На пороге XXI век. Россия, истерзанная мафией и коррупцией,

обнищавшая, распродаваемая по частям любому, кто предложит

высокую цену, вот-вот рухнет в пучину неофашистского путча, и

тогда история обернется вспять. Но о готовящемся перевороте

узнают два разведчика – отважный американец Джейсон Монк и

старый, опытный «волк» британского шпионажа Найджел Ирвин.

Этим двоим предстоит совершить невозможное – спасти Россию

и вместе с нею весь мир…

---------------------------------------------

Предисловие

Перу современного английского писателя Фредерика Форсайта

принадлежит более десятка книг: «Псы войны», «Альтернатива

дьявола», «Досье Одесса» и другие. В России Форсайт хорошо

известен благодаря кинофильму «Час Шакала», поставленному

по его одноименному произведению.

«Икона» на первый взгляд – блестяще написанный шпионский

роман с главным персонажем Джейсоном Монком, и его имя

отнюдь не случайно созвучно имени героя Флеминга – агента

007, Джеймса Бонда. Этот американский шпион так же находчив,

умен, изобретателен и удачлив, как и его английский коллега.

По динамичности развития событий, происходящих в разных

уголках мира, от Америки и России до Йемена и Арабских

Эмиратов,по захватывающему авантюрному сюжету этот роман

можно отнести к триллерам.

Действующие лица

Сквозные персонажи Джейсон Монк, бывший агент

Центрального разведывательного управления США (ЦРУ).

Сэр Найджел Ирвин, бывший шеф Британской секретной

разведывательной службы (СИС).

Игорь Комаров, лидер ультраправой партии «Союз

патриотических сил» (СПС), Россия.

Полковник Анатолий Гришин, бывший сотрудник КГБ, начальник

службы безопасности СПС.

Иван Марков, исполняющий обязанности Президента России

после июля 1999 года.

Умар Гунаев, сотрудник КГБ в Омане. Позднее – глава

чеченской мафии в Москве.

Первая часть

Русские

Геннадий Зюганов, лидер неокоммунистической партии, Россия.

Иосиф Черкасов, Президент России до июля 1999 года.

Борис Кузнецов, начальник отдела пропаганды СПС.

Леонид Зайцев, уборщик служебных помещений в штаб

квартире СПС.

Никита Акопов, личный секретарь и доверенное лицо Игоря

Комарова.

Николай Туркин, сотрудник КГБ, завербованный Джейсоном

Монком.

Полковник Станислав Андросов, резидент КГБ в советском

посольстве в Вашингтоне.

Олег Гордиевский, полковник КГБ, завербованный СИС в 1985

году.

Вадим Чернов, старший инспектор отдела ограблений

Московского уголовного розыска (МУР).

Михаил Горбачев, Президент СССР в 1985-1991 годах.

Генерал Виктор Чебриков, председатель КГБ в 1985 году.

Генерал Владимир Крючков, начальник Первого главного

управления КГБ в 1985 году.

Генерал Виталий Бояров, начальник Второго главного

управления

оперативной работе, Лэнгли.

Олдрич Эймс, бывший сотрудник ЦРУ, предатель.

Кен Малгрю, бывший руководящий сотрудник ЦРУ.

Гарри Гонт, бывший начальник советского отдела ЦРУ, Лэнгли.

Сол Натансон, финансист, Вашингтон и Вайоминг.

Вторая часть

Алексий Второй, Патриарх Московский и Всея Руси.

Отец Максим Климовский, слуга и буфетчик патриарха.

Дмитрий Бородин, инспектор отдела убийств МУРа.

Брайан Винсент (Маркс), бывший солдат спецназа.

Николай Николаев, отставной генерал советских танковых

войск.

Доктор Ланселот Проубин, специалист по генеалогии

Геральдической палаты, Лондон.

Отец Григорий Русаков, бродячий проповедник, «возрожденец».

Делан, Магомед и Шариф, чеченские бандиты, телохранители.

Генерал Юрий Дроздов, бывший профессиональный разведчик,

КГБ.

Леонид Бернштейн, председатель Московского федерального

банка.

Антон Гуров, главный продюсер коммерческого телевидения,

Москва.

Генерал– майор Валентин Петровский, начальник управления

по борьбе с организованной преступностью г. Москвы.

Генерал– майор Михаил Андреев, командир Таманской дивизии.

Генерал Вячеслав Бутов, заместитель министра обороны,

Москва.

Генерал Сергей Корин, начальник президентской охраны,

Кремль.

Выборы в Думе имели определенное значение, но не являлись

жизненно важным событием. В течение предыдущих лет власть

все больше и больше переходила от парламента в руки

президента, и главную роль в этом процессе сыграл Борис

Ельцин. К зиме 1995 года Большой Сибиряк, который четыре

года назад, в августе 1991 года, при попытке государственного

переворота взобрался на танк, чтобы отстоять демократию,

вызвав тем самым восхищение не только России, но и Запада,

превратился в «трость, ветром колеблемую».

Выздоравливая после второго за три месяца сердечного

приступа, опухший и обрюзгший, он наблюдал за

парламентскими выборами из клинической больницы на юго

западе Москвы, на Воробьевых горах, прежде носивших

название Ленинских, и видел, как его политические сторонники

оттесняются на третье место. Впрочем, это не могло иметь

решающего значения, как это произошло бы на Западе. Ельцин,

будучи президентом, сосредоточил в своих руках огромную

реальную власть. В отличие от Соединенных Штатов системы

сдержек и противовесов, с помощью которой конгресс мог влиять

на Белый дом, в России не существовало. Ельцин имел

возможность реально управлять страной посредством

собственных указов, не слишком обращая внимание на

парламент.

Но парламентские выборы по крайней мере показали, куда дует

ветер, и выявили тенденции в отношении более важных

президентских выборов, намеченных на июнь 1996 года.

Новой силой на политическом горизонте зимой 1995 года по

иронии судьбы оказались коммунисты. После пяти лет реформ

Горбачева и пяти лет правления Ельцина, сменивших

безраздельную тиранию коммунистов, русский народ начала

охватывать ностальгия по старым временам.

Коммунисты под руководством Геннадия Зюганова рисовали

картины прошлого в розовом свете: гарантированная работа,

твердая зарплата, доступные цены, законность и порядок.

Деспотия КГБ, «архипелаг ГУЛАГ» с его лагерями рабского труда,

подавление свободы в любом ее проявлении не упоминались.

Российские избиратели уже успели испытать глубокое

разочарование и в демократии, и в капитализме, призванных

спасти человечество. Причем слово «демократия»

некотором роде демократический союз, основной проблемой

которого в течение всей весны оставался вопрос, будет ли Борис

Ельцин достаточно здоров, чтобы принять участие в

президентских выборах и снова победить.

Позднее его падение историки объяснят одним только словом:

Чечня.

За двадцать месяцев до выборов озлобленный и доведенный до

крайности Ельцин бросил значительную мощь российской армии

и авиации против малочисленного воинственного горского

племени, чей самозваный вождь требовал полной независимости

от Москвы.

В волнениях в Чечне не было ничего нового, чеченцы оказывали

сопротивление центральной власти с давних времен. Они

сумели выжить после погромов, учинявшихся против них царями

и Иосифом Сталиным. Они пережили даже проведенную этим

самым жестоким из тиранов депортацию и продолжали бороться

за свою крошечную родину.

Нанесение Чечне такого мощного удара было необдуманным

решением, приведшим не к скорой и славной победе, а к

полному разрушению – как это было видно из телевизионных

репортажей – столицы Чечни Грозного и к огромным жертвам

среди солдат и мирного населения.

Их столица лежала в руинах, но чеченцы, по-прежнему

вооруженные до зубов купленным у продажных российских

генералов оружием, ушли в хорошо знакомые им горы и не

позволяли выбить себя оттуда. Та самая российская армия,

получившая свой собственный Вьетнам при попытке

оккупировать и удержать Афганистан, теперь вновь оказалась в

той же ситуации у подножия Кавказского хребта.

Борис Ельцин начал чеченскую кампанию, пытаясь доказать,

что он сильный человек с исконно русским характером, но на

самом деле эта попытка обернулась его провалом. В течение

всего 1995 года он жаждал окончательной победы, но она

постоянно ускользала от него. Когда русские увидели, как их

сыновья возвращаются с Кавказа в цинковых гробах, их сердца

ожесточились против чеченцев. Как ожесточились они и против

человека, который не смог обеспечить им победу.

В начале лета ценой неимоверных усилий Ельцин сумел-таки

победить в последнем туре президентских выборов. Но через год

1999 года стало далеким воспоминанием. Плодородные земли

Кубани дважды пострадали от неурожая пшеницы, в 1997 и 1998

годах, а урожай в Сибири оставался на полях неубранным, пока

не сгнил, потому что партизаны взрывали железные дороги. В

городах росли цены на хлеб.

В сельской местности, где население должно было бы иметь

достаточно продуктов, чтобы прокормить самих себя, положение

сложилось хуже некуда. При отсутствии денежных средств,

недостатке рабочей силы и в условиях распадающейся

инфраструктуры фермы не давали продукции, на их

плодородных почвах росли сорняки. Когда на полустанках

останавливались поезда, их осаждали крестьяне, в основном

старики, подносившие к окнам вагонов мебель, одежду и разные

поделки и просившие за них денег или чаше еду. Покупателей

находилось немного.

В Москве, столице и витрине нации, нищие спали на

набережных Москвы-реки и на задворках домов. Полиция – в

России она называется милицией, – фактически отказавшись от

борьбы с преступностью, пыталась собирать их и заталкивать в

поезда, идущие туда, откуда они приехали. Но они все

приезжали и приезжали в поисках работы, пищи и пособий.

Многие из них были обречены просить милостыню и умирать на

улицах Москвы.

Президент Черкасов все еще удерживал свой пост, нереальную

власть уже потерял.

В начале 1999 года Запад в конце концов отказался вливать

средства в бездонную российскую бочку и иностранные

инвесторы, даже те, которые были связаны с мафией,

отвернулись от России. Российская экономика, как

изнасилованная беженка военного времени, лежала на обочине

и умирала от безысходности.

Над этой мрачной перспективой и размышлял президент

Черкасов, направляясь на дачу, где собирался провести

выходные.

Водитель знал дорогу на дачу, расположенную неподалеку от

Усова, на живописном берегу Москвы-реки. Несколько лет назад

дачи, построенные в лесу вдоль излучины реки, принадлежали

жирным котам советского Политбюро. Многое изменилось в

России, но дачи остались.

увы, они опоздали. Линия на экране монитора отказывалась

колебаться, оставаясь длинной, прямой, и сопровождалась

пронзительным ровным звуком. В четыре часа десять минут врач

выпрямился и покачал головой. Человек с дефибриллятором

отошел от стола.

Полковник набрал несколько цифр на своем мобильном

телефоне. После третьего звонка кто-то взял трубку. Полковник

произнес: «Соедините меня с премьер-министром».

Шестью часами позднее ушедшая далеко по волнам Карибского

моря «Фокси леди» повернула назад. На корме матрос Джулиус

смотал лески и разобрал удилища. Судно было арендовано на

полный день, и потому день этот можно было считать весьма

удачным. Пока Джулиус возился со снастями и складывал их в

специальный ящик, американская пара, открыв по банке пива,

сидела под тентом, умиротворенно утоляя жажду.

