Патриция Хайсмит

Талантливый

мистер Рипли

Передача "Кинопоказ представляет" на телеканале "Кинопоказ" - фильм "Талантливый мистер Рипли"

Голубому он просто скажет: “Нет, спасибо”, улыбнется и пойдет

своей дорогой. Том сел на табурет и постарался взять себя в

руки. Незнакомец сделал бармену знак пока не наливать и,

обогнув стойку, направился к Тому. Вот сейчас… Том оцепенел,

не отрывая от него глаз. Больше десяти лет не дадут… Быть

может, пятнадцать. Ну, скостят за примерное поведение…

Пронзила боль горького, мучительного раскаяния, но тут

незнакомец заговорил:

– Извините, вы Том Рипли?

– Да.

– Я Герберт Гринлиф. Отец Ричарда Гринлифа. – Разглядев

выражение его лица, Том пришел в большее замешательство,

чем если бы мистер Гринлиф направил на него пистолет. Он

дружелюбно улыбался и смотрел на Тома с надеждой. – Вы ведь

друг Ричарда, не так ли?

Том напряг память. В ней смутно всплыло – Дикки Гринлиф.

“Длинный светловолосый парень. Всегда при деньгах”.

– Ах да, Дикки Гринлиф. Ну конечно…

– Во всяком случае, вы знакомы с Чарлзом и Мартой

Шриверами. Это они сказали, что вы, может быть… гм… Давайте

лучше пересядем за столик.

– Хорошо, – с готовностью согласился Том и взял свою рюмку.

Мистер Гринлиф повел его к свободному столику в самой

глубине маленького зала. Итак, возмездие отсрочено. Свобода!

Его не арестуют! Речь о чем-то другом. Неизвестно о чем, но, во

всяком случае, не о крупном хищении, или подлоге, или как там

еще они это называют. Вероятно, Ричард влип в какую-то

историю и мистеру Гринлифу понадобились помощь или совет.

Уж Том найдет что сказать такому вот папаше!

– Я не был уверен, что вы и есть Том Рипли, – начал мистер

Гринлиф. – Я видел вас, по-моему, всего однажды. Ведь вы как

то приходили к нам домой с Ричардом?

– Кажется, да.

– Шриверы описали вас. И они и я пытались связаться с вами,

потому что Шриверы хотели устроить нашу встречу у себя дома.

Кто-то сказал им, что вы иногда заглядываете в бар “Зеленая

клетка”. Сегодня я впервые отправился искать вас, и мне сразу

же повезло. – Он улыбнулся. – На прошлой неделе я послал вам

письмо, но вы, наверное, его не получили.

Ричардом и имеет на него хоть какое-нибудь влияние? – спросил

мистер Гринлиф чуть ли не жалостно.

Был еще Бадди Ланкено, по Тому не хотелось впутывать его в

такое неприятное дело.

– Боюсь, что нет. – Том покачал головой. – Почему Ричард не

хочет возвращаться домой?

– Он пишет, ему больше нравится жить в Европе. Но его мать

так разболелась… Впрочем, это наши проблемы. Простите, что я

пристаю к вам так беззастенчиво. – Мистер Гринлиф смущенно

пригладил свои редкие, аккуратно причесанные седые волосы. –

Он пишет, что занимается живописью. Что ж, само по себе это

неплохо. Но беда в том, что к живописи у Ричарда таланта нет,

зато большой талант к проектированию судов, если б только он

соблаговолил заняться этим. – Мистер Гринлиф поднял глаза на

подошедшего официанта. – Виски с содовой, пожалуйста. Вы

еще не допили?

– Нет, спасибо, – сказал Том.

Мистер Гринлиф виновато посмотрел на него:

– Вы – первый из приятелей Ричарда, кто вообще согласился

меня выслушать. Они все считают, что я не должен вмешиваться

в его жизнь.

Том вполне мог понять такую точку зрения.

– Я рад бы помочь, – сказал он вежливо. Теперь он вспомнил,

что своими деньгами Дикки был обязан некоей судостроительной

фирме. Парусные лодки. Несомненно, отец хочет, чтобы он

вернулся домой и работал на семейном предприятии. Том

равнодушно улыбнулся мистеру Гринлифу и допил свой джин. он

приподнялся было, собираясь уйти, по помешало слишком уж

очевидное разочарование его визави.

– А где он живет в Европе? – спросил Том, хотя его это ни

капельки не интересовало.

– В городке под названием Монджибелло, к югу от Неаполя. Как

он пишет, там нет даже библиотеки. Он делит свое время между

живописью и морскими прогулками. Купил там дом. У Ричарда

своя доля дохода в семейной фирме. Не такая уж большая, но,

видно, в Италии на эти деньги можно прожить. Что ж, о вкусах не

спорят, хотя лично я не вижу ничего привлекательного в такой

дыре. – Мистер Гринлиф улыбнулся. – Разрешите угостить вас,

мистер Рипли? – набравшись храбрости, спросил он, когда

– Я помню, – сказал мистер Гринлиф. – Это был последний уик

энд, который Ричард провел на родине. Кажется, он рассказывал

мне про мидий. – Мистер Гринлиф рассмеялся, пожалуй, громче,

чем следовало.

– А еще я несколько раз был у него дома, – продолжал Том, все

больше вдохновляясь (теперь его несло). – Дикки показал мне

модели кораблей у себя в комнате, на специальном столике.

Мистер Гринлиф просиял:

– Ну, то всего лишь детские опыты. А он показывал свои

каркасные макеты? А свои рисунки?

Ничего такого Том не припомнил, по с живостью подхватил:

– Конечно! А как же! Рисунки пером. Некоторые были просто

изумительны.

Том никогда их не видел, зато теперь перед мысленным взором

предстали педантичные рисунки профессионального

конструктора или чертежника, где тщательно прописана каждая

линия, каждый болт и каждый шуруп, а также улыбающийся

Дикки, держащий эти рисунки перед его глазами. Он смог бы еще

несколько минут описывать их на радость мистеру Гринлифу, но

взял себя в руки.

– Да, к этой работе у Ричарда талант, – удовлетворенно заметил

мистер Гринлиф.

– Полагаю, что есть, – согласился Том.

Ему по-прежнему было скучно, но в нем как бы переключилась

скорость. Это ощущение бывало и раньше. Оно возникало

иногда на коктейлях, но чаще всего на ужинах, и в особенности

если присутствовали люди, общества которых он отнюдь не

жаждал, и вечер тянулся бесконечно. В таких случаях он мог,

если необходимо, быть часок-другой очаровательно любезным,

по потом внутри словно что-то лопалось и он вылетал прочь,

будто подхваченный взрывной волной.

– Жаль, что сейчас я не вполне свободен, а то с удовольствием

сам съездил бы туда и попытался уговорить Ричарда. Возможно,

сумел бы на него повлиять, – сказал он только потому, что

именно это хотел от него услышать мистер Гринлиф.

– Если вы серьезно… То есть если собираетесь в Европу…

– Нет, не собираюсь.

– Ричард всегда так легко поддавался влиянию приятелей…

Если б вы или кто-нибудь вроде вас мог бы взять отпуск, я бы

Глава 2

Засобирались по домам только за полночь. Мистер Гринлиф

предложил подвезти на такси, но Том не захотел показать

новому знакомому, что обитает между Третьей и Шестой авеню в

запущенном доме из бурого песчаника с табличкой “Сдаются

комнаты” в окне. Последние две с половиной недели он жил

здесь у Боба Деланси, с которым едва знаком. Но никто из

приятелей и знакомых, кроме него, не предложил приюта Тому,

оказавшемуся без крыши над головой. Он никого не приглашал в

жилище Боба и даже скрывал ото всех, где пристроился.

Главным преимуществом этой квартиры было то, что Том мог

получать почту на имя Джорджа Мак-Алпина с минимальным

риском попасться. Но зато: вонючий незапирающийся сортир в

конце коридора; единственная закопченная комната с

почерневшим потолком, где, судя по всему, перебывали тысячи

разных жильцов, причем каждый оставил после себя свой

особый род мусора и никто никогда пальцем не пошевельнул,

чтобы его убрать; рассыпающиеся штабеля старых журналов. И

повсюду кричаще шикарные чаши из дымчатого стекла,

заполненные клубками бечевки, карандашами, окурками и

гнилыми фруктами. Боб был оформителем витрин, но в то время

лишь урывками подрабатывал в магазинах старых вещей на

Третьей авеню, и в каком-то из них за услуги расплатились

этими дымчатыми чашами. Впервые попав сюда. Том был

глубоко уязвлен убожеством этого жилища, тем, что кто-то из его

знакомых живет здесь. Но он знал, что сам не задержится тут

надолго. И вот подвернулся мистер Гринлиф. Всегда что-нибудь

да подвернется. Такова была философия Тома.

Прежде чем подняться по ступенькам, Том остановился и

внимательно огляделся. Никого, только старуха выгуливает

собаку да старик, покачиваясь, огибает угол Третьей авеню. Для

Тома всегда самым неприятным было ощущение, будто кто-то

идет за ним следом, все равно кто. А в последнее время оно не

покидало его. Том взбежал по ступенькам.

Плевать теперь на это убожество! Как только выправит паспорт,

отправится в Европу, скорее всего в каюте первого класса.

Нажмешь кнопку – и слуга принесет все, что твоей душе угодно.

Том представил себе, как переодевается к ужину, как небрежной

походкой входит в большой ресторанный зал, ведет светскую

мистеру Гринлифу, что интересуется его бизнесом?

Через открытое окно Том уловил, как еле слышно брякнул

почтовый ящик, и спустился вниз. Подождав, пока почтальон

преодолеет ступеньки и исчезнет из виду, Том вытащил

адресованное Джорджу Мак-Алпину письмо из уголка, куда его

запихнул почтальон. В конверте оказался чек на сто

девятнадцать долларов и пятьдесят четыре цента, которые

надлежало выплатить сборщику налогового управления.

Славная миссис Эдит Сьюперо! Уплатила не пикнув, даже по

телефону не позвонила. Это был добрый знак. Том поднялся к

себе, разорвал конверт миссис Сьюперо и выбросил клочки в

помойное ведро.

