание военный врач уделяет делу «народного

отрезвления», сухому закону, что был принят в России по

инициативе Николая II с началом военных действий. Он

уверен: «Введенная государем императором всеобщая

народная трезвость на Руси есть великое оздоровление

народа и армии — это первое условие нашей победы!»

Исключительно интересны практические санитарные советы,

которые даются солдату. Автор объясняет солдату, насколько

жизненно важно заботиться о собственной гигиене, и

подчеркивает: «О твоем здоровье заботятся все, начиная с

самого государя императора, вплоть до ближайшего твоего

начальства, не говоря уже о врачах».

 

Не меньший интерес имеют нравственно-политические

наставления: «Никогда не быть ничьей рабой великой

матушке России! Россия будет биться до конца, до полного

разгрома презренного врага». Напомню, что до событий

февраля 1917 г., до появления Приказа № 1, который

положил начало разрушению старой армии, оставалось

несколько месяцев. Составитель ощущал тревогу, разлитую

во всех слоях общества, и с недюжинной прозорливостью

писал то, что, казалось бы, не требуется в памятной

книжке: «Почти для всех государств, которые воюют, в том

числе и для государств наших врагов, — настоящая великая

война поставила ребром вопрос о дальнейшем

существовании государств, быть или не быть; смерть или

жизнь ожидает их от того или другого исхода войны!»

Вместе с тем верой в победоносный исход войны

проникнуто все содержание памятной книжки, где есть

раздел о народной помощи для «скорейшей нашей

- 6 -

победы».

Общий вывод санитарного врача Л. Огородникова достоин

внимания: «На войне солдат бьет врага ружьем, а дома

весь народ обязан бить рублем, подписываясь на заем 1916

г., чтобы дать государству денег на снаряды и патроны!»

Если «Памятная книжка русскому солдату» проникнута

непоказными верноподданническими чувствами и

одновременно содержит полезные санитарно-гигиенические

наставления, то существенно иной характер имеет «Краткий

учебник рядового военного времени», дозволенный военной

цензурой 10 января 1917 г. Составленный капитаном 13-го

Финляндского стрелкового полка П. Хвастуновым по

программе, утвержденной военным министром, этот учебник

— полный курс ускоренного солдатского обучения. Здесь

есть все, что должен был знать и уметь выполнять солдат

русской армии. Характерен эпиграф, предпосланный

учебнику: «За Богом молитва, за Царем служба не

пропадают».

Вслед за кратким отделом, который содержит молитвы

перед сражением, за Царя и Отечество, следует строго

очерченный отдел о назначении солдата, который

открывается уставным требованием: «Всякий воинский чин

есть слуга Царя и Отечества и защитник их от врагов

внешних и внутренних». Здесь же приведены слова присяги

и гимна, даны сведения о боевых наградах, о званиях

нижних чинов, обер- и штаб-офицеров и генералов. Четко

определено солдатское походное снаряжение и ежедневное

солдатское довольствие. Читая эти строки, составленные

высокими интендантскими чинами, уместно сопоставить их с

реальной действительностью зимы 1916/17 г.

Именно об этом времени командующий Юго-Западным

фронтом генерал А.А. Брусилов писал: «Питание также

ухудшилось: вместо трех фунтов хлеба начали давать два

фунта строевым, находившимся в окопах, и полтора в тылу;

мяса вместо фунта в день давали сначала три четверти, а

потом и по полфунту.

Затем пришлось ввести два постных дня в неделю, когда

клали в котел вместо мяса рыбу, в большинстве случаев

селедку; наконец, вместо гречневой

- 7 -

каши пришлось зачастую давать чечевицу»*. Главное

содержание учебника рядового военного времени, который в

нашем издании занимает центральное место, составляет

продуманная выборка параграфов дисциплинарного устава,

устава внутренней службы, строевого пехотного устава,

подробные наставления по стрелковому делу, по полевой и

гарнизонной службе. Уставные требования вырабатывались

десятилетиями, в их основе — вековой опыт русской армии,

где всегда огромное внимание уделялось боевой выучке

солдат. Эти требования не подлежали обсуждению, но

выполнялись. Их безусловное выполнение было особенно

важно в боевой обстановке.

Учебник капитана Хвастунова весь проникнут высоким

пониманием воинского долга и важности воинской

дисциплины. Однако далеко не случайно, что вслед за

первым параграфом: «Воинская дисциплина состоит в

строгом и точном соблюдении правил, предписываемых

военными законами», следуют разделы, посвященные

самовольным отлучкам, побегам со службы, мародерству и

сдаче в плен. На третий год войны дисциплина в армии

была расшатана. По свидетельству Брусилова, если на

передовой солдаты демонстрировали высокий боевой дух и

беспрекословное повиновение, то в тылу, именно там, где

происходило обучение солдат, наблюдались многочисленные

случаи нарушений уставных требований.

Идеальный солдат, каким он рисовался капитану Хвастунову,

в малой степени соответствовал реальным солдатам,

призванным из запаса, и молодым новобранцам.

Один пример, взятый из воспоминаний Брусилова: «Чуть ли

не все население России ходило в солдатских сапогах, и

бóльшая часть прибывавших на фронт людей продавала

свои сапоги по дороге обывателям, часто за бесценок, и на

фронте получала новые… Зачастую солдаты, отправленные

из тыла вполне снаряженными и отлично одетыми, обутыми,

 

 

 

----------------

* Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 1963. С. 257.

- 8 -

на фронт приходили голыми. Против таких безобразий

никаких мер не принималось»*.

В свете того, что переживала русская армия в это время и

что ей еще предстояло пережить, горько читать одно из

поучений воину перед боем, которое дается в учебнике:

«Нет того положения, из которого нельзя было бы выйти с

честью».

Третья из вошедших в настоящее издание работ,

«фронтовые записи» сестры милосердия Софьи Захаровны

Федорченко, создавалась в одно время с двумя

предыдущими, но была издана в совершенно иной военно

политической обстановке после Февральской революции,

после отречения Николая II, весной 1917 г. Для правильного

понимания назначения и общего смысла работы с

обязывающим названием «Народ на войне» эти

обстоятельства следует постоянно иметь в виду. Книжка С.

Федорченко вышла в Киеве в издании издательского

подотдела Комитета Юго-Западного фронта Всероссийского

земского союза. Отдельные «фронтовые записи» стали

появляться в различных периодических изданиях с марта

1917 г. В предисловии к книжке С. Федорченко утверждала:

«Материалы для этой книги собраны мною на фронте в 15

и 16 годах. Была я все время среди солдат, записывала

просто, не стесняясь, часто за работой, и во всякую

свободную минуту. В большинстве это беседы солдат между

собой». Объяснялась и необходимость такой книги: «Теперь,

когда мы теряем представление о народе своем, и все

кажется таким неожиданным и беспричинным, я думаю, что

именно теперь эта книга должна появиться».

Первые читатели воспринимали «Народ на войне» как

дословные записи разговоров, что велись солдатами,

находившимися на излечении в госпитале. Такому

восприятию способствовал и корявый, порой просто

примитивный, язык записей, и их краткость, часто

 

 

 

-------------------

* Брусилов А.А. Указ. соч. С. 257.

- 9 -

соединенная с бессюжетностью, и их дремучая,

беспричинная злоба.

Все, что, по уверению С. Федорченко, она услышала «от

великороссов», создавало, по мнению подавляющего

большинства читателей, правдивый образ народа на войне.

Даже такой чуткий к словесной фальши читатель, как А.А.

Блок, записал в своем дневнике спустя несколько лет после

появления книжки: «Выходит серо, грязно, гадко, полно

ненависти, темноты, но хорошо, правдиво и совестно»*.

Делая эту запись о беседах, «подслушанных каким-то

Федорченко», Блок ничего не знал ни об истории книги

«Народ на войне», ни об ее авторе.

Современному читателю эти знания будут полезны для

правильного восприятия «фронтовых записей», чтение

которых оставляет самое тяжелое впечатление. Главное, что

следует сразу подчеркнуть, «Народ на войне» —

художественное произведение. Менее всего «Народ на

войне» — документальное свидетельство о Первой мировой.

Перед нами не подлинные записи солдатских бесед, а

талантливое, оригинальное по форме и в высшей степени

тенденциозное явление русской литературы. Автор, С.З.

Федорченко (1880–1959), обличала войну, создавала

антивоенное произведение, руководствуясь собственным

представлением о народе. Представлением, надо признать,

лишенным истинной правды.

Позднее удачно найденная форма «солдатских бесед» была

использована С. Федорченко при написании второй и третьей

книжек «Народа на войне», где речь шла о настроениях

революционного 1917 г. и времени Гражданской войны. В

первые советские годы «Народ на войне» неоднократно

переиздавался. В нем видели правдивое документальное

свидетельство о разложении царской армии.

В 1928 г. разразился литературный скандал, инициатором

которого стал Демьян Бедный. В газете «Известия»

признанный пролетарский поэт напечатал статью, где

 

 

---------------------

* Блок А.А. Собр. соч. Т. VII. М.; Л., 1963. С. 411.

- 10 -

обвинял С. Федорченко в мистификации и фальсификации, в

«поклепе на народ». С. Федорченко в полемику не вступала,

но оставила интересное свидетельство о том, как

создавалась ее первая книга: «Итак, ушла я на войну.

Попала в самую гущу, проделала и наступления и

отступления, видала и победы и поражения. Все было

одинаково ужасно и непоправимо.

Война была, как огромная давильня, пресс огромный, что

ли. Переживать все было можно только в большой работе.

Писать же на войне книгу такому человеку, как я, к этому

военному бедствию относившемуся со стыдом, писать тут

же, на войне, книгу, — конечно, и в голову не приходило.

Работала я, все смотрела, все слушала, все со всеми

переносила, вероятно, многое понимала.

Память моя особая оказалась, впечатления были

неизгладимы, видимо. Но видимо мне это стало лишь

потом.

Пробыла я на войне в первый раз год и восемь месяцев,

заболела и уехала в тыл. В тылу за это время вокруг меня

все изменилось, я начала жить с чужими людьми.

Эти люди жили очень пышно, да и весь город, в котором

они жили, имел вид очень пышный и счастливый, —

особенно рядом с войной.

Тогда я уехала в Москву, Москва тоже была гнусна.

Стала я читать, и литература оказалась „на себя не

похожей”. Почти все писали — бей, жги, мыста, да ониста.

В прозе и стихах. Или писались сентиментальные,

жалостные вещи, почти все было ложью и тяжким стыдом.

Вот тут-то со мною произошла нелепейшая и неожиданная

вещь. Я решила написать „правду о войне”, и решила

написать только правду, даже если всей правды мне

написать и не удастся»*.

Увы, «написать правду» С. Федорченко не сумела. Да и

вряд ли, несмотря на ее свидетельство, она ставила перед

собой такую задачу. Созданный ею образ «народа на войне»

односторонен и неправдив, он интересен прежде всего для

понимания ее художественной манеры и тех тенденций, что

были присущи русской литературе тревожной поры.

По словам С. Федорченко, большое влияние на нее оказало

- 11 -

творчество В.К. Винниченко — плодовитого прозаика и

драматурга, украинского социал-демократа. В 1917–1919 гг.

Винниченко был видным деятелем Центральной рады и

Директории, что существовали на Украине. Его политическая

деятельность вызывала у С. Федорченко, если судить по

второй книжке «Народа на войне», определенный интерес,

но для нас важно другое.

Для предреволюционных произведений Винниченко (он их

писал по-украински и сам переводил на русский язык)

характерен обостренный интерес к «вопросам пола», к теме

деградации и разложения человека. Вполне очевидно, что

эти проблемы всерьез волновали сестру милосердия С.

Федорченко и были положены ею в основу работы о

«народе на войне». Перед нами любопытный материал о

настроениях части российской интеллигенции в годы Первой

мировой. Не более.

С.З. Федорченко прожила долгую жизнь. В советские годы

она была известным детским писателем. Всего ею было

опубликовано более ста детских книжек. Десятилетиями она

жила в Тарусе, тихом поселке на Оке, который был центром

притяжения творческой интеллигенции художников и

писателей. В чисто художественном отношении «Народ на

войне» — ее лучшее произведение, где, преодолевая

авторский субъективизм, читатель может найти и отражение

реальных настроений солдат Первой мировой.

 

Профессор Н.И. Цимбаев

 

 

 

 

 

 

 

 

----------------------

* Цит. по: Глоцер В. К истории книги С. Федорченко

«Народ на войне» // Русская литература. 1973. № 1. С.

153.

- 12 -

 

- 13 -

Принадлежит:

 

Фамилия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Имя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Отчество . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Звание . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Часть войск . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вероисповедание. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Губернии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Уезда. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Волости, села или города . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Адрес родных:

 

Фамилия, имя, отчество родных . . . . . . . . . . . .

Губерния . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Уезд. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Волость или город . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

И по идее и по исполнению такой календарь очень полезен.

Желательно распространение его в войсках.

 

Нач. штаба армии Ген. Байов

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

- 14 -

ОТ АВТОРА

 

Настоящая великая отечественная война потребовала от всей

страны громадных народных усилий как физических, так и

духовных.

 

В первом случае для усиления физической и материальной

мощи в самой армии и для армии в тылу делается все, что

только можно; даже само русское общество призвано чрез

Военно-промышленные комитеты помочь в этом направлении.

Но если армия сильна физической и материальной мощью, то в

не меньшей степени для окончательной победы над врагом она

нуждается в постоянном поддержании духовного воодушевления

и подъема на той же высоте, на какой они стояли до сих пор;

ведь две трети успеха всякой войны зависят от «духа войска» —

это уже давно известно.

Книжка эта и является попыткой помочь в этом направлении,

помимо цели распространения тех санитарных требований,

строгое выполнение которых обусловливает сохранение живой

боевой силы нашей армии.

Настоящая война очень сложна по своей идеологии, так как

преследует высокие и громадные цели; помочь разобраться в

этом по возможности доступным и понятным языком для наших

солдат и служило стимулом составления книжки; для всякого

участника войны как на передовых позициях, так и на тыловых

важно знать и необходимо ясно разобраться, почему для нас

война священна, почему ее необходимо довести до

намеченногоуже конца, что приносит с собой всякая война, а

особенно такая великая, как настоящая, и т.д.

Только ясное сознание высокой, громадной и священной цели

настоящей войны самыми воинами гарантирует России верную

победу. Такая памятная книжка, как полезный и приятный

подарок нашим воинам и розданная даже находящимся на

излечении в госпиталях, должна сослужить делу духовного

подъема и воодушевления и среди наших больных и раненых,

закаленных уже в боях; а возможно, скорое возвращение таких

ис- пытанных в боях воинов, но с большим еще духовным

воодушевлением победить врага, во что бы то ни стало, конечно,

весьма желательно и полезно для всей армии.

 

- 15 -

Книжка эта одобрена и признана полезной для распространения

в войсках нач. штаба генералом Байовым и может служить

подспорьем и для бесед с нижними чинами не только врачам,

которые в помощь офицерам призваны служить и делу

поддержания бодрого духа воина, т.е. заботиться о качественном

состоянии солдат, но и священникам в их проповедях и беседах

сранеными и др. нижними чинами как в действующей армии, так

и в тылу.

 

Санитарный врач Л.И. Огородников

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

- 16 -

ОТ РЕДАКТОРА

 

В новом исправленном и добавленном издании помещен приказ

командира корпуса.

Обращаю внимание врачей, особенно призванных из запаса, на

этот приказ, рисующий санитарную службу в войсках, значение в

ней военных начальников, роль врачей и значение этой службы

в числе других родов оружия. Санитарная служба есть

вспомогательный род оружия. Все остальное врачам известно.

 

П. Покровский

- 17 -

23 авг. 1915 г. Приказ армии и флоту.

 

Сего числа Я принял на себя предводительствование всеми

сухопутными и морскими вооруженными силами,

находящимися на театре военных действий.

С твердой верой в Милость Божию и с непоколебимой

уверенностью в конечной победе будем исполнять наш

святой долг защиты родины до конца и не посрамим земли

Русской.

- 18 -

На подлинном Собственной Его Императорского Величества

рукой написано: Ставка. «Николай».

 

 

Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату.

 

Кровопролитнейшая из войн грозит безмерно умножить

число осиротевших семейств. Царственный долг и влечение

сердца Нашего побуждают Нас призвать в эти дни русских

людей к общим заботам об участи детей увечных и павших

в бою защитников Родины. В искони земледельческой

России лучшим способом призрения сирот является по

мысли Нашей повсеместное учреждение земледельческих

приютов, устроенных в обычных условиях сельской жизни и

дающих своим питомцам трудовое воспитание и

необходимые в быту их познания. Общие основания

устройства таких земледельческих приютов с широкой

помощью от казны начертаны в обнародовываемом вместе

с сим положении о приютах, но должное развитие дело это

может получить лишь по ближайшим указаниям опыта,

усердием и заботами местных людей. Непосредственное

попечение на местах об умножении числа приютов и об

упрочении их благосостояния признали Мы наилучшим

возложить на испытанные в служении Родине и близкие к

сельскому населению земские учреждения. Заодно с ними к

дружному осуществлению задач призрения сирот павших

воинов призываем города, сословные и благотворительные

общества и частных лиц, твердо уповаем на деятельное

участие в этом святом деле монастырей, приходов,

церковных попечительств и братств. Верим, что на призыв

Наш — позаботиться, по завету Св. Евангелия, о малых сих

— откликнется, как один человек, вся Русь, без различия

народностей, сословий и состояний…

 

 

На подлинном

Собственной Его Императорского Величества рукой

подписано: «Николай».

В Царском Селе, 7 июля 1915 г.

- 19 -

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

- 20 -

Молитва за Царя и родину.

 

Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое,

победы Благоверному Императору нашему Николаю

Александровичу на сопротивные даруя и Твое сохраняя

крестом Твоим жительство.

 

Молитва воина, идущего в бой.

 

Господи Боже, Спасителю мой! По неизреченной любви

Твоей Ты положил душу Свою за нас. Ты заповедал и нам

полагать души наши за друзей наших. Исполняя сию

святую заповедь Твою и уповая на Тя, безбоязненно иду я

положить на брани живот мой за Веру, Царя и Отечество и

за единоверных моих братьев. Сподоби мя непостыдно

совершить подвиг сей во славу Твою. Жизнь моя и смерть

моя в Твоей власти. Буди воля Твоя! Аминь.

 

Царское слово.

 

Незабвенно царское слово, произнесенное 20 июля

Государем Императором в Зимнем дворце.

«С спокойствием и достоинством встретила наша великая

матушка-Русь известие об объявлении нам войны. Убежден,

что с таким же чувством спокойствия мы доведем войну,

какая бы она ни была, до конца. Я здесь торжественно

заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний

неприятельский воин не уйдет с земли нашей. И к вам,

собранным здесь представителям Моих войск гвардии и

Петроградского военного округа, и в вашем лице обращаюсь

ко всей единородной, единодушной, крепкой, как стены

гранитные, армии Моей и благословляю ее на труд

ратный».

 

Речь председателя Государственной Думы при открытии

Думы 19 июля 1915 г.

 

— Сегодня минул год кровопролитной войны, обильной

тяжелыми жертвами. Не умолкла кровавая распря народов,

и никто еще не может знать, когда она умолкнет.

- 21 -

Война эта беспримерна по трудности и жертвам, но чем

больше опасности, тем больше должна быть наша

решимость довести ее до единственно возможного конца —

решительной победы нашей над врагом… Для разрешения

этой задачи от всей страны теперь потребуются высшее

напряжение сил и полное объединение.

В это время тревог и опасности великий Государь наш, идя

навстречу этой всенародной потребности и желая выслушать

голос Русской земли, повелел созвать Государственную Думу.

С твердой верой в неиссякаемые силы России Его

Императорское Величество ждет от правительственных и от

частных учреждений, от русских промышленников и всех

верных сынов родины, без различия взглядов и положений,

сплоченной, дружной работы для нужд нашей доблестной

армии. На этой, единой отныне всенародной задаче должны

быть, как начертано в Высочайшем рескрипте, сосредоточены

все помыслы объединенной и неодолимой в своем единстве

России.

В полном и ясном понимании глубокого смысла этого

великого Царского призыва Государственная Дума приступает

к своим ответственным трудам.

Обновленному правительству вы скажете ваше правдивое

слово, которое необходимо будет для выяснения истины, и

все наши прения, — быть может, даже бурные, — приведут

к спасительному концу — устранению возникших затруднений.

В самых жарких наших спорах, я уверен, мы не забудем,

что там, на поле брани живой меч родной страны, грозная

перед врагом, смиренная перед Богом, во всем своем

величавом спокойствии стоит русская армия, дружная и

крепкая волей и духом, и что не даст она посрамить земли

Русской. Наш бодрый флот ей в этом не уступит.

Да ведают об этом наши противники, и да не утешаются

они преходящими удачами. Целый год не выходя из боев,

она гордо и высоко держит священное русское знамя и,

истекая кровью, отстаивает честь родины под напором врага.

Стойте же крепко, дорогие наши воины, за веру, Царя и

родину, и с вами да будут наши мысли и благословения.

Коварный и бездушный враг хотя и оценил ваши мощь и

силу, но, направляя теперь преимущественную часть своих

- 22 -

полчищ на вас, не знает пределов своей злобы и

изобретательности в средствах истребления. Но вы не

устрашились и дали не раз уже блестящие в этом

доказательства.

Земной поклон вам, наши родные чудо-богатыри.

Привет и вам в сегодняшнюю годовщину войны, наши

верные союзники.

Двенадцать месяцев войны еще теснее скрепили нашу

дружбу и упрочили давнее взаимное понимание. Мы шлем

поклон земли Русской и новому союзнику нашему —

итальянскому народу.

Да сопутствуют ему на поле брани успех и слава, да

увенчаются его знамена неувядаемыми лаврами победы.

Наш долг также послать слова сочувствия и утешения

нашим братьям-полякам, принявшим на себя в значительно

большей степени, чем жители других окраин, удары

жестокого врага.

Лишенные своих жилищ, разоренные, обездоленные, они,

оставаясь верными сынами России, с удвоенной энергией

помогают, где только могут, нашим доблестным войскам.

Наш долг, господа члены Государственной Думы, отметить

эту гражданскую доблесть и сказать нашим единокровным

братьям, что пережитые в братском единении потрясения и

ужасы связали крепко нас с ними и что мы всемерно будем

помогать правительству в тех мероприятиях, которые

заставят их забыть и перенесенное горе, и страдания.

Переживаемая война не является уже единоборством армий,

но властно требует участия в ней всего нашего народа. В

общем его стремлении к дружной, сплоченной,

организованной работе лежит залог успеха наших войск над

дерзостным врагом. Святая Русь жила весь этот год одним

желанием — желанием живой и неразрывной связи с

армией… Напряженная, но ограниченная известными

пределами наша общественная сила за минувший год

удостоилась с высоты Престола знаменательной оценки, и

если действительно эти труды облегчили нашей армии

трудную задачу борьбы с жестоким противником, то нельзя

не сказать здесь с гордостью и чувством глубокого

удовлетворения, что за это трудное и ответственное время

- 23 -

общественные силы России в их организации вписали

прекрасную страницу в историю своего государственного

бытия.

Но далеко не достаточно еще и этих вдохновленных

любовью к родине сил и трудов. Потребности войны все

возрастают, и с высоты Престола раздался вновь призыв к

усиленным трудам и к новым жертвам. Долг наш, не щадя

ни сил, ни времени, ни средств, безотлагательно приняться

за работу. Пусть каждый отдаст свой труд в сокровищницу

народной мощи. Кто чем богат, кто что умеет, пожертвуйте в

нее. И армия, и флот подают нам всем пример исполнения

долга. Они совершили все, что было в силах человеческих.

Настал и наш черед, и объединенные ныне общественные

силы, работая не покладая рук, я уверен, могут снабдить

армию всем необходимым для дальнейших ее боевых

подвигов.

Господа члены Государственной Думы, вот те великие

задачи, которые встали перед нами во весь рост. Не

забывайте, что от исхода работы на помощь армии зависит

величие самостоятельной, самодовлеющей и возродившейся

России, а в случае неудачи ей могут угрожать и горе, и

унижение. Но, нет! Никогда не быть ничьей рабой великой

матушке России! Россия будет биться до конца, до полного

разгрома презренного врага.

Господа народные представители, в великий и страшный

час испытаний мы должны явить народный мощный дух во

всем его величии. Страна ждет от нас ответа. Долой

ненужные сомнения. Мы должны биться до конца, до

последнего способного к войне солдата. Мы должны быть

сильны глубокой верой в могучих русских богатырей.

 

Мы верим, святая Русь, в твои неисчерпаемые духовные

богатства, и да проникнет в среду славного русского

воинства и среду лихого флота этот бодрящий голос всей

Русской земли, и да увидят они, наши славные заступники,

— армия и флот, — что дружная, сплоченная в единении со

своей армией, горящая единым желанием и единой мыслью

Россия противопоставит вражескому напору свою стальную

грудь…

- 24 -

Высокое значение Высочайшего указа от 7 июля 1915 г.

об учреждении всюду в России земледельческих приютов

для сирот павших воинов заключается в том, что Государь

Император в своих заботах о детях павших и увечных

воинов призвал все русское общество помочь этому

насущному и благому делу. Кроме того, значение этого

Указа громадно в том отношении, что учреждение всюду

земледельческих приютов в России много принесет пользы

всему крестьянскому люду в деле повышения знаний по

обработке земли и много поможет освободиться и в

земледельческом труде от немецкого засилья; немцы затем

и объявили нам теперешнюю войну, чтобы еще сильнее

поработить нас не только в земледельческой, но и в других

отраслях хозяйственной жизни народа.

Нам же необходимо и важно все иметь свое собственное —

русское, и это одна из главнейших задач настоящей

великой войны.

 

1. Здоровье — сила.

Будешь здоров — скорее победишь. Введенная Государем

Императором всеобщая народная трезвость на Руси есть

великое оздоровление народа и армии — это первое

условие нашей победы!

2. В единении сила и залог победы.

Прочное единение России со всеми семью союзными

державами — вторая сила, которая поможет победоносно

докончить войну.

 

Дружней и сильней на врага! За правое дело. С нами Бог!

 

1. Письма из действующей армии домой в Россию и из

России в армию посылаются бесплатно: марок не надо, а

ставь только печать своей части, где служишь. Без печати

письмо не дойдет.

2. В письмах нельзя писать, в каком местечке находишься,

сколько войск, какие войска; если в письме что-либо из

перечисленного напишешь, такое письмо не дойдет; его

задержат на почте; лучше о войне ничего не писать, так

как этим можешь выдать военную тайну, что может иногда

- 25 -

повредить общему делу; ведь может случиться, что письмо

твое попадет в руки неприятеля.

3. Из дому должны на конверте писать так: В действующую

армию, такой-то корпус, дивизия, полк или часть войска,

звание, имя, отчество и фамилию твои.

 

На войне письма — это единственное возможное единение

со своей семьей, родными и своим родным краем.

 

 

Копия По мобилизации 26 июля 1914 г., № 92.

 

Приказ войскам 24-го армейского корпуса. г. Самара.

По части строевой

 

Славные войска высочайше мне вверенного корпуса! Великий

Государь призвал нас свершить великое, святое дело, стать

грудью на защиту чести и достояния нашей Великой

родины! Исконный враг славян — немец, кичливый своими

дешевыми победами над французами 44 года тому назад,

когда он сражался 5 против одного, с той поры, уже почти

полвека, угнетает все народы, угрожая им войной и этими

угрозами вымогая себе их достояние.

Уже тысячу лет он угнетает наших братьев-славян, отнимая

у них земли, а их самих обращая в немцев; но, несмотря

на это, нас, славян, на земле все же вдвое больше, чем

немцев, и эта сила славянства страшит немцев: будучи

сами насильниками, они не допускают мысли, что сильное

племя славянское может использовать свою богатырскую

силу для жизни по-Божьи.

В безмерной дерзости своей, не понимая великой кроткой,

христианской души славянина, они утверждают, что мы,

славяне, недостойны самостоятельного существования

свободы, что мы — навоз и что на земле нашей можно и

должно отлично устроиться и разжиреть немцам.

Все с той же целью душить славян — Австрия по

наущению Германии решила задушить наших братьев —

сербов, для освобождения которых так много пролито

русской крови нашими доблестными предками, начиная с

- 26 -

Великого Государя Петра I.

На призыв Государя Императора остановиться, не делать

злого дела, Германия, а за ней и Австрия ответили России

дерзким вызовом.

Но мы не одни: наши верные друзья и союзники, горящие

местью, французы, ограбленные немцами 44 года тому

назад, и англичане заодно с нами; многие маленькие

народы, напр. бельгийцы, на которых теперь немцы напали

разбойным образом, чтобы пройти во Францию чрез их

землю, возмутились, объявили войну Германии и уже

наносят ее корпусам поражения и потери. Наш недавний

враг — Япония и та объявила, что будет помогать нам и

воевать против немцев.

На нашей стороне за правое святое дело горячие молитвы

не только нашей Великой родины — России, но и всех

наших братьев зарубежных — славян, которых в одной

Австрии до 25 миллионов на 10 миллионов немцев и 10

миллионов мадьяр. На нашей стороне добрые пожелания

всех народов, которым давно уже невтерпеж гнет и насилия

немцев.

С верой в помощь Божью, за правое святое дело по

призыву нашего Державного Вождя, смело вперед! Твердо

верю, что все чины Высочайше вверенного мне корпуса

свято и доблестно исполнят свой долг и что мы одержим

блестящие победы во славу и на радость нашего

обожаемого Монарха и нашей дорогой родины, на радость

всему могучему славянскому племени, на радость всему

миру, на гибель немцам-насильникам.

 

Приказ этот прочесть во всех ротах, батареях и командах.

Подлинный подписал: Командир корпуса, Генерал от

кавалерии Цуриков

 

 

Как и почему началась великая Отечественная война

1914–1915 гг.

 

 

Настоящая борьба славянских народов является: великой,

- 27 -

священной и освободительной войной Настоящую войну

вполне справедливо называют великой, священной и

освободительной, так как она ведется нами за освобождение

от немецкого засилья всех народов, а в частности

славянских государств, за восстановление свободы, права и

правды-справедливости, которые так нагло и открыто были

поруганы немцами и австрийцами пред самым началом

настоящей войны.

Да и раньше наши теперешние враги, пользуясь своей

силой и своим постоянным бахвальством и наглостью,

неоднократно нарушали право и правду, всячески притесняя

все слабые и малые государства, а особенно

единоплеменных нам славян.

Они-то, немцы, первые и объявили нам и нашим союзникам

и настоящую великую войну; они одни только и являются

виновниками переживаемого чуть не всеми народами

европейского неслыханного великого пожарища и бедствия!!

В чем же заключалось постоянное нарушение права и

справедливости нашими врагами? А вот в чем: немцы и

австрийцы, желая еще более увеличить свое и без того

богатое материальное положение захватом новых земель

путем различных для себя выгодных договоров с другими

государствами, зачастую без всяких войн теснили и теснят

слабые и маленькие государства, отнимая у них земли, как,

напр., Сербию, Черногорию и др., и всегда настойчиво

старались всем и каждому доказать словом и делом, что

имеют право на самостоятельное существование одни только

сильные государства; слабые же — малые государства

должны быть или совершенно уничтожены, или же

находиться в полном порабощении у сильных.

Так думая, австрийцы при поддержке Германии без войны

вероломно захватили у Сербии целых две больших области:

Боснию и Герцеговину; а перед началом настоящей войны и

опять при поддержке своей союзницы Германии захотели

совершенно поработить и всю славянскую единоплеменную

нам Сербию и тем еще более усилить свое могущество в

явный и непоправимый ущерб и вред для нашего

государства; это желание подчинить под свою власть и

влияние маленькую Сербию собственно и послужило

- 28 -

начальной причиной теперешней ужасной войны.

Но дальнейшие планы и замыслы австро-германцев и,

главным образом, их чрез меру воинственных правительств

и царей, давно уже и совместно ими выработанные, и к

выполнению которых оба эти воинственные государства

готовились 40 лет, были еще коварнее, а именно: они

хотели, сначала молниеносно разбив нашу союзницу

Францию, отнять от России земли до самого Киева и все

Царство Польское; туркам же, которых силой заставили

воевать с нами, обещали Крым и Кавказ, иначе захватить

тоже под свою власть, так как в слабой Турции,

распадающейся от внутренних беспорядков, как и в

Австрии, давно уже хозяйничают и распоряжаются немцы.

Но Бог не допустил такого поругания права и

справедливости; а чаша терпения всех народов уже

переполнилась, и вот все 8 держав дружно объединились

для отпора австро-немецкому разбойничьему замыслу! Все

эти державы решили твердо и совершенно разрушить

немецкий милитаризм, т.е. уничтожить и самую возможность

для Германии на будущее время усиливать свое

вооружение и боевые военные силы — иначе объявили

войну войне и только такой войной возможно освободиться

всем народам от ненавистного тяжелого засилья немцев.

Все наши союзники твердо решили действовать до конца по

пословице «клин клином вышибай».

Настоящая война для нас священна Священной эта война

называется потому, что все русские и другие славянские

народы и наши союзники исповедуют в жизни своей

правила и заветы великого христианского учения, а потому

мы, русские, и все наши союзники и во время войны

отличаются милосердием даже к своим врагам, раз они

беззащитны, по заповеди «любите врагов ваших…», тем

более еще с большим состраданием относимся к

беззащитным и ни в чем неповинным детям, женщинам и

старцам, мы и наши союзники всегда щадим при малейшей

возможности мирные города и села врагов, а тем более

никогда не разрушаем храмов и памятников искусства, и

вообще у нас правила войны строго преследуют всякие

насилия и грабежи по отношению к мирному населению.

- 29 -

Немцы же как раз наоборот: надругались над христианской

верой и христианскими обычаями, они стараются и во время

войны совершенно сознательно изгнать всякое малейшее

чувство милосердия и справедливости даже к мирному

бедному и сильно и без того пострадавшему от войны

населению; они всюду разрушают православные храмы и

польские костелы; казнят наших священников и русинских и

польских ксендзов; насилуют до смерти женщин, грабят и

избивают беззащитных женщин и детей.

Так они поступают с мирным населением — а с

несчастными нашими пленными, конечно, и того еще хуже

и жесточе: многих они прямо прикалывают и этим гнусным

и отвратительным делом, особенно с ранеными, занимаются

даже немецкие «сестры милосердия». Немцы приняли себе

за правило в жизни и в войне особенно: уничтожать слабых

без всякого сожаления! В настоящее время, когда и немцы у

себя дома начинают недоедать, то наши пленные прямо

гибнут в муках голода, о чем уже доносятся и до России

вопли наших, попавших в плен к немцам.

Кроме того, священной войной эта война считается еще и

потому, что все мы и наши союзники борются за свою

родную землю, которая нас поит-кормит.

Теперь уже стало достоверно известно, что в занятой

Галиции немцы распоряжаются так: они отбирают земли у

галичан и раздают их немцам. То же самое раньше они

сделали с землями поляков, населявших Пруссию. Там они

даже законом установили: отбирать от поляков земли и

отдавать их в собственность немцам; таким образом поляков

превращают в своих дешевых безземельных работников.

Теперь подумайте, ведь то же самое грозит и нам, если

они, не дай Бог, осилят нас!! Таким образом, мы боремся с

немцами не только в защиту поруганных немцами

христианской веры, заветов и обычаев, словом, за все

наше духовное содержание жизни, но и за нашу землю

кормилицу! Вот почему эту войну справедливо называют

священной!! Великой войной ее называют потому, что всеми

державами вражескими и нашими союзниками призвано под

знамена до 28 миллионов людей — такой войны еще

никогда не бывало!

- 30 -

Почему немцам не победить

В первые же два месяца войны, когда достаточно

выяснилось, что немцам не удалось порознь разбить

сначала французов и в силу чего придется вести войну

сразу на два фронта, то тогда уже можно было с полной

уверенностью сказать, что нашим врагам, как бы они ни

старались, — не осилить нас и наших союзников, что все

их вражеские злые замыслы и завоевательные планы

рухнули навсегда, особенно эта уверенность в конечном

поражении нашего врага усилилась после того, как сама же

Германия своим наглым нарушением международных прав и

договоров, выразившимся во вторжении немецких войск в

маленькую мирную Бельгию, вооружила против себя не

только Бельгию, но и две великие морские державы,

Англию и Японию.

Таким образом Австро-Германии сразу привелось воевать

уже с семью державами: Россией, Францией, Сербией,

Бельгией, Англией, Японией и Черногорией; в последнее

время на 10-м месяце войны к нам присоединилась еще и

8-я держава — Италия.

Правда, и немцы силой принудили Турцию тоже объявить

нам войну и тем несколько ослабить удар русских на них и

австрийцев.

Но, к нашему счастью, выставленные Германией как бы в

свои передовые цепи и окопы австрийцы и турки оказались

сравнительно слабыми, так как турки до настоящей войны

были сильно ослаблены еще в 1912– 1913 гг. двумя войнами

и к тому же при бедности государства своего постоянно

страдают внутренними междоусобиями и неустройствами,

Австрия же давно считается слабой «лоскутной» империей,

так как все население ее состоит из сильно враждующих

между собой и угнетенных многочисленных народностей, не

связанных поэтому одним общим делом и целями. Оба эти

немецкие союзника держатся единственно усилиями своей

покровительницы Германии и ее застращиваниями, но

теперь уже так сильно в этой войне ослабли, что близок

час, когда они падут и не в силах будет их поднять даже

и Германии; они уже давно ищут случая заключить

сепаратный (отдельный от немцев) мир и тем спасти свое

- 31 -

существование. А тогда Германии придется одной только

сражаться с 8 державами и расплачиваться за все свои

зверства и насилия, за свои чудовищные коварные замыслы,

за все те бедствия и горе, которые она принесла этой

войной всем народам! Кроме поражения оружием, немцы

много терпят и от материального истощения; с каждым днем

затяжки войны они все больше и больше, чем мы и наши

союзники, должны переносить массу убытков и невзгод от

материального и экономического истощения всей народной

жизни страны. Дело в том, что в Германию ввозилось много

хлеба и всякого сырья из России и др. государств; этот

сырой материал обрабатывался на немецких фабриках и

заводах и вывозился в обработанном виде всюду, и

особенно в Россию, как немецкий товар; обработкой этого

сырья и продажей выделанных изделий из сырья главным

образом и больше всего занимался немецкий народ и этим

обогащался: своего немецкого сырья в Германии очень

мало. С самого начала войны подвоз сырья, конечно,

прекратился, как и подвоз хлеба, которого также у немцев

своего не хватает для себя. И теперь весь немецкий народ

терпит большие убытки, так как много фабрик и заводов

должны были за неимением материала прекратить свои

работы, а простой народ лишился вот уже в течение года

войны единственного своего заработка. Вот почему в

Германии так много крахов банков и закрытия

промышленных и торговых предприятий. Ведь Германия с

Австрией окружены врагами почти сплошным железным

кольцом, и подвоза хлеба и сырья нет.

У нас же в России о таком истощении не может быть и

речи, так как страна наша велика по пространству, окружить

ее немыслимо и не под силу никому, да кроме того, в

России хлеба много, много и сырья, которое может

обрабатываться на своих же русских фабриках, а рынки для

сбыта продуктов имеются свои собственные внутри страны,

так как обширный север может торговать с югом, Сибирь —

с Европейской Россией. Вот почему можно согласиться с

мнением некоторых ученых, что Германия будет побеждена

скорее от истощения своего народа, чем оружием, каждый

день затяжки войны является для Германии роковым, так

- 32 -

как приближает ее к экономической гибели, ведущей собой

и к поражению на поле брани.

Слава Богу, что в России нынешний год из годов по

громадному урожаю, вовремя собрать который

правительством и земством уже приняты все меры, и сбор

уже начался. В этом наше счастье и надежда на победу.

Но как ни явно, что немцам не осилить своих

многочисленных врагов, тем не менее, нам все же

необходимо всегда помнить, что враг еще силен своей

техникой и вооружением и что потребуется от всех нас

много еще труда и сил, чтобы довести войну до

намеченного всеми союзниками конца, т.е. уничтожить самую

возможность для немцев вооружаться в будущем! Да

припомните еще, что к этой войне они давно готовились.

Прочный союз и твердая решимость всех союзников, во что

бы то ни стало, довести войну до вышеуказанного

намеченного конца, всеобщее и наше народное

воодушевление биться до конца, как бы трудно ни было, —

все это является верным залогом конечной победы над

нашим врагом!

 

Причина всеобщей ненависти к немцам. Материальное

порабощение или порабощение нас в нашей

промышленности, торговле и в жизни сельскохозяйственной

Чем же объясняется такая общая ненависть к немцам и

австрийцам держав почти всего мира? А вот в чем дело:

обе наши вражеские державы, Германия и Австрия,

постоянно усиливаясь за счет земель слабых государств и

постоянно все более и более вооружаясь, стали в

последнее время усиленно бряцать своим оружием и тем

косвенно угрожать не только Франции и др. государствам,

но и нашей родине; приходилось волей-неволей всем

государствам тоже увеличивать свои войска и затрачивать на

это громаднейшие народные средства; такое постоянное

вооружение с громаднейшими денежными затратами,

постоянная беспокойная жизнь под страхом внезапного

нападения слишком уже были тяжелы для всех народов;

для всех ясно было, что надо же, наконец, зараз

прекратить это тревожное и постоянное всеобщее

- 33 -

возбуждение и беспокойство всех мирных народов, дерзко

вызываемое Германией и Австрией; необходимо сделать так,

чтобы прекратилось, наконец, это дальнейшее и

ненавистное тяжелое вооружение всех народов из-за одной

только Германии; все уже ясно сознавали, что для этого

необходимо, конечно, раз навсегда выбить оружие из рук

слишком уж зазнавшихся и вооружившихся немцев и

австрийцев. Иначе всем государствам грозит неминуемая

гибель, так как, чем больше захватывали земель оба наших

врага, тем больше у них появлялось желания владеть еще

большим; все больше и больше выяснялось, что немцы

хотят совершенно поработить под свое влияние и великую

Россию; им уже мало было тех льгот, которыми ее

подданные пользовались в России чрез своих влиятельных

лиц. Им хотелось еще больше захватывать, путем купли,

богатые участки земли в России; им хотелось окончательно

взять под свое влияние всю нашу торговлю и

промышленность, словом, им хотелось всю обширную

Россию сделать своей колонией, откуда бы они черпали

наши богатства, отнимая их у русского народа и тем

постепенно и сознательно ослабляя его, чтобы сделать нас

постепенно своими рабами, своими экономическими

данниками. Для достижения своих целей они всячески

старались сеять смуту внутри нашего государства, вызывая

национальную рознь, погромы и рабочие беспорядки, и

этим, конечно, до некоторой степени ослабляли наше

государство внутри.

Вот почему так дружно сплотились все союзники для

отражения своего ненавистного давнего врага немца тотчас

же, как только Германия первая объявила войну.

 

Духовное порабощение

 

Но, кроме вышеуказанной материальной стороны дела, есть

еще другая сторона громадного вреда от порабощения

немцами России и других народов, и заключается она в

том, что немцы и австрийцы все время стараются

поработить и великий дух славянства, который по природе

своей не терпит никакого чужого гнета и влияния.

- 34 -

Немцам ненавистны сами по себе миролюбивый характер

русских и вообще славянских народов, все их христианские

обычаи и нравы, также свободолюбие славянина — все это

они в корне презирают и над всем этим нагло надругались;

вот почему они и совершают во время войны особенно

всякие бесчинства над нашей религией вплоть до

разрушения храмов. Выше всех и во всем они считают

только себя; все другие народы — это по их взглядам —

низшее племя, которое предназначено только служить

интересам Германии; «Германия превыше всех» — вот их

общий клич, вот их народный гимн! Русских они особенно

ненавидят и называют всегда «русскими свиньями». В такой

своей гордости, в таком своем самовосхвалении и

самодовольстве немцы забыли о духовном совершенстве,

которое у них совершенно было заглушено жизнью

материальной; все добрые порывы души и сердца у них

всегда порабощались только одним плотским довольством.

Ведь человек состоит из души и тела; и то и другое

требует развития и пищи. Немцы же особенно в последние

3–4 десятилетия всю свою духовную жизнь поработили

животной телесной жизни, так как все силы, всю свою

энергию направили на развитие материальной стороны

жизни, ее богатство и удовольствия, полагая, что вся сила и

смысл человеческой жизни заключается в материальном

богатстве и грубой физической мощи, особенно военной. И

вредно и скверно то, что они еще стараются навязывать и

прививать всем другим народам такое свое миропонимание,

такой взгляд на жизнь и на назначение человека в жизни,

тем более это тяжело и неприятно, что они в своем

самовосхвалении и влюбленности в свою физическую мощь,

в свое богатство считают себя во всем положительно выше

всех народов.

Вот теперь в эту войну и обнаружились и сказались плоды

такого десятилетиями немецкого воспитания молодежи; все

«лучшие и воспитанные» в немецком смысле, конечно,

молодые люди, немецкое офицерство, воспитатели и

руководители солдат и обнаружили в этой войне эти все

неслыханные зверские наклонности и справедливо заслужили

прозвище «варваров XX века».

- 35 -

У них, конечно, нет уже никаких добрых порывов души и

сердца к несчастным и беззащитным мирным жителям, но

они стараются выдумывать еще новые казни и настойчиво

всюду и везде еще более мучить и терзать, особенно

пленных; они вполне сознательно стараются нарушать все

существующие и ими же ранее подписанные международные

обязательства и законы войны, так что наши взгляды на

жизнь, и в частности на войну, в корне отличаются от

немецких, как небо от земли. Вот эта вторая сторона дела

— порабощение духовное всего народа еще тяжелее

материального порабощения, так как богатство всегда можно

нажить, а потерять образ Божий, духовный склад всех

наших христианских взглядов на жизнь, на нравы и обычаи,

потерять свое, так сказать, внутреннее Святое Святых — это

тяжелее всего: ведь тогда, что не дай Бог никогда

случиться, национальный лик русского человека, воспитанного

и жившего на христианских началах, может исчезнуть

навсегда и вся наша жизнь тогда будет находиться в

порабощении и под давлением ненавистного по характеру и

всему житейскому складу другого народа; и все это должно

неминуемо вызывать великие душевные страдания всего

народа, пока окончательно не заглушит немец-материалист

наших добрых порывов души и сердца! Для примера и для

ясности вышеуказанной коренной разницы во взглядах на

войну немцев и наших русских необходимо указать на

следующую выдержку из доклада немецкого генерала

Вальдерзее своему императору Вильгельму: «не следует в

войне применять никаких христианских добродетелей и

никакого милосердия; необходимо, напротив, все и вся

предавать без всякой жалости огню и мечу; сначала

следует больше выпустить крови из мужского населения, а

потом уже убивать жен и детей, чтобы совершенно

уничтожить вражескую расу, а самим восторжествовать»; —

вот по такому варварскому плану немцы и стараются вести

и настоящую войну, они не соблюдают никаких прежних

международных постановлений о способах ведения войны,

хотя ранее сами их обязались выполнять и подписались под

этими международными обязательствами, теперь же их

топчут ногами. Все такие варварские, зверские способы

- 36 -

ведения войны немцами в самом корне противны духу

русских и всех наших союзников; русские и вообще славяне

издавна и всегда вели свои войны рыцарски, считали

невозможным и позором великим для себя воевать с

беззащитными жителями: женщинами, детьми и стариками,

как это делают теперь немцы. Русские всегда сражались

только с вооруженным войском. Немцы добивают раненых,

бросают бомбы в мирных жителей и т.п.

Русские по натуре и своему характеру — миролюбивый

народ и смотрят на это дело так: пусть себе живут немцы,

но лишь только без вооружения, которым они принесли

всему миру столько горя и бедствий! Вот почему всякий

русский воин и его союзники считают необходимым во что

бы то ни стало, а довести эту войну до конца, иначе

немцы чрез 5–10 лет снова объявят войну, если у них не

вырвать оружия и самую возможность вооружаться в

будущем. Хорошо еще, что мы сейчас не одни воюем

против австро-немцев и, не разбей их сейчас при таких

счастливых условиях помощи всех 7 союзников наших, в

будущую войну немцы будут еще более подготовлены и по

технике и по вооружению благодаря опыту теперешней

войны; в будущем ужасы войны даже трудно себе и

представить, особенно со стороны озверевших немцев даже

теперь.

Для немцев теперь всего страшнее наш прочный союз, еще

более усилившийся с присоединением Италии, союз всех 7

держав и общее желание и воодушевление всех союзников

довести войну до намеченного уже конца, во что бы то ни

стало; напротив, германский союз все более и более

слабеет, так как турки и австрийцы скоро не в силах будут

продолжать войну; они давно уже ищут заключить отдельно

от Германии мир с союзниками.

Таким образом, из всего вышесказанного ясно, что

настоящая война ведется за освобождение от засилья

немецкого как материального, т.е. засилья в торговле, в

промышленности, жизни сельскохозяйственной, так и засилья

духовного, за восстановление поруганных немцами прав на

существование малых государств и что эту войну

необходимо, во что бы то ни стало, но довести до конца,

- 37 -

то есть вырвать у немцев вооружение и самую возможность

для них вооружаться на будущее время; в противном случае

все мелкие государства ждет неминуемая гибель от

немецкого ига! Дружней на врага! Конечная победа уже не

за горами! За правое дело с нами Бог! Еще древними

народами справедливо говорилось, что «горе побежденным»

— и горе это сказывается положительно во всем складе

жизни у побежденных. Французы на себе уже испытали это

горе от немецкой победы в 1871 г., поэтому интересно знать

настроение и решимость всего французского народа в эту

великую войну.

Ученый француз Дени так говорит про твердую решимость

каждого француза в настоящее время: «Если бы пришлось

перенести самые тяжелые испытания, то мы

предпочтем собственными руками сжечь нашу столицу

Париж, но нового унизительного мира Франция не подпишет.

Этого не может случиться, так как это для нас хуже

самоубийства», — ведь в случае нашего поражения немцами,

— говорит этот ученый француз, — придется снова жить

каждому в постоянном тяжелом самопрезрении, в котором

жили первые десятилетия после постыдного и тяжелого для

нас мира 1871 г. Ведь, благодаря такому переживанию всем

народом такого самоунижения и материального порабощения

от немцев, целое поколение французов было искалечено

этим всенародным бедствием; мысль и сознание всего

народа было как бы вывихнуто; французы сделались

больным народом душевно и телесно. И вот в настоящую

великую войну, когда мы, французы, оправились, когда мы

нашли силу жить, когда мы снова стали верить в себя —

опять подвергнуться прежнему самоуничтожению! Никогда!

Теперь во Франции не найдется ни одного человека,

который бы признавал, что «худой мир» лучше

переживаемых ужасов войны. Так как теперь все понимают,

что для французов худой мир — это такое всенародное

ужасное бедствие, такая народная катастрофа (крушение),

что для избежания которой можно пожертвовать решительно

всем! Вот точно такое же твердое сознание, настроение и

решимость биться только до победного конца и у всех

наших остальных союзников!

- 38 -

Народное отрезвление

 

Будущее принадлежит лишь трезвым нациям.

Гладстон

 

«Не бывать бы счастью, да несчастье помогло», — поистине

можно сказать всякому русскому о теперешнем трезвом

времени в эту войну. И в самом деле, как после тяжелой

болезни, после горя или неудачи всякий человек

возрождается к новой жизни, старается исправиться, изменив

свою прежнюю жизнь, так и целое большое государство,

состоящее из массы отдельных личностей — человеков,

точно так же должно возродиться, но только после великих

болезней — бедствий, в муках и даже с кровопролитием

народным; только вот такие великие потрясения народные,

такие великие несчастия и бедствия, как война, заставляют

народы возрождаться к новой жизни. Такое всенародное

бедствие, как настоящая война, заставило и русский народ

воспрянуть всем своим духом и телом: эта война понудила

сразу же сбросить нашу вековую болезнь — пьянство, так

сильно ослаблявшее душу и тело всего русского народа.

Все сознали, что отечество в громадной опасности, надо

опомниться! И вот по воле Государя Императора продажа

вина во всей России запрещена, и русский народ отныне

отрезвился и своим трезвым и ясным, не отуманенным

алкоголем (спиртом) умом ясно сознал, в какой опасности

он и до войны находился, страдая недугом пьянства; он

увидел уже из практики и убедился, что можно отлично

прожить и без водки и что только злые враги его

поддерживали пьянство на Руси, ослабляя волю, развращая

душу народную, расстраивая здоровье и в корне расшатывая

хозяйственное благополучие.