В холодильнике лежали две крупные ваху, каждая около сорока

фунтов весом, и полдюжины больших дорадо, всего лишь

несколько часов назад прятавшихся под плавающими почти на

поверхности водорослями в десяти милях отсюда.

На верхней палубе шкипер проверил курс на острова и перевел

двигатель на полный ход, поскольку рыбалка окончилась. Он

рассчитывал, что войдет в Черепашью бухту менее чем через

час. «Фокси леди», казалось, понимала, что работа почти

окончена и привычное место на причале уютной гавани

неподалеку от «Тики-хат» ждет ее. Она подобрала корму,

задрала нос и острым килем начала рассекать голубую воду.

Джулиус опустил ведро за борт и еще раз обмыл корму.

В период, когда лидером либерально-демократической партии

был Жириновский, штаб партии находился в старом ободранном

здании в Рыбниковом переулке, примыкающем к Сретенке.

Посетители, не знавшие странностей Влада Бешеного,

поражались при виде этого здания. Штукатурка осыпалась, в

окнах выставлены два засиженных мухами плаката с портретом

демагога, полов неделями не касалась мокрая тряпка. Через

облупившуюся черную дверь посетители попадали в мрачный

коридор с киоском, в котором продавались майки с портретом

лидера, и вешалкой для посетителей с висящими на ней

обязательными черными кожаными куртками его сторонников.

Поднявшись по голой, выкрашенной в грязно-коричневый цвет

Социалистического союза, а вместе с ними и его

привлекательность таяли.

К 1998 году Комаров стал бесспорным лидером ультраправых и

успешно использовал в своих целях растущее недовольство

народа, поводов для которого хватало повсюду. К тому же оно

усиливалось из-за выставляемого напоказ богатства немногих,

резко контрастировавшего с царившими повсюду нищетой и

бедностью. Те, кто имел деньги, имели их горы, большей частью

в иностранной валюте. Эти люди проносились по улицам в

длинных лимузинах, американских или германских, часто их

сопровождали мотоциклисты, освобождавшие путь, и обычно

еще одна машина с охраной.

Их можно было видеть в фойе Большого театра, в барах и

банкетных залах «Метрополя» и «Националя», их сопровождали

проститутки в соболях, норке, сверкавшие бриллиантами и

распространявшие вокруг себя аромат французских духов. Эти

жирные коты были жирнее партийных бонз прежних, советских

времен.

В Думе депутаты кричали, размахивали документами и

принимали постановления. «Это напоминает мне, – заметил

один английский корреспондент, – то, что я слышал о последних

днях Веймарской республики».

Единственным человеком, который, казалось, мог дать надежду,

был Игорь Комаров. За два года, прошедших с тех пор, как он

возглавил партию правых, Комаров привлек внимание

наблюдателей как внутри России, так и за ее пределами. Если

бы его удовлетворяло положение просто политического лидера

высшего ранга, он оставался бы всего лишь еще одним

аппаратчиком. Но похоже, он рассчитывал на большее. По

крайней мере так считали наблюдатели; по их мнению, он

обладал талантом, который предпочитал не афишировать.

Комаров прославился как популярный, страстный, обладающий

харизмой оратор. Когда он выходил на трибуну, все, кто знал его

как спокойного, требовательного и скрытного человека с тихим

голосом, испытывали потрясение. Он преображался, голос

становился сильнее и гуще, звучал раскатистым баритоном.

Используя образные выражения и нюансы русского языка,

Комаров достигал огромного эффекта. Он мог понизить голос

почти до шепота так, что, несмотря на микрофоны, аудитории

в брезентовых палатках, изгнанные из Афганистана, Восточной

Германии, Чехословакии, Венгрии, Польши, Латвии, Литвы и

Эстонии.

Его слушали крестьяне в избах, разбросанных по всей стране.

Обнищавший средний класс слушал его, сидя среди жалких

остатков своей мебели, которую еще не успели обменять на еду

и несколько поленьев дров для печи. Его слушали даже

промышленные боссы, мечтавшие о том, как однажды в домнах

их заводов снова взревет пламя. И когда он обещал им, что на

мошенников и гангстеров, изнасиловавших их любимую Россию

матушку, опустится ангел смерти, они обожали его.

Весной 1999 года Игорь Комаров, последовав совету своего

помощника по связям с общественностью, очень умного

молодого человека, окончившего один из престижных

американских колледжей, согласился дать несколько интервью.

Молодой Борис Кузнецов подобрал подходящих кандидатов,

главным образом законодателей и журналистов консервативного

направления из Америки и Западной Европы. Целью этих встреч

было успокоить их страхи.

Как политическое мероприятие это сработало блестяще. Многие

прибывшие ожидали увидеть ультраправого демагога с дикими

глазами, некий гибрид расиста и неофашиста. Однако они

обнаружили, что их принимает думающий человек с хорошими

манерами, одетый в строгий костюм. Поскольку Комаров не

говорил по-английски, рядом с ним сидел его помощник по

связям с общественностью, одновременно направляя беседу в

нужное русло и делая перевод. Каждый раз, когда его

обожаемый вождь говорил что-то, что на Западе могло быть, по

его мнению, неправильно истолковано, Кузнецов старался

переводить так, чтобы это звучало более приемлемо. Никто

этого не замечал, ибо он предусмотрительно отбирал гостей, не

понимавших по-русски.

Таким образом Комаров смог объяснить, что, как у всех

действующих политиков, у него есть свои избиратели и он не

может оскорблять их чувства, если хочет быть избранным.

Поэтому в отдельных случаях ему приходится говорить то, что

они хотят услышать, даже если выполнить свои обещания ему

будет значительно сложнее, чем давать их. И сенаторы

понимающе кивали.

штаб-квартира Игоря Комарова.

Стоя перед воротами, посетитель полностью попадает в поле

зрения телекамеры, вмонтированной в стену, и по домофону

сообщает о своем прибытии. Он разговаривает с охранником,

сидящим в будке у ворот, а тот, в свою очередь, связывается со

службой безопасности внутри дома. Если ворота открываются,

машина может проехать только десять метров и останавливается

перед рядом шипов, перегораживающих дорогу. Раздвижные

ворота, скользя на роликах, автоматически закрываются позади

нее. Тогда выходит охранник, чтобы проверить документы. Если

они в порядке, он возвращается в будку и нажимает кнопку –

шипы опускаются, и машина проезжает дальше в посыпанный

гравием двор, где ее ожидают другие охранники.

Внутри территория обнесена сеткой, натянутой на некотором

расстоянии от ограды. Между ней и забором бегают собаки. Они

делятся на две группы, каждая из которых подчиняется только

своему проводнику. Проводники работают через ночь. После

наступления темноты собаки свободно бегают по всей

территории. Ночью охранник у ворот из своей будки не выходит,

а если появляется поздний посетитель, он вызывает проводника,

чтобы тот отозвал собак.

Сотрудники же в это время пользуются туннелем позади дома,

выходящим на узенькую дорожку, которая, в свою очередь, ведет

к Кисельному бульвару. Туннель перекрывается тремя

запирающимися дверями: внутри дома, у выхода на улицу и

посередине.

В ночное время, когда политические деятели уходили и собаки

рыскали вокруг дома, в нем оставались на посту двое

охранников. Им предоставлялась комната, где они могли

посмотреть телевизор и перекусить, но не было кроватей,

поскольку спать им не полагалось. Охранники поочередно

проверяли все три этажа дома, пока не приходила утром

дневная смена и не отпускала их. Господин Комаров появлялся

позднее.

Но поскольку пыль и паутина не считаются даже с большим

начальством, каждый вечер, кроме воскресенья, в подземном

ходе позади дома раздается звонок и один из охранников

впускает уборщика.

В Москве уборкой занимаются в основном женщины, но

посоветоваться с охранниками внизу? Но они стукнут его по

голове и велят работать дальше.

Прошел час. Охранники должны были идти в обход, но не могли

оторваться от телевизора, по которому в расширенной

программе новостей сообщалось народу, что, согласно статье 59

Конституции России, премьер-министр принял на себя

исполнение обязанностей президента, временно, на

предусмотренные законом три месяца.

Заяц вновь и вновь перечитывал одни и те же строки, пока

наконец не понял их смысла. Но он не мог уловить всей

значимости прочитанного. Господин Комаров – великий человек.

Он собирается стать новым Президентом России, ведь так? Так

почему же он пишет такое о приемной матери Зайца и подобных

ей людях, тем более что она давно умерла?

В два часа Заяц закончил работу, сунул папку под рубашку и

попросил, чтобы его выпустили. Охранники неохотно оторвались

от телевизора, открыли вход в туннель, и Заяц ушел в ночь. Он

вышел немного раньше, чем обычно, но охранники не обратили

на это внимания.

Зайцев собирался было пойти домой, но решил, что еще

слишком рано. Автобусы и трамваи еще не ходят, метро не

работает. Он всегда возвращался домой пешком, иногда даже

под дождем, но ему надо на что-то жить, поэтому он намерен

работать. До дома ему идти час. Если он отправится сейчас, то

разбудит дочь и ее сына. Ей это не понравится. Поэтому Зайцев

решил побродить по улицам и подумать, как ему поступить.

К половине четвертого он оказался у южных стен Кремля. Вдоль

Кремлевской набережной на скамьях спали бомжи, но он нашел

место, сел и стал смотреть на противоположный берег.

Когда они приблизились к острову, море, как всегда после

полудня, успокоилось, словно говоря рыбакам и морякам, что

борьба на сегодня закончена и водная стихия объявляет

перемирие до завтра. Справа и слева шкипер видел другие суда,

направляющиеся в Виланд-Кат, узкий проход в рифах на северо

западе, через который можно войти в тихую лагуну. Справа

промчался Артур Дин, делая на своей «Силвер дип» на восемь

узлов больше, чем «Фокси леди». Островитянин приветственно

помахал рукой, и американец ответил тем же. Он заметил двоих

ныряльщиков на корме «Силвер дип» и подумал, что они

Глава 2

Прошло два часа, а Леонид Зайцев все еще сидел на скамье у

реки, так и не решив свою проблему. Теперь он жалел о том, что

взял этот документ. Он не мог объяснить себе, почему он это

сделал. Если они узнают, то его накажут, а жизнь и без того

постоянно наказывала его, и он не понимал за что.

Родился Заяц в маленькой бедной деревушке к западу от

Смоленска в 1936 году. Деревня ничем не выделялась среди

других и походила на десятки тысяч деревень, разбросанных по

стране. Единственная с глубокими колеями улица: летом –

пыльная, осенью – утопавшая в грязи, а зимой – твердая от

мороза, как камень. Тридцать или чуть больше домов, сараи и

бывшие крестьяне, загнанные, как стадо, в сталинские колхозы.

Его отец тоже был колхозником. Жили они в лачуге чуть в

стороне от дороги.

Дальше по дороге, в квартирке над маленькой лавочкой, жил

деревенский пекарь. Отец говорил ему, что не следует водить

знакомство с пекарем, потому что тот – еврей. Мальчик не

понимал, что это значит, но, очевидно, быть «евреем» нехорошо.

Однако мать покупала у него хлеб, и хлеб этот был очень

вкусным.