Том положил чек в конверт из оберточной бумаги, хранившийся

во внутреннем кармане одной из его курток в стенном шкафу. У

него уже собралось чеков на тысячу восемьсот шестьдесят три

доллара и четырнадцать центов, сосчитал он в уме. Жаль, что

нельзя получить по ним деньги. Хотя бы один идиот додумался

прислать наличные или выписать чек на имя Джорджа Мак

Алпина. Но до сих пор такого не случалось. У Тома было

найденное где-то удостоверение банковского посыльного, правда

просроченное, но можно попробовать переправить дату. Однако

он боялся, что попадется при получении денег по чекам, даже

если подделает доверенность на нужную сумму. Стало быть, на

самом деле все свелось не более чем к розыгрышу. Всего лишь к

хорошей шутке. Он ни у кого не украл ни гроша. Перед отъездом

в Европу надо будет уничтожить эти чеки.

В его списке было еще семь кандидатов. Не попробовать ли еще

разок в те десять дней, что остались до отплытия? Возвращаясь

вчера домой после встречи с мистером Гринлифом, Том

подумал, что, если миссис Сьюперо и Карлос де Севилья

пришлют доплату, он поставит на этом точку. Мистер де Севилья

пока доплаты не прислал. Надо будет позвонить ему по

телефону и нагнать страху. Миссис Сьюперо оказалась такой

легкой добычей, что у Тома возникло искушение сделать еще

одну, последнюю попытку.

Том вынул из шкафа свой чемодан, а из него – розовато

лиловый почтовый набор. В коробке лежало несколько листков

почтовой бумаги, а под ними множество бланков, которые он

прихватил в налоговом управлении, где с месяц назад работал

бланки убрал на случай неожиданного появления Боба и взялся

за телефон. Он решил нанести мистеру Реддингтону легкий

упреждающий удар. Узнал в справочном бюро номер и позвонил

ему. Тот оказался дома. Том коротко объяснил положение вещей

и выразил удивление, что мистер Реддингтон до сих пор не

получил уведомления из отдела корректировки.

– Его должны были отправить еще несколько дней назад. Вы

наверняка получите его завтра. Нас тут торопят с завершением

этих дел.

– Но я уже уплатил налоги. – В голосе на другом конце провода

была тревога. – Все мои налоги…

– Такие вещи иногда случаются у лиц свободных профессий, с

которых не удерживают постоянного подоходного налога. Мы

очень тщательно проверили вашу налоговую декларацию,

мистер Реддингтон. Ошибка исключена. И нам бы не хотелось

обращаться в учреждение, для которого вы работаете, или к

вашему агенту, или куда бы то ни было еще с требованием об

удержании ваших денег вплоть до уплаты долга… – Тут он

хихикнул. Такое неформальное панибратское подхихикиванье

обычно творило чудеса. – Но мы будем вынуждены это сделать,

если вы не уплатите в течение сорока восьми часов. Мне очень

жаль, что вы до сих пор не получили нашего уведомления. Как я

уже сказал, нас торопят…

– А если я сам приеду, я смогу с кем-нибудь поговорить? – с

беспокойством спросил мистер Реддингтон. – Сумма чертовски

большая!

– Да, разумеется, сможете. – В этом месте Том всегда переходил

на компанейский топ. Как будто это говорил добродушный

старый чудак лет шестидесяти с лишком, который выкажет

максимум терпения, если мистер Реддингтон явится к нему в

офис, однако не уступит ни цента, что бы там мистер Реддингтон

ни толковал и ни доказывал. Ведь Джордж Мак-Алпин

представлял налоговое управление Соединенных Штатов

Америки. – Разумеется, вы сможете поговорить со мной, –

произнес Том, растягивая слова, – но не сомневайтесь, мистер

Реддингтон, ошибка исключена. Я просто хочу сэкономить ваше

время. Приезжайте, если вам так хочется, но вся документация

касательно ваших налогов в данную минуту у меня под рукой.

Молчание. Мистер Реддингтон явно не собирался задавать

мистер Гринлиф. Он, по-видимому, уже успел пропустить

рюмочку, а может быть, волнуется: ведь Том вчера вечером

подробно описал рекламное агентство, где он якобы работает.

– Не слишком интересная работа, – скромно сказал Том,

обращаясь к миссис Гринлиф.

Служанка внесла в комнату поднос с коктейлями и

бутербродами на поджаренном хлебе.

– Мистер Рипли уже бывал у нас, – сказал мистер Гринлиф. – Он

приходил с Ричардом.

– Вот как? Я вас не помню. – Хозяйка дома улыбнулась. – Вы

уроженец Нью-Йорка?

– Нет, я родился в Бостоне, – ответил Том. Это была правда.

Примерно через полчаса – и хорошо, что не раньше, потому что

за это время Том по настоянию Гринлифов успел выпить второй

и третий мартини, – они перешли из гостиной в столовую, где

был накрыт стол на три персоны, горели свечи, лежали большие

синие салфетки и уже была подана заливная курица. Но

главное, был сельдерей в соусе с майонезом. Любимое блюдо

Тома. Во всяком случае, по его заявлению.

– Ричард тоже любит сельдерей, – сказала миссис Гринлиф. – И

считает, что наш повар готовит его отменно. Жаль, вы не можете

захватить немного для него.

– Отчего же, положу вместе с носками, – улыбнулся Том, на что

мистер Гринлиф рассмеялся. Его жена просила Тома отвезти

Ричарду несколько пар черных шерстяных носков от “Брукс

бразерс”, какие Ричард всегда носил.

Застольная беседа была вялой, но ужин превосходным. Отвечая

на вопрос миссис Гринлиф, Том сказал, что работает в

рекламной фирме “Ротенберг, Флеминг и Барнер”. Когда он

упомянул фирму в другой раз, он нарочно назвал ее

“Реддингтон, Флеминг и Паркер”. Похоже, что мистер Гринлиф не

уловил разницы. В это время они с мистером Гринлифом сидели

вдвоем в гостиной после ужина.

– Вы учились в Бостоне? – спросил мистер Гринлиф.

– Нет, сэр. Какое-то время я учился в Принстоне, потом жил у

другой своей тетки в Денвере и ходил в колледж там.

Том подождал в надежде, что мистер Гринлиф спросит что

нибудь о Принстоне, но тот не спросил. Том мог свободно

рассуждать о методе преподавания истории в Принстоне, о том,

виднелись скалистые горы и цепочка белых домиков вдоль

берега. – А вот девушка, которая живет в Монджибелло. Она и

Дикки там единственные американцы.

– Мардж Шервуд, – пояснил мистер Гринлиф. Он сидел у

противоположной стены, но, подавшись вперед, с напряженным

вниманием следил за демонстрацией фотографий.

Девушка в купальном костюме сидела на пляже, обхватив

руками колени. С виду здоровая и простодушная, с

взъерошенными, коротко подстриженными волосами. То, что

называется “свой парень”. Затем последовала очень хорошая

фотокарточка Ричарда в шортах. Он улыбался, сидя на парапете

террасы.

Но это была уже совсем другая улыбка. На европейских снимках

Ричард выглядел более сдержанным.

Том вдруг заметил, что миссис Гринлиф неподвижным взглядом

уставилась в ковер. Он вспомнил, как она за столом

воскликнула: “Хотелось бы мне даже не знать слова “Европа”!”

Мистер Гринлиф взглянул на нее с беспокойством, а потом

улыбнулся Тому, словно говоря, что, мол, ничего особенного,

такие вспышки у нее бывают. Теперь Том увидел слезы на глазах

миссис Гринлиф. Муж поднялся и направился к ней.

– Миссис Гринлиф, – сказал Том мягко, – поверьте, я сделаю

все, что смогу, чтобы Дикки вернулся домой.

– Спасибо, Том, спасибо. – Она сжала его руку.

– Эмили, не пора ли тебе ложиться? – спросил мистер Гринлиф,

наклонившись над ней.

Миссис Гринлиф встала, тотчас поднялся и гость.

– Надеюсь, Том, вы еще зайдете к нам перед отъездом, –

сказала она. – С тех пор как Ричард уехал, в нашем доме почти

не бывает молодежи. Мне ее не хватает.

– Я с удовольствием приду, – пообещал Том. Мистер Гринлиф

вышел из комнаты вместе с женой. Том остался стоять руки по

швам, высоко подняв голову. В большом зеркале на стене он

увидел свое отражение и снова распрямился, исполнившись

чувства собственного достоинства. Том быстро отвел глаза. Он

делает именно то, что нужно, ведет себя так, как нужно. Откуда

же это чувство вины? Только что он сказал миссис Гринлиф:

“Я сделаю все, что смогу…” Но ведь он и вправду сделает! Он

никого не пытается обмануть.

настойчиво, он чего-то недоговаривал, так что Том заподозрил

ловушку и был не в силах ответить ни слова. А тот закончил:

“Слышишь, мы придем прямо сейчас. К тебе домой”.

Том на ватных ногах вышел из телефонной будки. Аптекарь в

ужасе вытаращил на него глаза, и тут разговор стал вдруг

понятен: аптекарь торговал наркотиками, а Тома принял за

полицейского сыщика, напавшего на его след. Том рассмеялся.

Аптеку он покинул с громким хохотом, но все же пошатывался,

потому что ноги подкашивались от пережитого им самим страха.

– Размечтались о Европе? – услышал он голос мистера

Гринлифа.

Том взял протянутую хозяином рюмку.

– Да.

– Что ж, надеюсь, вы не только сумеете воздействовать на

Ричарда, но и получите удовольствие от путешествия. Кстати, вы

очень понравились Эмили. Она мне так сказала. Даже не

пришлось спрашивать. – Мистер Гринлиф вращал свою рюмку с

бренди между ладонями. – Том, у моей жены лейкемия.

– Вот как! Это, кажется, очень серьезная болезнь?

– Да. Она не протянет и года.

– Мне грустно это слышать, – сказал Том.

Мистер Гринлиф вынул из кармана какую-то бумагу.

– Вот расписание теплоходов. Я думаю, вы быстрее всего

доберетесь обычным путем через Шербур. Это и самая

интересная дорога. В Шербуре пересядете на специальный

поезд, который подают к этому теплоходу, на нем доедете до

Парижа. Затем спальный вагон через Альпы, до Рима и Неаполя.

– Чудесно. – Затея начинала увлекать Тома.

– От Неаполя до городка, где живет Ричард, придется

добираться автобусом. Я ему напишу про вас. Разумеется, не о

том, что вы едете как мой эмиссар, – добавил мистер Гринлиф,

улыбаясь, – но сообщу, что мы с вами повстречались. Вероятно,

Ричард приютит вас у себя, но, если по какой-либо причине не

сможет, в городке есть гостиницы. Думаю, вы с Ричардом

отлично поладите. Что касается денег, – мистер Гринлиф

улыбнулся отеческой улыбкой, – кроме билетов туда и обратно,

я предлагаю вам шестьсот долларов в дорожных чеках.