Ведь только трезвое, не одурманенное алкоголем сознание

уясняет всем и каждому цель и значение настоящей войны,

только здоровый, неопьяненный ум наш двигает нас на

подвиг ратный, уясняет нам наш нравственный долг пред

Царем и Родиной биться до конца, защищая наши дорогие

семьи и родные края! Наблюдения показывают, что трезвый

делает 7 промахов из 100 выстрелов; выпивший даже

немного вина делает уже 27 непопаданий в цель при тех

- 39 -

же 100 выстрелах.

Трезвость — это первое условие нашей победы над врагом;

только трезвое сознание подняло на такую высоту народное

дружное воодушевление дать отпор напав

шему злому врагу, подобно тому, как пчелы целым роем

вылетают на битву с врагом, если их родному улью грозит

опасность! Благодаря трезвости и внутри России — в

нашем тылу, — работа не только по снабжению армии, но

и в сельскохозяйственной жизни в полном разгаре и идет

вполне успешно; благосостояние хозяев, оставшихся дома,

благодаря трезвости заметно во всем улучшилось, несмотря

на войну: подати и налоги платятся аккуратно; домашнее

благосостояние в большинстве случаев не расстраивается, а

даже улучшилось, благодаря помощи от казенного и

общественного пайка женам и детям ушедших на войну;

цифры указывают, что за год войны вклады по

сберегательным кассам заметно увеличились, и только

благодаря трезвости; преступления в населении сильно

уменьшились; деревня с введением трезвости лучше

питается и одевается; работа во всем идет планомерно и

настойчиво.

Трезвость и после войны особенно должна продолжаться,

так как быстро и навсегда залечить раны ослабленного

войной населения и всего государства можно усиленным

трудом только трезвого населения.

Чем дружней и сильней, с полным и твердым сознанием

своего долга постоим за священные права, ударим на врага,

— тем скорей победим! Всем нам здесь, на войне, надо

твердо помнить, что на нас, борцов за Родину, обращены

все взоры и мольбы всей России, наших жен и детей —

грудью твердо постоять за Родину, за наши родные семьи

и земли, иначе всем нам грозит беспощадное немецкое иго!

Помните, что все оставшиеся дома тоже дружно поднялись

на помощь общему великому делу, чтобы облегчить наш

труд здесь и нашу задачу скорей до конца победить врага.

Теперь уже всюду внутри в России заводы и фабрики днем

и ночью работают на нужды армии, вплоть до снарядов; так

что против врага вместе с армией восстал и весь народ. А

это служит верным залогом победы.

 

- 40 -

Важные правила для всякого солдата на войне

 

На войне меньше всего доверяйся разным слухам, ибо они

часто распускаются нашими врагами и шпионами с целью

вызвать смятение и уныние в войсках и тем ослабить наше

общее воодушевление. И вот почему: ведь один только наш

фронт от Балтийского моря до Черного тянется более 2-х

тысяч верст, да и войск призвано во всех воюющих

государствах до 28 миллионов; на всех действующих

фронтах сражается до 14 миллионов у всех народов.

Следовательно, очень трудно знать истину с такого

громадного фронта и о таких миллионных количествах

сражающихся; благодаря этому и ходит иногда без всякого

даже умысла среди солдат много вздорных, непроверенных

слухов. Ведь мы можем судить более или менее верно

только о своем маленьком фронте, маленьком кусочке всего

великого целого фронта, а конечные результаты всего

генерального сражения складываются из совокупности всех

маленьких фронтов и не только нашей одной русской

армии, но и с фронтов всех наших многочисленных

союзников. Так что занятие иногда временное, или уступка

того или другого местечка или даже части фронта не имеет

того значения, какое несведущие в военном деле люди

стараются придать и тем даже объяснять общий ход всей

великой войны.

Да и сам меньше всего говори, а, напротив, останавливай

малодушных и объясняй им, что они своими

непроверенными рассказами о той или другой неудаче

только вселяют панику или общий страх и тем помогают

нашим врагам и шпионам, всегда старающимся поколебать

наш дух.

Всегда помни, что, кроме бедствий, несчастий и горя,

каковые всегда неизбежны при всякой войне, — война

имеет все же много хороших и целебных сторон для жизни

целого государства, очень часто война приносит для страны

даже больше пользы, чем вреда: ведь только великие

войны способны встряхнуть весь народ от

духовной и физической спячки и отсталости во многом;

всякий народ после войны, как больной после тяжкой

- 41 -

болезни, всегда возрождается к новой жизни; как человек

только после постигшего его несчастия и горя начинает

исправляться, совершенствоваться, перестраивая заново иной

раз всю свою жизнь; ведь только великие народные войны

способны обнаружить вековые народные недостатки и

пороки, за которые всех нас так беспощадно карает война!

Да и на самом деле, не будь этой войны — наша

закоренелая болезнь — пьянство — также по-прежнему всех

нас губила бы и усиленно вела бы к гибели, развращая

душу и тело русского человека; только война указала все

наши недостатки и во всем другом, благодаря чему все

взялись за исправление, за освобождение от засилья

иноземного; теперь все поняли, что страна наша богата, и

только надо больше самому приложить своего труда, чтобы

иметь все свое, а не зависеть от иностранцев! Кроме того,

война родит героев на всех поприщах жизни, а герои и

великие люди необходимы и полезны народу так же, как в

бурю на море маяки, освещающие правильный путь; такие

люди в народной жизни являются великими светильниками,

которые указывают нам, как надо жить, к чему стремиться!

Также всегда помни, что сдаются в плен только в самом

безвыходном положении, когда уже нечем защищаться;

хороший и честный, любящий свою мать-родину солдат и в

самом тяжелом положении найдет какой-либо выход

избежать постыдного плена. Знай, что просвещенные японцы

в прошлую с нами войну очень часто убивали себя, но не

сдавались в плен. Ведь ты только хорошенько подумай:

если ты сдался в плен, то ты этим ослабляешь своих,

оттягиваешь победный конец войны, низводишь на нет все

прежние труды своих товарищей и их славную геройскую

смерть на поле брани, а своих родных жену и детей

лишаешь казенного пайка, т.к. по закону семьи добровольно

сдавшихся в плен лишают

ся всяких пособий от казны и своего пайка; теперь

подумай, чем же они-то виноваты и зачем на детей своих

накладывать тяжелое, постыдное и несмываемое на всю

жизнь пятно изменника своей отчизне и своей семье!! А по

закону всем добровольно сдавшимся в плен после войны

грозит смертная казнь, как изменникам своей Родине.

- 42 -

По мобилизации 21 июля 1914 г. № 88.

Копия.

Приказ войскам 24-го армейского корпуса Гор. Самара

 

По части строевой

Величайшим злом военного и предшествующего ему времени

являются темные, совершенно ни на чем не основанные

вздорные слухи, распускаемые людьми

недоброжелательными.

Слухи эти находят отклик в душах слабых и, проникая в

общую массу, могут иметь неблагоприятное влияние на

общее настроение.

Между тем для победы того святого дела, на защиту

которого мы все призваны Государем Императором, для

славы и великого будущего великой России, всем нам и

нашим частям, скажу больше, — всей России необходимо

хранить дух бодрый, воинственный, твердо, непоколебимо

верующий в славную победу русского оружия, поднятого на

защиту слабых, угнетаемых, против исконного насильника и

угнетателя наших братьев-славян.

Как участник двух военных походов, считаю долгом

предупредить о вздорности и зловредности подобных слухов

и о необходимости, в случае их возникновения, прекращать

их немедленно, что и ставлю в особую обязанность всех гг.

офицеров: не верьте никаким слухам — повторяю — они

всегда вздорны, и не давайте им распространяться далее,

прекращая их немедленно самым энергичным образом.

 

Подлинный подписал: Командир корпуса Генерал от

кавалерии Цуриков

 

Санитарная служба есть вспомогательный род оружия.

Копия. 20 июля 1915 года № 164.

 

Приказ войскам армейского корпуса

 

Частям корпуса приходится жить и сражаться в районе,

охваченном холерой. Обстоятельство это накладывает на нас

всех особые обязанности по преподанию и, главное, по

- 43 -

проведению в жизнь всего того, что необходимо для борьбы

с этим новым врагом, против которого бессильны и

мужество и оружие.

Что нужно делать в этом случае — известно давно и

преподано в бесчисленном количестве приказов и

наставлений. Но мало хорошо написать — нужно еще уметь

написанное провести в жизнь.

И вот к напряженной работе именно в этом направлении я

приглашаю всех войсковых начальников и весь санитарный

персонал корпуса.

Напоминаю, что первое средство в борьбе с холерой — это

создание хороших санитарных условий. И сюда именно

должны быть направлены все наши помыслы и все наши

усилия.

Первыми деятелями здесь являются, конечно, начальники

частей. Они не должны жалеть ни денег, ни здоровья для

санитарного благополучия вверенных им частей, памятуя,

что нет тех экономических соображений, которые могли бы

оправдать поредение рядов наших от болезней.

Все, что может быть добыто за деньги или трудом рук

наших, должно быть пущено в дело.

Ближайшими затем сотрудниками командиров частей

являются санитарные чины части со старшим врачом во

главе. Работа этих последних — особенно велика.

Начальник части обременен массой забот самого

разнообразного характера. Санитарный же персонал

специально призван к борьбе за лучшее санитарное

состояние части, и никакие заботы о раненых или великое

медицинское искусство не в силах искупить

несостоятельности врача по части санитарной, являющейся

первой и самой главной задачей военного врача при всех

условиях его службы в рядах войск.

К сожалению, положение это с трудом прививается в нашей

армии даже и в мирное время. В военное же время, когда

ряды врачей наполнены врачами гражданской службы, где

«лечение» болезней доминирует над их «предупреждением»,

когда боевые условия создают неодолимые по санитарной

части затруднения и когда бой, эта грандиозная

«травматическая эпидемия», предъявляет врачу непосильные

- 44 -

подчас задачи выноса, перевязки, питания и вывоза такого

числа жертв, о каком в мирное время и думать не

приходилось, — врачи склонны в этой именно хотя и

кратковременной, но крайне напряженной работе видеть

главную цель своей деятельности, в интенсивном блеске

коей меркнут заботы и о чистоте белья, и о кипятке, и о

многих других мелочах будничной войсковой санитарии.

Высоко ценя работу врачей на поле брани, справедливо

восхищаясь их мужеством и искусством, я тем не менее

прошу их помнить, что даже и в области борьбы с бурно

вспыхивающей «травматической эпидемией» роль войскового

врача есть роль, главным образом, профилактическая.

Войсковой врач, наложивший такую повязку, которая даст

возможность довезти рану до лечебного учреждения в

обеззараженном виде, и сохранивший силы раненого

остановкой кровотечения, умалением боли, пищей, питьем,

сном и удобной перевозкой, — тот сделал все, что может

предъявить ему войсковая среда: он «предупредил»

неблагоприятное течение грядущего процесса заживления, а

дальнейшее — дело тыла.

Обращаясь к вопросу о том, в каком именно направлении

нужно сосредоточить нам свое внимание сейчас, при

условиях данной обстановки, приказываю:

 

1) Особенное внимание обратить на воду, как на главный

проводник заразного начала. Требую предварительного

исследования врачами всех источников воды до того, как

эта вода будет употреблена в дело, для чего врачам

выезжать вперед на места предполагаемого расположения

частей. В более важных случаях — брать пробы и делать

анализы. Врачам давать достаточное число конных нижних

чинов для скорейшего розыска источников и установления

за ними необходимого наблюдения.

У источников дежурным по частям немедленно по прибытии,

а если можно, то заблаговременно, ставить дневальных, кои

обязаны не допускать загрязнения источников годных и

пользования источниками негодными (или допускать только

условное пользование, напр., для водопоя, для стирки белья

и т.п.).

- 45 -

Питья сырой воды не допускать. Кипятку же иметь вволю,

изыскивая всевозможные способы для его увеличения

(кухни, кипятильники, солдатские котелки, цинки от патронов,

посуда от жителей и т.п.).

2) Не допускать размещения войск в неблагополучных по

заразе местах, как-то: в жилищах, тронутых заразой; на

старых бивуаках; в местах, где войска могли бы

соприкасаться с неблагополучными по заразе жителями или

беженцами и т.п. Предварительное обследование этого

вопроса — прямое дело врачей. И делать его нужно,

конечно, не тогда, когда войска уже станут на зараженные

места (как это делается часто — ныне), а заблаговременно,

попутно с обследованием источников.

 

- 46 -

3) Иметь неослабное наблюдение за пищей людей,

свидетельствуя продукты и, главным образом, мясо и хлеб,

наблюдая за опрятным хранением и перевозкой продуктов,

за чистотой посуды и кухонного белья, а равно за

опрятностью и здоровьем тех, кто работает при кухнях.

Врачи, живущие в частях, сливающиеся воедино со

строевым офицерством, без особых затруднений помогут по

этим вопросам тем строевым начальникам, на прямой

обязанности коих лежит забота о вышеуказанном. Тощее

мясо, недоваренные порции, сырой или горелый хлеб,

горькая и плохо отмытая крупа, недостаток свежей зелени и

т.п. — все это материал для протеста врача, но протеста

тактичного, товарищеского, доброжелательного. И я смело

могу уверить врачей, что такой протест будет услышан и в

громадном большинстве случаев окажет свое влияние.

Боевая обстановка заставляет мириться со многим — но

стремление к наилучшей постановке питания людей должно

жить в рядах войск.

И постоянными и неусыпными носителями и выразителями

этого стремления приличествует быть прежде всего тем,

кому вверена законом и начальниками забота о санитарном

благополучии.

4) Иметь наблюдение за чистотой тела, белья и платья

нижних чинов, за опрятностью их обстановки и за

соответствием одежды и обуви погоде и времени года.

Наблюдательности, усердию, знаниям и сердцу врача — и

здесь открывается широкое поле деятельности. Чесотка,

вши, заношенность белья и платья, изношенность сапог,

стирка в холодной и грязной воде, отсутствие мыла и т.п.

— все это вопросы, мимо коих врач не имеет права

пройти. Не в его, конечно, силах дать солдату чистое белье,

когда его нет или когда полковое начальство находит

выдачу его несвоевременной.

Но прямое дело врача знать положение этого вопроса в

части, неустанно напоминать о том своим начальникам и

товарищам, распространять вокруг себя ясное положение

важности этих вопросов, а если возможно — то

содействовать получению необходимого, предлагать

необходимые советы и т.п.

- 47 -

Таковы наши главнейшие санитарные задачи. К ним можно

было бы добавить еще многое. Но не мое дело давать

энциклопедию этого вопроса. Специальное образование

врачей и умелое руководство их работой со стороны

корпусного и дивизионных врачей порукой тому, что ничего

существенного упущено не будет. На страницах настоящего

приказа я наметил лишь важнейшее, — в этом важнейшем

определил роль врача, как могучего и незаменимого

санитарного деятеля.

Не приказами и инструкциями двигается сложное,

обнимающее всю толщу нашей жизни санитарное

благополучие, а гармонически налаженной, умелой,

неутомимой и идущей от сердца работой строевых

начальников и санитарного персонала частей. И к такой

именно работе на благо дорогих нам бойцов я и приглашаю

чинов временно вверенного мне корпуса, кои должны

помнить, что не одним искусством употребления в дело

войск уменьшаются их потери и приобретаются боевые

успехи, но и трудом санитарных деятелей, от коих иногда,

более чем от кого-либо, зависит сохранение для боевой

работы нужного количества и далее качества бойцов.

 

Подлинный подписал: Bp. Командующий корпусом, Свиты Его

Величества, Генерал-майор Новицкий.

С подлинным верно:Генерал-майор Вейль.

С подлинным сверял: Штабс-капитан Горбунов.

 

 

Только здоровый побеждает.

 

Только здоровый побеждает, а потому всегда и всюду береги

свое здоровье; знай и всегда помни, что почти во все

войны в три раза гибло людей больше от болезней, чем от

пуль.

Вот почему о твоем здоровье заботятся все, начиная с

Самого Государя Императора, вплоть до ближайшего твоего

начальства, не говоря уже о врачах.

Если чего не понимаешь из того, что тебе приказывают для

сохранения здоровья, то спроси врача или начальника,

- 48 -

почему это не дозволяется, — и они всегда объяснят тебе;

знай, что все хотят, чтобы ты, поступив на службу

здоровым, и возвратился бы на родину к своим родным

семьям таким же здоровым. Стыдно умереть на войне в

чужой стране от болезни, когда можно всегда от нее

предохранить себя. Умирающий от раны — умирает со

спокойным сознанием и чистой совестью, что он все же

принес своей смертью пользу родине, которая воспитает и

вскормит твою семью за твою славную смерть, так как,

будучи ранен сам, ты, вероятно, ранил и врага и тем помог

общему делу в борьбе!!

 

Если не убережешься и заболеешь сам какой-либо заразной

болезнью, то ты этим погубишь товарища и других соседей,

так как от тебя заразятся другие, что всего опаснее для

армии и родины. А уберечься от болезней можно, если

будешь соблюдать все правила и приказания, здесь дальше

напечатанные, и никогда не забывай, что беречь свое

здоровье ты обязан перед Родиной и армией, чтобы не

ослаблять ее. Помни и о своей семье дома! Помни, что

«береженого и Бог бережет».

Приказания и правила, как уберечь себя от холеры и других

заразных болезней:

 

1. Не пить сырой воды. Пей только прокипяченную, которую

можно всегда достать на этапах, в обозах, на жел. дор.

станциях; если там не достанешь — скипяти воду в своем

котелке и не забудь наполнить прокипяченной водой на

дорогу и свою фляжку, но сначала прополощи ее кипятком,

чтобы очистить от грязи, пыли и другой заразы. От

кипячения всякая зараза гибнет.

2. Не ешь сырых овощей и фруктов.

3. Хлеб и другую провизию держать чисто и закрывать от

мух и пыли; пред едой кусок хлеба, воткнувши его на

палочку, обожги на пламени под котелком, чтобы уничтожить

на хлебе пыль и грязь, в которых часто бывает зараза.

4. Пред всякой едой мыть руки и споласкивать их и во рту

прокипяченной водой из фляги.

5. Не лежать животом на земле, чтобы не остудить его, так

- 49 -

как известно уже, что остудишь живот — скорее заболеешь.

Носи набрюшник.

6. Возможно чище содержать помещения и свою одежду;

помещения проветривать, чаще менять белье; насекомые:

вши и блохи — главные разносители заразных болезней

чрез укусы людей.

7. Нигде и никогда не загрязнять мест стоянок и привалов

испражнениями. Для естественной надобно

сти пользуйся только отхожими местами, а если их близко

нет, немедленно вырыть отхожие ровики.

Не забудь руки вымыть — на руках зараза! Испражнения

засыпать землей.

8. О всяком заболевшем среди солдат и местных жителей

немедленно доносить по начальству.

 

Что такое заразные болезни и как от них уберечься

 

Главнейшие и самые опасные заразные болезни следующие:

холера, чума, оспа, брюшной и сыпной тифы, кровавый

понос, чахотка, малярия, сифилис и др.

Причиной заболевания заразными болезнями является

проникновение или попадание в тело человека чрез желудок

и кишечник, чрез дыхание, чрез соприкосновение с

заболевшим уже заразной болезнью человеком —

мельчайших, невидимых простым глазом, живых существ, так

называемых микробов. Такие-то микробы, попав в

человеческое тело, так быстро плодятся за счет питательных

соков и крови человека, что для примера быстроты

размножения микробов можно предположить согласно

научным вычислениям такой опыт: один микроб,

помещенный в питательный сок, чрез сутки расплодится в

такую массу себе подобных микробов, что все они

заполняют собой целый стакан, чрез 1½ суток от одного

микроба уже станет их целая 40-ведерная бочка; такие

массы микробов в человеке, куда они попадают чрез

желудок с водой или пищей, выделяют много ядовитых

веществ — ядов, от которых человек большей частью очень

быстро и умирает (холера), если не принять немедленно

экстренные меры лечения.

- 50 -

Поэтому-то необходимо всеми силами стараться, чтобы этот

смертоносный невидимый микроб и не попал в наше тело

из рвоты и испражнений заразного больного чрез желудок в

сырой воде, с необмытых грязных рук, с грязно содержимой

пищей и оплеванной мухами, чрез соприкосновение с

заразными больными; надо всегда помнить: где грязь, там и

зараза.

Кроме того, наши паразиты и насекомые, вши, блохи,

комары и др., сосут нашу кровь, отнимая этим нашу силу,

не дают необходимого после боя отдыха, а главное —

своими укусами переносят заразные болезни с больных на

здоровых.

От комаров, распространяющих лихорадку, спасайся

натиранием рук и лица гвоздичным, эвкалиптовым и другими

маслами.

 

Средства от вшей и блох

1. Горячий пар (в бане).

2. Окуривание серой белья и помещений (2 ф. серы на 1

куб. саж. помещения). Серу можно достать в

дезинфекционных или санитарных отрядах.

3. Стирай белье в воде с прибавкой в нее керосину,

скипидару и карболки 3% по равным частям.

4. Для убивания насекомых берется: 65 частей зеленого

мыла, 35 частей неочищенной черной карболки; из этой

смеси делают 10% водный раствор (3 ф. смеси на 1 ведро

воды соответствует 10% водного раствора). Белье мочить в

этой смеси до полного пропитывания и потом отжимать; уже

через 2 минуты в этой смеси гибнут вши и гниды. Отжатый

раствор может служить еще для 2–3 операций. В суконные

вещи втирать раствор щетками или тряпками (смесь эту

можно достать в дезинфекционных или санитарно

гигиенических отрядах).

 

Как перевязать рану до врача

Возьми перевязочный (индивидуальный) пакет, который

каждый солдат должен получить от своего доктора, и прочти

на конверте, как это сделать; а именно:

1) оторви край оболочки пакета по надрезу.

- 51 -

2) Развернув конец бинта, достань компрессы и наложи на

раны непременно в сухом виде (рану мыть не надо).

3) Закрепи компрессы (кусочки марли с ватой) оборотами

бинта, только не туго.

4) Конец бинта прикрепи булавкой.

5) При сквозном ранении наложи компрессы по одному на

входное и выходное отверстия.

Если из раны сочится кровь, нужно сначала остановить это

кровотечение. Оно останавливается на руках и ногах

перетяжкой (бинтом, полотенцем, жгутом, веревкой или

платком). Если кровь из раны течет алая и сильно бьет

фонтаном, то перетягивай выше раны: если кровь темная и

течет слабой струей, — в таком случае перетягивай ниже

раны. Если переломлена при ранении еще и кость, то

после перевязки раны привяжи с боков картон или длинные

дощечки или палочки (шашку, штык и проч.); раненую руку

подвяжи платком на шею, чтобы она не опускалась.

 

Как беречь ноги

1. При всякой малейшей возможности при отдыхе обмывай

ноги водой, но тепловатой. Это делать особенно

необходимо в жару при больших переходах и у кого сильно

потеют ноги.

2. Не отращивай ногтей на пальцах.

3. Мозоли при всякой возможности размачивай в теплой

мыльной воде, а потом мозолистые места выскабливай

только тупым ножом. Если сапог жмет, то расширь его.

4. Водянистые пузыри или покраснения от трения тесной

обувью смазывай салом или вазелином; самому никогда не

следует прокалывать или срезать на ногах пузырей, а проси

фельдшера или доктора; сам будешь это делать, загрязнишь

и заразишь ногу и останешься без ноги (Антонов огонь).

 

Что делать при солнечном или тепловом ударе

Немедленно сбрось узкую одежду, расстегни воротник

рубашки, сними пояс; обливай лицо и грудь холодной

водой; сядь на свежий воздух в тени; пей больше в жару

кипяченой, остуженной воды или еще лучше чаю; не сиди,

где душно и много народа.

- 52 -

Как сохранить себя от обмораживаний

1. Ноги сначала вымой мылом и смажь жиром (не соленым

только салом, маслом, вазелином, густым жиром).

Тем же необходимо смазывать в морозы и части тела: нос,

щеки, уши.

2. На ноги надевай шерстяные чулки или суконные

портянки, поверх чулок и портянок очень полезно бывает

обернуть ноги газетой или мягкой бумагой.

3. Обувь должна быть просторная и исправная.

4. В сапоги вкладывай войлочные или сенные стельки.

Стремена обертывай тряпкой или суконкой.

 

Как защищать себя на позициях от удушливых газов,

которые немцы пускают на нас и наших союзников,

несмотря на то, что международное право запрещает

применять газы на войнах

Из всех вышепомещенных советов ясно, что никакие

болезни, начиная с холеры, нам не страшны, если будешь

сам беречься и соблюдать указанные правила, точно так же

и немецкие газы теперь нам не страшны и уберечься от

них можно и должно, если будешь применять то средство,

которое спасает всякого от удушья.

Средством этим пропитаны длинные платочки (маски),

которые выдаются теперь каждому солдату на позициях;

платочком этим надо завязывать себе нос и рот — но

сначала смочи его водой; если маску эту потеряешь, то

намочи хорошенько простой даже водой платок или

полотенце и завяжи им нос и рот — газы эти, пройдя чрез

воду, обезвреживаются и сила вреда ослабевает совсем или

делается для жизни человека уже не опасной. Вот еще для

чего старайся во фляжке своей иметь всегда запас

кипяченой воды; она тебе нужна и для питья и для защиты

от газов.

Удушливые газы обезвреживаются еще негашеной известью,

которую необходимо разбрасывать пред окопами, а также

сила их уничтожается огнем при сжигании, напр., соломы,

сена, выбрасываемых пред окопами. Да и сами немцы так

и делают, когда захотят выбить нас из окопов: оружием не

могут, то пускают удушливые газы — пред этим они впереди

- 53 -

окопов своих выбрасывают негашеную известь и солому,

иногда смоченную водой для поглощения силы газов, так как

были уже случаи, что ветер менялся, и газы уносило в

немецкие окопы. Моча человека также сильно обезвреживает

эти газы; поэтому, если кто не болел триппером или другой

венерической болезнью, то может платок или повязку

намачивать своей мочой — это лучшее средство; когда

надвигается газ — прежде всего не теряйся, а спокойно

надевай правильно маску, и газ не повредит тебе; от газа

не беги, ибо он нагонит тебя, а лучше выжди, когда он

пройдет.

Газы эти всего сильнее действуют внизу, потому что они

тяжелее воздуха и стелются по земле, поэтому лучше в

окопах в это время вставать; лежачие могут задохнуться,

особенно если они не наденут маски или не закроют рот и

нос смоченным водой платком. Если нет воды под рукой, то

даже закрой мокрой от пота рубашкой свой рот, и то

спасешь себя от газов.

Газами этими пользуются немцы редко, так как иногда

условия местности: вода пред противником, ветер, который

дует на них, и др. мешают их применять. А выдают маски

заранее для того, чтобы врасплох не застать нас. И ты

должен иметь эти повязки постоянно наготове, иначе

можешь погибнуть от газов. Вода после газов отравляется.

 

Общее важное правило для всякого солдата

 

Военное счастье переменчиво: сегодня ты выбил врага,

завтра он тебя потеснил, а там опять ты одержал над ним

верх — и так очень часто меняются военные успехи, пока

окончательно твердо уже не установится победа.

Но всегда твердо помни правило, данное каждому солдату

нашим великим полководцем Суворовым: «если ты раз не

мог выбить врага, иди на него второй раз, если и тут не

удалось — иди в третий, в четвертый и так дальше, пока

совсем его не одолеешь, потому что ведь и он тебя иначе

не оставит в покое и как-нибудь доконает, если ты его

оставишь и не докончишь дело».

Помни всегда и твердо: «Смелым Бог владеет», и «двум

- 54 -

смертям не бывать, одной не миновать». «В жизни и

смерти Один Бог волен». При неудачах военных, невзгодах

и трудах не опускай никогда рук, не падай духом, на то

она и война; если тебе трудно, то не забывай никогда, что

и врагу твоему не легче, а иной раз и во много раз

труднее тебя, но ты этого не знаешь, и тебето осталось

уже очень немного осилить его; только еще одно твое

усилие, и враг будет сломлен. Помни, что всякое уныние,

леность и слабость твоя — это твои враги, они же тебе и

повредят; да и для твоего же здоровья это вредно, потому

что заболевает чаще тот, кто и духом слаб! Из всей этой

книжки, которую ты внимательно прочел, для тебя должно

быть понятным, насколько велика опасность, которая грозит

и всем нам русским, не говоря уже о маленьких

единородных нам славянских государствах, если, не дай

Бог, австро-германские полчища одержат победу; почти для

всех государств, которые воюют, в том числе и для

государств и наших врагов, — настоящая великая война

поставила ребром вопрос о самом дальнейшем

существовании государств, быть или не быть им; смерть или

жизнь ожидает их от того или другого исхода войны! Надо

это твердо всем нам сознать и постоянно помнить! Прежние

войны так остро не ставили вопрос о дальнейшем

существовании государств воюющих. Вот почему эта война и

считается великой. Вот почему и Государь Император в

своем незабвенном Царском Слове и первый из народных

избранников Председатель Государственной Думы в своей

речи от имени всего русского народа — все обращаются с

великим призывом к доблестной армии и флоту не

посрамить земли русской! Государь Император торжественно

заявил, что до тех пор Он не вложит меч свой в ножны и

не заключит мира, «пока последний неприятельский воин не

уйдет с земли нашей».

Эти незабвенные Царские слова надо каждому воину

начертать в сердце своем.

А Председатель Государственной Думы Родзянко прекрасно

и верно выражает мысль и надежды всего русского народа

своим призывом ко всем и каждому из нас русских

граждан, как некогда взывали в такое же лихолетье для

- 55 -

России Минин и Пожарский, постоять за Русь православную

кто чем может; Родзянко в своей речи говорит: «не

забывайте, что от исхода работы на помощь армии зависит

величие самостоятельной, самодовлеющей и возродившейся

России, а в случае неудачи ей могут угрожать и горе и

унижение».

Но, нет! Никогда не быть ничьей рабой великой матушке

России! Россия будет биться до конца, до полного разгрома

презренного врага.

Да и вся наша Русская история показывает, что для России

всегда «година бед» являлась «годиной славы».

Припомни тяжелые для России времена в начале почти

каждого столетия: времена Михаила Феодоровича, Петра

Великого (Полтавский бой); первой отечественной войны 1812

г. (Наполеон); памятуя все это, каждый из нас должен идти

в бой со словами: «с верой в помощь Божию, за правое

святое дело по призыву нашего Державного Вождя, смело

вперед!» Ты слышишь горячие мольбы и призывы и всех

твоих родных и близких, оставшихся дома, постоять за

родину и защитить наших жен и детей, их родной дом,

нашу родную землю, которая тебя вспоила и вскормила. Ты

сам видишь всюду слезы и горе оставивших свои родные

очаги, имущество несчастных беженцев, с малолетними

детьми

и дряхлыми стариками; никому из них не хочется быть под

властью безжалостного врага, который уже вступил на наши

родные земли! В такое грозное для родины время каждый

из русских должен ежедневно задавать себе вопрос, а

сделал ли он хотя что-либо за сегодняшний день для

общего дела защиты своей дорогой отчизны? Нужна общая

и всенародная, дружная, настойчивая и усиленная работа

для нашей конечной победы и изгнания врага с родной

земли! И все принялись за дело скорейшего одоления

врага; там, дома, все с мала до велика напрягают все свои

силы, чтобы нам здесь облегчить наш ратный труд,

стараются все и всюду, чем кто может вознаградить и

отблагодарить за наши здесь труды боевые! Много уже

погибло людей в славном великом труде всенародном

отстаивать грудью своей свою Родину от напавшего врага!

- 56 -

Слава и хвала вам, родные, дорогие наши храбрые бойцы!

Память о вас навеки будет жива и сохранена потомством!

Великая честь и радость ожидает дома победителей! Но

великое горе, смерть и презрение всем изменникам своей

родине, которые в этот грозный час добровольно сдадутся в

плен по своему малодушию и трусости, или тем

предателям, которые другим какимлибо иным путем

помогают нашему врагу, и те и другие как бы вбрасывают

палки в колеса нашей великой славной колесницы-победы,

нашего будущего счастья и мирного благоденствия той

колесницы, которую с таким трудом и с такими жертвами

дружно влечет весь русский народ к великому радостному

для всех победному концу этой тяжелой войны!

 

Краткое наставление фельдфебелям и взводным по

принятию главнейших санитарных мер при всякой

остановке воинской части на бивуаке

 

1) Избери особых двух нижних чинов в санитары, которые

бы всегда на каждой новой стоянке ведали бы свое особое

дело:

а) рыть отхожие ровики и помойки для кухонных отбросов,

б) засыпать землей и дезинфицировать все загрязненные

места на бивуаке и около него и вообще следить за общей

чистотой на всем бивуаке и около него;

в) наблюдать, достаточно ли подстилки у нижних чинов для

спанья;

г) эти же санитары после того, как выполнят работу,

немедленно доносят фельдфебелю об этом, а последний

докладывает врачу о сем немедленно. Врач, осмотрев все

это, назначает колодцы для пользования людям и места

для водопоя.

2) Отхожий ровик необходимо рыть дальше от своего

бивуака на расстоянии не меньше 100 шагов и на столько

же от колодцев, реки или озера, чтобы не загрязнять

последние нечистотами чрез просачивание чрез землю, да и

запах из ровика не будет доноситься до бивуака.

3) Вокруг ровика и на доске при ровике посыпать известью,

чтобы заразу с испражнений не разнести на ногах.

- 57 -

Огороди ровики рогожкой или ветвями. Ровики и помойку

ежедневно просыпать слоем земли раза по три, чтобы мухи

не разносили заразы. Ровик рой глубже.

4) Испражнения свои пусть каждый засыпает в ровике

землей лопаткой или дощечкой, которую имей всегда при

ровике.

5) Фельдшера ежедневно должны следить за ровиками, нет

ли в них кровавых поносных испражнений, чтобы

немедленно выяснить, кто болен.

6) Необходимо чаще напоминать нижним чинам, что от

кипячения всякая зараза гибнет; что даже белье и то

необходимо прокипятить после отмывки от грязи в мыльном

кипятке, чтобы зародыши вшей и другая зараза погибла.

7) Помни, что первый помощник командиру части и врачу

по проведению санитарных мер — фельдфебель и взводный,

как близко стоящие к нижним чинам; с фельдфебеля и

взводного в первую голову и начальство взыскивает за

санитарные упущения.

А больше всего помни, что всегда и всего важнее для

армии предупреждать вообще выбытие людей из строя,

чтобы не ослаблять силы армии; как сапер стремится к

этому путем устройства траншей и окопов, так и санитар

делает то же строгим проведением в жизнь санитарных

мер, чтобы люди совсем не заболевали. Вот почему для

армии очень важно следить, чтобы санитарные требования

всюду исполнялись; поэтому-то санитарная служба в армии

и считается отдельным вспомогательным родом оружия.

Народная помощь для скорейшего одержания победы Для

подготовки нашей верной скорейшей победы над врагом

необходима подготовка к победе и помощь действующей

армии со стороны всего народа, который чрез свои Союзы

и Общества, не покладая рук, работает и здесь в армии и

в тылу. «Переживаемая война не является уже

единоборством армий, но властно требует участия всего

народа.

В общем стремлении всего народа к дружной сплоченной

организованной работе лежит залог успеха наших войск».

Война настолько велика по своим разнообразным

требованиям, что одному Военному Ведомству трудно во

- 58 -

всем справляться. Помогать должны все; ведь такая же

дружная работа всего народа идет и во всех других

воюющих странах.

И вот всюду здесь на фронте и в глубине России ты

видишь на каждом шагу работу Всероссийских Земского и

Городского Союзов, Красного Креста, Северопомощи,

Экономического Общества и др. общественных учреждений.

Одни только склады разнообразных предметов для нужд

армии Земского Союза достигают оборота в 60 миллионов

руб., и сообразно требованиям эти склады все более

расширяются; Земский Союз, а также и Союз Городов имеют

свои мастерские и заводы, работающие для нужд армии;

они готовят новую и исправляют старую солдатскую обувь,

устраивают госпитали, бани, прачечные, солдатские лавки,

чайные, питательные и перевязочные пункты, доставляют

теплые вещи и одежду, доставляют Интендантству фураж и

провизию. Наряду с возникшими на помощь армии Военно

промышленными

Комитетами Земский и Городской Союзы соединились и

работают специально на усиление самой мощи армии в

буквальном смысле: они даже строят окопы, дороги, мосты

и др.; приспособляют заводы к изготовлению боевых

снарядов и военного снаряжения.

А сколько оказывают помощи на военные нужды и нашим

воинам в различных видах отдельные граждане по всей

России; сколько добровольных частных жертвователей! И

выше всех по количеству пожертвований в этом отношении

стоит наша златоглавая Москва, которая по своей

всегдашней отзывчивости и в это лихолетье для Родины

оправдала свое искони прозвище — сердца России.

Помощь всего народа для скорейшей нашей победы

оказывается и следующим путем: последний внутренний

военный заем выпущен нашим Государством с тем расчетом,

чтобы по возможности весь сам народ русский участвовал в

помощи войне если не личным своим участием, то хотя

весьма важной денежной помощью: без денег нельзя

воевать, нельзя достать и наготовить снарядов и т.п. Чтобы

облегчить и малоимущим людям участвовать в займе,

правительство выпустило паи даже по 50 руб. каждый, и их

- 59 -

можно покупать вскладчину; внутренний народный заем тем

и выгоден для самого же народа, что проценты — прибыль

за данные государству деньги взаймы остаются внутри

страны в руках подписавшихся на заем народа. Внешние

же займы проценты оставляют за границей. Чем больше

соберется денег по этому займу, тем скорее будет одержана

всеми жданная окончательная победа над нашим упорным

врагом.

На войне солдат бьет врага ружьем, а дома весь народ

обязан бить рублем, подписываясь на заем 1916 г., чтобы

дать государству денег на снаряды и патроны! Разговор с

немцем в целях разведки Против каждой русской речи

написана та же речь русскими буквами, но на немецком

языке. Если что-нибудь нужно спросить немца, солдату

нужно найти русскую речь и против ее прочитать по книжке

немецкую речь.

Ответ записать русскими буквами, и, если сами не поймете,

дайте перевесть офицеру.

 

- 60 -

 

- 61 -

- 62 -

- 63 -

- 64 -

1. Здравствуйте.

2. Прощайте

3. Благодарю вас.

Дзень добры

Жегнам (До видзеня)

Дзенкуе.

- 65 -

- 66 -

- 67 -

- 68 -

 

Типография Т-ва И.Д. Сытина, Пятницкая улица, свой дом

Москва. — 1916.

- 69 -

- 70 -

 

 

 

 

 

 

 

 

Оглавление

 

 

Отдел I.Молитвы

II.Назначение солдата

III.Дисциплинарный устав

IV.Внутренний устав

V.Стрелковое дело

VI.Полевая служба

VII.Строевой пехотный устав

VIII.Гарнизонная служба

IX.Самоокапывание

X.Знание стран света

XI.Сбережение здоровья

XII.Поучение воину перед боем

 

- 71 -

- 72 -

 

 

 

 

 

 

 

Отдел I Молитва перед сражением.

 

 

Спаситель мой. Ты положил за нас душу Свою, чтобы

спасти нас; Ты заповедал и нам полагать души свои за

друзей наших, за близких нам. Радостно иду я исполнять

святую волю Твою и положить жизнь свою за Царя и

Отечество. Вооружи меня крепостью и мужеством на

одоление врагов наших и даруй нам умереть с твердой

верой и надеждой вечной блаженной жизни в Твоем

Царстве.

Мати Божия, сохрани меня под покровом Твоим. Аминь.

Молитва Господня.

Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да

приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя, яко на небеси

и на земли, хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави

нам долги наши, яко же и мы оставляем должником

нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от

лукавого.

Яко Твое есть царство и сила и слава во веки. Аминь.

Молитва Духу Святому.

Царю Небесный, Утешителю, Душе истинный, Иже везде сый

и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю,

прииди и вселися в ны и очисти ны от всякие скверны и

спаси, Блаже, души наша.

Молитва за Царя и Отечество.

Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое,

победы Благоверному Императору нашему Николаю

Александровичу на супротивные даруя и Твое сохраняяй

крестом Твоим жительство.

- 73 -

Отдел II Назначение солдата:

 

§ 1. (У. Вн. и Сл.). Всякий воинский чин есть слуга Царя и

Отечества и защитник их от врагов внешних и внутренних.

 

Внешние враги — воинские чины других государств, с коими

приходится вести войну (немцы, австрийцы, турки, болгары),

враги открытые, носящие форму своего государства.

Внутренние враги — враги внутреннего Государства,

преступники Отечества, приносящие вред (шпионы, воры,

бунтовщики, грабители), враг скрытный и скрытно

действующий.

 

Присяга.

 

Присяга есть клятва (обещание) пред Богом служить верой

и правдой Государю, Наследнику и Отечеству, хотя бы

пришлось умереть за них.

Вступая на службу, каждый солдат принимает присягу.

 

Слова Присяги.

 

Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим

Богом, пред Святым Его Евангелием в том, что хочу и

должен Его Императорскому Величеству, своему истинному

и природному Всемилостивейшему Великому Государю

Императору Николаю Александровичу Самодержцу

Всероссийскому и Его Императорского Величества

Всероссийского Престола Наследнику верно и нелицемерно

служить, не щадя живота своего, до последней капли крови

и все к высокому Его Императорского Величества

Самодержавству силе и власти принадлежащие права и

преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по

крайнему разумению, силе и возможности исполнять. Его

Императорского Величества Государства и земель Его

врагам, телом и кровью в поле и крепости, водой и сухим

путем в батареях, партиях, осадах и штурмах и прочих

воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление и

во всем стараться и споспешествовать, что к Его

- 74 -

Императорского Величества верной службе и пользе

Государственной во всяких случаях касаться может. Об

ущербе же Его Величества интересах, вреде и убытке, как

скоро о том уведаю, не только благовременно объявлять,

но и всякими мерами отвращать не допущать потщуся и

всякую вверенную мне тайность крепко хранить буду, а

впредь поставленным надо мной начальникам во всем, что

пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим

образом чинить послушание и все по совести своей

исправлять и для своей корысти, свойства, дружбы, вражды

против службы и присяги не поступать; от команды и знамя

где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда

не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и

всем так себя вести и поступать, как честному, верному,

послушному, храброму и расторопному солдату надлежит. В

чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение

сей же моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего.

Аминь.

 

Гимн:

 

Боже, Царя храни.

Сильный, державный Царствуй на славу нам, Царствуй на

страх врагам, Царь православный Боже, Царя храни.

Война — это вооруженное столкновение двух или

нескольких государств. Государства, соединившиеся для

защиты общего врага, называются Союзными Государствами,

или Союзниками.

В настоящую великую войну наши союзники: Франция,

Англия, Италия, Япония, Сербия, Бельгия, Румыния.

Наши враги: Германия и ее союзники: Австро-Венгрия,

Турция, Болгария.

 

«Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до

тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с

земли Нашей».

(Речь Государя Императора 20 июля 1914 года).

 

Знамя.

- 75 -

Знамя есть полковая святыня (как образ), которую всякий

воинский чин обязан защищать до самой смерти.

Знамя состоит: из полотнища, копия, древка и скобы.

1. Образ и крест — наша Вера.

2. Первоначальные буквы — Царя.

3. Двуглавый орел — наше Отечество.

На скобке обозначается, когда дано знамя.

Знамя напоминает собой данную присягу, что долг солдата

служить за Веру, Царя и Отечество.

 

Отечество — все наше обширное и великое Государство

Россия.

 

Награды в военное время.

 

За подвиги, оказанные в бою нижним чином, жалуются

Георгиевские кресты и Георгиевские медали.

 

Георгиевский крест.

Дается за личные подвиги: имеет 4 степени, носится на

Георгиевской ленте.

1-я степень — 120 рублей

2-я „ — 96 „

3-я „ — 60 „ в год.

4-я „ — 36 „

Георгиевский крест дается в порядке старшинства степени,

начиная с 4-й степени.

За 4-ю степень рядовые переименовываются в ефрейтора.

За 3-ю степень производятся в унтер-офицера.

За 2-ю даются права на звание подпрапорщика.

За 1-ю степень награждаются званием подпрапорщика.

 

Георгиевская медаль.

 

1-я степень — 36 руб. в год.

2-я „— 24 „ „

3-я „ — 18 „ „

4-я „ — 12 „ „

Георгиевская медаль жалуется как за отличные подвиги, так

- 76 -

и в определенном числе каждой, оказавшей подвиги части

войск; в последнем случае награждаются наиболее

отличившиеся.

Имеет 4 степени на Георгиевской ленте.

Георгиевская медаль жалуется по старшинству степеней,

начиная с 4-й степени.

 

Примечание: вдова награжденного по смерти мужа

Георгиевским крестом или Георгиевской медалью получает

награду в виде пенсии еще один год.

Денежные награды за крест и медаль получаются в виде

прибавочного жалованья и по увольнении со службы в виде

пенсии.

При получении высшей степени добавочное жалованье или

пенсия по низшей степени прекращается.

 

Последовательное повышение в звании и производство.

 

Звания нижних чинов.

1. Доброволец.

2. Рядовой.

3. Ефрейтор.

4. Младший унтер-офицер.

5. Старший унтер-офицер.

6. Фельдфебель.

7. Подпрапорщик.

 

Обер-офицерские чины.

«Ваше Благородие»

1. Прапорщик.

2. Подпоручик.

3. Поручик.

4. Штабс-Капитан.

5. Капитан (Ваше Высокоблагородие).

 

Штаб-офицерские чины.

«Ваше Высокоблагородие»

1. Подполковник.

2. Полковник.

- 77 -

Генеральские чины.

«Ваше Превосходительство»

1. Генерал-Майор.

2. Генерал-Лейтенант.

3. Полный Генерал (Ваше Высокопревосходительство).

 

Полные Генералы бывают:

По пехоте — Генерал от инфантерии По кавалерии —

Генерал от кавалерии.

По артиллерии — Генерал от артиллерии.

 

Записная книжка.

 

Каждый нижний чин должен иметь всегда при себе

записную книжку, в коей записывается: прохождение службы,

выдаваемые деньги, обмундирование, снаряжение.

Должен хранить ее как документ.

 

Походное снаряжение:

1. Вещевой мешок: укладываются 2 рубашки, 1 пара

исподних брюк, 2 пары портянок, 1 полотенце, 1 пара

рукавиц с варежками, принадлежность к винтовке в

мешочке, принадлежность для содержания себя в чистоте и

опрятности; в мешочке: мыло, иголки, нитки.

2. Сухарный мешок для запаса продовольствия.

3. Котелок.

4. Фляга.

5. Малая лопата (или топор).

6. Две патронные сумки на 60 патронов. Не менее 240 шт.

патр.

7. Патронташ на 60 патронов.

8. Запасная патронная сумка на 120 патр.

9. Полотнище походной палатки с веревкой полустойкой и

приколышем.

10. Ремень для стягивания шинели.

11. Поясной ремень.

 

Довольствие.

 

- 78 -

Всякий нижний чин от казны получает: пищу, жалованье,

амуницию, белье, одежду, снаряжение, мыло и табак.

Ежедневно: Горячую пищу — обед и ужин.

Хлеба печеного 2½ фун. (или 1 ф. 72 зол. сухарей).

Чаю ¾ зол. (0,75 зол.).

Сахару 15 золотников.

Табаку 4 золотника.

Жалованье 75 коп. в месяц.

Амуничные деньги 45 коп. в год.

Белье: 2 рубахи, 2 исподних брюк, 3 пары портянок, 2

носовых платка, 1 утиральник. Одну пару сапог в готовом

виде.

Одежда: шинель, мундир, шаровары, фуражка.

Мыло ½ фунта в месяц.

 

 

Отдел III Дисциплинарный устав.

 

§ 1. Воинская дисциплина состоит в строгом и точном

соблюдении правил, предписываемых военными законами;

она обязывает точно и беспрекословно исполнять приказания

начальства, строго соблюдать чинопочитание и

добросовестно исполнять обязанности службы.

Повиновение — делай все, что прикажет начальник, —

против Государя и закона не делай.

 

§ 7 (У. в. сл.). Если нижний чин получил приказание

исполнить что-либо и на своем пути исполнения от другого

начальника получит новое приказание, должен исполнить

второе, доложив второму, отдавшему приказание, о

полученном первом приказании.

Вся ответственность ложится на начальника, отдававшего

второе приказание.

 

§ 3. Чинопочитание обязывает младшего оказывать не

только начальнику, но и старшему должное уважение и

почтение, как на службе, так и вне оной.

Наказание, налагаемое на рядового.

 

- 79 -

§ 8–9. За проступки и преступления, смотря по важности,

может быть подвергнут:

а) Дисциплинарному взысканию.

б) Преданию суду.

 

§ 8. Дисциплинарное взыскание есть наказание, налагаемое

без суда властью начальства.

 

§ 13.

1. Воспрещение отлучки из казарм до 1 месяца.

2. Назначение не в очередь на службу или на работу до 8

нарядов.

3. Простой арест на 1 месяц.

4. Строгий арест до 20 суток.

5. Усиленный арест до 8 суток.

6. Смешанный арест до 1 месяца (но так, чтобы строгий и

усиленный разделялись простым арестом).

Арест есть удаление от товарищей и лишение свободы.

По приговору суда.

 

1. Заключение в тюрьме.

2. Отдача в дисциплинарные батальоны.

3. Ссылка в каторжные работы.

4. Смертная казнь.

а) Расстреляние.

б) Повешение.

 

О побеге.

 

Самовольная отлучка в военное время более суток

считается побегом.

За побег во время войны в районе военных действий

виновные подвергаются:

 

В 1-й раз отдаче в исправительные арестантские отделения

от 4 до 5 лет или в дисциплинарные части от 2 до 3 лет.

Во 2-й раз — ссылке в каторжные работы от 15 до 20 лет.

В 3-й раз — смертная казнь.

 

- 80 -

27-го января 1916 года вступил в силу новый закон о

самовольных отлучках и побегах со службы.

По этому закону самовольное оставление военнослужащим

своей команды или места служения, учиненное с целью

уклониться от военной службы в действующей армии или

только от участия, хотя бы и временно, в военных

действиях, признается побегом со службы.

Из этих слов видно, что суд может всякую, даже самую

кратковременную, хотя бы на несколько часов, отлучку

признать побегом, если найдет, что воинский чин отлучался

с намерением, указанным в законе.

Особенно опасной является отлучка из очередных маршевых

рот и эшелонов, предназначенных к отправке на позицию

или следующих на позицию, потому что такую отлучку суд

всегда может объяснить желанием временно уклониться от

участия в военных действиях.

За побег по новому закону полагается наказание: каторжные

работы или смертная казнь, причем наказания за побег

производятся в исполнение немедленно.

За преступления, совершенные до издания этого закона, т.е.

до 22 января 1916 г., никаких смягчений в наказаниях не

полагается.

Кроме того, семья каждого отлучившегося хотя бы на самый

короткий срок лишается казенного пайка навсегда.

За членовредительство налагается взыскание: от 4-х лет

каторжных работ до смертной казни включительно

(ст. 127 В. У. о нак. по ред. объявл. в прик. по воен. вед.

1916 г. № 29).

За утрату и промотание казенного имущества и снаряжения

налагается взыскание — от заключения в военной тюрьме

на 1 месяц до отдачи в дисциплинарный батальон до 3-х

лет включительно. (Ст. 162-я В. У. о нак.).

За разглашение тайн разговорами и письмами налагается

наказание: заключение в военной тюрьме, отдача в

дисциплинарный батальон, заключение в крепости,

каторжные работы и смертная казнь (ст. 264-я В. У.о нак.).

Обирание раненых и убитых на полях сражения называется

мародерством.

Мародерство карается смертной казнью чрез повешение (ст.

- 81 -

279 В. У. о нак. и прик. Верховного Главнокомандующего).

Сдача в плен наказуется тоже смертной казнью (ст. 278 В.

У. о нак).

 

Виды арестов и замена их.

 

§ 74. Простой арест — светлый карцер, горячую пищу

получает каждый день, спит на голых нарах. Строгий арест

— светлый карцер, горячую пищу получает через два дня,

спит на голых нарах.

Замена: 1 сутки = 2 часам под винтовку. Усиленный арест

— темный карцер, горячую пищу получает через два дня,

спит на голых нарах.

Замена: 1 сутки = 4 часам под винтовку. Два раза в день

с промежутком отдыха не менее 2-х часов.

 

О жалобах.

 

§ 99–101. Жалоба или претензия есть заявление через

непосредственного своего начальника о незаконном

действии, превышении власти или неудовлетворении всем

положенным.

 

§ 100. Жаловаться можно только лично за себя.

 

Жаловаться можно словесно или письменно на

инспекторских смотрах.