Он недоумевал, почему нельзя разговаривать с пекарем, ведь

этот веселый человек иногда стоял в дверях своей лавки и,

увидев Леонида, подмигивал ему и бросал булочку, горячую

булочку только что из печи. Опасаясь недовольства отца, Леонид

убегал за коровник и там съедал эту булку. Пекарь жил с женой

и двумя дочерьми, которых Леонид иногда видел, когда они

выглядывали из дверей лавки; казалось, они никогда не

выходили из дома и не играли на улице.

Однажды, в конце июля 1941 года, в деревню пришла смерть.

Но мальчик тогда еще не знал, что это смерть. Услышав грохот и

скрежет металла, он выбежал из амбара. Громадные железные

чудовища двигались к деревне со стороны большой дороги.

Первое резко остановилось как раз посередине деревни. Леонид

вышел на улицу, чтобы лучше его рассмотреть.

Оно казалось огромным, не меньше дома, и двигалось на

гусеницах: впереди торчала длинная пушка. На самом верху, над

пушкой, высунувшись наполовину из люка, стоял человек. Он

снял толстый стеганый шлем и положил его рядом с собой. В тот

детском доме ему объяснили, что «еврей» означает

национальность.

Заяц сидел на скамье и думал о документе, спрятанном под

рубашкой. Он не могло конца понять значение таких слов, как

«тотальное уничтожение» или «полная аннигиляция», но он не

думал, что это хорошие слова. Он не понимал, почему господин

Комаров хочет так поступить с людьми одной национальности с

его приемной матерью.

На востоке засветилась чуть заметная розовая полоска. На

противоположном берегу реки, на Софийской набережной, в

большом особняке морской пехотинец с флагом в руках стал

подниматься по лестнице на крышу.

Шкипер взял свой стакан с дайкири, встал из-за стола и

подошел к деревянному поручню. Он посмотрел вниз, на воду,

затем перевел взгляд на другую сторону потемневшей бухты.

«Сорок девять, – думал он, – сорок девять, и все еще заложник

в резерве своей конторы. Джейсон Монк, ты стареешь и уже

никуда не годишься. – Он сделал большой глоток и

почувствовал, как ром „лег“ на отведенное ему в желудке место.

– Черт возьми, это все же была неплохая жизнь. Во всяком

случае, не скучная».

Но не так все начиналось. Начало было положено в маленьком

деревянном домике в небольшом городке Крозете на юге

Центральной Виргинии, чуть к востоку от Шенандоа, в пяти

милях от шоссе, идущего от Уинсборо к Шарлотсвиллу.

Округ Олбемарль – земля фермеров, вошедшая в летопись

войны между штатами, ибо восемьдесят процентов сражений

происходили на полях Виргинии, и каждый виргинец помнил об

этом.

В местной начальной школе, где он учился, у большинства

детей отцы занимались разведением и выращиванием табака,

соевых бобов или свиней.

Отец Джейсона Монка в отличие от других был лесником в

Национальном парке Шенандоа. Никто еще не стал

миллионером, работая в лесничестве, но для мальчика это была

хорошая жизнь, даже если долларов не хватало. В каникулы не

приходилось слоняться без дела – надо было браться за любую

работу, чтобы помочь семье.

Он помнил, как еще ребенком ездил с отцом в парк,

белокурых волос и обезоруживающей улыбкой. Его звали

Джейсон Монк. Через год Жозефина могла утверждать, что

никогда не слышала, чтобы иностранец говорил по-французски

так хорошо, как Джейсон. Такой дар мог быть дан только

природой. Тем более что мальчик не только прекрасно владел

грамматикой и синтаксисом, но и в совершенстве воспроизводил

произношение.

Когда Джейсон учился в последнем классе, он часто бывал у

нее дома и они читали Мальро, Пруста, Жида и Сартра, который

считался в те времена невероятно эротичным, однако

предпочтение оба отдавали ранней романтической поэзии

Рембо, Малларме, Верлену и де Виньи. Этого не должно было

случиться, но случилось. Возможно, виноваты поэты, но,

несмотря на разницу в возрасте, у них завязался короткий

роман.

К восемнадцати годам Джейсон Монк умел делать две вещи,

несвойственные подросткам Южной Виргинии: он мог говорить

по-французски и заниматься любовью, причем и то и другое

делал с большим искусством. В восемнадцать лет он пошел в

армию.

В 1968 году война во Вьетнаме была в самом разгаре. Многие

молодые американцы старались избежать военной службы,

чтобы не попасть туда. И тех, кто приходил как доброволец и

подписывал контракт на три года, принимали с раскрытыми

объятиями.

Монк проходил основной курс обучения и где-то в середине

занятий заполнил анкету. В графе «иностранные языки» он

написал «французский». Его вызвали к начальнику отдела по

личному составу.

– Вы в самом деле говорите по-французски? – спросил офицер.

Монк объяснил. Начальник позвонил в среднюю школу

Шарлотсвилла и поговорил со школьным секретарем. Та

связалась с миссис Брейди, затем перезвонила. На это ушел

день. Монку приказали явиться снова. На этот раз присутствовал

майор из Джи-2 – армейской разведки.

Кроме вьетнамского, в этой бывшей колонии многие говорили

по-французски. Монка на самолете отправили в Сайгон. Он

летал туда дважды, в промежутке побывав в Штатах.

В день увольнения его вызвали к начальству. В кабинете сидели

– Как вы узнали обо мне, сэр?

– Наши люди, работавшие во Вьетнаме по программе «Феникс»,

обратили внимание на вас и вашу работу. Вы добыли ценные

сведения о Вьетконге. Им это понравилось.

– Так это Лэнгли, не так ли, сэр? Вы из ЦРУ?

– О, не совсем… Так, мелкая сошка.

В действительности Кэри Джордан был далеко не «мелкой

сошкой». Он дойдет до поста заместителя директора по

оперативной работе, то есть главы целой шпионской ветви ЦРУ.

Монк прислушался к совету и поступил в университет в

Виргинии, снова оказавшись в Шарлотсвилле. Они с миссис

Брейди опять вместе пили чай, но на этот раз только как друзья.

Он изучал славянские языки, главным образом русский, и достиг

в этом таких успехов, что его старший куратор, русский по

происхождению, называл его «двуязычным». Он окончил

университет в 1975 году, когда ему исполнилось двадцать пять

лет, и сразу после своего дня рождения был принят на работу в

ЦРУ. После обычной подготовки в Форте-Пэри, который

называли в управлении просто «Ферма», его назначили в Лэнгли,

потом перевели в Нью-Йорк, а затем опять в Лэнгли.

И прошло еще пять лет, заполненных множеством различных

спецкурсов, прежде чем он получил свое первое назначение за

границу. Тогда его направили в Найроби, в Кению.

В то ясное июльское утро, шестнадцатого числа, дежурил

капрал Мидоуз из королевской морской пехоты. Он прикрепил

флаг к шнуру и подтянул полотнище к верхушке шеста.

Развернувшийся флаг подхватил утренний ветерок, и он

затрепетал, сообщая всему миру, над чьим домом установлен.

Британское правительство купило этот красивый старинный

особняк еще до революции у его тогдашнего владельца,

сахарного магната, заняло его под посольство и с тех пор упорно

сохраняло это здание.

Иосиф Сталин, последний диктатор, живший в

правительственных апартаментах Кремля, просыпаясь по утрам,

обычно отдергивал занавеску и видел развевающийся напротив,

за рекой, британский флаг. Это его чрезвычайно сердило.

Сотрудники МИДа неоднократно пытались оказать давление на

англичан и заставить их переехать. Британцы отказывались.

Со временем особняк стал тесен для всех отделов,

Один из солдат отошел от машины и неторопливо направился к

нему. Заяц подумал, что сейчас обмочится. Солдат оказался

тоже молодым, рыжим, с веснушчатым лицом. Он улыбнулся

Зайцеву и протянул бутылку пива.

– Давай, приятель. Выпей пива.

Леонид ощутил в руке прохладное стекло. Чужой солдат

ободряюще кивнул. А вдруг пиво отравленное? Он поднес

горлышко бутылки к губам и запрокинул голову. Холодный

напиток обжег ему горло. Пиво оказалось крепким и вкусным,

лучше русского, но он все-таки поперхнулся. Рыжий рассмеялся.

– Давай, давай, пей, – сказал он.

Для Зайцева чужая речь была набором непонятных звуков. К

его изумлению, рыжий солдат повернулся и не спеша пошел к

машине. Этот человек совсем его не боялся! А ведь он

вооружен, он – Советская Армия, но иностранцам было все

равно, они смеялись и шутили.

Он стоял среди деревьев, пил холодное пиво и размышлял о

том, что подумает капитан Николаев. Капитан командовал его

ротой. Ему было около тридцати, он прошел всю войну, дошел

до Берлина, и грудь его украшали боевые награды. Однажды

капитан остановил Зайцева и спросил о семье, откуда он родом.

Солдат ответил: «Из детского дома». Капитан похлопал его по

спине и сказал, что теперь у него есть настоящий дом. Он

боготворил капитана Николаева.

Заяц был слишком испуган, чтобы выбросить их пиво, к тому же

оно оказалось вкусным, даже если и было отравлено. Поэтому

он выпил все. Минут через десять солдаты, стоявшие у машины,

забрались в кузов, водитель включил мотор, и они уехали.

Никакой спешки, никакого страха. Тот, с рыжими волосами,

обернулся и помахал ему рукой. Они были врагами, они

собирались захватить Россию, но они оказались приветливыми

парнями.

Когда они исчезли из виду, Зайцев забросил пустую бутылку как

можно дальше и побежал через лес, пока наконец не увидел

знакомую дорогу, которая привела его в лагерь. Сержант за то,

что Леонид заблудился, отправил его на неделю во

внеочередной наряд на кухню, но он никому и никогда не

рассказал ни об иностранцах, ни об их пиве.

Еще до того, как иностранный джип уехал, Зайцев заметил на

– Плазмодиум фальципарум, – объявил он. Отец озадаченно

нахмурился. Он хорошо владел английским, но это была латынь.

– Это разновидность малярии, к сожалению, не поддающаяся

лечению препаратами с хлоро-хинной основой, которые

прописал мой уважаемый коллега доктор Свобода.

Доктор Муа сделал внутривенную инъекцию сильного

антибиотика. Казалось, это помогло. Но через неделю состояние

мальчика стало прежним. Мать была на грани истерики. Обвиняя

во всем иностранную медицину, она требовала, чтобы ее с

сыном отправили в Москву, и посол согласился.

В Москве мальчика сразу же поместили в закрытую клиническую

больницу КГБ. Это оказалось возможным, поскольку второй

секретарь посольства Николай Туркин в действительности был

майором из Первого главного управления КГБ.

В хорошо оборудованной клинике были и специалисты по

тропической медицине – ведь сотрудники КГБ работали во всех

уголках земного шара. Поскольку состояние мальчика внушало

опасения, его медицинская карта попала сразу же к главному

врачу отделения профессору Глазунову. Он прочитал

присланные из Найроби заключения и распорядился провести

компьютерные томографические и ультразвуковые

исследования, которые являлись тогда последними

достижениями диагностической техники и потому были

практически недоступны в СССР.

Результаты его встревожили. Они показали наличие

воспалительных процессов в различных внутренних органах.

Профессор был мрачен, когда пригласил госпожу Туркину к себе

в кабинет.