Устраивает? Этих шести сотен вам хватит месяца на два, а если

понадобятся еще – стоит только дать мне телеграмму. По-моему,

Они пожали друг другу руки, и мистер Гринлиф долго не

выпускал руку Тома. Но наконец-то все осталось позади. Однако

лицо Тома сохраняло испуганное и страдальческое выражение, в

чем он убедился, взглянув в зеркало лифта. Он стоял,

забившись в угол кабины и прислонившись к стенке как бы в

полном изнеможении, но знал, что стоит лифту остановиться в

вестибюле, как он пулей вылетит из него и пробежит не

останавливаясь всю дорогу до дома.

Глава 4

День проходил за днем, и Тома все сильнее охватывало

странное ощущение. Будто Нью-Йорк то ли потерял реальность,

то ли его реальность потеряла значение, и город всего лишь

разыгрывал перед Томом спектакль, грандиозный спектакль, в

котором участвовали и автобусы, и такси, и торопливые

пешеходы на тротуарах, и телевизионные экраны во всех барах

на Третьей авеню, и кинотеатры, сияющие огнями средь бела

дня. Этот спектакль сопровождался звуковыми эффектами –

автомобильными гудками и человеческими голосами,

талдычащими нечто бессмысленное. Как будто после того, как

теплоход Тома в субботу отчалит, весь город Нью-Йорк с легким

шумом обрушится, подобно груде картонных декораций.

А может быть, Том просто боялся. Он ненавидел море. До сих

пор еще никогда по нему не плавал, за исключением одного

рейса из Нью-Йорка в Новый Орлеан и обратно. Но тогда он

работал на грузовом судне, перевозившем бананы, и находился

в основном внизу, под палубой, так что почти не заметил, что

плывет. В тех редких случаях, когда он поднимался на палубу,

сначала пугался вида моря, а потом подступала тошнота, и он

снова убегал вниз, где, в противоположность общепринятому

мнению, становилось лучше. Родители Тома утонули в

Бостонском заливе, и он всегда считал, что, возможно, именно с

этим связана его водобоязнь, ибо, сколько себя помнил, всегда

боялся воды и так и не научился плавать. При мысли о том, что

менее чем через неделю под ним будет вода глубиною в

пытаясь командовать всеми и каждым), тем будет лучше.

Изо всех приятелей и приятельниц единственной, с кем Тому

хотелось поговорить о своей поездке в Европу, была Клио, и в

четверг, за два дня до отплытия, он отправился к ней. Клио

Добелле, стройная темноволосая девушка (Том не знал, сколько

ей лет, можно было дать от двадцати трех до тридцати), жила с

родителями на Грэйси-сквер и занималась миниатюрной

живописью, сверхминиатюрной в самом буквальном смысле. Она

рисовала на маленьких, не больше почтовой марки, кусочках

слоновой кости, и рассматривать ее произведения требовалось в

лупу. Клио, когда рисовала, тоже пользовалась лупой. “Ты только

подумай, как удобно: я могу унести все мои творения в

портсигаре! – говорила она. – Другим художникам нужна масса

места, чтобы хранить свои полотна”.

Клио жила в глубине родительских апартаментов, в собственной

квартире с небольшой ванной и кухней, где всегда было

полутемно, потому что окна выходили в садик за домом, а там

росли китайские ясени, не пропускавшие света. Создавая ночную

атмосферу в любое время суток, у Клио всегда, за исключением

вечеринки, на которой они познакомились, горели неяркие

лампы. Том находил Клио неизменно в облегающих вельветовых

брюках разных цветов и шелковых рубашках в яркую полоску.

Они с первой встречи почувствовали друг к другу симпатию, и

Клио на следующий день пригласила Тома поужинать у нее.

Клио всегда приглашала его к себе, и почему-то ни одному из

них не пришло в голову, что он может пригласить ее в ресторан

или театр и вообще выказать какую-нибудь любезность, обычную

для молодых людей по отношению к девушкам. Клио не

ожидала, что Том, придя к ней на коктейль или на ужин, подарит

цветы, книгу или конфеты. Но если он иногда все же приносил

какой-нибудь маленький подарочек, очень этому радовалась.

Клио была единственным человеком, кому Том мог рассказать,

что едет в Европу и зачем туда едет. И рассказал.

Как он и ожидал, Клио пришла в восторг. Она слушала,

полуоткрыв яркие губы на продолговатом бледном лице, а потом

хлопнула себя по обтянутым вельветом бедрам и воскликнула:

– Томми! Но это же великолепно! У меня просто нет слов!

Совсем как у Шекспира или вообще в какой-нибудь книге!

Именно так он и сам думал. Именно это и хотел услышать от

покрывающие тело маленьких обезьянок в джунглях. У Клио

было много кисточек с одним-единственным волоском, да они

еще и различались по толщине. Клио с Томом выпили около

двух бутылок красного вина из бара ее родителей, и Тому так

захотелось спать, что он готов был улечься прямо тут, на полу.

Им и раньше случалось спать рядышком на двух больших

медвежьих шкурах перед камином. Еще одна из удивительных

особенностей Клио состояла в том, что она никогда не хотела и

не ожидала, чтобы он к ней приставал, и он этого никогда не

делал. И все же без четверти двенадцать Том заставил себя

встать и распрощаться.

– Я больше не увижу тебя, ведь так? – грустно спросила Клио,

уже в дверях.

– Ну что ты! Я же вернусь через полтора месяца, – ответил Том,

хотя на самом деле совсем так не думал. Вдруг он наклонился и

по-братски крепко поцеловал ее в щеку цвета слоновой кости. –

Я буду скучать по тебе, Клио.

Она стиснула его плечо – насколько Том мог припомнить, до

этого Клио никогда не прикасалась к нему – и сказала:

– Я тоже буду скучать.

На следующий день Том выполнил поручение миссис Гринлиф,

купив в магазине “Брукс бразерс” дюжину пар черных шерстяных

носков и купальный халат. Миссис Гринлиф не сказала, какого

цвета он должен быть, положившись на вкус Тома. Он выбрал

халат из темно-бордовой фланели с темно-синими поясом и

отворотами. С точки зрения Тома, он не был самым красивым в

магазине, но интуиция подсказывала, что именно такой выбрал

бы себе Ричард и он будет в восторге. Носки и халат Том

записал на счет Гринлифов. Ему приглянулась спортивная

рубашка из толстого льняного полотна с деревянными

пуговицами. Ничего не стоило бы и ее записать на счет

Гринлифов. Но он этого не сделал, купил за свои собственные.

Глава 5

Утро отплытия, которое Том предвкушал с таким радостным

волнением, началось отвратительно. Стюард показал ему каюту,

и Том облегченно вздохнул, подумав, что твердость, с какой он

увидел, что Боб не шутит, и понял почему: ведь он, Том, целый

месяц пользовался его гостеприимством, так что пусть уж хоть

сделает любезное лицо. Но сделать любезное лицо Тому было

так же не под силу, как если бы его физиономия была высечена

из гранита. А если они даже и возненавидят его после этого, ну

так что? Невелика потеря!

– Я могу поместиться здесь, Томми, – хихикнула все та же

девчонка, очевидно твердо решив поместиться где угодно, лишь

бы уехать вместе с ним. Она втиснулась боком в узенькую нишу,

размером примерно с чуланчик для веника.

– Вот будет потеха, когда у Тома в каюте застукают женщину! –

рассмеялся Эд Мартин.

Том кинул на него свирепый взгляд.

– Давай выберемся отсюда, подышим воздухом, – тихо сказал он

Полу.

Остальные так галдели, что никто не заметил их ухода. Они

стояли у поручней на корме. День был пасмурный, и город

справа от них уже сейчас был похож на ту окутанную серой

дымкой дальнюю землю, на которую Том посмотрит с моря,

когда – слава богу! – эти подонки уже не будут хозяйничать в его

отдельной каюте.

– Где ты скрывался? – спросил Пол. – Мне позвонил Эд и

сказал, что ты уезжаешь. Я-то сам не видел тебя много недель.

Пол был одним из тех, кому Том выдавал себя за внештатного

корреспондента Ассошиэйтед Пресс. Том сочинил великолепную

историю о командировке, в которую он ездил. Дал понять, что

это был Средний Восток. Напустил на себя таинственный вид.

– К тому же в последнее время у меня было много ночной

работы, – добавил Том. – Так что появляться на людях было

некогда. Спасибо тебе, что пришел меня проводить.

– Сегодняшним утром у меня не было уроков. – Пол вынул изо

рта трубку и улыбнулся. – Впрочем, я, наверное, все равно

пришел бы. Придумал бы какую-нибудь отговорку.

Том тоже улыбнулся. Пол зарабатывал на жизнь преподаванием

музыки в женской школе в Нью-Йорке, но любимым его занятием

в свободное время было самому сочинять музыку. Том уже не

помнил, где и когда они познакомились, но не забыл, как

однажды с целой компанией был в воскресенье на позднем

завтраке у Пола в квартире на Риверсайд-Драйв и тот играл на

слезы. Он закрыл лицо руками и заплакал.

Глава 6

Во время плавания Том был спокоен и доброжелателен, но не

общителен. Нужно было время, чтобы подумать, и не хотелось

знакомиться ни с кем из других пассажиров, хотя, когда случайно

встречался с соседями по столику в ресторане, он любезно

здоровался и улыбался. На корабле он начал играть роль

серьезного молодого человека, которому предстоит важная

работа. Был вежлив, сдержан, воспитан и поглощен своими

мыслями. По внезапной прихоти купил в галантерейном киоске

голубовато-серую кепку из мягкой английской шерсти в

консервативном вкусе. Когда дремал – или делал вид, что

дремлет, – в шезлонге на палубе, опускал козырек так низко, что

тот закрывал почти все лицо. Изо всех головных уборов кепка –

самый универсальный, думал Том, удивляясь, почему раньше

никогда не приходило в голову обзавестись ею. В кепке он мог

выглядеть и как респектабельный провинциал, джентльмен из

сельской местности, и как головорез-убийца, а также

англичанином, французом, простоватым американским чудаком

– в зависимости от того, как ее надевал. Том развлекался,

примеряя все эти варианты перед зеркалом у себя в каюте. Он

всегда считал свою физиономию самой банальной, совершенно

незапоминающейся, с выражением послушания, непонятно кому

или чему, а также подспудного страха. Это выражение Том

тщетно пытался согнать. Лицо истого приспособленца. Кепка все

это переменила. Теперь его вид вызывал в памяти сельскую

Америку – Гринвич, Коннектикут, кантри. Теперь он был молодым

человеком, живущим на доходы от землевладения, возможно,

неподалеку от Принстона. Том купил еще и трубку, она

подходила к кепке.