Письменная жалоба должна быть подписана самим

жалобщиком, если неграмотный — то кем-либо по его

просьбе.

 

§ 101. Нельзя жаловаться во время Богослужения, во

фронте и вообще при исполнении обязанностей службы.

Нельзя жаловаться на строгость, если начальник не

превысил власть, и на тягость службы.

Если жалоба окажется ложной или неосновательной, или

представлена с нарушением порядка и приличия, то

подавший ее подвергается взысканию.

Разряд штрафованных.

- 82 -

§ 83. За дурное поведение и неоднократные (даже

маловажные) проступки по суду нижние чины переводятся в

разряд штрафованных и могут быть подвергнуты, кроме

всех наказаний, касающихся рядового, еще телесному

наказанию.

 

§ 84. Лишаются в повышении по службе.

Не назначаются ни в какие почетные караулы, часовыми к

знамени, посыльными вестовыми к начальству, вообще где

необходимо доверие.

Воспрещение отлучки со двора может быть до 2-х месяцев.

 

 

 

 

Отдел IV Внутренний устав.

 

Основание внутренней службы.

1. Исполняй, что прикажет начальник.

2. Без разрешения не отлучайся.

3. Если что случится, докладывай по команде.

4. Держи в порядке оружие, чисто тело, опрятно одежду.

Солдат, твердо усвоивший эти 4 пункта, будет надежен.

§ 6. Начальник есть воинский чин, который в силу приказа

или распоряжения, постоянно или временно руководит

(управляет, командует) другими воинскими чинами и несет за

них по закону ответственность.

 

§ 6. Подчиненные есть все чины, состоящие под его

руководством.

 

Начальники.

 

§ 7.

1. Все офицеры русской армии.

2. Врачи, военные чиновники, священники, диаконы, коим

нижний чин подчинен, хотя бы и временно.

3. Все подпрапорщики и унтер-офицеры одной с ним роты.

 

- 83 -

§ 7. п. 2. Прямой начальник есть воинский чин, коему

подчинен по службе, хотя бы и временно.

1. Отделенный командир.

2. Взводный командир.

3. Фельдфебель.

4. Взводный командир (офицер).

5. Ротный командир.

6. Батальонный командир.

7. Командир полка.

8. Командир бригады.

9. Начальник дивизии.

10. Командир корпуса.

11. Командующий армией.

12. Главнокомандующий Его Императорское Величество

Государь Император Николай Александрович II-й.

 

§ 7. п. 2. Непосредственный начальник есть ближайший

прямой начальник.

 

Старшие.

§ 3.

1. Все отставные офицеры и военные врачи,

священнослужители и чиновники воинской части.

2. Все нижние чины, носящие звание выше.

3. Рядовые, имеющие Георгиевские кресты и Георгиевские

медали.

 

Отдание чести.

§ 13. Оказание взаимного уважения и почтения и служит

общим объединением всей Российской армии.

Отдается честь:

а) становясь во фронт,

б) не становясь во фронт.

 

Становясь во фронт.

§ 24 п. А.

1. Государю Императору, Наследнику и всему Царствующему

Дому, носящим титул Величества.

2. Знаменам, штандартам и морским знаменам-флагам.

- 84 -

3. Генералам, штаб-офицерам своей части и начальнику

гарнизона.

4. Своему ротному командиру.

 

Не становясь во фронт.

§ 34 п. Б.

1. Всем, носящим военную форму.

2. Врачам.

3. Священнослужителям и чиновникам своей части.

 

Без головного убора.

Становясь или проходя «смирно».

 

§ 37–39. Когда начальник находится на месте —

подчиненный проходит, отдавая честь «не становясь во

фронт».

§ 40. Когда начальник обгоняет — отдание чести по общим

правилам.

 

§ 45. Едущий в экипаже отдает честь приложением руки к

головному убору.

§ 46. Правящий лошадью, имея вожжи, честь не отдает, а

только поворачивает голову к начальнику.

§ 46 п. 9. Управляющие автомобилем, мотоциклеткой чести

не отдают.

§ 51. Для отдания чести перчатки и рукавицы не

снимаются.

 

Чести не отдают во время учения, на привалах, на походе

и отдыхе.

§ 65 п. В. В казармах или помещениях при входе

начальника, для отдания чести, первый увидевший его

подает команду «смирно».

§ 60 п. В. В часы отдыха и после вечерней зари команда

для отдания чести не подается.

Внутреннее устройство частей войск

§ 68. Войска разделяются на отдельные части.

В пехоте. Рота состоит из 4-х взводов, в каждом взводе 4

отделения. 4 роты составляют батальон.

- 85 -

§ 69. 4 батальона — полк.

2 полка — бригаду.

2 бригады — дивизию.

2 дивизии — корпус.

Несколько корпусов — армию.

К каждому полку придаются: 1. Пулеметная команда.

2. Команда разведчиков пеших и конных.

3. Команда связи.

§ 81. 4. Нестроевая команда, подразделяющаяся на: а)

писарскую, б) лазаретную.

 

Обязанности нижнего чина.

§ 98. Каждый нижний чин должен:

1. Иметь бодрый молодцеватый вид.

2. Держать себя с достоинством.

3. Быть трезвым.

4. С посторонним вежливым.

5. Не вмешиваться в ссоры, драки.

6. Не участвовать в сборищах, драках, буйствах и уличных

беспорядках.

§ 99. 7. Не курить.

8. Не пить спиртных напитков.

§ 101. 9. Не играть в карты и в какие-либо игры на

деньги.

§ 103. 10. Никуда без разрешения не отлучаться.

§ 104. 11. Не держать каких-либо книг, газет без подписи

своего прямого начальства (командира роты).

 

12. Обязан оказывать содействие полицейским чинам.

13. Ежедневно мыть лицо, руки и по возможности тело.

14. Утираться своим полотенцем.

§ 108. В. 15. Руки и ноги иметь в чистоте и ногти на

ногах коротко остриженными.

§ 106. Д. 16. Белье менять как можно чаще, по мере

возможности.

§ 107. 17. Оружие, казенные вещи иметь в полной

исправности.

§ 107. 9. 18. Беречь оружие и знать № своей винтовки.

§ 107. В. 19. Сапоги вытирать и смазывать чем-либо из

- 86 -

маслянистых веществ. (За ночь, если есть возможность,

высушить белье, одежду и сапоги.)

§ 106. С. 20. После вечерней переклички перед сном

вымыть руки, промыть глаза, прополоскать рот и обмыть

ноги.

§ 106. Г. 21. Волосы должны быть коротко острижены.

§ 109. При выбытии из своих частей каждый нижний чин

обязан сдать оружие и снаряжение ближайшему начальству.

 

Обязанности дневального по роте.

 

§ 487. Дневальные назначаются для исполнения внутренней

службы в роте.

Все дневальные по роте подчиняются дежурному по роте и

фельдфебелю.

§ 498. Назначаются на сутки и имеют 2 или 3 смены.

Один из них несет обязанности службы, остальные

отдыхают.

Дневальный безотлучно находится при роте.

Следит за целостью оружия.

§ 499. За целостью собственного имущества нижних чинов,

а особенно когда нижние чины вне помещения или ночью.

Всех посетителей требует записать в книгу посетителей,

чтобы они не производили беспорядков и в определенное

время оставляли бы помещение.

§ 499. В холодное и ночное время чтобы нижние чины

выходили за естественной надобностью одетыми в шинели

и обутыми.

§ 500. Наблюдать за исправностью освещения в

помещении, в случае тревоги будит людей.

Во время обеда или ужина остается в помещении.

Воспрещается снимать снаряжение, раздеваться,

расстегиваться и ложиться.

§ 501. Если есть в роте поднадзорный нижний чин, то

наблюдает за ним.

Обязанности наружного дневального.

§ 505. Подчиняется дежурному офицеру, дежурному

фельдфебелю.

Для смены очередной высылается дежурным по роте,

- 87 -

сменившийся же должен по смене явиться дежурному по

роте.

 

Наружные дневальные.

 

§ 507.

1. Не выпускают не по форме одетых, в нетрезвом виде и

не имеющих увольнительных значков.

2. Наблюдает за посторонними, выходящими с ношей (ношу

должны осмотреть).

3. Вызывает дежурного, если заметит вблизи шум, драку

между нижними чинами или посторонними, пожар или какое

либо происшествие.

§ 508. 4. Не пускает во двор и в помещение торговцев,

торговок, бродячих музыкантов, книгонош, нищих.

Дневальные в лагере.

§ 678. Безотлучно до смены стоит на линейке.

Передает приказания (голосом) нижним чинам, находящимся

в палатках, и соседним дневальным.

Никого посторонних не допускает в черту лагеря.

Не дозволяет нижним чинам отправлять естественные

надобности в неуказанном месте.

При приближении начальника отдает установленную честь.

Стоящий на линии дневальный, если начальник проходит

сзади, — поворачивается кругом.

Дневальные во время похода.

Дневальные по ротам в походе следуют за ротой в 4-х

шагах.

При заболевании нижних чинов отдает их в лазаретные

линейки и, сдав, присоединяется к своей части. На привалах

снимает походное снаряжение, но остается при патронных

сумках.

 

 

Отдел V Обязанности рядового в рассыпном

строю.

 

§ 78. V. Стр.

1. Знать боевую задачу (куда, зачем и для чего идешь).

- 88 -

2. Всегда держать связь: видеть, слышать и передавать

приказания.

3. Оказывать поддержку огнем, штыком и лопатой.

4. Самовольно не отлучаться из боя, исключение (раненый

сдает патроны, винтовку ближайшему начальнику).

5. Применяться к местности (иметь лучший обстрел и

самому быть укрытым).

6. Открывать огонь по приказанию или команде (с

постоянного прицела стрелять самостоятельно, если нет

особого приказания).

7. «Редко начинай» — по очереди, «часто начинай» — без

очереди; заботиться о пополнении патронов. Израсходовав

половину, обязан доложить. В бою всегда заряжать винтовку.

8. Свисток — прекратить стрельбу (внимание).

9. При движении и перебежке сохранять интервал и

направление от соседней части.

10. В атаку быстро идти вперед, на ходу расстреливать

навскидку. По команде «ура» бросаться в штыки, смыкаясь

к начальнику.

11. Самостоятельно действовать для общей пользы, если

нет вблизи начальника.

12. Заступать место убывшего начальника.

 

Ведение огня в бою.

 

§ 44. Обязанности стрелка при стрельбе в составе части.

(4 V. стр.) Стрелок должен толково и искусно вести огонь,

соблюдая дисциплину огня.

§ 75. Толковый и искусный огонь достигается уменьем.

§ 75. п. А. 1. Найти наилучшее место положения для

стрельбы (выбрать лучший обстрел).

§ 75. п. Б. 2. Следить за появлением целей, быстро

находить указываемые начальником цели, всегда быть

готовым к производству выстрела.

§ 45. п. В. 3. Вести меткий огонь: а) скорость стрельбы,

б) высота прицела, в) точка прицеливания.

§ 45. п. Г. 4. Следить за результатами огня как своего, так

и соседних стрелков и исправлять ошибки.

§ 57. п. Д. 5. Бережно расходовать патроны и вести им

- 89 -

счет.

а) При применении в местности должен выбрать место,

удобное обстреливать противника, не мешая соседним

стрелкам.

§ 47. б) Найти или устроить упор для винтовки и при сем

стараться быть укрытым.

в) Пользоваться мотыгой и кирко-мотыгой.

7. Лучшая стрельба лежа.

§ 49. 8. Винтовка у стрелка, находящегося в цепи, должна

быть всегда заряжена.

§ 50. 9. До постоянного выстрела (600 шаг. стрелок

стреляет по приказанию и команде).

На прямом выстреле ведет огонь самостоятельно, сам

определяет прицел и избирает точку прицеливания.

§ 52. Стрелок в бою должен: больше поразить неприятеля в

кратчайший срок, т.е. стрелять метко, быстро, внимательно

прицеливаться, плавно спускать курок и наблюдать за своей

стрельбой.

§ 53. Ускорять прием для изготовки к выстрелу и

неторопливо производить выстрелы.

Усиливать и ускорять огонь.

1) При наступлении перед ударом в штыки.

2) При обороне, когда неприятель движется в штыки

(последняя позиция).

3) При переходе от обороны к наступлению.

4). При встрече кавалерии.

5). При внезапном появлении близко неприятеля.

6). По группе начальников.

§ 54. 7) Если не указана общая цель, то стрелки стреляют

в цель, находящуюся прямо перед собой.

§ 55. По прекращении огня стрелок ставит «курок»,

разрядить же винтовку может только по особому

приказанию начальника.

 

Обязанности старшего звена.

 

§ 43. 1. Следить за немедленным и точным исполнением

всех распоряжений отделенного и взводного командиров.

2. За правильной постановкой прицела и верным

- 90 -

прицеливанием.

3. Чтобы умело применялись к местности.

4. Лично ведет перебежку звеном и поодиночке.

5. Должен хорошо знать всех людей своего звена (кто и где

находится).

6. Во всем подает личный пример.

7. Назначает за себя двух заместителей.

 

Обязанности наблюдающего за полем боя.

 

§ 56. 1. Смотреть в сторону противника.

2. Следить за изменением и появлением противника и за

результатами огня своей части.

 

Передача приказаний по цепи.

При каждом передаваемом приказании по цепи необходимо

предварять словами «передать по цепи» и т.д.

 

Основные сведения о стрельбе.

Прицел 2.

У пятки откинутой прицельной рамки находится

вспомогательный прорез 2.

§ 1. Выстрел — выбрасывание пули из канала ствола

пороховыми газами.

1. Траектория — линия полета пули (кривая дугообразная

линия).

§ 2. 2. Линия выстрела — продолжение оси канала ствола.

§ 5. 3. Точка прицеливания — точка, в которую наводят

винтовку для выстрела.

§ 6. 4. Линия прицеливания — линия от глаза стрелка

через прорез прицела на вершину мушки в точку

прицеливания.

Прицельная линия — от прорези прицела до вершины

мушки.

Ровная мушка — вершина мушки наравне с краями прорези

прицела.

Мелкая мушка — ниже краев прорези прицела — недолет.

Крупная мушка — выше краев прорези прицела — перелет.

 

- 91 -

Неправильности выстрела.

1. От самого стрелка: а) Неправильно определить

расстояние: меньше — недолет, больше — перелет.

б) Сваливание винтовки — пуля полетит в сторону

сваливания и недолет.

в) Дергание за спуск — недолет (или рикошет).

2) От погоды: Ветер: слабый, умеренный и сильный.

а) Слабый — листья шевелятся.

б) Умеренный — ветки шевелятся.

в) Сильный — все дерево шевелится.

Ветер справа (слева) относит пули в направлении ветра.

Ветер попутный даст перелет.

Ветер встречный дает недолет.

Сырая погода — недолет.

Сухая погода — перелет.

 

От неисправности оружия.

 

а) Сбита мушка влево — пуля полетит вправо.

Сбита мушка вправо — пуля полетит влево.

б) Погнут ствол.

в) Раздутость канала ствола.

г) Царапины и раковины в стволе.

д) Прицельная рамка погнута.

е) Штык погнут и пр.

Винтовка.

3-х линейного образца 1891 года.

со штыкомбез штыка § 5. Длина2 арш. 7 вер.1

арш. 13 вер.

§ 6. Вес10½ фун.9¾ фун.

Каждый солдат вооружен винтовкой.

Винтовкой называется потому, что в канале ствола имеет

винтообразный нарез, который придает пуле вращение при

полете.

Каждый солдат должен знать номер своей винтовки.

1. Знать все главные части винтовки.

2. Разобрать и собрать винтовку.

3. Уметь чистить и беречь ее.

 

- 92 -

Части винтовки.

 

§ 7. а. Ствол со ствольной коробкой, спусковым

механизмом, отсечкой отражателем, прицелом и мушкой.

б. Затвор: боевая личинка с выбрасывателем,

соединительная планка, курок, ударник с бойком и боевая

пружина.

в. Магазинная коробка с подающим механизмом.

г. Ложа: цевье, шейка и приклад.

д. Ствольная накладка.

е. Штык.

ж. Прибор: винты и кольца.

з. Принадлежность: шомпол, муфта, шпилька, дульная

накладка, протирка, отвертка и ружейный ремень.

 

Повседневная разборка.

 

§ 54. а. Снять штык.

б. Вынуть шомпол.

в. Вынуть затвор.

Повседневная сборка.

§ 58. а. Вставить затвор.

б. Вставить шомпол.

в. Надеть штык.

Полная разборка.

а. Снять штык.

б. Вынуть шомпол.

в. Вынуть затвор.

г. Ослабить ложевые кольца.

д. Снять верхнюю антабку.

е. Снять верхнее ложевое кольцо.

ж. Снять ствольную накладку.

з. Отвинтить винты: хвостовой и упора.

и. Снять нижнее ложевое кольцо.

к. Отнять магазинную коробку.

л. Отделить ствол от ложи.

м. Разобрать затвор: 1. Отделить боевую личинку с

соединительной планкой.

2. Отделить соединительную планку.

- 93 -

3. Отвинтить курок.

4. Вынуть ударник.

5. Отделить боевую пружинку.

н. Отделить крышку с подающим механизмом от магазинной

коробки.

о. Разобрать спусковой механизм.

1. Отвинтить винт пружины.

2. Вынуть пружину.

3. Вынуть шпильку.

4. Вынуть спусковой крючок.

Полная сборка.

а. Собрать спусковой механизм.

1. Вставить спусковой крючок.

2. Вставить шпильку.

3. Вставить пружину.

4. Завинтить винт пружины.

б. Вставить крышку магазинной коробки с подающим

механизмом.

в. Собрать затвор: 1. Ударник вложить в боевую пружину.

2. Вставить ударник с боевой пружиной в стебль затвора.

3. Ввинтить курок.

4. Соединить боевую личинку с соединительной планкой.

5. Соединить соединительную планку с стебелем затвора.

г. Вложить ствол в ложу.

д. Надеть нижнее ложевое кольцо.

е. Вставить магазинную коробку.

ж. Завинтить винты упора и хвостовой.

з. Вставить крышку магазинной коробки с подающим

механизмом в магазинную коробку.

и. Вставить ствольную накладку.

к. Надеть верхнее ложевое кольцо.

л. Надеть верхнюю накладку.

м. Завинтить ложевое кольцо.

н. Вставить затвор.

о. Ввинтить шомпол.

п. Надеть штык.

§ 55. Отсечка отражатель разбирается под руководством и с

разрешения начальника.

Каждый нижний чин должен всегда заботиться о сбережении

- 94 -

своей винтовки: содержать ее в чистоте и исправности, в

особенности в походах и при стрельбе.

1. Ежедневно осматривать винтовку и протирать ее.

2. Иметь при себе исправную принадлежность и в

достаточном количестве.

3. Оберегать винтовку от толчков, ударов и падений.

4. Оберегать винтовку от песка и пыли.

5. Не открывать затвора без употребления при этом

патронов.

6. При заряжении винтовки затвор поворачивать направо до

отказа.

7. Не затыкать чем-либо канал ствола.

 

Для исправного действия винтовки необходимо следить за

выбрасыванием патронов из обойм.

а) Хранить патроны в закрытых пачках.

б) Держать в сухом месте.

в) Перед боем патроны вытирать и смазывать салом.

Открывание и закрывание затвора.

Открыть затвор — повернуть рукоятку затвора налево и

быстро отодвинуть назад до упора в задержку.

Закрыть затвор — наложить ладонь правой руки — мякотью

большого пальца на рукоятку — быстро дослать затвор и

повернуть его направо до упора.

Для заряжания одним патроном — опустить его в переднее

окно коробки и дослать его затвором в патронник.

При дозаряжании следует: утопить верхний патрон под

лопасть отсечки отражателя и вставить новую обойму с

патронами. Оставшиеся при обойме патроны положить в

сумку.

 

Прицел.

Прицел служит для прицеливания при стрельбе на

различные расстояния.

Постановка курка.

По команде «курок» поставить курок на предохранительный

взвод, спустить прицел, оставляя винтовку в положении для

заряжения, упереть затылок приклада в изгиб локтя правой

руки или прижать приклад к груди, как удобнее. Взяв курок

- 95 -

правой рукой за пуговку, оттянуть его до отказа, повернуть

налево и вложить в предохранительный выем.

После этого сделать легкий удар правой рукой по рукоятке

затвора снизу.

Хранение винтовки.

В поле: составить устойчиво в козла (иметь для этого

веревочное кольцо).

В окопах: оставить винтовку, чтобы ствол и затвор не

загрязнились.

Не оставлять винтовку на валу окопа, а иметь всегда при

себе.

В обывательской квартире.

Найти удобное место близ себя. Лучше повесить на гвоздь

на ремень.

При большой скученности людей в помещении вещевые

мешки и все снаряжение держать ночью у себя в головах.

Стрельба из-за упора.

При прицеливании с упора вставить правой рукой приклад в

плечо, кистью левой руки придерживать приклад снизу у

правого плеча. Локоть правой руки не выставлять из-за

упора (закрытия).

Упор должен приходиться, по возможности, под прицелом.

 

Стрельба из-за высоких закрытий: деревьев, столбов —

исполнять по правилам, указанным для стрельбы стоя или с

колена.

Прицеливание производить с правой стороны закрытия,

причем к закрытию прикасаться левой стороной тела.

Левую руку прижать к телу, а кистью ее придерживать

винтовку вплотную к закрытию.

Если имеется удобный сук, то на него положить винтовку,

как на подставку.

За неимением естественных упоров можно пользоваться

шанцевой лопатой, втыкая ее в землю, или применить

скатку шинели.

 

 

 

 

- 96 -

Отдел VI Полевая служба.

 

§ 1. Добиться победы во что бы то ни стало.

Достигается настойчивым стремлением всех.

§ 3. Победа дается: 1. Самоотвержением.

2. Исполнением своего долга.

3. Взаимной выручкой.

Боевой порядок роты состоит из:

1. Боевой цепи.

2. Резерва.

3. Охранения флангов дозорами.

4. Связи с резервом и начальниками.

 

Донесения и приказания.

§ 18. Передаваемые приказания или донесения необходимо

хорошо знать и понять, чтобы точно передать, кому они

подлежат, для чего при получении приказания повторить его

отдающему лицу.

§ 20. Донесения: письменные и словесные.

 

1. О противнике.

2. О местности, занимаемой противником.

3. О действиях своих войск.

В донесениях требуется достоверность и своевременность.

 

Поддержание связи.

§ 24. Связь всегда нужна:

1. Со своими начальниками.

2. Со своими частями.

Держится связь по фронту и в глубину.

Связь составляется из цепи, на походе из парных людей,

причем ночью цепи сгущаются.

В бою из цепи одиночными людьми с применением к

местности.

Доставка патронов в боевую цепь производится людьми из

резерва, кои скрыто пробираются к цепи, передают патроны

взводным или отделенным командирам.

Охватом называется нераздельное захождение одной из

сторон цепи во фланги противника.

- 97 -

Обходом называется, когда отдельная крупная часть не

менее батальона действует самостоятельно во фланг или в

тыл противника.

Прибор для наблюдения за противником, дающий

преимущество все видеть, в то время самому быть

укрытым, называется перископом.

Для предохранения от выстрелов противника и как

маскировка наблюдений за противником для наблюдающих

ставят щиты, кои имеют в себе прорези для наблюдения.

В зимнее время при снеге разведчики и головные надевают

белые халаты, как маскировку.

В ночное время для открытия позиций противника

выпускаются вверх ракеты, которые от взрыва образуют на

некоторое время сильный свет, освещающий местность.

 

Ручные гранаты.

 

Перед ударом в штыки людей вооружают ручными

гранатами, кои при бросании в окопы противника

разрываются, принося ему большое поражение.

Дымовая завеса.

Для скрытия передвижения и действия войск в сторону

противника зажигают разный горючий материал, который и

образует дымовую завесу.

 

Разведка.

 

§ 52. В разведке нужна не только смелость, но и

сметливость, необходимо умело пробираться к намеченной

цели, без шума, скрытно, зорко за всем следить и быть

осторожным.

Своей неосторожностью можно погубить всю разведку и всех

разведчиков, находящихся с тобой.

Сведения о неприятеле могут быть получены опросом

пленных, перебежчиков и жителей, из бумаг, найденных на

убитых и пленных, а также наблюдением различных военных

примет.

§ 61-а. При розыске неприятеля необходимо:

1. Открыть неприятеля.

- 98 -

2. Наблюдать за дорогами.

3. Осмотреть попутные селения.

4. Опросить жителей, если они не враждебны.

Если неприятель в дороге.

§ 61-б.

1. Определить дороги движения.

2. Силы неприятеля.

3. Направление и пункты остановки.

Если неприятель на отдыхе.

§ 61-в. 1. Силы его.

2. Место расположения.

3. Постараться точнее определить состав его.

 

При боевом расположении неприятеля.

§ 61-г.

1. Протяжение фронта.

2. Где, какой силы.

3. Какие укрепления.

4. Есть ли искусственные заграждения и какие.

5. Есть ли пулеметы и артиллерия.

6. Где резервы.

7. Есть ли на флангах свободные места, не занятые

неприятелем.

§ 62. Всегда при разведке необходимо иметь связь со

своим начальником.

§ 63. Своевременной доставкой донесений.

Отдых и его охранение.

Войска располагаются на отдыхе.

§ 130. 1. Биваком.

§ 151. 2. По квартирам, и § 165. 3. Квартиро-биваком.

При бивачном расположении — более боевая готовность.

Расстановка палаток.

У каждого нижнего чина имеется: а) полотнище палатки, б)

веревки, в) полустойка, г) два приколыша.

Шесть нижних чинов под руководством отделенного

командира ставят одну палатку. При квартирном

расположении более лучший отдых людей.

Чтобы поднять людей с отдыха в боевую готовность, отдают

приказание или подают сигнал (тревога).

- 99 -

Мертвым пространством называется та проходимая

местность, которая вследствие складок (углублений)

местности не поражается огнем противника — движение

шагом.

 

Сторожевое охранение.

 

Сила сторожевого охранения зависит:

§ 170. От близости противника.

§ 181. От силы его.

От состояния неприятеля.

Выставляется, чтобы: § 171.

1. Не пропустить одиночных людей.

2. Не пропускать групп людей.

3. Против неожиданного появления противника.

Сторожевой участок роты: Местность, занимаемая

сторожевым охранением, делится на ротные и взводные

сторожевые участки.

Каждый взводный участок состоит из заставы; от нее

выставляются полевые караулы и высылаются дозоры: 1.

Для осмотра впереди лежащей местности.

2. Поверки полевых караулов и 3. Для связи.

Секретные слова в сторожевом охранении.

§ 226. Отзыв. Название города — Москва.

Пропуск. Военный предмет — мушка.

(Оба начинаются с одной буквы).

§ 258. Обязанности часового в сторожевом охранении.

§ 260. Полевой караул.

Исполняет приказания:

1. Начальника полевого караула.

2. Начальника своей заставы.

3. Начальника сторожевого охранения.

Часовой и подчасок находятся вместе, применяясь к

местности, самим видеть все в стороне неприятеля и на

флангах и самим укрытыми.

Часовой обязан: § 261. 1. Не оставлять своего места.

2. Зорко следить за неприятелем.

3. Ничем не отвлекаться.

4. О всем замеченном давать знать через подчаска

- 100 -

начальнику полевого караула.

5. Никого не пропускать как к охраняемым частям, так и к

стороне неприятеля. (Исключая прямых начальников, коих

знает в лицо.) 6. Ни с кем в разговоры не вступать.

7. Все, что заметит со стороны неприятеля, сообщает

начальнику полевого караула условным знаком.

Часовой и подчасок снимают вещевые мешки.

Винтовки должны быть заряжены 5-ю патронами и

поставлены «курок».

§ 262. Подчасок помогает часовому в наблюдении и по его

указанию докладывает начальнику полевого караула о

замеченном или дает условный знак для вызова

начальника.

Смена часового и подчаска.

Смена производится через два часа, следующим образом:

рядовой из числа отдыхающих людей полевого караула

становится подчаском. После часа заступает место часового,

спустя второго часа сменяется с поста.

§ 267. Перебежчики — не желающие служить своему

отечеству.

§ 267. Парламентеры — переговорщики должны иметь при

себе белый флаг или платок горниста.

§ 270. Дозоры в сторожевом охранении.

§ 275. 1. Дозоры для осмотра впереди лежащей местности.

Не менее 4–5 человек.

Все вокруг видеть и слышать, быть невидимыми.

Пробираться скрытно и все внимательно осмотреть, ничем

не выдавая себя.

§ 274. 2. Дозоры для поверки бдительности часовых — 2

человека.

 

Поверяют все полевые караулы, пробираясь скрытно со

стороны неприятеля.

§ 273. 3. Дозоры для связи — 2 человека.

Служат связью между заставами.

Обязаны ходить от своей заставы к соседней.

Являются начальникам застав и доносят о всем виденном и

сообщают, что произошло в пути следования.

 

- 101 -

Секрет 3–4 человека.

§ 277–281. Скрытно с наступлением темноты пробираются

на указанное ранее место, соблюдая полную тишину.

Никем не сменяются.

Обязаны пробыть до назначенного времени.

Никого не спрашивают.

О всем замеченном сообщают на заставу, подав какойлибо

условный знак или послав одного на заставу.

Если неприятель наткнется на секрет — секрет подает

тревогу, открывая огонь.

Никто секретов не поверяет, дабы не обнаружить его

противнику.

 

Походные движения.

 

§ 301. Походные движения бывают: по цепи наступательные

и отступательные.

По направлению фронтальные и фланговые.

При походном движении высылается охранение.

1. В сторону неприятеля: дозоры, заставы, головные,

боковые (авангард), при отступлении (арьергард), при

фланговом движении боковой отряд.

2. В стороны дозоры.

3. В тыл: дозоры тыльные, заставы и арьергарды при

отступлении (авангард).

 

Обязанности дозора в походе.

Дозор состоит из людей звена.

 

Маяк.

Каждый дозор при сохранении походного движения делится

на ядро дозора (маяк) и цепь.

Примечание: три в цепи, старший с четвертым — ядро.

Желательно дозору иметь связь — 2 человек.

Дозор следует в ½ версте от высланной части и должен

держаться, не теряя из виду ту часть, от которой выслан.

 

Назначение дозора.

§ 258. 1. Открывать заблаговременно неприятеля и тем

- 102 -

обеспечивать от нападения заставу.

2. Обращать внимание на все предметы, служащие

скрытием неприятеля.

3. Встречающихся людей задерживать для опроса.

4. Заметив пыль, огни, блеск оружия, появление неприятеля,

доносить и продолжать наблюдение.

5. Выстрелом давать знать только при внезапном появлении

противника.

6. При приближении неприятеля выслеживать его, его силы

и направление.

7. Во время привалов останавливаться, но продолжать

осматривать окрестность, не обнаруживая себя.

8. Люди дозора должны идти в некотором расстоянии друг

от друга, но чтобы не терять из виду друг друга.

9. Дозоры передают замеченное посредством сигнализации

через связь, посылая одного из дозора.

 

 

 

 

Отдел VII Строевой пехотный устав.

 

§ 1. Строй есть установленное размещение людей для их

совместного расположения, движения и действия.

Строй:

1. Сомкнутый.

2. Разомкнутый.

3. Рассыпной.

 

§ 2. Шеренга — люди, поставленные один возле другого на

одной линии.

§ 4. Фланги — правый и левый по ранжиру (высокие —

направо, ниже — налево).

Фронтом, когда правый фланг на правой стороне, и левый

— на левой.

При повороте кругом фланги не меняются.

§ 5. Когда люди стоят в две шеренги — двухшереножный

строй.

Шеренги называются первой и второй.

- 103 -

Один человек, стоящий другому в затылок, составляют ряд.

§ 6. В сомкнутом и разомкнутом строях — строй

двухшереножный и одношереножный.

В рассыпном строю — стрелковая цепь.

§ 7. Все движения и действия в строю исполняются по

команде, приказанию, условному знаку или сигналу

начальника.

§ 12. Команда разделяется на предварительную и

исполнительную.

 

Условные знаки.

§ 14. 1. Поднять руку вверх — внимание.

2. Махнуть рукой в направлении — начало движения шагом.

3. Махнуть несколько раз — движение бегом.

4. Быстро опустить поднятую руку — остановка.

5. Поднять руку вверх и размахивать — развернуть колонну.

6. Вытянуть обе руки в стороны — рассыпаться в цепь.

7. Кружение поднятой вверх руки — собраться в колонну.

8. Махнуть рукой несколько раз вниз — положить людей.

 

 

 

 

Отдел VIII Гарнизонная служба.

 

 

§ 33. Караулом называется вооруженная команда,

назначаемая:

1. Для охранения казенного имущества.

2. Для охранения под стражей лиц.

3. Для охранения общественного порядка.

4. Для отдания почестей.

В каждом карауле есть начальник караула и разводящий,

который ставит на пост часовых и снимает их с постов.

§ 35. В зависимости от того, кто караульный начальник,

караулы называются: офицерские, унтер-офицерские и

ефрейторские.

§ 36. Караулы выставляют от себя часовых.

§ 36. Часовой есть солдат, поставленный на пост с ружьем

- 104 -

и холодным обнаженным оружием.

 

Внутренний порядок в карауле.

§ 134. 1. Из караула нельзя отлучаться без разрешения.

2. В карауле должна соблюдаться тишина.

3. Пение, музыка, игры не допускаются.

4. Воспрещается приносить спиртные напитки.

§ 135. 5. От вечерней до утренней зари одной смене

дозволяется отдыхать не раздеваясь и не снимая амуниции,

а только расстегивать крючки на воротниках.

6. Отдыхает та смена, которой предстоит вступить на часы.

§ 137. 7. Ночью при входе начальника неотдыхающие люди

встают, но без приказания не выстраиваются.

 

Смена часовых.

§ 101. Часовые бывают: наружные и внутренние, парные и

одиночные.

§ 106. Когда подходит новая смена, то старый часовой

берет ружье к ноге и становится смирно.

По команде разводящего, приведшего смену: «смена вперед,

шагом марш», старый часовой делает шаг вправо, а новый

вступает на его место и принимает от старого сдачу.

Слова сдачи: § 108. Пост такой-то: обязан охранять то-то;

под сдачей состоит печатей столько-то, замков столько-то,

тулуп, кеньги, свисток и т.д.

Часовые сменяются через два часа.

В сильные холода и жару через час.

В караулы на пропускных постах дается секретное слово

«пропуск», название военного предмета.

 

Обязанности разводящего.

1. Знать число своих постов.

2. Где они расположены.

3. Особые обязанности часового на каждом посту.

Исполнять приказание караульного начальника и караульного

унтер-офицера.

При вступлении в караул принимает от старого разводящего

все касающиеся для постов приказания и слепки с печатей.

При постановке часовых следует: 1. Осмотреть, в целости

- 105 -

ли сдают предмет сдачи: постовая одежда, кеньги, замки,

печати и шнуры.

2. Сличает печати со слепками.

3. Наблюдает за правильной сдачей поста, чтобы старый

часовой сдал пост, новый хорошо понял свою обязанность

на посту.

О всем замеченном повреждении и неисправности обязан

доложить караульному начальнику.

При допуске в пороховой погреб требует надеть валенки и

снять оружие.

 

Обязанности часового.

§ 149. Часовой охраняет то, что ему поручено, никогда не

допускает к посту без своего разводящего и не может уйти

сам с поста до смены, хотя бы он заболел или жизни его

угрожала опасность.

Если поблизости поста произойдет шум, драка и т.п.

беспорядки, часовой требует прекращения беспорядка и если

не может прекратить, то извещает караульного начальника

звонком, свистком или через проходящих лиц.

Так же поступает часовой, если заметит вблизи пожар и при

внезапной своей болезни.

Если вблизи совершается убийство, грабеж, насилие, то

часовой обязан прийти на помощь, не подвергая при этом

опасности охраняемый им пост.

Часовой употребляет в дело оружие:

§ 153. 1. Для защиты охраняемого поста, или лица.

2. Для защиты самого себя.

3. Против арестанта, совершающего побег.

Часовой исполняет приказание: § 150. 1. Своего

разводящего.

2. Караульного унтер-офицера.

3. Караульного начальника.

Только эти лица могут сменить часового или снять с поста.

Обязанности часового «общие».

§ 151. 1. Внимательно смотреть за тем, что поручено его

охране.

2. Не должен выпускать винтовки из рук и отдавать ее

кому-нибудь, кроме Государя Императора.

- 106 -

3. Воспрещается садиться, спать, есть, пить, курить, петь,

разговаривать с посторонними, принимать от кого-либо

деньги, вещи и отправлять естественную надобность.

4. Может ходить по всему пространству, им охраняемому, и

держать винтовку, как ему удобнее.

Часовой должен отвечать на вопросы всех своих прямых

начальников: рунда дежурного по караулам, коменданта и

начальника гарнизона.

 

Особые обязанности часового.

§ 159. 1. Часовой у арестантов следит: чтобы арестанты не

делали что-нибудь запрещенное (взлом, порча полов,

подпиливание решетки и проч.).

2. Не выбрасывали бы ничего из окон.

3. Не разговаривали бы с посторонними.

В случае побега арестанта часовой должен предупредить

криками «стой, буду стрелять», и если не останавливается,

то стреляет.

Если арестант бежит по людному месту, то часовой не

стреляет, а старается остановить с помощью посторонних

лиц, прося задержать.

Часовой у денежного ящика.

§ 155. 1. Принимая пост у денежного ящика, часовой

должен при разводящем осмотреть ящик, целы ли печати,

шнурки при печатях и замки.

2. Осмотреть крышку и стенку ящика.

3. Когда денежный ящик открыт, то часовой не допускает к

нему никого без разрешения того, кто снял печати при

разводящем.

 

Часовой у порохового погреба.

§ 158. 1. Не дозволяет никому стрелять, курить, ездить и

разводить огонь ближе 50-ти шагов от погреба.

 

Часовой на пожаре.

§ 161. Охраняет все вынесенные из домов вещи и без

приказания начальника никому не дозволяет брать их.

 

Часовой отдает честь:

- 107 -

1. Делая «на караул»: Всем особам Императорского Дома,

знаменам, штандартам; всем генералам, адмиралам, штаб- и

обер-офицерам.

Иностранным послам или посланникам.

Офицерам иностранной армии.

Всем духовным процессиям и погребальным шествиям,

сопровождаемым военными командами.

2. Становясь «смирно».

Погребальным процессиям, подпрапорщикам, всем унтер

офицерам, своим прямым начальникам из нижних чинов,

своему разводящему и рядовым, имеющим Георгиевские

кресты или Георгиевские медали.

Если лицо, коему следует отдать честь, проходит сзади

часового.

На наружных постах от вечерней до утренней зари.

Часовые на пожарах и у арестантских камер внутри

тюремной ограды.

Честь отдается часовым при приближении начальника не

далее ста шагов.

3. Снимая головной убор и держа на молитву.

При богослужении и у гроба.

4. Делая по-«ефрейторски»: Все парные, одиночные

почетные часовые, а также часовые у знамени, у церкви и

все внутренние часовые стоят на месте.

Обязанности посыльных: § 258. Обязанность заключается в

передаче словесных приказаний начальства и в разноске

конвертов.

Исполняя приказания, обязан:

1. Во время следования никуда не заходить.

2. Словесное приказание передать лично тому, кому было

приказано.

3. Доставить конверт, получить расписку в рассыльной

книге.

 

Обязанности дозора: § 274. Дозоры от караула назначаются:

1. Для поверки исправности часовых.

2. Для разузнания и донесения о каких-либо происшествиях

вблизи караула.

Дозор назначается не менее 2-х человек.

- 108 -

В случае болезни часового один из дозорных остается на

посту, а другой идет в караул для донесения о том.

Дозор по требованию полиции оказывает содействие

прекращению разного рода беспорядков.

 

Обязанности конвойных: § 331. Солдаты, сопровождающие

арестанта, называются конвойными — обязаны:

1. Следить, чтобы арестант не убежал.

2. Не обращались бы к посторонним лицам с какимлибо

разговором.

3. На пути следования конвойные не должны куда-либо

заходить.

4. Не должны водить через базары и людные места.

5. Когда арестант бежит, должны стрелять, если нельзя

остановить другими средствами.

 

Обязанности сторожей: § 37. Для охраны некоторых складов

иногда вместо часовых ставятся сторожа; их обязанности:

Охранять все, что поручено, до смены другими поста не

оставлять.

Запрещается все то, что часовому.

Сторожа руководствуются всеми правами часового, отдают

честь, беря руку под козырек.

Винтовку держать на ремне.

 

 

 

Отдел IX Самоокапывание.

 

Польза закрытий.

§ 1. Дают лучший обстрел и укрывают от огня неприятеля.

Удобства стрельбы: § 2. Всякое закрытие дает стрелку упор

— увеличивает меткость стрельбы.

Окоп для стрельбы лежа: § 4. Высота насыпи¼ арш.

Глубина рва¼ арш.

Окоп с колена: § 5. Глубина рва¾ арш.

Высота насыпи½ арш.

Окоп стоя: § 7. Глубина рва1,¼ арш.

- 109 -

Высота насыпи¾ арш.

 

Самоокапывание под огнем.

Половина людей открывает огонь, другая половина

окапывается.

Сменяясь по очереди.

Маскировка — маскировать окоп, сделать его неузнаваемым,

незаметным для неприятеля.

Убежище.

Бревенчатая деревянная постройка в земле, находящаяся в

горжевой (задней) стороне, прикрытая сверху толстым слоем

земли и маскированная, называется убежищем.

Последний вид убежища, принятый на позициях, как

наилучшее, называется лисьей норой (углубленная яма,

устраиваемая во внутреннем скате бруствера и имеющая

два выхода).

Убежище служит защитой стрелков от артиллерийского огня

противника и имеет соединение с окопами и тылом —

ходами сообщения.

 

Заслоны.

 

Земляные насыпи, находящиеся в окопах и защищающие

стрелков от флангового огня неприятеля, называются

заслонами.

 

Навесы и козырьки.

Прикрытия в окопах от шрапнельного огня неприятеля

называются навесами и козырьками.

Бойницы — укрытия для самого стрелка во время

стрельбы, делают его невидимыми для неприятеля.

Бойницы бывают: открытые, закрытые.

 

Ниши: углубления в окопе для хранения запаса патронов.

Примечание: самоокапывание под огнем служит:

1. Для уменьшения потери от неприятельского огня.

2. Для закрепления за собой пройденного пространства

против контратак противника.

Чтобы сделать окоп стрелков более невидимым для

- 110 -

противника, кроме маскировки его в стороне делают ложные

окопы.

 

Укрытия от прожектора.

При действии прожектора противника при падении его луча

требуется ложиться и быть без движения.

При наступлении выгодно прикрываться ветвями.

 

Переделка окопов.

При удачной атаке позиции противника земля с брустверов

перебрасывается на горжевой (задний) участок окопов, чем

и устраивается окоп к стороне противника.

Для быстрого выскакивания из окопов с передней (горжевой)

стороны устраиваются выступы и ступеньки.

 

Во избежание скопления в окопах воды устраиваются

особые канавки для отливки ее.

Искусственные препятствия.

В 50–75 шагах перед окопом.

Засека. Срубленные деревья с заостренными сучьями,

обращенные вершиной к неприятелю, а комлем к окопу.

Ежи.

Волчьи ямы. Несколько рядов ям, на дне коих укрепляют

заостренные колья.

Проволочная сеть. Колючая проволока, которая намотана на

несколько рядов кольев.

Преодоление препятствий.

Засека разбирается с помощью топоров и кошек.

Проволочная сеть перерезывается ножницами.

Если известно, что сеть заряжена электрическим током, то

резать необходимо ножницами с резиновыми ручками.

Преодоление волчьих ям — лучше всего забраться в

первый ряд их, постепенно прорывать следующие, прорезая

проволоку на них.

Лучшую помочь к уничтожению искусственных заграждений

может оказать артиллерия, уничтожая их своим огнем.

Шанцевый инструмент: Носимый: Малая лопата.

Кирко-мотыга.

Топор (малый).

- 111 -

Большая лопата.

Возимый в обозе: Большой топор.

Большой лом.

 

 

 

 

Отдел X

 

Знание стран света: Всякий нижний чин, всегда и всюду,

где бы он ни был, должен уметь найти север.

Знание необходимо, чтобы, будучи куда-либо послан или

отстал на поле боя раненым или заблудился, всегда мог бы

найти свою часть, а не попасть к неприятелю.

Сперва найди север.

Встань лицом к северу.

А затем найдешь свой верный путь следования.

Способы отыскания севера:

1. По компасу.

2. По часам.

3. По местным предметам.

4. По слоям дерева.

5. По сгущенности ветвей.

6. По мху.

7. Ночью по звезде «Большой Медведице».

 

Если встать лицом на север.

1. По компасу — стрелка компаса всегда показывает на

север.

2. По часам — положить часы на ладонь левой руки.

Возьми направление часовой стрелки на солнце.

Посмотри, где цифра XII.

Возьми половину расстояния от часовой стрелки до XII —

это направление покажет на юг.

Встань по направлению на юг, повернись кругом — будешь

стоять на север.

3. По местным предметам. Православные церкви всегда

стоят алтарем на восток.

Встань по направлению алтаря и повернись налево —

- 112 -

будешь стоять на север.

4. Слой деревьев ближе друг к другу в направлении на

север, к югу шире.

5. Растительности меньше на север.

6. Мох больше растет на север.

7. По Большой Медведице (ковшик из 7-ми звезд).

По переднему краю ковшика. 4 расстояния переднего края

ковшика — будет северная Полярная звезда.

Встань по направлению на эту звезду — будешь стоять

лицом на север.

 

 

 

 

Отдел XI Сбережение здоровья.

 

Чистоплотность — содержание тела в чистоте.

Опрятность в одежде, стараться сменять белье возможно

чаще.

Пользоваться временем отдыха для стирки и просушки

грязного белья.

Если отдыхаешь в палатке, необходимо ее проветрить, не

есть сырых продуктов, не пить сырой воды из болот и луж.

Стараться всегда иметь в баклаге кипяченую воду.

Переобувать чаще ноги. Менять по возможности чаще

портянки.

Необходимо, как можно чаще, мыть ноги.

Ногти на руках и ногах всегда держать коротко

остриженными.

Утром мыть лицо, а руки всегда перед едой.

Перед предстоящим боем стараться иметь желудок пустым —

не есть.

Помощь при внезапных случаях.

От угара обливать голову и грудь холодной водой.

Класть на голову снег.

От солнечного удара раздеть и облить голову холодной

водой.

Обморозившегося оттирать на холоде снегом до красноты

тела — после натирать спиртом или керосином.

- 113 -

О ранениях.

В каждой роте назначаются санитары для уборки раненых.

Переноска раненых.

Двое поднимают под мышки, а третий поддерживает

раненый член и укладывает на носилки.

Носилки можно сделать из 4-х винтовок, палатки и веревки.

При ранении пользоваться индивидуальными пакетами.

Индивидуальный пакет.

В бою каждый нижний чин должен иметь при себе все

необходимое для перевязки ранения, что и представляет из

себя индивидуальный пакет.

Разорвать пакет, наложить на рану марлю и забинтовать.

Хорошо, если есть йод, тогда намазать рану, что

предохраняет от заражения.

Чтобы приостановить кровь, надо туго перевязать ниже или

выше места ранения, если не останавливается, то с обеих

сторон.

Предохранение от удушливых газов.

Если замечено, что неприятель пустил удушливый газ,

следует наложить из фланеля маску и надеть на лицо,

после надеть очки и оправить, чтобы маска плотно

прилегла всюду к лицу.

Маска должна быть примочена чем-либо и будет более

плотно прилегать к лицу.

При атаке противника газами требуется полное спокойствие

и точная исполнительность.

 

 

 

 

Отдел XII Поучение воину перед боем.

 

 

1. Сам погибай, а товарища выручай.

2. Лезь вперед, хотя бы передних и били.

3. Не бойся гибели, как бы ни приходилось трудно, —

наверно побьешь.

4. Никогда уныния — но всегда дерзость и упорство.

5. При обороне надо бить, а не отбиваться.

- 114 -

6. В бою бьет, кто упорнее и смелее, а не кто сильнее.

7. Всякие препятствия надо преодолеть.

8. Для всякого бойца нет тыла и флангов, а всюду фронт,

где неприятель.

9. Если враг далеко — уничтожай его огнем, если близко

— штыком и прикладом.

10. Нет того положения, из которого нельзя было бы выйти

с честью.

11. В бою нет смены, раз попал в бой, останешься до

конца, поддержка будет, смена никогда.

12. Пока дерешься, выручай здоровых; только побив врага,

вспоминай о раненых.

 

Всякий чин должен иметь свой круг самостоятельности и

ответственности.

- 115 -

- 116 -

- 117 -

— Подсолнух перед войной все от солнца ворочался. Не глядит

на солнце, да и все... Не одно такое чудо войну предвещало. У

нас псина здоровая ушла, пропадом про- пала, а как пришла —

щенят принесла. Все кутята, как кутята, а один — чисто заяц.

Весь как есть...

 

— Что поднялось! — ровно Суд страшный... Нельзя не по-

кориться, а и покориться — душа не терпит... Нету рас- судку ни

краюшка... Теперь помнится, а то, гром тяжкий, снаряды ревмя

ревут, рвутся у нас, раненые вопят... И целые-то волчьим воем

воют, от смертного страху... Нету того страха страшнее... Куда

идти?... Не идешь, в кучу сби- лись... Молоденькие криком вопят,

по-зверьи... Взял он револьвер да ко мне: «вылезай»... Я назад

напираю, земля- ков куча... Я карабкаться, а он в меня

выстрелил чего-то... Не попал, только все шарахнулись и в атаку

полезли.

 

— А наш ротный, как забег, за куст сел... а так браво кри- чит —

«за мной, братцы!». А куда за им, коли у него от команды... И что

это, видно, Господь-то не за войну. Вот ведь и храбер, и рад бы,

а как в атаку идти, так в кусты...

 

— Сорвался я с пригорбка, сажени две пролетел, и меш- ком

оземь. Свету не взвидел, кость во мне покрошилась и наружу

полезла. Рвет мясо живое, ровно я нà зубы попал. И кровь-то не

льется, а таково тихо проступает, огнем да мукой путь свой

торит...

 

— Смотрю, изба, оттуда шум. Земляки австрийцев па- лить

пристроились, а те, злыдни нечистые, бабу горе- мычную, да

ребяток ейных двое в окно кажут. Не стерпе- ло сердце,

подскочил, бабу с младенчиком в окно выдрал, за другим стал

рукой шарить, а они мне за шкуру и зали- ли, разрывную. Уж без

меня сожгли-то их, обеспамятел. Жалко до смерти...

 

— Эх, до чего плохо было. Как первая повозка дошла, слез

Семен Иваныч, бабе говорит: «собирайся, детей собирай и

вещи, что понужнее, выселяют вас»... Баба оземь, голо- сит,

сапоги целует. Народ собрался, услышали, по селу, словно гром,

- 118 -

плач такой. Сразу все говорят и плачут все. Кто головой бьется,

кто волосы рвет, а старуха одна телку вывела, за шею обняла,

голосом воет, и собаки с ей тоже душу рвут... Ну, стали потом

силом сажать, — не угово- рить. Так босые все, а дождь да

грязь, и холодно... До чего плохо было, самое трудное...

 

— Обмок, стяжелел, паром прошел, ровно туча стал. А как ночь

пришла, морозец махонький прихватил, ног я и лишился. Нету

подо мной ног, гудут, а служить не слу- жат. Разулся, глянул, а

они ровно радуга. Обмерзли, кале- ка я теперь...

 

— Просить? чего уж! Толку нет просить, не поймет, знаю... Бить

— жалко до смерти, терпеть — силы не ста- ло. Вот и ушел на

войну. Да кабы сразу, а то, в город вы- шел, — она за мной на

другой день. Плачет, в ногах ле- жит, клятвенно зарекается... Ну

я веры не даю, мучился сколько. Все перетерпел... Здесь легче...

 

— Что это война, на радость ли нам... Верно, что одно сказать

справедливо, нам на дому хуже жилось... Есть нечего, и одна

работа тяжелая... Самое худое, не о себе одном забота,

семейный я...

 

— А на войну шофером взяли. До машины сызмальства был

доходчив, а в Бельгии, до автомобилей, во как навос- трился...

Как подвез своего до немца, а сбоку кавалеры в касках, да на

них, да рубить... А Григорий, ей-Богу не вру, который раненый,

втащил рукой за ворот, да под ноги себе шварк, да топтать, да

топтать, пока не подох... А по- дох, уж как к себе вернулся со

своим-то... Я его сустрев- ши, спрашиваю, как рассказал, «что ж

ты демократ, а с... с... выходишь, а не демократ... Разве ж тебе-то

в Бельгии говорили, что немец не человек, что ты его хуже

крысы замучил?» Так драться полез со стыда...