– Я знаю, что это за болезнь, по крайней мере я уверен, что

знаю, но она неизлечима. При помощи сильных антибиотиков

ваш мальчик сможет продержаться еще месяц. Дольше –

маловероятно. Я сожалею…

Рыдающую мать вывели из кабинета. Полный сочувствия

ассистент объяснил ей. что было обнаружено. Это редкая

болезнь, фактически нехарактерная для Африки, обычно она

встречается в Юго-Восточной Азии. Эту, как правило,

смертельную болезнь обнаружили американцы во время

вьетнамской войны. Впервые ее симптомы проявились у пилотов

американского вертолета. Расследование показало, что, когда

Андропова. Майор вышел на улицу с определенным намерением

где-нибудь выпить.

Попасть в британское посольство было не так легко. Стоя

напротив набережной, Зайцев видел не только большое

коричневато-желтое здание, но и верхнюю часть колоннады

портика, прикрывающей огромные резные деревянные двери. Но

войти туда было невозможно. Вдоль здания с еще закрытыми

ставнями шла железная стена с двумя широкими воротами для

машин: одни – «въезд», другие – «выезд». Они тоже были

сделаны из гофрированного железа, автоматически открывались

и закрывались. Справа имелся вход для пешеходов, но его

перегораживала двойная решетка. На тротуаре стояли на посту

два русских милиционера, проверявших каждого, кто пытался

войти. Зайцеву и в голову не приходило подойти к ним. Да и за

первой решеткой шел проход, упиравшийся во вторые

зарешеченные ворота. Между ними стояла будка службы

безопасности посольства, в которой сидели русские охранники.

Они спрашивали входящих, по какому делу те пришли,

сообщали о них в здание посольства. Слишком много жаждущих

получить визу пыталось пробраться в здание через эти ворота.

Бесцельно бродя вокруг посольства, Зайцев вышел на узкую

улочку позади него, где находился вход в отдел выдачи виз.

Было семь утра, и оставалось еще три часа до того момента,

когда откроются двери, а очередь уже растянулась на сотню

метров. Было очевидно, что многие простояли всю ночь. Зайцев

медленно направился обратно. На этот раз милиционеры

окинули его долгим и внимательным взглядом. Испугавшись,

Зайцев, шаркая ногами, побрел по набережной, чтобы

переждать, пока не откроется для посетителей посольство и не

приедут дипломаты.

Около десяти начали появляться первые англичане. Их машины

притормаживали перед воротами «въезд», ожидая, когда ворота

с грохотом распахнутся, чтобы снова закрыться, после того как

машина проедет во двор. Зайцев наблюдал, стоя в стороне. У

него мелькнула мысль подойти к какой-нибудь машине, но у всех

стекла были подняты, а милиционеры находились совсем

близко. Люди, сидящие в автомобилях, примут его за просителя

и не опустят стекла. А его арестуют. Милиция обнаружит у него

документ и сообщит господину Акопову.

вид, словно вам только что сказали, что вас переводят в

Гренландию.

Туркин изучающе смотрел на американца. Густые волосы цвета

спелой кукурузы падали ему на лоб, и он обаятельно улыбался.

В глазах его не было заметно хитрости; может, он вовсе и не

агент ЦРУ? У него вид человека, с которым можно поговорить. В

другое время Туркин, помня все, чему его научили в течение

многих лет, вел бы себя по-другому ~ вежливо, но сдержанно.

Сейчас же ему было просто необходимо с кем-нибудь

поговорить. Он открыл рот и излил, что было у него на душе.

Американец проявил не только интерес, но и сочувствие, даже

записал название «мелиоидозис» на картонной подставке для

пива. Они расстались далеко за полночь. Русский вернулся на

охраняемую территорию посольства, а Монк – в свою квартиру

на Гарри-Туку-роуд.

Селии Стоун, тоненькой, темноволосой и хорошенькой девушке,

было двадцать шесть лет. Она занимала пост помощника пресс

атташе в британском посольстве в Москве – ее первый пост за

границей, который она получила через два года после окончания

Гиртон-колледжа в Оксфорде, где специализировалась по

русскому языку. И она считала, что имеет все основания

наслаждаться жизнью.

В тот день, 16 июля, она вышла из огромных дверей главного

подъезда и посмотрела в сторону автостоянки, где стоял ее

маленький «ровер». Находясь внутри территории посольства,

она видела то, чего Зайцев не мог увидеть из-за железной стены.

Селия стояла на верхней из пяти ступеней, ведущих вниз к

стоянке, асфальт перемежался лужайками с небольшими

деревьями и кустами, а также клумбами с яркими цветами. Глядя

поверх железной ограды, она видела на другом берегу

возвышающуюся громаду Кремля, его пастельные краски:

желтый, красноватый, кремовый и белый тона, сияющие золотом

луковицы куполов многочисленных соборов, возвышающихся

над зубцами красно-кирпичных стен, окружавших крепость. Это

было величественное зрелище. По обе стороны от крыльца, на

ступенях которого стояла Селия, спускались пандусы, по

которым имел право подъезжать только один посол. Простые

смертные парковались ниже и поднимались пешком. Однажды

молодой дипломат испортил себе карьеру: в проливной дождь он

меньше и меньше русских могли позволить себе иметь машину и

покупать для нее бензин. Поставив машину, Селия пошла

пешком. Как всегда, когда около ресторана появляется явный

иностранец, бездомные и нищие сбегаются со всех сторон,

чтобы попросить на хлеб.

Перед отъездом в Москву она, как молодой дипломат, получила

инструкции в министерстве иностранных дел в Лондоне, но

реальность все равно каждый раз потрясала ее. Она видела

нищих в лондонском метро и на улицах Нью-Йорка, бродяг,

которые непонятным образом опустились на низшую ступень

социальной лестницы. Но в Москве, столице государства, на

которое наступал настоящий голод, эти несчастные с

протянутыми руками, просящие денег или хлеба, еще не так

давно были крестьянами, солдатами, служащими и торговцами.

Ей вспоминались документальные кадры телевидения из стран

третьего мира.

Вадим, огромного роста швейцар из «Рози ОТрейди», увидел ее

издалека и бросился вперед, с силой оттолкнув нескольких

нищих соотечественников, чтобы важный валютный клиент мог

свободно войти в частный ресторан.

Возмущенная зрелищем унижения несчастных своим же

соотечественником. Селия пыталась протестовать, но Вадим,

отгородив ее своей большой мускулистой рукой от протянутых к

ней ладоней, распахнул дверь ресторана и втолкнул ее внутрь.

Контраст между пыльной улицей с голодными нищими и

пятьюдесятью посетителями, дружески беседующими между

собой за ленчем с мясом и рыбой, потрясал Селию. Имея

доброе сердце, молодая женщина всегда ощущала неловкость,

когда завтракала или обедала в ресторанах. Царящий на улицах

голод лишал ее аппетита. Перед симпатичным русским

репортером такой проблемы не стояло. Он изучил меню с

закусками и остановился на креветках.

Заяц, все еще упорно продолжая свои поиски, обошел

Боровицкую площадь, надеясь увидеть красный «ровер». Он

заглядывал во все улочки справа и слева, не мелькнет ли там

красное пятно, но ничего не увидел. В конце концов он вышел на

большую улицу, примыкавшую к дальней стороне площади. К его

изумлению и радости, он обнаружил автомашину всего в

двухстах метрах, за углом, недалеко от паба.

режутся. Ради Бога, ты не мог выбрать другое время, приятель?

– Успокойся, Норм. Скажи мне кое-что. Ты когда-нибудь слышал

такое слово – «мелиоидозис»?

Опять наступила пауза. В голосе Нормана, когда он заговорил

снова, не было и следа сонливости.

– Почему ты спрашиваешь?

Монк рассказал ему. Но не о русском дипломате. Он сказал, что

есть мальчик пяти лет, сын одного знакомого. Кажется, мальчик

обречен. Он слышал что-то о том, что у дяди Сэма имеется

некоторый опыт в изучении именно такой болезни.

– Оставь мне твой номер телефона, – сказал Стайн. – Я

поговорю кое с кем и перезвоню тебе.

Телефон Монка зазвонил только в пять часов дня.

– Если… может быть… что-то, – путался в словах врач. – Это

нечто совершенно новое, еще в экспериментальной стадии. Мы

сделали несколько тестов, результаты кажутся положительными.

Пока. Но препарат еще даже не показывали ФДА. Не говоря уже

о разрешении на производство. Мы еще не закончили его

испытания.

То, что описывал Стайн, очевидно, был самый первый

антибиотик – сефалоспорин. В конце восьмидесятых он будет

выпускаться под названием «сефтазидим». А в то время его

обозначали как С 3-1. Сегодня это обычно применяемое при

мелиоидозисе лекарство.

– Он может дать побочный эффект, – продолжал Стайн. – Мы

пока мало что знаем.

– А как скоро проявится этот побочный эффект? – спросил

Монк.

– Понятия не имею.

– Послушай, Норм, если ребенок обречен умереть через три

недели, то что мы теряем?

Стайн тяжело вздохнул:

– Не знаю. Это против всех правил.

– Клянусь, никто не узнает. Давай, Норм, ради тех девочек,

которых я знакомил с тобой.

Он услышал хохот, донесшийся из далекого Чеви-Чейза в штате

Мэриленд.

– Попробуй только расскажи Бекки, и я убью тебя, – сказал

Стайн, и в трубке наступила тишина.

Монк кивнул:

– Немного.

– Я так и думал. Тогда вы поймете слово «спасибо».

Было около двух часов, когда, выйдя из «Рози О'Грейди», Селия

подошла к машине. «Ровер» имел общую систему замков. Когда

она отперла дверцу водителя, сработал замок и на дверце со

стороны пассажира. Она пристегнула ремень, включила

зажигание и почти тронулась с места, как дверца с другой

стороны открылась. Она удивленно повернулась. Он стоял

рядом, наклонившись к открытой дверце. Потертая армейская

шинель, четыре медали на засаленных лентах, прикрепленные к

лацкану пиджака, заросший щетиной подбородок. Когда он

открыл рот, в нем блеснули три стальных зуба. Он бросил ей на

колени папку. Она достаточно хорошо понимала по-русски, чтобы

потом повторить его слова:

– Пожалуйста, отдайте это господину послу. За пиво.

Его вид испугал Селию. Явно это ненормальный – вероятно,

шизофреник. Такие люди могут быть опасны. Побледневшая

Селия Стоун выехала на улицу, открытая дверца болталась, пока

от движения автомобиля не захлопнулась сама. Она сбросила

это нелепое прошение – или что это было – с колен на пол к

пассажирскому сиденью и поехала в сторону посольства.

Глава 3

Около полудня того самого дня, 16 июля, сидевший в своем

кабинете на втором этаже особняка неподалеку от Кисельного

бульвара Игорь Комаров связался по внутреннему телефону со

своим личным секретарем.

– Документ, который я дал вам вчера, вы успели прочитать? –

спросил он.

– Конечно, господин президент. Блестяще, если мне будет

позволено так сказать, – ответил Акопов. Все сотрудники

Комарова обращались к нему «господин президент»,

подразумевая его должность председателя исполнительного

комитета Союза патриотических сил. Они были уверены, что и

через двенадцать месяцев будут обращаться к нему так же, но с

еще большим основанием.

