Юлия Латынина

Разбор полетов

Бандит – 3

от дорогой иномарки, как плотвички от щуки. Два бронзовых

человека — Рабочий и Колхозница — глядели немигающим

суровым взглядом на капиталистическую Москву, и молот и серп

в их сплетенных руках вздымался высоко‑высоко, словно

готовый обрушиться на бандитскую иномарку. На траверзе ВДНХ

перед «паджеро» замаячили габаритные огни еще одного

запоздавшего путешественника.

Нестеренко пригляделся: это была «мазда», и явно не девяносто

восьмого года рождения. «Паджеро» свирепо взмигнул дальним

светом. «Мазда» и не подумала уступить дорогу, водитель

выжимал из почтенной старушки сто двадцать км в час.

Нестеренко слегка сбавил скорость и с досадой увидел, что

сзади его стал догонять еще один автомобиль.

Нестеренко свернул на резервную полосу и утопил педаль газа

до упора. Мощный, но тяжелый «паджеро» стал нехотя

разгоняться: был у внедорожника этот недостаток, скорость он

набирал куда медленнее, чем сухощавый «мере». Третья тачка,

не теряя времени, выскочила еще левее, натужно звеня

двигателем в обход «мазды» и внедорожника.

В следующую секунду за спущенным стеклом торопыги мелькнул

силуэт с непропорционально длинным, увенчанным глушителем

автоматом.

Выстрел был бесшумен — с громким хлопком осела словившая

пулю шина. Руль вырвало из рук бандита. Тачка встала на дыбы,

словно лошадь, которой ткнули в морду факелом. Мир

закружился волчком, машину вынесло на встречную полосу, и

сквозь покрывающееся трещинами стекло Нестеренко увидел

белые от ужаса фары несущегося наперерез трейлера.

Действуя почти автоматически, Валерий вновь поймал руль и

крутанул его до отказа вправо, одновременно срывая ручной

тормоз и вдавливая педаль газа в пол до упора. Это был

классический «полицейский разворот» — заблокированные

задние колеса должны были забрать влево и развернуть

машину, но вместо этого ничего не случилось. «Паджеро», как

волчок с горки, вальсировал навстречу трейлеру.

От опасности соображалка работает куда быстрее, и Нестеренко

понял, что случилось, за какие‑то доли секунды. «Паджеро» —

это же внедорожник. И сейчас у него были блокированы все

четыре колеса, а не только два задних.

Наверняка кто‑то из них уже вызвал по телефону ментовку.

Валерий бросился к покореженной «мазде». Дверцу машины

заклинило, капот оскалился в гротескной улыбке, обнажив

беззубую щель, сквозь которую можно было разглядеть потроха

двигателя и белый обод воздушного фильтра. В машине что‑то

тихо потрескивало, пробитый бак, что твой Бахчисарайский

фонтан, плакал прозрачными бензиновыми слезами.

Валерий выбил из дверцы остатки стекла и потащил наружу

мягкое, как простыня, тело с бессмысленно вытаращенными

глазами.

Кто— то рядом рвал заднюю дверцу. Валерий обернулся и

сообразил, что это водитель трейлера, едва не расплющившего

«паджеро». Единственный среди двух десятков водителей,

проехавших сцену кошмарной катастрофы, решившийся

остановиться.

Задняя дверца подалась, и ее пассажир полез наружу сам:

Валерий увидел краешек мини‑юбки и тонкую руку в дешевом

деревянном браслете.

— Беги дальше, — закричал Валерий, — сейчас как рванет!

Рвануло и вправду солидно: откуда‑то с кормы вдруг взметнулся

язык красного, как пионерский галстук, пламени, «мазда»

взбрыкнула задом и загорелась, как бенгальский огонь,

разбрасывая вокруг себя веселые новогодние искры.

Валерий с дальнобойщиком к этому времени были уже метрах в

двадцати. Девушка пришла в себя и истерически всхлипывала,

цепляясь тонкой лапкой за клетчатую рубашку водилы. Ее

спутник висел на руках Нестеренко обвисшей макарониной.

Нестеренко оглянулся на собственную тачку. Как ни странно,

«паджеро» ухайдакался не до смерти.

Внедорожник стоял весь усыпанный стеклом от автобусной

остановки, но приваренные на носу штанги отчасти защитили

двигатель от удара. Более того, левое переднее колесо,

словившее пулю, было хоть и приспущено, но не до конца.

Залитый в камеру герметик явно оказался на высоте. Правда,

откуда‑то из‑под капота вытекало темное вязкое пятно —

скорее всего, масло. Было полное впечатление, будто

испуганный автомобиль обделался по‑маленькому. Валерий

сунул руку за пазуху и рассеянно выгреб оттуда останки

раздавленного рулевой колонкой мобильника.

почерневшему личику.

Шок явно не прошел: девочка кивала головой, как болванчик, и

часто дышала. Вот‑вот она опомнится и заплачет.

Нестеренко видел много трупов, и некоторые из них были его

собственного производства. Но он не помнил, чтобы ему пришло

в голову заказать двух пятнадцатилетних детей. И он абсолютно

не мог представить себе ситуации, в которой он бы захотел или

смог это сделать.

Нестеренко вышел из машины и открыл заднюю дверцу.

— Сам можешь вылезти? — спросил он парня.

— Да, — сказал тот, — только рука болит. Наверное,

сломана.Рука его висела под каким‑то нелепым углом.

Расположив мальчика на травке, Валерий разрезал рубашку

парня и осторожно коснулся локтя. Парень вскрикнул.

— Смещенный перелом, — констатировал Нестеренко.

Дальнейший осмотр выявил наличие парочки сломанных ребер

и обширные синяки.

— Твоя очередь, — сказал Валерий девочке.

— А?

— Раздевайся, — ехидно сказал Нестеренко, — буду тебя

лапать.

Девочка уткнулась носом ему в подмышку и заплакала. Быстрый

осмотр показал, что ей повезло куда больше, чем ее кавалеру.

Невосполнимые и окончательные потери понесли только

босоножки, у которых в спешке отодрался каблук, да кофточка,

разодравшаяся чуть не пополам, пока дальнобойщик вытаскивал

ее из покореженной машины. Лифчика под кофточкой не было, и

девочка теперь сиротливо сжимала ее на груди, пытаясь

прикрыть острые маленькие грудки.

— Как тебя зовут? — спросил Валерий мальчика.

— Мишка. А ее Лера.

— И почему ты не хочешь в больницу?

— Я боюсь. Вдруг они в больницу тоже придут?

— Кто — они?

Мальчик не отвечал. Зато вдруг встрепенулась девочка.

— А почему вы стреляли в эту машину? — спросила она.

— Как — стреляли? — насторожился мальчик.

— Ты не видел, а я видела, — пояснила Лера. — Они нас

сначала подстрелили, а потом развернулись и хотели нас

мобильник приказал долго жить. Что же касается уличных

телефонов, тут Валера не питал иллюзий. В поисках живого

аппарата он спокойно мог бы исколесить полгорода, и к тому же,

говорят, они сейчас работали на каких‑то хитрых жетонах,

которых Валера никогда в жизни не видел.

— В натуре, — сказал Сазан. — Отвезу. В Рыково. В час ночи. К

черту на рога. По незнакомой дороге. Два часа езды. Ты молись,

если эта тачка еще полчасика протянет…

***

Спустя два часа Миша и Лера были уложены спать в гостевых

комнатах на даче Сазана в Яблочкове. Ребята, охранявшие дачу,

обладали достаточными врачебными навыками, чтобы оказать

детям первую помощь и наложить шину на сломанную руку

Миши.

Детей вымыли, вычистили и выдали обоим снотворные таблетки

в количестве двух штук на душу.

Когда суета улеглась, а часы в гостиной важно пробили три часа

ночи. Сазан набрал номер сотового телефона, оставленный ему

Мишей. Трубку, несмотря на позднее время, сняли почти

немедленно.

— Виталий Моисеевич? — сказал Нестеренко.

— Кто говорит? — с надрывом закричали в трубку.

— Неважно. Я насчет вашего ребенка. Он у меня…

Нестеренко остановился. В трубке послышался странный звук,

словно кто‑то втянул воздух сквозь зубы и потом выдохнул.

— Ты… — начала трубка.

Дальнейшие произнесенные в эфире слова не значились ни в

каком добропорядочном словаре. И если бы эти слова

произносились, скажем, не по сотовому телефону, а по

пейджеру, то операционистка наверняка отказалась бы их

принимать, так как пейджинговые компании не передают

сообщений, оскорбительных для клиента по содержанию и

матерных по форме.

Нестеренко послушал, любуясь про себя тем, как глубоко

овладел великим и могучим русским языком человек с картавым

"р" и с отчеством «Моисеевич», а когда его собеседник наконец

постель. И не ходи по полу босыми ногами.

Девочка по‑прежнему смотрела на него, склонив головку.

— А вы бандит или бизнесмен? — вдруг спросила она.

— С чего ты взяла, что я бандит?

— Вокруг Мишкиного отца тоже все время крутятся. Они по виду

похожи, а так присмотришься, и сразу увидишь, кто есть кто.

Сазан подошел к стоявшему в углу бюро и нашарил в нем

визитную карточку.

— Устраивает? — сказал он.

В правом углу карточки значилась завитая эмблема:

"Коммерческий банк «Ангара». Чуть ниже стояло: Нестеренко

Валерий Игоревич. Член совета директоров.

— Ну и что? — сказала девочка. — Вокруг Мишкиного отца тоже

полно таких. Тоже замы и преды. А как посмотришь, так он

десять лет отсидел.

Нестеренко хотел было сказать, что он сидел не десять лет, а

два, но только махнул рукой и повторил:

— Иди спать, тезка.

***

Ивкин Виталий Моисеевич явился за своим отпрыском в семь

утра.

Это был мужчина лет пятидесяти, с двойным подбородком и

большими залысинами на крупной, что твоя тыква, голове. Сазан

с удивлением отметил, что костюм сидел на нем мешком и

пошит был не у Грекова и не у Версаче. А крупногабаритный

мобильник, торчавший из кармашка, был явно предпочтен более

удобным моделям за дешевизну.