Он начал новую жизнь. Говорил “прости-прощай” всем этим

второсортным людишкам, вокруг которых ошивался и которым

позволил ошиваться вокруг себя в эти последние три года в Нью

Йорке. Наверное, так чувствуют себя эмигранты, плывущие в

Америку, бросив все в какой-то чужой стране, покинув друзей и

родных, оставив позади все свои прежние ошибки. Жизнь

условия путешествия. Он развлекался тем, что добавлял

датированный более поздним числом и основанный на

чистейшей фантазии абзац о том, как он разыскал Дикки и живет

вместе с ним в его доме в Монджибелло, как медленно, но

неуклонно и успешно продвигается к цели, убеждая Дикки

вернуться домой, как они плавают, удят рыбу, посещают кафе.

Том увлекался, исписывал страницу за страницей. Зная, что это

письмо все равно не отправит, писал о том, что Мардж не

интересует Дикки как женщина (далее следовала подробная

характеристика Мардж), так что, вопреки предположениям

мистера Гринлифа, Дикки остается в Европе не из-за нее, и так

далее и так далее. Он фантазировал до тех пор, пока весь стол

не покрылся исписанными листками и не прозвучал первый

звонок, приглашающий на обед.

В другой раз он написал вежливое послание тете Дотти.

“Дорогая тетушка!

(Он очень редко называл ее так в письмах и никогда – при

личном общении.)

Как ты видишь по грифу на почтовой бумаге, я нахожусь сейчас

в открытом море. Я получил неожиданное деловое предложение,

о котором пока не могу рассказать. Мне пришлось отбыть

внезапно, так что я не имел возможности заехать к тебе в

Бостон, о чем очень сожалею, ведь отсутствовать я буду много

месяцев, а может быть, и лет.

Пишу, чтобы ты не беспокоилась, а также чтобы не посылала

мне больше чеков, за которые я тебе очень благодарен.

Большое спасибо за последний, который я получил примерно с

месяц назад. Думаю, что с тех пор ты мне уже ничего не

посылала. Я чувствую себя хорошо и очень счастлив.

Любящий тебя Том”.

Желать здоровья ей излишне, и без того здорова как бык. Том

добавил:

“P.S. Я сам еще не знаю, какой у меня будет адрес, поэтому не

даю его тебе”.

От этих слов сразу поднялось настроение: они решительно

отрезали его от тетки. Теперь уже не нужно сообщать ей, где он

доказательство? Такого никогда не было.

Лежа в шезлонге на палубе, черпая моральную силу в роскоши

окружающей обстановки, а физическую – в изобилии вкусно

приготовленной пищи, Том пытался объективно оценить свою

прошлую жизнь. Нельзя отрицать, что последние четыре года он

по большей части растратил впустую. Ряд случайных работ,

долгие перерывы между ними, когда работы вовсе не было, и

полное отсутствие денег так пугали и так расшатывали его

моральные устои, что он связывался с жалкими и глупыми

людьми, лишь бы не чувствовать себя одиноким и еще потому,

что они могли хоть ненадолго чем-то его выручить, как,

например, Марк Прайминджер. Гордиться было нечем, а ведь он

приехал в Нью-Йорк с надеждой на большое будущее. Хотел

стать актером, он в свои двадцать лет совершенно не

представлял себе, как это трудно. У него не было подготовки, да

и таланта тоже. Он-то думал, что талант есть, стоит лишь

показать какому-либо продюсеру самим придуманные

представления – пародии, своеобразный “театр одного актера”,

например, как миссис Рузвельт делает запись в своем дневнике

после посещения клиники для незамужних матерей, и дело в

шляпе. Но первые же три провала убили всякое мужество и

надежду. Денег на черный день припасено не было, и он

нанялся на пароход, возивший бананы, что по крайней мере

дало возможность на время уехать из Нью-Йорка. А то он

опасался, что тетя Дотти обратится в полицию с просьбой

разыскать его в Нью-Йорке, хотя он в Бостоне ничего не

натворил, просто сбежал, чтобы пойти в жизнь своим путем, как

сделали до него миллионы молодых людей.

Его главной ошибкой, думал он, было то, что у него слишком

легко опускались руки. Вот как, например, когда он работал в

бухгалтерии магазина. Из этого могло бы что-то выйти, кабы не

обескураживала медленность продвижения по служебной

лестнице. В какой-то мере за недостаток упорства в достижении

цели он винил тетю Дотти, которая никогда не верила в него, чем

бы он ни занимался. Взять хоть бы сортировку газет, которой он

подрабатывал в тринадцать лет. Он тогда получил от газеты

медаль “За обходительность, добросовестный труд и

надежность”. Вспоминать себя тогдашнего было все равно что

смотреть на другого, совсем постороннего мальчишку: тощего

улыбнулась и отошла.

Том снова откинулся на спинку шезлонга, натянул кепку на глаза

и сложил руки на животе. Он знал, что, сторонясь других

пассажиров, вызывает пересуды. Еще бы, он ведь ни разу не

пригласил танцевать какую-нибудь дуреху из тех, что

поглядывали на него с надеждой и хихикали во время вечерних

танцев. Немудрено представить себе, как они про него судачат.

Неужто он и вправду американец? Да, вроде бы так, но ведет

себя не по-американски, верно? Обычно американцы такие

шумные. Этот же просто до ужаса серьезный, а ведь ему не

дашь больше двадцати трех. Не иначе как обдумывает что-то

очень важное.

Так оно и было. Он обдумывал настоящее и будущее Тома

Рипли.

Глава 7

Он увидел Париж лишь мельком из окна железнодорожного

вокзала: освещенный фасад кафе, идеального парижского кафе

с полосатым тентом, столиками на тротуаре, кабинами,

разделенными живой изгородью. Все в точности так, как на

картинке рекламного плаката туристического агентства. А в

остальном только длинные перроны, по которым он шел за

кряжистыми малорослыми носильщиками, несшими его вещи, и

в конце перронов спальный вагон до самого Рима. Париж

посмотрит в другой раз. Сейчас он рвался в Монджибелло.

На следующее утро Том проснулся уже в Италии. И тут с ним

случилось весьма приятное происшествие. Он сидел и смотрел

на пейзаж за окном, а в коридоре за дверью его купе

разговаривали какие-то итальянцы, и Том вроде бы распознал

слово “Пиза”. Поезд проезжал по какому-то городу, но большая

его часть находилась по другую сторону. Том вышел в коридор,

чтобы получше разглядеть город, и машинально пытался

отыскать глазами падающую башню, хотя не был уверен, что

этот город действительно Пиза и что башня будет видна от

железнодорожной линии. И все же он в самом деле ее увидел:

толстая белая колонна торчала среди низких известняковых

красноватых рыбок. Неаполь есть Неаполь! Бог с ней, с едой.

Выпитое вино настроило Тома на снисходительный лад. Далеко

вверху, слева от него, над зазубренным бугром Везувия плавала

луна. Том глядел на вулкан равнодушно, будто видел уже тысячи

раз. В том месте полоса берега делала поворот, и там, позади

Везувия, находился городок, где жил Ричард.

На следующее утро, в одиннадцать, он сел в автобус. Дорога

шла вдоль берега через маленькие городки, где автобус делал

короткие остановки. Торре-дель-Греко, Торре-Аннунчата,

Кастелламаре, Соррепто… Том жадно вслушивался в названия,

которые объявлял водитель. После Сорренто дорога сузилась

почти до тропы, прорезанной в скалистом склоне, который Том

видел на фотографиях у Гринлифов. Кое-где внизу, у самой

воды, мелькали деревушки: дома, похожие на белые хлебные

крошки, и крапинки – головы купальщиков. Том увидел большой

валун посреди дороги, очевидно скатившийся обломок скалы.

Водитель лихо обогнул его.

– Монджибелло!

Том вскочил и сорвал с полки чемодан. Второй чемодан ехал на

крыше, его снял помощник водителя. Автобус продолжил путь, а

Том со своими чемоданами остался один на обочине. Над ним

карабкались по склону горы дома, и под ним тоже были дома, их

черепичные крыши вырисовывались на фоне синего моря. Не

упуская из виду чемоданы, Том зашел в домик через дорогу с

вывеской “Почта” и спросил у служащего в окошечке, где тут дом

Ричарда Гринлифа. Не подумав, заговорил по-английски, по

служащий, вероятно, понял его, потому что поднялся, стоя в

дверях, показал Тому в сторону, откуда он приехал на автобусе,

и сказал по-итальянски, очевидно считая это достаточным

объяснением:

– Sempre seeneestra, seeneestra!

Том поблагодарил и попросил разрешения оставить на время в

почтовой конторе свои чемоданы; служащий, казалось, и это

понял, помог Тому их занести.

Ему пришлось еще двоих спросить о доме Ричарда Гринлифа.

Казалось, весь город знал его, ибо третий из встреченных смог

даже показать этот дом – большой, двухэтажный, с железными

воротами, выходящими на дорогу, и террасой, нависшей над

крутым обрывом. Том позвонил в колокольчик рядом с воротами.

все лето он ни разу не искупался. Он терпеть этого не мог.

Дощатая дорожка вела от набережной к середине пляжа,

наверняка раскаленного, словно адская сковорода. Недаром же

все лежали на полотенцах или на чем-нибудь еще. Но Том все

таки снял ботинки и немного постоял на горячих досках,

спокойно разглядывая ближайшие группки людей. В них никто не

был похож на Дикки, а тех, кто находился далеко, Том не мог

разглядеть, потому что от жары воздух мерцал и переливался.

Том ступил одной ногой на песок и тут же отдернул ее. Потом

набрал воздуху в легкие, стремительно добежал до конца

дорожки, рванул через песок и блаженно погрузил ноги в

прохладное мелководье у кромки моря. Теперь он мог идти.

Того, кого искал, Том увидел издалека и сразу же узнал, хотя

Дикки загорел до шоколадного цвета, а его вьющиеся волосы

были светлее, чем запомнилось Тому. С ним была Мардж.

– Дикки Гринлиф? – улыбаясь, спросил Том.

Дикки поднял глаза:

– Да?

– Я – Том Рипли. Мы познакомились в Штатах несколько лет

назад. Вспоминаешь?

Дикки, казалось, был озадачен.

– Твой отец вроде бы говорил, что напишет обо мне.

– А, ну да! – сказал Дикки, коснувшись пальцем виска: дескать,

ну и дурак же он, что позабыл. Он встал. – Том… как, ты

говоришь, твоя фамилия?