– Спасибо, – сказал Комаров. – Теперь верните его мне,

должности личного секретаря, но их отношения остались

отношениями хозяина и рабски преданного слуги.

И если Ельцин даровал некоторым своим сотрудникам статус

дружков по выпивке и теннису, то Комаров, насколько было

известно, только одному человеку позволял обращаться к нему

по имени и отчеству. Этим человеком был начальник службы

безопасности его партии полковник Анатолий Гришин.

Как и многие преуспевающие политики, Комаров мог, подобно

хамелеону, менять личину, если было нужно. В глазах прессы, в

тех редких случаях, когда он удостаивал журналистов личной

встречи, он выглядел серьезным государственным деятелем.

Перед своими же сторонниками он так преображался, что Акопов

не переставал удивляться и восхищаться им. Когда он стоял на

трибуне, то бывший педантичный инженер исчезал куда-то,

будто его никогда и не было.

На его месте появлялся блестящий оратор, фонтан страсти,

чародей слова, человек, с безошибочной точностью выражавший

надежды, страхи и желания всех людей, их гнев и их фанатизм.

Для них он был человеком, олицетворявшим доброту с легким

налетом простонародности.

Но под этими двумя личинами скрывалась третья, которая и

пугала Акопова. Даже слуха о существовании этого третьего

человека было достаточно, чтобы держать в страхе окружение –

сотрудников, коллег и охранников, что ему и требовалось.

Только дважды за десять лет Никита Акопов видел, как

дьявольский гнев, кипевший внутри этого человека, вырвался

наружу. В других случаях он оказывался свидетелем внутренней

борьбы с этим гневом и видел, как вождю удавалось сдерживать

его. В тех двух случаях, когда хозяин терял контроль, Акопов

видел, как человек, который властвовал над ним, очаровывал

его и руководил им, за которым он шел и которого боготворил,

превращался в визжащего от ярости истеричного дьявола.

Он швырял телефонные аппараты, вазы и все, что попадалось

под руку, в дрожащего подчиненного, вызвавшего его

недовольство; однажды он довел таким образом одного старшего

офицера «черной гвардии» до состояния полного идиотизма. Он

изрыгал ругательства, грязнее которых Акопов никогда не

слышал, ломал мебель, и был случай, когда его пришлось

удерживать, чтобы, избивая жертву, он не совершил убийство.

раз подошел к сейфу.

– Он был заперт?

– Да, как обычно.

– Его пытались открыть?

– По всей видимости, нет, господин президент.

– Вы обыскали комнату?

– Сверху донизу, от угла до угла. Не могу понять.

Комаров задумался на несколько минут. За его ничего не

выражавшим лицом скрывалась всевозрастающая паника.

Наконец он позвонил в службу безопасности на первом этаже.

– Заприте здание. Никого не впускать и не выпускать.

Свяжитесь с полковником Гришиным. Передайте, чтобы он

немедленно явился в мой кабинет. Немедленно. Где бы он ни

был, что бы ни делал. В течение часа он должен быть здесь.

Он снял палец с кнопки селектора и посмотрел на своего

бледного, дрожащего помощника.

– Идите в свой кабинет. Ни с кем не разговаривайте. Ждите там

дальнейших распоряжений.

Будучи разумной незамужней и вполне современной молодой

женщиной, Селия Стоун уже давно пришла к выводу, что имеет

полное право получать удовольствие где и с кем ей нравится. В

данный момент ей нравились молодые твердые мускулы Хьюго

Грея, приехавшего из Лондона два месяца назад, на полгода

позже ее самой. Он занимал должность помощника атташе по

культуре, того же ранга, что и она, но был на два года старше ее

и тоже свободен.

Оба они занимали по маленькой, но удобной квартирке в жилом

доме на Кутузовском проспекте, предоставленном британскому

посольству для проживания его сотрудников. Квадратное здание

имело двор, удобный для стоянки машин, у въезда в который

был установлен шлагбаум и пост милиции. Даже в современной

России каждый понимал, что все приезды и отъезды

регистрируются, но по крайней мере никто не калечил машины.

После ленча она вернулась под надежное крылышко посольства

на Софийской набережной и написала отчет о своей встрече с

журналистом. Большую часть времени они обсуждали смерть

президента Черкасова и ее возможные последствия. Она

заверила русского журналиста в том, что английский народ

испытывает постоянный глубокий интерес к событиям в России,

обороны. «черную гвардию», сейчас насчитывающий пять тысяч

крепких молодых людей, под его личным командованием.

В поддержку гвардии создавалась лига молодых боевиков в

количестве двадцати тысяч, подростковое крыло СПС из

молодых людей с привитой правильной идеологией,

фанатически преданных, и тоже под его командованием. Он был

одним из немногих, кто обращался к Комарову по имени и

отчеству.

– Ты уверен, что здесь, в здании, папки нет? – спросил Комаров.

– Не может ее здесь быть, Игорь Алексеевич. За два часа мы

практически все разобрали на части. Каждый шкаф, каждый

ящик, каждый стол, каждый сейф. Все окна и подоконники

проверены, каждый метр территории. Взлома не было. Эксперт

из фирмы, изготовившей сейф, только что закончил работу.

Сейф не пытались открыть. Или его открыл кто-то, кто знал

комбинацию, или папки в нем никогда не было. Вчерашний

мусор задержали и проверили. Ничего. Собаки бегали на

свободе с семи часов вечера. После семи никто не входил в

здание – ночная охрана сменила дневную в шесть, и дневная

ушла через десять минут. Акопов находился в своем кабинете до

восьми. Вызвали собаковода, дежурившего прошлой ночью. Он

клянется, что вчера вечером он придерживал собак три раза,

чтобы припозднившиеся сотрудники могли покинуть территорию,

и Акопов уехал последним. Записи в журнале подтверждают это.

– Итак? – спросил Комаров.

– Ошибка либо злой умысел. Обоих ночных охранников вот-вот

привезут. Они отвечали за здание после восьми часов, когда

уехал Акопов, до прихода дневной смены сегодня утром в шесть.

Затем, в течение двух часов, пока не стали около восьми

прибывать сотрудники, здесь оставалась только дневная смена

охраны. Но они клянутся, что, когда делали первый обход, двери

всех кабинетов на этом этаже были заперты. И все работающие

здесь сотрудники подтверждают это, включая Акопова.

– Твои предположения, Анатолий?

– Или Акопов взял папку с собой, случайно или умышленно, или

он не запирал ее в сейф и кто-то из ночной смены взял ее. У них

есть ключи от всех дверей.

– Итак, это Акопов?

– Первый подозреваемый – несомненно. Его квартиру обыскали.

о присутствии уборщика служебных помещений.

Этого человека впустили в десять часов. Как обычно. Через

подземный ход. Никто не сопровождал его. Чтобы открыть три

двери, требовались оба охранника, потому что один знал

комбинацию замка к двери на улицу, второй – к внутренней, и

только код замка в двери посередине был известен им обоим.

Он узнал, что старик начал уборку с верхнего этажа. Как

обычно. Охранники оторвались от телевизора, чтобы открыть

кабинеты начальства на втором этаже. Один охранник стоял в

дверях личного кабинета господина Комарова, пока уборщик не

закончил там свою работу, и снова запер дверь, но когда Зайцев

убирал остальные кабинеты второго этажа, оба охранника

находились внизу. Как обычно. Итак… уборщик оставался один в

кабинете Акопова. И он ушел раньше обычного, перед

рассветом.

В девять господина Акопова, страшно бледного, увезли из

здания. Его увезли на собственной машине, только за рулем

сидел малый из «черной гвардии». Другой расположился на

заднем сиденье рядом с теперь уже опальным секретарем. Они

не поехали к Акопову домой. Машина направилась за город в

один из расположенных там лагерей молодых боевиков.

К девяти полковник Гришин закончил изучать взятое из отдела

кадров личное дело некоего Зайцева Леонида, шестидесяти лет,

уборщика служебных помещений. Имелся домашний адрес, но

человека ведь могло и не быть дома. Он должен прийти на

работу в особняк в десять часов вечера.

Он не пришел. В полночь Гришин с тремя черногвардейцами

поехал к старику домой.

В это время Селия Стоун со счастливой улыбкой скатилась со

своего любовника и потянулась за сигаретой. Вообще-то она

курила мало, но это был тот самый особый случай. Хьюго Грей,

лежа на спине в ее постели, все еще тяжело дышал. Он был

крепким молодым человеком, державшим себя в форме при

помощи тенниса и плавания, но в предыдущие два часа ему

пришлось выложиться как следует.

Он не в первый раз задумался, почему Бог устроил так, что

аппетит жаждущей любви женщины всегда превосходит

возможности мужчины. Это крайне несправедливо.

В темноте Селия Стоун с удовольствием затянулась: никотин –

среди тех жителей, которым предстояло уехать отсюда.

Согласно личному делу, Леонид Зайцев жил со своей дочерью,

ее мужем, водителем грузовика, и их ребенком. В половине

первого по-летнему теплой ночи, когда к дому подъехала

блестящая черная «чайка», ее водитель высунул голову наружу,

пытаясь разглядеть грязные таблички с названиями улиц.

У зятя, конечно, была другая фамилия, и им пришлось

потратить время, чтобы узнать у разбуженного соседа на первом

этаже, что нужная семья живет на пятом. Лифт отсутствовал.

Четыре человека тяжелым шагом поднялись по лестнице и

забарабанили в облупившуюся дверь.

Открывшая им женщина, заспанная, с тупым взглядом опухших

глаз, выглядела лет на десять старше своих тридцати пяти.

Гришин действовал вежливо, но настойчиво. Его люди, оттолкнув

женщину, вошли в квартиру и начали обыск. Обыскивать было

почти нечего – квартирка была крошечной: две комнаты, вонючая

уборная и кухонная ниша за занавеской.

Женщина спала на двуспальной кровати со своим шестилетним

сыном в одной из комнат. Ребенок проснулся и начал хныкать, а

затем, когда кровать перевернули, чтобы убедиться, что под ней

никто не прячется, громко заплакал. Открыли и обыскали два

жалких фанерных шкафа.

В соседней комнате дочь Зайцева беспомощно показала на

стоящую у стены раскладушку, на которой обычно спал ее отец,

и объяснила, что ее муж уже два дня как уехал в Минск.

Разрыдавшись (ребенок последовал ее примеру), она сообщила,

что отец накануне не вернулся утром с работы. Она

беспокоилась, но не заявила о его исчезновении. Подумала –

может быть, заснул где-нибудь на скамейке в парке.

Оказалось достаточно десяти минут, чтобы убедиться, что в

квартире никто не прячется. Гришину было ясно, что женщина

слишком напугана и к тому же глупа, чтобы лгать. Через полчаса

они уехали.

Гришин приказал не возвращаться в центр Москвы, а ехать за

город, где в лагере, в сорока километрах от Москвы, держали

Акопова. И до утра он сам допрашивал несчастного секретаря.

Перед рассветом тот, рыдая, признался, что мог оставить этот

важный документ на столе. Такого с ним никогда не случалось.

Он никак не мог понять, как он забыл запереть его в сейфе.

Испанский будет его третьим языком, но он откроет перед

Монком двери латиноамериканского отдела.