Отец Миши был, видимо, жутко смущен своим вчерашним

монологом по телефону. Он извинялся минут пять, пока

невыспавшийся Нестеренко, остро страдавший от отсутствия

привычной утренней тренировки, не оборвал его.

— Давай лучше к делу, — сказал он, — кто тебя заказал?

Директор чистосердечно развел руками.

— Не знаю, — сказал он, — это недоразумение. Брови

Нестеренко взлетели вверх.

— Я что, похож на мента? — жестко оскалился он.

странным тоном. Тоном, подобавшим скорее

анархо‑синдикалисту или какому‑нибудь горячему ненавистнику

продажного правительства, чем уважаемому генеральному

директору авиапредприятия, даже пускай и ходящему в

несколько потрепанном пиджаке.

— И на чем ты поехал?

— А…Э… Я хотел на «мазде» поехать, а тут гляжу — «мазды»

нет. Я чуть не подумал, что ее угнали, а потом смотрю, что в

Мишкиной комнате пусто. Вызвал водителя и поехал.

— Понятно. И друг твой не был удивлен, что ты приехал?

— Нет.

— И о чем вы таком серьезном говорили, что надо было в

Москву переться заполночь?

— Ни о чем особенном. Об акционерном, собрании.

— Каком акционерном собрании?

— Нашем, каком же еще. «Рыково‑АВИА». Будет послезавтра.

Сазан задумался.

— Я в этих вещах рублю слабо, — сказал он, — но, по‑моему,

акционерные собрания бывают весной. Поздно в июле для

акционерного собрания.

— Это внеочередное.

— И кто его созывает?

— СТК.

— А что они, акционеры?

— Да, у них контрольный пакет. В смысле контрольный пакет у

государства, а управляет этим пакетом СТК.

— И чего они хотят?

— Снять меня.

— За что?

— За то, что аэропорт в глубокой заднице.

— А что, у нас кого‑то снимают за то, что что‑то в глубокой

заднице? — выгнул брови Сазан. И добавил:

— Я бы тогда с президента начал.

— Меня снимают.

— И кого хотят поставить?

— Не знаю. Есть у них вроде один — Кагасов, что ли. Если бы

Сазан досконально знал законодательство об акционерных

обществах, он мог бы с уверенностью сказать, что директор

лжет. Потому что по закону кандидатура, предложенная

— А твоего старого друга среди твоих должников случайно нет?.

По тому, как сморгнул директор. Сазан внезапно понял, что его

вопрос попал точно в цель.

— Ты один к другу ездил?

— Нет. С замом. С Алексеем Глузой.

— А почему это к другу — да с Глузой?

— Потому что он у меня правая рука. Не хотел я один на один

встречаться с человеком из СТК.

— То есть когда твой друг тебе позвонил, ты перезвонил Глузе и

сказал: «Поехали».

— Да.

— А твоя правая рука не могла тебя заказать?

— Зачем? Уйду я — его вышибут в полминуты. Сазан взглянул

на часы: стрелки уже подбирались к восьми, солнечное пятно,

лежавшее в начале беседы на самом краю скатерти, незаметно

перебралось поближе к середине.

— Ладно, — сказал Сазан, — пошли деток будить. У тебя

«крыша» кто?

Застигнутый внезапным вопросом директор замялся. Потом

пробормотал:

— Шило. Они у нас ТЗК держат.

— Че‑го?

— ТЗК. Топливозаправочный комплекс. Сазан прикинул расклад.

Шило был довольно известным подмосковным авторитетом, был

причастен к водке и к бензину, и каким образом его ребята

попали на топливозаправочный комплекс, было совершенно

понятно. Сазан не помнил, чем там точно заправляются

самолеты — не то керосином, не то каким‑то особым бензином,

но в любом случае каким‑то розничным углеводородом. А

розничный углеводород на северо‑востоке Москвы — это Шило.

— Ладно, — сказал Нестеренко, — передай Шиле привет от

Сазана и скажи, чтоб он тебя берег пуще зеницы ока. А то он вон

с тобой прислал каких‑то… одноразовых, — и Сазан с явным

презрением кивнул в глубь дачи, туда, где сквозь листву

виднелось несколько фигур: ребята Сазана беседовали с

охранником и шофером Ивкина.

Было уже десять часов утра, когда Сазан, покончив с утренней

разминкой, вышел из душа и, потирая руки, уселся за достархан

на веранде.

— Ладно. Есть такая контора — Служба транспортного контроля.

Пробей, кто из ее шишек по профессии пилот‑международник, а

по имени‑отчеству Петр Алексеич. И пристрой за ним хвост,

только в темпе.

— Валер, — опасливо спросил Муха, — а мы на чужую делянку

не лезем?

Сазан выпятил нижнюю губу. Лицо его на мгновение утратило

всякую привлекательность и приобрело странный вид: больше

всего оно в этот миг напоминало оскаленную маску демона,

вроде тех, которыми расписаны стены храмов в Амритсаре.

Потом лицо Сазана расплылось в улыбке.

— Тачку к механикам отвезли? — спросил Сазан.

— Да.

— Что они говорят?

— Двадцать штук, говорят, не меньше. Крылья битые, перед

битый, там еще двигатель надо перебирать — чего‑то там

треснуло, и все масло вылилось, они вообще удивляются, как

его по дороге не заклинило. По мне так лучше ее на запчасти

продать, все равно порченая. На такой тачке ездить — все равно

что на шлюхе жениться.

Нестеренко улыбнулся.

— Вот видишь, — сказал он, — двадцать штук. А ты меня еще

спрашиваешь, зачем мне Петр Алексеевич. Надо же знать, кому

выставлять счет за ремонт.

Глава 2

Тезка великого царя‑преобразователя Петр Алексеевич

Воронков, заместитель начальника управления коммерческих

перевозок Службы транспортного контроля, прибыл на работу в

девять ноль‑ноль, как то было заведено у Воронкова вот уже

третий год. Утро протекло в хлопотах и заботах, и хотя Петр

Алексеевич сочинять бумаги любил и особую страсть испытывал

к сложноподчиненным предложениям, все же он не мог не

поразмышлять о неисчислимых бумагах, ненужных звонках и о

времени, спущенном в унитаз. Особенно раздражил Воронкова

один звонок: в час пятнадцать ему позвонил какой‑то мужской

разбитной голос и стал добиваться Петра Михайловича.

— Петра Алексеевича, может быть? — спросил Воронков.

соседская овчарка, которой кинули кусок мяса, и отодвинулась от

прохода.

Сазан поднялся по старой выщербленной лестнице и углубился

в коридор, унылый и длинный, как заброшенная узкоколейка, с

пеналами дверей через каждые три метра. Черные таблички на

дверях напоминали надгробные надписи. Где‑то здесь,

наверное, прозябал неведомый Кистенев, через которого ребята

какими‑то своими путями заказали Сазану пропуск.

Навстречу Сазану проплыла девица в мини‑юбке, свернула

налево и пропала в двери в конце коридора. Сазан невольно

глянул ей вслед: он успел заметить вальяжного охранника,

подвесной потолок и европейскую отделку стен. Потом дверь

закрылась и уставилась на Сазана переговорным устройством с

вмонтированной в него камерой и табличкой: «Петра‑Авиа».

Фирмы, снимавшие у СТК площадь, явно жили неплохо. И

вполне возможно, что близость их к авиационному начальству и

была причиной их процветания.

Сазан решительно отвернулся от двери с глазком, поплутал

немного в коридорах и наконец вошел в дверь с табличкой:

«Воронков П. А.».

Петр Алексеевич Воронков оторвался от бумаг и обозрел

очередного посетителя. Это был молодой человек лет тридцати,

с твердым подбородком и внимательными цепкими глазами. По

случаю летней жары он был облачен в белые брюки и рубашку с

короткими рукавами, и Петру Алексеевичу разом бросилась в

глаза и безупречная линия отглаженных брюк, и накачанные

мышцы посетителя, и «Ролекс» на крепком запястье. «Не

провинциал и не командировочный», — отметил Воронков.

Посетитель меж тем сделал нечто странное: перед тем, как

войти, он вытащил ключ, торчавший у Воронкова с внешней

стороны двери, вставил его изнутри и два раза провернул. Засим

взял стул для посетителей, перевернул его спинкой к Воронкову

и уселся на него, как на лошадь.

— Я по поводу твоей вчерашней беседы с Ивкиным, — сказал

посетитель.

— Что?

— Я спрашиваю: почему тебе в полночь взбрело поговорить с

Ивкиным?

— Кто вы такой? Что вам нужно? Как вы смеете мне тыкать?

— Сколько?

— Когда началась вся эта перестройка, мы попытались создать

чартерную авиакомпанию. У Вити тогда было много денег, я взял

пятьдесят тысяч. Долларов, разумеется. У нас ничего не вышло,

предприятие прогорело, а тут как раз организовали Службу… Я

пошел в нее — заместителем начальника управления.

— А долг?

— Витя не просил его вернуть. Его устраивало, что в Службе

есть человек, который ему должен. Да и откуда я бы сейчас взял

такие деньги?

Сазан внимательно посмотрел на своего собеседника. На белой

его рубашке, тщательно отглаженной, но явно не новой, под

мышками проступали несмываемые желтоватые пятна пота,

пальцы, поросшие редкими волосками, слегка дрожали, и вся

физиономия бывшего пилота была отмечена той каиновой

печатью униженности и оскорбленности, которая так часто

отмечает лица бедных чиновников российских федеральных

учреждений. Если этот человек и брал взятки, а это наверняка,

то пятьсот долларов были его потолок. Большего его подпись не

стоила.

— А когда он рассорился с вашей Службой, то потребовал

деньги обратно?

— Не совсем так. Но он сказал, что если его выгонят из

директоров, то мне придется отдать деньги. Что это в моих

интересах, чтобы он оставался в аэропорту…

— И тогда ты решил, что нанять киллера за пять штук — это

дешевле, чем отдать пятьдесят штук долгу?

Лицо Воронкова стало белым, как гриб шампиньон.

— Что?