 

— А тут сразу нас под ихние пулеметы угораздило. Со- всем не

похоже, как я-то боялся... Страху нет, отчаянно- сти столько,

просто до греха... Как вышел, так бы скрозь землю провалился...

И туды голову и сюды голову, хоть в ... засунь голову, а не уйти...

Как лежишь до атаки-то, так все думаешь, как бы убегти... А

вышел, орать до того нужно, кишки сорвешь... Ну уж тут пусть

- 119 -

немец не под- вертывается... Семь смертей ему наделаю, а

взять не по- зволю... Вот тебе и убег... Все другое...

— Прилег, припал вечер темный, на ту пору и дума стала

другая, не радостная. Что один на белом свете, и хоть

здоров-велик, а без заступника, ровно камень придорожный,

кто идет — ногой толкнет. А заря утреня, солнечный восход,

— ина дума. Живи только, радуйся, человече, что души не

лишен. Самому житью радуйся. Пущай война, аль не война,

— за плечьми ангел-хранитель душу бережет. А ты телу

радуйся, да жизнь всякую возлюби…

 

— Я хоть и обязан был по долгу службы ждать, однако не

смог я. Свечерело, быстро в тех местах темень приходит…

Не боялся я до тех пор, а тут чего это Василий в голову

лезет. Лицо его все у меня в глазах, особенно как

зажмурюсь… Просто сил моих не стало. Ружье-то тяжелое,

а знаю, он за кустом лежит. И уж не встать же мертвому, а

все я будто его на руке чувствую… Надумаю такое, что ни

вправо, ни влево не гляжу, боюсь… Вот тебе и на посту…

Не знаю, долго ли я так протомился, будто жизнь моя

прошла… А тут ясно слышу, из Васильева куста ползет…

Господи, я как гаркну: «кто такой?»… А тот на меня как

кинется сзаду — ну нету тех слов, какого я страху нажил…

Мне все равно, подтоптал меня, мне уж больше бояться

некуда, не хватит… И голосу не стало… А тут мигом наши

подошли и немца с меня сняли…

 

— «Стой, — говорю, — ни ты царю воин, ни я не

докладчик. Не та у меня душа. Только жить тебе в этом

месте не для ча, такого смердящего военная пуля святая не

возьмет. А убить — убью». Плюнул на заряд, да и убил

шпиона поганой той пулей.

 

— Отцовская доля не легкая, коли с понятием ребят

ждешь. Надо обо всем заботу иметь. Я вот думаю все, как

бы деток до ученья приспособить. Грамоте обучу, а дальше

то я наук не знаю. Верить же никому не могу, как учить.

Батюшке я не верю: живет блудом, и все стяжает, — а

других ученых и не знаю…

- 120 -

— Нашептала мне бабка одна таки слова: вот тебе,

парень, крест да ладанка, вот тебе дальня дороженька.

Пойдешь той дорожкой — оступы не знайдешь, по чужим по

путям недруга загубишь, добра возьмешь, себя жива

найдешь.

Крест отец — на смертный конец, ладанка мати — счастья

пыймати…

 

— У меня нога вся в чирьях, горит огнем, а он говорит:

«симулянт»… Какой я симулянт, смерти прошу… Где мне

окопы копать, портянка чистая — что гиря пудовая. А песок

попадет, что в пекле, муки такие…

 

— Того не скажи, того не сделай, все не так, все не по

нем… Я у него раб без души… Он со мной хуже Господа

Бога поступить может…

 

— Сидим над водой, покуриваем. Вот по речке что-то до

нас прибивается… А темно довольно, разглядеть никак

нельзя. Я говорю: «Вася, а не враг ли какой?»… Вскочили,

однако тихо, а груда черная у берега на волне колышется,

поплескивает. Я осмелел, лег, рукой достал. Слышу, ровно

бы шерсть какая… Руку отдернул, пес верно, говорю…

Спичку зажгли, глядим — Евграф… Господи, голова разбита,

весь кровью, да водой прошел… Вытащили, закопали тут

же, помолились малость, и пошли… Вот, разыскал

земляков…

 

— Он ко мне, и заместо, чтобы рану искать, давай по

карманам шарить. В памороках был, а тут что отлили,

злоблюсь, кричать наровлю, а он за глотку… Как шарахну

его: сукин ты сын, кричу, а не санитар. Ты мне рану вяжи,

а кошель-то я и без тебя завязать сумею…

 

— Эх, вначале, как погнали нас семнадцетеро из деревни,

ничего не понятно, а больше плохо… Ух и заскучали мы…

На каждой станции шум делали, матерно барышень ругали,

пели чточасно, а весело не было… А потом здорово учили

нас, аж я с тела спал… И надругались, как над дурнями…

- 121 -

А мы не очень-то дурни были, работящие парни, один в

один хозяева… Я при отце работал в строгости, только и

баловства моего было, что четыре месяца на фабрике

фордыбачил… А тут кругом соблазн, и ни тебе свободы, ни

тебе попечения… За то теперь попал я на позицию… Так я

плакал, как сюда ехал, просто с жизнью прощался…

Маменька-то лет пятнадцать померши, а я все плачу, —

мамашенька, мамашенька, причитаю…

 

Горе тебе, Вильгельму, лихо тебе, злодею, и мертвые под

землей покой не нажили; покоя не будет, покуда Вильгельм

жив будет…

 

— Нас учить нужно всему. Как я понял, чего я супротив

супротивника не знаю, — душа в пятки ушла. Жизни моей

не хватит обучиться. Да и ум-то во мне от возраста

заматерел.

Не согнешь, разве что скорежишь. Пусть уж детки наши

обучаются. Только для того и домой-то хочу вернуться. А

то так темноты своей страшусь, помереть впору…

 

— Я не знаю, что я после войны делать буду. Так я от

всего отпал, сказать не могу. Здесь ты ровно ребенок

малый, что велят, то и делай. И думать ничего не

приказано, думкой здесь ничего не сделаешь… Одна

машина, что я — то Илья, что Евсей — то и все…

 

— Ни за что ты не в ответе. Бьет ли немец, али мы бьем,

— никто не в ответе… А у немцев, говорят, всякий

отвечает, должен знать, что делает. Их разве так учат, как

нас, ра-та-та, да та-та-ра… Нет, им доказывают, как враги

живут и какие привычки имеют. А с боя вернулся, допрос,

ты что сделал?.. По приказу каждый выполняет… Многому

нас немцы научат, да пока научат — умучат…

— «Хот» по-ихнему Господь Бог. Что это за слово за такое,

почему? У нас вон долго — Господь Бог, а у них «Хот» да

и все… Силу свою чуют…

 

— На его глазах братишку австрийцы убили. Сердце в нем

- 122 -

кровью засохло… Как зверь стал… Целый день си

дит, выжидает, чтобы австриец нос показал — сейчас

стрелять, и без промаху. Обед ему принесут, так денщика с

ружьем ставит, чтобы и минутки врагу милости не было… И

до солдат облютел…

 

— Я в его целюсь, не знаю кто, а сильно желаю, чтобы

немец был. Целюсь с сучка, долго примерялся, и

выстрелил очень успешно… Повалился — не пикнул, и

немец оказался… Здоровый, как бык… — Я ненавижу врага

до того, что по ночам снится. Снится мне, лежу будто я на

немце, здоровый черт, и убить не дается. Я до штыка, он

за руку. Я до глотки, — он за другую. Не одужить, да и

только! Я ему в глаза пальцами лезу, глаз продавил, да

дырку к мозгам ищу… Нашел, да давить… А сам всей

кровью рад, аж зубы стучат…

 

— Чего ржете жеребцами? Сами над собой ржете. Кажному,

вон, своя рожа, ровно капусты кочан. Бей да руби, только

скуснее, сок мол пустит. А то забыли, что по Божьему

подобию сотворены?.. Пес, и тот каку гордость, а имеет.

Тоже люди, каждого допускают, эх вы…

 

— Сидит и не смотрит, волк волком. Я ему миску

подставляю, «ешь», говорю. Не глядит, и головой закрутил.

А знаю, что как пес голодный… К вечеру голову свесил, а

от пищи носом крутит… Насильно потом кормить стали,

зажмем, да и зальем чего нито. Сперва реветь пошел,

ревет и ревет. А к утру сам запросил, и здорово жрать

начал. Как приобык, сказывал, что смерти от русских ждал,

а добра никакого…

 

— На картинах много красоты понаписано было. И женский

пол, и цветы всякие. Однако мне из простой жизни больше

всего нравилось. На одной написаны бурлаки.

Разные у них лица, а все наши дядья-сватья. Еще ребятки

бочку везут… Жалко своих стало…

 

— Я не долго к жене честно был. Сперва разговоры

- 123 -

земляки такие вели, что и смех и грех. Соблазн большой,

а бабы нету. Зашли раз с холоду в халупу, натоплено,

хлебом тянет… Бабы две старые… Во чужом во краю и с

рябой что в раю… Одну и сговорили… Такая старуха

крепкая…

 

— Связал я ему руки, а когда до леску дошли, я его

поясом за ноги спутал, что коня. Говорю, садись, отдыхать

станем. Он сел, я ему сейчас папироску в зубы.

Усмехнулся, а сам аж синий… Спрошу — офицер? головой

кив, спрошу — солдат? головой кив… Не пойму, курю, и в

думке прикидываю, как бы познатнее представить, чтобы

наградили… Выкурил, — вставай, говорю, пойдем. Молчит…

Я опять сурово, он молчит… Смотрю, усмехается, и

папироска в зубах потухла. Тронул, — а он мертвый.

 

— Я к оконцу, стук-стук… Баба отперла, робкая бабенка,

дрожит, молчит. Я хлеба прошу. На стенке шкап, оттуда

хлеба да сыру достала, и вино стала на машинке греть.

Ем, аж за ушми трещит. Думаю, нет такой силы, чтобы

меня с того места выманить… Опять в оконце стук-стук.

Баба, ровно и мне, отперла. Гляжу, австриец в избу

ввалился… Смотрим друг на дружку, кусок у меня поперек,

хоть рвать впору… Что делать, не знаем… Сел, хлеб взял,

и сыру.

Жрет, так убирает, не хуже меня. Вино бабенка подала

горячее, да две чашки. И стали мы пить, ровно шабры

какие.

Попили, поели, легли на лавке, голова к голове… Утром

разошлись… Некому приказывать было…

 

— По совести сказать, не вижу я врага ни в каком

человеке. Ну что мне немец, коли он меня ничем не

обидел.

А знаю я, что не солдатское это дело, так рассуждать.

Войну воюем, так уж тут нечего сыропиться, только с чего

эта война, не пойму…

 

— У нас четверо рассудку лишились на войне. Думаю, со

- 124 -

страху больше. Один на себя виденье все ждет. Видит

виденье, баб каких-то. Много плачут, и все его ищут…

Мертвый он будто. Он кричит, что здесь мол я, а они не

признают, и с молитвой по полю бродят. И плачут, а он

тоской сохнет…

 

— Не терял я время, все для миру старался, работал,

собирал, копил, Бога молил… Думал я, не навеки та война.

А вот, как перевидал мертвяков тысячи, и потерял я

надежду… Не вернуть нам прежнего, и не для ча стараться

и собирать… хоть скрозь землю все провались… Опомнятся

человеки, да поздно будет, ни пня не останется…

 

— Голод выучит… Я вот дитё при дороге спящее

ограбил… Спит дитё, чье не знаю. Никого поблизости.

Ихнее потерялось. Замученное, спит при дороге, и хлеб под

головами… А я хлеб взял, сперва разломил… А потом

подумал, не помирать же бородатому… А в дите жизнь

легкая… Да весь хлеб и унес…

 

— Дурак, по-моему, из матери-то не тем концом на свет

лезет.

 

— Я на заре вышел, чтобы не жарко было. Проститься к

своей любаше зашел, я себе любашку там завел… Захожу,

а с ей высокая-превысокая баба сидит, и рот завязан.

Сидит, молчит, а глаза строгие. Я любашу в сторонку, да ну

мять. А баба как вскочит, да дверью как хлопнет, — вот

мне как это не понравилось. Я за ней, а на ней

брезентовые сапоги… Я ее за платок, да оземь, а на ней

усы… Здоровый австрияк оказался. К жене на побывку

пришел, да не вовремя завидовать вздумал… И меня тоже

набил сильно…

 

— Эх, ранят, ну больно, ну перенес, и жив… Ешь, пьешь в

свою меру, с людьми говоришь, сам человек… А вот за

газы, немца много надо перебить… Нет хуже газов, корчит

тебя, болен так, что и души уж нет… Радости никакой, ни

на часочек. Чего хуже…

- 125 -

— Смерть не увидишь, а то не признать. Теперь думаю,

она все поблизу ходит, где ж ей и быть-то… А слышна

бывает. Раз заснул я, а на меня кто-то холодом дышит.

Прокинулся, никого не видать, а слышно удаляется, и при

кажном шаге охи слышны…

 

— А я смерть видел. Стоит середь поля очень высокая да

сухая женка. Лицо платком черным прикрыла. А голову

подымать стала, сама не шелохнется. Взгляду ейного не

дождался я, ужаснулся…

— Обычай есть, в прощен день, по грехам у людей

прощенья просить. А не видывал я, чтобы кто за грех за

настоящий, при чужих просто спокаялся. Разве что батюшке,

потиху. В нас грех бережется, помни, мол, сделал зло для

души, не забудь стыда, да больше не греши. А как на

люди грех-то вынести, и стыд потерять можно…

 

— Ждать ли мне теперь счастья какого, али радости, —

нельзя… И должен я верить, что не для радости одной

человек на свет рожден. А если я так верить не буду,

одна мне дорога, без покаяния, — на тот свет.

 

— Ночи тяжелы. Дух у нас густой, спать — морит —

хочешь, а нельзя. Разгонишься храпеть, ан бомбу

проглядел. Ну, чисто как хрю разнесет… Что человек, что

сопля… Бережешься, до того не спишь, что все в тебе

ровно притянуто, дрожат все жилы. Так и сдается, что кровь

брызнет…

 

— Что я тебе скажу, уж и рад я, что меня изранили… Вот

полежу, в Россию сестра обещала хлопотать, к жене,

ребятам… Твое… Работничать не буду, а около хозяйства и

на одной доскачусь, все лучше бабы…

 

— Раз, зажарил, рраз еще, — я маленько испугался, а не

верю, что в меня. Копаю, рою, команды не слышу. Потом

рраз, шарахнуло рядышком. Меня как кто за шиворот взял,

над землей поднял, да оземь шварк… Подняли, синий, как

удавленник. Контузия. Ни рук, ни ног не соберу, весь дрожу

- 126 -

дрожмя, а в ушах — что под водой.

 

— Я смотрю, мышь из угла вылезла. У меня голова

котлом, с болезнью-то. Подошла мышь, села и смотрит

хитро. Я сестрицу кличу, а мышь сидит. Сестрица подходит,

а мышь тихо к углу пошла. Да не по-своему, а нога за

ногу ставит, ровно лошадь. И растет, и растет, а в дыру

лезет маленькую. Словно тесто проталкивается. Зад толстый,

а потом в кишку вытянулась и влезла. И смех и грех

бывало, пока тиф не прошел…

 

— После того, как будто лучше стало, добреть почал, и

больше-то не бил. Да только толку с того мало, трех зубов

нету, барабан в ухе пробился, не слышно, почитай, ничего.

В голове гудит, да болит круглые сутки…

 

— Здесь опять эти зауряды самые… Обида и мне и всему

воинству. Свинаря замест царя.

 

— Сколько это милиён, не могу умом понять. А коли за

рупь, у взводного совесть купить можно, так уж за милиён

то много-чай душ соблазнить легко… Силища.

 

— Что мне делать с собой, не знаю… Сперва я спокойно

воевал. Плохо жилось, я не сетовал, все за жизнь считал…

А жизнь, горем — что полем… А теперь понятие утерял, не

верю, что на свете живу… Словно сон по блинам, словно

порча напущена… И найти себя не могу…

Думаю к батюшке за советом сходить, авось отмолюсь…

 

— Исстрадался я очень. Как принесли меня, раздели

дочиста, на стол положили, и стали вежливенько коло раны

мыть, свету не взвидел, лучше бы на поле сдох… А

кричать совещусь до того, скорее память потеряю, а не

крикну, так чего-то совестно… Тут надели мне намордник и

считать приказали. До десяти насчитал, а в ушах, словно

фортапьяны играют. На одиннадцатом как в воду ухнул, на

тот свет… Прокинулся, кроме что боли страшусь, ничего в

уме не имею… А как опомнился, ан они меня на целый на

- 127 -

аршин окорнали… Изукрасили…

 

— Я как в К-е в лазарете лежал, сиделочку себе

приспособил. Как куда идти, ей моргну, под лестницей и

сойдемся. Только поворачивайся! Вот раз я только с ей

пристроился, а врач сзаду зашел, да за ухо… И отправили

меня за эти нежности в военный госпиталь… Чтó на каторгу

сослали: перевязка раз в три дни, обращенье матерное,

пища собачья…

— Посмотрел я, как господа чудесно живут. На чугунке им,

что в раю. Диван мягкий, и постелю дают. Ноги вытянул —

каждый генерал. Чистота, светло завсегда, и никто псом

лютым на человека не брешет…

 

— А я бы не смог так жить. Деть мне себя некуда. У них

жизнь тесная. Вон у меня, все за душой остается, а

наружу, только что плюнуть… да слово крепкое пустить

охота. А у них все наружу, а душа гнилая. Не по плечу

они мне…

 

— Мне ничего теперь не нужно, лежал бы и ни о чем не

думал… Каждому на этом свете своя мерка горя

отпущена… А я, видно, чужую починать стал, вот и устал…

— Я не могу сказать, что это страшно… Когда ранили,

весь свет позабыл, лежу, кричу, стыда нет… И не то что

очень больно, а мысли такие, что ты на всем свете один

теперь, и все, значит, можно… Лежу, кричу, а потом «мама»

зову… Вот и все… Тут подобрали, рана легкая оказалась…

 

— Люблю и травку, и дерево, и насекомое, и зверя, и

человека… Люблю по заповеди Христовой, а воюю с

удовольствием… И в Библии война была, Христос с

воинами беседовал, не брезговал… Много людей на землю

напущено, не все нужны земле. Вот война и пришла… А

ты живи хорошо все время. Тогда и убить не страшно,

греха нет… А и есть, так прежде правдиво жил…

 

— Полно, ты, врать, ни слову я насчет такой храбрости не

верю. Оно, правда, кричать не стану, ни к чему, не

- 128 -

поможет ведь. А чтобы сердце играло, того нет. И не верю.

А коль и бывает, так у озорников у одних…

— Лежишь и не шевельнешься. А жук на тебя идет, до

того занятный. Идет, с пути своей все сметает, и еще на

малую на букашку страху нагоняет. Малое то, от того от

богатыря, по травинке утекает, да в ямках хоронится… А

тот идет, силой хвалится, да спиной зеленой солнце

переблескивает. Люблю я в траве лежать…

 

— Чего ты, озверел, что ли, во пса оборотился! Чего ты

это раненых на дождь хочешь? Так ведь криком кричит,

«либо я здесь, либо они». Смерть ему рядом с немцем,

так ему ноги жаль…

 

— Письма получать с подарками люблю… Все думаешь,

есть еще где-то люди мирные, жизнь светлая…

 

— Я не только человека, курицу не мог зарезать. А теперь

насмотрелся. По ночам спать нельзя, бомбы. Думаешь до

того, голова гудит. Грех аль нет?.. Почем я знаю, может,

сотню, али больше душ загубил… А как грех?.. На том

свете начальство вперед не пустишь…

— Лучше всего песни наши. Поешь чем громче, на душе

легким криком радостно, хорошо… Кто песни солдатам

придумал, самый умный человек был…

— Уйти мне не пришлось. Дошел 90 верст до Орла, и в

дворники за хорошие деньги подрядился. Живу честно,

работы много, да легкая работа. И пища верная, сыт

всегда. Хорошо…

 

Присылает письмо: дифтеритом все трое заболели, и в

больницу забраны… Бросил хозяина, назад 90 верст

отмахал, — к выносу поспел… Отстрадались на утре рано…

В ту же ночь с Марьей спал, и опять с дитей ходила, как

на войну я шел… Горе горем, а на бабу охота от слез-то

пуще…

 

— Я такой глупый был, что спать ложился, а руки на

груди крестом складывал… На случай, что во сне

- 129 -

преставлюсь… А теперь ни Бога, ни черта не боюсь… Как

всадил с рукой штык в брюхо, словно сняло с меня что

то…

 

— Мать я и теперь жалею, а что жены, так хоть бы и не

было… Как я сам здесь, что ночь, то новая, так и она там

путаться может. И там наш брат без ног, без рук, а все …

друг.

 

— Дал мне приказ, ковры ему купить, и сто рублей денег.

Я в село, ковры есть, а отдавать не хотят. Я и деньги

давал, не хотят, да и только. Я и скажи, не дадите, сейчас

детей стрелять буду, за ослушание начальству… Да

мальчонку за ворот… Отдали даром…

 

— Идешь в избу, баба сидит, волком смотрит с голоду…

Отдашь ей хлеб, и глаза у ней светлые станут, и

ребятишки откуда-то вырастут, и пес под ногами хвостом

крутит…

 

Хлеб — великое дело.

— Сейчас полотно рвать. Вот, понаделали портянок, я себе

все с буквами углы рвал. Герб ихний, корона, и две буквы.

Верно, что война хоть зла, да тем мила: что со стола —

то под себя…

— А потом начальство жидов к нам предоставило. Ну и

смеху было… Который ревет белугой, который, как пришел,

так лег, словно мертвый, сам белый, только уши торчат… А

который подошлее, так все до господ офицеров лезет, все

шепчется… Да уж тут, шепчи не шепчи, а со всеми

действуй… В земле сидели, ничего… А как вошли мы в

город, зашли в дом со Степой Ковалевым, и всякого добра

много увидали… Не знаем, что до чего… И такие, и эдакие

предметы, хорошо живут враги… Расстелили мы одеяло, и

класть стали, что кому, потом разберем…

— …И по совести скажу, не грех… Все равно, не мы, так

другие, хозяев нету. Нет хуже, как дом бросать, а и

остаться не сладко… Особливо бабе… Господи, как

увидишь бабу, чисто жеребцом ржешь… Тут плачь не

- 130 -

плачь, а только поворачивайся… Как укладали мы в одеяло,

жидок наш пришел. «Ребята, — говорит, — нельзя так». А

мы молчим… Он еще лопотать, а мы молчки свое… Он

осерчал, в крик, ротный зашел. Ему смешно, а нельзя,

обязан запретить. Сам хохочет, а вещи бросить велит… Ну,

и было жиду, и от нас, и от ротного… В лазарет ушел…

 

— Я думаю, что и страх на свете душу держит… Давно

бы сдох, кабы не страх… Разве ж я о чем жалею, когда

боюсь? Ни о чем не помню, и не знаю, для чего жизнь

берегу… Только ради страха и берегу…

 

— Очень я люблю, когда у меня жар, и думаю, что болеть

человеку нужно. Вот я прежде никогда не болел, и боли

никакой не верил. Теперь же все понимать стал, и даже

грамоте охотно выучился…

 

— Девять ден у меня после пути оставалось… И с первой

минутки тоска брала, что скоро назад надо… Ни часочку

радости не имел… Сердце отогреть боялся, горя ждал

впереди большого… Больше в отпуск не согласен. Бог с

ним!..

 

— Сдается мне, потому простой народ глуп, что думать ему

некогда. Кабы был час подумать хорошенько, все бы он

понял, не хуже господ. А душа в простом светлая, и кровь

в ем свежая. Пожалуй, что и лучше господ все бы

разъяснил, кабы часочек нашелся…

— У нас евреев мало. Я только и знал двоих, часы один

делал. И отца его знал, старика. Люди были, хоть бы и

нам христианам впору. Молодой-то добрый и ласковый,

говорил он мало, больше кашлял да сох. А старый, тот все

за книгами, за своими. Кругом хоть пожар гори, пить-есть за

книгой забывал. Уважали мы этих евреев, а больше-то я

дома и не видал.

 

— Хоть ты меня убей, а зачем лягушки на свете живут, —

не знаю… Будто французы лягушек ели, а как в

двенадцатом году у нас пожили, выучились, что грех…

- 131 -

Может, и есть еще где дикие люди, что лягушек жрут,

только я не верю…

 

— У нас вот: англичанин, француз, итальянец, — самые

хорошие все народы… А у них кто? Австриец, — тот же

немец, только дерьмовый. Турок, — драться здоров, слов

нет, только за человека его и считать-то грех. А теперь вот

Болгар с им в союз вступил, — этот совсем сволочь…

 

— Я бы не военным хотел страны чужие посетить. До

смерти надоело страх вокруг себя, ровно жито, сеять.

Мирно бы все, по-людски… А то войдешь, чего-то стыдно,

аж до жалости. В глаза смотреть боязно… Вот говорят, —

все пошло, как быть должно… А чего это в глаза людям

не взглянешь?.. Лихо дело война…

 

— И у них народ разный есть. Немец действительно народ

рабочий, и до всего отчайные ребята. Зато австриец ни к

чему рук не приложит. Еще на себя пристроит все хорошо,

а уж насчет войны — не любит австриец воевать…

 

— Холера, скажу тебе, это так болезнь! Настоящая. Боль в

тебе такая, ровно ножом режет, нутро вывернет, соки все из

тебя повыкачает. И станешь ты сухой, да пустой. Тут загнет

тебя в корчу, и силы не станет. Кровь схолодится. Греть

тебя станут, да воду за шкуру заливать.

 

— Ничего не видно, а слышу, дышит ктой-то. Спрашиваю,

кто такой, стрелять, мол, буду… Молчит. Стал было я

думать, да некогда. Я и выстрелил… — Что ему ни скажи,

он все тебе в морду… За «точно так», и то в зубы… Ну,

сил моих не стало, а пожалиться нельзя, не принимают

жалоб на господ офицеров… А какой он господин?.. У

свиньи под хвостом, вот где ему господствовать. Был на

заводе, при конторе писарем, и сам себе все справлял. А

теперь до человека добрался, и не то что полковник, а и

генерал так драться не станет.

 

— Мой подвиг такой. Лежали под самыми ихними

- 132 -

заграждениями, и вылезти не могли четвертые сутки. А

лежали ровно гады, сухого места нет. К этому не

притерпишься. А поручик на проволоке завяз, как в атаку

шел.

Сперва просил словами, по именам выкликал… Носа не

высунуть, стреляют… А потом только стонал да вздыхал…

Это так четверо-то суток, и все жив… Вот грех на Бога

роптать, а скажешь тут: для ча душу крепко держать, коли

беречь-то ее не велено… Я не вытерпел, снял его. А

донести не осилил, ранили. Тут атака, взяли свои…

 

— Отличать тебя было невозможно. Кабы каждого отличать,

так отличающих целую армию держать надо. А оно не по

карману…

 

— Бывают чудеса и на войне с нашим братом. Что это

было, не знаю. Я обезножел, отстал, да в канаве прилег.

Думаю, пройдут недалече, догоню… Лежу и слышу, все идут

да идут… И ночь уж к утру, а я не в силах… Слышу, идут

и идут, все пехота. Сапоги так гулко отзываются, и очень в

ногу идут… Думаю, что это, Господи, ведь нету здесь

столько, уж не немцы ли?.. Голову на обочину вытащил,

смотрю, — все саше сколько видно, верст на пять, полно

упокойниками… Все по частям расставлены, в саванах

белых… Топот слышен, а идут, как туман плывет, не

шелохнутся… Замер я…

 

— Коли ты мне хлеб даешь, дай и бабу… Человеку

здоровому, что без хлеба, что без бабы, — жить

невозможно!..

 

— Был портным в Могилеве. Семеро детей. Как попал в

казармы, сразу засмеяли, над моей наружностью

издевались. Кроме «пархатый» я не слышал обращения.

Обе

щали мне не посылать на передовые позиции, вы сами

видите, что я не солдат, я очень слаб. Теперь вероятно не

выживу, хоть мне и обещал доктор. Но ведь еврею только

и жить приходится, что обещаниями… Одним словом, я в

- 133 -

окопах, больше френчи господам офицерам шил… И в

самом деле, как я могу атаковать со своим видом?..

Я шил господину ротному, приходит поручик, и говорит: «мне

стыдно будет умереть в рваной гимнастерке, почини,

Мойша, пожалуйста»… Это самый вежливый офицер.

Я взял, не в силах был отказать, так меня это

«пожалуйста» — растрогало, до слез… Шью, и дом

вспомнил… В это время, на мое еврейское счастье,

подходит господин ротный… И меня сильно побил, и велел

на бруствер выставить на пять минут… Что я буду

рассказывать, что я пережил… За это Георгия таки не

дают…

 

— На войне дала мне барышня одна конфетку, развернул,

свою фамилию читаю, — Абрикосов… Словно кто по имени

назвал, так обрадовался…

 

— Ведь я что хотел? Чтобы по-христиански, крови не

проливать, а на войну помощь нести… Вот удача была

хорошая, попал я в отряд… Вожу, вожу, и коло лошадей

хожу… Вся и работа… А во мне сердце не только к тому

рвется, я ведь и грамотный, и до людей жалостливый, и

все почти понимаю… Надо бы экзамен делать, кто к чему…

Другому, что лошадь, что раненый, что книжка, — все

едино… Только бы жрать было… А меня на большое дело

надобно.

Я голодать согласен, только бы все, что могу, доказать…

 

— Одно слово, австриец. Шинель — сини крылья,

распрорешка. Чисто тебе жук, сейчас полетит. Фуражка

ковшом, ноги тесьмой позамотаны, руки жидкие, глаз

хитрый…

— Что я детей порченых здесь перевидал. Жиденка одного

так забыть не могу. Почитай, в час один, его солдатня

кругом осиротила. И матку забили, отца повесили, сестру

замучили, надругались. И остался этот, не больше как

восьми годков, и с им братишка грудной. Я его было

поласковее, хлеба даю, и по головенке норовлю погладить.

А он взвизгнул, ровно упырь какой, и с тем голосом драла,

- 134 -

бежать через что попало. Уж и с глаз сгинул, а долго еще

слыхать было, как верезжал по-зверьи, с горя, да

сиротства…

 

— Долго ли я лежал, не знаю. Звезды, идти надо, я

ползком на горку выбираюсь. За горой, знаю, немцы.

Ракеты все слева, и то рад. Ползу, слышу разговор ихний.

Смотреть — ничего не видать. Только совсем близко огонь

всполохнул. Здоровый немец машинку разжег, кофий

варить… А дух, Господи… Думаю, коли б этого, вот хорошо

бы… Слюны полон рот… Я ползу, а он сидит, ждет кофию,

на огонь засмотрелся… Смотри, смотри… Сзаду навалился,

душить скоренько. Молча сдох, с испугу, видно… Я за

кофий, пью, жгусь-тороплюсь… Выпил, машинку да каску с

собой унес…

 

— Сидел он не долго в приморском городе, пока чесотка

прошла. Тогда осмотрели его и пустили. Пробрался он в

большой город, таких у нас и нет. Работал, точно, что хуже

вола запрягался, обиды же не было. И скоро деньгу нажил,

женился на ихней, очень красивой, детей двое. Все было.

А война пришла — сперва уламывал жену, а как не

уломал, бросил и семью и дела, — да на второй же месяц

в окопах, на тот свет и угодил… Рядом страдали. Никто не

тянул, сам винен. Вот она кровь-то родная… Всего нужнее…

 

— Через всю землю война пораскинулась… Одна от нее

дорога — на тот свет… Кабы знатье, какое там житье, —

давно бы ушел…

 

— Я прошел вперед, не заметил, как отделился… Подходит

немец, да вот так и подходит, мерным шагом… А я и

забыл, что бить нужно, встал, жду… Очень важно идет…

Подошел, взял меня за грудь и на себя зачем-то тянет…

Оба мы одурели… Тут я, как почуял железо на его груди,

холодное что-то, так первый в себя пришел, и кулаками его

обоими промеж глаз. Он сел, а я тогда винтовку поднял,

да его прикладом, по тому же месту… Лица не видно, что

крови… А что делать дальше, не знаю. Вот не знаю, что

- 135 -

делать, коль ребят своих кругом нет. Не стоять же коло

него?.. Каску с него подобрал, свалилась, да назад… Свою

часть уж не нашел. Вот тебе и подвиг…

— Лекарство стал принимать, доктор ругается: не работай,

да не работай, а то совсем кишки вылезут… Вот лес возил,

и вывалились кишки… А на войну годен оказался… Здесь

все легко, коли страх подымаешь.

 

— Птицы, вот по ком я здесь скучаю. Я ведь птицелов,

охотник… А здесь нету птицы. Попоет птаха недолго, и от

выстрела охоту к местам этим теряет. Для меня птичья

тишина словно гром… Я только к птице и ухо имею…

 

— Я прежде коло саду ходил. И отец мой садовник, и

дедушка тоже. Крепаки садовники были. Дед, тот за

границей саду-то обучался. И мать садовничья дочка. Вот, я

оттого и нежный такой. Мы спокон веков крови не

видывали, да на цветы радовались. А на войну-то только с

червями, да с жуками хаживали. Меня из сада-то

выкорчевали, ровно грушу старую. Какой я воин…

— За что мне Георгия дали? Одно скажу, не за самое

страшное. Вон мне страшно было, как я один средь врагов

попал. У меня голова дурная, сплю я ровно колода

бесчувственная. Вот, в перелеске привалился, да на тот свет

и ухнул, сплю бревном. А проснулся ночью, кругом костры,

и одна немота проклятая. Ни душеньки русской не слыхать.

Что страху принял. Сердце во мне молотом стукало.

Сдавалось, на всю округу стучит. И зубы, не хуже, как

перед ротой, дробь выбивали. Однако к утру ушла погань,

ровно туман от света.

 

— Ускакал он, кричит — с немцем вернусь. Точно, приволок

он немца, до того избитого, просто, как мешок, через седло

то болтался. И такой разговорчивый немец оказался,

лопочет бесперечь, и спрашивать не надо. Только самим-то

понять не по силе было, а пока начальство до нашей до

халупы пришло, он уж и помер…

 

— Когда первый раз сюда пришли, не хорошо обитатели

- 136 -

нас держали. В уме своем еще не поняли того, что

русские сильнее, не додумались. Я на постое тихо-мирно у

семейства жил и все старательно исполнял, чтобы никого

не обидеть. И воду им таскал, и ребят нянчил. Однако

волками смотрят… А второй раз так просто смеются в

глаза. Да и я уж не такой стал… С дочкой старшей

любовь силком закрутил… Муж-то ее на войне, сама

красивая… И очень меня потом ласкала охотно, я тогда

здоровый был… Постоял, насмутьянил, детей до крови

выпорол, и уехал… А в третий, так ноги лижут… Знает

кошка, чье сало съела… Ну, да я их теперь, прямо-таки,

презираю…

 

— Вот веришь не веришь, а дышит земля. Только не

всегда ты к ней слух имеешь… Жизнь больно округ шуму

делает, некогда ни до чего прислушаться-приглядеться. А

бывают дни такие, и ночи особенные. Душа оторвется от

нужного и слышит-видит, как земля живет, отдельно будто.

Колышется травами-водами, паром-туманом дышит, и

цветами-запахами около живого всего проступает. Свою

жизнь земля имеет, такую великую, что только чуть на это

у человека, а знатья никакого. Вот, думаю, монашеское

житье настоящее, многое разъяснить может, да где таки

скиты есть…

 

— Я на нем мундир расстегнул, и портрет дамы одной

нашел… Вот он это и есть. Не только, что красива, с

собой ношу… А жаль мне ее, сироту горькую… Грел он ее

сердцем-то, а теперь, вот, я ее жалеть буду…

 

— Мы ничего не боимся, как стреляют, думать некогда, и

не ранили ни разу. А и убьют, все равно умирать, что там,

что здесь, все едино… Молодому-то еще и лучше, худа

мало наделал. А старый ни себе, ни людям…

 

— Смерти я больше по ночам боялся. Как на воздухе

вольном уснешь, к работе глаза продерешь, — думать

некогда. А зимой ночь долгая, дух тяжелый, работы мало…

Середь ночи, ровно толкнет тебя кто, сна ни в одном

- 137 -

глазу, словно и не было. Вот, тут сердце застучит, аж руку

тянет… Оно стук, и рука с им вместе… И уж знаю, что

это я сейчас смерти бояться буду, а сделать с собой

ничего не могу… Да и что сделаешь?… Вот, что стена,

вижу, не миновать же…

 

— Что война… Купцы проторговались, а с нас шкуру

дерут…

 

— Уж как зажило, был в Киеве, на Печерске. Позвали

испытывать, не разгинается рука. Говорят — симулянт,

притворяюсь будто. Стали два доктора разгинать, да еще

какой-то немецкая кличка. Тянули, тянули, да так разогнули,

что кость наружу… При всех… А потом забинтовали и

говорят — на одну атаку и такого хватит…

 

— Ах Киев, Киев горд… Больно хорош, уж так бы там

жил, вечно… Вот, говорят, грех без работы болтаться, а я

так думаю, что работать грех… На то и солнце на небе,

чтобы ему радоваться, а уж какая это радость, когда горб

от натуги трещит…

 

— Братцы мои кровные, и за что это нас, пеших, казаки не

любят? А за то, братцы, не любят, что они до людей не

привычны… Человека не оседлаешь, он те такого козла

даст, — дух вон…

 

— Я думаю так, после войны хорошо жить будет. Все

выучились, чего можно, чего нельзя. Я первый, жив буду,

так учиться стану, до голоду семью доведу, а выучусь…

Жене писал, пусть она мне бастрюка принесет, а чтоб моих

ребят учила. Как родит, не буду бить, а как мальчонок не

поучит, — убью смертью…

 

— Сколько мне еще жить — не знаю, а ровно мне сто лет

теперь. И не то, что слабый, али беззубый, — нет.

А только умней стал, и по пустому не ржу. Хуже стало, как

война уму-разуму научила…

 

- 138 -

— Запиши ты твердо слово: наша жизнь такая теперь, что

век ее помнить надо. А то и не живи потом, на тот свет

уйди… Коли мы эту нашу жизнь, теперешнюю проспим, так,

значит, нас и трубе при Страшном при суде, не разбудить

будет. Не только, что помнить, а и век по новой по науке

жить надо до смерти…

- 139 -

- 140 -

Русский офицер на Войне

 

 

 

Воспоминания о Первой мировой войне рядовых ее

участников до последнего времени почти не публиковались

у нас в стране. При советской власти война, известная

современникам как Великая и Вторая Отечественная,

вообще освещалась крайне скудно и только в негативном

ключе, поскольку страной правила партия, призывавшая к

поражению России в этой войне и превращению ее в

гражданскую. Поэтому практически все воспоминания были

написаны и опубликованы в эмиграции, рассеяны по

малотиражным (иногда всего несколько десятков

экземпляров) изданиям и практически недоступны

современному читателю.

Публикуемые ниже воспоминания одного из молодых

офицеров относятся к произведениям именно такого рода.

Они были напечатаны в последних номерах эмигрантского

журнала «Военная Быль» и с тех пор не переиздавались.

Мемуары эти очень интересны, так как представляют собой

бесхитростный рассказ человека, только что попавшего на

фронт и вскоре же оказавшегося в самом пекле событий:

его полку суждено было находиться на острие главного

удара знаменитого наступления Юго-Западного фронта 1916

г., известного под названием «Брусиловского прорыва».

В тексте мы встретим и яркое описание первого боя,

кончившегося для автора трагически (получив тяжелое

ранение, он лишился глаза), и описание повседневной жизни

в окопах, и бытовые зарисовки театра военных действий, и

вообще много живых описаний, позволяющих представить

себе картину российской жизни военных лет. Замечательно,

что автор (писавший свои воспоминания, несомненно, в

зрелом возрасте) сохранил свежесть восприятия событий, в

которых участвовал не просто молодым, а очень молодым

человеком (офицером он по обстоятельствам военного

времени стал в 17 лет, а ко времени, с которого

начинаются публикуемые здесь воспоминания, ему было 18).

- 141 -

Особо следует остановиться на личности автора

воспоминаний. Как можно понять из самих мемуаров, он

родился и жил в Оренбурге и был сыном офицера. Летом

1914 г. он окончил Оренбургский Неплюевский кадетский

корпус и был зачислен в Александровское военное училище

в Москве (в одном из номеров «Военной Были»

опубликованы и его воспоминания о пребывании в

училище), которое окончил 1 декабря 1914 г. Это был

первый ускоренный выпуск училища, которое с началом

войны перешло на четырехмесячный курс и выпускало уже

не подпоручиками, а прапорщиками. После училища и до

направления на фронт автор служил в одном из запасных

полков Казанского военного округа.

Однако подлинное имя автора установить оказалось

непросто. Он скрыл его под псевдонимом К.Р.Т., причем этот

псевдоним не отражает подлинных его инициалов (из текста

мемуаров видно, что его звали Георгием), а призван,

напротив, затруднить идентификацию автора.

Для эмигрантских публикаций после 20-х годов это

достаточно редкий случай (обычно так поступали в случае,

если в СССР оставались близкие родственники).

Несомненно, что к моменту публикации автор был еще жив.

Трудно сказать, попал ли он за границу во время Второй

мировой войны или каким-то образом ухитрился передать

туда рукопись своих мемуаров, но в обоих случаях у него

были все основания скрывать свое имя, потому что в 20

30-х годах он действительно жил в СССР.

 

Дело в том, что по совокупности данных обнаруживается,

что автор воспоминаний – не кто иной, как Георгий

Иосифович Кульчицкий, который закончил мировую войну в

чине штабс-капитана, а во время Гражданской войны служил

в белых войсках Восточного фронта (документально

известно, что с 24 июля по 20 августа 1918 г. он состоял в

1-й роте Оренбургского офицерского батальона). Попав в

плен, он с 1921 г. служил в РККА, и в 1928 г. был уволен

со службы в числе других лиц старшего комсостава. В

свете этого употребление псевдонима становится

совершенно понятным.

- 142 -

Любопытно, однако, что в самом тексте воспоминаний он

все-таки делает почти незаметный намек на свое авторство:

в середине приводимого им по памяти пронумерованного

списка офицеров полка встречается вдруг одно имя без

номера – и это, как мы теперь знаем, именно он и есть.

Обращает на себя внимание, что, скрыв вынужденно свое

собственное имя, Г.И. Кульчицкий со всей возможной

тщательностью вспоминает имена своих боевых товарищей,

чтобы они не пропали для истории и потомков.

Так что мы обязаны автору не только достоверными

картинами жизни русской армии того времени, но именами

еще пусть и небольшой части ее героев, спасенных от

забвения.

 

 

С.В. Волков

 

 

 

- 143 -

ФРОНТ

 

«Наш полк! Заветное, чарующее слово Для тех, кто

смолоду и всей душой в строю».

К.Р.

 

 

Наступил день отправки. Я волновался, что было вполне

естественно — ведь дело шло о жизни и смерти, тем

более для пехоты, которая, хоть и не называлась «царицей

полей», но несла огромные потери и всем было хорошо

известно, что надежд уцелеть почти нет, а ранение почти

обязательно и причем в лучшем случае, через 2–3 недели —

«мясорубка войны» работала беспрерывно и безотказно! Я

приучал себя к мысли о неизбежном и старался подавить

страх. Отправка происходила вечером 11 февраля 1916 года

со станции военно-продовольственного пункта. Я тепло

распрощался с остающимися унтер-офицерами, поблагодарил

их за их помощь, построил роту и повел ее на станцию.

Каждая маршевая рота шла на станцию отдельно. Никаких

проводов и напутственных слов начальства не было. Вел я

роту по Николаевской улице, в это время, как обычно,

заполненной гуляющей молодежью, и видевшие меня

знакомые даже и не подумали, что я отправляюсь на

фронт. Денщиком (до отправки у меня его не было,

Сидоренко назначил Григория Гордеева, углежога из Кана

Никольского завода. Гриша, как я его с этого момента

неизменно называл, при огромном росте — 202 сантиметра

— был тихий и очень скромный человек. Гриша явился ко

мне домой, забрал мой чемодан и отправился на моей

лошади на станцию. Мой отец благословил Гришу и, просив

его «беречь» меня на фронте, обнял и расцеловал как

родного сына.

Я просил отца не провожать меня, так как и время было

позднее и хлопот у меня, как у ротного, будет много и я

не смогу уделить отцу времени. Кроме того, я считал, что

проводы на станцию будут тяжелы и для него и для меня.

Распрощался я с отцом и теткой дома без слез, помужски,

хотя я понимал, что отец сильно переживает, отправляя

- 144 -

второго сына на войну. На станции почти никого не было

посторонних, кроме нескольких солдатских жен, неведомыми

путями узнавших о нашей отправке и приехавших из

ближайших деревень. Посадка всех 4-х рот прошла в

большом порядке. Для офицеров и сопровождающего

маршевый батальон начальника эшелона с несколькими

унтер-офицерами был подан пассажирский вагон 3 класса,

солдаты же размещались в теплушках по написанному на

всех товарных вагонах расчету — «40 человек — 8

лошадей». Ехали мы очень медленно — 8 суток, но без

всяких происшествий. Командирами других маршевых рот

были прапорщики Воробьев Николай, Копылов и Саникидзе

Климентий Мамукович. С последним я очень сдружился, хотя

он был намного старше меня, отслужил действительную

службу в кавалерии, во время войны окончил пехотную

школу прапорщиков. Еще в Оренбурге я отпустил домой

унтер-офицера Супруна, и он был обязан догнать эшелон на

ст. Сырт, но его там задержал комендант и арестовал как

дезертира. Супрун дал мне на эшелон телеграмму о

случившемся, я сейчас же дал коменданту станции

ответную телеграмму с просьбой отправить Супруна вдогонку,

и тот нагнал нас, сев на пассажирский поезд.

На восьмые сутки мы высадились в городе

НовоградВолынск, из чего стало ясно, что мы прибыли на

пополнение Юго-Западного или, как было принято говорить,

Австрийского фронта. Мы влились в запасный батальон 8-й

армии, причем роты были отведены за несколько верст от

города и расквартированы в деревнях. Здесь уже наступила

весна, снег стаял и была и в городе и на дорогах

непролазная грязь. Нас с Саникидзе поместили в городе на

квартиру к одному еврею. Дело было в пятницу, и

приведший нас квартирьер долго барабанил кулаками в

парадную дверь, пока не вышел хозяин дома и извинился

перед нами, сегодня пятница и, по религиозным обычаям,

грешно делать что-либо самим, и просил подождать, пока

не придет русская девочка и зажжет нам лампу. Здесь мы

прожили несколько дней в полном бездействии — сдачу рот

оформлял начальник эшелона и мы даже и не побывали в

расположении своих рот.

- 145 -

Гриша где-то разыскал старушку, отпускавшую на дом обеды,

очень вкусные и дешевые. Мы с Саникидзе удивлялись

дешевизне, бывшей здесь, несмотря на близость фронта и

массу людей, — яйца, напр., стоили 3 копейки десяток

каждое утро мы их покупали и истребляли в

неограниченном количестве. Здесь же мы повстречались и с

местными выражениями, казавшимися нам испорченным

русским языком, вроде «тудой» и «сюдой», «по над

берегом». Город не представлял ничего интересного, кроме

старой крепости на берегу реки, и населен был почти

исключительно евреями. Большую часть дня мы с

Саникидзе гадали, куда нас забросит судьба? Примерно

через неделю мы получили приказ на погрузку и к вечеру

прибыли в город Ровно, где и ночевали в казармах

военного городка. Утром нас построили на разбивку и всех

назначили на пополнение 40-го корпуса 8-й армии, которой

командовал ген. от кавалерии Брусилов. Мы выстроили роты

на лесной поляне — кругом был прекрасный лес, было

тепло, светило солнце. Принимавший пополнение капитан

Вишневский назначил мою роту в 5-й стрелковый полк, а

меня в 7-й, Воробьева с его ротой тоже в 5-й полк. Тогда

мы стали просить капитана о назначении нас в один полк,

причем врали, что мы двоюродные братья, а я добавлял,

что не хочу расставаться со своими солдатами. Капитан

долго не сдавался, но потом уступил и назначил меня в 5-й

стрелковый полк. Саникидзе и Копылов со своими ротами

попали в 4-ю стрелковую дивизию. Приемщики от полка —

унтер-офицеры повели нас в полк, занимавший окопы в

районе станции и местечка Олыка Волынской губернии. Шли

по полотну железной дороги, проходившему по просеке

прекрасного строевого хвойного леса. Везде заметны следы

осенних боев 1915 года, когда противник подходил под

самое Ровно и был затем отброшен немного на запад. Наш

40-й корпус, как все, состоял из двух дивизий 2-й и 4-й

стрелковых, неофициально называвшихся Российскими в

отличие от стрелков Сибирских, Туркестанских и

Финляндских, имевших свою нумерацию с первого номера. В

мирное время стрелковые полки имели 2-батальонный состав

и, по сути дела, только этим и отличались от армейских

- 146 -

частей. К 1916 году стрелковые полки были развернуты до

4-батальонного состава. Наши «Российские» стрелковые

полки в мирное время стояли в Царстве Польском и наш

полк в городе Радоме. Было 5 дивизий «российских»

стрелков. Нашей дивизией командовал генерал-лейтенант

Белозор, а 4-й, знаменитой по обороне Шипкинского

перевала в Русско-Турецкую войну 1877/78 гг., генерал Антон

Иванович Деникин, тот самый Деникин, командовавший

белыми армиями Юга России в гражданскую войну. В его

дивизии полки были шефскими — например: 16-й стрелковый

имп. Александра III полк, и на погонах носили накладные

медные вензеля своих шефов.

С наступлением темноты мой проводник-приемщик повел

роту в окопы полка, люди мои уже были разбиты по ротам,

и каждую группу вел приемщик от роты унтер-офицер. В

этот день я в последний раз командовал своей ротой, после

чего с людьми почти не встречался, так как они были

рассеяны по всем 16 ротам полка. Проводник предупредил,

что нельзя разговаривать и курить, чтобы не вызвать огня

противника, а мы были примерно за 4 версты от него, и

такая предосторожность была сомнительна, по крайней мере

потом я держался гораздо беспечнее. Примерно за пол

версты до позиций пошли уже цепью, ночь была

непроглядна, а грязь непролазна, и идти в вязкой почве

было трудно. Было и жутковато — ведь мы были на

фронте и вблизи противника.

Как я потом убедился, ничего особо опасного не было, но

скрытность подхода нужно было соблюсти, поскольку наши

окопы были на открытой местности и, если бы австрийцы

осветили местность прожекторами или ракетами, наш подход

был бы обнаружен, но австрийцы преспокойно сидели в

своих окопах, уверенные, что мы ничего не можем против

них предпринять, тем более при таких неприступных, как

они считали, укреплениях.

Невероятная грязь тоже не позволяла проявлять какуюлибо

активность обеим сторонам. Я был назначен в

распоряжение командира 2-го батальона капитана

Ростиславского Тихона Семеновича, в землянке которого

прожил несколько дней, после чего был назначен младшим

- 147 -

офицером 8-й роты, которой командовал прапор.

Барабанщиков, произведенный в офицеры за боевые

отличия из подпрапорщиков. На участке царило полное

спокойствие — ни одного выстрела. Окопы были в рост

человека «полной профили» для стрельбы стоя со

ступеньки, были сделаны бойницы из дощечек, засыпанных с

боков и с верха землей бруствера. Землянки представляли

из себя очень примитивные укрытия, так как наката не

имели и скорее были построены в расчете на русское

«авось». Крыша была из тонких жердей, покрытых тонким

слоем соломы, и засыпана тоже тонким слоем земли.

Такое «укрытие» могло быть пробито и ружейной пулею.

Блиндажей не было совсем, кое-где были жиденькие

козырьки. Глинистая, болотистая почва создавала много

неудобств — на дне окопов стояли лужи и грязь,

приходилось мостить подручным материалом, которого и не

было под руками, настил постоянно уходил в почву.

Перед окопами было проволочное заграждение в четыре

ряда кольев. Роты занимали участки до 1000 шагов по

фронту. Днем у бойниц стояли редкие часовые-наблюдатели,

остальные люди сидели в землянках, занимаясь своими

делами. На ночь выставлялся дежурный взвод.

Как правило, все люди находились в боевой готовности —

были одеты в шинели и спали не раздеваясь, не снимая

снаряжения и сапог.