Южная Америка представляла собой обширную территорию,

имеющую большое значение не только потому, что находилась

по соседству и под влиянием США, как предписывала «доктрина

Монро», но и потому, что являлась наипервейшей целью

советского блока, который нацелился на нее как на плацдарм

для восстаний, подрывной деятельности и коммунистической

революции. КГБ проводил большую операцию к югу от Рио

Гранде. которую ЦРУ решительно намеревалось пресечь. В

тридцать три года для Монка Южная Америка была хорошей

ступенькой в его карьере.

Он помешивал кофе, когда почувствовал, что кто-то

остановился у его столика.

– Великолепный загар, – произнес голос.

Монк поднял глаза. Он узнал человека, который, улыбаясь,

смотрел на него. Он поднялся, но человек жестом удержал его –

милость аристократа к простолюдину.

Монк удивился. Он знал, что заговоривший с ним был одним из

главных людей в оперативном управлении, потому что кто-то

показал на него Монку в коридоре как на вновь назначенного

начальника советского отдела группы контрразведки в советско

восточноевропейском отделении. Что поразило Монка, так это

его невзрачная внешность. Они были почти одного роста, на два

дюйма ниже шести футов, но человек, подошедший к Монку,

будучи старше всего на девять лет, выглядел очень плохо. Монк

заметил сальные, зализанные назад волосы, густые усы,

закрывающие верхнюю губу слабого, тщеславного рта, совиные

близорукие глаза.

– Три года в Кении, – сказал Монк, чтобы объяснить свой загар.

– Снова в продуваемый ветрами Вашингтон, а? – произнес

человек.

Внутренняя антенна Монка улавливала недобрые флюиды. В

глазах собеседника таилась насмешка. Казалось, они говорили:

«А я намного умнее тебя. Я и в самом деле очень умный».

– Да, сэр, – ответил Монк.

К нему протянулась рука с потемневшими от никотина

пальцами. Монк заметил это. а также красные прожилки на

кончике носа, что часто выдает большого пьяницу. Он встал и

Хьюго Грей собирался бегло просмотреть неожиданный подарок

и затем спокойно выбросить его в мусорную корзину. Но,

прочитав десяток страниц, Грей решил попросить о встрече с

начальником отделения – проницательным шотландцем с

острым умом.

Кабинет начальника ежедневно проверялся на наличие

«жучков», но действительно секретные совещания проводились

всегда в «пузыре». Это странное сооружение представляло

собой помещение для совещаний, подвешенное на прочных

балках таким образом, что его со всех сторон окружало пустое

пространство. Регулярно проверяемый внутри и снаружи,

«пузырь» считался недосягаемым для вражеской разведки. Грей

не чувствовал достаточной уверенности, чтобы просить о

встрече в «пузыре».

– Ну что, парень? – сказал начальник.

– Послушайте, Джок. Не знаю, не отнимаю ли я у вас напрасно

время… Скорее всего именно так. Прошу прощения. Но вчера

произошло нечто странное. Какой-то старик бросил это в машину

Селии Стоун. Вы ее знаете? Эта девушка – помощник пресс

атташе. Может быть, тут ничего нет…

Он замялся. Начальник разглядывал его поверх полусфер своих

очков.

– Бросил ей в машину? – тихо повторил он.

– Она так говорит. Просто распахнул дверцу, бросил это внутрь,

попросил передать послу и ушел.

Начальник отделения протянул руку за черной папкой, на

которой отпечатались подошвы Грея.

– Что за человек? – спросил он.

– Старый, оборванный, заросший щетиной. Похож на бродягу.

Напугал ее до смерти.

– Возможно, прошение?…

– Она так и подумала. Собиралась выбросить. Но сегодня утром

она подвозила меня. И я прочитал кое-что по дороге. Это

больше похоже на политику. Внутри на титульном листе стоит

печать с логотипом СПС. Воспринимается так, словно написано

Игорем Комаровым.

– Будущим президентом? Странно. Ладно, оставь ее мне.

– Спасибо, Джок, – сказал, поднимаясь, Грей. В британской

Интеллидженс сервис поощрялось дружеское обращение по

сопровождавший его второй торговый секретарь, некий Джейсон

Монк. Начальник отделения ЦРУ посольства отсутствовал, и

Монк, заменивший его в отделении, замещал его и здесь.

Это был удачный для Монка год. Он с отличием окончил курсы

испанского языка и получил повышение с Джи-эс-12 до Джи

эс-13. Государственный правительственный реестр должностей

(Джи-эс) мало что значил для частного сектора, потому что это

были тарифы для государственных служащих, но внутри ЦРУ это

указывало не только на зарплату, но и на ранг, престижность и

успехи в продвижении по службе.

Более того, при перетасовке высших чинов директор ЦРУ

Уильям Кейси назначил нового заместителя директора по

оперативной работе вместо Джона Стайна. Заместитель

директора по оперативной работе является руководителем всей

разведывательной деятельности управления, и ему подчиняется

каждый действующий агент. Этим новым заместителем оказался

человек, открывший и завербовавший Монка, – Кэри Джордан.

И наконец, по окончании испанского курса Монк получил

назначение не в отдел Латинской Америки, а в отдел Западной

Европы, где имелась всего одна испаноговорящая страна –

Испания.

Не то чтобы Испания была враждебной территорией – совсем

наоборот. Но для холостого тридцатичетырехлетнего офицера

ЦРУ великолепие испанской столицы затмевало Тегусигальпу.

Благодаря добрым отношениям между Соединенными Штатами

и их испанским союзником большая часть работы агентов ЦРУ

состояла не из шпионажа в Испании, а из сотрудничества с

местной контрразведкой и слежки за большими советскими и

восточноевропейскими колониями дипломатов, в которых засело

множество агентов противника. Всего за два месяца Монк сумел

завязать дружеские отношения с испанским управлением

внутренних дел, большинство старших офицеров которого

служили еще во времена Франке и были ярыми

антикоммунистами. Испытывая трудности с произношением

имени «Джейсон», которое звучало по-испански как «Хасон», они

прозвали молодого американца Эль Рубио, «рыжий», и

полюбили его. Монк умел нравиться людям.

Было жарко, прием проходил по заведенному порядку; группы

людей медленно перемещались по саду, пили шампанское,

когда агент одной разведки предлагает агенту другой стороны

сменить команду.

Через три дня вечером они пришли, каждый отдельно, на узкую

улочку в старом квартале Мадрида – Калле-де-лос-Чучилльерос,

улицу Точильщиков ножей. Посередине этой улочки, скорее

переулка, находится темная деревянная дверь, за которой

ступени ведут вниз, в подвал с кирпичными арками, где когда-то,

еще в средние века, был винный склад. Уже много лет здесь

подавали традиционные испанские блюда. Старинные арки

образовывали ниши, в каждой из которых стоял стол, и в одной

из них и расположился со своим гостем Монк.

Еда была превосходной. Монк заказал бутылку «Маркес де

Рискаль». Соблюдая вежливость, они не говорили о деле, а

обсуждали жен и детей. Монк признался, что у него нет семьи.

Маленький Юрий уже ходил в школу, а сейчас остался с

бабушкой и дедушкой на каникулы. Вино выпили. Принесли

вторую бутылку.

Монк сначала не понимал, что за учтивыми манерами Тур-кина

кипит гнев: не против американцев, а против системы, которая

чуть не убила его сына. Вторая бутылка «Маркеса» была выпита

почти до дна, когда он неожиданно спросил:

– Вы довольны, что работаете на ЦРУ?

«Яма»? – подумал Монк. – Неужели этот идиот пытается

завербовать меня ?"

– Вполне доволен, – небрежно сказал он. Разливая вино, он

смотрел на бутылку, а не на русского.

– Если у вас возникают проблемы, вам помогают ваши люди?

Монк продолжал смотреть на льющееся вино, его рука не

дрогнула.

– Конечно. Наши люди сделают все возможное ради вас, если

вам требуется помощь. Это входит в наш кодекс.

– Должно быть, хорошо работать на людей, которые так

свободны, – заметил Туркин.

Монк наконец поставил бутылку и посмотрел на Туркина. Он

обещал ему, что «ямы» не будет, но русский устроил ее для себя

сам.

– Почему бы и нет? Послушайте, друг мой, система, на которую

работаете вы, изменится. И теперь уже скоро. Мы поможем ей

измениться быстрее. Юрий вырастет и будет жить как свободный

Зная, что введена совершенно новая система связи, Монк

доставил пакет в Лэнгли сам. Это оказался настоящий динамит.

Туркин взорвал почти всю оперативную сеть КГБ в Испании.

Чтобы не «засветить» свой источник информации, американцы

передавали материал испанцам по частям, стараясь, чтобы

каждый арест агентов, шпионивших для Москвы, казался

случайной удачей или результатом хорошей работы испанских

сыщиков. И каждый раз КГБ получал возможность узнать через

Туркина, что агент сам допустил глупую ошибку, приведшую к

провалу. Москва ничего не подозревала, хотя потеряла всю

иберийскую оперативную сеть.

За три года пребывания в Мадриде Туркин вырос до помощника

резидента и, таким образом, получил доступ почти ко всем

материалам. В 1987 году его перевели в Москву, через год он

возглавил отделение управления "К" – части огромного аппарата

КГБ в Восточной Германии и оставался там до окончательного

ухода советских войск в 1990 году после паления Берлинской

стены. И все это время, несмотря на то что он передавал сотни

записок и пакетов через тайники и условные места, он всегда

настаивал, что будет иметь дело только с одним человеком, его

другом за Берлинской стеной, – Джейсоном Монком. Такая

договоренность была необычной. За шесть лет работы

большинство шпионов меняют по нескольку руководителей, или

«кураторов», но Туркин настаивал, и Лэнгли пришлось

примириться.

Когда осенью 1986 года Монк вернулся в Лэнгли, его вызвал к

себе в кабинет Кэри Джордан.

– Я видел материалы, – сказал новый заместитель директора по

оперативной работе. – Хорошо. Мы думали, он может оказаться

двойным агентом, но все испанские агенты, выданные им, –

класса А. Твой человек на уровне. Хорошая работа. – Монк

кивнул в знак признательности. – Есть еще один вопрос, –

продолжал Джордан. – Я начал играть в эти игры не пять минут

назад. Твой доклад о вербовке вполне удовлетворителен, но тут

есть что-то еще, не так ли? Каковы истинные причины его

добровольного перехода?

Монк рассказал заместителю директора то, чего не было в его

докладной, – о болезни сына Туркина в Найроби и лекарствах из

госпиталя Уолтера Рида.

нескольких лет изучавший советские публикации в секретных

помещениях, работал все равно не в СВ, а в африканском

отделе и даже после этого был направлен в Западную Европу.

– Да, сэр.

– Хочешь перейти вместе с ним?

Монк воспрянул духом.

– Да, сэр. Пожалуйста.

– О'кей, ты его нашел, ты его завербовал – ты его ведешь.

В течение недели Монка перевели в отдел СВ. Ему поручили

вести майора Николая Ильича Туркина из КГБ. Он больше не

жил в Мадриде, но приезжал, тайно встречаясь с Туркиным на

пикниках высоко в горах Сьерра-де-Гвадаррамы, где они могли

говорить обо всем: о пришедшем к власти Горбачеве и двойной

программе перестройки, о том, что гласность начала ослаблять

ограничения. Монк был этому рад, так как видел в Туркине не

только агента, но и друга.