— Что слышал. Ты ему позвонил — но ты никак не рассчитывал,

что он доедет до твоего дома.

— Но это абсурд! Мой телефон мог прослушиваться. Его

телефон мог прослушиваться.

— Да. Мог, — сказал Сазан. — Но если бы убийцы действовали

на основании подслушанного телефонного разговора, то они бы

действовали после того, как разговор был подслушан. А мальчик

уехал из дома до твоего звонка. Пять штук на киллера у тебя

было. Пятидесяти штук для должника у тебя не было.

А проблема заключается в том, что за пять штук в Москве можно

состоянии необъявленного банкротства. Дорога к Рыкову была

скверная, ехать было — не меньше часа (Сазан, разумеется,

никогда в Рыкове‑грузовом не был, но при взгляде на карту

выходило так), и Сазану расхотелось гробить еще один

«паджеро» на гнусной полуасфальтированной трассе, большая

часть которой вдобавок пролегала через изобилующий

светофорами город‑спутник.

К тому же Шило, державший этот, как его —

топливозаправочный, комплекс в аэропорту, мог не правильно

истолковать действия своего коллеги. И принять безобидное

желание посетить любительский спектакль, именуемый

акционерным собранием, за намерение увести у Шила

сочащегося бабками клиента. Сазан старался не давать поводов

для не правильного истолкования своих намерений.

А через час, когда Сазан сидел за завтраком на увитой плющом

террасе, к нему неслышно подошел Муха.

— Ну что там? — недовольно обернулся бандит. Муха смотрел

себе в ладонь, и выражение лица у Мухи было немного

озадаченное, словно на ладони лежала божья коровка в

полосочку или какая иная природная несообразность.

— Пули из твоей тачки выковыряли, — сказал Муха. —

Полуоболочечные.

И выложил на стол прозрачный пакетик. Сазан задумчиво

уставился на его содержимое.

Пули и в самом деле были полуоболочечные. Шесть долларов за

штучку.

— Интересное кино, — растерянно сказал Сазан. В отличие от

большинства непрофессионалов, свято уверенных в том, что

основная задача войны — это положить как можно больше

солдат противника, Сазан хорошо знал, что на войне ранение

солдат противника всегда лучше смерти. Убитого зарывают в

землю, и на этом все хлопоты кончаются. Раненого надо

охранять, кормить, везти в госпиталь, тратиться на лекарства и

лечение. Раненые задерживают продвижение вражеских войск и

истощают вражеский бюджет. Поэтому стандартные пули,

которыми стреляет автомат Калашникова и любая другая

машинка для убийства, имеют твердую оболочку. При

беспорядочном огне такая пуля ранит со вдвое большей

вероятностью, нежели убивает.

ненавязчиво следил за перемещениями Воронкова. Тот ходил по

кабинетам, как заводной и с потерянным выражением лица.

— Наверное, он позвонил из другого кабинета, — предположил

Муха.

— Ага. Извинился, снял при сослуживце трубку и: «Извини,

Гоша, срочный базар есть. Я тут одного фраерка заказывал, а ты

вместо него его сына чуть не замочил. Подгребай в „Соловей“ к

шести». Так, что ли?

Муха поскреб в затылке.

— Чует мое сердце. Муха, — сказал Сазан, — что Воронков

все‑таки к кому‑то побежал, и этот кто‑то был тот, кто

присоветовал ему позвать домой нашего авиадиректора. И

сидел этот кто‑то в том же здании, что Воронков, и может, даже

на том же этаже…

Поднялся и закончил:

— Непонятная эта история. Муха. Нету у Воронкова бабок на

полуоболочечные маслины. А те, у кого есть такие бабки, не

будут нанимать первокурсников для стрельбы…

***

А поздно вечером, когда Валерий Нестеренко заехал в любимое

казино «Соловей», кто‑то тронул его за плечо. Нестеренко

обернулся и узнал Александра Шилова по кличке Шило. Валерий

давно не видал авторитета и даже испугался, как тот изменился:

глаза Шила были налиты кровью, зрачки сузились до размеров

охотничьей дроби, и отечное лицо поросло двухдневной

щетиной. За спиной Шила маячили два дуболома.

— Привет, Валерка, — сказал Шило с упорной

сосредоточенностью человека, который совсем не трезв, но

пытается изо всех сил выглядеть трезвым. — Там Миша Ивкин

очень тобой интересовался. Большое ты на него впечатление

произвел. Ты учти…

— Я что? — мирно сказал Нестеренко. — Качу себе мимо

эмблемы «Мосфильма», вдруг свист, грохот, «мазда» передо

мной улетает в кювет, задрав хвост, аки пикирующий

бомбардировщик, мне тоже попало… Ну не люблю я, когда

кто‑то себя с охотником перепутал, а мою тачку — с перепелкой.

После этого фирма пошла с покаянным плачем к своей

«крыше».

Сазан и московское представительство завода, недолго думая,

хлопнули в газете объявление о том, что меняют сахар и нефть

на векселя…ского металлургического завода, и мошенник, у

которого еще оставалось поддельных векселей миллионов на

двадцать, вскоре заглотил наживку вместе с крючком и леской.

Спустя два дня директор фирмы опознал мошенника в человеке,

пришедшем в контору Сазана с горячим желанием меняться

товарами. Тот тоже что‑то сообразил и кинулся наутек. Поймали

его аж в Хабаровске; там же, в Хабаровске, арендовали у

знакомых подвальчик и держали парня в подвальчике до тех пор,

пока тот не выплюнул все бабки, которые заглотил, и столько же,

украденного у других, сверху — бандитам за труды.

Сазан выбранил подопечную фирму за то, что она обращалась в

ментовку, вернул ей причитающуюся долю бабок и вылетел в

Москву.

Воротившись, Нестеренко набрал домашний номер Ивкина.

Трубка ответила ломким мальчишеским голосом.

— Привет, Миш, ты? — спросил Сазан. — Это Нестеренко, если

помнишь такого. Как здоровье?

— Ничего, — сказал Миша, — рука в люльке, а все остальное

нормально. Помните, вы сказали, что у меня ребра сломаны? А

оно не сломанное, только треснутое. Жалко, что сейчас лето.

— Что? — не понял Сазан.

— Вот было бы здорово, если бы я навернулся в сентябре, —

объяснил Миша, — в школу не надо было ходить. А так каникулы

пропадают.

— Да, — согласился после некоторой паузы Нестеренко, — это

было бы лучше, если бы в школу ходить было не надо. Позови

отца.

— Его нету.

— А. Ну ладно. Как прошло собрание?"

— Оно не состоялось.

— Как не состоялось? — изумился Валерий.

— Доверенность, с которой пришла СТК, была

недействительной, — сообщил Миша. — Правда, Валерий

Игоревич, я в этих делах не разбираюсь. Я только знаю, что

собрание отменено и отец по‑прежнему директор.

— Не дошло.

— Валер, это все скучно, нудно и полно дыр, как все российское

законодательство. Если говорить очень грубо — то доверенности

проверяет мандатная комиссия, а мандатная комиссия

утверждается предыдущим собранием, а предыдущее собрание

— это действующий директор.

Нестеренко замахал руками.

— Все, хватит, убедил. Вопрос простой: значит, Ивкин может

оставаться генеральным директором до посинения, как бы

государству не хотелось его снять?

— Примерно так.

— То есть в этих условиях самое простое для СТК — это

завалить Ивкина? Или по крайней мере запугать его так, чтобы в

следующий раз он не распускал хвост?

Шакуров подумал.

— В общем да, — сказал он. Помолчал и добавил:

— Только ты извини, у тебя какой‑то упрощенный взгляд на

вещи. Это же все‑таки правительственная контора… Ну,

загорелось ей снять Ивкина. Мало, допустим, взяток давал.

Другой обещает больше.

Ну какие деньги с этого аэродрома? Это ж, прости меня, луг

заасфальтированный. Убрать этого Ивкина больше бабок стоит,

чем квартал взяток с Рыкова. Неэкономично. Если бы они из‑за

Шереметьева грызлись…

— А над Шереметьевым эта контора тоже командует?

— Эта? Комитет по приготовлению щей? Да Шереметьевские

ребята их тут же схарчат и не заметят…

Сазан открыл было рот, но тут в кармане зачирикал мобильник.

— Да?

— Валерий Игоревич? — Сазан узнал голос Миши Ивкина, —

Валерий Игоревич, вы могли бы приехать в аэропорт? Сейчас.

— А что такое?

Трубку аккуратно повесили.

— Что‑то случилось? — спросил Шакуров.

— Да. Кажется, комитет по приготовлению щей пересолил свою

стряпню. И зачем я ввязываюсь в это дело?

Через час Сазан миновал последний указатель с надписью:

«Рыкове» и свернул с убогого двухрядного шоссе на

истрепанную до полного изумления пригородную улицу.

накануне, когда для ежегодной международной выставки

вертолетной техники на соседний военный аэродром стали

слетаться новейшие «Камовы» и «Мили».

В связи с этим достославным событием начальник воинской

части номер сто двадцать семь, хозяин соседнего аэродрома

Рыково‑2, генерал‑лейтенант Анастасий Павлович Сергеев

отрядил наряды солдат — контролировать подступы к Рыкову и

проверять приближающиеся к городу автомобили на предмет

наличия в них иностранных шпионов и диверсантов.

Ход генеральской мысли проследить было довольно трудно, так

как, еще раз повторим, речь шла о международной выставке. То

ли генерал боялся, что иностранные шпионы увидят продукцию

фирмы Камова на день раньше или, еще чего доброго, пролезут

поверх бетонной ограды, сэкономив таким образом на билете, то

ли, в виду ожесточенной конкуренции между отечественными и

иностранными производителями вертолетов, кто‑то из

участников выставки учинит диверсию против конкурента.

Не исключено также, что реальной движущей силой приказа

были несколько офицеров, которые надеялись пополнить

скудный семейный бюджет, остановив на дороге парочку

трейлеров, следующих куда не надо без особых на то

сопроводительных документов.

Так или иначе, приказ был издан, и в результате его недалеко от

съезда с Алтыньевского шоссе обосновался военный пост в лице

двух салабонов в бронежилетах и с «Калашниковыми» и

прапорщика.