Шагах в 500 примерно перед нами простиралась

укрепленная линия окопов и перед нею полоса проволочных

заграждений в 16 рядов кольев, последние ряды которых

были на самом бруствере. Местами окопы были

двухъярусные и укреплены железобетонными кубами, почти

в метр по сторонам. В общем, австрийцы, будучи на чужой

земле, не жалели на оборудование позиций ни русского

леса, ни русских сел и использовали все максимально и

для укрепления позиций и для удобного в них пребывания.

Фронт остановился на этом месте осенью 1915 года, и

окопы отрывались осенью, поэтому даже простым глазом

определялись насыпи и бруствера ходов сообщения и

окопов 2-й и третьей линий, потому что маскировка за

отсутствием дерна была не соблюдена, выброшенная земля

- 148 -

демаскировала всю сеть укреплений. Сравнение наших

окопов и австрийских было далеко не в нашу пользу —

австрийцы ничего не жалели, тем более чужого — рубили

лес, разбирали хаты крестьян, а нам лес рубить

запрещалось, а тем более разбирать хаты и без того почти

нищенствующих украинских крестьян.

Окопным бичом были вши, которыми заражены были все

поголовно, и они, как на свежего человека, безжалостно на

меня набросились, — было (вначале) невероятно

омерзительно ощущать на своем теле, белье и одежде этих

паразитов. Потом я к ним привык, как к неизбежному злу.

Вшивость была невероятной, и у особо неряшливых они

заводились даже в бровях. Бороться со вшивостью было

нечем — вода подвозилась в небольшом количестве и

умываться по-настоящему было нечем. Как ни странно, а

вшивость не вызывала заразных заболеваний вплоть до

конца войны. Стрелки были хорошо одеты в зимнем

обмундировании, сапоги исправны, за чем очень следилось.

Каждый имел вполне исправную винтовку и по 250 боевых

патронов, за сохранностью которых велось неустанное

наблюдение — учитывался недостаток патронов в 1915 году.

Недостаток винтовок не ощущался, и разговоры о том, что

нашему солдату приходилось «ждать», пока не убьют

соседа, чтобы получить винтовку — оказались

неправдоподобными (по крайней мере в наших частях такого

явления не было). Я, наслышавшись о якобы страшном

недостатке в винтовках на фронте, расспрашивал старых

солдат — участников боев 1915 года, и ни один из них не

подтвердил этого слуха, патронов было действительно

маловато, «не в волю» и был большой недостаток в

артиллерийских снарядах, почему вся тяжесть боев ложилась

на пехоту, несшую от огня противника большие потери,

тратившего боевые припасы безучетно. Стоявшая рядом с

нашей, на правом фланге, второочередная 101-я пехотная

див., сформированная из запасных и, как и все

второочередные, насмешливо называемая «бабушкиной

гвардией Господа нашего Иисуса Христа», была вооружена,

как и многие другие, полностью трофейными австрийскими

винтовками и имела в достаточном количестве к ним

- 149 -

патронов. Прозвище «бабушкина гвардия Господа нашего

Иисуса Христа» произошло от того, что все

сформированные в начале войны ополченские дружины,

впоследствии сведенные в пехотные полки и дивизии, на

фуражках носили вместо кокарды медный крест и были

вооружены берданками.

Вот с такими, устаревшего образца однозарядными

винтовками, эти дружины сражались против хорошо

вооруженного противника. Весь соседний 39-й корпус был

вооружен австрийскими винтовками. Эти винтовки, системы

«Манлихер», были со съемными ножами-штыками, в

основном утерянными, были снабжены поделанными уже

нашими оружейными мастерскими такого ж вида ножами

штыками, но со штыковой трубкой, дававшей возможность

стрельбы с примкнутым штыком. Продовольственное

снабжение было хорошим, и стрелки имели бодрый и

здоровый вид, и я не находил, что их боевой дух подорван

неудачами 1915 года. Как и полагалось русскому солдату,

стрелки были всегда выбриты, одеты по форме, подтянуты и

имели молодцеватый вид. Все это, возможно, было потому,

что, как отмечает в своих воспоминаниях генерал Брусилов,

40-й корпус, куда входила и наша дивизия, был одним из

лучших в 8-й армии и сохранил свою высокую

боеспособность.

Днем не раздавалось ни одного выстрела — редко, редко

выстрелит полевая пушка — стрелять по противнику было

совершенно бесполезно. Зато ежедневно над нашими

окопами появлялись по два-три аэроплана «Таубе»,

летевших в наши тылы на разведку. Наша артиллерия их

обстреливала. Специально зенитных орудий тогда не было.

Зрелище было интересным, и мы наблюдали за облачками

разрывов шрапнелей, тянувшимися цепочкой за аэропланом.

Слово «самолет» в ту пору не употреблялось. Нашей

артиллерии не было видно и невольно закрадывалась

мысль: снабжена ли она снарядами и не придется ли нам,

как и в 1915 году, отдуваться своими боками. Как показали

дальнейшие события, наша артиллерия была на должной

высоте и оправдала себя полностью.

Газеты на фронте были редкостью даже среди офицеров,

- 150 -

поэтому безотказно работал «Солдатский Вестник», как

назывались быстро распространявшиеся слухи и новости,

исходившие из довольно достоверных источников — как

телефонисты всех степеней, передающие и принимающие

все распоряжения сверху вниз и обратно.

Наступление на фронтовом языке называлось «ломайло», и

все ждали, что, как только земля подсохнет неизбежно будет

«ломайло», тем более что отступление прекратилось, за

зиму люди хорошо отдохнули, освоились с окопной жизнью,

появились в достатке боевые припасы и «безделье»

надоело.

Через две недели полк был сменен и отошел на отдых в

Клеванский лес (близ станции Клевань). Лес был просто

великолепен — высоченные строевые сосны, местами болота

— ведь это была южная часть Полесья. Сразу, по прибытии

в лес, все роты приступили к постройке землянок, и был

построен уже к вечеру, целый распланированный по уставу

лагерь. Достойно удивления, что при отсутствии

инструментов и только при помощи носимого шанцевого

инструмента да поперечных пил, бывших при ротных кухнях,

землянки были окончены к вечеру.

Огромные сосны валились, очищались от веток, а затем,

при помощи клиньев, раскалывались вдоль на плахи, из

которых над вырытым котлованом делалась крыша

«коньком», закрывавшаяся ветками и присыпавшаяся землей.

Почва была песчаной и сырой, и, проспав первую ночь на

подостланных на пол ветках, утром все встали совершенно

сырые. Установленные в землянках складные, переносные

печи и топившиеся беспрерывно, благо дрова были рядом и

в изобилии, скоро высушили песок пола почти на полметра.

Началась всеобщая охота на вшей и их безжалостное

ежедневное истребление. Я, второй младший офицер —

прапорщик Куликов и ротный командир Барабанщиков

помещались в землянке ротного командира. У нас тоже

стояла постоянно топившаяся железная печка. Мы с

Куликовым были новички и ужасно стеснялись искать и бить

вшей при Барабанщикове и друг друге. Но когда

Барабанщиков уходил, мы за них принимались, так как при

жаре, царившей в землянке, вши начинали ползать и

- 151 -

производили непереносимый зуд. Эти паразиты скоплялись у

щиколоток, в пахах и под мышками. Мы с Куликовым потом

стали соревноваться, кто больше набьет вшей. Число

«трофеев» достигало до полусотни, даже если процедура

производилась два-три раза в день.

Была построена офицерская столовая, вроде павильона,

стены которого были из переплетенных жердей, столы врыты

в землю и около них врыты скамьи. Обеденные столы

такого же типа были установлены возле землянок каждой

роты. Офицеры были обязаны приходить в столовую и,

таким образом представилась возможность ознакомиться со

всеми. Кадровых офицеров было мало — человек 10, так же

как и кадровых солдат, которых в некоторых ротах не было

совсем, да и были они в ротах по одному из числа

случайно уцелевших.

Командиром полка был полковник Ильяшенко, другими

кадровыми офицерами были: помощник по хозяйственной

части подполковник Глотов, командир 3-го батальона

подполковник Гаскевич, командир 1-го батальона поручик

Гуммель Николай Иванович, командир 2-го батальона кап.

Ростиславский, штабс-капитан Жадзилко, начальник команды

разведчиков поручик Близнер Владимир и полковой

адъютант поручик Столяров. Остальные были прапорщики

военного времени, прапорщики запаса и один капитан,

призванный из запаса-ко- мандир 4-го батальона Демьянов.

Обеды в столовой проходили так: все собирались к

назначенному часу, затем приходил командир полка,

здоровался с нами и просил садиться, занимая свое

постоянное место за столом. Начинался обед. Обслуживали

солдаты. Обед проходил в чинном порядке, а после ухода

командира полка желающие поболтать оставались,

начинались разговоры, шутки, смех. Рассказывались

анекдоты, в большинстве случаев нецензурные, и мастером

их рассказывать был поручик Козаченко. Обязательным

слушателем анекдотов был полковой священник отец

Николай, личность крайне несимпатичная и не любимая и

офицерами и солдатами, хотя его деятельность в полку по

своей «специальности» была крайне ограниченна. Во время

обеда играл полковой оркестр.

- 152 -

Всех офицеров полка я, быть может, не помню, как и не

помню их должностей и привожу список по памяти:

Командир полка — полковник Ильяшенко, Полковой адъютант

поручик Столяров, Начальник команды разведчиков —

поручик Близнер, Командир 1 батальона — поручик Гуммель,

Командир 1 роты — прапорщик Воскресенский,

Командир 2 роты — поручик Буцевол, Командир 3 роты —

поручик Чашков Михаил, Командир 4 роты — поручик Чишко,

Командир 2 батальона — капитан Ростиславский, Командир 5

роты — прапорщик Массаковский Кирилл, Командир 6 роты

— прапорщик Тряпицын Михаил, Командир 7 роты —

прапорщик Беккаревич, Командир 8 роты — прапорщик

Барабанщиков, Командир 2 батальона — подполковник

Гаськевич, Командир 4 батальона — капитан Демьянов,

Начальник пулеметной команды — штабс-капитан Черкасов,

Младший офицер пулеметной команды — прапорщик Хаскин,

Начальник обоза — он же командир нестроевой роты —

штабс-капитан Лункин, Младший офицер 8 роты —

прапорщик Кульчицкий, Младший офицер 8 роты —

прапорщик Куликов, Начальник связи полка — поручик

Беляев Алексей, Младший офицер роты — прапорщик

Голиков, Начальник Комендантской команды — прапорщик

Малянтович, Помощник командира полка по хоз. части —

подполковник Глотов.

Должности остальных я уже не помню и перечисляю их по

фамилиям: Штабс-капитан Жадзилко, Поручик Наурузов,

Прапорщик Туголуков, Прапорщик Фень, Прапорщик

Кобалевский, Прапорщик Канский, Прапорщик Воробьев,

Поручик Козаченко, Прапорщик Володин, Прапорщик Павленко

Павел, Прапорщик Подопригора, Прапорщик Петрушевский,

Прапорщик Афонасьев, Прапорщик Иконников, Прапорщик

Цибульский, Прапорщик Кротков, Старший врач Еськов,

Капельмейстер Гзыль.

Фамилий казначея полка и делопроизводителя — военных

чиновников я уже не помню.

Как и все пехотные полки, полк состоял из 4-х батальонов

четырехротного состава — 16 рот, пулеметной команды

(рота), команды пеших разведчиков (рота), саперной роты,

команды конных разведчиков, команды связи, комендантского

- 153 -

взвода, музыкантской команды — духового оркестра,

команды траншейных орудий — минометы и бомбометы,

обозов 1-го и 2-го разрядов, обслуживаемых нестроевой —

хозяйственной ротой, при нестроевой роте были сапожная

мастерская и швальня, команды по сбору оружия, полкового

околодка (санчасть) с санитарными двуколками, солдатской

и офицерской лавочек и офицерской кухни. Каждая рота

имела свою походную кухню и кипятильник. При санчасти

была и прекрасная машина — вшибойка. По штату военного

времени в ротах было по 250 (в среднем) «штыков», т. е.

строевых солдат, и, в общей сложности, число людей в

полку достигало до 5000 человек.

Настал март, стояла прекрасная погода. Полк попрежнему

стоял на отдыхе в Клеванском лесу. Пришло и извещение о

производстве меня в подпоручики. Оказывается, никто из

нас не знал, что был установлен стаж службы в запасных

частях в один год для производства в следующий чин

младших офицеров. Между прочим, установленные сроки для

производства в следующие чины — для обер-офицеров (от

прапорщика до капитана) были установлены в 4, 6 и 12

месяцев пребывания на фронте, у нас не соблюдались —

видимо, командование — старшие офицеры из кадровых не

желали давать хода офицерам военного времени, а может,

была и какая другая причина, вроде воли командира полка

— не знаю, но даже наш герой Близнер, к тому же

кадровый офицер, давно выслуживший сроки, все ходил в

старом чине.

В других частях, особенно во второочередных, где почти

кадрового офицерства не было, — закон о производстве

соблюдался и чинопроизводство шло без задержки, в силу

чего многие окончившие училища в 1915 году давно

обогнали меня и в чинах и в орденах.

Выучил я и фронтовую песню, широко распространенную по

всему фронту и певшуюся на мотив «Из-за острова, на

стрежень», которая мне очень нравилась, как отражающая

фронтовую действительность: Хорошо тебе на воле сыпать

ласковы слова — посидел бы ты в окопе, испытал бы то,

что я.

Мы сидим в открытых ямах, на нас дождик моросит, как

- 154 -

засыпят пулеметы — так, поверьте, нельзя жить.

Вот пришло нам приказанье из окопов вылезать — только

голову покажешь — как шрапнели зажужжат.

И пойдем мы все в атаку, крикнем громкое «Ура!».

Страшно видеть эту массу — все убитые тела! Там лежит

товарищ, стонет, просит помощи себе: «приколи штыком,

товарищ, не дай мучиться ты мне».

Вон там движутся фигуры — санитары и сестра, а за ними

едет фура — фура Красного креста.

Всех нашли, перевязали, положили на возки, боли страшные

уняли, в лазарет потом свезли.

Им теперь тепло и сыто, смотрят радостней глаза и одна у

них защита — милосердная сестра.

У вас есть новые пластинки, вы заведете граммофон — мы

ж трясемся как осинки, каждый час мы смерти ждем.

Господа, меж вами много есть отцов и матерей, что

недавно провожали на войну своих детей.

Меня назначили для прохождения дивизионных курсов

минометного дела. В это время на вооружение поступил

миномет системы капитана Лихонина. Миномет носился

двумя людьми на вставляемых в пазы на станине палках,

имел небольшой примитивный угломер и поршневой затвор,

заряжание производилось путем вставления в казенник

патрона, мина же, имевшая вес 57 фунтов, вставлялась в

ствол миномета имевшимся у нее хвостом — поршнем. Мина

при выстреле делала довольно крутую траекторию, была

видна во все время полета, взрыв давал эффект не

меньше, чем тяжелый снаряд. По окончании курсов в

районе лагерей было построено проволочное заграждение,

отрыт окоп и в нем поставлены мишени в рост. Был отрыт

и сделан надежный блиндаж для собиравшегося сделать

смотр нашей подготовки начальника дивизии. Стрелял я с

открытой позиции, а начальство сидело в блиндаже, шагов

на сто позади. Наводка была столь удачной, что одна мина

попала в мишень, в которую и наводился миномет, а

проволочные заграждения были сметены. Начальник дивизии

остался доволен.

Тут же присутствовал фотокорреспондент журнала «Огонек»,

снявший из блиндажа момент взрыва мины. Каково же было

- 155 -

мое возмущение, когда я увидел в журнале этот снимок с

подписью... обстрел австрийских позиций! Тем временем

в окопах первой линии было отрыто несколько площадок

для стрельбы из миномета (один на полк) и мне было

приказано ежедневно производить пристрелку по австрийским

окопам. Негромкий выстрел сразу привлек внимание

австрийских наблюдателей, и они увидели летящую мину,

открыв по ней ружейный огонь, но, как только мина начала

склоняться вниз головкой, как, было видно в бинокль,

австрийцы разбежались по окопам в сторону от

предполагавшегося места разрыва.

Немедленно был и получен ответ в виде снаряда. Одну

мину австрийцы подбили ружейным огнем, сбив одно из

четырех крыльев хвостового оперения, и мина не долетела,

упав, закувыркавшись перед окопами. Сделав тричетыре

выстрела, приходилось сниматься с огневой позиции и

бегом тащить миномет в другое место, так как немедленно

начинался довольно точный обстрел полевой артиллерией

противника. Обычно наше «бегство» с минометом

сопровождалось руганью ротного командира, с участка

которого производилась стрельба, за вызов обстрела,

поэтому, хотя действие миномета было хорошим, мое с ним

появление встречалось ротными командирами не очень

любезно.

В апреле при полку был создан учебный батальон для

повышения подготовки слабообученных солдат, собранных со

всего полка, и в этот батальон я был назначен командиром

роты. Ко мне попал и мой оренбургский солдат-чуваш —

Василий Иванович, к которому я приказал относиться так

же, как приказывал в Оренбурге. Обучали солдат самому

необходимому: подготовительным к стрельбе упражнениям,

стрельбе дробинкой, колке чучел, метанию ручных гранат и

преодолению препятствий. Прапорщик Воробьев,

назначенный ко мне в роту младшим офицером, однажды

получил письмо и был очень расстроен. Оказывается, в

Оренбурге он жил на квартире у Воробьевых, имевших дом

на Форштадской площади, и с ним сбежала на фронт дочь

хозяев дома, о чем никто не знал, хотя на фронт мы ехали

вместе. В Ровно он ее оставил, и теперь она осталась без

- 156 -

денег и в очень неудобном положении. Воробьев сказал

мне, что не знает, что делать, я ему говорю «напиши

письмо, чтобы ехала домой, и пошли денег на дорогу».

Воробьев говорит, что денег у него мало, я даю ему 25

рублей, заставляю написать письмо и посылаю Гришу сдать

на почту и деньги и письмо. Воробьева вернулась в

Оренбург, и о дальнейшей ее судьбе мне неизвестно.

В 1916 году православная Пасха почти совпадала с

католической, и кому-то в полку пришла в голову мысль,

что следует пойти к австрийцам христосоваться и что по

случаю такого большого христианского праздника они

стрелять не будут и встреча между окопами состоится

благополучно. На это, по тем временам тягчайшее воинское

преступление и притом опасное, могли решиться только

отчаянные головы, и вот из окопов 6-й роты, которой

командовал прапорщик Тряпицын, вышло до 50 человек, в

большинстве Георгиевских кавалеров во главе с младшим

офицером роты прапорщиком Голиковым. Австрийцы тоже

вышли из окопов и встретили наших приветливо, а офицеры

стали приглашать наших солдат спуститься в окопы. Голиков,

как он потом рассказывал, на это сказал, что если русские

спустятся в окопы, то их уже не отпустят и заберут в плен,

ибо они, увидев устройство австрийских окопов, узнают

военную тайну.

Австрийский офицер заверил честным словом, что ничего

этого не будет и все русские будут отпущены. Люди

поверили, но едва спустились в окопы, как были схвачены

в плен. Возмущение Голикова, конечно, не помогло.

Это происшествие легло настоящим позором на полк, и

командир полка был в отчаянии — ведь и люди-то пропали

из числа лучших. На всех это произвело тяжелое

впечатление, вызвавшее и ненависть и жажду отмщения

врагу за такое предательство. В это время я находился в

тылу, ничего не знал и праздновал со своим учебным

батальоном Пасху. К празднику всем солдатам, независимо

от религии, было выдано праздничное угощение, состоявшее

из половины кулича, яиц и колбасы, причем в вполне

достаточном количестве. Мои унтер-офицеры достали где-то

«житневки», как назывался украинцами самогон из «жита», и

- 157 -

явились ко мне в землянку с поздравлениями. С точки

зрения устава я сделал вопиющее преступление, выпив с

«нижними чинами». Конечно, унтера знали, что мне может

изрядно попасть, и проделали все это так, чтобы никто не

знал. И вот, среди такого спокойного времяпрепровождения,

я получаю приказ о назначении меня командиром 6-й роты,

а прапорщик Тряпицын смещался в младшие офицеры. Я

явился в штаб полка, а затем отправился в окопы и принял

от Тряпицына роту, узнав попутно подробности пасхального

братания. Наутро четвертого дня австрийцы выставили в

своих окопах против моего участка большой белый флаг,

раздался сигнал на рожке и из окопов вылез прапорщик

Голиков, бегом пустившийся в сторону наших окопов.

Голиков тотчас же, под конвоем был доставлен в штаб

полка, а оттуда в штаб дивизии корпуса и армии, где его

допрашивали о случившемся и обо всем, виденном им в

тылу противника. Вернувшись в полк и роту, Голиков

рассказывал мне и Тряпицыну свои приключения. Он

сказал, что его сразу же, по взятии в плен, повезли на

автомобиле в штаб Австрийской армии, где его стали

допрашивать, а он якобы возмущался тем, что его

захватили обманом, нарушив честное офицерское слово, и

требовал, чтобы его отпустили. Ему отвечали, что не может

быть, чтобы офицер австрийской армии нарушил честное

слово, и предложили назвать этого офицера, дав Голикову

на просмотр фотографические карточки офицеров стоявшего

на позициях против нас австрийского пехотного полка.

Голиков указал такового, после чего его привезли в окопы и

выпустили, оставив в плену всех пришедших с ним наших

солдат. Голиков рассказывал, что австрийские окопы хорошо

укреплены и оборудованы лучше наших. В этот же день

Голиков был переведен в другую роту, и надо сказать, что

Голиков дешево отделался, не понеся никакого наказания.

Стояние в окопах было по-прежнему спокойным. Мой

участок на правом фланге упирался в глубокий овраг,

обращенный устьем в сторону противника. В этом овраге

мы с Тряпицыным расстреливали неразорвавшиеся

австрийские снаряды, а их было порядочно, собирали маки,

которые зацвели в это время, иногда мы выходили в поле

- 158 -

шагов на 15–20 из оврага, и нас почти никогда не

обстреливали — было далеко, шагов 600. Однажды я вышел

далеко вперед, чтобы сорвать маки, и даже стал к ним

ползти, протянул руку к цветку, а он был срезан меткою

пулей. После этого я перестал собирать маки.

Кроме меня и Тряпицына в землянке вместе с нами жила

«связь», по одному человеку от каждого взвода роты, в

обязанность которых входило постоянно быть и дежурить

при ротном командире. Все это были Георгиевские

кавалеры унтер-офицеры: Клюев, Квасов, Гаголкин и

Захаров. Наиболее интересные из них были Клюев и

Квасов, Гаголкин сыграл в моей жизни большую роль, но об

этом речь будет дальше. Жили мы, как теперь бы сказали,

«по-демократически», проводя свободное время в

бесконечных разговорах и чаепитии — основных развлечениях

окопной жизни. Клюев происходил из крестьян Раменьского

уезда Воронежской губернии села Сосновки, скитался по

Сибири и там, на одной из заимок в тайге научился у

какого-то отшельника гадать на картах. Гадал Клюев просто

уму непостижимо, прошлое угадывал так точно, что поражал

всех, и был широко известен среди офицеров полка, и

часто ротные командиры звонили мне по телефону, прося

прислать Клюева «погадать». Клюев не отказывался, но

выговаривал, что, например, если он точно угадает день

получения посылки из дома, а такие вопросы ему

задавались, то ему за это будет угощение, что и

соблюдалось. Раскладывал Клюев точно так же, как и все

гадающие, но не говорил при этом ни слова, а делал

какие-то записи одному ему известными условными знаками.

Закончив раскладку карт и записи, смотря на свою запись,

он начинал говорить и выкладывал такие вещи, от которых

слушатель иногда чувствовал себя не в своей тарелке. Я

часто прибегал к этим услугам Клюева, и он мне, гадая,

сказал правду — что я ухаживал сразу за двумя

барышнями, назвал их рост, цвет волос, глаз и любимых

платьев и назвал их имена. Конечно, имена Клюев мог

узнать по моим письмам, которые ему случалось сдавать на

полевую почту, но остальное? Забегая вперед, скажу, что

Клюев предсказал, что в одну из ночей, когда рота будет

- 159 -

на работах впереди окопов, он сам будет «нехорошо

ранен»: и, действительно, когда рота устанавливала впереди

вырытых апрошем окопов заготовленные заранее рогатки,

Клюев был ранен вниз туловища навылет и выходное

отверствие раны было через задний проход. Мне он

предсказал, что тоже исполнилось, ранение в голову. С

Клюевым я переписывался вплоть до 1918 года, когда связь,

в связи с гражданской войной, прекратилась. Предсказал он

и о революции и о том, что в гражданской войне победят

большевики. Клюев лежал в госпитале в Воронеже, откуда

прислал мне первое письмо, а затем был в отпуску по

ранению у себя в Сосновке и в полк более не вернулся.

Квасов, рыжеватый парень, отличился тем, что однажды

ночью, по собственному почину отправился в австрийские

окопы, залез там в землянку, выследив, когда из нее все

вышли, стащил там окорок и буханку хлеба и вернулся

невредимым, да еще с трофеями. Захаров был старше всех

по возрасту и ничем особым не выделялся.

Землянка моя помещалась на краю оврага и по

выброшенной наверх земле, конечно, демаскировалась и

была хорошо заметна австрийцам, которые изредка

выпускали по району землянки несколько снарядов, иногда

с отравляющими веществами, кроме того, мы постоянно

выходили в овраг прогуляться. В один из дней, когда мы

все улеглись на земляные нары после обеда — на нас

вдруг упал огромный кусок земли прямо мне на ноги,

мелкие же куски земли осыпали остальных. Это попал в

крышу снаряд. Фельдфебелем роты был Васев, очень

бойкий, маленького роста, одно ухо у него было почти

наполовину отстрелено. Интересную личность представлял

из себя подпрапорщик Турчинский, кавалер полного банта,

имевший все четыре степени георгиевских медалей и

георгиевских крестов и произведенный по статуту ордена за

это в подпрапорщики. Турчинский был неграмотен и поэтому

не мог использоваться на должности фельфебеля роты.

Человек он был очень дельный и храбрый, был кадровым

солдатом и, имея большой опыт, полученный в

многочисленных боях, был бы очень полезен, как младший

офицер, но его неграмотность не «пускала» его в офицеры

- 160 -

и, если бы не это, — он давно бы был прапорщиком, как

его сослуживцы Барабанщиков и Пашков.

Когда Турчинскому приходилось расписываться, то он ставил

свой штамп-гриф, который вместе с маленькой штемпельной

подушечкой он всегда имел при себе. За недостатком

офицеров в роте Турчинский фактически исполнял должность

младшего офицера — командира второй полуроты.

В роте было около 250 солдат, из которых «штыков» в

строю было 242 человека. Пища и кипяток для чая в

установленные часы подвозились к ходу сообщения, и по

нему люди с котелками или чайниками ходили за пищей.

Офицерам пища приносилась денщиками из офицерской

кухни, довольствие в которой было платное, до 30 рублей в

месяц. Готовил хороший повар, и пища была разнообразна

и вкусна. Так, утром давалось к чаю два пирожка с мясом

или с рисом и яйцами или булка «франзоля» собственной

выпечки. Обед был из двух блюд, и меню его зависело

главным образом от того, что можно было купить у

крестьян. На второе было обязательно какое-нибудь жаркое,

от котлет до жареных уток. Ужин — одно блюдо, тоже

жаркое. Солдаты получали обед из двух блюд — первого с

мясной порцией и второго — каши гречневой или пшенной.

В 1915 году кормили хуже и каши и супы бывали из

перловой крупы или чечевицы.

Перловку солдаты иначе как «шрапнель» не называли и не

любили приготовленные из нее блюда. Махорки было в

изобилии, так как кроме пайковой раздавалась из постоянно

прибывающих из тыла подарков. Пачки махорки лежали на

берме окопов, никем не тронутые, и оставлялись там и при

смене из окопов. Большим недостатком было отсутствие

бань, что способствовало распространению вшивости, и как

следует вымыться можно было только во время стоянки в

резерве на отдыхе в банно-прачешном отряде, во время

чего солдатам менялось белье, а обмундирование

обрабатывалось во вшибойках паром. В клеванском лагере

была построена специальная землянка-баня. Один раз к

лагерю подошел поезд-баня Красного креста. Устроен он был

очень хорошо. Когда я мылся, то еще при входе в моечный

вагон был поражен массой мертвых вшей, белевших на

- 161 -

полу, как шелуха от семечек. От вшей не избавляли ни

шелковое белье, ни сера, привязываемая в марлевых

мешочках к телу, да и вообще спасения от них не было,

ибо все обжитые землянки были ими заражены и ничего не

стоило их снова набраться. Между прочим, у меня лично

вшей стало значительно меньше, а в 1917 г., можно

сказать, и не было, хотя условия были прежние. Видимо,

вши заедали главным образом новичков, как «свежее

мясцо».

В свободное время стрелки занимались и разными

поделками из собираемых ими головок снарядов, пуль и

гильз, отливая из них кольца, мундштуки, цифры на погоны,

ложки для обеда и делая это весьма искусно, как

настоящие кустари, причем не имея никакого специального

инструмента. Удивляться не приходится — ведь тульский

кузнец блоху подковал.

Однажды стрелки мне заявили, что австрийские снаряды

часто не рвутся потому, что они начинены глиной и, в

убеждение, приглашали к себе в землянку посмотреть

самому. Войдя в землянку, я прямо обомлел — на полке

возле печной трубы стоит ряд неразорвавшихся снарядов,

заготовленных «впрок» для поделок, и обращение ребят с

этими снарядами самое небрежное, как с поленьями дров.

На столе стоял уже подготовленный для показа мне снаряд

с отвинченной головкой, и в нем копался ножом стрелок,

затем зажегший спичку, поднесший ее к «глине» и сказал:

«Смотрите, только плавится». Я объяснил, что это не глина

и причина, что снаряд не разорвался, не в ней, а во

взрывателе, что взрыв происходит от детонации и что

неразорвавшиеся снаряды очень опасны, так как могут

взорваться от малейшего сотрясения, как и остаться целыми.

Я приказал при мне же выбросить все снаряды за бруствер

окопа. Австрийцы вопреки Женевской конвенции, употребляли

и разрывные пули, которые от обыкновенных отличались —

по виду — только тем, что были несколько длиннее.

Находились такие мастера, что распиливали эти пули вдоль,

не повредив внутреннего устройства. Мне говорили, что один

из стрелков даже раскусывал эти пули зубами — и ни

одного несчастного случая!

- 162 -

Примерно в двух верстах, в тылу наших позиций

находилось местечко Олыка, через которое шло шоссе на

город Луцк, населенное евреями, деревни же, населенные

крестьянами украинцами, своими околицами подходили почти

вплотную к нему. Почти в каждом доме местечка была если

не настоящая лавочка, то все равно можно было купить

многое и, главным образом, бакалейные товары. В 1915

году австрийцы занимали Олыку и, отступая, оставили

замаскированный телефон на чердаке одного из домов,

обслуживаемый скрывавшимся на чердаке евреем. И вот,

один из пристрелочных снарядов австрийцев попадает в

этот дом, возникает пожар, и бросившиеся тушить его

стрелки обнаруживают еврея и телефон. Евреи прекрасно

знали (и даже лучше, чем офицеры), какой полк стоит на

позиции, какой на отдыхе, какой какого сменяет. Между

прочим, в пулеметной команде был прапорщик Хаскин,

которого и по наружности и по фамилии легко можно было

принять за еврея, и местные евреи постоянно добивались у

стрелков «скажите, ваш барин еврей?» и никак не хотели

верить, что он русский, и Хаскин пользовался большим

вниманием «как свой». В Олыке стоял старинный замок

князей Радзивиллов — огромный дом, находившийся в

полном порядке, и даже в специальной яме жил медведь.

Управляющий князя жил при замке и наблюдал за его

состоянием. Радзивиллы имели много поместий и замков в

пограничных губерниях России, а также и в Австрии.

Осмотреть замок при всем желании было нельзя, так как в

нем размещался штаб дивизии, в расположение которого без

разрешения или вызова, т. е. без служебных причин,

попасть было запрещено. В апреле, когда полк стоял в

резерве в местечке, я жил на квартире у одной молодой

вдовы-еврейки вместе с другими офицерами. Среди них был

прапорщик Фень, весьма веселый человек, знавший

множество опереточных арий и постоянно их распевавший

для нашего и собственного удовольствия. У хозяйки в

передней части дома была лавочка, и вот однажды Фень

захотел шоколадных конфект «Пьяная вишня», которых у

хозяйки в продаже не было, Фень начал тогда посмеиваться

над бедностью лавочки товарами и поспорил с хозяйкой, что

- 163 -

та ни за что не достанет этих конфект, та же недолго

думая тотчас отправилась в Киев и через два-три дня

привезла Феню фунт этих конфект.

Должен сказать, что, несмотря на то что в окружении были

одни мужчины, отношения к женщинам со стороны и

офицеров и солдат были самые порядочные и никаких

жалоб от населения не было. Если же и обделывались

известные дела, то только по взаимному согласию и тайно.

Также утверждаю, что не было распространено и

мордобойство, то ли потому, что мордобойца мог быть убит

своими же солдатами в первом же бою и это прошло бы

совершенно незамеченным, а вернее всего потому, что

офицерский состав был преимущественно из числа трудовой

интеллигенции и учащихся, совершенно чуждых подобных

традиций, которые, кстати сказать, уже перед войной все

более и более уходили в область преданий.

Все лучшее кадровое строевое офицерство было на фронте

и было истреблено в начале войны, вся нечисть сбежала в

тылы, как среди офицерства, так и солдат зажиточные

люди почти не встречались — их деньги и связи помогали

им устраиваться в тылу как: Всероссийский союз Земства и

городов, питательные пункты, санитарные и банные отряды

и поезда — ведь тыл был огромен и обслуживающего

армию персонала требовалось многие тысячи. Всех этих

чиновников, которым дали права ношения военной формы,

чем они очень тщеславились и щеголяли, презрительно и

заслуженно называли «земгусарами». В большинстве это

были юркие, пронырливые людишки, прекрасно одевавшиеся

в пошитую из дорогих материалов форму. Редко они

появлялись даже вблизи позиции. Никого не удивляло, что

среди офицеров и солдат и даже в разговорах между теми

и другими с ненавистью говорилось об «окопавшихся» в

тылу и что после войны с них за все будет спрошено.

 

В начале мая полк был отведен на отдых и расположился

в палаточном лагере в грабовом лесу близ Олыки.

Местность была очень живописная, чистенькие лужайки,

обрамленные молодыми елками и соснами, радовали глаз.

Походная палатка — не роскошь, мала и низка, поэтому

- 164 -

палатки разбивались над вырытым ровиком, дно которого

служило полом, а уровень почвы — нарами. Началась

смена зимнего обмундирования на летнее, для чего роты,

по очереди, отправлялись в обоз 1-го разряда и там

сдавали зимнее обмундирование и получали летнее. Как

раз моя рота возвращалась из обоза, когда был подан

сигнал построения по тревоге. Прибыл начальник дивизии, а

было очень холодно, и я сглупил, будучи в летнем

обмундировании — не надел шинели, в то время как сам

начальник дивизии и другие офицеры были в шинелях. Я

стоял и дрожал от холода, а стрелки не все успели надеть

на гимнастерки погоны и расправить фуражки, измявшиеся

в мешках. Вид у людей был неважный, и начальник

дивизии обрушился на меня, не давая мне возможности

сказать и слово в оправдание людей, в это же время меня

трясло от холода (что все приняли за страх перед

начальством). Однако после Сандецкого начальник дивизии

был не так страшен, и я все же перебил его и доложил,

что в момент подачи сигнала «тревога» рота меняла

обмундирование и люди не в состоянии были привести в

порядок помятое обмундирование и пригнать его как следует.

Начальник дивизии сразу утихомирился, сразу сбавил тон и

посоветовал вкладывать в верх фуражек прутики, а когда он

услышал от меня, что так и делается, и приказал, для

проверки, нескольким стрелкам снять фуражки и показать,

даже остался доволен.

Было приказано производить до сего не практиковавшиеся

строевые и тактические занятия, что многие считали даже

ненужным — мы воюем — к чему еще учиться? Взгляд

безусловно вредный, так как пополнения приходили плохо

обученные, и, пробыв в полках долгое время, многие

солдаты, считали себя солдатами запасных батальонов,

номера которых и говорили, отвечая на вопрос «какого ты

полка?». Почти анекдот, что, попадая в плен, особенно в

1915 году, и называя вместо номеров полков номера

запасных батальонов, из которых они прибыли на фронт,

они дезориентировали противника, считавшего, что на фронт

прибыли новые части. Многие стрелки старались отлынивать

от занятий и, в частности, мой связной Гаголкин. Я

- 165 -

заметил, что несколько дней его не видно, и, когда спросил

и узнал, что с утра он уходит в лес и там прячется — я

был вынужден, для примера, наказать его, поставив под

ружье, что было одобрено всей ротой, ибо связные при

ротном командире занимали несколько привилегированное

положение и рядовые стрелки считали, что они такие же

солдаты и должны заниматься наравне со всеми. Это

наказание было первое и единственное, которое я наложил

на солдата. Под ружье ставили, как правило, на два часа,

но мне надоело смотреть на унылую фигуру Гаголкина, и я

досрочно освободил его от наказания. Занятия проводились

гораздо разумнее, чем в запасных батальонах: во-первых, и

это главное, у всех были винтовки, а поэтому и учили

практически нужному на войне, отбросив всякую словесность.

Было проведено даже ночное полковое учение-наступление в

лесу — прошедшее вполне удовлетворительно и вызвавшее

среди стрелков обычные в таких случаях толки: какая рота

и батальон действовали успешнее, с кем случилось какое

нибудь смешное приключение (заблудился в лесу, попал в

болото и промок либо отличился как разведчик). Стрелки

прекрасно понимали, что от действий соседа и его самого

очень многое зависит в бою и, в первую очередь, его

жизнь, и поэтому были очень строги к проявлявшим

трусость в бою или какую другую небрежность по

отношению к товарищам. Такой, товарищеский контроль

«сколачивал» роту и высоко поднимал боевой дух. Между

прочим, в стрелковых частях был принят шаг по 135 шагов

в минуту, вместо 120 уставных, и мне было трудновато

привыкнуть к такому быстрому шагу, даже на походах, когда,

особенно выйдя на шоссе, стрелки сами ускоряли шаг и в

полном смысле слова: «врезали вовсю».

В свободное время мы азартно играли в городки. Я играл в

одной команде, а прапорщик Тряпицын в другой, и это

делалось потому, что по правилам игры проигравшая

команда возила на закорках выигравшую команду от кона

до кона и было недопустимо, чтобы солдат поехал на

офицере, кроме того, тут и было соперничество между

полуротами, так как ротный командир, за недостатком

офицеров, выполнял и обязанности командира первой

- 166 -

полуроты.

Еще с детства вера моя в русского солдата была

безгранична, слыша постоянно от взрослых рассказы о

подвигах русских солдат, о том, что, если кого обидят на

улице, то стоит обратиться к любому солдату и он тебя

защитит, я видел в солдате героя, защитника отечества.

Любимыми моими рассказами были рассказы о подвигах

солдат во время русско-турецкой войны 1877–78 года, память

о которой была свежа чуть ли не до русско-японской

войны: продававшиеся в те времена лубочные картинки

военного характера были моими любимыми картинками и

ими была завешана вся стена у моей детской кровати. Их

я берег очень долго и уничтожил только после переезда

семьи из Курска в Оренбург, по новому месту службы отца.

На всю жизнь в память врезалось описание боя крейсера

«Варяг», а любимейшей книжкой, я научился читать на 5-м

году, была «Книжка рядового пехоты», подаренная мне отцом

и содержавшая раздел о подвигах русских солдат во время

прошедших войн, который я перечитывал бесчисленное

число раз. Я был уверен, что солдат никогда и ни в чем

не подкачает, чувствовал в лице солдата могучую и

охраняющую силу и изо всех сил старался быть достойным,

вести людей в бой и наравне с солдатами разделять все

трудности и лишения войны. К тому же все солдаты по

летам были старше меня и поэтому я их уважал по

привитому с детства чувству уважения к любому старшему

человеку. Я старался не злоупотреблять и не выпячивать

свое привилегированное положение как офицера, не унижал

их достоинства и не считал зазорным спрашивать солдат и

учиться у них тому, чего я не знал. Все это очень помогло

мне и при командовании ротой в запасном батальоне и на

фронте в полку, установив атмосферу взаимного доверия.

16 мая наступило внезапно такое похолодание, что прошел

снег. Листья на деревьях свернулись, и мы дня три изрядно

мерзли, так как в палатках печей установить было нельзя.

Такая погода, да еще в разгаре весны, была редким

случаем в этих краях. Как раз к Тряпицыну приехала

погостить его тетка — сестра милосердия одного из

прифронтовых лазаретов. Вот мы и ютились втроем в

- 167 -

крошечной походной палатке на двоих — мы с Тряпицыным

спали на одной стороне палатки, а его тетка на другой. В

роте было шесть солдат-евреев, и когда выдавали летнее

обмундирование, был сделан по ротам запрос на

шапошников и все шестеро заявили, что они шапошники. Я

их откомандировал в распоряжение полковой швальни, но

уже на другой день все они были с позором возвращены в

роту, так как они, чувствуя, что предстоят бои, просто

хотели хоть как-нибудь избежать их. Солдатский вестник уже

упорно болтал, что в предстоящем наступлении, а в том,

что это будет, никто не сомневался, вся Россия смотрит на

8-ю армию, армия смотрит на нашу дивизию, а дивизия на

наш полк. В самом деле Солдатский вестник был прав, так

высоко оценивая наш полк. Командовал фронтом генерал

Брусилов, сдавший 8-ю армию генералу Каледину. В своих

«Воспоминаниях» (страница 196) он пишет: «Из 2-й и 4-й

стрелковых дивизий был сформирован новый, 40-й корпус,

который по составу своих войск был, несомненно, одним из

ЛУЧШИХ во всей русской армии», а там же, на странице

215 Брусилов говорит: «было решено нанести удар в 8-й

армии, в направлении на Луцк». Как раз наша дивизия и

стояла в этом направлении. Брусилов был популярен среди

солдат, когда он еще командовал 8-й армией, и солдаты

пели песню: «С нами Брусилов, с нами генерал»,

назначение же его командующим фронтом всеми было

принято как вполне его достойное.

Командующий 8-й армией генерал Каледин сделал нам

смотр. Ввиду холодной погоды, о чем я говорил выше, полк

был одет в шинели и построен недалеко от лагеря в

колонне «побатальонно». Был у нас один прапорщик

командир роты — Подопригора, так он опоздал к построению

полка и появился, когда его рота уже стояла на месте, без

шинели и путаясь ногами в своей шашке.

Командир полка сейчас же прогнал его, чтобы он оделся по

форме, приказав ему бежать бегом, что он и выполнял на

глазах всего полка. Полк наш выглядел не плохо, Каледин

остался доволен и вызвал вперед всех офицеров. Мы

вышли и выстроились перед полком, командир полка

называл каждого офицера, Каледин здоровался за руку и

- 168 -

благодарил за хороший вид стрелков, выражая надежду, что

полк не подкачает в боях. В то время во Франции шли

упорные бои под Верденом, и нас заставили изучать

французскую тактику наступления, якобы имевшую большой

успех, — атаку волнами. Для этого ударная часть

сосредоточивалась на очень узком фронте и наступление

велось пополуротно, цепями, следовавшими одна за другой

через 2–3 минуты, в расчете на то, что если первые волны

будут уничтожены огнем противника, все же какая-нибудь из

последующих дойдет до цели.

Посколько в полку было 16 рот, учения велись на участке

500–600 шагов, соответствующих участку, который отводился

на поле боя. Это говорило также и за то, что отвод полку

такого малого по фронту участка — не что иное, как

назначение полку нанесения главного удара на прорыв, что

и подтвердилось на деле. По сигналу: «атака» из окопов

выскакивали первые полуроты передовых рот батальонов 1

й и 5-й; за ними вторые полуроты, а за ними полуроты

следующих по номерам рот — за первой вторая, за пятой

шестая. Третий и четвертый батальоны следовали в том же

порядке: третий за первым, четвертый за вторым. Для

преодоления проволочных заграждений, полоса которых была

в 16 рядов, а местами австрийцы их довели до 19-ти, было

приказано плести плетни, чтобы при наступлении, если

почему-либо проволочные загражения будут целы,

набрасывать плетни поверх колючей проволоки и переходить

ее по плетням. Плетни плелись из ветвей граба, получились

очень тяжелые, каждый плетень были обязаны нести бегом

два человека, которые имели одну свободную руку, так как

в другой была винтовка — было и тяжело и очень

неудобно. Стрелки говорили, что вернее и проще накинуть

на проволочное заграждение шинель. Но приказ есть приказ

и обсуждению не подлежал — продолжали работу с

плетнями. В каждой роте были созданы команды гренадер

из числа стрелков, хорошо бросавших гранаты, для этого им

были выданы специальные мешки через плечо с запасом

гранат. Назначением гренадеров была борьба с укрывшимся

в убежищах и блиндажах противником — цепи, не

задерживаясь для захвата этих укрытий, должны были

- 169 -

следовать вперед, а гренадеры, идя за цепью, «очищать»

все укрытия от гарнизонов. Действительно, один-два

гренадера справлялись с противником, укрывшимся в

убежищах, бросив в них одну-две гранаты. Чаще всего

австрийцы, видя неминуемую смерть, сдавались гренадерам

в плен и толпами, без конвоя, бежали в наш тыл, радуясь,

что остались живы при таком побоище. Были выданы

ножницы для резки проволоки по несколько штук на взвод и

каждому маленькие приборчики, надеваемые на ствол

винтовки, для захвата колючей проволоки или телефонной,

проволока оказывалась по диаметру канала ствола и

выстрелом перебивалась. Особое внимание обращалось на

необходимость, немедленного по овладению позициями

противника, нарушения связи, для чего было приказано

обязательно рвать любой провод, попавшийся на пути, а

этих линий связи у австрийцев было очень много. В атаку,

вернее назвать, штурм крепости, люди должны были идти с

заряженными винтовками, люди учились стрелять из

положения «на руку», так как в рукопашном бою это было

вернее и скорее, чем стрельба с плеча и выпад штыком.

Обучались и пользованию противогазом — были первые

противогазы — марлевые маски, смачиваемые раствором

гипосульфита из носимого в чехле через плечо шкалика, и

очков, и часть людей имела новые противогазы Кумманта —

Зелинского. Стрелки не очень верили в смертоносное

действие газов (хлор и фосген), пренебрегали противогазами,

и в бою многие их сразу же побросали, как помеху

действиям. Дивизионная химическая команда проводила

ознакомление с газами, как тогда назвали отравляющие

вещества, для этого была установлена учебная газовая

камера-палатка, из баллона был выпущен хлор в учебной

концентрации, и каждый желающий входил в палатку в

противогазе и без него, затем показывалось действие хлора

на растительность — на выпущенном из баллона участке

поражения трава погибла. Хотя русская армия в апреле

1915 года понесла большие потери от первой на нашем

фронте газобаллонной атаки под Боржимовом и Болимовом,

на других фронтах, и австрийском в частности, газовые

атаки не применялись, и солдаты, их не испытавшие, — не

- 170 -

особенно боялись этого нового оружия противника. Все же

на нашем участке австрийцы каждую ночь выпускали по

нашим окопам несколько бомб с слезоточивыми газами (из

бомбометов). Эти бомбы представляли из себя железную

коробку, величиной с чайный стакан, в дно которой был

вмонтирован спиралью бикфордов шнур, загоравшийся при

выстреле еще при прохождении канала ствола бомбомета, и

разрыв бомбы происходил не от удара, а при сгорании

всего шнура. Ночью, при перелете, эти бомбы были

заметны по огоньку горящего шнура, при падении звук

разрыва был очень слаб и бомбы больше шипели,

выпуская газ. На моем участке подобный обстрел

производился раза три, газ был слезоточивый, запах

которого долго держался в окопах и ходах сообщения. Я со

связным Захаровым, моим постоянным спутником при

обходе участка окопов роты, пытались преодолеть

зараженный участок без противогаза, которого у меня и не

было, но ни разу сделать этого не смогли — настолько

сильно было слезотечение и спазма горла.

Даже через день-два стенки окопов все еще пахли газом.

Командир батальона послал меня и командира 5 роты

Массаковского на рекогносцировку для ознакомления с

местностью и участком соседнего с нами 6-го стрелкового

полка. Поехали мы верхами на положенных по штату

ротным командирам лошадях. Я, как не умеющий ездить

верхом, подвергся жестоким насмешкам Массаковского.

Итак, все, что можно было сделать, было сделано,

предусмотрены все мелочи, — оставалось занять

назначенный участок окопов и на месте изучить обстановку

и сделать необходимые приготовления к штурму.

 

«О, знамя ветхое, краса полка родного, ты, бранной славою

венчанное в бою, кто за твои лоскутья не готовый иль

победить, иль с честью пасть в бою?» К.Р.

20 мая полк занял окопы. Перед нашим полком был очень

сильно укрепленный участок позиций противника: высота

113,0, выступ с двухъярусными окопами, укрепленными

железобетонными кубами, и называвшийся у нас

«Фердинандов нос» в честь длинного носа болгарского царя

- 171 -

Фердинанда. Каждому ротному командиру была выдана

отчетная карточка австрийских позиций, снятая

аэрофотосъемкой, на ней была видна вся очень

разветвленная сеть укреплений противника и было видно,

что нам предстоит штурмовать укрепленную полосу,

состоящую из трех линий окопов с массой ходов

сообщений, лисьих нор, траншей. Были установлены цели

для нашей артиллерии, и пехота была обязана, ведя

непрерывное наблюдение, помимо артиллерийских

наблюдателей, подавать сигналы о действии обстрела,

выставляя разноцветные транспаранты. Артиллеристы

выстроили в 1-й линии наблюдательный пункт — блиндаж с

солидным накатом из толстых бревен, что каждое бревно

катил чуть ли не целый взвод саперов. По ночам наши

рыли еще одну передовую линию окопов с целью

сближения с противником, вместо проволочных заграждений

ставили рогатки, и, в одну из ночей, при установке рогаток,

был ранен мой связной Клюев и его гадание исполнилось.

Наша артиллерия вела очень скрытную пристрелку, выпуская

снаряды, как обыкновенно, в очень ограниченном количестве.

Конечно, австрийцы не могли не заметить наших

приготовлений и по ночам усиленно освещали местность

прожекторами и ракетами. Наши ракеты против австрийских

были просто дрянь, «пшикалки», тогда как те давали яркий

свет и опускались на парашютиках. Один раз, при обходе

окопов, я заметил на дне окопа какой-то клубок: оказалось,

что это были кишки прикомандированного к роте сапера,

разорванного прямым попаданием снаряда, мы не нашли

больше никаких кусков тела или обрывков обмундирования

— человек прямо испарился. Было как-то странно, что

австрийцы не ведут артиллерийского огня по местам наших

работ. В ночь на 21 мая на участке соседа — нашего 4-го

батальона, вдруг поднялась ружейно-пулеметная стрельба, и

командир батальона поручик (фамилию забыл) донес в

штаб полка, что он отбил атаку. Утром мой командир

батальона капитан Ростиславский приказал мне сходить в 4

й батальон узнать, что было ночью. На участке 4-го

батальона не было никаких признаков, что австрийцы

атаковали, впереди окопов не было никаких следов боя, не

- 172 -

было ни одного трупа и брошенного снаряжения. Когда я

доложил о виденном Ростиславскому, то тот заявил, что со

стороны командира батальона было просто жульничество,

чтобы заработать орденок. В этот же день в землянку

командира 3-го батальона кап.Демьянова попал вражеский

снаряд, начисто развалил землянку и засыпал Демьянова.

Его быстро извлекли невредимого из-под обломков и земли,

и он только чертыхался, стряхивая с себя землю. Стрелкам

было приказано «помнить Пасху», т. е. злополучное

христосование с австрийцами, и пленных не брать,

сдающихся не трогать и без конвоя направлять в наш тыл.

Приказ был воспринят стрелками, и во время рукопашной

схватки можно было слышать крики наших стрелков: «это

тебе за Пасху».