Еще до 1984 года ЦРУ начало превращаться – а некоторые

говорили, что уже превратилось, – в огромную скрипучую

бюрократическую машину, занимавшуюся больше бумажной

работой, чем чистым сбором информации. Монк ненавидел

бюрократию и с презрением относился к бумажной работе, он

был убежден: то, что записано, всегда можно украсть или

скопировать. В сверхсекретном центре отдела СВ хранились

файлы 301, в которых содержались данные о каждом советском

агенте, работающем на дядю Сэма. В ту осень Монк «забыл»

внести данные на майора Туркина, имеющего кодовое имя

«Лайсандер», в файлы 301.

Джок Макдоналд, шеф отделения британской разведки в

Москве, 17 июля присутствовал на обеде, от которого нельзя

было отказаться. Он на минуту вернулся в свой кабинет, чтобы

оставить заметки, сделанные за обедом, – Макдоналд никогда не

верил, что в его квартиру не смогут забраться воры, – и ему на

глаза попалась папка в черном переплете. Он рассеянно открыл

ее и начал читать. Текст был напечатан на машинке и, конечно,

по-русски, но Макдоналд владел русским, как родным.

Он так и не вернулся домой в ту ночь. В полночь он позвонил

жене и предупредил ее, а потом снова занялся чтением. Там

было страниц сорок, текст разделен на двадцать глав.

Он прочитал главы, посвященные восстановлению

«Долгорукий» и обосновался в Москве. Если можно было верить

документу, лежащему перед Макдоналдом, то именно эти

криминальные группировки финансировали СПС, рассчитывая в

будущем на вознаграждение, уничтожение всех остальных банд

и поддержание собственного главенствующего положения.

В пять часов утра, перечитав документ в пятый раз, Джок

Макдоналд закрыл «Черный манифест». Он откинулся на спинку

кресла и уставился в потолок. Он давно отказался от курения, но

сейчас ему хотелось затянуться.

Наконец он поднялся, запер документ в сейф и вышел из

посольства. В полутьме, стоя на набережной, он смотрел через

реку на кремлевские стены, в тени которых сорок восемь часов

назад, глядя на посольство, сидел старик в потертой шинели.

Считается, что шпионы не религиозные люди, но внешность и

профессия могут быть обманчивы. В горной Шотландии у

аристократии существует древняя традиция глубокой

приверженности к католической вере. В 1745 году эрлы и бароны

вместе с членами своих кланов встали под знамена Красавчика,

принца Чарли, католика, чтобы через год быть разбитыми на

поле брани под Каллоденом.

Шеф отделения происходил из мест. где придерживались этой

традиции. Его отец был Макдоналдом из Фассфернов, а мать,

отпрыск дома Фрейзера Ловатского, воспитала его в этой вере.

Он двинулся вперед. Вниз по набережной к Большому

Каменному мосту, через него к собору Василия Блаженного. Он

обогнул здание с луковками-куполами и направился через

просыпающийся центр города к Новой площади.

Проходя Новую площадь, он заметил, как начали

образовываться первые ранние очереди у кухонь с бесплатным

супом. Одна стояла как раз за площадью, где когда-то

царствовал Центральный Комитет Коммунистической партии

Советского Союза.

Несколько иностранных благотворительных организаций

участвовали в оказании помощи России, как и Организация

Объединенных Наций, но на менее официальной основе; Запад

жертвовал России так же щедро, как ранее румынским приютам

и боснийским беженцам. Но задача оказалась

трудновыполнимой, потому что обездоленные шли в столицу со

всей страны, их хватала, изгоняла милиция, но они появлялись

Всероссийской страховой компанией, и с ревом пронеслась по

Малой Лубянке мимо стоявшего на тротуаре британского

дипломата.

Макдоналд, которого впустил в церковь заспанный ризничий,

прошел вдоль прохода и опустился на колени перед алтарем. Он

взглянул вверх, а фигура распятого Христа смотрела вниз на

него.

Молитва человека – очень личная вещь, но вот о чем молился

Джок Макдоналд: «Дорогой Бог, я прошу тебя, пусть это будет

фальшивкой. Ибо, если это не фальшивка, огромное черное зло

снизойдет на нас».

Глава 4

Джок Макдоналд уже сидел за своим столом, когда начали

появляться сотрудники посольства. Он не спал ночь, но по нему

это трудно было заметить. Будучи щепетильным в отношении

внешнего вида, он умылся и побрился в ванной для сотрудников

на первом этаже и надел чистую рубашку, лежавшую в его столе.

Помощника Макдоналда Брюса «Грейси» Филдса разбудил

телефонный звонок: ему велели явиться на работу к девяти

часам. Хьюго Грей, спавший уже в своей постели, получил такой

же приказ. В восемь Макдоналд попросил сотрудников службы

безопасности, бывших старших армейских сержантов,

подготовить «пузырь» для совещания в девять пятнадцать.

– Дело заключается в том, – объяснил Макдоналд своим

коллегам, после того как они собрались в назначенное время, –

что вчера ко мне поступил документ. Нет необходимости

знакомить вас с его содержанием. Достаточно сказать, что, если

это фальшивка или розыгрыш, мы просто теряем время. Если он

подлинный, а я этого пока не знаю, то может оказаться важной

информацией. Хьюго, расскажи «Грейси», с чего все началось.

Грей выложил все, что знал из рассказа Селии Стоун.

– Если б я жил в совершенном мире, – сказал Макдоналд,

употребив свое любимое выражение, вызвавшее у молодых

людей улыбку, которую они постарались скрыть, – я бы захотел

выяснить: кто этот старик, каким образом к нему попал документ,

который, возможно, является в высшей степени засекреченным,

и почему он выбрал эту машину, чтобы положить его туда? Знал

что старик преследовал и других сотрудников своими

требованиями встречи с послом. Не согласится ли она помочь

составить портрет этого старого бродяги? Конечно, она

попробует.

В сопровождении Хьюго Грея она провела весь обеденный

перерыв с женой помощника начальника канцелярии, которая

сделала портрет бродяги углем и карандашом, подчеркнув

серебряным маркировочным фломастером три стальных зуба.

Когда набросок был закончен, Селия кивнула и сказала:

– Это он.

После ленча Джок Макдоналд велел капралу Мидоузу взять

оружие и ехать с ним в аэропорт Шереметьево. Он не думал, что

его остановят по дороге, но все же существовала вероятность,

что законные владельцы документа, лежащего в его кейсе,

пожелают вернуть свою собственность. И из предосторожности

он прикрепил кейс цепочкой к своему запястью и прикрыл

блестящий металл легким летним плащом.

В любом случае внутри посольского «ягуара», выехавшего за

ворота, ничего нельзя было рассмотреть. Он заметил

неподалеку на Софийской набережной черную «чайку», но она

явно не намеревалась следовать за «ягуаром», и он больше о

ней не думал. А «чайка» ждала, когда появится маленький

красный «ровер».

В аэропорту капрал Мидоуз проводил его до стойки, где

дипломатический паспорт освобождал от всех проверок. Немного

подождав в зале ожидания, Макдоналд сел в самолет

британских авиалиний, вылетавший в Хитроу, и после того как

аэробус оторвался от земли, он, с облегчением вздохнув,

заказал джин с тоником.

Вашингтон, апрель 1985 года

Если бы архангел Гавриил спустился на Вашингтон, чтобы

спросить резидента КГБ в советском посольстве, кого из

сотрудников ЦРУ он хотел бы превратить в предателя и шпиона,

полковник Станислав Андросов не медлил бы с ответом.

Он бы сказал: «Я хочу, чтобы это был шеф группы

контрразведки, находящейся в ведении советского отдела

оперативного управления».

В июле 1983 года шефом группы контрразведки в отделе СВ был

назначен Олдрич Хейзен Эймс. В качестве такового он имел

неограниченный доступ к двум вспомогательным службам:

сектору СССР, ведавшему всеми агентами, работающими на

США, но находящимися на территории СССР, и сектору внешних

операций, ведавшему всеми агентами за пределами СССР.

16 апреля 1985 года, нуждаясь в деньгах, он вошел в советское

посольство на Шестнадцатой улице в Вашингтоне, попросил,

чтобы его принял полковник Андросов, и предложил свои услуги

в качестве шпиона в пользу России. За пятьдесят тысяч

долларов.

Он принес с собой некоторые вещественные доказательства

своей искренности. Во-первых, он сообщил имена трех русских,

обратившихся в ЦРУ с предложением работать на США.

Впоследствии он скажет, что они, вероятно, были двойными

агентами, то есть ненастоящими. Как бы там ни было, об этих

джентльменах никто больше не слышал. Он также принес список

персонала ЦРУ для внутреннего пользования, где подчеркнул

собственное имя в доказательство того, что он именно тот, за

кого себя выдает. Затем он вышел и второй раз прошел перед

камерами ФБР, снимающими въезд во двор. Пленку так никто и

не просмотрел.

Через два дня он получил свои пятьдесят тысяч долларов. Это

было только начало.

Самый опасный предатель за всю историю Америки со времен

Бенедикта Арнольда начал свою деятельность.

Впоследствии аналитики будут ломать голову над двумя

загадками. Первая: каким образом такой явно

несоответствующий, не справляющийся с работой,

злоупотребляющий алкоголем неудачник сумел подняться по

служебной лестнице до положения, подразумевающего полное

доверие? Вторая: каким образом, когда уже в декабре этого года

старшие чины подозревали, что где-то среди них скрывается

предатель, он сумел избежать разоблачения в течение

следующих – драматических для ЦРУ – восьми лет?

Ответ на второй вопрос имеет десяток аспектов.

Некомпетентность, апатия и самодовольство внутри ЦРУ,

удачливость предателя, искусная дезинформационная кампания,

проводимая КГБ для прикрытия своего «крота», еще большая

Именно он подчистил рабочие и аналитические доклады,

подровнял дорожку и обеспечил своему протеже продвижение. В

качестве начальника Эймса он не посчитался с возражениями и,

возглавляя отдел служебных назначений, всунул Эймса в группу

контрразведки.

Они были собутыльниками, запойными пьяницами. Подчас,

приканчивая очередную бутылку, они начинали испытывать

жалость к себе, а причину своих неудач оба видели в том, что

управление всегда поступало с ними страшно несправедливо.

Этот вывод, сделанный в пьяном угаре, стоил ЦРУ множества

потерь.

Леонид Зайцев, Заяц, умирал, но не чувствовал этого. Он

испытывал страшную боль. Ее он чувствовал.

Полковник Гришин верил в боль. Он верил в боль как в

средство убеждения, в боль как пример для свидетеля и в боль

как наказание. Зайцев согрешил, и полковник приказал, чтобы он

полностью осознал значение боли, перед тем как умрет.

Допрос длился целый день, и необходимость применить силу не

возникала, потому что он рассказал все, о чем его спрашивали.

Большую часть времени Гришин оставался с ним наедине, не

желая, чтобы охранники узнали, что именно было украдено.

Полковник попросил его – очень мягко – начать сначала, что он

и сделал. Его заставляли повторять свой рассказ снова и снова,

пока Гришин не убедился, что не пропущено ни одной детали. Да

и рассказывать было почти нечего.

Только когда Зайцев объяснил, почему он это сделал, лицо

полковника выразило недоверие.