Понятное дело, что из легковушек служивые останавливали в

основном иномарки — не потому, впрочем, что подозревали в их

водителях иностранных шпионов, а потому, что не без основания

полагали, что вероятность того, что владелец иномарки обладает

всеми необходимыми для вождения документами, много ниже

средней, а вероятность того, что в кошельке его завалялись

лишние сто баксов, — напротив, много выше средней. Было уже

около полудня, когда на траверсе поста возникло дивное

видение: серебристый шестисотый «мере», управляемый не кем

иным, как Алексеем Шиловым по кличке Шило, — вопреки

известной аксиоме о том, что если в «мерее» едет один человек,

то этот человек — шофер. По каким‑то своим делам Шило в

полном одиночестве пылил в аэропорт. Прапорщик радостно

плачем подтвердили серьезность его намерений.

Собровцы намылились уже было ломать дверь в квартиру,

уповая на то, что Шило расстрелял по крайней мере две обоймы

во время автомобильного кросса и вряд ли имеет при себе еще,

когда Шило, высунувшись из окна, обдал дворик автоматной

очередью. Впоследствии выяснилось, что Шило держал в

квартире любовницы небольшую партию оружия, видимо,

предназначенную для перепродажи.

После этого Шило препирался с переговорщиками под дверью

часа полтора, время от времени постреливая для острастки в

потолок. Судя по текстам, которые он выдавал, «крыша» у

бандита поехала окончательно — то ли от дури, то ли от

нервного срыва.

Штурм начался в 3.15 и продолжался ровно три минуты. В Шило

попало не меньше десятка пуль. Обе заложницы также погибли

— говорили, что Шило застрелил их еще до начала штурма.

Сазан, вызвоненный директорским сыном в самом начале

заварушки, поспел к шапочному разбору. Протолкавшись вместе

с Мишкой сквозь толпу потрясенных соседок, он еще успел

увидеть носилки, покрытые белой простыней, и свесившуюся с

них кисть руки с толстым золотым кольцом на среднем пальце.

Потом кто‑то из собровцев в маске стянул с пальца гайку,

носилки затолкнули в «скорую», и она медленно тронулась,

оглашая окрестности душераздирающим воем сирены.

Аэродром Рыково остался без «крыши».

В половине пятого вечера Сазан с Мишей Ивкиным подъехали к

зданию аэровокзала и поднялись на второй этаж, туда, где за

матовой дверью, перегороженной железной решеточкой,

изнывали по летней жаре работники предприятия

«Рыково‑АВИА».

В стенах фирмы царил подобающий случаю переполох.

Директор Ивкин сидел в своем кабинете в том самом виде, про

который говорят: «На нем лица нет». Галстука на директоре не

было тоже.

Он торчал из‑за необъятного Т‑образного стола, как крошечная

«сессна» на взлетной полосе, пригодной для аэробуса.

Наискосок от него, в синей форменной рубашке и полотняных

брюках, сидел еще один человек, видимо, заместитель или иной

подчиненный.

здешний издал соответствующее распоряжение?

Сразу несколько человек, вошедших в кабинет вслед за

преемником Шила, резко вздохнули. Тон Сазана и интонация, с

которой была произнесена фраза: «Но теперь он покойник», не

оставляли сомнения в том, что имел в виду залетный бандит:

По меньшей мере он намекал, что новоявленному рыковскому

царьку смерть его предшественника была выгодна.

— Ты что брешешь? — начал парень. Сазан внезапно вспомнил

его кличку, весьма, надо сказать, конгруэнтную, — Голем, — да я

тебя…

Он двинулся к Сазану, и паркет под ним угрожающе крякнул.

Видимо, грузоподъемность паркета была сильно ограничена.

— Нет! Не в моем кабинете!

Это кричал Ивкин. Покрасневший, грузный, он поднялся из

кресла и теперь стоял, растерянно опираясь на необъятный

простор стола. Толстые, как сосиски, пальцы скребли по

полированной поверхности.

Голем обернулся куда стремительнее, чем можно было ожидать,

глядя на его габариты.

— А ты молчи, чмо летучее! — рявкнул он. — Расчирикался,

козел!

Директор сделался красным, как помидор. Ресницы его

дрогнули, раз, другой.

— Пожалуйста, Валерий Игоревич, — умоляющим голосом

произнес он. — Я вам очень благодарен за то, что вы сделали

для моего сына, но я вас прошу не вмешиваться…

Сазан был в глубине души безмерно признателен Ивкину. «Чмо»

и «козел», которым только что наградил директора его новый

опекун, явно предназначались Сазану; и, если бы эти слова

были произнесены, у Сазана не было бы другой возможности,

как требовать от Голема причитающейся за такие слова

сатисфакции. Но благодаря нежданному вмешательству

директора глотка Голема, уже заряженная бранью, стрельнула в

другом направлении.

— А я и не собирался вмешиваться, — сказал Сазан. — У меня,

знаете ли, еще крыша не съехала, чтобы лезть поперек людей,

которые могут устроить то, что сегодня устроили с Шилом. Так

что я с удовольствием понаблюдаю за спектаклем из партера.

Развел руками и пошел к выходу из кабинета. Спутники Голема

***

Спустя два часа злой и невыспавшийся Сазан стоял посреди

больничной палаты районной рыковской больницы. Палата была

двухместная, но больной лежал в ней один. На другой койке,

взявшись за руки, сидели Миша и Лера. Девочка была одета в

кокетливые черные брючки и черный же топик, тесно

охватывавший маленькие острые грудки. Между брючками и

топиком белело тонкое девичье тело.

У дверей палаты между людьми Сазана и людьми покойного

Шила произошло мелкое разбирательство, которое, собственно,

и ссорой‑то трудно было назвать. Благо с Сазаном приехала

добрая дюжина отборных качков, а партию Шила в больнице

представлял один человек. Ему намекнули, что в услугах его

больной не нуждается, и ввиду численного превосходства

противника он воспринял намек чрезвычайно мирно, тут же

собрал свои вещички и в полном порядке произвел ретираду.

Впрочем, Сазан не обольщался на этот счет: он был уверен, что

в ближайшие дни его ожидает грандиозная разборка с Големом,

и хорошо, если все утрясется без стрельбы.

Завидев Нестеренко, дети бросились к нему — так, словно в

палату вошел не бандит, а Дед Мороз. Сазан вполголоса

расставил своих людей по местам, отвел девочку в сторону и

сказал:

— Все, Лерочка, спасибо. Тебя сейчас отвезут домой. Хочешь

домой? Девочка сонно кивнула.

— И еще одно, — сказал Сазан, — больше так перед моими

людьми не одевайся.

— Что?

Сазан медленно и как можно более выразительно обвел детскую

фигурку взглядом, задержался на обнаженном, покрытом

персиковыми волосиками пупке.

— Перед — моими — парнями — так — не одевайся. И перед

парнями Голема. Объяснять дальше?

— Не надо, — сказала, сглотнув, девочка.

***

последнее время.

— Я его видел позавчера. Он совершенно слетел с катушек. Не

думаю, что из воров кто‑то усомнится, что Шило мог вытащить

волыну и шмальнуть в постового ни с того ни с сего. Это‑то меня

и пугает. Если бы эти товарищи втерли очки только посторонней

публике: знаешь, это бывает, когда задерживают вора и кладут

ему в карман дурь, а все смеются, потому что этот человек сроду

ничего крепче кефира не употреблял… А здесь вся история

сработана с запасом прочности. Очень бы хотелось

перетолковать со сценаристом. И очень бы не хотелось

оказаться персонажем новой постановки… Сазан помолчал.

— Так ты можешь объяснить мне, что у вас происходит? Потому

что, извини, не бывает так, что людей мочат, а почему —

неизвестно. В Америке, может, и бывает. А в России нет.

— Я не все знаю, Валерий Игоревич. Но есть такая штука —

«Петра‑АВИА».

— Ну?

— Понимаете, треть стоимости полета — это топливо. А

топливозаправочный комплекс — это монополист.

— Что значит монополист?

— Ну вы же не будете самолет по бензозаправкам возить? На

каждом аэродроме есть ТЗК. И он есть в единственном

экземпляре. Второго ТЗК аэродрому просто не надо, особенно

если он маленький.

— Ну?

— А поскольку заправка — это монополия, ее должно

регулировать государство.

— В лице Службы транспортного контроля?

— Да. И вот они подумали и написали постановление, что, в

целях оптимизации цены на топливо, улучшения расчетов,

повышения качества обслуживания пассажиров и прочая и

прочая, все ТЗК передаются новому акционерному обществу

«Петра‑АВИА».

— А кому принадлежит «Петра‑АВИА»?

— Ну, сейчас оно государственное. А через годик, глядишь,

приватизируется.

— А возглавляет кто?

— Сын Васючица. Замглавы СТК. Вот такую они кормушку себе

придумали. Сазан помолчал.

над авиационным углеводородом было дело довольно

прибыльное, а главное — перспективное. Мочить Ивкина за

право продавать несколько десятков тонн керосина

затрапезному аэропорту Рыкове, возможно, и не стоило. Но если

рассматривать завоевание Рыкова как первый этап перед

завоеванием, скажем, Шереметьева, то все вставало на свои

места. И меры, принятые по отношению к Ивкину и к Шилу,

должны были отбить охоту к сопротивлению у будущих жертв,

отнюдь не склонных подставлять правую щеку, когда по левой

влепят из гранатомета.

Следовало думать, что за инициативой СТК стоит кто‑то

большой: либо крупный авторитет, либо нефтяная компания.

Последнее было даже куда вероятней. Авторитету снюхаться с

правительственной службой все же труднее, чем бизнесмену в

законе. А вот нефтяная компания таким образом может вполне

затеять передел рынка и пролезть сквозь рукава

топливозаправочных комплексов на территории, доселе

контролируемые соперниками.