– Рипли.

– Это Мардж Шервуд, – сказал Дикки. – Познакомься, Мардж, это

Том Рипли.

– Привет, – сказал Том.

– Привет.

– Надолго сюда? – спросил Дикки.

– Еще не знаю. Только что приехал. Надо будет разобраться, что

это за городок.

Дикки между тем старался разобраться, что представляет собой

Том, и, кажется, в восторг не пришел. Он стоял скрестив руки и

погрузив худые шоколадные ноги в горячий песок. Похоже,

обжигающего жара они не чувствовали. А Том снова сунул ноги в

ботинки.

– Собираетесь купить дом?

Том думал, они никогда не доберутся до цели. Дикки и Мардж

шли впереди, медленно и неуклонно поднимаясь по

бесконечным каменным лесенкам, шагая через две ступеньки.

Том обессилел от солнца. Ноги дрожали даже на ровных

площадках. Плечи уже порозовели, и он надел рубашку, чтобы

прикрыться, но голову солнце жгло сквозь волосы, проникая

прямо в мозг, вызывая дурноту и головокружение.

– Что, досталось вам? – спросила Мардж. Она ни чуточки не

запыхалась. – Ничего, привыкнете, если решите остаться здесь.

Посмотрели бы, что делалось в июле, в самую жару.

Том так задохнулся, что не смог ответить.

Через четверть часа он почувствовал себя лучше. Успел принять

прохладный душ и сидел в удобном плетеном кресле с бокалом

мартини в руке. По совету Мардж опять надел плавки, а сверху

рубашку. Пока он принимал душ, стол на террасе был накрыт на

три персоны, и теперь из кухни доносился голос Мардж, которая

по-итальянски говорила с прислугой. Тому было интересно,

живет ли Мардж здесь. Места в доме наверняка хватало.

Насколько Том успел заметить, мебели было не много, в стиле

обстановки мило смешивались итальянская старина и

американская богема. В холле Том заметил два наброска

Пикассо – подлинники.

Мардж вышла на террасу со своим бокалом мартини.

– А вот там мой дом. – Она указала рукой. – Видите? Белый,

квадратный, крыша более темного красного цвета, чем у

соседних.

Различить дом среди других было невозможно, но Том

притворился, что видит.

– Вы давно здесь?

– Год. Я провела тут всю прошлую зиму, и что это была за зима!

Целых три месяца дождь лил каждый день, за редким

исключением.

– Да что вы!

Мардж потягивала мартини и с довольным видом озирала

городок. Она тоже снова надела купальный костюм цвета томата,

а сверху – полосатую рубашку. Мардж выглядела совсем

недурно, даже фигура неплохая – на любителя полноватых. Том

таких не любил.

– Насколько я понял, у Дикки есть яхта, – сказал Том.

оправе на среднем пальце правой руки и кольцо с печаткой на

мизинце левой, крупнее и более затейливо украшенное, чем

кольцо мистера Гринлифа. Руки у Дикки были длинные,

костистые, пожалуй, похожие на руки Тома.

– Кстати, твой отец перед моим отъездом показывал мне вашу

верфь. Он сказал, что внес много новшеств с тех пор, как ты ее

видел в последний раз. Верфь произвела на меня большое

впечатление.

– Наверное, он еще и предлагал тебе работу. Папаша в вечном

поиске многообещающих молодых людей. – Дикки поворачивал в

руках вилку, накручивая на нее спагетти, а потом отправил всю

массу в рот.

– Нет, не предлагал. – Беседа шла хуже некуда. Может быть,

мистер Гринлиф, не скрывая, написал Дикки, что Том специально

приедет поучить его жить, надоумить вернуться домой? Или

Дикки просто не в духе? Он определенно изменился с тех пор,

как Том виделся с ним в последний раз.

Дикки принес начищенную машину – кофеварку-эспрессо чуть ли

не в метр высотой – и включил ее в розетку на террасе.

Незамедлительно появились четыре чашечки кофе, одну из них

Мардж отнесла на кухню прислуге.

– В какой гостинице вы остановились? – спросила Мардж Тома.

Том улыбнулся:

– Пока ни в какой. Что вы посоветуете?

– Лучшая гостиница – “Мирамаре”. А через дорогу – “У

Джордже”. В городке только и есть эти две гостиницы, но у

Джорджо…

– Говорят, у Джордже в кроватях водятся блохи, – перебил Дикки.

– У Джорджо дешевле, – серьезно сказала Мардж, – но сервис

там…

– Отсутствует, – докончил за нее Дикки.

– Ты сегодня не с той ноги встал, верно? – сказала Мардж и

бросила в Дикки крошкой сыра.

– В таком случае попытаю счастья в “Мирамаре”, – сказал Том,

вставая. – Мне пора.

Его не удерживали. Дикки проводил Тома до ворот. Мардж

осталась. Том размышлял, состоят ли Дикки и Мардж в

любовной связи, одной из тех давних связей, faute de mieux ,

которые не всегда заметны постороннему взгляду, потому что ни

Тома? До него донесся смех, перекрывший не слишком сильный

уличный шум, смех оживленный, звонкий и до того

американский, что прозвучал, словно фраза на родном языке. На

мгновение мелькнули Дикки и Мардж, они пересекли

пространство между домами у дороги и завернули за угол. Том

подошел к окну в другой стене, откуда надеялся разглядеть их

получше. Вдоль гостиничной стены, прямо под его окном, шла

узкая улочка, и Дикки с Мардж появились на ней. Он в своих

белых брюках и кирпичной рубашке, она в юбке с блузкой.

Значит, заходила к себе домой. А может быть, держит часть

своей одежды в доме у Дикки. Они дошли до маленького

деревянного причала. Дикки поговорил с каким-то итальянцем,

дал ему денег, после чего итальянец, приложив палец к

фуражке, отвязал яхту от причала. За их спиной, слева,

оранжевое солнце погружалось в море. Том слышал, как смеется

Мардж, как Дикки что-то крикнул по-итальянски кому-то на

причале.

Том понял, что таково их обычное времяпрепровождение,

самыйобычный день, похожий на все другие. Вероятно, сиеста

после позднего ленча, потом, на закате, морская прогулка на

яхте Дикки. Потом аперитивы в каком-нибудь кафе на берегу.

Они с удовольствием проводили время по заведенному порядку,

как будто его, Тома, вовсе и не существовало. С чего бы вдруг

Дикки захотелось возвращаться обратно в мир подземок и такси,

крахмальных воротничков и работы с девяти до пяти? Пусть

даже у него будет там машина с шофером и возможность

провести отпуск во Флориде или Мэне. Разве это идет хоть в

какое-то сравнение с возможностью ходить под парусом на яхте

в поношенных рубашке и брюках и ни перед кем не

отчитываться в том, как ты проводишь время, и жить в

собственном доме, где добродушная служанка заботится обо

всем необходимом. И вдобавок иметь достаточно денег, чтобы

съездить куда угодно, если захочется. Дикки – баловень судьбы,

а он, Том, несчастный горемыка. Небось сам же отец и написал

Дикки про Тома как раз то, чего не следовало. Лучше б Том

просто встретился с Дикки где-нибудь в кафе на берегу и

завязал якобы случайное знакомство. Тогда ему, может быть, и

удалось бы рано или поздно убедить Дикки вернуться домой. Но

так, как оно получилось, ничего у него не выйдет. Надо же было

немножко подержался на воде и вышел на берег.

– Я хотел бы угостить тебя виски у себя в гостинице перед

ленчем, – сказал Том, – И Мардж тоже, если она придет.

Вообще-то хочу отдать тебе халат и носки.

– А, конечно. Спасибо. Я с удовольствием выпью. – И Дикки

снова уткнулся в свою итальянскую газету.

Том растянулся на полотенце. Часы в деревне пробили час.

– Похоже, что Мардж уже не придет, – сказал Дикки. – Пожалуй,

мне пора.

Том встал. Они направились к “Мирамаре”. За всю дорогу

обменялись лишь двумя словами: Том пригласил Дикки на ленч,

а тот отказался, дескать, прислуга уже приготовила ленч дома.

Они поднялись к Тому в номер, и Дикки примерил халат и

приложил носки к своим босым ступням. И халат и носки

оказались впору, и, как и предвидел Том, Дикки пришел в восторг

от халата.

– И еще вот это. – Том вынул из ящика комода квадратную

коробочку в аптечной упаковке. – Твоя мать посылает тебе капли

для носа.

Дикки улыбнулся:

– Они мне больше не нужны. У меня был гайморит. Но я возьму

их, чтоб у тебя не валялись.

Теперь Дикки получил все, и Тому больше нечего было ему

предложить. Сейчас, он знал, Дикки откажется с ним выпить. Он

проводил Дикки до двери.

– Знаешь, твой отец ужасно переживает из-за того, что ты не

возвращаешься домой. Просил поговорить с тобой, вразумить,

чего я, конечно, делать не собираюсь. Но все же что-нибудь

ответить ему я должен. Я обещал написать.

Дикки, уже взявшись было за ручку двери, обернулся:

– Не знаю, что папаша себе вообразил. Что я тут спиваюсь или

еще что. Может, и слетаю домой на несколько дней этой зимой,

но оставаться там не собираюсь. Здесь мне лучше. Если я

вернусь насовсем, папаша начнет приставать, чтобы я работал

на его верфи. Не даст заниматься живописью. А я люблю

заниматься именно живописью и ничем другим. И хочу жить

своим умом.

– Понимаю. Но он сказал, что не будет пытаться заставлять тебя

работать в его фирме, разве что ты сам захочешь трудиться в

Они спустились выпить в гостиничный бар. Выпили за здоровье

Герберта Ричарда Гринлифа.

– Да, ведь сегодня воскресенье, – вспомнил Дикки. – Мардж

была в церкви. Пошли к нам на ленч. По воскресеньям у нас

всегда цыпленок. Ты же знаешь, старая американская традиция

– есть но воскресеньям цыпленка.

Дикки предложил зайти за Мардж – вдруг она еще дома. Они

взобрались на несколько крутых ступенек, ведущих от шоссе,

пересекли часть чужого сада и вновь поднялись по крутым

ступенькам. Дом у Мардж был замызганный, одноэтажный,

выходивший в запущенный сад. Вдоль тропки, ведущей к двери,

в беспорядке валялись два ведра и поливальный шланг, а на

присутствие женщины указывал томатного цвета купальник,

вывешенный сушиться. Через открытое окно Том увидел

заваленный бумагами стол с пишущей машинкой.