Правее нас действовала 101-я пехотная дивизия, окопы

которой шли по опушке леса (наш участок была открытая

местность), по ее участку проходила железная дорога Ровн

—Луцк, на нейтральной земле, на пути, стоял подбитый в

1915 году наш бронепоезд, с которого было унесено все,

что можно было снять и унести. Разграничительная линия

проходила по шоссе Ровно—Луцк, бывшее неповрежденным,

кроме мест, где проходили окопы. По этому шоссе должен

был действовать бронеавтомобиль и прикомандированная

для несения службы связи полусотня донских казаков,

выпросивших у начальника дивизии позволения атаковать

противника в конном строю. Полк имел приказ штурмовать

позиции противника, не задерживаться во взятых линиях

окопов и остановиться только по прохождении последней

обронительной линии. В тылу шла усиленная работа по

подготовке тыловых дорог — выравнивалось полотно,

чинились и строились мосты через канавы и овраги, и эти

работы выполнял строительный батальон из женщин, по

вольному найму. Командиром такого женского батальона был

саперный унтер-офицер, чувствовавший себя, пожалуй,

получше турецкого султана в гареме.

Слухи о зверствах по отношению к военнопленным и

раненым считались стрелками агитацией, чтобы они не

сдавались в плен, но эти слухи подтвердились, так как в

бою австрийцы, мадьяры главным образом, добивали наших

- 173 -

раненых. Лучшими частями у австрийцев были мадьярские

части, в которых враждебность к русским поддерживалась

напоминаниями о том, что русские подавили венгерскую

революцию в 1848–49 гг., что было достойно примечания.

Противник не брезговал никакими средствами, чтобы так

или иначе вывести из строя наших солдат. Если в таком

глубоком тылу, как Оренбург, подбрасывались мундштуки,

рвавшие солдатам пальцы, то на фронте, на нашем участке,

были переброшены через фронт парень и две девушки

украинцы, зараженные сифилисом и признавшиеся при

задержании, что им в задачу ставилось распространение

заразы среди русских солдат.

Я был счастлив служить в одном из лучших полков русской

армии, сохранившем свою боеспособность до самой

Октябрьской Революции. Боевой дух наших частей был

высок, стрелки верили в Брусилова, и только прямой отказ

других командующих фронтами от участия в наступлении

привел к тому, что знаменитое «Брусиловское» наступление

имело только местный успех. В то время я не знал, что по

обеспечению успеха наступления так близко в тылу работали

и, возможно, и бывали в нашем расположении такие

выдающиеся люди, как инженер генерал Величко.

Днем мы изучали вновь и вновь австрийские позиции, что

особого труда не представляло, также и местность перед

окопами, которую нам предстояло преодолеть под огнем

противника.

Против моего участка один австриец по вечерам играл на

баяне один и тот же вальс из оперетты «Граф

Люксембург», хорошо слышимый у нас. Одна землянка

имела выход в нашу сторону и вместо двери завешивалась

полотнищем палатки, и было видно, как из-за полотниша

высовывалась рука, ставившая на бруствер котелок. Я

попробовал сбить этот котелок и сделал несколько

выстрелов, попал в верх занавеси, Тряпицын стоял рядом и

наблюдал в бинокль. Как только я вынул винтовку из

бойницы и стал одной ногой на дно окопа — бойница была

разрушена разрывной пулей. Казалось бы, что определить,

откуда я стреляю, было трудно — бойницы были

расположены часто, не более метра одна от другой, но

- 174 -

понял я, почему произошел столь меткий выстрел, только

тогда, когда мы взяли первую линию и я обернулся в

сторону своих окопов — наши бойницы большую часть дня

просвечивались на солнце и определить, какая из них

занята, можно было простым глазом — она не

просвечивалась. Также стало ясно, почему был убит

наповал в голову один мой стрелок, ведший наблюдение и

устроивший себе бойницу из куска водосточной трубы,

имевшей диаметр больше бойницы. Был у нас неведомо

откуда попавший журнал «Огонек», в каждом номере

которого печатались портреты убитых и раненых офицеров,

и Тряпицын предложил погадать, что нам сулит будущий бой

— ткнуть, закрыв глаза пальцем в страницу журнала с

портретами, и в чей портрет попадешь, то такая судьба

ждет и тебя — портреты были занумерованы и внизу стр.

было примечание, поясняющее, кто ранен, кто убит. Я

согласился, и мы проделали это по три раза, и каждый раз

Тряпицыну выпадало, что он будет убит, а мне, что буду

ранен. Кажется, глупость, а случилось точно.

21 мая всех моих стрелков-евреев поразила какаято

болезнь, безусловно искуственная — их рвало, и они были

отправлены в околодок, но они ошиблись днем, и на другой

день, как и в истории с фуражками, были возвращены в

роту.

Идя в бой, обещавший быть грандиозным, я заменил,

несмотря на протесты Тряпицына, защитные погоны

золотыми, говоря, что, во-первых, левое плечо будет закрыто

скаткой шинели, а во-вторых — офицера всегда можно

узнать, потому что он не будет ложиться, командуя людьми

во весь рост, и будет без винтовки.

Стрелки рекомендовали, как испытанный способ защиты,

держать, идя в атаку, перед лицом шанцевую лопатку, так

как пуля должна скользнуть по ней, если держать лопатку

накось. Самыми опасными ранениями, и не без оснований,

считались раны в голову и живот, кроме того, лопаткой

можно было рубить колючую проволоку заграждений

быстрее, чем резать ножницами, и к тому же одной рукой.

Все это было верно. Положенные офицерами шашки

носились только на отдыхе, в тылу, в бой же шли

- 175 -

обыкновенно с наганом в кобуре и с тросточкой или

палочкой в руке. Этой палочкой иногда приходилось

подгонять струсивших стрелков. Сделал и я себе палочку.

Конечно, в рукопашном бою удобнее всего было быть

вооруженным винтовкой, что можно было сделать в любой

момент на поле боя, схватив первую попавшуюся из числа

брошенных ранеными или убитыми.

Ни волнение, вполне естественное перед боем, ни

неудобства землянки не мешали мне крепко спать и, как и

Тряпицыну, ничего не слышать. Утром 22 мая нас

разбудили стрелки со словами, «что вы спите, посмотрите,

что делается, прямо как на Пасху». Мы вскочили и вышли

из землянки, тотчас же поняв, что началась артиллерийская

подготовка, грохота которой мы не слышали, крепко спав.

На наш вопрос, «давно ли началось» стрелки ответили, что

с 4-х часов утра — значит, почти два часа мы сладко спали

под грохот канонады. Видя огонь небывалой мощности,

стрелки радовались, что у нас так много снарядов и что

огонь ведется так метко, поэтому и говорили «радостно, как

на Пасху». Многие стрелки наблюдали обстрел, сидя поверх

окопов — австрийцы на наш огонь почти не отвечали и

сидеть так открыто было совершенно безопасно. Моя рота

стояла во второй линии окопов, и капитан Ростиславский

приказал мне пойти на наблюдательный артиллерийский

пункт и понаблюдать за работой артиллерии. В блиндаже

был артиллерист — офицер-наблюдатель и телефонист,

передававший команды и поправки на батареи. Наблюдение

велось в стереотрубу через щель в накате. По этому

блиндажу артиллерия противника периодически стреляла

беглым огнем, и я попал в блиндаж как раз во время

такого обстрела.

Попадания были меткие, в смотровую щель летела земля,

двери блиндажа хлопали, в воздухе пахло гарью и

пороховыми газами, снаряды падали в окоп и справа и

слева, почти вся земля, покрывавшая накат, была

сброшена, накат обнажился, и ни один снаряд не попал

прямо в смотровую щель. Вот тут я впервые испытал, что

значит быть под обстрелом, ожидая каждую минуту прямого

попадания и смерти. В бою страх переносится гораздо

- 176 -

легче, так как там занят делом, а не сидишь на месте, по

которому безжалостно бьют. Примерно через полчаса огонь

прекратился, я доложил командиру батальона о виденном и

вернулся в роту. Через несколько часов можно было видеть

интересную картину — над австрийскими окопами, куда

только хватал глаз, протянулось в виде ленты облако пыли

и дыма. Простым глазом было видно, как при разрывах

взлетают вверх куски земли, обломки бревен блиндажей, как

взлетают колья проволочных заграждений и вокруг них

свивается проволока, как вылетают из своих гнезд

железобетонные кубы бруствера.

Было ясно, что проволочные заграждения, препятствие

наиболее трудноодолимое, будут разрушены и намеченная

цель — сделать в них по два прохода на роты перекрыта и

одолеть его при атаке будет легко. В это время у нас

заканчивалось отрытие лисьих нор — глубоких, до 5 метров,

траншей для укрытия резервов от артиллерии противника,

который так почти и не отвечал на наш огонь и не пытался

подавить наши батареи. Обходя участок своей роты, я и

Захаров попали под обстрел, и один снаряд разорвался

прямо над нашими головами, взрывной волной Захарова

свалило с ног, а меня резко ударило воздухом в лицо и,

особенно, в правое ухо, так что я несколько мновений стоял

и ничего не видел и не соображал, задыхаясь от

пороховых газов. Придя в себя, мы отправились дальше по

окопам. Голова у меня болела, шумело в ушах, я плохо

слышал, вернувшись в землянку, я пролежал до вечера,

когда все прошло, но некоторая глухота на правое ухо

осталась на всю жизнь. В околодок я не обратился, считая

эту контузию пустяком, а между тем это имело большое

значение для получения наград

и производства в следующий чин — я получил бы

свидетельство о контузии с отметкой «остался в строю».

Взгляд у меня на это был несколько иным, и я считал

недостойным офицера воспользоваться этой контузией в

целях получения наград и отличий, а еще больше и

потому, чтобы получение свидетельства не сочли за

желание уклониться от боя, так как врач безусловно хоть на

сутки задержал бы меня в околодке. Днем был небольшой

- 177 -

перерыв в артподготовке, и начальник команды разведчиков

поручик Близнер с несколькими разведчиками отправился в

австрийские окопы. Никем не обстрелянный, он побывал в

окопах противника, убедился в полном разрушении

проволочных заграждений и принес с собой несколько

стальных щитов. Уцелевший противник, вероятно, был

отведен в свои убежища и не показался Близнеру.

Стальной щит, на манер пулеметного, использовался одним

человеком, имел откидную ножку для установки вертикально

и глазок для вставления в него винтовки. От пуль такой

щит защищал хорошо и годился только для обороны, так

как был тяжел и неудобен для носки. После перерыва наш

огонь велся так же методично и успешно, как и раньше. С

наступлением темноты и ночью — почти прекратился.

Атака-штурм была назначена в 9.00 утра 23 мая. С

рассветом возобновился артиллерийский обстрел, причем за

ночь противник не произвел видимых исправлений своих

окопов и по-прежнему почти не отвечал на наш огонь. Рота

заняла свои исходные рубежи для атаки в первой линии

окопов. Для быстрого выхода из окопов были в передней

крутости рва отрыты ступеньки и снято проволочное

заграждение. Как ни было приподнято настроение и

напряжены нервы перед таким значительным боем, мы с

Тряпицыным легли спать как обычно и крепко, без снов,

проспали всю ночь.

В 9 часов утра вся наша артиллерия дала залп, и первая

волна наших стрелков, быстро выскочив из окопов, побежала

вперед. Настала и очередь моей роты, стрелки

стояли сосредоточенные, молча ожидая команды.

Откровенно скажу, что поджилки у меня тряслись изрядно.

Накануне подпрапорщик Турчинский попросил меня взять

всех евреев-стрелков под свою «опеку», говоря, что иначе

они постараются как-нибудь во время боя увильнуть и

спрятаться, а он обещал поставить их перед собой и

наблюдать за ними. Я разрешил, но эта мера не помогла

так как, как только мы бросились вперед — евреи исчезли

— проверять каждого упавшего было некогда.

Взглянув на часы и видя, что две минуты прошло, я

первым вылез из окопа и стал на его бруствере. Подал

- 178 -

команду: «С Богом, вперед!» Многие стрелки, перед тем как

вылезти, снимали фуражки и крестились. Я стоял на

бруствере, пока не вылезли все люди, а австрийцы открыли

бешеный пулеметный огонь, но прицел был взят низко и

пули попадали в бруствер в каком-нибудь шаге впереди

меня. Я видел, как земля бруствера шевелится, как живая,

было такое впечатление, что идет волна воды, и я невольно

переступал с ноги на ногу. Впереди бежали две волны 5-й

роты, и не было заметно, чтобы огонь противника причинял

большие потери. Когда первые люди были шагах в 100 от

австрийских окопов, раздалось «ура!», подхваченное всеми

волнами, и всех подхватило, как на крыльях, и мы догнали

передовых. Перед проволочными заграждениями я

остановился, удивляясь, как это можно было пробежать 600

шагов и не запыхаться.

Злополучные плетни были брошены на землю в самом

начале атаки. Добежав до проволоки, я остановился как

слепой, настолько твердо укоренилось представление о их

непроходимости, я даже не видел, что целы одни колья, а

оставшаяся проволока обрезана и лежит на земле. Это

сделали сами австрийцы ночью, так как едва мы

приблизились к их окопам, как они безоружные выбежали к

нам навстречу, сдаваясь в плен. Сначала мне показалось,

что это контратака, но, увидев, что они безоружны и многие

бегут с поднятыми руками, я закричал, чтобы ободрить

своих стрелков, «они сдаются, вперед!», Одновременно по

шоссе в конном строю мчались, размахивая клинками,

казаки и бронеавтомобиль, дошедший до проволочных

заграждений, так как дальше путь ему преградили окопы,

откуда он поддерживал нас пулеметным огнем. По цепи мне

донесли, что казаки рубят сдающихся в плен австрийцев, и

я сам увидел, как казак одним взмахом срубил кисти обеих

рук сдававшегося австрийца. Сдавались в первую очередь

чехословаки и русины со словами: «пан я до горы стрелял»,

то есть вверх, в воздух.

Я тотчас же приказал передать казакам, что если они

будут рубить пленных — я открою по ним огонь.

Из моего отупения вывел меня Турчинский, сказавший: «а

ведь проволока порезана», и мы бросились дальше,

- 179 -

перепрыгнув через окоп. Наши стрелки в окопы противника

не спускались, а уцелевшие австрийцы из них не выходили

и бежали по ним и ходам сообщения гуськом — иначе не

позволяла ширина рва окопа. Будучи наверху, было легче

действовать, но зато мы находились под непрерывным

пулеметным обстрелом из уцелевших укрытий, в том числе

и из уже пройденной нами первой линии окопов, и в

воздухе стояло непрерывное жужжание и свист пуль. Наши

стрелки даже одной пулею сражали сразу двух бегущих в

тыл по ходам сообщения австрийцев или, взяв винтовку за

штык, били бегущих по головам, заваливая окопы и ходы

трупами и ранеными.

Если укрывшиеся в землянке или убежище австрийцы не

сдавались — одна граната, брошенная гренадером,

выводила всех из строя. Сразу же за первой линией

окопов противника тянулись во всех направлениях провода

связи, и я отдал приказ их резать и рвать. Попробовав

перерезать провод перочинным ножом, я только сильно

порезал себе палец.

По цепи мне донесли, что убит прапорщик Тряпицын, и,

посмотрев в сторону второй полуроты, которой он

командовал, я увидел его лежащим в неестественной позе и

стрелка, пытающегося его поднять. Я приказал

фельдфебелю Васеву принять вторую полуроту и не

задерживаясь продолжал двигаться вперед, тут мы уже шли

шагом. Турчинский и связные Гаголкин и Захаров все время

были около меня. Вдруг вижу своего денщика Гордеева,

принесшего мне положенный завтрак — пирожки и железную

коробку с папиросами — штук 150. Я ему и говорю: «Гриша,

большое тебе спасибо, но разве сейчас до завтрака?

Папирос у меня полный портсигар, курить тоже некогда,

поэтому пирожки скушай сам, папиросы раздай стрелкам, а

главное поскорее убирайся отсюда, ведь ты такой большой,

что тебя легко ранят или убьют, а я не хочу отвечать

перед твоей женой и детьми». Гриша благополучно вернулся

в тыл. Навстречу мне попадается прапорщик Хаскин, на

бегу хватающийся рукой за голень ноги, увидев меня перед

собою, он остановился в нелепой позе, держась рукой за

ногу, и говорит: «я ранен». — «Покажи», — смотрим оба и

- 180 -

видим, что попавшая на излете пуля торчит из голенища

сапога и крови почти нет. Хаскин, носивший пенсне, сам

вытаскивает пулю и говорит мне: «Знаешь, когда пуля

попала мне в ногу, я просто ошалел, спасибо, что ты

привел меня в сознание, побегу догонять пулеметную

команду», — и умчался, так и не перевязав свою ранку.

Порыв наступления был настолько велик, что первые две

линии окопов мы взяли «с маху». Назад я не оглядывался,

вполне уверенный, что тыл обеспечен наступающими за

мною еще двумя ротами и резервным полком, Турчинский

же вдруг обратил мое внимание, что на нас идет цепь

австрийцев из оставшегося гарнизона их 1-й и 2-й линий, и

спросил: «Что будем делать?» Решать надо было быстро, и

я сказал Турчинскому, чтобы он ничего не говорил солдатам,

ибо может подняться паника и наступление будет сорвано,

за нами еще идут роты, а нам нужно двигаться вперед.

Действительно, идущие за нами резервные роты, в свою

очередь наступавшие в тыл австрийцам, ликвидировали

опасность, рассеяв и взяв в плен эту австрийскую цепь.

Попался мне навстречу один стрелок из числа моих бывших

солдат в запасном батальоне — идет и несет на голове тюк

новых австрийских одеял, а из раны на груди течет кровь,

и спрашивает меня: «Ваше благородие, не нужно ли Вам

одеяло?» Я говорю: «Спасибо, голубчик, иди-ка скорее на

перевязочный пункт». Конечно, австрийцы в известной

степени подготовились к нашему наступлению, так, между

окопами, на каждом удобном огневом рубеже, были

разложены открытые цинки с патронами, и даже целые

ящики. Нам, вооруженным русскими винтовками, это было

безразлично, но для соседней 101-й пехотной див,

вооруженной австрийскими винтовками, это было на руку, так

как не требовалась подноска патронов. Пока мы были «на

ходу», мы не вели ружейного огня и стрелки больше

работали штыком и прикладом. За второй линией — мы

шли уже быстрым шагом — шагах в 200 впереди мы

увидели двухорудийную австрийскую батарею, стоявшую на

открытой позиции и совершенно без пехотного прикрытия,

ее прислуга — человек шесть — открыла по нас беглый

огонь «на картечь».

- 181 -

В то же время к батарее подскочила упряжка прекрасных

серых лошадей, чтобы взять батарею на передки и вывезти.

Увидев такую заманчивую цель, взятие которой

обеспечивало мне награждение офицерским Георгиевским

крестом, т. е. высшей боевой наградой, и, боясь ее

выпустить, я закричал «стрелять по лошадям», после чего

крикнул «ура» и бросился во главе стрелков в атаку. Нас

было так много, что мы бежали настоящей кучей, а

австрийцев было не больше десятка, и они проявили

удивительное геройство, стреляя в нас картечью до

последнего момента. Шрапнельные пули неслись и жужжали

вокруг меня, как рой пчел, рядом падали сраженные люди,

а я думал — как это получается, что, находясь в центре

веера рассеивания, меня не задевает ни одна пуля. Не

успели австрийцы взять орудия на передки, как мы насели

на них, и дело было кончено в два счета — защитники

переколоты. Одного из ездовых сорвали за руку с передка

и, пока он падал, на лету, прикладом

размозжили ему голову — она лопнула, как спелый арбуз.

Тотчас-же я мелом написал на стволах орудий «6-я рота 5

го стрелкового полка» и поставил часовых для охраны и

закрепления таким образом взятых трофеев, после чего

продолжал движение вперед не останавливаясь, и впереди

было видно ржаное поле, рожь на котором была по колено.

Первая укрепленная и считавшаяся австрийцами

неприступной полоса была преодолена, и впереди был

оперативный простор. Я считал, что надо двигаться вперед,

пока не встречается сколько-нибудь серьезного сопротивления

и стрелки упоены победой и сами рвутся вперед. Сосед же

мой, прапорщик, командир роты 6-го стрелкового полка,

решил строго выполнить приказ и приказал своей роте

залечь и размахивал красным флажком, подавая сигнал к

остановке. Я подбежал к нему и закричал: «что вы делаете,

надо идти вперед», но он, сказав мне, что имеет приказ

остановиться за третьей линией окопов, продолжал

размахивать флажком и был ранен в руку. Меня разобрала

такая злость, что я ему грубо сказал: «Так тебе и надо,

домахался!» и отошел к своей роте. Но этот прапорщик

выполнил свое дело, и мои стрелки, по примеру соседей,

- 182 -

тоже залегли.

Вот тут и сказался результат атаки «волнами», мало того,

что роты перемешались, — люди и цепи лежали вплотную

друг к другу, несмотря на значительные потери, понесенные

при штурме первой линии и в рукопашных схватках в

последующем — так много было скучено людей на малом

пространстве. Позиция была неудобной, и лежавшим не

было видно впереди лежащей местности, а следовательно,

не было и обстрела. Я не видел ни одного офицера, по

видимому, оставался один почти на целый батальон. Я

прилег, но, не видя ничего впереди, вынужден был встать

(впереди проходил небольшой гребень, мешавший видимости,

даже на 15–20 шагов) и увидел, как из лежащего впереди

нас ржаного поля выходит цепь австрийцев, делающая

перебежки, как на учении, и люди обстреливают нас,

стреляя «с колена». Противник был

очень близко, можно было различать лица солдат.

Приказываю открыть огонь, кричу, без команды: «стреляйте-

же, черт возьми!», но как стрелять, когда противника не

видно из-за ничтожного гребня! Австрийцы приближаются, и

я жду, что вот-вот мы сойдемся «на штыки».

Схватив у одного стрелка винтовку, я быстро стал «с

колена» и стал целиться в находящегося напротив меня

австрийца, он был очень близко, менее сотни шагов, и

вопрос решали секунды, кто первый выстрелит. Я

выстрелил первый, и австриец, выпустив из рук винтовку,

ткнулся лицом в землю. Я встал опять, отдал винтовку

стрелку, вынул из кобуры наган и стал стрелять в

находившихся шагах в 50–70 австрийцев. Сделав два

промаха, я почувствовал, что меня охватило какое-то

полное безразличие, вспомнил, как Портос из «Трех

мушкетеров» всегда, когда ему угрожала смерть, испытывал

слабость в ногах, и машинально стал вкладывать револьвер

в кобуру, склонив для этого голову направо. В этот же

момент я почувствовал страшный удар в голову,

ослепительно белый свет в глазах, почувствовал, что меня

перевернуло вокруг оси на 180 градусов и что я падаю на

колени и слышу крик стрелков: «ротный убит!», вижу, что

стрелки один за другим вскакивают на ноги и бегут.

- 183 -

Бегут, после такого успеха! Я закричал: «Куда? Стойте! Я

ранен!» Не тут-то было! Оставшись без офицера, люди

убежали и скрылись в окопах противника.

Потом мне говорили, что в этот момент командир полка

полковник Ильяшенко, наблюдавший из первой линии наших

окопов за ходом боя, схватился за голову и застонал от

отчаяния. Захаров и Гаголкин кинулись ко мне с

перевязочным пакетом, я стою на коленях, чувствую, что у

меня по правой щеке что-то течет, провожу рукой и смотрю

— не кровь, а похожее на сырой яичный белок. Спрашиваю

— «глаз цел?» — «Никак нет». Повязку мне как следует и

не успели наложить — австрийцы встали и пошли в атаку,

Гаголкин торопит: «скорее, скорее». Не помню, как я

очутился сидящим на лафете недавно взятой ротой пушки

и Гаголкин с Захаровым пытаются закончить перевязку.

Слетевшую с меня фуражку они заботливо подняли и

надели мне на голову. Времени нет, едва наложив на голову

и рану подушечки бинта и обмотав их раза два бинтом,

пришлось вставать и идти в тыл, конец бинта волочится по

земле, сил идти нет, обнимаю за шеи Гаголкина и Захарова,

и так плетемся с возможной скоростью, австрийцы бегут за

нами, стреляют, каждую минуту я жду, что мне вот-вот

всадят штык в спину. Шедший справа Захаров падает,

сраженный насмерть пулей, я нагибаюсь, поднимая

валяющуюся австрийскую винтовку без штыка, беру ее

прикладом под мышку и пользуюсь ей, как костылем. Пуля

срывает с меня фуражку, вдоль головы жгучий ожог от

контузии.

Гаголкин поднимает простреленную фуражку и надевает на

меня. Почему австрийцы остановились и нас не взяли в

плен — для меня до сих пор неизвестно. Я временами

терял сознание и очнулся, уже лежа в прошлогодней меже,

глубиной 15–20 сантиметров, подо мной расстелена шинель,

Гаголкин снял с меня и раскатал скатку и сам лежит у

меня в ногах. Мне хочется согнуть колени, но Гаголкин не

дает — мы на ничейной земле, ожесточенная перестрелка, с

обеих сторон свистят очереди пулеметных пуль, рвутся

снаряды, и Гаголкин наваливается мне на ноги. Печет

солнце, я закрываю лицо фуражкой, хочется пить, чувствую,

- 184 -

как течет кровь по лицу и шее, что подо мной уже сыро от

крови. Потом я увидел, что моя гимнастерка черна от

крови, шинель промокла и подо мною кровавая грязь. Свою

простреленную фуражку, залитую кровью, я носил до 1925

года и храню как реликвию до сих пор. Гимнастерку

отстирали в госпитале, с шинели кровь отчистили, но на

ней осталось огромное, как сальное, пятно.

Сколько прошло времени, я определить не мог, часто терял

сознание, и, вероятно, наступил перелом в ходе боя, притом

не в нашу пользу. Огонь значительно ослаб. Гаголкин

поднялся и стал кричать: «Санитары!» Я ему говорю: «что

ты делаешь, зовешь австрийцев, нас ведь возьмут в плен»,

а он говорит: «мы и так на земле австрийцев, вас надо

скорей в лазарет, а то вы умрете».

Гаголкин время от времени опять зовет санитаров. Долгое

время никто не появляется, вдруг слышу над собой чужие

голоса, снимаю с лица фуражку и вижу у себя в ногах

австрийца, приложившегося для стрельбы, вижу, как он

ведет стволом винтовку, и думаю: «Ну, конец, хорошо, если

убьет наповал, а если ранит — опять мучение!» Все же я

прошу пить, говоря «Остеррайх, тринкен, вассер» — ноль

внимания, ствол же винтовки медленно поднимается от моих

ног к голове. Я говорю: «Доннерветтер, ихь бин кайн

швайн, ихь бин руссише оффицер».

Раздается ответ: «А, официра», и обращение со мною

меняется, у Гаголкина отбирают винтовку, двое санитаров

делают из рук кресло, я обнимаю их за шеи, и меня несут

в офицерскую землянку, Гаголкин остается стоять в дверях,

меня сажают на кровать. Землянка большая, с деревянным

полом и окнами. Сейчас же австрийские офицеры

обыскивают меня, вынимая все из карманов, берут из

кобуры револьвер, снимают с меня поясной ремень,

училищный значок и кокарду с фуражки — это все трофеи

со взятого в плен офицера, — остальное — портсигар,

перочинный нож, портмоне, фотокарточку Маруси

возвращают мне и приказывают фельдшеру сделать мне

настоящую перевязку, тот приступает к делу, говоря со мною

на чисто русском языке, и я спросил его, где он так

хорошо научился говорить по-русски, он ответил, что долго

- 185 -

жил в России, а мне страшно — вдруг йодом выжжет и

другой глаз. В это же время два австрийских офицера

начали меня опрашивать, ведя разговор по-французски:

какого я полка и т. д., я по-французски же ответил, что я

как офицер отвечать не имею права и тем разглашать

военные тайны, что я прекрасно понимаю по-французски, но

я тяжело ранен и разговаривать с ними не могу, так как

язык мой меня не слушается. На этом разговор закончился.

Закончил и перевязку фель

дшер, утешая меня, что меня повезут в Вену, там мне

вставят искусственный глаз, ничего не будет заметно и «вы

будете еще ухаживать за красивыми венскими дамами и

иметь у них успех». Но еще тогда я прекрасно понял, что

дело будет обстоять совершенно по-другому, «красота моя»

пропала навсегда и, хотя изуродованное раной лицо и

говорит о геройстве, что ли, но в жизни я уже не

полноценен в глазах женщин и вряд ли какая решится

выходить замуж за инвалида (невесты были тогда очень

разборчивы, а их мамаши и тем более). С тех пор я все

время чувствовал, что я, идя все время вперед и по

освещенному солнцем пути, вдруг уперся в непреодолимую

каменную стену и остановился перед ней — пути дальше

нет! То, что я остался жив после такого тяжелого ранения с

повреждением мозга, было некоторым утешением — ведь

бывает и хуже — убивают, но не меняло положение вещей.

Меня отнесли, а может быть, и я сам дошел, при помощи

того же Гаголкина — не помню, в другую землянку, более

плохую, и положили на кровать. Прямо передо мною было

маленькое оконце, а в землянке на другой кровати лежал

раненый австрийский лейтенант и сидели, безжалостно

дымя трубками, санитары. Гаголкин поставил свою винтовку

у меня в ногах, снял скатку, положил ее на пол и сел на

нее. Австрийцы угощали меня сигаретами с опиумом, чтобы

облегчить боль, но курить я не смог, тогда мне предложили

шоколадную конфекту с лекарственной начинкой, которую я

съел и почувствовал некоторое облегчение. Особых болей я

не испытывал, слышал и понимал все, мог и сам

разговаривать, но был очень слаб от большой потери крови

и часто терял сознание. Дверь землянки выходила в ход

- 186 -

сообщения, и мы, вероятно, находились в 3-й или 4-й линии

окопов. Пришел тот же фельдшер и сказал мне, что скоро

за мною придут санитары, и тут же извинился, что в

первую очередь он отправит лейтенанта, как своего

офицера, которому он обязан сделать предпочтение, а

после него отправит меня. Этот лейтенант все время лежал

молча. Как я уже сказал, боли я не чувствовал и находился

все время в каком-то тумане, все видя и слыша и потеряв

всякое представление о времени. Лежу и вижу, что пришли

два санитара с носилками и поставили их на дно хода

сообщения. Ну, думаю, пришли за лейтенантом, и вдруг

слышу могучее русское «ура», вижу, как в дверях

мелькнули пятки убегающих санитаров, и слышу, что бывшие

в землянке австрийцы наперебой говорят: «пан офицер,

выйди и скажи, чтоб не бросали к нам в землянку гранат»

— я им отвечаю, что я не могу, австрийцы продолжают

свое, тогда я говорю Гаголкину: «Выйди и скажи». Гаголкин

встает, а я, взглянув в окно, вижу, что наверху у входа в

землянку стоит наш стрелок и уже замахнулся гранатой.

Австрийцы завопили, а я говорю Гаголкину: «Связь,

собирайся!» Гаголкин надевает свою скатку, берет винтовку

и мою шинель, и мы выходим из землянки.

Стрелок спрашивает: «Ваше благородие, как вы здесь?» Я

говорю, что был ранен и попал в плен. Прошу пить —

стрелок отвечает: «Воды нет — есть ром». — «Ну, давай

ром». Попробовал — не идет. Я уже говорил о плохих по

качеству русских флягах из бутылочного стекла (правда, на

фронте почти у всех были алюминиевые), поэтому наши

стрелки всегда старались захватить в бою австрийскую

флягу — эмалированную и в суконном чехле, кроме того,

вместе с флягой доставался и бывший в ней ром, который

выдавался австрийцам перед боями. Кругом были уже наши.

Это была атака резервов — 16-го Финляндского стрелкового

полка, приданного нашему корпусу. Посмотрев на стрелков,

я увидел, что многие из них увешаны австрийскими

флягами, даже по две-три штуки.

Я приказываю стрелкам ни в коем случае в землянку гранат

не бросать, так как сидящие там австрийцы ко мне очень

хорошо относились, что они чехи — наши братья славяне и

- 187 -

сдаются в плен, после чего мы с Гаголкиным отправились

в тыл, в свой полк. Путь был нелегок.

Санитаров нигде не было видно, бой продолжается, пули

летают по всем направлениям. Гаголкин предлагает идти по

ходу сообщения, пошли, но бой был настоящим побоищем,

и ходы сообщения были завалены трупами австрийцев, и

идти было неприятно, вдобавок, когда я наступил на один

труп — покойник открыл рот. Говорю Гаголкину: «Я не могу

ходить по убитым, давай вылезем наверх». Гаголкин говорит,

что это опасно, «ишь какая стрельба», но я настоял. Идем,

вернее Гаголкин ведет меня «поверху» временами я

останавливаюсь, чтобы передохнуть, и ложусь, чувствую

себя все хуже и хуже, мне уже становится все равно, и я

кладу свою голову на убитого австрийца, как на подушку.

Замечаю, что на поле боя валяются и пулеметы и

бомбометы, не говоря уже об винтовках, которые никто не

подобрал, и все это трофеи моей роты. Сейчас мне не до

них. Очень запомнился мне убитый стрелок моей роты, его

по фамилии никто не называл, а называли «Волынец» как

уроженца Волынской губернии. Красивый, смуглый парень, он

был ранен в руку и прилег, чтобы перевязаться, открыл

перевязочний пакет и успел наложить на рану подушечки,

бинт лежал рядом, и был добит австрийцами, исколовшими

его штыками, что было видно по многочисленным следам

на гимнастерке и брюках, а разрывы одежды «углом»

говорили за то, что его кололи с «поворотом». Он лежал

на левом боку, красивые карие глаза были открыты и еще

не потускнели, взгляд выражал не страх и муку, а был

взглядом обиженного ребенка, вот-вот готового заплакать от

обиды. «Вот, — говорю Гоголкину, — и не верь, что раненых

добивают». Во время рукопашной схватки я сам видел, как

в двух-трех шагах от меня сдавались в плен австрийские

солдаты — одной рукой они отдавали свою винтовку, а

другой всаживали штык-нож в грудь нашего стрелка. Таких

«пленников» уничтожали на месте. Наконец Гаголкин увидел

двух санитаров и позвал их, подойдя к нам, они были

Финляндского стрелкового полка, и узнав, что я не их полка,

категорически отказались нести меня в тыл, заявив, что у

них и своих раненых много, наступают сумерки и надо к

- 188 -

ночи, пока не стемнело, всех вынести. Один с носилочной

палкой убежал, другого же, с палкой и полотнищем,

Гаголкин задержал, угрожая его застрелить. После такого

«приглашения» санитар стал покладистей и остался. Вот с

этого момента для меня и начались настоящие мучения.

Стал вопрос, как нести, имея только одну палку? Решили

положить меня на полотнище, завязать его узлом, просунуть

под узел палку и нести на плечах. В этом узле я лежал

скорчившись, головой бился о колени несущего и

ежеминутно терял сознание. А что стоило переправляться

через окопы и ходы сообщения, а тем более через

местами уцелевшие проволочные заграждения! Один

носильщик слезает на дно окопа, и узел скользит вниз по

палке, я ударяюсь о стенки и теряю сознание, то же и при

выходе из окопов, а перелезая через проволоку, мы все

искололись. На счастье навстречу попались санитары моей

роты — два брата башкиры Богоутдиновы, они очень

обрадовались, что нашли меня — в штабе полка меня уже

считали пропавшим без вести, уложили на носилки, а они

были настоящими и с головником, и, чуть ли не бегом,

понесли меня в тыл. Я потерял сознание, и очень надолго,

так что меня сочли умершим от раны. Очнулся я уже

совсем на закате солнца от того, что кто-то ударил меня в

затылок. Вижу, что я лежу на склоне небольшой лощины

между нашими и австрийскими окопами, слева от меня

длинная шеренга убитых наших стрелков, лежащих

вплотную, а я, так сказать, правофланговый этой шеренги

мертвецов, впереди слева огромная яма — братская могила,

в которой уже лежит несколько рядов, один поперек другого,

убитых. Значит, раз я фланговый и моя очередь ложиться в

могилу и меня уже хотели уложить в могилу — к ногам и

голове подошли стрелки похоронной команды, и тот,

который должен был взять меня за плечи, нечаянно ударил

носком сапога в затылок, что и привело меня в сознание.

Последовало соответствующее «извинение». Как я попал в

Олыку и очутился в штабе, в Радзивилловском замке,

не помню, пришел в себя, когда было совсем темно, я

сидел на стуле возле стола, на нем горела 10-линейная

керосиновая лампа и полковой врач Еськов делает мне

- 189 -

перевязку и пишет свидетельство о ранении (сохранилось до

сих пор). Командир комендантского взвода прапорщик

Малянтович повел меня к себе в комнату. Помню, что шли

по длинному корридору, вымощенному каменными плитами,

поднялись на второй этаж и в маленькой комнате с двумя

кроватями и столом Малянтович угостил меня чаем и я

выпил стакан, рассказал, что меня считали пропавшим без

вести, бой окончился полной победой, наши идут вперед,

на Луцк, и помог мне снять гимнастерку и лечь на кровать.

Я поинтересовался судьбой взятых мною двух пушек —

Малянтович ответил, что пушки взял командир 8-й роты

прапорщик Барабанщиков. Так лопнул мой Георгиевский

крест. Барабанщиков шел с ротой за мной и, как более

опытный, просто, вероятно, прогнал моих часовых, стер мои

надписи, доказывать же, что пушки взяла моя рота, было

некому, сам я был в таком состоянии, что мне это и не

шло на ум. Малянтович сказал мне, что потери были очень

большие — моя рота около 200 человек, что 5-й и 6-й

ротами командует Массаковский, что среди убитых штабс

капитан Жадзилко, прапорщики Воскресенский, Тряпицын и

другие. Жадзилко был кадровым офицером, начальником

учебной команды, но имел такие слабые нервы, что не

переносил боя, и поэтому занимал тыловую должность.

Поэтому же он не имел боевых наград и не производился

в чин капитана. Все это было ему очень стыдно, и он

решился принять участие в бою, кончившемся для него

смертью.

Спал ли я или был без сознания, тоже не помню, но утром

я очнулся сам, и за мною пришли санитары для отправки

меня в дивизионной лазарет. Меня вынесли на носилках во

двор замка, где уже стояла наготове санитарная двуколка,

крытая брезентовым верхом и вмещавшая двое носилок с

ранеными. Одни носилки с лежавшим на них человеком

уже стояли в двуколке. Я спросил: «кого везете рядом со

мной?» Мне ответили, что раненого австрийского

лейтенанта, я повернул голову и увидел... того самого

лейтенанта, с которым лежал, будучи в плену. Я говорю

«ведь он меня удушит», а санитар отвечает «не

беспокойтесь, он без сознания, у него оторваны ноги. Тут

- 190 -

мне стало ясно, что стрелки не выполнили моей просьбы

приказания и бросили в землянку гранату. Двуколка —

экипаж довольно тряский, к тому же мы лежали вперед

ногами и головы приходились на самом тряском месте, и,

как только тронулись, меня укачало и я надолго потерял

сознание.

Привезли меня в дивизионный полевой лазарет. Это были

огромные специальные палатки. За неимением мест меня

положили на походную кровать в столовой лазарета — тоже

большой палатке, что было — завтрак или обед — я не

знаю, но столовая была полна ходячими ранеными

офицерами, стоял казавшийся мне невероятным шум от

разговоров, так все возбужденные боем и ранением

оживленно разговаривали, а я отчаянно мерз и тщетно

взывал к сестрам милосердия, возможно, что и голоса у

меня не было, чтобы меня потеплее укрыли. Закутанный в

несколько одеял, я по-прежнему мерз и постоянно терял

сознание. Наутро были поданы крестьянские телеги для

доставки нас на станцию Клевань и погрузки в санитарный

поезд. Телеги были очень узкие, застланы соломой, и клали

на каждую по два человека, лежать приходилось полубоком,

наваливаясь все время на соседа. Об этом «пути» только и

помню, как нас укладывали и тронулись, кто лежал рядом,

не знаю — он молчал, как и я. Очнулся я только в вагоне

санитарного поезда, койки которого были все заняты, мне

досталось боковое место внизу — вагон был обычный,

непереоборудованный.

На площадках вагона стояли легко раненные офицеры и

весело болтали с сестрами. Приехали в Бердичев, и мне

захотелось хоть в окно взглянуть на «Еврейскую столицу»,

как в шутку называли Бердичев. В те времена был закон,

разрешавший проживание евреев только в западных

губерниях России, и существовала так называемая «Черта

оседлости», проживание за которой евреям разрешалось в

особых случаях, и были установлены определенные сроки

пребывания за ней при поездках. Я сел, но ничего не

видел, даже прижавшись носом к стеклу — начинали

сказываться последствия ранения и зрение на левый глаз

отказывало. Одновременно я заметил, что лицо мое опухло,

- 191 -

но болей я по-прежнему не ощущал. Не помню, как доехали

до Киева, так как после Бердичева я все время пролежал

без сознания. Очнулся я на перроне станции Киев 2-й

товарный и увидел, что я лежу на носилках, на перроне,

возле меня стоят несколько военных врачей и один из них,

в шинели мирного времени (серого драпа), поставив ногу

на носилки, покачивает ногой и трясет носилки. Слышу,

разговор идет обо мне: «Этот не доедет, умрет», а я

отвечаю: «Нет, не умру, везите меня в Оренбург». Врач

говорит, что это очень далеко, я прошусь в Курск (там жили

все родные) — тоже говорят, что не вынесу дороги, ну

«крыть нечем», и я смирился. Положили меня в бывший

тут же на станции лазарет служащих Юго-западных

железных дорог, в котором находились исключительно

тяжелораненые и, преимущественно, головные, которых

дальше везти было нельзя, был первым раненые

прибывшим с фронта. Первым делом меня отправили

принять ванну и обрить голову для предстоящей операции.

Я с удовольствием мылся, вернее, мыл меня санитар,

которого я попросил отмочить бинты, так как они присохли

и отрывать их было очень больно. Когда-же санитар

принялся за бритье головы, я не раз терял сознание от

боли, когда бритва проходила возле раны и по месту

контузии второй пулей. После этих процедур я очнулся уже

на операционном столе — мне надели маску с хлороформом

и предложили считать.

Я скоро уснул и во время операции, как мне потом врачи

сказали, пел окопную песню «Хорошо тебе на воле». После

операции — трепанации черепа, удаления остатков

глаза и извлечения из мозга осколков кости, меня положили

в углу офицерской палаты, да еще загородили ширмой.

Кроме меня в палате лежало несколько человек после

операций аппендицита, грыжи, и все они были накануне

выписки. Очнулся я от нестерпимой боли, кричал и визжал

как поросенок, левым глазом я почти ничего не видел, да

он еще и был забинтован к тому же.

В минуту просветления я видел вокруг себя стены, мне

казалось, что я лежу в братской могиле, и я упорно

кричал, что я живой. Ширму убрали, я понял, где нахожусь,

- 192 -

и уже на третий день сидел, поджав ноги и раскачиваясь от

боли из стороны в сторону. Весь обслуживающий персонал

был из служащих железной дороги, а почти все сестры

милосердия — их жены. За мной ухаживала сестра Мария

Георгиевна, интересная дама лет под 30, фамилию ее

забыл. Когда я немного пришел в себя, она подарила мне

прекрасную розу, которую я заткнул, за неимением другого

места, за свою чалмообразную повязку и, посмеиваясь,

сравнивал себя с турецким султаном. Мне пришла прихоть,

чтобы за мной ухаживали, и я попросил остричь мне ногти

на руках и ногах, затом я попросил дать телеграмму отцу о

том, что я ранен и лежу в Киеве, попросил написать

открытки о том же Саникидзе и Слизскому, а также в полк

командиру 5-й роты Массаковскому с просьбой представить

младшего унтер-офицера 6-й роты Гаголкина к Георгиевскому

кресту за вынос своего раненого офицера — меня — из

боя. Такой пункт был предусмотрен статутом ордена. Кушать

давали мне в постель, и, надо сказать, при моем аппетите

мне не хватало подаваемых кушаний. Челюсти у меня были

сведены и между зубами даже печенье проходило с

большим трудом. Когда же Мария Георгиевна угостила меня

яблоком, то съел я его, отрывая о нижние зубы, по

маленьким кусочкам. Операцию мне делал врач

железнодорожник, известный не только у себя в Киеве, —

Пивовонский. В один из дней вдруг слышу знакомый голос,

правда слабенький: «Жоржик». Спрашиваю: «Кто меня

зовет?» Слышу:

«Это я, Павло». Оказалось, что это прапорщик Павленко,

тоже раненный 23 мая. Я ему сказал, что завтра подойду к

нему, так как мне разрешают понемногу вставать. На другой

день я подсел к Павленко на кровать. Он был ранен в

живот навылет, чувствовал себя неплохо и, смеясь,

показывал, что его раны просто заклеены кружочками марли

и залиты коллодиумом. Павленко пробыл в лазарете

несколько дней и был переведен в другой лазарет —

ранение его было не столь тяжелое.

Скоро все койки в палате были заняты ранеными.

Я начинал уже ходить и перебрался на кровать рядом с

Павленко. В ногах у моей кровати лежал прапорщик

- 193 -

Фенога, раненный в темя с повреждением мозжечка, ноги у

него отнялись, но держался он хорошо, разговаривал, курил,

но руки его тоже плохо повиновались и папироску он тыкал

то в подбородок, то в нос. Я оказывал ему мелкие услуги

— вроде подачи воды, папиросы, при еде.

Фенога даже был весел до последнего дня. Была вызвана

его мать для присутствия при последних днях сына.

Им была отведена комната, в которой мать и прожила до

смерти сына. Феноге становилось все хуже и хуже, он

исхудал и, накануне смерти, был положен в палату для

умирающих. Ежедневно и по несколько раз я навещал

Феногу, пока он был еще в сознании, и, в последний раз,

когда он скончался, облепленный тучей мух, с которыми

никто не боролся и не отгонял, а ведь в лазарете была

невероятная чистота! Поступил раненный в мочевой пузырь

прапорщиклатыш, который был безнадежен и тяжело

умирал. На животе у него была круглая рана, через которую

при каждом вздохе выливалась моча. В эту рану ему

вставили резиновую трубку, по которой моча стекала в

бутылку, поставленную возле кровати. Он бредил, кричал,

подавая разные команды: «Вперед!» «В атаку!» Перед

смертью его кровать была вынесена в коридор, где он в

мучениях и не приходя в сознание умер. Солдатские палаты

были тоже заполнены тяжелоранеными, и там ежедневно

умирало несколько человек. Я попросил врача Пивовонского

отдать мне мой вылущенный глаз — подобные экспонаты

хранились в спирту, в шкафу, стоявшем в коридоре, и среди

них были и глаза, но Пивовонский сказал, что мой глаз

выкинули, как совершенно разбитый пулей. Первое время я

не мог ходить по прямой и обязательно уклонялся влево,

так что при встречах в коридоре, где я прохаживался, я

останавливался и пропускал проходивших мимо, чтобы не

столкнуться с ними.

Среди раненых были прапорщики разных полков: 57-го

Модлинского Константинов, 200-го Кроншлотского Картавый,

5-го Финляндского стрелкового Ключанкин, 164-го

Закатальского Чавчанидзе, 104-го Устюжского Клепацкий, 399

го Никопольского Лизогуб и другие. Лизогуб был ранен

разрывной пулей в ногу и лежал в гипсе. Все держались

- 194 -

довольно бодро, кроме Ключанкина, который ныл по всякому

поводу, и его всегда кто-нибудь обрывал. Главным врачом

был Пивовонский, младшим — зауряд-врач из студентов

старшего курса Миловидов.

Было несколько настоящих сестер милосердия, настоящих

потому, что числились сестрами, и жены высшего начальства

железной дороги, эдакие пожилые «гранддамы», изредка

приходившие подежурить. Среди них была одна такая,

которая приносила с собой бутылку портвейна и маленькую

рюмку и давала пить вино тем, кому это было предписано

врачом. Я ее в первое же посещение обманул и получил

рюмку портвейна. Санитаром в нашей палате был человек,

фамилию которого я, к сожалению, забыл, работавший до

войны у знаменитого профессора Павлова. Он рассказывал

нам и о самом Павлове и об опытах над собаками, которых

он готовил к опытам по изучению условных рефлексов.

В ответ на мою телеграмму отец прислал мне тоже

телеграмму, спрашивая, нужно ли приехать. Нужды в этом

не было, я не хотел его беспокоить, но попросил его,

будучи без денег, прислать мне сто рублей, деньги по тем

временам огромные. В карты я не играл, и весь мой

расход ограничивался 30–40 рублями в месяц на питание,

папиросы и другие мелочи. Все остальные деньги я слал

отцу, а он, скрывая это от меня, их не тратил, а клал на

сберегательную книжку, скопив к концу 1917 года более 3000

рублей для того, чтобы, если я вздумаю жениться, было на

что справить свадьбу и купить необходимое обзаведение.

Все эти деньги пропали, ибо после февральской революции

отец думал помочь родине и все деньги обратил в «заем

свободы», аннулированный потом советской властью.

Саникидзе ответил мне из Луцка, который был взят нашими

войсками 26 мая. Он был жив и здоров и в Луцке изрядно

выпил рома, захваченного в оставленных австрийцами

огромных складах.

В лазарете я сдружился тоже с «ходячим» прапорщиком

Чавчанидзе, над которым мы подшучивали, распевая на

мотив солдатской песни «Черные кудри», одно только слово:

«Чавчани, Чавчани, Чавчанидзе». В начале июня нам с

Чавчанидзе врачи разрешили прогулку в город. Мое

- 195 -

окровавленное обмундирование было приведено в порядок,

выстирано и выглажено. Мы надели форму и пошли

пешком, вышли на Фундуклеевскую улицу. Сначала все

было хорошо, а потом мы стали переглядываться, ничего

не говоря один другому, а потом, не выдержав, сознались

друг другу, что на свежем воздухе оба мы как бы опьянели

и ослабели. Что было нам делать ? Сесть на лавочку? Но

ведь это неприлично офицеру, могут подумать невесть что.

Смотрим — на улице никого нет, давай скорей отдохнем.

Посидели, отдохнули...

Первые дни после операции ежедневные перевязки были

очень болезненны, и меня возили в перевязочную на

каталке. В оба отверстия раны заталкивали бинты, в

височную рану чуть ли не в метр длины, и, когда касались

мозга, я терял сознание. На первой же перевязке я

рассмешил Пивовонского и Миловидова, сказав им

евангельское изречение, произносимое священником за

литургией, а церковную службу мы учили в кадетском

корпусе наизусть: «Яко овча на заколение ведеся и яко

агнец беспорочен прямо стригущему его безгласен, так не

отверзает уст своих...» и т. д. Это я сказал в том смысле,

что я, мол, в их руках и молча, как жертвенная овца,

перенесу боль. Надо сказать, что все очень терпеливо

переносили боль при перевязках, все были с ранениями,

требовавшими долгого лечения и делавшими людей больше

к строю непригодными. Моим соседом был, не помню уже

его фамилии, раненный в грудь навылет разрывной пулей.

Выходное отверстие представляло собой зияющую яму

величиной с ладонь руки, рана была заражена пороховыми

газами, и этот человек не издал ни одного стона при

перевязках, ежедневных чистках раны и ее промываниях. Я

быстро набирался сил и думал, как бы эвакуироваться в

Оренбург. Аппетит у меня был неплохой, и я не наедался,

особенно завтраками, состоявшими из одного яйца всмятку,

кружочка сливочного масла, двух-трех кусков французской

булки и стакана чая.

Просить добавки было стыдно и неприлично, и я молча

терпел.

2 июня комендант Киевской крепости назначил меня на 5

- 196 -

июля на медицинское освидетельствование при Киевском

военном госпитале, а 6 июля я имел на руках предписание,

направляющее меня на дальнейшее лечение в Оренбург.

Сборы были недолги. У меня была моя небольшая корзинка

со всем необходимым, и я был этим обязан моему верному

Грише, который захватил корзинку и сопровождал меня до

Киева, откуда, несмотря на мои просьбы, был отправлен

обратно в полк. Распрощавшись с ранеными и персоналом

лазарета, я на извозчике поехал на вокзал, купил билет и

сел в вагон отходящего ночью поезда. В одном со мной

купе сидел старичок военный врач, расспрашивавший меня

о ранении. Едва я лег, как потерял сознание, и пришел в

себя только утром.

Меня очень угнетало то обстоятельство, что рана

обезобразила мое лицо, и, при перевязках, я не раз просил

Пивовонского дать мне зеркало посмотреться, в чем мне

неизменно отказывалось из боязни, что вид раны вызовет

нервное потрясение. Но и не видя себя в зеркало, я

хорошо знал, что, как тогда говорилось, «пропала моя

красота» и что вряд ли меня оставят на военной службе,

без которой я себя не мыслил. Как это, так и само

ранение вызывали чувство, что жизнь моя оборвалась,

военной карьере угрожает конец, и я приучал себя к

мысли, что надо примириться с несчастьем, меня постигшим,

и как-то перестроить планы на будущее. На одной из

станций я зашел в железнодорожный медицинский пункт и

попросил дежурившего фельдшера сделать мне перевязку и

тут же попросил дать зеркало. Фельдшер несколько замялся,

назвав те же причины, что и Пивовонский, но все же

зеркало дал. То, что я увидел, не было уж таким

страшным, но рана изменила мое лицо и я тут же,

смотрясь в зеркало, подумал, что никто не должен меня

обидеть, так как рана свидетельствует, что я честно

выполнил свой долг перед родиной и я даже могу

гордиться.