Оставалось только выяснить, каким именно образом нефтяная

компания нашла общий язык с устроителями международной

выставки авиационной техники, вертолетчиками и остановившим

Шило военным патрулем. И почему высокопрофессиональные

товарищи, вооруженные полуоболочечными пулями, стреляли с

точностью пьяного зенитчика, садящего из допотопной «Двины»

по новейшему «Фантому».

Да, все сходилось. Плохо было одно: Сазану‑то никакого

контроля над третью российского авиабизнеса не светило.

Ввязавшись в драку против неопознанного нефтяного гиганта с

огромными надводными и подводными полномочиями, в случае

проигрыша он терял жизнь. А в случае выигрыша получал

разбитое корыто с двумя поросшими травкой

взлетно‑посадочными полосами. К тому же выигрыш был крайне

сомнителен.

— Ладно, Миша, — сказал Валерий, подымаясь, — поехали

домой.

— Вы поможете папе?

— А куда же я теперь денусь? — с искренним сожалением

сказал бандит.

просьбу.

Спустя полчаса в дверь палаты заскреблись. Сазан спустил

ствол с предохранителя и открыл дверь — но это был только

Миша Ивкин с огромным мешком за спиной.

— Вот, — сказал Миша, — из дома белье взял. А то в больнице

своего нет.

Сазан сунул ствол обратно за пояс.

— Отец твой налогов не платит, вот и нет белья, — сказал он.

Из огромного мешка были извлечены две пышные подушки, две

простыни и украшенный синими розами пододеяльник. Засим

последовал еще один пододеяльник, на этот раз белый с

желтыми полосами.

— Э‑э! Ты что делаешь? — запротестовал Сазан, когда увидел,

что Миша, кое‑как управляясь одной рукой, застилает вторую

кровать, у окна.

— Я тоже сплю здесь, — ответил Ивкин. — Отец здесь, и я

здесь.

Спустя пять минут свет в палате опять потух. Пододеяльник с

розами шуршал и приятно пах свежим бельем. В раскрытое окно

палаты был виден кусочек аэродрома и взлетная полоса,

обозначенная загадочными красными огоньками. Снизу

доносились мужские голоса и женский смех — пацаны Сазана

обхаживали молодую санитарочку.

— Как у твоего отца отношения с городским начальством? —

спросил Сазан.

— Хорошие. У нас ресторан есть — видели, наверное, рядом с

аэровокзалом?

Сазан вспомнил теремок‑новостройку справа от небольшого

здания вокзала.

— Они там частенько ужинают — и мэр города, и прокурор.

— Это хорошо, что прокурор ужинает, — одобрил Сазан.

Он перевернулся на другой бок, попробовал, удобно ли лежит

ствол под подушкой, и мгновенно заснул.

Глава 3

Когда Сазан проснулся, было уже девять часов утра. Солнечные

лучи, пробившись сквозь густую листву больничного сада,

скользили по палате, и из коридора доносился невнятный гомон.

— железнодорожные пути. Потом пути кончились, мелькнул

переезд с полосатым шлагбаумом, и Сазан увидел справа

глубокую чистую речку и по обе ее стороны кирпичные

двухэтажные коттеджи «новых русских».

— Можно на минутку заскочить ко мне домой? — сказал Глуза.

— Заскакивай.

Автомобиль свернул с дороги и через мгновение стоял у черной

витой решетки одного из домов. Глуза скрылся за калиткой, а

Сазан вышел из машины, хлопнул дверцей и стал внимательно

оглядываться по сторонам. Кто‑то помахал рукой с соседнего

дома: Сазан пригляделся и узнал одного из своих ребят. Славку.

Славку отрядили стеречь дом Ивкина.

Калитка хлопнула снова: Глуза сел в машину и вгрызся зубами в

пухлый бутерброд.

— Не хотите?

— Нет. Вы что тут, все живете? — спросил Сазан.

— Да. Это вот дом Виталия Моисеевича, рядом мой, а напротив

Балуй — это еще один зам. А вот тот, через речку — это дом

Кагасова.

— Кагасова? Которого прочат в директора?

— Да.

— Но он же из Краснодара.

— Из Краснодара, а дом себе купил. Месяца два назад. Он же у

нас член совета директоров — от Службы транспортного

контроля.

Сазан молча глядел в окно. Любой из обитателей этого

мини‑поселка мог видеть два дня назад, как из дома Ивкина в

одиннадцать часов вечера выехала «мазда». Правда, он не мог

знать, куда она поехала. Но какая разница? Отсюда к центру

Москвы только одна дорога, с Алтыньевского на Ярославское —

а потом через проспект Мира.

— Не знаете, зачем Шило вчера ехал в аэропорт? — спросил

Сазан.

— Понятия не имею.

— Он часто приезжал в Рыкове?

— Когда с этой своей лялькой любился — постоянно. А потом

они разбежались. Он сюда ездил раз в неделю, в две.

— Кто‑то его должен был вызвонить

— Я ему не звонил.

ей засадят?»

— А сколько дочке?

— Вы с ней знакомы, Валерий Игоревич. Вы, насколько я

понимаю, спасли ей жизнь. Ей и Мише.

Голос Глузы звучал совсем глухо: видимо, то, что случилось два

дня назад, было для него чудовищным потрясением.

— Или вот — мы должны регионам…

— За что?

— Самолет летает? Летает. В какой‑нибудь волгоградский

аэропорт сел? Сел. За посадку в аэропорту надо платить. А мы

не платим. Есть аэропорты, которым мы задолжали сумму

вполне достаточную, чтобы убить человека.

— То есть вы не думаете, что киллеров нанимали люди из СТК?

На Глузу, уютно устроившегося на заднем сиденье, словно

пахнуло могильным холодом из кондиционера.

— Нет, конечно, — сказал он. — Как можно! Они уже подъехали к

аэровокзалу. Сазан вышел из машины задумчивый. Глуза ему

глубоко не понравился, как бухгалтеру не нравится бумага со

слишком вежливым содержанием и слишком неясной подписью.

Нет, врать господин Глуза не врал — долг харьковчанам

наверняка был, и те, как и любой на их месте, визжали устно,

письменно и по факсу, как свинья, которую режут живьем. Но вот

какое интересное дело: господин Глуза своим рассказом не

только обелил Службу транспортного контроля. И не только

объяснил, что если господину Нестеренко очень интересно

отыскать того, кто заказал Ивкина, то ему понадобится для этого

объехать половину аэропортов в радиусе четырех тысяч

километров от Москвы. Он тонко — совершенно по ходу дела —

намекнул собеседнику, что его шеф вовсе не намерен

оставаться во главе «Рыково‑АВИА». Что все эти отмененные

собрания, взаимные обвинения, отчаянная борьба — все это

лишь маневры, нужные для того, чтобы оттянуть время и выжать

из обреченной должности как можно больше дохода. И,

возможно, получить с СТК побольше отступного. Не сто тысяч

долларов, а двести или триста.

А стало быть — тут же напрашивалась очевидная мысль — ему.

Сазану, тут на аэродроме ничего не светит. Нет смысла

защищать человека, который прибирает вещички перед уходом

из кабинета, не особо разбирая, где свое шмотье, а где

сделал то же самое — поднял кошелек на дороге. Когда он

увидит, что кошелек пуст, он выкинет его обратно. Если он его не

выкинет… значит, он не случайно набрел на кошелек.

***

Пенсионерка в цветастом хлопковом платье сидела на крашеной

скамеечке, изрезанной изречениями окрестных панков, и вокруг

скамеечки бегал белый пудель, время от времени принимаясь

лаять на подсевшего к ней молодого человека. Пенсионерка

взахлеб рассказывала молодому человеку одну из самых

интересных историй, случившихся с ней за последние полгода:

это была история о том, как она играла с Сергеем Петровичем и

с Аней в «подкидного» и вот‑вот должна была выиграть — и тут

прибежали люди в масках и пятнистой форме и выдворили ее с

лавочки, потому что на пятом этаже засел террорист. Это была

не такая поучительная история, как та, что случилась вчера,

когда продавщица на базаре попыталась обсчитать ее на

двадцать копеек, но и в ней были свои незабываемые моменты.

— Значит, они вас не спрашивали, куда побежал преступник? —

переспросил молодой человек.

— Какое спрашивали! — возмутилась старушка. — Эти,

молодые, разве чего спрашивают? Они сами все знают!

— Этот, который террорист, мы даже и не заметили, как он

прошел в подъезд, — поддакнул подошедший к ним пенсионер

— это ему принадлежал белый пудель, — а минут через пять

пробегают двое из воинской части. Солдатик кричит: «Парень тут

не пробегал, в джинсах, в замшевой куртке?» Мы говорим, что

никто не пробегал. А другой, со звездочками, в подъезд и сразу

на третий этаж, шмяк в дверь и кричит сверху: «Тут он! Вызывай

ребят!»

— А вот еще у меня соседка завела привычку кормить голубей,

— со вздохом сказала старушка. — Я ей как‑то говорю:

«Валерия Павловна! Что же вы делаете? Голубь птица

антисанитарная, а балкон у нас общий…»

Старушка оглянулась.

Молодого человека уже не было поблизости.

— Вот молодежь, — сказала старушка, — никакого уважения к

выражением породистого лица: это был первый заместитель

Рамзая, Анатолий Васильевич Васючиц, также известный

авиационной публике под кодовым наименованием

«Вась‑Вась».

Повинуясь царственному кивку Рамзая, Алексей Юрьевич Глуза

сел в кресло напротив и забегал глазами по сторонам.

— Как же так, Алексей Юрьевич, — раздался размеренный,

исполненный собственного достоинства голос главы Службы, —

вы обещали помочь нам…

— Он обещал помочь себе, — перебил развалившийся в кресле

«Вась‑Вась». Глуза повесил голову.

— Нет, я правильно понимаю, Алексей Юрьевич, — что когда вы

сегодня утром обзванивали всех членов совета директоров, то

вы звали их на заседание, на котором Кагасова должны были

назначить исполняющим обязанности генерального директора.

Так?

— Да.

— И почему же этого не произошло?

— Послушайте, я тут ни при чем! Появился этот бандит,

поставил своих людей в больнице, поставил своих людей в

аэропорту, зашел во все кабинеты со своими качками: «Ага, у

вас тут совет директоров намечается? Вы, пожалуйста,

определитесь правильно с голосованием».