– Пиво? Англичане дали тебе пиво ?

К полудню Гришин убедился, что узнал все. Есть шанс,

размышлял он, что, столкнувшись с этим пугалом, молодая

англичанка выбросит папку, но он не мог быть в этом уверен. Он

отправил машину с четырьмя верными людьми к посольству

ждать маленький красный автомобиль, затем следовать за ним

до места, где живет хозяйка, а затем доложить.

В три часа он отдал последние приказания своим гвардейцам и

уехал. В тот момент, когда он выезжал, аэробус «А-300» с

эмблемой британских авиалиний на хвостовой части

развернулся над северным районом Москвы и взял курс на

запад. Гришин не обратил на это внимания. Он приказал

за двадцать минут добрался до Джорджтауна – фешенебельного

района Вашингтона, знаменитого своими ресторанами

европейской кухни.

Войдя в бар-ресторан «Чадвик», расположенный у набережной,

он встретился со связным, выбранным для него полковником

Андросовым, который как резидент КГБ знал, что за ним самим

будут следить сыщики ФБР. Связным был рядовой советский

дипломат по фамилии Чувакин.

И все, что принес, Эймс передал русскому. Он даже не назвал

цену. Когда наступит время говорить о ней, сумма будет

огромной. Это всего лишь начало. Последующие выплаты

сделают его миллионером, рассчитывал Эймс. И не ошибся.

Русские, обычно прижимистые, когда дело касалось ценной

твердой валюты – долларов, никогда не торговались с ним. Они

знали, что напали на золотую жилу.

Из «Чадвика» пакеты отправились в посольство, а оттуда в

Ясенево, в штаб-квартиру Первого главного управления. Там

аналитики не поверили своим глазам.

Удача вознесла Андросова к небесам, а Эймса сделала звездой

на этом небосводе. Глава ПГУ генерал Владимир Крючков,

которого не доверявший никому Андропов использовал в

качестве своего осведомителя и который постепенно добрался

до верхов, тотчас же приказал сформировать сверхсекретную

группу. Это подразделение освобождалось от всех прочих

заданий и должно было заниматься исключительно

информацией, поступавшей от Эймса. Эймсу присвоили кодовое

имя «Колокол», и так же стала именоваться эта оперативная

группа.

В пакетах, переданных Чувакину, находились описания

четырнадцати агентов – почти всех агентов отдела СВ,

работающих на территории СССР. Их настоящие имена не

указывались. но в этом и не было нужды.

Любой контрразведчик, знающий, что внутри его собственной

сети завелся «крот», быстро вычислит, кто этот человек, если

ему скажут, что этого человека завербовали в Боготе, затем он

работал в Москве, а теперь служит в Лаосе. Для этого

достаточно проверить послужные списки коллег.

Позднее один из старших офицеров ЦРУ подсчитал, что сорок

пять операций против КГБ провалились после лета 1985 года. Ни

– Их у него достаточно, – сказал Макдоналд. – Но способ

передачи… Словно нарочно напрашивались на то, чтобы

документ выбросили не читая. Просто повезло, что молодой

Грей нашел его.

– Ладно, теперь надо прочитать его. Полагаю, вы уже

прочитали?

– Занимался этим всю вчерашнюю ночь. Как политический

манифест он… неприятен.

– Конечно, на русском?

– Да.

– М-м-м… Боюсь, мой русский недостаточно хорош для этого.

Нам потребуется перевод.

– Я предпочел бы перевести сам, – сказал Макдоналд. – На тот

случай, если это не шутка. Вы поймете почему, когда прочитаете.

– Хорошо, Джок. Ваше право. Что вам нужно?

– Сначала в клуб. Ванна, бритье, ужин и сон. Затем, около

полуночи, возвращаюсь сюда и работаю до утра, пока не

начнется рабочий день. И тогда мы встречаемся снова.

Марчбэнкс кивнул:

– Ладно. Вам лучше занять этот кабинет. Я предупрежу службу

безопасности.

Когда на следующее утро около десяти часов Джеффри

Марчбэнкс вошел в свой кабинет, он застал Джока Макдоналда

лежащим, вытянувшись во весь рост, на диване, в ботинках, но

без пиджака и с развязанным галстуком. На столе рядом с

черной папкой лежала стопка белых листов.

– Вот, – сказал он. – На языке Шекспира. Между прочим, дискета

все еще в компьютере, ее надо вынуть и надежно закодировать.

Марчбэнкс кивнул, приказал принести кофе, надел очки и

погрузился в чтение. Через некоторое время он взглянул на

Макдоналда.

– Этот человек, бесспорно, сумасшедший.

– Если это написано Комаровым, то да. Или очень плохой. Или

то и другое. В любом случае он потенциально опасен. Читайте

дальше.

Марчбэнкс продолжил чтение. Закончив, он раздул щеки и с

силой выпустил воздух.

– Это наверняка шутка. Никто, кто серьезно так думает, никогда

бы не записал это.

куратора. Все высказались примерно одинаково. Правда ли это?

Необходимо это узнать.

– Меня удивляет вот что, – сказал Браунлоу. – Если это

действительно политическая программа Комарова, почему он ее

записал? Всем известно, что даже самые совершенно секретные

документы могут быть украдены.

Обманчиво кроткие глаза сэра Генри Кумса устремились на

московского резидента.

– Какие-нибудь соображения, Джок?

Макдоналд пожал плечами:

– Почему люди записывают свои самые потаенные мысли и

планы? Почему люди признаются в том, о чем нельзя сказать и

на исповеди, в своих личных дневниках? Почему люди ведут

записи невероятно интимного характера? Почему такие

серьезные службы, как наша, хранят сверхсекретный материал?

Возможно, он предназначается для инструктажа своего очень

узкого круга. Или, возможно, это фальшивка, имеющая целью

навредить данному человеку. Не знаю.

– А, вот вы и сказали, – произнес сэр Генри. – Не знаем. Но,

прочитав, я подумал, что мы все согласимся, что должны узнать.

Вопросов так много. Как, черт побери, получилось, что это

записано? Действительно ли это работа Игоря Комарова?

Является ли этот ужасающий поток безумия тем, что он намерен

осуществить, когда придет к власти? Если все так, то как

документ украли, кто украл и почему подбросили нам? Или это

фальшивка? – Он помешал свой кофе и с глубоким

отвращением посмотрел на документы – манифест и перевод

Макдоналда. – Сожалею, Джок, но мы должны получить ответы

на эти вопросы. Я не могу отвезти его вверх по реке, пока мы

все не узнаем. Возможно, даже и тогда не смогу. Ответы в

Москве, Джок. Не знаю, как ты собираешься сделать это, но у

нас должна быть полная ясность.

Перед шефом CMC, как и перед его предшественниками, стояли

две задачи. Первая – профессиональная: руководить секретной

разведывательной службой на благо своей нации, что он делал

весьма умело. Вторая – политическая: согласовывать свои

действия с объединенным разведывательным комитетом,

высшей кастой главных клиентов СИС, с министерством

иностранных дел, что не всегда было легко, сражаться за

общался на английском. Американец, сознавая непопулярность

Соединенных Штатов в Южном Йемене, обычно выдавал себя за

швейцарца. Так он и сказал русскому.

Русский все больше и больше пьянел и внезапно разразился

обличительной речью против руководства своей страны. Майор

обвинял его во всеобщей коррупции, преступной

бесхозяйственности и в полном пренебрежении к интересам

своего народа при оказании материальной помощи странам

третьего мира.

Рассказав эту историю как застольный анекдот, добровольный

помощник мог бы забыть о ней, если бы сотрудник ФБР не

упомянул об их встрече в беседе с другом из нью-йоркского

отделения ЦРУ.

Человек из ЦРУ, проконсультировавшись со своим шефом,

устроил еще один ужин, на котором щедро лилось вино.

Провоцируя, человек из ЦРУ выразил сожаление, что русские

делают большие успехи в укреплении дружбы с народами стран

третьего мира, особенно на Ближнем Востоке.

Стремясь показать, что он знает ситуацию лучше, сотрудник

ЮНИСЕФ заявил, что это совсем не так; он лично убедился, что

у русских появляется ненависть к арабам и что у них опускаются

руки от неспособности арабов овладеть самой простой техникой.

Русских раздражает, что арабы ломают и крушат все. что им

дают.

– Примером может быть страна, откуда я только что вернулся…

– добавил сотрудник ЮНИСЕФ.

Когда ужин закончился, человек из ЦРУ имел полное

представление о большой группе советских военных советников,

с ума сходивших от неудовлетворенности и не видевших смысла

в своем присутствии в Южном Йемене. Он также получил

подробное описание майора, которому до смерти все надоело:

высокий, мускулистый, с несколько восточным типом лица. И его

фамилию: Соломин.

Донесение ушло в Лэнгли и легло на стол начальника отдела

СВ, который обсудил его с Кэри Джорданом.

– Может быть бесполезно и может быть опасно, – три дня

спустя говорил заместитель директора по оперативной работе

Джейсону Монку. – Но как ты думаешь, не стоит ли тебе слетать

в Южный Йемен и поговорить с майором Соломиным?

лампочка.

Она подошла к двери в гостиную, и из темноты на нее

набросились две фигуры. Одна взмахнула чем-то и ударила ее

по голове. Падая на пол, она полууслышала, полупочувствовала,

как двое мужчин перескочили через нее и побежали к входной

двери. Она потеряла сознание. Когда пришла в себя – Селия не

знала, сколько прошло времени, – она подползла к телефону и

позвонила соседу. Затем снова потеряла сознание и очнулась

уже в больнице. Больше ничего она рассказать не могла.

Посол выразил свой протест Министерству иностранных дел,

там подняли шум и нажаловались в Министерство внутренних

дел. Те приказали Московской прокуратуре прислать лучшего

следователя. Полный отчет будет подготовлен очень скоро,

насколько это возможно. В Москве это означало: не переводя

дыхания.

В сообщении в Лондон была одна ошибка. Селию ударили не

ножкой стула, а небольшой фарфоровой статуэткой. Она

разбилась. Будь она металлической, Селии не было бы в живых.

Макдоналд отправился на квартиру к Селии. Там находились

русские детективы, и они охотно отвечали на вопросы

британского дипломата. Два милиционера, дежуривших у въезда

во двор, не пропускали ни одной русской машины, так что

злоумышленники, должно быть, пришли пешком. Милиционеры

не видели никого, кто бы прошел мимо них. Они бы так сказали в

любом случае, подумал Макдоналд.

Дверь не была взломана, так что, вероятно, действовали

отмычкой, если только у воров не было ключей, что

маловероятно. Похоже, в эти трудные времена они искали

валюту. Все это очень прискорбно. Макдоналд кивнул.

Про себя он думал, что незваными гостями могли оказаться

черногвардейцы, но скорее всего это были уголовники,

выполнявшие заказную работу. Или наемники из бывших

кагэбешников. Московские домушники едва ли тронут

дипломатические резиденции: слишком много осложнений.

Автомобили, оставленные на улицах, – стоящая добыча, но

отнюдь не охраняемые квартиры. Обыск произвели тщательно и

профессионально, но ничего не пропало, даже бижутерия,

лежавшая в спальне. Профессиональная работа – и ради только

одной вещи, так и не обнаруженной. Макдоналд опасался