Но, увы! все это было в теории, и я в глазах людей на

всю жизнь остался калекой, кривым, одноглазым, что иногда

и высказывалось вслух (и до сих пор так).

Без каких-либо приключений я доехал до Оренбурга и сразу

- 197 -

же с вокзала поехал домой. Отец и тетка встретили меня

как подобает и сказали мне, что в Оренбурге в лазарете

лежит и мой старший брат Николай, контуженный в голову.

Придя домой, Коля посоветовал мне проситься в лазарет

служащих и рабочих Ташкентской железной дороги,

помещавшийся в доме Панкратова на Гостиннодворской

улице (ныне штаб частей Оренбургского гарнизона.

Кировская улица), так как этот лазарет не военный, нет

военного режима, можно в любое время уходить

бесконтрольно и даже ночевать дома. Явившись к

начальнику Оренбургского эвакуационного пункта — генерал

майору Баранову — человеку, благоволившему раненым, я

легко получил направление в этот лазарет, что, по существу,

было ошибкой, так как при всех своих достоинствах лазарет

не обеспечивал должным образом лечения, имея врачей

терапевта и гинеколога и ни одного так нужного хирурга,

знакомого с полевой хирургией, а полная свобода,

предоставляемая раненым, не соблюдающим режим,

затягивала лечение. Мне указали кровать с соломенным

матрацем, на которой я ни разу не ночевал, живя дома и

ежедневно являясь в лазарет на перевязку, после которой

мы шли гулять или сидеть в Собачьем садике.

Оренбург был конечным в сторону Средней Азии пунктом

эвакуации раненых, поэтому много было раненых уроженцев

среднеазиатских городов, одного прапорщика иначе как

«Ташкент» и не называли. Все раненые были молодые

люди, самому старшему было 24 года, а мне, самому

младшему, 18. В офицерском отделении было две палаты и

столовая, в которой завтракали и играли в шахматы, шашки

и в подкидного дурака в карты. Обедали в специальной

столовой. Кормили очень сытно и вкусно. Сестра-хозяйка

постоянно спрашивала раненых, что приготовить на обед.

Обычно все раненые были налицо (оренбуржцы, как и я,

ночевали по своим домам) к 10 утра, к какому времени

приходил дежурный врач и начинались перевязки. Все

раненые были уже выздоравливающими и большого ухода

не требовали. Врачей было два — известный в Оренбурге

терапевт Новицкий и гинеколог Лаврентьев Николай

Борисович. Новицкий был очень неаккуратный, рук после

- 198 -

каждого не мыл, под длинными ногтями всегда грязь, и

этими руками он «лазил» в раны, делая это грубо, почему

раненые избегали ходить к нему на перевязки. Лаврентьев

делал все внимательно, и мы его очень любили.

Развлечением была беспрерывная игра в шашки «в

поддавки», и желающих было всегда много, также безбожно

резались в подкидного дурака. Новицкий часто принимал

участие в игре, а играл он и в шашки и в дурака

артистически, вызывая желающих сыграть с ним 10 партий,

которые он брался все выиграть. В шашки я играл хорошо,

но смог выиграть у Новицкого только две партии. Сестрами

нашей палаты были Глеб-Кошанская, жена поручика Ларго

Кагульского полка, очень красивая и обаятельная женщина,

и, когда она дежурила, все сидели в палате и любовались

ею. Другой была барышня Фиксен, тоже интересная особа.

Обе держали себя безукоризненно и в то же время просто,

к ним относились с большим уважением, граничившим с

настоящим благоговением. В этом лазарете мне опять

довелось встретиться с своим другом по военному училищу

— Николаем Цветковым, с которым я больше всего и

проводил время. Некоторое время в лазарете «лечился»

войсковой старшина (полковник) Дутов, командир 1-го

Оренбургского казачьего полка, впоследствии белый атаман

войска, известный по гражданской войне. Про Дутова

насмешливо говорили, что он «контужен телеграфным

столбом», что означало симуляцию. Дутов среди нас,

молодежи, да еще и «пехоты», держался обособленно и

надменно, абсолютно не пользовался уважением и служил

предметом заочных насмешек. В глаза подшучивать было

нельзя — он был и старше по летам, да еще полковник.

Моя кровать стояла рядом с кроватью подъесаула

Оренбургского войска Каширина Николая Дмитриевича,

прославившегося в гражданскую войну, раненного в руку.

Каширин любил песни и часто собирал желающих попеть,

часто в лазарете не ночевал, приходил утром и, видимо,

под хмельком, переодевался в лазаретный халат и

обращался к нашей санитарке, пожилой женщине, очень

услужливой и за это всеми любимой, со словами: «Стеша,

я пропал». Эти слова были у них условным жаргоном.

- 199 -

Стеша исчезала и через некоторое время появлялась и

докладывала Каширину: «Барин, ванная готова». Каширин

отправлялся принимать ванну. Медицинская комиссия штаба

Казанского военного округа во главе с генералом Язвиным

прибыла в Оренбург для инспектирования работы местной

гарнизонной комиссии и признала Каширина годным, хотя

рана у Каширина еще не зажила окончательно, не отпали

корки, как требовалось при признании годности по

инструкции. Накануне его отъезда я встретился с ним в

кафе Трошина (ныне «Дом офицеров»), и Каширин

рассказал мне, что он повздорил с Язвиным, за что, да и

по доносу, что Каширин пьянствует, его и отправляют на

фронт. С Кашириным мне пришлось в 1919 году служить

вместе — он был комендантом Оренбургского укрепленного

района, а я помощником начальника отделения штаба

укрепрайона. В 1921 году, будучи помощником коменданта

штаба фронта, я регистрировал и устраивал на квартиры

всех прибывающих в командировки красных командиров,

регистрировал я и Каширина, прибывшего на формирование

кавалерийских частей. В обоих случаях, по неизвестным мне

причинам, Каширин не «узнал» меня, я же не счел нужным

напоминать, что мы были соседями по койкам в лазарете и

были довольно дружны.

Лежал у нас в палате штабс-капитан Слепушкин, тоже

оренбуржец, имевший более 20 ранений, полученных при

разрыве ручной гранаты; он был весь в бинтах, и, время от

времени, из него извлекали мелкие осколки.

Он был бледней всех нас из-за большой потери крови.

Слепушкин окончил семинарию, знал ноты, обладал хорошим

баритоном и хорошо пел, исполняя сольные номера.

Большая и прочная дружба возникла у меня с прапорщиком

503-го Лаишевского полка Чубаровым Николаем Ивановичем,

жителем Оренбурга, бывшим железнодорожным служащим,

все братья которого тоже были железнодорожники. Чубаров

болел цингой, и мы шутили, что он побывал не на фронте,

а ездил открывать Северный полюс.

После завтрака и перевязок мы большой компанией

отправлялись в Собачий садик, занимали там одну-две

скамьи и смотрели на проходящую и гуляющую публику,

- 200 -

обмениваясь критическими замечаниями; часто свой выход

мы приурочивали к окончанию уроков в женских гимназиях,

когда гимназистки 7-го и 8-го классов шли кучками с уроков,

проходя через садик не без умысла покрасоваться перед

молодыми офицерами. Среди раненых был оренбуржец —

прапорщик 7-го стрелкового полка Погорелов Михаил,

раненный во время окопных работ, накануне наступления. У

него была раздроблена ступня, рана долго не заживала,

ходил он на костылях и так наловчился, что почти мог

бегать, как циркач, особенно по спуску к реке Урал, когда

мы шли кататься на лодках. Погорелов был отчаянный

парень, в гражданскую войну служил у белых, был в

опасной разведке в тылу у красных, в городе Актюбинск,

был там опознан и удачно бежал, получив ранение в руку.

В советское время работал главным бухгалтером одного

учреждения, попался в мошенничестве — перевел на свое

имя в сберкассу значительную сумму, был приговорен к

расстрелу, пытался бежать, когда его в санях повезли за

город на расстрел, но застрял в снегу и смирился, когда

увидел, что ничего не вышло. Эти подробности рассказывал

мне очевидец, один из сопровождающих Погорелова —

Хандрымайлов.

Напротив окон палаты, на другой стороне переулка (ныне

Матросского) была расположена парикмахерская, услугами

которой пользовались раненые, вызывая парикмахера в

лазарет. Среди парикмахеров была красавица-девушка,

предмет увлечения нашего «Ташкента», который проводил

часы, лежа на подоконнике, в надежде увидеть свою

дульцинею. Несколько раз он вызывал ее в лазарет для

бритья, хотя в этом и не было надобности, но все его

ухаживания принимались весьма холодно.

В городском театре гастролировала оперная труппа, и я с

Цветковым пошли слушать «Демона». Перед спектаклем

Цветков где-то выпил, и после спектакля мне его пришлось

вести в лазарет, таща чуть ли не на спине.

Было около 12 ч. ночи, раненые спали, я просил Цветкова

не шуметь, а он, как нарочно, как рявкнет — «Тише, тише

подползайте, — стража крепко спит!» — слова разбойников

перед нападением на лагерь Синодала.

- 201 -

В начале сентября я получил из полка от начальника связи

Беляева письмо с поздравлением — награждением меня за

бой 23 мая Георгиевским оружием и посылочку с маленьким

Георгиевским крестом для ввинчивания в эфес шашки и

темляк на Георгиевской ленте. Таким образом, я получил

вторую по значению высшую награду.

Приказа с описанием подвига я в то время не знал и

прочитал его только по возвращении в полк. Выше я

описал свои действия в бою, но вот как они выглядели в

показаниях очевидцев, опрошенных при представлении к

награждению:

Приказ по 5-му стрелковому полку 29 августа 1916 года №

283 § 3. Приказом по VIII армии от 15 сего августа 1916

года за № 1792 за отличия в делах против неприятеля, по

удостоению местной думы, собранной при штабе VIII армии

с 5-го по 21-е августа 1916 года включительно, подпоручик

вверенного мне полка такой-то награжден Георгиевским

оружием за то, что в бою 23 мая 1916 года, при штурме

неприятельских позиций у местечка Олыка, он, командуя 6-й

ротой, быстро со своей ротой вышел из своих окопов,

безостановочно, под губительным ружейным, пулеметным и

артиллерийским огнем неприятеля, неся большие потери,

бросился на штурм неприятельской позиции, причем все

время шел впереди, подавая пример личной храбрости и

мужества и ободряя своих людей; преодолев несколько

рядов проволочных заграждений, ворвался в первую линию

окопов неприятеля, защитники которой были переколоты,

частью взяты в плен, затем, собрав оставшихся стрелков, с

беззаветной храбростью и отвагой, явно пренебрегая

опасностью, во главе горсти храбрецов бросился в штыки и

овладел второй линией окопов; двигаясь дальше, был

тяжело ранен в голову с потерей глаза и все же продолжал

руководить остатками своих храбрецов, пока не потерял

сознания.

 

Ротой было взято в плен: 2 офицера, 139 нижних чинов и

1 бомбомет.

В это время через Оренбург проезжал и останавливался

для нанесения визита генерал-губернатору Эмир Бухарский,

- 202 -

щедро раздававший звезды и медали: едет по улице,

городовой отдает ему честь, — Эмир останавливает экипаж

и вешает на грудь городовому медаль. Подпоручик

Громаковский, бывший еще в запасном полку (запасные

батальоны были развернуты в полки), был назначен

начальником почетного караула для встречи Эмира на

вокзале. Эмир наградил Громаковского серебряной нагрудной

орденской звездой, и Громаковский был на седьмом небе,

гуляя вечером по Николаевской улице, отворачивал полу

шинели, чтобы была видна звезда; встретив меня, распахнул

шинель, показывая мне свою награду, на что я молча

приподнял свою шашку, чтобы он увидел георгиевский

темляк, а так как моя награда была в сотню раз выше и

почетнее его звезды, то из его форсовства ничего не

вышло.

Вечерами я, Чубаров и Юзик Карназевич, работавший по

заготовкам на армию, катались на лодке, что было нашим

любимым развлечением, если же не катались на лодке, то

гуляли по Большой, как обычно называли Николаевскую

улицу, или сидели в Собачьем садике. Обычным местом

гуляния молодежи был только один квартал Большой улицы

— от Гостиннодворской до Орской. Здесь можно было

всегда встретить знакомых, всегда назначались свидания и

встречи. Летом гуляние сосредоточивалось на бульваре,

пожилая публика гуляла по другой стороне улицы — тут же

было царство молодежи. Гуляли примерно от 8 до 10

вечера, после чего расходились по домам, почти всегда

провожая знакомых барышень. Самыми подходящими для

нас барышнями были гимназистки 7-го и 8-го класса —

девушки 17–18-летнего возраста.

С 1 октября начинался сезон в городском драматическом

театре, и Чубаров предложил пойти в театр, а чтобы не

было скучно, пригласить барышень. Чубаров познакомил

меня с дочерью железнодорожника Горбенко Ларисой и ее

подругой Лизой Щегловой, на которой он потом и женился,

и мы пригласили их в театр на открытие сезона. Шутки

ради мы заявили, что мы считаем себя знакомыми со всем

8-м классом, и просили об этом передать своим подругам

по гимназии и пригласить их всех в театр. Лара и Лиза

- 203 -

согласились. Мы взяли литерную ложу, а в те времена ложу

можно было занимать не только по числу стоявших в ней

стульев, а сколько уместится в ложу людей. По нашему

приглашению в театр пришло человек 10 гимназисток 8-го

класса, из которых я помню только одну — Лелю

Архангельскую. Время провели весело, угощали барышень

шоколадными конфектами и уговорились повторить

посещение театра, почти не пропуская новых пьес, но

ходили в театр преимущественно вчетвером: Я, Чубаров,

Лара и Лиза, билеты мы брали в З–4-й ряды партера, и

как Чубаров, большой весельчак и шутник, говорил «двое

вас, двое нас, — помилуй Бог нас!». Скоро Лара «ввела»

меня в свой дом, то есть познакомила с родителями, и я

часто стал у них бывать, почти на положении жениха.

Рана моя зажила, и доктор Новицкий «решил», что можно

мне вставить стеклянный глаз; для этого он затребовал из

аптекарского магазина искусственные глаза, но их было

всего три штуки и ни один не подходил мне по размеру и

по цвету. Новицкий «примерял» глаза самым варварским

образом, вплоть до применения обыкновенного столового

ножа, когда стеклянные глаза не лезли в глазницу. Конечно,

после такой процедуры я попросил Новицкого прекратить

опыты, тем более что ему, как врачу, должно было быть

ясным то, что при разрушении глазницы и завороте века

без повторной, пластической операции его попытки будут

неудачны. Новицкий решил послать меня в Москву для

пластической операции, куда я прибыл 20 октября и был

помещен в специальный глазной лазарет в доме

Рябушинского на Солянке. Здесь раненые получали

искусственные глаза, которые очень искусно подбирал сам

владелец магазина в Столешниковом переулке, он же

выдавал черную поглазную повязку. Это все делалось за

казенный счет. Солдатам же еще выдавалось по три рубля,

и они увольнялись с военной службы, а офицеры

назначались на нестроевые должности в тылу. Глаз мне

подобрали хорошо, купил я и запасной, получил и повязку.

Спрашиваю главного врача — когда же будут делать

пластическую операцию, а он говорит: «Ваша рана не

зажила, вам место не в лазарете, и я Вас отправлю в

- 204 -

команду выздоравливающих».

Мои доводы, что я специально прислан для операции, не

помогли, и я изрядно поспорил с врачом. Фамилии его я не

помню, так как раненые его называли «Цеппелин» за его

грузную фигуру. Я потребовал, чтобы меня назначили на

комиссию, с тем чтобы вернуться в полк. Имелся приказ,

разрешавший офицерам, несмотря на категорию ранения,

делавшего их негодными к строевой службе, отправляться

«по желанию» в полки на фронт, что я и сделал, из тех

соображений, что на фронте я буду получать производство

в следующие чины, что будет важно при назначении пенсии,

а страха я больше не испытывал, имея уже опыт боев и

ранений. Время в госпитале проходило очень скучно,

интересных для меня людей не было, и я каждый вечер

уходил из госпиталя, выходил на Тверскую улицу, гулял до

Страстного монастыря, заходил в многие магазины,

торговавшие до 7–8 часов вечера. После этого времени

был час «пик», когда на улицах была масса народу и

трамваи брались с боя. В гвардейском экономическом

обществе я купил себе Георгиевское оружие. Это оружие

отличалось от обыкновенной шашки тем, что рукоять была

вызолоченной медной (вместо черной деревянной или

эбонитовой), в головку эфеса ввинчен маленький

Георгиевский крест, прибор, т. е. кольца и наконечник ножен,

были украшены лавровыми ветками, по нижней части дужки

эфеса — надпись «За храбрость» и вместо темляка на

черной ленточке — темляк на Георгиевской ленте. Надумал

я зайти и в Александровское военное училище в надежде

увидеть своих начальников, но состав офицеров уже

переменился, и из бывших офицеров 5-й роты никого не

осталось — все ушли на фронт.

Один раз я посетил театр оперетты «ЗОН» и слушал новую

оперетту «Осенние маневры» с участием моих любимцев

(по граммофонным пластинкам) Монахова и Шуваловой.

Цены на билеты были очень высоки — за кресло 10-го

ряда я заплатил что-то около 10 рублей. Очень мне

запомнилось, когда погас свет в зрительном зале и в

ложах дамы, заняв первые места лож, положили свои ручки

на бархат барьера, как сверкали, переливаясь, бриллианты

- 205 -

их колец, браслетов и кулонов. По таким ценам на билеты

и публика была состоятельная.

В одной палате со мною лежал некий поручик Гринев,

раненный в глаз без повреждения век и костей глазницы.

Глаз был подобран так удачно и двигался как настоящий,

что совершенно не было заметно, что у него один глаз

стеклянный. Мое недоумение, что тут делает этот

совершенно здоровый человек, рассеялось в первый же

вечер, когда Гринев, ложась спать, уже привычным

движением вынул стеклянный глаз и опустил его в стакан с

водой.

Этот Гринев немного занимался спекуляцией шелковыми

расшитыми китайскими носовыми платками и китайской

водкой — ханшин, которую под предлогом продажи раненым

носовых платков продавцы-китайцы доставляли Гриневу

прямо в палату. Это была контрабанда — для ханшина

были сделаны плоские из оцинкованного железа фляги,

надеваемые на живот или грудь под одежду, даже на руки

и ноги. Гринев угостил меня этим ханшином, который

оказался дрянью, но обладал таким свойством, что стоило

наутро выпить воды, как человек снова хмелел.

1-го ноября 1916 года я прошел постоянную врачебную

комиссию при 1-м Московском распределительном

эвакуационном пункте (в Лефортове) и был признан

«годным к строевой должности. По желанию отправляется в

действующую армию». Я же отправился сначала домой, в

Оренбург и, прожив дома несколько дней, отправился в

Одессу, где стоял запасный полк нашей дивизии, через

который проходили все выздоравливающие раненые, прежде

чем попасть в свои полки. Такая мера — возвращение в

свои части была вполне себя оправдывающей, и каждый

ехал в свой полк, как домой. Офицеры следовали в полки

одиночным порядком, а из солдат формировались маршевые

роты. По дороге в Одессу в одном вагоне со мной ехал

прапорщик 7-го стрелкового полка (фамилию забыл) без

всякого багажа — все, что он имел — было мыло, полотенце

и зубная щетка, хранимые в карманах.

Я с ним разговорился и узнал, что едет он совершенно

без денег, все, что имел, оставил своей матери, и я взял

- 206 -

его на свое попечение, истратив на это 35 рублей, которые

этот офицер мне вернул по прибытии в полк. Славившийся

своими размерами вокзал станции Жмеринка оправдывал

слухи, но мне казалось, что он даже не соответствует по

своей величине и внутреннему устройству такому

маленькому городку, как Жмеринка. Часть пути приходилось

делать на разных поездах, делая пересадки, поезда

останавливались у семафоров, дальше не шли, и каждый

пассажир был вынужден нести свой багаж до станции.

Ехала с нами одна лет 40 дама, жена офицера береговой

обороны, с массой баулов, коробок и чемоданов, и ей при

таких пересадках приходилось туго. Воспитанный в уважении

к любой женщине, я помогал этой даме, да еще привлекал

попутчика-прапорщика, нагрузившись шляпными коробками и

баулами, как «дачный муж». Так называли мужей,

приезжавших на дачу со службы в городе и увешанных

разными покупками, сделанными по поручению жен. Эта

дама решила испытать на мне свои «чары», приглашала по

приезде в Одессу к себе, дала адрес, говорила, что муж у

нее все время в береговом плавании, обещала за мною

ухаживать, подавать кофе по утрам «в постель» и так

далее. Она годилась мне в матери, уважение к женщине

претило мне совершить такой поступок, и я, приехав в

Одессу, даже и не вспоминал об ней.

Возможно, с точки зрения других, я поступил глупо, но я не

раскаиваюсь. Ехавшие со мною пассажиры-мужчины, узнав,

что в Одессу я еду впервые, предупреждали меня, что на

улицах Одессы нужно держаться настороже, что там масса

проституток, зачастую шикарно одетых, так что и не

подумаешь об их профессии, что они очень нахально

пристают на улицах и что самое верное средство от них

избавиться — это послать их «по матушке».

Если Москва, по сравнению с Оренбургом, была шумна и

суетлива, то Одесса во много раз превосходила своим

оживлением и Москву. Я осматривал Одессу, гуляя по

улицам, побывал на городском кладбище, скорее похожем

на благоустроенный парк, в знаменитом кафе ФАНКОНИ, в

которое попал не сразу, так как было не принято садиться

за кем-нибудь занятый столик, а они были, как и в Москве,

- 207 -

у Филиппова, всегда заняты и часто проститутками высшего

класса, поджидавшими «пассажиров». На Дерибасовской

проститутки более низкого пошиба. Побывал я и в

знаменитом Одесском театре, слушая оперу «Дубровский» (с

участием восходящей тогда звезды) — тенора Дыгас. Театр

был великолепен.

Сцена пожара меня просто поразила — Дубровский поджег

солому под крыльцом дома, и дом-декорация сгорел.

Слушал я и известного куплетиста Нижинского,

выступавшего в одном из кинематографов, Хенкина,

бывшего тогда в славе и выступавшего в Одессе и Киеве,

увидеть не удалось, зато поговорка о том, что «Одесса —

мама, а Хенкин — папа» запомнилась. Нашел я и на всю

Россию прославленный Куприным «Гамбринус», но зайти в

него один не решился — уже больно много кружилось возле

подозрительных личностей, матросов, развязно державшихся

в делавших этот район просто опасным. Видел я и

лестницу, на которой в 1905 году произошел расстрел, был

на Приморском бульваре с памятником Ришелье.

Зная, что в Одесском артиллерийском училище учится мой

однокашник по кадетскому корпусу Крашенинников, я

съездил и к нему. Узнал я, что Крашенинников в Одессе, от

встреченного в поезде поручика князя Кудашева — нашего

кадета-одноклассника.

В штаб полка я являлся ежедневно, чтобы узнать, когда

отправят в полк, и этим ограничивалась вся служба.

Под давлением Антанты Румыния вступила в войну, была

фактически разгромлена, и наш корпус был переброшен в

Румынию, где русская армия полностью заменила на

фронте румын. Здесь командовал фронтом генерал

Щербачев. Наконец нам дали предписания ехать на фронт,

а набралось нас из нашей дивизии шесть человек: из

нашего полка — я, поручик Чашков, раненный в плечо и

почти не владевший рукой, прапорщик Венчанинов Виктор,

прапорщик Балавахно Степан, раненный в кисть руки и не

владевший пальцами, то есть все, как и я, возвращавшиеся

в строй «по желанию». Пятым был младший врач 6-го

полка, а шестым прапорщик 7-го полка Ластовский. Из

Оренбурга я имел поручение от матери Чубарова отвезти

- 208 -

маленькую посылочку ее младшему сыну Саше, служившему

в Гатчинской авиационной школе, передислоцированной в

Одессу и расквартированной в дачной местности Ольгино

Люсдорф. Эта посылочка была плоской и содержала одни

брюки, и, сев в трамвай, я положил ее под себя, выйдя же

в Люсдорфе, я забыл ее в трамвае. Что делать?

Получилось неудобно. Бывшая на конечной остановке

кондукторша позвонила по телефону, и, с обратным рейсом,

посылка была привезена.

Я нашел Чубарова, передал ему посылку, рассказал все

оренбургские новости. Чубаров стал меня уговаривать прийти

в один из дней полетать на аэроплане, одновременно

предупреждая, что качество аппаратов неважное.

Я согласился, но полетать мне так и не удалось, так как

пришлось выезжать в полк.

Ехали мы в Румынию через пограничную станцию Унгени.

Мы вшестером заняли купе, и дорогой врач, еврей по

национальности, давал нам читать стенографические записи

речей депутатов Государственной Думы. Газеты в то время

выходили с огромными белыми полосами — цензура многое

не пропускала, а недовольство принудительным вовлечением

в войну Румынии, в результате разгрома которой наш и так

огромный фронт растянулся еще больше за счет замены

русскими войсками потерявшей всякую боеспособность

румынской армии, было велико. Еще большее недовольство

— все более и более открыто выражавшееся — было

поведением Распутина и придворной клики. Говорили, что

Распутин давал телеграмму Верховному Главнокомандующему

Великому Князю Николаю Николаевичу, что он хочет

приехать на фронт, на что Главковерх ответил —

«Приедешь — повешу».

Накануне вступления в войну Румыния продала Германии

множество лошадей, скота, зерна и нефти, оставшись

полуголодной. Недаром уже вскоре, сменяя румынские

войска по всему их фронту, русские ругали их за полную

неподготовленность к войне и неумение ее вести. Сразу же

установилось самое презрительное отношение к имевшим

действительно жалкий вид «союзникам», и солдаты их

называли или «кукурузники», или «мамалыга». Все эти

- 209 -

вопросы обсуждались в Государственной Думе, и поэтому

стенограммы были чрезвычайно интересны — в них

помещались полностью речи депутатов, безжалостно

выхолощенные в газетах. Даже такой махровый монархист,

как Пуришкевич, вопрошал в Думе: «Вовлечение Румынии в

войну, что это: глупость или измена?» Все мы с жадностью

читали отпечатанные на машинке стенограммы, глубоко

возмущаясь положением дел.

До города Яссы, куда эвакуировалось после сдачи Бухареста

румынское правительство, была «широкая» русская колея

железной дороги, а дальше шла «узкая», европейская.

Окраины Ясс просто поразили нас своим жалким видом,

множеством построенных из старых железных листов,

ящиков, старой фанеры «домишек». Ничего подобного мы в

России не видели. В то же время центр города был

роскошен и заполнен толпами хорошо одетого народа и

румынских щеголей-офицеров, многие из которых были

затянуты в корсеты и напудрены. Русские деньги имели

свободное хождение, стоили дороже румынских в несколько

раз и менялись повсюду — в магазинах, в лавочках и даже

в частных домах, хозяева которых просто вывешивали на

своих окнах русские и румынские деньги, что заменяло

вывески и было всем понятно. Менялы получали за обмен

«лаж» и изрядно наживались. Русского офицерства и

военных чиновников была тьма, торговаться из-за копеек

считалось ниже своего достоинства, чем и пользовались

менялы, давая за рубль, в среднем, три франка, как

румыны называли свои леи, и наживая по 2–3 копейки на

рубле.

Русский комендант города передал нас румынскому

префекту, который отвел нас на квартиру в частный дом.

Надо сказать, что почти все румыны (и в деревнях)

говорили по-французски, родственном румынскому языке, и

по-немецки, а русские офицеры, к нашему стыду, за

редкими исключениями, могли только сказать «да» и «нет».

Когда мы вошли в дом, хозяйка дома, ее муж и дочь

встретили нас, и наш доктор, еврей, зная немного немецкий

язык, вел с ними весь разговор. Хозяйка показала нам

румынский журнал, на обложке которого был цветной

- 210 -

портрет румынского генерала, и объяснила нам, что — это

ее брат, военный министр Анастасиади. Дело шло к вечеру,

нам предстояло только переночевать на этой квартире, мы

были голодны и собирались сейчас же уйти. Хозяйка

спросила, когда мы вернемся, мы сказали, что часов в 9

вечера, и ушли, не придав значения вопросу хозяйки о

времени нашего возвращения. Комната, нам

предоставленная, была довольно большой, в ней стоял стол,

турецкий диван, покрытый дорогим ковром, комод,

граммофон и тумбочка, на полу тоже был ковер.

Пришли мы в один из лучших ресторанов Ясс —

«Сплендид», там тьма людей, и все почти одни русские

офицеры, сидящие за двумя длинными общими столами. В

зале — дым коромыслом, накурено, шум, официанты едва

управляются с заказами, мест нет, приходится ожидать, пока

кто-нибудь закончит свой обед. Кое-как мы уселись и

отведали румынской кухни: суп из карпа, жаркое — половина

съедобной лягушки (это мы узнали потом) и кусочек хлеба.

В хлебе испытывался повсеместно недостаток очень острый,

и был он очень темный.

Таким обедом мы не наелись и отправились искать еще

какой-нибудь ресторан, чтобы пообедать еще раз. Так мы

еще раз пообедали и заказали кофе. Его нам подали в

микроскопических чашечках, немного больших, чем

обыкновенный наперсток, на таком же маленьком блюдечке,

и к нему подали в такой же миниатюрной кружечке коньяк.

Пить кофе «по-турецки» мы не умели, для нас это было

только смочить язык, и мы, подозвав официанта, заказали

ему кофе «по-варшавски». Кое-как объяснившись, мы

получили кофе в простых чашках и, как оказалось, русских,

производства знаменитого Кузнецова.

Заходя в магазины и лавочки, мы везде видели русские

товары: посуду фабрики Кузнецова, чай Высоцкого и

Перлова, бочки с омулевой икрой, которую я нигде не

встречал в России. Шампанское, которого я еще никогда не

пил, стоило три франка, и в одной из лавочек —

закусочных, так называемых «паштетных», я соблазнился и

выпил целую бутылку. Никакого действия оно на меня не

оказало. Ром продавался разливной, хранившийся в

- 211 -

огромных бутылях, в плетеных корзинах, так, как у нас

хранилась серная кислота. Ром был мутный, но очень

крепкий, почему среди русского офицерства он заслужил

название «зверобоя», так как одной рюмки было достаточно.

Следует учесть, что отношение к вину было очень

умеренным, и легкий шум в голове считался уже

опьянением. По улицам Ясс рыскали шикарно одетые

проститутки, нахально пристававшие к офицерам с одной

фразой: «Офицер, ресторан!» Уезжая из Оренбурга, я

обратил внимание на то, что, чем дальше на запад, тем

свободнее были нравы, и, как в Одессе, так и в Яссах,

казалось, что я попал в иной мир, привыкнув в Оренбурге к

царившей там строгости нравов, несмотря на крайне

смешанное население — русские, украинцы, татары, чуваши

и другие. Как крестьяне, так и казаки, почти все были

переселенцами из центральных губерний и с Украины. По

религиозным убеждениям, кроме православных, католиков,

протестантов и магометан, было много сектантов

всевозможных сект, до хлыстов включительно, и, надо

заметить, не было никакой национальной розни.

Наиболее угнетаемое национальное меньшинство — евреи

— было представлено теми профессиями, которые давали

право проживания за «чертой оседлости», — докторами,

купцами, ювелирами, часовыми мастерами, портными,

парикмахерами. Имея знакомых среди молодежи всех

национальностей, я знал их уклад жизни, поэтому я видел,

что Запад резко отличался от Оренбурга своей свободой

нравов, настоящим развратом. Это очень настораживало, в

особенности в отношении женщин, в каждой из них

невольно подозревалась проститутка.

Мужская часть населения также не внушала большого

доверия, так как это были дельцы и люди довольно

сомнительных профессий. Недаром я слышал в Одессе

анекдот, как один делец продал другому вагон сахарного

диабета.

Вернувшись на квартиру после не очень нас напитавших

двух обедов в двух ресторанах, мы застали в своей

комнате накрытый стол, за который любезные хозяева нас и

пригласили. На полу, вдоль стены стояла шеренга бутылок с

- 212 -

виноградным вином. Обслуживал нас солдатденщик,

«ордонанс» по-румынски, и хозяйка пояснила, что, хотя ее

муж и штатский человек, ее брат, военный министр, дал

ему денщика, и этот ордонанс должен был разбудить нас в

4 часа утра и проводить на вокзал. Хозяева были

беженцами из Бухареста, а в Яссах жили в своем доме. За

этим обедом-ужином переводчиком был я, отбросив

стеснение, когда увидел, что французским языком я владею

не хуже хозяев. Я обратил внимание на то, что к каждому

блюду подается новый кусок хлеба в то время, как еще не

был съеден поданный к первому, и получил ответ, что у них

таков обычай. Я попросил разрешения завести граммофон

и, получив согласие, поставил пластинку с румынским

гимном, предупредив своих товарищей, чтобы они встали и

стояли смирно во время исполнения гимна, после чего

сказал по-французски: «Прошу всех встать!» Вся эта

церемония произвела на хозяев отличное впечатление, они

удвоили свою любезность, попутно объяснив, что они

придерживаются ориентации на Россию и сожалеют, что

много румын предпочитают опираться на Германию. По

окончании ужина я, как полагается, попросил у хозяйки

разрешения закурить. Наши папиросы вызвали интерес у

хозяев, ведь румыны курили сигареты и сигары.

На улицах нищенствовать было запрещено, поэтому бедняки

собирали милостыню или играя на скрипке, или торгуя

спичками россыпью, из корзин, вроде как у нас торговали

семечками. Спички были фосфорные, зажигающиеся обо все,

и наши стрелки зажигали их о подошву сапога, или даже,

подняв ногу и натянув брюки, о мягкое место. Были спички

и в огромных коробках, с обсыпанными битым стеклом

боковыми сторонами для зажигания. Были и такие сигареты

— в пачке 10 штук и гребенка из 10 спичек. Удобно и

дешево. Дешевы были и золотые вещи, но это было лишь

потому, что золото было всего 36-й пробы.

Наступило время ложиться спать, и хозяйка с ордонансом

принесли еще одну кровать и на подносе чистые ночные

рубашки. Я горячо поблагодарил за внимание и объяснил,

что, право, это лишнее, так как все мы фронтовики, для

нас — это роскошь, но хозяйка просила все же надеть на

- 213 -

ночь эти рубашки, причем сказала, смеясь, что одному из

нас придется спать в женской рубашке, так как мужских не

хватило. Женскую рубашку пожелал надеть поручик Чашков.

 

Муж хозяйки попросил записать его адрес, приглашая

остановиться у него, если кто-нибудь из нас еще раз

приедет в Яссы. Вот этот адрес: Яссы, страда Флорилор, 4,

Мишель Александреску.

Спали мы по двое. Ночью я вышел на двор и,

возвращаясь, увидел на террасе какую-то белую фигуру.

Это был Чашков, в женской рубашке, бывшей ему до пят.

Потом Чашков рассказывал, что он испугался, как бы его

не схватил стрелок, приняв за женщину. Над этим случаем

много смеялись потом в полку.

Ордонанс разбудил нас в назначенный час, мы сняли

ночные рубашки и невольно подумали, не наградили ли мы

наших любезных хозяев вшами. Когда мы уходили, было

еще темно, но хозяева наши вышли на террасу и

провожали нас очень тепло, махая платками и крича:

«Виктуар!» («победа»).

По дороге на вокзал мы видели огромные очереди за

хлебом, занимавшиеся жителями задолго до открытия

хлебных лавок. Сели мы в вагоны, уже битком набитые.

Румынские вагоны очень отличались от русских, очень

удобных. В классных вагонах коридоров не было и каждое

купе имело отворяющуюся наружу дверь, вдоль вагона шла

доска-ступенька с поручнем, и во время хода поезда

кондуктор шел по этой ступеньке, держась за поручень,

лицом к стене вагона. Не было полок, и лечь было нельзя.

Было нечто вроде дивана, разделенного подлокотниками,

получались отдельные кресла, по три с каждой стороны.

Нас было шестеро, и мы заняли одно купе полностью.

Поезда (и товарные) ходили с большой скоростью, и

территория Румынии не была так велика, чтобы путешествие

было продолжительным, поэтому и не было спальных мест

в вагонах, и если приходилось ехать ночью, то сидели и

дремали в этих креслах. Вагоны 3-го класса были

обыкновенными товарными, посредине которых стоял

небольшой стол, а вдоль стен были обыкновенные лавки

- 214 -

для пассажиров.

 

Нам приходилось искать свою дивизию, так как

расположение частей не было точно известно русским

комендантам станций. Сначала мы приехали в город Галац,

где грузился на пароходы 5-й пехотный полк, шедший на

Тульчу. Мы обрадовались, когда увидели на пристани солдат

с цифрой «5» на погонах, но, расспрашивая солдат, мы

узнали, что они — 5-го пехотного полка. Вернулись к

коменданту, и он направил нас в город Браилов.

Сели мы на маленький пароходик, вернее — катер, и

поплыли по Дунаю. Река широкая и глубокая, но вода в

ней мутная. «Какой же это голубой Дунай”?» — подумал

я, — «он какой-то бурый!» Когда приехали в Браилов, город

произвел сразу хорошее впечатление, — прямо от пристани

начинались хорошие дома и мощеные улицы.

Город был тих, на улицах почти никого, и мы бродили по

улицам, устали и зашли в один из первых попавшихся

домов, попросив хозяев дать нам возможность отдохнуть.

Нас очень гостеприимно приняли, отвели в гостиную,

затопили печь. Печь удивила нас своим устройством, это

было нечто среднее между печкой и камином, но нагрелась

она быстро. Отдохнув и поблагодарив хозяев, мы

отправились опять к коменданту, и он нас отправил обратно

в Галац, так как теперь было точно известно, что полк наш

стоит в районе города Тыргу-Окна. Мы путешествовали по

местам славных боев с турками, и такие названия, как

Галац, Браилов, Тульча, мне напоминали подвиги русских в

1877–78 годах. 27 ноября, из Галаца, я послал отцу

открытку, сохранившуюся до сих пор.

Мы ехали снова в Яссы, на север, и ехали весело.

В обыкновенном товарном вагоне, довольно чистом, с нами

ехали румынские беженцы — одна молодая, очень

аристократического вида пара, и простой народ. Мы очень

весело болтали на невероятной смеси языков, что иногда

вызывало всеобщий смех, особенно при совпадении русских

слов с румынскими, но имевших разное значение. Так, наше

слово «пуля» оказалось по-румынски совершенно

неприличным, вызвало хохот простых румынок и вогнало в

- 215 -

краску даму. Чтобы спасти положение и чтобы никто не

подумал, что мы ругаемся, я взял боевой патрон, показал

на нем пулю и объяснил все по-французски.

Вдоль железной дороги валялись груды сахарной свеклы,

выброшенной из вагонов для освобождения их на нужды

войны, а вдоль железнодорожного полотна брели одиночками

и группами румынские солдаты рассеявшейся румынской

армии. Винтовки у них были с заткнутым тряпочкой или

пучком соломы дулом. На станциях они подходили к

вагонам и просили у русских хлеба и папирос. Русские

делились всем, чем могли, по-братски.

Первым румынским словом, нами выученным, было слово

«разбой», так по-румынски называлась война, и все считали,

что это звучит лучше, чем русское «война», и метко

отражает сущность этого понятия. Слово «лапти» — молоко,

вызывало смех у наших солдат, как название обуви, далеко

не сродное молоку. Купить чтолибо из съестного было

невозможно, мы выбегали на каждой станции и находили

только закрытые буфеты.

По дороге к нашей компании присоединился румынский

лейтенант, веселый и простой парень. На одной из станций

он позвал нас пообедать, станция называлась «Пятра».

Поезда стояли подолгу, никаких звонков перед отправлением

поездов не было, железнодорожник просто кричал: «Гата!»

— «готово!», и все садились в вагоны. Русские, не зная

этого обычая и не понимая слова: «гата», отставали во

многих случаях от своих поездов и скоро приучили

румынских железнодорожников стучать по буфетам, давая

сигнал о готовности поезда к отправлению. Мы вошли в

зал станционного буфета и сели за стол спинами к

огромным окнам. Рядом сидели и скучали за пустым столом

три сестры милосердия. Лейтенант исчез и вернулся, неся

на тарелке пирожные, которыми он угостил сестер, а нам

принес бутылку румынской водки и рюмки. Сам он только

пригубливал рюмку и очень удивлялся, как это мы

«хлопаем» по полной рюмке. Нас же, в свою очередь,

удивляло, как это в винодельческой стране люди не умеют

или не могут пить. Что он достал из еды, я не помню, но

помню, что в это время над станцией кружил аэроплан

- 216 -

противника. Мы посоветовали сестрам сесть в простенке

между окнами и сами сели туда же. Сбрасывание бомб с

аэропланов было редким явлением, почему от аэропланов

не укрывались, тем более что обычно аэропланы вели лишь

воздушную разведку.

Но этот аэроплан оказался не таким, какими мы привыкли

их видеть, и обстрелял станцию из пулемета, а затем

раздался близкий и сильный взрыв, оконные стекла

полетели вовнутрь помещения, а скатерть сдуло со стола

взрывной волной. Мы дешево отделались, и это был

первый случай за войну, когда я видел, что аэроплан

сбросил бомбу.

До Тыргу-Окна мы доехали благополучно и без

приключений. Здесь стоял штаб нашей дивизии, а полк наш

стоял на позиции в Карпатских горах, в районе большого

села Дафтяны.

После войны эти Дафтяны стали известны всему миру

своей политической тюрьмой.

1 декабря мы добрались до штаба полка, которым

командовал полковник Гаськевич. Представлялись мы по

уставу, но Гаськевич принял нас по-домашнему, даже не

встав при приеме рапорта, и говорил с нами запросто,

расспрашивая каждого о здоровье, о поездке, и отпустил

нас до получения назначений. В обозе я разыскал своего

денщика Гришу Гордеева, который во все время моего

отсутствия из полка был при обозе, и начальник обоза

штабс-капитан Лункин очень просил меня оставить Гришу в

его распоряжении. Я предоставил решение этого вопроса

самому Грише, и он, к моей радости, решил остаться при

мне, сказав: «Давайте пойдем лучше в роту». Лункин

угостил меня жарким из убитого накануне медведя. Мы

находились в предгорьях Карпат, в очень красивой

местности, горы были покрыты густым, почти девственным

лесом, в котором водились медведи, дикие козы и много

волков, а горные реки изобиловали форелью. Местность

была такова, что ею нужно было бы только любоваться, мы

же, по выработавшейся привычке оценивали местность в

первую очередь с точки зрения ее пригодности для военных

действий — наступления или обороны, — обращая внимание

- 217 -

на красоту пейзажа в последнюю очередь, да и то лишь

как на ориентиры.

Село Дафтяны было расположено в долине и было очень

растянуто в длину. В нем располагались тыловые

учреждения полка и подразделения, которым в густом лесу

не находилось применения: команда траншейных орудий,

конные разведчики, даже часть пулеметной команды. При

теплом климате избы крестьян были крыты деревянными

дощечками, «гонтом», запасы которого лежали у каждого на

чердаке, служившем складочным помещением. Повсеместно

в окнах были вставлены железные прутья для защиты от

нападения диких зверей. Народ жил бедно, земли у каждого

был незначительный клочок при усадьбе, использовавшийся

самым максимальным образом: фруктовые деревья, кукуруза,

кормовой бурак для домашней скотины (свиней). Коров и

лошадей я не встречал нигде. Отношение населения к

русским было хорошее и приветливое, мы были не только

союзники, но и единоверцы, православные. Вся земля в

долинах и леса в горах принадлежали румынским

помещикам — «боярам», имевшим в самых живописных

местах свои замки. Многие жители деревень кормились

около солдатских кухонь, что не воспрещалось

командованием и делалось и в России, и в Румынии.

Русские солдаты делились с населением, чем могли, и

помогали по хозяйству. Гриша решил угостить меня

мамалыгой и сжарил мне из этой каши котлеты, мне

понравившиеся, но наградившие меня расстройством

желудка. Гриша объявил мне потом, что — это с непривычки

и что все так переболели. Хлеба у крестьян не было

совершенно. Мамалыга варилась в котле, когда вода

закипала, в котел сыпали мелкодробленую кукурузу, и когда

каша была готова, ее вываливали из котла на стол и

резали ниткой на куски, бравшиеся в руку и употребляемые

как хлеб, откусывая понемногу. Подсолнечника не сажали, и

грызовые семечки были румынам в диковинку, а русским —

редким «десертом». Семечки попадали на фронт только из

России, в посылках, или же привозились отпускными.

Такой же редкостью были и арбузы и дыни, зато было

обилие чернослива в каждом доме. Уборные напоминали

- 218 -

скорее собачьи конуры, настолько они были низки и без

дверей. Пользоваться ими приходилось так: стать задом,

спустить штаны и задом пятиться в уборную, да еще у всех

на глазах.

Лес был кругом, но не крестьянский.

До получения назначения я явился к своему батальонному

командиру, теперь уже подполковнику Ростиславскому, и

прожил в его квартире несколько дней. Принял он меня

хорошо. В штабе полка я прочел приказ о своем

награждении, переписал его и послал отцу. Ростиславский

по вечерам занимался заполнением наградных листов на

офицеров и все время ворчал: «Какие теперь пошли

офицеры: Новодережкин, Широкоштанов...», будучи недоволен

проникновением в офицерскую среду офицеров не дворян,

а выходцев из «простонародья». Днем, от нечего делать, я

ходил гулять в ущелье, по которому протекала горная

речонка. Дно речки было лавовое, разноцветное, и я ходил

прямо по дну (было очень мелко), любуясь оттенками дна и

окружающими горами. Сапоги мои не промокали, и я с

благодарностью поминал сапожника Сергеева, сшившего мне

сапоги перед моим отъездом из Оренбурга. Стрелки моей

роты, узнав о моем возвращении, прислали ко мне

настоящую делегацию, просившую меня вернуться в роту. Я

был этим очень растроган, я и сам желал этого, но это

зависело не от меня. Я просился в любую роту, но не

было причин смещать ротных командиров, хотя среди них

были и прапорщики, то есть младшие, чем я, чином. Один

из самых старых солдат 6-й роты, Чарковский, пришел при

мне к Ростиславскому проситься в отпуск, так как он

пробыл на фронте около двух лет. Ростиславский стал

довольно грубо ворчать на Чарковского (отпуска солдатам

предоставлялись крайне редко и как исключение). Я

присоединился к просьбе Чарковского, и Ростиславский, по

прежнему ворча, разрешил отпуск к великой радости

Чарковского.

За время моего отсутствия личный состав в полку очень

переменился, многие мои друзья офицеры были ранены и в

полк не вернулись, и я ни к кому не ходил.

Назначили меня наконец начальником команды траншейных

- 219 -

орудий, представлявшей из себя взвод, имевший на

вооружении миномет Лихонина и бомбометы Азена.

Устройства последнего и способа стрельбы я не знал,

почему учился этому у стрелков. Бомбочка была с кулак, в

головную часть был ввинчен ударник с пропеллером.

Заряжался бомбомет с дула. На дне ствола, прикрепленного

к поддону, имелся боек, на жало которого натыкалась

бомбочка, при опускании в ствол происходил выстрел, в

полете вертушка-пропеллер вращалась, ударник ввинчивался

до отказа, сближаясь с капсюлем взрывателя, и при ударе

об землю происходил взрыв бомбы. Команда моя и я сам

бездельничали, находясь при обозе в Дафтянах, — стрелять

в таком густом лесу было невозможно.

6 декабря был полковой праздник. Состоялся парад, на

котором мне, как Георгиевскому кавалеру, полагалось стоять

правее полкового знамени, и таким образом полк проходил

церемониальным маршем и мимо меня. Это был большой

почет, тем более и потому, что я был единственным, если

можно так выразиться, «героем Луцкого прорыва». После

парада был торжественный обед. Приехавший на праздник

и принимавший парад начальник дивизии, войдя в

помещение столовой и поздоровавшись с офицерами, сразу

же спросил командира полка: «Почему у этого офицера

повязка на глазу?» Командир полка объяснил ему, что я

был ранен и добровольно вернулся в полк. Начальник

дивизии спросил меня, в каком бою я участвовал и какие

имею награды. Я ответил, и начальник дивизии сказал мне

комплимент и поставил меня в пример другим офицерам.

Обед был, как всегда, превкусный: к первому были поданы

любимые офицерами слоеные пирожки с мясом, не менее

вкусные фаршированные яйца и по рюмке румынского рома.

Вскоре полк занял позицию верстах в двенадцати от

Дафтян. До прихода русских войск румыны, не имевшие

опыта в войне, занимали фронт несплошной линией, плохо

наблюдали за незанятыми промежутками, окопов не рыли,

рыть их в каменистой почве гор было очень трудно;

офицеры держались обособленно от солдат, были изнежены,

многие носили корсеты, румянились. Они командовали

своими частями издали, командир батальона сидел в

- 220 -

нескольких верстах от передовой и названивал по телефону

в роты, крича: «А ля гура Чабониаш, кампания чинча,

лейтенант Онеску!», то есть — «Устье реки Чабониаш, пятая

рота, лейтенант Онеску!», В то время, когда румыны

держали фронт, немецкие разведчики, а претив нас стояла

баварская гвардия, просачивались в тыл румын и бродили

там безнаказанно. Русские войска закрыли все щели, и

бродившие в тылу наших позиций немецкие дозоры и

разведчики были голодом вынуждены сдаваться в плен. В

Дафтянах был большой фанерный завод, и на нем работал

механиком один русский матрос с броненосца «Потемкин»,

осевший после восстания в Румынии. Никто его не трогал,

хотя с полицейской точки зрения он был бунтовщиком и

изменником. Я лично видел его и говорил с ним.

Жил я вместе с поручиком Кротковым, начальником команды

конных разведчиков, тоже бездельничавшей, как и моя

команда. Командиром хозяйственной роты был штабс-капитан

Верле, рыжий француз-москвич, очень ко мне благоволивший

и называвший меня породственному: «Жоржик». Я часто

ходил с Верле по Дафтянам, сопровождая его, когда он

шел по делам службы.

Через него я и познакомился с матросом-потемкинцем,

отпускавшим для полка фанеру для облицовки землянок.

Временно командующий полком подполковник Гаськевич был

очень прост в обращении и однажды пригласил меня

приехать в штаб полка в гости и посмотреть позиции. Снега

еще не было, было тепло, но все уже ходили в шинелях.

Горы начинались у самых Дафтян, и от фанерного завода

на лесосеку в горах была проведена узкоколейная железная

дорога, шедшая все время на подъем, причем от завода до

входа в ущелье, по дну которого текла речка, примерно с

полверсты была насыпь, прямая, как стрела, и с уклоном

до 30 градусов. Полковой священник, отец Николай, был ко

всеобщему удовольствию переведен в другую часть, и на

его место был назначен другой, вполне серьезный человек,

бывший, как говорится, на своем месте. При нем был

причетник, унтерофицер. Оба были тихие, смирные люди, и

их совсем не было слышно, так как они не докучали

богослужениями совсем, предпочитая совместную службу с

- 221 -

румынским священником в местной церкви, которую наши

стрелки очень редко посещали. Среди румынского населения

священник был известен как «русешти попа», то есть

«русский священник». Этот священник со своим причетником

придумал довольно опасное и острое по ошущениям

развлечение — кататься с гор по узкоколейке от штаба

полка до фанерного завода, что составляло примерно 12

верст под уклон, и площадка-дрезина неслась с бешеной

скоростью. Ежедневно поезд отправлялся в горы на лесосеку

за бревнами, для перевозки которых были специальные

платформы, длиною метров в 5, с железным зубчатым

кругом посередине, на который клалось только одно бревно

почти в два охвата, и оно закреплялось на платформе

огромной железной цепью. Так как поезд шел в горы

порожняком, на платформы грузились продукты для полка,

чиненая обувь и т. д. На скалистой почве сапоги быстро

изнашивались, и с обувью была настоящая проблема —

сапожники работали беспрерывно и шили для солдат из

сыромятной кожи румынские «постолы», и на позиции их

отправлялось ежедневно несколько сот пар. Священник

пригласил меня «покататься», договорился с механиком

завода, чтобы нам дали дрезину и прицепили бы ее к

поезду. Дрезина представляла из себя площадку, ничем не

огороженную по краям, без сидений, с примитивным ручным

тормозом и большим крюком на цепи для прицепки.