— И почему с голосованием определились в вашу пользу?

— Но это… естественно… Я — правая рука Вити. И в качестве

его правой руки…

— В качестве его правой руки вы можете сесть за решетку, —

угрожающе сказал Рамзай. Глуза содрогнулся.

— Сергей Станиславович! Анатолий Васильевич! — умоляюще

сказал он. — Но я не вижу, чтобы произошло что‑то такое уж

страшное. Весь аэропорт устал от этой склоки. Я устал от этой

склоки. Я гарантирую вам, что мое назначение — это

правильное решение! Если бы назначили Кагасова — его не

любят пилоты, еще бы забастовка какая случилась… Ну почему

вам так обязателен этот Кагасов?

— Потому что Кагасов — честный человек и отличный хозяин, а

вы все жулье, — заявил Рамзай, — потому что под его

руководством аэропорт добьется процветания! Пора навести

порядок на топливозаправочных комплексах! Я не позволю вам

— Я спрашиваю, — холодно осведомился Васючиц, — чья

подпись стоит на приказе о назначении Нестеренко?

— Моя, — сокрушенно признался Глуза.

— Не слышу! Громче!

— Моя.

Васючиц развел руками и повернулся к Рамзаю.

— Тебе все ясно, Сергей? — спросил он. Странное дело:

старшим по должности был, несомненно, Рамзай, и именно

Рамзай произносил долгие речи и ставил размашистые подписи,

но у каждого, кто сидел в этом кабинете достаточно долго,

складывалось впечатление, что содержание бумаг, на которых

стоят подписи Рамзая, диктует отнюдь не сам Рамзай.

Васючиц помолчал и закончил:

— Я думаю, Алексей Юрьевич сделает правильные выводы и на

следующем собрании акционеров нашу доверенность признают

правильной. В противном случае мы разберемся с

деятельностью «Авиетты» и других принадлежащих Алексею

Юрьевичу компаний.

Ошалевший Глуза вылетел из кабинета, чувствуя, как вся его

верность Ивкину растворяется, как обмылок в горячей воде,

перед более насущной задачей спасения свой шкуры.

Рамзай и Васючиц остались в кабинете одни.

— Ну я пошел, Сергей Станиславович, — сказал Васючиц.

— Да, Толя, конечно… погоди! Васючиц обернулся от двери.

— А эта ужасная история с Ивкиным — это правда, что в него

стреляли?

— Ну, знаешь! Я во всей этой грязи даже разбираться не хочу, —

с видимым отвращением пожал плечами Васючиц, —

стрелять‑то в него стреляли, да не в него, и вдобавок не

попали… То ли в него стреляли, то ли он сам…

— Ты думаешь, он на себя инсценировал покушение? —

сообразил Рамзай.

— Либо он сам, — кивнул Васючиц, — либо кому‑нибудь долг не

отдал… Ты же знаешь, Рыкове кучу денег задолжало, кто‑то

наконец должен был обидеться. Там эти, из Харькова, все

провода нам оборвали!

Глава Службы облегченно вздохнул. Сегодня утром на

конференции, посвященной развитию отечественной авиации,

где он читал доклад, он встретил нескольких знакомых, и многие

парочку бухгалтеров из подведомственных ему структур.

По дороге, застряв в гигантской автомобильной пробке, он

проклял все на свете и подумал, что если он не найдет в Рыкове

хорошей квартиры, то откажется от этого куска просто из‑за

географических его особенностей.

Подъезд к аэропорту был перегорожен желтым шлагбаумом:

вчера Сазан проезжал через шлагбаум с Глузой, но на этот раз

Сазану пришлось ждать, пока охранник в камуфляже не

поднимет шлагбаум.

Охранника Сазан помнил хорошо — второго дни тот был в

кабинете директора вместе с Големом.

Сазан опустил стекло, и охранник, наклонившись к машине,

вручил Сазану маленький белый листок — квитанцию на стоянку.

— Тебя как зовут? — спросил Сазан.

— Семка. А это Вершок.

Сазан посмотрел вправо и увидел, что за будкой стоит еще одна

личность. Личность была вполне крупногабаритная, метра под

два ростом и в метр шириной. Голое пузо нещадно выпирало из

камуфляжных штанов, в углу широченного рта сиротливо

болталась папироска, а маленькие синие глазки взирали на мир

из‑за необъятных щек с неожиданным для подобного типа

добродушием. Это, стало быть, и был Вершок, получивший свою

кличку явно за миниатюрные размеры.

— Базар есть, — сказал Семка.

— Есть — так поговорим, — отозвался Сазан. Он бросил свой

«мере» метрах в десяти от будки, выключил радио и подошел к

обоим охранникам.

— Ты что там говорил насчет Шила? — спросил Семка.

— Сказал, что не верю, что Шило случайно грохнули.

— И как все, по‑твоему, было?

— Ну, я над ними с фотокамерой не стоял, — проговорил Сазан,

— но представь себе простую вещь. Нам сказали, что Шило

остановил военный патруль, а Шило принялся в патруль

шмалять. Могло такое быть?

— Могло, — сказал Семка.

— А теперь представь, что первым стрелял не Шило, а солдаты.

— А зачем?

— А зачем Шило ехал в Рыково? Он тут что, часто бывал?

Семка с Вершком переглянулись.

морду бить не будем. Есть среди ребят такое настроение.

— Учту, — сказал Сазан.

***

Здание аэропорта было весьма пустынным, и, что самое

печальное, — в нем отсутствовали те самые палатки, киоски,

книжные стенды, крикливые россыпи глянцевых журналов, что

облепляют стадионы и аэропорты, как рыбы‑прилипалы

крупного кита, и лучше, чем любая поддельная бухгалтерия,

свидетельствуют о процветании или смертельной болезни

учреждения.

Стайка немногочисленных пассажиров кучкова‑лась перед

выходом номер пять. На билетной кассе поверх задраенного

стекла болталась картонка с надписью: «Ушла на пять минут».

Одинокий багажный конвейер крутился с грохотом и лязгом,

черные резиновые пластины налетали одна на другую, по

конвейеру катался невероятных размеров рюкзак. Потом из

стеклянных дверей подбежал человек, схватил рюкзак и поволок

его вон. Конвейер продолжал свое сизифово коловращенье.

Из лужицы на бетонном полу пил голубь.

Сазан сунул руки в карманы и прошел через арку

металлоискателя к пассажирскому залу. Арка немедленно

принялась орать. Толстая тетка, предназначенная для проверки

билетов, заполошно вскричала:

— Эй, гражданин! Который в пиджаке! Вернитесь! Вы куда без

билета?

Немногочисленные пассажиры уже выворачивали головы,

обрадованные разнообразящему будни скандалу. Валерий

повернулся и устало посмотрел на тетку.

— Я Нестеренко, — сказал он.

— А мне какое дело? — изумилась тетка: видимо, персонал

такого низшего уровня подробности вчерашней революции еще

не коснулись.

— Хоть Нестеренко, хоть Шестеренке, — продолжала тетка, —

вы чего звените? Может, у вас там автомат?

Валерий распахнул пиджак.

— Всего лишь «Макаров», — мстительно сказал он.

— А кто такой Сергеев?

Макарьев ткнул пальцем куда‑то вбок.

— Хозяин «Рыково‑2». Военного.

— Ив чем они поругались?

— Долгая история.

— А все‑таки?

— А когда выборы в Думу были, Сергеев сына хотел депутатом,

а Ивкин, обратно‑таки, хотел Глузу. Ну, Сергеев обиделся — а у

него в друзьях налоговая полиция, он полицию напустил на

аэропорт. Они у нас тут чуть самолет не описали. А у Ивкина в

друзьях налоговая инспекция, он инспекцию напустил на сына

Сергеева, а он у нас в городе универмаг держит. Вот так и живем

сейчас. Полоса общая, а морды врозь.

— А депутатом кто стал? Макарьев махнул рукой.

— А депутатом какого‑то Баранова губернатор спустил.

— А вы за кого? За Ивкина или Кагасов?

— А нам что? Нам бы зарплату платили.

— Платят?

— Раньше платили. А в этом месяце чего‑то забыли.

— Твою мать, — пробормотал Сазан.

***

Олег Важенкин, глава авиаремонтного предприятия

«Рыково‑ремонт», стоял на бетонной рулежке, запрокинув

голову. Высоко над ним висело крыло ЯКа‑42 с гондолой

двигателя, и двигатель этот ревел, как иерихонская труба.

— Хватит! — заорал Важенкин и замахал руками пилоту, чтобы

тот кончал продувку.

За ревом двигателя не слышны были шаги человека, который

подошел к Важенкину и потряс его за плечо.

— Леша? Ты? — сказал Важенкин, оборачиваясь. — Как поет, а?

Чистый Шаляпин!

— Разговор есть, — сказал Глуза.

Они отошли от самолета подальше, в разверстую тень ангара, и

Важенкин облокотился на крашенный зеленой краской

сверлильный станок. Он был в грязных мятых брюках и рубашке,

явно свидетельствовавшей о том, что ее хозяин самолично

Генеральный директор «Рыково‑АВИА» Виталий Моисеевич

Ивкин сидел на больничной постели, закутанный в бордовый с

пышными кистями халат. Он осторожно кушал принесенный из

дома бульон и слушал при этом рассказ своего сына обо всем,

что произошло в аэропорту за два дня.

— Нет, ты моей смерти хочешь! — простонал Виталий

Моисеевич, дослушав повествование до конца. — Что ты

наделал, ох, дубовая твоя голова, что ты наделал? Мне что —

Рамзая мало с Васючицем? Ты на меня еще бандитов хочешь

натравить?

— У нас и без Нестеренко есть бандиты, — упрямо сказал

Миша.

— Вот именно! И теперь они будут выяснять между собой, кому

из них принадлежит право собственности на мою скромную

персону, как будто этого аэропорту не хватало! И если ты мог

заметить, господин Шилов просто лишен был возможности пойти

на мировую с СТК, потому что Служба хотела захавать его

драгоценную заправку. А у господина Нестеренко никаких

заправок нет, и самое выгодное, что он может сделать, — это

продать меня Рамзаю по сходной цене!