– Привет, – сказала Мардж, открывая дверь. – Здравствуйте,

Том! Где вы пропадали все это время?

Она предложила им выпить, но оказалось, что джипа у нее в

бутылке на донышке.

– Не важно, сейчас все равно пойдем ко мне, – сказал Дикки. Он

расхаживал по комнате, служившей Мардж и гостиной и

спальней, с таким хозяйским видом, будто и сам наполовину

живет здесь. Наклонился над цветочным горшком, в котором

росло какое-то крошечное растеньице, нежно тронул пальцем

его листик. – Сейчас Том тебя рассмешит, – сказал он. –

Расскажи ей, Том.

Том набрал воздуху в легкие и заговорил. Он сумел рассказать

эту историю очень смешно, и Мардж хохотала так, будто в жизни

не слышала ничего более забавного.

– Когда я увидел, что он входит к “Раулю”, я был готов спастись

бегством через туалет!

Том молол языком, не напрягаясь, и одновременно думал о том,

как высоко поднялись его акции у Дикки и Мардж. Это было

видно по их лицам.

Дорога к дому Дикки и вполовину не показалась такой длинной,

как в первый раз. Восхитительный запах жареного цыпленка

долетел до террасы. Дикки приготовил коктейли. Том принял

душ, потом Дикки принял душ и, выйдя на террасу, налил себе

коктейль, в точности как в прошлый раз, по атмосфера была

что у него есть и еще кое-что в запасе.

– Ленч готов? – спросил Дикки у Мардж. – Я умираю с голоду.

– Чертовы артишоки еще сырые. Ты же знаешь свою печку. –

Она улыбнулась Тому. – Дикки любит все старомодное,

разумеется, если не ему самому приходится этим пользоваться.

У него здесь только печка, которая топится дровами. И еще он

отказывается купить холодильник.

– Это одна из причин, но которой я сбежал из Америки, – сказал

Дикки. – Покупать все эти вещи в стране, где нет проблем с

прислугой, все равно что выбрасывать деньги на ветер. Если

Эрмелинда сможет приготовить обед за полчаса, ей нечем будет

себя запять. – Он встал. – Пошли, Том, покажу свои картины.

Следом за Дикки Том прошел в большую комнату, куда

заглядывал пару раз по дороге в душ и обратно. Комнату с

двумя окнами, под которыми стояла длинная кушетка, и

большим мольбертом посередине.

– Это портрет Мардж, сейчас я как раз над ним работаю.

Том изобразил живой интерес. По его мнению, портрет был

плохой. Вероятно, другого мнения и не могло быть. Он не

передавал непосредственной восторженности ее улыбки. Лицо

было красное, как у индианки. Не будь Мардж единственной

блондинкой в округе, никто бы не понял, что это именно она.

– И еще куча пейзажей, – сказал Дикки со смешком, притворно

скромничая, хотя явно ждал от Тома комплиментов, ибо

нескрываемо гордился своими пейзажами. Все они были

сделаны наспех, как попало, и все ужасно одинаковые. Почти в

каждом сочетание кирпичного и цвета электрик: кирпичные

крыши и скалы, яркое, цвета электрик, море. Того же цвета были

глаза на портрете Мардж.

– Мои опыт в сюрреалистическом стиле, – сказал Дикки,

разворачивая на коленях еще одно полотно.

Том поморщился. Ему было стыдно, будто он сам написал такую

картину. Несомненно, это тоже был портрет Мардж, хотя и с

длинными, похожими на змей волосами. И что хуже всего, в

одном глазу был крошечный пейзаж Монджибелло с горами и

домами, в другом – пляж, на котором теснились маленькие

красные человеческие фигурки.

– Вот это мне нравится больше всего, – сказал Том.

Да, мистер Гринлиф верно оценил способности сына. Занятия

посмотреть город-, – сказал Том, стараясь избежать участия

Мардж в экскурсии. – Или ты целыми днями рисуешь?

– Нет. По понедельникам, средам и пятницам ходит

двенадцатичасовой автобус. Если хочешь, поедем завтра.

– Вот и чудесно, – сказал Том, все еще опасаясь, что Дикки

пригласит девушку. – Мардж католичка? – спросил он, когда они

спускались но лестнице.

– Да еще какая! Полгода назад ее обратил в веру один

итальянец, в которого она по уши втрескалась. Вот был мастер

молоть языком! Он провел здесь несколько месяцев,

поправляясь после несчастного случая на лыжах. Потеряв

Эдуарда, Мардж утешается в объятиях его религии.

– А я подумал, она влюблена в тебя.

– В меня? Что за глупости!

Когда они вернулись на террасу, ленч был уже готов. Мардж

собственноручно испекла песочное печенье.

– Ты знал в Нью-Йорке Вика Симмопса? – спросил Том у Дикки.

У Вика был этакий светский салон, где собирались художники,

писатели, артисты балета. Но Дикки его не знал. Том назвал еще

два-три имени. Тот же результат.

Том надеялся, что после кофе Мардж уйдет. Но она осталась.

Когда она на минуточку вышла, Том сказал:

– Как насчет поужинать у меня в гостинице сегодня вечером?

– Спасибо. Когда прийти?

– Давай в половине восьмого. Попьем еще коктейлей перед

ужином. Раз уж за все платит твой папаша, – добавил Том с

улыбкой.

Дикки рассмеялся.

– Чудесно. Коктейли и бутылка доброго вина. Мардж, –

обратился он к девушке, как раз в это время вернувшейся на

террасу, – мы сегодня ужинаем в “Мирамаре”, нас любезно

приглашает мой папаша Гринлиф-старший.

Значит, Мардж тоже придет, тут уж ничего не поделаешь. Но в

конце концов, ведь счет оплачивает отец Дикки.

Ужин получился приятный, однако в присутствии Мардж Том не

мог говорить свободно, о чем хотелось. Более того, в ее

присутствии отказывало остроумие. Но Мардж была знакома кое

с кем из посетителей ресторана и после ужина, извинившись,

пересела со своей чашечкой кофе за другой столик.

– Приехал повидаться с тобой! И с семейством Чекки. У них я и

остановлюсь на несколько дней.

– Бесподобно! Сейчас мы с приятелем едем в Неаполь. Том! –

Дикки поманил к себе Тома и познакомил с приезжим.

Американца звали Фредди Майлз. Том нашел его

омерзительным. Он терпеть не мог рыжих, в особенности

именно такого типа – морковного цвета волосы, белая кожа и

веснушки. Карие с рыжим оттенком глаза Фредди так и бегали.

Иногда казалось даже, что он косит. А возможно, он был просто

из тех, кто не может смотреть в глаза людям, с которыми

разговаривает. И еще он был толстый. Том отвернулся, ожидая,

когда приятели закончат разговор. Из-за них задерживался

автобус. Дикки с Фредди говорили о катанье на лыжах,

уславливались встретиться тогда-то и тогда-то в декабре в

каком-то городе, о котором Том никогда не слыхал.

– В Кортино соберется целая компания, человек пятнадцать, –

сказал Фредди. – Отлично проведем время, не хуже чем в

прошлом году. И пробудем там три недели. Хватило бы только

денег.

– Я-то продержусь, – сказал Дикки. – Увидимся вечером, Фред.

Том влез в автобус вслед за Дикки. Сидячих мест не было. Они

втиснулись между тощим мужчиной, от которого разило, и двумя

крестьянками, от которых разило еще сильнее. На выезде из

деревни Дикки вспомнил, что Мардж сегодня придет, как обычно,

на ленч, ибо вчера они подумали, что из-за переезда Тома

экскурсия в Неаполь не состоится. Автобус остановился,

пронзительно взвизгнув тормозами и накренившись так, что все

стоявшие пассажиры потеряли равновесие. Дикки высунул

голову в окно и позвал:

– Джиио! Джино!

Маленький мальчик, игравший на дороге, подбежал к автобусу и

взял протянутую ему бумажку в сто лир. Дикки сказал что-то по

итальянски, мальчик ответил: “Subito , синьор!” – и побежал

вверх по дороге, Дикки поблагодарил шофера, автобус снова

тронулся.

– Я велел ему сказать Мардж, что мы вернемся вечером, но,

скорее всего, очень поздно, – сказал Дикки.

– Правильно.

Автобус высадил пассажиров на большой шумной площади в

– У этого пария Мардж по субботам меняет свои дорожные чеки,

– объяснил Дикки Тому.

Хорошо одетый итальянец поздоровался с Дикки за руку и

подсел к их столику. Том прислушивался к их беседе по

итальянски, время от времени понимая отдельные слова. Он

начал ощущать усталость.

Вдруг Дикки обратился к нему:

– Хочешь съездить в Рим?

– Конечно, – ответил Том. – Прямо сейчас?

Он встал и полез в карман за мелочью, чтобы оплатить счета,

которые официант подсунул каждому под кофейную чашку.

У итальянца был длинный серый “кадиллак” с занавесками на

окнах, музыкальным гудком и орущим радио, которое они с

Дикки с удовольствием старались перекричать. Дорога до окраин

Рима заняла часа два. Когда проезжали по Аппиевой дороге,

Том, полулежавший на сиденье, выпрямился. Итальянец сказал,

что выбрал этот маршрут исключительно ради Тома, дабы

показать достопримечательность, которую тот еще не видел.

Местами машину сильно трясло. Итальянец объяснил, что здесь

намеренно оставлена в первозданном виде древнеримская

брусчатка, чтобы современные автомобилисты знали, каково

было римлянам ездить по этой дороге. По обе стороны тонули в

полумраке плоские поля, похожие, как показалось Тому, на

заброшенные кладбища, где лишь кое-где сохранилось какое

нибудь надгробие или руины склепа. Итальянец высадил их

посреди улицы где-то в Риме и коротко попрощался.

– Он очень спешит, – объяснил Дикки. – У него свидание с

любовницей, а в одиннадцать возвращается ее муж. Вот тот

самый мюзик-холл, куда я хотел тебя повести. Заходи.

Они купили билеты на вечернее представление. До начала

оставался еще час, и они пошли на Виа Венето, сели за столик

на тротуаре перед кафе и заказали аперитив. Том отметил, что в

Риме у Дикки не было знакомых или, по крайней мере, никто из

них не прошел мимо, хотя вообще-то проходили сотни

итальянцев и американцев. В спектакле мюзик-холла Том, хоть и

очень старался, почти ничего не понял, Дикки предложил уйти,

не дожидаясь конца представления. Потом они наняли извозчика

и совершили прогулку по городу, от одного фонтана к другому,

через Форум и вокруг Колизея. Взошла луна. Том по-прежнему

посмотрел на часы. – Осталось каких-нибудь два-три часика.