Самостоятельно двигаться дрезина могла под уклон, не

имея двигательного устройства. Священник взял с собой

причетника и большой чайник для минеральной воды, —

около штабной землянки был источник минеральной воды,

обделанный в маленький сруб с крышкой. Вода напоминала

вкусом наш нарзан.

Обычно поезд, состоявший из 5–6 платформ для леса,

одной с хлебом и одной с постолами, тащился в гору

почти полтора часа. Сидя на своей дрезине, мы держались

руками за края. Суровая, дикая природа была

очаровательна, и я с большим любопытством смотрел по

сторонам. Полотно железной дороги было проложено по

одной стороне ущелья, и это, наверное, стоило большого

труда, так как, кроме насыпи у завода, само полотно было

- 222 -

вырублено в скалах и построен мост через ущелье на

высоченных подпорках. Было одно такое место, где с одной

стороны возвышалась огромная отвесная стена, высотой с

пяти-шестиэтажный дом, а с другой, в двух шагах от колеи,

были обрыв в ущелье, дна которого не было видно, оно

заросло лесом и огромные сосны казались сверху простым

кустарником. Все было сделано «впритирку», и встречный

пешеход не мог разминуться с поездом иначе, как остановив

поезд и перебравшись по платформам или идя сбоку и

цепляясь за них. На середине пути был мост без всякого

настила и перил, и не прямой, а несколько изогнутый.

Доехали мы до штаба благополучно. Посидев в землянке у

подполковника Гаськевича и напившись чаю, я пошел

посмотреть на наши окопы. Грунт был скалистый, а горы

были покрыты таким густым лесом, что сразу было видно,

что даже ружейный обстрел почти невозможен. Наши

стрелки, а также и немцы, это было хорошо видно, ходили

поверх окопов, защищенные лесом, шагах в 300 друг от

друга. Стрельбы никакой не велось.

Землянка ротного командира была позади окопов, на

косогоре, причем совершенно не углубленная в землю и

скорее похожая на домик. Грунт не поддавался лопатам, и

его нужно было долбить. Внутри сказалось соседство с

фанерным заводом: землянка была обшита листами фанеры,

что придавало ей очень уютный вид. Окопы представляли

из себя неглубокую канаву, выдолбленную с большим трудом

в скалистом грунте, зато бруствер, похожий на завал, был

высок и сложен из бревен (леса была вдоволь),

пересыпанных землей и скрепленных проволокой. Колья для

проволочного заграждения вбить было невозможно, да и не

нужно, — проволока была прибита к впереди стоящим

деревьям, что при наличии кустарника и подлеска делало

впереди лежащую местность труднопреодолимой. Видно

было, что, прежде чем устроиться, нашим стрелкам

пришлось пожить на открытом воздухе, возле костров: у

многих были опалены и прожжены папахи и шинели.

Начинало темнеть, а это наступает в горах очень быстро, и

я вернулся в штаб. Священник и причетник уже ждали

меня, они набрали минеральной воды. Наша дрезина

- 223 -

лежала рядом с рельсами. Оставить ее на рельсах было

нельзя, она укатила бы. Зайдя попрощаться с командиром

полка, я был свидетелем такой сцены: дверь землянки

внезапно отворилась и в землянку ввалилась фигура

баварского гвардейца, а за ним нашего стрелкателефониста.

Оказывается, телефонист, проверяя линию, повстречался с

блуждавшим в нашем тылу уже несколько дней немцем.

Имея при себе только катушку с телефонным кабелем, он

тем не менее не растерялся, захватил баварца в плен и

почти всю дорогу до штаба полка тащил его на себе,

связав ему руки и имея на себе катушку с кабелем и

винтовку немца. Вероятнее всего, что голод заставил немца

сдаться без особого сопротивления, хотя он и исцарапал

лицо телефонисту.

Фронт шел не сплошной линией, что было невозможно из

за рельефа местности, а по вершинам гор, так что одна

рота была впереди, а другая позади, промежутки же

наблюдались полевыми караулами и дозорами для связи.

Местность была очень пересеченная, горы, узкие ущелья с

текущими по ним речками, все густо поросшее вековым

лесом. Имелась и «пешеходная дорога» к штабу: в одном

месте была отвесная скала, к которой была прислонена

лестница, в другом месте нужно было преодолеть крутой

скат, приходилось карабкаться по накладной лестнице,

брусья вместо ступеней, связанные по концам проволокой, а

в другом месте ползти на четвереньках. В один из дней

подполковник Гаськевич был остановлен у отвесной лестницы

криком: «Полковник, сдавайся!» Это были немцы, бродившие

в нашем тылу.

Гаськевич, как он сам рассказывал, бросился к лестнице и

съехал вниз на своем заду, удрав благополучно.

Распростившись с Гаськевичем, мы поставили дрезину на

рельсы. Она так и рвалась из рук, и, плюхнувшись животом

на площадку, мы сразу понеслись под гору. Священник сел,

поджав ноги, впереди и держался за рычаг тормоза

(совершенно бесполезного), а я с причетником сидели,

крепко держась за борта. Если в гору мы тащились, то

теперь летели вихрем так, что, крикнув, слышали свой

голос позади. Все мелькало в глазах, и счастье, что никто

- 224 -

не попался нам навстречу. Крюк с цепью мы упустили, и он

бешено прыгал, колотясь о шпалы. Мосты мы пролетели с

грохотом, не зацепившись крюком за шпалы, тогда бы мы и

костей не собрали бы, слетев в пропасть. По прямой

насыпи перед заводом мы тоже промчались и врезались в

закрытые ворота завода. Ничего подобного этому катанью я

не испытывал ни раньше, ни позднее. Командир полка

потом запретил такое катанье, как опасное для жизни.

 

Условия горной войны резко отличались от обычной

полевой, и в русской армии не было специально обученных

горных войск, в то время как противник имел горные части,

укомплектованные горными жителями.

Если перед майским наступлением командир батальона

поручик Надин отбил воображаемую атаку, то и тут он

отличился, пропав внезапно со всем своим батальоном.

Немцы заняли вершину в тылу батальона, и батальон

разбежался, но через день все пришло в порядок, люди

собрались, не понеся потерь, и заняли прежнюю позицию.

Боев, в полном смысле слова, не было, были «поиски». В

один из вечеров поручик Кротков сказал мне, что поезд

привез убитых и раненых и что среди раненых поручик

Чашков, а среди убитых прапорщик Венчанинов. Я сейчас

же отправился к поезду. На линии стояла наша знаменитая

дрезина, на ней лежал труп Венчанинова, а рядом, накинув

на плечи шинель, стоял поручик Чашков, нахохлившись, как

воробей под дождем. Чашков был ранен точно так же, как

и в первый раз, но теперь у него было раздроблено другое

плечо, и он превратился в полного инвалида. Венчанинов

лежал с закрытыми глазами и как будто спал. Я долго

смотрел на него, мысленно прощаясь, и думал, что

солдатские приметы часто исполняются. Одной такой

приметой было, что возвращающиеся из отпуска или после

ранения бывают убиты или ранены через несколько дней

после возвращения в полк.

На нашем участке побывал известный военный

корреспондент Немирович-Данченко, описавший в одном из

декабрьских номеров газеты «Русское слово» действия

нашего полка, случай с телефонистом и еще один эпизод:

- 225 -

немцы почему-то оставили одну из вершин, занятую затем

нашими, и, видимо, не сообщили об этом своим.

Утром можно было наблюдать, как к этой вершине

движется походная кухня и идут денщики, несущие своим

офицерам обед в судках. Наши допустили немцев до самых

позиций без выстрела, и они все были ошеломлены, увидя,

что вместо своих они принесли обед противнику.

Все они были взяты, конечно, в плен. Один из них,

принесший своему офицеру брюки, просил, раз брюки не

попали и не попадут офицеру, разрешения взять брюки

себе. Это было ему разрешено, и он тут же переоделся в

офицерские брюки.

Сидя однажды вечером в хате, мы с Кротковым увидели,

что в тылу, за Дафтянами, взлетают ракеты, которые мы

сразу признали за немецкие. Кротков немедленно приказал

седлать лошадей и поскакал с разведчиками на свет ракет.

Я пошел в канцелярию штаба полка, где жил наш адъютант,

Столяров. Скоро сюда же явился и Кротков, приведший двух

пленных, здоровенных баварских гвардейцев, перешедших

линию фронта еще при румынах. Теперь голод заставил их

искать русских, чтобы сдаться в плен, и для этого они и

подавали сигналы ракетами. Я рассматривал баварцев и

обратил внимание на то, что они аккуратно одеты,

прожженные у костров шинели тщательно залатаны, на

головах каски с надетыми защитными чехлами. Это был

уже последний случай поимки немецких разведчиков в тылу

наших позиций.

Румынские войска вскоре были отведены в глубокий тыл на

переформирование и обучение, которое велось прибывшими

из Франции инструкторами.

Вскоре на меня возложили заведование офицерским

собранием. Это была выборная должность, и офицер, ее

исполнявший, назывался «хозяин офицерского собрания». В

моем ведении находилась офицерская кухня и офицерская

лавочка, и на мне лежали заботы по приготовлению пищи,

закупке продуктов для кухни и товаров для лавочки. Товары

для последней закупались обычно в ближайших русских

городах, как Одесса, Кишинев и другие. Закупались

папиросы, мыло, спички, одеколон, сахар, печенье, чай,

- 226 -

бумага, конверты и прочая необходимая мелочь, все в

небольшом количестве, ведь число покупателей не достигало

и ста человек. Нельзя было достать вин, так как они были

изъяты из продажи еще в 1914 году. Иногда удавалось

купить в Кишиневе десяток бутылок коньяку у заводчика

Редерера. Продукты для офицерской кухни отпускались за

наличный расчет хозяйственной частью полка, и я же вел

всю примитивную отчетность и высчитывал цены, тоже

самым примитивным образом. Стол стоил около 30 рублей

в месяц, каковые ежемесячно удерживались со столующихся

при выдаче жалованья. «Наблюдающим» за офицерским

собранием и, таким образом, моим начальником в этой

отрасли был капитан Вишневский, тот самый, который

принимал меня с прибывшим пополнением. Он был

переведен к нам из 7-го полка и был несимпатичнейшим

человеком, единственным, которого не любили ни офицеры,

ни солдаты.

Книг не было, и по вечерам мы с Кротковым играли в

карты, в «66» или в «дурака». Вечерами все жившие при

обозе собирались к адъютанту Столярову — Черкасов,

Бойко, священник, Кротков и я, и тут начиналась игра в

«шмен де фер» — «железку». Я никогда не играл и

просиживал допоздна, наблюдая за игроками, а не за игрой.

Я не мог понять, что люди находят хорошего в игре, да

еще на деньги. Люди играли азартно, постоянно приглашая

и меня принять участие в игре, но я не поддавался,

оставаясь равнодушным как к деньгам, которые можно

выиграть, так и к самой игре как к убийственно

однообразной. Все игроки имели деньги, и иногда выигрыш

достигал 200–300 руб., а Бойко побил однажды рекорд,

выиграв 600 рублей. Мое участие в этих сборищах

выражалось в обеспечении игроков ужином, и повар

офицерской кухни готовил за счет игроков особый ужин. Я с

утра просил Черкасова дать мне конного пулеметчика,

вручал последнему 30–40 рублей денег и просил купить в

деревнях поросенка или какую-нибудь птицу, немного

картофеля, наказывая денег не жалеть, не торговаться и

брать по любой цене, причем отчета и сдачи никогда не

требовал. Покупки бывали всегда сделаны, но украл ли

- 227 -

пулеметчик или купил на самом деле — проверить было

трудно. Жалоб от населения не было. Я с Кротковым жили

в горной части Дафтян, а в нижней стоял обоз и

пулеметная команда. Попасть на квартиру к Столярову

можно было и по шоссе, главной улице села, но это был

кружный путь, почти в две версты, и было ближе ходить по

окраине села, где в одном месте проходил глубокий овраг с

глинистыми берегами и ручьем на дне. Вместо моста через

овраг лежало круглое бревно, переходить по которому,

учитывая грязь и глинистую почву, было настоящей

эквилибристикой. Из отпуска, с Кавказа, вернулся поручик

Козаченко, привезший с собой несколько бутылок

самодельной водки из инжира. Козаченко принял участие в

игре и внес свою долю на ужин вином, которое мы и

распили за два или три вечера. К вину я был непривычен,

и пара рюмок уже вызвала опьянение и шум в голове.

Проснувшись утром у себя на квартире и смотря на

заляпанные глиной свои сапоги, я удивлялся, как я смог в

темноте, пользуясь спичками, благополучно перейти овраг по

этому бревну. Кто-то донес командиру полка о происходящей

игре, и тот вызвал всех игроков на позицию, что и

прекратило игру.

Был в полку младший врач Зинович-Кащенко, очень тихий и

скромный человек, страдавший вечным пьянством. Поручик

Гуммель про него и куплет соответствующий сочинил: «Он,

как яблочко, румян и к тому же вечно пьян». Кащенко не

мог жить без вина и даже носил с собой в кармане флакон

из-под одеколона, наполненный разведенным аптечным

спиртом и положенной в него травкой-зубровкой. Кащенко то

и дело прикладывался к своему флакону, и одного глотка

ему было достаточно, чтобы прийти в свою норму. Кащенко

за собой не следил, ходил в грязной, потрепанной шинели

мирного времени, пока Столяров не привел его в приличный

вид, распорядившись сшить ему новое обмундирование.

В пулеметной команде у Черкасова был граммофон с

большим количеством пластинок, подаренный ему одним

польским ксендзом в начале 1915 года. Этот граммофон

считался настоящей драгоценностью, и слушание пластинок,

когда это было возможно, доставляло большое

- 228 -

удовольствие. Случайно попадавшие в полк газеты и

журналы передавались из рук в руки и зачитывались «до

дыр». Кто-то из офицеров написал письмо депутату

Государственной Думы Пуришкевичу с просьбой прислать

какую-нибудь книгу. Все посмеивались над кажущейся

безнадежностью просьбы, но Пуришкевич прислал несколько

книг среди которых было собрание сочинений Пушкина,

издания лейпцигской фирмы Брокгауз и Эфрон, то есть —

лучшее и дорогое.

Кончался уже декабрь, а снега все не было. К встрече

Нового года намечено было устроить торжественный обед

ужин, пригласить на него начальника дивизии и штаб, так

же как и персонал дивизионного полевого лазарета. Капитан

Вишневский, как наблюдающий за офицерским собранием,

достал где-то по большой бутыли рома и ликера «какао

шуа». По примеру Клеванского лагеря, возле дома, где

расположилась кухня, было построено «здание» столовой. В

качестве скатертей были использованы новые простыни из

полкового околодка.

В мои обязанности входила встреча гостей, их размещение

за столом, а затем, по приказанию Вишневского,

наблюдение за стрелками-официантами и особенно за

поваром, чтобы они не напились бы пьяными. Ром и ликер

разливались по рюмкам на кухне и на подносах подавались

обедающим. Однако после прибытия всех гостей и первого

тоста Вишневский приказал мне быть на кухне и самому

разливать по рюмкам вино. Это мне не понравилось тем

более, что Вишневский то и дело появлялся на кухне.

Когда Вишневский наконец крепко засел за стол, я угостил

всех стрелков и повара ромом с ликером, выпив вместе с

ними, затем передал командование повару и пошел в

столовую, находившуюся шагах в десяти от кухни.

Полковник Ильяшенко, уже вернувшийся в полк, сидел во

главе стола, рядом с начальником дивизии. Играл полковой

оркестр, за столом шел оживленный разговор. Адъютант

Столяров попросил разрешения спеть полковую песню под

оркестр. Начальник дивизии разрешил, а Ильяшенко

усмехнулся в усы, так как Столяров попросил не обижаться

на куплеты, которые могут некоторых задеть. Эта песня «Мы

- 229 -

вам сказочку расскажем...», приведенная мною выше, была

спета под аккомпанемент оркестра, понравилась гостям

(малоприличное было выпущено), в большинстве знавшим о

случаях, воспевавшихся в куплетах. Вечер прошел весьма

весело, все были довольны. Все гости приехали или

верхами, или в экипажах, и на мне лежала обязанность

провожать гостей, благодарить их за посещение и вызывать

их лошадей. Единственной неприятностью была для меня

стычка с капитаном Вишневским накануне обеда. Дело было

в том, что у повара имелся розовый желатин, и он спросил

меня, как быть, ведь заливное будет розовым. Не

разбираясь по неопытности в подобных вещах, я разрешил

использовать этот желатин, но когда Вишневский осматривал

приготовленные блюда и увидел розовое заливное, он

обрушился на повара с руганью, я же заступился за него,

сказав, что это сделано по моему распоряжению.

Тогда Вишневский напал на меня. Повар меня утешил,

сказав, что он «постарается оттянуть» и заливное будет

нормального цвета. Как он это сделал, я не знаю, но цели

он достиг.

В походной кухне можно было готовить только первое,

поэтому повар еще в начале войны раздобыл где-то

железную плиту, которой накрываются окна подвалов, возил

ее с собой и на каждом новом месте стоянки полка

складывал плиту, на которой и готовил.

Как я уже говорил выше, церковные богослужения в полку

почти не справлялись, за исключением такого праздника, как

полковой, когда был отслужен молебен.

Лично я перестал посещать церковь еще в 1914 году, как

только окончил военное училище и вышел из-под опеки.

Хотя я жил в тылу полка, но сапоги износились очень

быстро, а наш полковой сапожник, мастер своего дела, по

фамилии Овередный, был настоящим обдиралой, брал за

починку сапог не менее 10 рублей, цену прямо безумную,

объясняя это тем, что очень трудно доставать сапожный

товар. Торговаться с ним не приходилось: без подметок

ходить было нельзя. Овередный это знал и злоупотреблял

этим, понимая, что офицер не будет торговаться с солдатом.

По примеру армий наших союзников, англичан и французов,

- 230 -

и у нас начали заводиться так называемые «крестные

матери», женщины и девушки, адреса которых узнавались из

получаемых на фронте посылок с подарками. В вагоне

поезда я познакомился с севшей в Пензе молодой

учительницей Соней Леушиной, которой я предложил стать

моей крестной матерью. Соня только что окончила гимназию

и преподавала в городе Оханске, и переписывался я с ней

до конца 1917 года, когда с начавшейся гражданской

войной эта наша переписка прекратилась.

В январе 1917 года выпал, наконец, снег, морозы доходили

до 15 градусов. Нашу дивизию сменили и поставили на

отдых. Во время похода, на марше, мы встретили сводный

Георгиевский батальон дивизии, на фронт приезжал в это

время Великий Князь Георгий Михайлович, раздававший

солдатам Георгиевские кресты. Батальон шел «по мирному

времени», неся винтовки не «на ремень», как было принято

на фронте, а «на плечо». Вид у этого батальона был

прекрасный, стрелки щеголяли своей выправкой и имели

каждый по несколько Георгиевских крестов. Это был, что

называется, «цвет дивизии». На ночлег полк остановился в

одной деревне, и мне пришлось поместиться в большой

комнате с разбитыми оконными стеклами. Гриша спросил

меня, как я буду спать в таком холоде, но дисциплина не

разрешала спать в одной комнате с солдатами, и я лег, не

снимая шинели и папахи, на деревянную кровать, закутав

ноги мешком, который Гриша принес от хозяев. Спать было

и жестко и холодно...

 

Осенью 1916 года полк занимал позиции и отдыхал все

время в районе городка Тыргу-Окна, вокруг которого были

деревни, по которым полки и размещались на отдых. Одно

время я жил на одной квартире с прапорщиком

Малянтовичем, казанским жителем, хвалившимся тем, что его

отец имеет рысаков и что он сам понимает толк в лошадях

и очень любит кататься. Когда зима установилась,

Малянтович предложил мне поехать покататься в Тыргу

Окна. Он попросил у главного врача пару лошадей от

санитарной двуколки, достал у румын дышловые санки,

очень легкие для крупных русских лошадей, и мы, захватив

- 231 -

с собой врача, имевшего дело к дивизионному врачу,

поехали в Окна. Там мы оставили нашего врача в штабе

дивизии, и Малянтович начал показывать свое искусство,

погнав лошадей с присвистом и выкриками, по-казански, как

он говорил. Проехав раза два по улицам, мы заехали за

своим врачом и отправились домой. Дорога была трудная,

шла через гору, извиваясь по склону ее в виде латинской

буквы «S» и подходя местами чуть ли не вплотную к

обрыву в довольно глубокое ущелье. Малянтович сидел на

козлах, доктор справа, а я слева в кузове саней. Под гору

лошади понесли, шедшая навстречу саперная рота при

нашем появлении разбежалась в стороны, уступая дорогу

мчавшимся прямо на строй лошадям. Предвидя, что сани

вот-вот опрокинутся и что можно полететь в ущелье, я

приготовился к крушению, выставив ноги из саней. И

действительно, на самом крутом изгибе дороги сани

перевернулись, и мы с доктором вылетели из них, я — как

готовый к этому — «рыбкой», упав на живот и не

ушибшись, но «проехавшись» по земле так, что голова моя

повисла над самым обрывом, а доктор, описав в воздухе

траекторию, грузно упал на плечо, сильно ушибшись. Лежа

на земле, я видел, как Малянтович, запутавшись в вожжах,

сделал пируэт на голове. Лошади без седоков помчались

дальше. Мы вскочили и побежали за ними и, подбежав к

деревне, увидели, что наши сани врезались в забор,

который они пробили дышлом. Зная дорогу, лошади

прибежали в свою конюшню, вызвав своим появлением

тревогу у санитаров, выбежавших к нам навстречу. Доктор

получил трещину ключицы и эвакуировался в тыл, а мы с

Малянтовичем получили от командира полка отеческую

головомойку за то, что без разрешения покинули

расположение полка.

В феврале 1917 года полк был переброшен на позицию в

районе деревни Грозешти, под которой летом произошли

упорные бои. Деревня была расположена в долине, на

шоссе, и была совершенно оставлена жителями, так как

немцы обстреливали ее из 11-дюймовых орудий.

Снег стаял, пробивалась зеленая травка. Узкая долина вела

от Грозешти к позициям полка, в горах. Я со своей

- 232 -

командой был расквартирован в небольшой деревушке

Маржина, расположеной напротив Грозешти, в одной версте.

Эта деревня была в мертвом пространстве и не могла быть

обстреляна. В ней же располагался обоз полка и другие

тыловые подразделения. Мы занимали квартиру вместе с

прапорщиком Балавахно в избе, стоявшей на краю

Маржины. Прямо от нашего двора шел склон к деревне

Грозешти, которая хорошо просматривалась от нас. Как

правило, деревни в горах состояли из одной улицы,

протянувшейся на большое расстояние. Нашими

развлечениями были игра в карты, в «1001», и ежедневное

наблюдение за обстрелом Грозешти. Позиции немцев были

далеко, но где-то в горах у них сидел наблюдатель, и

обстрелу из орудий подвергались даже одиночные люди,

идущие по шоссе, поэтому стоило лишь сойти с шоссе в

сторону, шагов на 10–15, чтобы попасть в мертвое

пространство и идти вдоль шоссе почти в безопасности.

Каждый день, пунктуально в час дня, начинался

артиллерийский обстрел Грозешти, и мы с Балавахно

усаживались на косогоре у своего двора минут за пять до

этого времени. Как только наступал час дня, — слышался

гул от выстрела и звук полета тяжелого снаряда, который

нарастал по мере его приближения. Так как снаряды летели

над узким ущельем — долиной, звук распространялся

только вперед и отражался от окрестных гор. Обычно немцы

выпускали 4–6 тяжелых снарядов.

После гула слышалось басовитое шуршание снаряда, резкий

свист, и затем раздавался оглушительный взрыв, земля,

даже у нас, в Маржине, вздрагивала, и из щелей потолка

сыпалась земля. Обстрел продолжался не более 15 минут, и

мы отправлялись в Грозешти смотреть на разрушительное

действие взрыва. Если снаряд попадал в шоссе, — воронка

бывала во всю его ширину, иногда же воронка подходила и

под дома, стоявшие рядом. Конец деревни, обращенный в

сторону противника, был совершенно разрушен. Если же

снаряд попадал в дом, то стены разлетались в стороны, а

крыша, сбитая из дощечек гонта, отбрасывалась в сторону

целиком, как шляпка гриба.

Целые крыши домов лежали вблизи воронок и развалин

- 233 -

домов. В один день мы решили проверить, будет ли

противник нас обстреливать, если мы будем идти по шоссе,

выходя по нему из Грозешти. Правда, мы шли по обочине

шоссе и, возможно, поэтому были вне наблюдения, но так

или иначе мы прошли больше версты и нас не обстреляли.

Однажды по Грозешти как раз около часа дня проходила

сменившаяся с позиции батарея, и нам было хорошо видно,

как перед первым орудием упал снаряд, лошади взлетели

вверх, а ездовой был сброшен с передка.

Газеты до фронта доходили редко и с большим

опозданием, поэтому мы не знали, что творится в России,

однако настроение по отношению к тылу становилось все

враждебнее, убийство Распутина было встречено с большой

радостью, но надежды на улучшение положения не

оправдывались, хотя снабжение армии было хорошим и

недостатка в боеприпасах не было, но в памяти был

неудачный 1915 год и не было выдающихся деятелей ни

среди военных начальников, ни тем более среди министров,

постоянно менявшихся и неспособных к управлению

страной. В избе, которую мы занимали, до нас стояла

канцелярия артиллерийского дивизиона, оставившая кучу

писем, не розданных солдатам, и мне была досадна такая

небрежность: письмо к нам из России шло около месяца,

тут же письма, столь дорогие на фронте, дошли, но к

адресатам не попали. Большинство писем было написано в

традиционной форме, с перечислением поклонов от каждого

родственника и знакомого: «еще кланяется тебе такой-то

(имя и отчество)» и так десять, а то и больше поклонов —

«еще кланяется» — и потом несколько дельных слов, вроде

«а телку продали» или «а бычка зарезали» и т. д. В одном

из писем было написано такое вступление: «Первым долгом

моего письма сяду я за стол дубовый и возьму перо в руки

и напишу письмо от скуки. Перо мое заскрипело, а сердце

мое закипело.

Напишу я этот листок, нехай летит с запада на восток, и

пишу я письмо от скуки, чтобы не попало оно никому в

руки, только нехай попадется тому, кто мил сердцу моему.

Лети, лети, листок, не взвивайся, никому в руки не давайся,

через горы, через грядку, прямо милому на кроватку, через

- 234 -

речку, через пруд, прямо милому на грудь».

Наступил март, и 1-го или 2-го был объявлен приказ о

происшедшей революции и об отречении от престола

Императора Николая и Великого Князя Михаила. Никаких

митингов для разъяснения событий не проводилось, и как у

офицерства, так и у солдат не было ясного представления

ни о задачах революции, ни о программах многочисленных

политических партий, и у всех был один вопрос: «Что будет

дальше?» На вечерней поверке по-прежнему пелись и «Отче

наш» и «Боже, Царя храни».

Вскоре пение молитвы и гимна прекратилось во всем полку

как-то само по себе. Не в один день дошло до сознания

значение революции, и фактически ничего еще не

изменилось, кроме того, что сразу же после революции

ухудшилось снабжение, — как известно, тыл сразу занялся

митингами и демонстрациями, забыв о нуждах фронта, и

нас стали кормить вместо хлеба сухарями, которые надо

было перед употреблением «обрабатывать»: постучать об

стол, чтобы выколотить всех червей и мусор, а потом уже

размачивать и есть. Первое стали варить из ржавой

селедки, не стало хватать чаю и табака.

Как-то, собравшись в канцелярии штаба полка, мы были

свидетелями такого разговора между Столяровым и

Черкасовым: Черкасов плакал, говоря, что Россия погибла,

а Столяров, смеясь, уверял Черкасова, что будет как раз

наоборот, все будет хорошо, все будут равны, все наденут

лапти, возьмутся за руки и будут водить хоровод, напевая:

«Во саду ли, в огороде...».

16 марта я почувствовал себя больным и попросил Гришу

достать красного виноградного вина, надеясь выпить его с

горячим чаем. Лежал я на своей походной кровати «Грум

Гржимайло», которую купил на фронте по случаю. Гриша

достал вина, но видя, что мне становится все хуже и хуже,

вызвал врача, который сразу же дал распоряжение

отправить меня в дивизионный лазарет.

Взяли мы с Гришей мою неизменную корзиночку, положили

меня в санитарную двуколку и повезли. В лазарете меня

приняли очень хорошо, как гостя, и так как я был

единственным больным, возле меня все время дежурили

- 235 -

сестры и болтали со мной. Тут я провел только одну ночь,

так как по исследованию крови у меня оказался тиф, и

главный врач приказал немедленно эвакуировать меня в

514-й полевой подвижной госпиталь, расположенный в Окна.

Температура была у меня высокая и держалась два дня,

доходя до 40 и 5/10 градусов. Я бредил, буйствовал, и свой

бред помню до сих пор, как сон. Лежал я один в

маленькой комнате, и ко мне почти никто не заходил, кроме

моего Гриши, и я даже обругал одну из сестер за полное,

как мне казалось, невнимание, — в это время происходили

непрерывные демонстрации полков, проходивших мимо

госпиталя с красными знаменами и бантами на груди, и,

поскольку все это было в новинку, весь персонал госпиталя

проводил время у окон.

В бреду мне казалось, что под потолком комнаты, вдоль

стен, подвешена веревка, а на ней висят разные

инструменты: молотки, стамески, клещи. Веревка эта

движется непрерывно, а вместо инструментов появлялись

временами какие-то танцовщицы, отплясывавшие дьявольский

канкан. То мне казалось, что рядом со мной лежат на

кроватях раненые, без рук и без ног, спеленатые бинтами, а

вместо туловища у них огромные кормовые бураки.

Беспрерывно мучило меня такое видение: в комнате была

одна стеклянная дверь, завешанная с другой стороны

занавеской, почему стекла отражали, как зеркало, и вот в

этом зеркале я видел, как наяву, как наступают австрийцы,

пользующиеся тем, что наши войска митингуют, и австрийцы

едут по железной дороге на больших дрезинах. Я тревожно

кричал, звал солдат, и раз, не вытерпев и слыша оркестры

демонстрирующих частей, выскочил на крыльцо госпиталя с

криком: «Русские солдаты, ко мне! Австрийцы!» Я был

моментально схвачен санитарами и водворен на кровать.

Чтобы защищаться от противника, я просил и требовал,

чтобы Гриша дал мне мой револьвер, а когда мне его,

разумеется, не дали, пытался вооружиться ножкой от стула,

для чего хотел сломать стул о спинку кровати, но для

этого у меня не хватило сил. Стулья из комнаты убрали,

после чего я пытался, еще более тщетно, отломить ножку

кровати и подолгу сидел на полу, держась за ножку и

- 236 -

обливаясь слезами от сознания своей беспомощности.

Первый приступ возвратного тифа прошел, таким образом,

тяжело. 27 марта я был направлен на распределительный

эвакопункт на станцию Окна, где сравнительно легко

перенес второй приступ. Лежал я в палате с другими

выздоравливающими.

Настала Пасха, и в один из дней мой артельщик, унтер

офицер офицерского собрания, пришел меня навестить,

проделав путь в 8–10 верст, чтобы принести мне гостинец —

половину кулича. Накануне Пасхи мы с ним беспокоились о

куличах и думали, что получится из нашей затеи. Теперь

он мне докладывал, что куличи удались, и принес пробу. Я

был очень растроган таким вниманием и от души

благодарил его. Я все время лежал, был очень слаб,

температуры не было, но я не выносил табачного дыма и

меня моментально начинало рвать.

Мне дали таз, поставив его под кроватью. Мой вид был,

конечно, неприятен для других больных, как и мне самому,

и я просил больных не курить в палате и выходить на

двор, даже не зажигать в палате спичек, что они и делали.

Стоило кому-нибудь прикурить или зажечь спичку, как я

закрывался с головой одеялом, спасаясь от запаха дыма.

Многие дома в Румынии не имели коридоров, и двери

комнат выходили прямо во двор, под навес вдоль дома.

Рядом с нашей палатой была комната сестер милосердия, и

один из больных во время приступа встал, вышел на двор,

зашел в комнату сестер, в которой не было никого,

полюбовался на себя (в одном белье!) и надушился

стоявшими на подзеркальнике духами. Мне пришла в голову

мысль сделать то же самое, и я сходил в комнату сестер,

— я не помню, как я уходил и как вернулся, была ночь,

двери были открыты, сестры дежурили, помню только, что

ходил я босиком и в одном белье, а погода была

холодная. Третий приступ тифа я перенес на ногах в

лазарете в городе Яссы. Здесь лечили вливанием

сальварсана внутривенно, и действие его было таким

положительным, что больные быстро вставали на ноги.

Мы удивлялись применению сальварсана, так как знали, что

лекарство это от сифилиса, но факты быстрого

- 237 -

выздоровления были налицо. При лазарете был один

солдат-румын, фокусник по профессии, заходивший к нам в

палату и забавлявший нас разными фокусами с деньгами,

картами и спичками и приносивший нам иногда бутылку

виноградного вина. В Яссах при регистрации меня по

прибытии в лазарет нужно было заполнить учетную карточку,

в которой был вопрос: «какого вероисповедания?», и я

удивил писаря и поставил его в затруднительное положение,

сказав, что я неверующий. Писарь переспросил меня: «Как

же вас записать?» Я ответил: «Так и пишите: неверующий».

 

После ранения я довольно быстро добрался до Оренбурга,

теперь же я двигался, как по этапу, от лазарета к лазарету,

и в начале апреля мы, с сопровождавшим меня Гришей,

очутились в Кишиневе, в лазарете Гербовецкой Общины

сестер милосердия. Здесь я встретил отца Громаковского,

полковника, уже побывавшего на фронте и эвакуированного

по болезни. В лазарете мне понравился хлеб, очень

пышный и вкусный, как мне объяснили, от примеси

кукурузной муки. Нам позволяли уходить из лазарета и

гулять по городу, что мы с полковником Громаковским и

делали. Город был расположен на холмах, и один раз,

остановившись и смотря вниз, вдоль улицы, Громаковский

мне сказал, что вот на этой самой улице, в 1905 году, во

время еврейского погрома, он, командуя ротой, обстреливал

погромщиков: «Видишь, как здесь удобно было стрелять, с

горки, вдоль улицы, залпами». В первую свою прогулку я

пошел с одним из прапорщиков, лежавших в лазарете.

Свежий воздух нас опьянил, и мы с ним шли, еле

переступая ногами, пришли в прекрасный городской парк,

заглядываясь на встречавшихся по дороге барышень,

казавшихся нам одна красивее другой. Народ был здесь

действительно красивый.

Нам с Громаковским ничего не стоило получить

направление для дальнейшего лечения в Оренбург.

Полковнику полагался билет 1-го класса, каковой он и

получил в большой давке у билетной кассы, но сесть в

вагон 1-го класса ему не удалось, так как деление на

классы на железной дороге уже не соблюдалось и каждый

- 238 -

занимал место где придется. Ехала масса отпускников

солдат, уже не соблюдавших никакого чинопочитания и

стремившихся только поскорее попасть домой. При посадке

на вокзале все время вертелся какой-то

вольноопределяющийся, выделявшийся своей развязностью и

обшитыми красным шелком погонами, в знак своей

«революционности». Тут же садилось несколько

забайкальских казаков-якутов во главе с сотником, ехавших в

командировку. У этого сотника произошла стычка с

вольноопределяющимся из-за того, что последний не хотел

уступить место в вагоне очень дряхлой старушке и

нагрубил сотнику. Сотник приказал своим казакам арестовать

вольноопределяющегося за нарушение дисциплины и сдать

его коменданту станции. Казаки исполнили приказание, но

через несколько минут вольноопределяющийся был опять на

перроне. Подобные действия сотника были просто опасны,

так как в тылу у солдат отсутствовала всякая дисциплина и

ничего не стоило поднять толпу солдат для растерзания

офицера.

В Екатеринославе была пересадка, поезда приходилось

ждать долго, и я пошел посмотреть город. Еще в поезде

меня предупреждали о том, что гарнизон очень распущен и

было много эксцессов со стороны солдат. Город мне очень

понравился, но пообедать нигде не удалось, все рестораны

были закрыты, — происходили обычные демонстрации и

митинги. Мне удалось проникнуть в один из ресторанов, где

был один официант, которого удалось уговорить дать мне

что-нибудь поесть, и он подал мне кусок черствого кулича

и стакан чая. По объяснению официанта, у них были

нелады с хозяином, и они бастовали. Немного насытившись,

я вернулся на вокзал.

В Пензе опять была пересадка. Площадь около вокзала

была вся заплевана кожурками семечек, стоял оркестрион,

который солдаты, бывшие на вокзале, все время заводили,

и он исполнял одну и ту же арию капитан-исправника из

оперетты «Ночь любви». По-видимому, хозяин ликвидировал

свой павильон и оставил оркестрион, как очень громоздкую

вещь, на открытом месте и беспризорным. Когда пришел

поезд, — я еще не видел такой безобразной картины, —

- 239 -

толпа солдат бросилась в вагоны, толкаясь и ругаясь,

пробивая себе дорогу и не обращая внимания на остальных

пассажиров. Сесть в вагон в таких условиях было

невозможно, и мы с Гришей бегали напрасно вдоль

состава. Влезть в вагон через окно, как это практиковалось,

было тоже невозможно: у каждого окна стояли солдаты и

просто сбрасывали руки уцепившихся за раму людей. Никто

не хотел терять времени в ожидании следующих поездов, и

многие стали лезть на крыши вагонов. Полезли и мы с

Гришей, а за нами один поручик-артиллерист, сын

самарского купца, Челышев. На крышах соблюдался порядок

— каждый занимал один лист железа крыши, а они шли

поперек вагона. У нас с Челышевым было на двоих два

листа, что позволяло нам ложиться вдоль крыши вагона. В

головах у нас была труба вентилятора, около которой мы

поставили свои пожитки, и мы еще смеялись, что едем в

первом классе, так как вагон, на крыше которого мы

устроились, был первого класса. Гриша устроился впереди

нас. Все сидели лицом по движению поезда, сел и я на

свою корзинку. Челышев рядом. Изрядно продувало, в лицо

попадали искры и дым из трубы паровоза. Был очень

большой разлив рек, и Волга, разлившись, подошла

местами к самому полотну железной дороги, залив его.

Поезд шел медленно, и по окружавшей насыпь воде шла

зыбь. Подойдя к месту, где вода шла поверх рельсов,

поезд остановился, и машинист отказался ехать дальше.

Солдаты заволновались, стали уговаривать машиниста ехать

во что бы то ни стало, тот заколебался, слез с паровоза,

походил по полотну, вода покрывала ноги не больше как на

четверть (по щиколотку) аршина, и сказал, что поведет

поезд дальше при условии, что впереди паровоза, вдоль

каждой рельсы, будут идти люди и ногами ощупывать, не

размыло ли где-нибудь полотна. Охотники для этого

нашлись, и мы медленно проехали залитый водой участок

полотна.

 

- 240 -

ОЦЕНКА АВСТРИЙЦАМИ РУССКИХ ВОЙСК К НАЧАЛУ 1917 г.

 

 

В моих руках книжка, аккуратно изданная Осведомительным

отделом Главного Австрийского Командования под заглавием

«Русская армия, начало 1917 года» и предназначенная

только для служебного пользования.

Начинается книга с описания народов России и следующих

статистических данных: численность населения — около 180

миллионов. 88% населения Европейской России принадлежит

к белой расе, а 12% — к желтой. Состав белой расы:

66,79% русских (44,30% великороссов, 17,81% малороссов и

4,68% белоруссов), далее 6,31% поляков, 4,03% евреев,

1,42% немцев, 1,14% латышей, 1,06% грузин, имеретин и

мингрельцев, 0,96% литовцев, 0,93% армян, 0,89% молдаван

и румын, 0,80% эстонцев и т. д. Затем идет таблица по

принадлежности к арийской группе: славян, литово-латышей,

романских народов, греков, ираноиндусов и кавказцев;

семитской группы: евреев и караимов; финской; турецко

татарской; монгольской и восточно-азиатской (китайцы,

корейцы). Приложенные карты дают понятие о районах

расселения этих народностей.

Затем идет любопытная таблица характеристики

народностей, с данными об их численности и

местопребывании. Привожу самые интересные, например:

Адигеи, — около 100 тысяч, населены в районе среднего и

нижнего течения Кубани, — благороднейшая ветвь

черкесского происхождения, до сих пор освобожденная от

военной службы, ныне привлеченная к этапной службе.

 

Армяне, — около 1674 тыс. Главное занятие торговля,

хитрый дух спекуляции и, благодаря этому, подобно евреям

и грекам, не в почете. Руссофилы. Армии приносят мало

пользы, однако при смешивании с другими элементами

несут службу хорошо. Отдельные части: 2 добровольческих

арм. стр. полка и дивизион конницы.

Башкиры, — около 2000 тыс. (следует описание наружности);

быт и обычаи татарские, к службе всегда готовы; лукавы.

Хорошие легкие кавалеристы.

- 241 -

Бухарцы, — около 1600 тыс., — торговцы, до сих пор

освобожденные от воинской повинности, ныне — в этапах.

Болгары, — около 252 тыс., — трудолюбивы,

нетребовательны, трезвы и храбры.

Немцы, — около 2556 тыс., — разделяются на группы:

балтийцы, горожане и колонисты юга России и

Приволжского района.

Немцы в русских городах (купцы, профессора, врачи), равно

как и колонисты, лишь частично сохранили их национальный

язык и бытовые особенности, они в высшей степени

русифицированы; живущие в остзейских провинциях имеют

русскую психологию и занимают относительно много

влиятельных военных и гражданских должностей.

Эстонцы, — примерно 1440 тыс., — монгольского типа,

сохранили свои национальные и бытовые черты, как

немногие другие. Они — хорошие стрелки, саперы, минеры;

благодаря хорошему и крепкому телосложению пополняют

гвардию и гренадерские полки. Руссофилы.

Финны, — около 2000 тыс., — болотные жители: серьезны,

молчаливы, упрямы, консервативны, недоверчивы к

посторонним, но благочестивый, надежный и честный народ.

Шведский язык играет важную роль. Освобождены от

военной службы.

Грузины, — около 600 тыс., — большого роста, стройны,

сильны. Красивые черты лица с темными глазами.

Руссофилы. Выставили добровольческий стр. полк, хотя и

подлежат призыву в войска.

Греки, — прим. 50 тыс., — торговцы. Подлежат призыву.

Великороссы, — прим. 79740 тыс., — сильного и хорошо

слаженного телосложения. Туповаты, малосамостоятельны,

требуют сильной ведущей личности, очень религиозны,

добродушны; не особенно постоянны в регулярной работе.

Беспечны в отношении будущего, радости и горе переносят

с большим спокойствием. Обладают большим талантом

приспособления к необычным обстоятельствам. Настроены

патриотически и монархически.

Призываются на военную службу. Как солдаты отличны,

нетребовательны, храбры, безусловно и слепо послушны.

По прежним войнам известны как отличные пехотинцы.

- 242 -

Дают свое лицо всей русской армии.

Евреи, — около 7254 тыс., — в России не допускаются к

многим родам деятельности. Хорошо несут службу в армии

в качестве отличных литографов, хороших писарей, ловких

портных и музыкантов. Как солдаты на фронте не

принадлежат к категории способных. Не могут быть

офицерами действительной службы или запаса.

Малороссы, — около 32058 тыс., — высокого роста,

стройны и ловки; более живой характер и большая энергия,

чем у великороссов. Нет предприимчивости, но есть любовь

к свободе, выражающаяся в принадлежности к казачеству. В

отличие от великороссов более подходят для кавалерийской

службы. Составляют ядро войск мирного времени Киевского,

Одесского округов и юго-восточной части Варшавского, затем

Донского и Кубанского казачьих войск и вообще войск, в

случае войны формирующихся в этих районах.

Латыши, — прим. 2052 тыс., — прилежны, терпеливы,

послушны. Недоверчивы к немцам, сдержанны. Руссофилы.

Литовцы, — около 1728 тыс., — сильно смешаны с

соседними народами. Некогда воинственный и сильный

народ, ныне опустившийся. Вместе со сродными им Жмудью

(самогитами), латышами и старыми пруссаками составляют

особую ветвь индо-германской расы с особым литовским

языком. Литовцы и латыши являются большими любителями

лошадей и поэтому призываются предпочтительно в

кавалерию и конную артиллерию.

Прибережные жители дают хороший матросский материал.

Осетины, — около 200 тыс., — крепко сложенный тип

мужчины, однако по своей внешности далеко уступает

другим народам Кавказа. Дают Осетинский кон. полк и Осет.

пластун. батальоны.

Поляки, — прим. 11.358 тыс., — бойки и темпераментны.

Польский народ известен своими историческими воинскими

качествами, особенно были известны польские уланы.

Призываются в армию, кроме того, выставили 1

добровольческий польский стрелк. полк с соответств.

кавалерией.

Сарты, — около 1300 тыс., — благодаря смеси с арабами,

индусами и узбеками имеют характерные черты этой расы и

- 243 -

язык, происходящий от персидского; маленькая голова,

типично иудейские черты лица. Ловкие земледельческие

работники. До сих пор были освобождены от воен. службы,

теперь — на этапах. Оказывают вооруженное сопротивление

в случае призыва на военную службу.

Татары, — прим. 5346 тыс., — делятся на волжских,

крымских, кавказских и сибирских. Военные качества

татарских народов не принадлежат к категории выдающихся:

нежелание военной службы, отсутствие понятия о воинской

дисциплине и политическая неблагонадежность.

Белорусы, — около 8420 тыс., — потомки старославянского

племени кривичей. Никогда не имели политического

значения. Сообразно сырому, нездоровому климату они

отстали духовно и физически, живут в изолированных

небольших селениях или отдельных дворах. Часто склонны к

алкоголизму. Составляют ядро войск в Виленском военном

округе и частей, формирующихся в этом районе в случае

войны.

Цыгане, — прим. 200 тыс., — кочевой народ, как и в

других странах. Применяемы как музыканты и кузнецы в

войсках.

После краткой истории Русской армии, где упоминаются

войны со времен Петра Великого, за исключением

Венгерского похода, отдается должное огромной

организационной работе русского Генерального штаба по

развертыванию небывалых до сих пор людских и

материальных резервов Империи для продолжения войны,

причем указывается, что этим далеко не исчерпываются

силы Империи и нужно ожидать дальнейшего усиления

военной мощи государства.

Затем характеризуются отдельные рода войск: Гвардия, —

привилегированное положение. Собранный из всей Империи

лучший людской материал теперь представляет лишь ядро

частей. В пехотных частях отличаются со времен Петра

Великого полки, знаменитые своим славным прошлым, а

также вниманием со стороны Династии, которой они верно

служат.

Гренадеры, — следующий по качеству материал, имеющий

все рода войск, богатый традициями и боевым прошлым.

- 244 -

Армейская пехота,— имеет совершенно однородный состав и

одинаковую для всех частей организацию, выделяются

стрелковые части.

Армейская кавалерия, — несмотря на различные названия:

драгун, улан и гусар, однородно организована, вооружена и

обучена. Ее выносливый и крепкий конский состав

ремонтируется главным образом из Задонских степей.

Артиллерия, — находившаяся перед началом войны как раз

в стадии реорганизации, сейчас представляет собой род

войск, в своих качествах не уступающий ни пехоте, ни

кавалерии, прекрасно применяемый род войск.

 

Инженерные войска, — занимают особое положение своим

выдающимся офицерским составом и составом нижних

чинов, тщательно подобранным, что дает им возможность

выделяться своими действиями во время настоящей войны.

Казаки, — самый оригинальный род войск Русской армии.

Из прежней военной касты, свободной и привилегированной,

несшей службу по охране границ, государство в государстве,

— в настоящее время сохранилась только фикция

самостоятельности, лишь немногие особые права. В

обучении и применении, вооружении и снаряжении они

почти не отличаются от частей армейской кавалерии.

Офицерский корпус, — как и следует ожидать в армии такой

величины, не однороден, благодаря различным

общественным классам, где происхождение и образование

различны. Офицеры гвардии, принадлежащие к высшим

слоям общества, имеют очень хорошую военную и

довоенную подготовку и этим выделяются среди своих

армейских товарищей. То же относится и к офицерам Ген.

штаба, благодаря их специальному военному образованию,

равно как и к офицерам специальных войск. Громадное

увеличение состава армии во время войны, большие потери

в кадровом офицерском составе создали большую нужду в

замещении офицерских должностей, что заставило

управление армии прибегнуть ко всяким возможным мерам

для его пополнения, призвав наполовину подходящий

элемент после короткого срока подготовки и отправив этот

элемент немедленно на фронт. С таким офицерским

- 245 -

составом командование не получило хорошего опыта во

время последних наступательных боев.

Затем следует описание состава армии, призыва

новобранцев и запасных, пополнение войск. Следующие

главы посвящены описаниям организации армии, высших и

низших штабов и управлений, условных топографических

обозначений и общей организации вооруженных сил,

состоявших к этому периоду времени из трех фронтов и

Кавказской армии, всего из 12 и Особой армий.

К этому времени Россия имела на всех фронтах 2

гвардейских и 1 гренадерский корпус, 47 номерных

корпусов, 6 кавказских, 2 туркестанских, 7 сибирских и 1

Сербский, всего 66 армейских корпусов; конница же была

сведена в 10 кавалерийских корпусов (1 гвар., 7 армейских

и 2 кавказских). Пехота состояла из 3 гв., 4 гренад., 141

пех. дивизий; 9 отдельных бригад особого назначения; 40

стрелковых и 8 пограничных дивизий, 6 пластунских бригад;

1 польской) и 5 добровольческих пех. бригад

(Чехословацкой, 1 и 2 латышской и 1 и 2 армянской).

Конница к этому времени состояла из 54 кавалерийских

(казачьих) дивизий. После точного перечня вооружения и

снаряжения частей Русской армии следуют страницы,

посвященные формам одежды военного времени (с

несколькими незначительными ошибками), и, наконец,

перечень состава пехотных и кавалерийских дивизий с

очень интересной графой оценки их боевых качеств.

 

 

Г. Гринев

Издание обще-кадетского объединения.

«Военная быль». № 128. Июнь 1974 года. Париж.

 

 

 

 

 

 

 

 

- 246 -

Книга сделана в редакторе Mbook Editor

- 247 -

Солдаты Первой мировой:правда и вымысел
ПАМЯТНАЯ КНИЖКА РУССКОМУ СОЛДАТУ
НАРОД НА ВОЙНЕ
КРАТКИЙ УЧЕБНИК РЯДОВОГО
Русский офицер на войне
ФРОНТ
ОЦЕНКА АВСТРИЙЦАМИРУССКИХ ВОЙСК К НАЧАЛУ 1917 г.

Содержание

- 248 -

 

 

СОЛДАТЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ

 

 

Издание не подлежит маркировке

в соответствии с п.3 ч.2 ст.1 ФЗ №436-ФЗ

 

 

 

Выпускающий редактор Г.Г. Семенова

Корректоры О.Н. Картамышева, Н.Б. Вторушина

Компьютерная верстка А. Сильванович

Дизайн серии А. Сильванович

Оформление обложки И. Шатин

 

 

Электронная версия подготовлена компанией "Сигнал-КОМ"

 

Издательство «ФОРУМ»:

e-mail: forum.knigi@gmail.com;

www.forum-books.ru

 

 

Отдел продаж издательства «ФОРУМ»:

101990, Москва—Центр, Колпачный пер., д. 9а,

тел./факс: (495) 625-32-07, 625-52-43;

e-mail: forum-ir@mail.ru, forum-knigi@mail.ru

 

- 249 -

Солдаты первой мировой

Издательство Форум

237

Добавил: "Автограф"

Статистика

С помощью виджета для библиотеки, можно добавить любой объект из библиотеки на другой сайт. Для этого необходимо скопировать код и вставить на сайт, где будет отображаться виджет.

Этот код вставьте в то место, где будет отображаться сам виджет:


Настройки виджета для библиотеки:

Предварительный просмотр:


Опубликовано: 30 Sep 2016
Категория: Мемуары

Документы, собранные здесь под одной обложкой, представляют собой интереснейшее свидетельство своего времени — времени Первой мировой войны.

КОММЕНТАРИИ (0)

Оставить комментарий анонимно
В комментариях html тэги и ссылки не поддерживаются

Оставьте отзыв первым!