Директор всплеснул рукавами халата и хотел было что‑то

прибавить еще, но тут дверь палаты отворилась, и внутрь вошел

предмет спора двух поколений семьи Ивкиных, а именно

Валерий Нестеренко. Бандит, как и в прошлый раз, был

безукоризненно одет, и как ни искал Ивкин очертаний кобуры под

мышкой, а что у Нестеренко был с собой ствол, он знал —

история с аркой металлоискателя и билетершей разлетелась по

аэропорту с необыкновенной скоростью, так вот, очертаний

кобуры было совершенно не видно. Слишком хорошо был пошит

пиджак. Если элегантный бандит и слышал последние слова

директора, то виду он не подал, а присел на кровать и спросил:

— Как здоровье?

— Ничего, — сказал директор.

— Такой вопрос маленький, — промолвил Сазан, — почему

ремонтникам зарплату не платят?

— Как не платят? Платят.

— Не валяй дурака, Виталий! У меня что, глаз нет? Второй

месяц зарплату не платят, по всему аэродрому уже параша

ходит: мол, Ивкин решил слинять и на прощанье карман потуже

— А кто хозяин фирмы?

— Глуза. Мой зам. И немножко я.

— И какого хрена Глуза не может дать тебе денег?

— Поймите, Валерий Игоревич! Я не могу давить на Глузу! Он и

так не знает, с какой стороны масло масляней! Если я на него

надавлю, он перейдет к СТК!

— А у других банков просили?

— Да кто ж мне даст?

Валерий, не возражая более ни слова, вынул из кармашка

сотовый телефон и набрал номер председателя правления

Межинвестбанка.

— Александр?

— Да.

— Тут у меня директор «Рыково‑АВИА», им их банк отказал в

ссуде. Ты им ссуду на зарплату дашь?

— Я бомжей не кредитую, — отозвался Шакуров.

— У меня что‑то плохо со связью, — вкрадчиво сказал Сазан. —

Я тебя не расслышал. Ты ссуду им дашь или нет?

В трубке наступило молчание, такое продолжительное, что

Сазан решил было, что связь и в самом деле приказала долго

жить, благо в районе Рыкова она была ужасной — небо то и

дело обшаривали военные радары с соседнего аэродрома.

— Сколько? — наконец прошелестел в эфире не то вздох, не то

стон.

Сазан передал трубку директору и сказал:

— Договорись с банком.

В продолжение всего разговора бандит стоял, оборотившись

лицом к окну и обозревая листву в больничном саду. Ивкин

закончил разговор и протянул Нестеренко мобильник, и,

протягивая, он вдруг осознал одну простую вещь: он уже не

может сказать человеку по кличке Сазан, что не нуждается в его

услугах и не верит ему. Только что Сазан дал для аэропорта

деньги, вернее, не дал, а добыл за чужой счет. Если говорить

честно, Сазан только что по телефону ограбил банк, заставив

кого‑то из своей паствы дать кредит скандальному директору

загибающегося авиапредприятия, то есть человеку, которого в

противном случае в банке не пустили бы дальше будки с

охраной.

И получалось, что деньги — банка, а обязан Ивкин — Сазану, и у

— А?

— У «Авиетты», у шарашки твоей, которая билеты продает?

— Видите ли, счета «Авиетты» находятся в Авиапромбанке, и в

настоящее время, в связи с уменьшением пассажиропотока…

Алексей Юрьевич Глуза хорошо знал, как реагируют люди на

слова «денег нет». Они начинают просить, плакать, скандалить и

иным образом унижать свое человеческое достоинство. И он

никак не ожидал того, что произойдет дальше. Нестеренко не

стал ни скандалить, ни угрожать. Он несильно размахнулся и

ударил и.о, гендиректора прямо в солнечное сплетение.

У Глузы перехватило дыхание. Ему показалось, что в живот ему

шибанула раскаленная струя газов из реактивного сопла. Глуза

согнулся, и тут же двое бывших с Нестеренко бугаев заломили

ему локти. Нестеренко ударил снова — на этот раз носком ноги в

пах. Глуза взвизгнул, как крот, подраненный газонокосилкой.

«Они меня убьют!» — мелькнуло в голове. Отчаяние придало

ему неожиданные силы — он вырвался и, вереща по‑заячьи,

заметался по кабинету. Но выход в предбанник был надежно

перекрыт улыбающимися по‑волчьи парнями, и Глуза бросился

назад, в неширокую дверь, располагавшуюся сбоку от

директорского стола. И.о, гендиректора пулей пролетел через

крошечную комнату отдыха, влетел в туалет и поспешно

затворился на защелку.

В следующую секунду за дверью грохнул выстрел, защелку

вышибло из двери с корнями, и перепуганный Глуза очутился в

чьих‑то жестких руках.

Посетители, сидевшие в предбаннике и давно уже с интересом

прислушивавшиеся к непонятным звукам, доносившимся из

кабинета, бросились внутрь. Их глазам предстало редкое

зрелище: двери в комнату отдыха и в туалет были распахнуты

настежь, образуя маленькую анфиладу, и в конце этой

анфилады двое людей Нестеренко макали заместителя

гендиректора головой в унитаз.

— Что происходит? — вскричал один из посетителей, пилот

грузового АНа, у которого только что умерла мать: зарплату не

выплатили, денег на похороны не было, и пилот, скрепя зубами

от безнадеги, явился к Глузе с заявлением о материальной

помощи. Двое бандитов закончили водные — процедуры и

поволокли Глузу обратно в кабинет.

— Ну что? Накопали чего‑то? — спросил Сазан.

— Значит так — «девятка», из которой стреляли по машине

Ивкина, принадлежит одному бизнесмену, Рокину, имеет две

точки на оптовом рынке. «Девятку» угнали за несколько часов до

совершения преступления, нашли на следующее утро на

Большой Черкизовской. Пальчиков куча, но, судя по всему, все

принадлежат Рокину и его дружкам.

Есть одна очень приятная деталь. Рокин вспомнил, что, когда он

оставлял машину, бензина в ней было литров восемь, а то и

пять. А нашли ее с тридцатью литрами. То есть парни, скорее

всего, испугались, что у них могут быть проблемы с бензином и

решили заправиться.

— Нечасто они угоняли тачки, — заметил Сазан.

— А?

— Тачки они не большие спецы угонять, — повторил Нестеренко,

— иначе бы сразу выбрали посудину с полным баком.

— Ну вот, — сказал Муха, — мы начертили приблизительный

маршрут от дома Рокина к ВДНХ, где была перестрелка, и мы

объехали все заправки на этом маршруте.

— И?

— Пока ничего. Ищем, — развел руками Муха. В дверь кабинета

постучали, и сразу же вслед за этим в растворившуюся створку

протиснулась секретарша с большим подносом, на котором

стояли красивая четырехгранная бутылка с коньяком и две

хрустальные рюмочки.

Секретарша у Глузы была очень хорошенькая, с большими

грудями и с маленькой юбкой. Секретарша стреляла глазами и,

видимо, задавалась в глубине души вопросом: придется ли ей

заниматься с новым обитателем кабинета тем же, что и со

старым. Потому что, как ни крути, новый обитатель кабинета был

в два раза моложе, да и контурами своими не походил на

разросшийся до невероятных размеров круглый домашний

аквариум.

— Желаете? — спросила секретарша.

Сазан выразительно окинул взглядом ее и поднос.

— Тебя как зовут? — спросил Сазан.

— Лена.

— Принеси‑ка ты нам, Леночка, чаю, — сказал Сазан.

Секретарша улыбнулась и доложила:

автомагистраль до Рыкова. И СТК этот проект забодала.

Спрашивается — зачем?

— Если построить дорогу, аэропорт станет прибыльным, Ивкина

нельзя будет снять. Снимут Ивкина и вернутся к проекту.

— Нет! Она его вообще забодала! Она могла прийти к

инвесторам и сказать: «Слушайте, парни, у вас тут классный

проект, давайте снимем этого долбоеда‑директора, поставим

настоящего парня, и вперед!» А они спустили проект в унитаз.

Оскорбили инвестора. Намеренно. Как будто они вообще не

заинтересованы в росте аэропорта. Как будто они

заинтересованы в том, чтобы он оставался тем, что он есть

сейчас. То есть дырой.

— Это нелогично, — сказал Валерий. — Им нужен аэропорт,

чтобы продавать самолетам свое топливо. Чем больше

самолетов летает, тем больше топлива они продают. Им вовсе не

надо, чтобы аэропорт оставался дырой. Спасибо за звонок,

Саша.

***

Было пять часов дня, когда Сазан покинул аэропорт.

До Алтыньевского шоссе он доехал за три минуты. Доехал,

остановился и выругался. Нескончаемая, пробка автомобилей

вилась, сколько хватало глаз, и исчезала в мутной взвеси

дорожной пыли и выхлопов мощных дизелей. Вся левая полоса,

ведущая к Москве, была забита насмерть. Сазан подумал и

свернул направо.

Спустя двадцать минут Сазан запарковал свой «мере» напротив

ворот, ведущих на летное поле Рыкова‑2, военного аэродрома,

где проходила международная выставка вертолетов.

В конце концов, чем проводить это время в пробке, лучше было

посмотреть на вертолеты, нечаянной жертвой которых пал Шило.

День уже кончался: большинство посетителей разъехались по

домам, большая часть техники, откувыркавшись в воздухе перед

гостями, стояла на земле, и единственными предметами,

которые летали над полем, были фантики от мороженого и

обертки конфет, съеденных многотысячной толпой.

Перед хищным вертолетом с обвисшими, как мокрые усы,

Это не так? Пилот подумал и сказал:

— Я летал в Еремеевку.

— И что?

— Вы знаете, что аэропорт скоро должны приватизировать?

— И что из этого следует?

Пилот молчал.

Сазан развернулся к нему.

— Слушай, если ты мне хочешь что‑то сказать, ты можешь

говорить не загадками?

— Вы бандит? Сазан опешил.

— Знаешь, что бывает за такие вопросы?