– Ну вот и отлично.

– А зато проводили домой симпатичную девушку. Ведь правда,

мы не внакладе? – спросил Дикки. Он слегка пошатывался.

– Ну конечно нет. Я люблю девушек, – сказал Том, хотя вид у

него был недовольный. – Хорошо, что Мардж не поехала с нами.

Уж тогда бы мы никак не могли проводить девушку домой.

– Это еще неизвестно, – раздумчиво сказал Дикки, глядя вниз, на

свои заплетающиеся ноги. – Вообще-то Мардж не такая…

– Я в том смысле, что, будь она с нами, мы бы постарались

устроиться на ночь в гостинице. Наверно, мы бы и сейчас сидели

в этой паршивой гостинице. И половины не увидели в Риме!

– Это уж точно!

Дикки грубо тряс его за плечо. Том старался освободиться из его

хватки пли поймать его руку. “Дик-ки-и-и!” Том открыл глаза.

Перед ним был полицейский.

Том приподнялся и сел. Он находился в парке. Дикки сидел

рядом с ним на траве и очень самоуверенно втолковывал что-то

полицейскому по-итальянски. Том на ощупь проверил, на месте

ли квадратик его дорожных чеков. Да, они были у него в

кармане.

– Passporti! – снова грозно произнес полицейский, и снова, так

же самоуверенно, Дикки пустился в объяснения.

Том понимал все, что говорил Дикки. Что они американцы, а

паспортов у них при себе нет, ибо они только на минутку вышли

полюбоваться звездами. Тома разбирал смех. Он встал, и оба

отправились восвояси, хотя полицейский продолжал орать им

вслед. Дикки оглянулся и что-то сказал ему, учтивым тоном

разъясняя то, чего тот еще не понял. Во всяком случае,

полицейский не стал их преследовать.

– Ну и вид у нас, – сказал Дикки.

Том кивнул. На брюках на колене была длинная прореха.

Вероятно, он где-то упал. У обоих костюмы мятые, в пятнах от

травы, пропитавшиеся пылью и потом, хотя сейчас Тома и Дикки

знобило. Они зашли в первое попавшееся кафе и заказали кофе

с молоком и сладкие булочки. Потом выпили по нескольку рюмок

итальянского бренди, противного на вкус, но согревшего. После

чего их разобрал смех. Приятели все еще были пьяны.

К одиннадцати часам добрались до Неаполя и как раз успели на

казалась Тому отвратительной и по лексике, и по произношению.

Но он постарался быть с ней особенно милым. Ведь все

преимущества теперь на его стороне. Он проводил ее до ворот,

и они дружески распрощались. Но ни он, ни она ни словом не

обмолвились о встрече сегодня вечером или завтра. Без

сомнения, Мардж немного сердилась на Дикки.

Глава 10

В следующие три или четыре дня они виделись с Мардж лишь

на пляже, и во время этих встреч она была с ними обоими

заметно холоднее обычного. Улыбалась, говорила столько же,

сколько и раньше, а возможно, и больше, но теперь, казалось,

только из вежливости, желая скрыть холодок. Том заметил, что

Дикки это небезразлично, хотя, очевидно, он не настолько

обеспокоен, чтобы объясняться с Мардж без свидетеля. Ведь с

тех пор, как Том переехал к Дикки, они наедине не виделись. Том

с Дикки не расставались ни на минуту.

Наконец Том, желая показать, что тоже заметил нечто

касающееся Мардж, упомянул мимоходом, что она ведет себя

странно.

– С ней бывает. Она человек настроения, – сказал Дикки. –

Может быть, у нее хорошо пошла работа. Когда выдается такая

полоса, она ни с кем не общается.

Отношения Дикки и Мардж явно были именно такими, как Том и

предположил с самого начала. Мардж была гораздо больше

привязана к Дикки, чем он к ней.

Во всяком случае, Том не давал Дикки скучать. У него в запасе

была масса историй про людей, которых он знавал в Нью-Йорке.

Подчас правдивых, а подчас и выдуманных. Каждый день они

вдвоем выходили в море на яхте Дикки. О предстоящем отъезде

Тома больше не упоминалось. Дикки явно нравилось его

общество. Когда Дикки хотелось порисовать, Том не попадался

ему на глаза, сам же всегда был готов бросить любое занятие,

чтобы пойти с Дикки погулять, или покататься на яхте, или

просто посидеть и поболтать. Похоже, Дикки нравилось и то, что

письмом от Тома), где тот повторял свои доводы в пользу

возвращения Дикки домой в Штаты, желал Тому успеха и просил

незамедлительно сообщить о результатах. Том послушно взялся

за перо еще раз. Письмо мистера Гринлифа было выдержано в

отвратительно деловом стиле, ну точно как если бы он

ревизовал на верфи партию доставленных деталей, и Тому было

нетрудно выдержать свой ответ в таком же стиле. Он был

навеселе, когда писал письмо, потому что сел за него как раз

после ленча, а они всегда были навеселе после ленча, за

которым пили вино. Восхитительное легкое опьянение, которое

легко как преодолеть при помощи двух-трех чашечек черного

кофе и непродолжительной прогулки, так и усилить, выпив еще

стакан за неспешными будничными послеполуденными

занятиями. Смеха ради Том подпустил в свое письмо толику

надежды. Подражая стилю мистера Гринлифа, написал:

“…Если не ошибаюсь, Ричард уже не столь тверд в своем

намерении провести здесь еще одну зиму. Как я и обещал Вам,

сделаю все, что в моих силах, чтобы отговорить его от этого

намерения, и со временем, хотя, возможно, это произойдет

только ближе к Рождеству, по-видимому, сумею убедить его

остаться в Штатах, куда он собирается полететь в гости”.

В этом месте Том невольно улыбнулся. На самом деле они с

Дикки обсуждали, не отправиться ли им этой зимой в круиз по

греческому архипелагу, и Дикки отказался от мысли слетать

домой хотя бы на несколько дней, если только к тому времени

матери не станет уж совсем худо. Они обсуждали также

возможность провести январь и февраль – самые неприятные в

Монджибелло месяцы – на Мальорке. И Том был уверен, что

Мардж с ними не поедет. Обсуждая планы путешествий, ни он,

ни Дикки никогда не упоминали о ней, хотя Дикки сделал ошибку,

проговорившись ей мимоходом, что они с Томом собираются

куда-нибудь поехать зимой. Ох уж этот Дикки с его дурацкой

откровенностью!

И теперь, хотя Том знал, что Дикки по-прежнему тверд в своем

намерении поехать только вдвоем с ним, Дикки был более

обычного внимателен к Мардж именно потому, что понимал:

жестоко с их стороны не пригласить ее тоже. Оба старались

– Сомневаюсь, – сказал Дикки.

Мардж явно изменила свое решение насчет Кортино из-за того,

что он, Том, тоже поедет туда. Дикки пригласил его на прошлой

педеле. Когда они вернулись из поездки в Рим, Фредди Майлза

уже не застали: Мардж сказала, что ему внезапно пришлось

отправиться в Лондон. Но Дикки обещал написать Фредди, что

приедет с приятелем.

– Дикки, может быть, ты хочешь, чтобы я уехал? – спросил Том,

уверенный, что Дикки этого не хочет. – Боюсь, я каким-то

образом расстроил ваши с Мардж отношения.

– Что за глупости! Какие такие отношения?

– Ну, если смотреть с ее точки зрения.

– Нет, просто я чувствую себя в моральном долгу перед ней. А в

последнее время я вел себя не слишком красиво. Мы с тобой

вели себя не слишком красиво.

Дикки наверняка имел в виду, что они с Мардж вместе коротали

прошлую долгую зиму с ее смертельной скукой, когда, кроме них,

в деревне не было американцев, и не следовало ему

пренебрегать ею теперь только потому, что появился еще кто-то.

– Может, мне поговорить с ней насчет Кортино? – предложил

Том.

– Тогда она уж точно не поедет, – бросил Дикки и пошел в дом.

Том услышал, как он велел Эрмелииде повременить с ленчем:

ему еще не хочется есть. Хотя Дикки говорил по-итальянски, Том

явственно расслышал, как он сказал: ему не хочется. Дал

понять, что он, Дикки, единственный хозяин в доме. Дикки

вернулся на террасу, прикрывая рукой зажигалку, от которой

прикуривал сигарету. У Дикки была красивая серебряная

зажигалка, но при малейшем ветерке она начинала барахлить.

Кончилось тем, что Том вытащил свою безобразную, но тут же

ярко вспыхнувшую зажигалку. Такую же безобразную и такую же

надежную, как пушка или танк. И дал ему прикурить. Хотел

предложить Дикки выпить, но вовремя спохватился: это не его

дом, хотя три бутылки гилби, стоящие сейчас на кухне, он купил

на свои деньги.

– Сейчас третий час, – сказал Том. – Может, прогуляемся? По

дороге зайдем на почту.

Луиджи иногда открывал почту в половине третьего, а иногда

только в четыре. Кто его знает, а вдруг она открыта…

дому Мардж. Осторожно закрыв за собой калитку, хотя дом

находился намного выше и они, наверное, все равно не

услышали бы, Том через две ступеньки побежал вверх. На

последнем пролете замедлил шаг. Он скажет: “Послушай,

Мардж, если это я виноват, что все так получилось, извини меня.

Мы ведь тебя приглашали сегодня с нами, и это было от чистого

сердца. По крайней мере, я приглашал тебя от чистого сердца”.

Дойдя до этого места, откуда просматривалось окно Мардж, Том

остановился, увидев, что Дикки обнимает ее за талию. Дикки

целовал ее. Нежно чмокал в щечку и улыбался ей. До окна не

было и пяти метров, но в комнате темновато, а снаружи все

залито ярким солнцем, так что Тому приходилось всматриваться

с напряжением. Вот Мардж, словно в экстазе, приблизила свое

лицо вплотную к лицу Дикки. Самое омерзительное, подумал

Том, что Дикки-то целует ее понарошку, он просто пользуется

дешевым, легким, шитым белыми нитками приемом, чтобы

удержать ее дружбу. Нет, самое омерзительное – это ее толстый

зад, обтянутый юбкой в крестьянском стиле, бугром

выступающий из-под руки, которая обнимает ее за талию. Но

Дикки! Кто мог ожидать от него такого?