— Почему я буду одному бандиту помогать против другого

бандита?

Сазан схватил собеседника за плечи:

— Против кого? Черт возьми, мне кто‑нибудь может ясно

ответить, что здесь происходит? Почему военные убрали Шило?

Они что, хотят аэродром обратно? Тогда при чем здесь СТК?

Вашкевич быстро вырвался и побежал к выходу. На них уже

оборачивались, обращали внимание. Сазан пожал плечами и

пошел к полупустому прилавку с мороженым. У прилавка он

обернулся — генерал‑лейтенант авиации Анастасий Павлович

Сергеев внимательно смотрел на него, и молодой офицерик с

тремя звездочками что‑то говорил ему на ухо.

Гулевский звучал по телефону очень таинственно — мелкий

бизнесмен и большой бахвал, он любил надувать щеки по

поводу и без повода и заверил Валерия, что с ним хочет

встретиться «ну очень интересный человек», а как зовут — по

телефону говорить не хочет.

В «Соловье» было темно и тепло, и посетители, прошедшие

через металлодетектор, сидели за столиками в беседках, увитых

плетьми искусственных роз. На стенках, в бамбуковых клетках,

висели певчие птички, не соловьи, впрочем, а канарейки. На

небольшой эстраде оркестр из пяти человек рьяно

перевыполнял план по количеству децибел на душу населения.

Ввиду такого мощного конкурента канарейки забились в самые

дальние уголки клетки, утратили всякий голос и только обиженно

вертели носиками.

Валерий порешил в душе устроить выволочку Гулевскому, если

тот сведет его с рыдающим пенсионером, просящим защиты от

очень мало людей, которые пытались влезть в торговлю

бензином и остались в живых. Тогда какой смысл нам

ссориться?

Нестеренко молча потягивал вино.

— Давайте договоримся: вы приносите Ивкину в больницу

заявление об уходе по собственному желанию, и он его

подписывает. За подпись Ивкина вы получаете сто тысяч.

— Почему бы нам не рассмотреть другой вариант? Весь спор с

Ивкиным вышел из‑за заправки. Я отдаю вам заправку, Ивкин

остается на работе.

— Это невозможно, Валерий Игоревич.

— Почему?

Васючиц улыбнулся одними губами.

— Он слишком плохой руководитель. Наша цель — поднять

аэропорт. С Ивкиным это сделать нельзя.

— Если ваша цель — поднять аэропорт, — спросил в упор

Сазан, — почему вы забодали план строительства к нему

удобной дороги?

Васючиц слегка побледнел, но тут же оправился.

— Мы тут ни при чем, — сказал он, — видите ли, другие порты

— Внуково, Шереметьево — не хотят конкурента. И на тот

момент… влияние их возобладало. Но я вас уверяю, что, как

только мы заберем Рыкове у бессовестного менеджера,

строительство дороги начнется. Так как насчет сотрудничества?

Сто тысяч — неплохой заработок за два дня.

Сазан покачал головой.

— Двести тысяч.

— Нет.

— Двести пятьдесят.

— Черт побери, Валерий Игоревич! Триста тысяч — это

последнее, что я уполномочен предложить.

Сазан хищно улыбнулся.

— Пуля стоит дешевле, — сказал Васючиц.

— Да. Шесть долларов и пятьдесят центов.

— Что?

— Полуоболочечная пуля, которой стреляли в двух школьников,

стоит шесть долларов и пятьдесят центов.

— При чем тут они?

Сазан встал, с грохотом отодвигая стул.

прочими вещами, за которые «Рыково‑АВИА» немилосердно

переплачивала. Благодаря этой нехитрой затее все убытки

приходились на долю «Рыково‑АВИА», которая принадлежала

государству, а все прибыли — на долю фирмочек,

принадлежавших частным лицам.

Сам господин Глуза заведовал наиболее сочной частью

операции, а именно продажей авиабилетов. Билеты продавала

особая фирма, сидевшая тут же, в здании аэропорта.

Контрольный пакет фирмы формально принадлежал Глузе, а

прибыли фирмы регулировались двумя простыми фактами:

во‑первых, она получала с авиапассажиров живые деньги —

через секунду после продажи билета. Во‑вторых, она

перечисляла эти живые деньги на счет аэропорта — спустя

шесть‑семь месяцев.

Кроме того, Глуза владел контрольным пакетом

«Рыково‑ремонта», который чинил и обслуживал рыковские

самолеты. Но тут было сложнее — на самом деле половина

акций Глузы принадлежала Ивкину, и они были записаны на

Глузу, с тем чтобы Ивкин не очень подставлялся.

Надобно сказать, что все эти маленькие хитрости были устроены

не от одной дурной жажды наживы, но и просто для того, чтобы

государство не ободрало аэропорт, как липку, своими

чрезмерными налогами. В былые времена гендиректор Ивкин

строго следил за тем, чтобы пользы от этой системы аэропорту

было больше, чем вреда, и особо зарываться своим замам не

давал. Но в том‑то и дело, что с появлением на горизонте

Службы транспортного контроля система пошла вразнос: каждый

из замов Ивкина стремился набить защечные мешки перед тем,

как новый хозяин его выгонит, а сам Ивкин, в свою очередь, не

мог этому препятствовать, опасаясь, что в противном случае его

замы сдадут его с потрохами, подобно сообщникам Пугачева,

без зазрения совести и в надежде на помилование выдавшим

предводителя екатерининским войскам.

Так вот, господин Васючиц, зам, главы Службы транспортного

контроля, дал понять Глузе, что в случае перехода Глузы на

сторону Службы он вполне может сохранить свои маленькие

концессии — как билеты, так и ремонт. Более того, ему были

даны гарантии, что ничто не мешает ему загрести под себя долю

Ивкина в авиаремонтном бизнесе, — и это обещание

Нестеренко не хватало для полного винегрета!

— Сволочь он, — сказал Голем. — Не, ну шо за дела? Всюду

ходит и ввинчивается, ввинчивается своим поганым языком. Ему

за гнилой базар яйца повыдирать мало! Он что говорит: я —

заказал Шило. Я!

Пошел, догадался проверить — не спрашивал ли, мол, патруль,

куда побежал Шило. А раз не спрашивали, значит, знали

заранее. Ну я и сам вижу, что это так. Ну не допер я ребят

послать спрашивать, а он допер! Ну, может, я не такой умный,

как он. Я купился, а он нет! Что теперь — всем неумным в гроб

пора? И теперь ходит и говорит: это я замочил Шило. И вот

ребятам капает в уши и капает. А я не знаю, что делать! Правда!

Мне Шило всегда говорил: «Ты, Голем, дурак, у тебя все мозги

мускулами заплыли». Ну и заплыли. Зато я не такой сволочь, как

умные. Я когда кого продавал, как эти умники, у которых мозга за

мозгу залезает? А теперь этот ходит и ходит…

— И того хуже, — сказал Глуза.

— А?

— Ты подумай, зачем ему аэропорт?

— В каком смысле зачем? «Крышей» быть.

— Ты знаешь, он чья «крыша»? У него три банка под «крышей»,

у него вилла в Ницце, за границей счета, он с Лешим дружит. Ты

керосин имеешь с аэропорта. Ты ему керосин отдашь?

— Нет.

— Тогда зачем ему аэропорт? Какой ему с Рыкова навар?

Голем задумчиво поскреб огромной пятерней шею. — Ну как, —

сказал Голем, — это как девка: всегда приятней взять, чем не

взять.

Глуза немного кашлянул от такого сравнения, поскольку, сравнив

с девкой аэропорт со всем его содержимым, Голем невольно

сравнил с девкой и часть аэропорта, а именно Алексея

Юрьевича Глузу. И продолжил:

— У него один способ чего‑то поиметь с Ивкина: продать Ивкина

Службе.

— Как продать?

— Да обыкновенно. Приходит он в Службу и говорит: «Дайте мне

двести штук баксов, и я отступлюсь от Рыкова. А иначе буду

сидеть и вам кровь портить».

— Так прямо и сказал? — ахнул Голем, и Глуза про себя

голосованием». И они все голосуют и выбирают и.о, какого‑то

Алексея Глузу, первого зама.

— Ужас, — искренне сказал чиновник из Министерства юстиции,

и оба друга продолжили разговор о язве преступности.

Глава 5

Прошло три дня — и за эти три дня в аэропорту ничего особенно

революционного не произошло. Служба транспортного контроля,

как и предсказывал Нестеренко, на время оставила аэропорт в

покое. Директор Ивкин перебрался домой, где и отлеживался в

постели, и Служба решила к нему не приставать по крайней

мере до выхода на работу.

Особых перемен в финансовых делах авиакомпании не

случилось, если не считать того, что всем выплатили зарплату, а

счета прилипших к аэропорту предприятий были переведены в

подконтрольный Сазану банк.

Пилоты и ремонтники не без основания полагали, что без

Нестеренко им зарплаты не видать бы, как своих ушей, и потому

имя его стало весьма популярно, а эпизод с купанием Глузы в

унитазе пересказывался далеко за пределами летного поля.

Ребята Сазана охраняли дом директора и здание аэропорта, а

на стоянке дежурили люди Голема. Между ними непременно

случилась бы стычка, но, на счастье Сазана, у наследника

покойного Шила внезапно образовалась масса проблем, и самой

серьезной из них стала сеть автозаправок на юге столицы.

Сеть эта на деле принадлежала Шилу, номинально же ее

возглавлял некто Огарков, пронырливый пятидесятилетний

живчик, доселе безропотно подчинявшийся приказам Шила. То

есть если говорить совсем уж честно, то Шило считал

автозаправки своими, поскольку деньги на развитие дал именно

он, а Огарков считал автозаправки своими, поскольку

первоначальную точку построил именно он, да и связи с

нефтеперерабатывающими заводами тоже проистекали от

Огаркова. Пока Шило был жив, Огарков свое мнение о

принадлежности собственности держал при себе; когда же

покойника расстреляли, уцепился за подвернувшийся случай. Он

переманил к себе десяток пацанов Голема, и, когда Голем

прислал к нему ребят за деньгами, ребят встретили старые