Том повернулся и побежал по ступенькам вниз. Ему хотелось

завопить. Всю дорогу домой он бежал бегом и, войдя наконец в

ворота, запыхавшись, прислонился к ограде. Несколько минут

посидел на кушетке в мастерской Дикки, сбитый с толку,

ошеломленный. Этот поцелуй… не похоже, что он был первым.

Том подошел к мольберту Дикки, инстинктивно стараясь не

смотреть на скверную картину, схватил резинку, лежавшую на

палитре, и, в ярости швырнув ее в окно, проследил глазами, как

она, описав дугу, исчезла из виду где-то по направлению к морю.

Схватил со стола Дикки еще несколько резинок, металлические

перья, угольные карандаши, обломки пастели и один за другим

стал швырять эти мелкие предметы в угол или выбрасывать в

окно. Его тело словно бы вышло из-под контроля, в то время как

мозг работал невозмутимо и логично. Он выбежал на террасу,

собираясь вскочить на перила и исполнить на них танец или

встать на голову. Но вид бездны по ту сторону остановил его.

Том поднялся в комнату Дикки и несколько минут мерил ее

шагами, засунув руки в карманы. Когда же наконец Дикки придет

домой? А вдруг он останется там до вечера? Вдруг решил

удовлетворен, а Мардж в восторге. Она будет в восторге, даже

если он станет мучить ее! Том метнулся обратно к гардеробу и

взял с верхней полки шляпу. Это была маленькая серая

тирольская шляпа с двумя перьями – зеленым и белым. Том

надел шляпу, лихо сдвинул ее набекрень. Он был поражен:

теперь, в головном уборе, он стал точной копией Дикки. Что их

различало, так это цвет волос – у Тома они были темнее. А так

нос, но крайней мере его общие очертания, узкий подбородок,

брови, если он сдвинет их нужным образом…

– Что ты делаешь?!

Том повернулся кругом. В дверях стоял Дикки. Вероятно, когда

Том выглядывал в окно, Дикки находился прямо под ним, у ворот.

– Так… развлекаюсь, – сказал Том проникновенным голосом, к

которому всегда прибегал, когда его застигали врасплох. – Не

сердись, Дикки.

Дикки приоткрыл было рот, потом снова закрыл его, будто от

ярости слова застряли в горле. Но Том и так знал, что слова эти

самые резкие. Дикки сделал шаг в комнату.

– Дикки, прости меня, если…

Дикки с такой силой захлопнул дверь, что Том умолкнул. Дикки,

сердито хмурясь, стал расстегивать рубашку, как будто Тома

здесь вовсе не было. Но ведь и в самом деле это была его

комната, и неизвестно, что здесь делает Том.

– Снимай мои вещи, – приказал Дикки.

Том начал раздеваться. Пальцы от унижения одеревенели.

Слова Дикки были для него большим ударом, потому что до сих

пор тот все время предлагал ему поносить то одно, то другое из

своей одежды. Теперь уже не предложит никогда. Дикки

посмотрел Тому на йоги.

– И ботинки тоже? Ты что, совсем рехнулся?

– Нет. – Вешая костюм в шкаф, Том постарался овладеть собой.

Потом спросил: – Ну что, помирился с Мардж?

– У нас с Мардж все в порядке, – отрезал Дикки, и тон его

говорил: а ты не лезь, ты нам посторонний. – И вот еще что я

хочу, чтобы ты усек, – добавил он, буравя Тома глазами. – Я не

голубой. Если ты так обо мне думаешь, ошибаешься.

– Голубой? – Том слабо улыбнулся. – Мне никогда и в голову не

приходило, что ты голубой.

Дикки хотел что-то сказать, но передумал. Он выпрямился и

когда Вик Симмонс сказал ему: “Ох, ради бога, Томми, заткнись!”

Это было в компании, и он, Том, возможно в третий или

четвертый раз в присутствии Вика, заявил: “Я никак не могу

разобраться, кто мне нравится – мужчины или женщины, так что

решил не иметь дело ни с теми, ни с другими”. Том врал, что

ходит к психоаналитику, потому что все остальные ходили.

Сочинял ужасно забавные небылицы о своих сеансах у

психоаналитика, чтобы развлечь публику на вечеринках. И эта

фраза насчет мужчин и женщин вполне годилась для

развлечения публики, он преподносил ее очень смешно. Но вот

Вик велел ему ради бога заткнуться, и Том уже больше никогда

не повторял ее, да и психоаналитика больше никогда не

поминал. Сейчас он подумал: а вообще-то в этой шутке была

большая доля правды. По сравнению с другими он – самый

невинный и чистый человек на свете. В этом-то и вся

парадоксальность нынешней ситуации с Дикки.

– У меня такое чувство, что я… – начал Том, но Дикки даже не

стал его слушать. У его губ появилась суровая складка, он

отвернулся и ушел со своим коктейлем в угол террасы.

Том шагнул за ним с некоторым страхом: а вдруг Дикки

вышвырнет его с террасы в буквальном смысле или просто

повернется к нему и скажет: “Пошел вон из моего дома”? Том

тихо спросил:

– Ты влюблен в Мардж, Дикки?

– Нет. Но мне ее жалко. Я к ней хорошо отношусь. Она всегда

была очень мила со мной. Нам случалось отлично проводить

время вместе. Тебе этого не попять.

– Отчего же, я понимаю. Я с самого начала так и подумал, что с

твоей стороны отношение чисто дружеское, а она в тебя

влюблена.

– Да, так и есть. Знаешь, как оно бывает: дабы не причинить

боли женщине, которая в тебя влюблена, делаешь порой то, что

вовсе не в твоем духе.

– Само собой. – Том снова помедлил, тщательно подыскивая

слова. Он по-прежнему внутренне трепетал от страха, хотя

видел: Дикки больше на него не сердится, не собирается

выгонять из дому. И сказал уже более спокойно: – Могу себе

представить, что в Нью-Йорке вы не встречались бы так часто…

Или вообще бы… Но в этой дыре так одиноко…

потому что тогда у них останется совсем мало на путешествие, а

сам Дикки на свои пятьсот долларов жил очень аккуратно. В

каком-то смысле он знал счет деньгам, хотя на причале и в

городке раздавал налево и направо огромные чаевые и каждому

нищему подавал по бумажке в пятьсот лир.

К пяти часам Дикки пришел в норму. Судя по тому, что

последний час он у себя в мастерской насвистывал, ему сегодня

хорошо работалось. Дикки вышел на террасу, где Том учил

итальянскую грамматику, и стал поправлять его произношение.

– Они редко ясно выговаривают “voglio” , – сказал он. – Говорят

“io vo'presentare mia amica Marge” . – Дикки протянул свою

длинную руку в сторону и назад. Разговаривая по-итальяиски, он

всегда жестикулировал. Изящно, словно дирижировал

оркестром, исполняющим легато. – Ты бы поменьше зубрил

грамматику и побольше прислушивался к Фаусто. Я научился

итальянскому на улицах.

Дикки, улыбаясь, вышел в сад и зашагал по дорожке, навстречу

Фаусто, который как раз входил в ворота.

Том напряженно вслушивался в итальянские фразы, которыми,

смеясь, обменивались эти двое, старался разобрать каждое

слово.

Фаусто, улыбаясь, появился на террасе, сел в кресло, положив

на перила босые ноги. Он всегда или улыбался, или хмурился,

причем выражение его лица менялось ежеминутно. Дикки

сказал, что он один из немногих в городке, кто говорит на

правильном итальянском языке, а не на южном диалекте. Фаусто

вообще-то жил в Милане, а в Монджибелло приехал на

несколько месяцев погостить у тетки. Он приходил

неукоснительно и пунктуально три раза в неделю между пятью и

половиной шестого, и они сидели на террасе, прихлебывали

вино или кофе и болтали примерно час. Том изо всех сил

старался запомнить все, что Фаусто говорил о скалах, море, о

политике (Фаусто был коммунистом, членом коммунистической

партии, и, как утверждал Дикки, очень любил демонстрировать

американцам свой партбилет. Его забавляло их удивление, ибо

он не производил впечатления человека, у которого может быть

партбилет), о бурной сексуальной жизни некоторых из местных –

ни дать ни взять коты с кошками. Иногда Фаусто с трудом

находил тему для разговора и тогда просто таращил глаза на

же достаточно похоже. И ведь двести тысяч лир – это больше

трехсот долларов, масса денег на гульбу в Париже. А Дикки,

когда речь заходила о Париже, все время увиливал от прямого

ответа.

Дикки внимательно посмотрел на него, вынул изо рта кривой

бычок, оставшийся от итальянской сигареты, которую курил, и

открыл пачку “Лаки страйк”.

– Может, тот парень, с которым ты говорил, сам накачался

наркотиками?

– Ты в последние время такой осторожный, аж противно, –

рассмеялся Том. – Куда девалась твоя решительность? Похоже,

просто мне не веришь. Пошли, покажу того человека. Он ждет

меня у Джордже. Его зовут Карло.

Дикки не двинулся с места.

– Тот, кто предлагает такую работенку, никогда не станет

раскрывать все карты. Возможно, им и в самом деле нужно

отправить парочку бандюг из Триеста в Париж, но я не понимаю

зачем.

– Хочешь, пойдем вместе, поговорим с ним. Если ты мне не

веришь, хоть поглядишь на него.

– Само собой. – Дикки вдруг встал. – Я даже считаю это своим

долгом, раз мне предлагают сто тысяч лир.

Прежде чем выйти из мастерской вслед за Томом, Дикки закрыл

томик стихов, лежавший переплетом вверх на кушетке. У Мардж

было много стихотворных сборников. В последнее время Дикки

пристрастился к их чтению.

Тот человек сидел за столиком в углу бара Джордже, там же, где

его оставил Том. Том улыбнулся и кивнул:

– Привет, Карло! Posso sedermi?

– Si, si , – ответил итальянец, указав на стулья вокруг столика.

– Это мой приятель, – старательно выговорил Том по

итальянски. – Он хочет знать, с работой все в порядке? Все

точно насчет этой поездки по железной дороге?

Том наблюдал, как итальянец смерил взглядом Дикки с головы

до ног, и молниеносно раскусил его. Это было просто

поразительно: темные, жесткие, как мозоли, глаза итальянца не

выразили ничего, кроме вежливого интереса, но за долю

секунды он, казалось, сумел вобрать в себя оценить

подозрительное, несмотря на легкую улыбку, выражение лица

– Niente, grazie , Берто, – спокойно сказал Дикки официанту,

который подошел принять заказ. Он посмотрел на Тома: –

Пошли?

Том вскочил так резко, что его стул опрокинулся. Он поднял его и

кивком попрощался с итальянцем. Чувствуя себя обязанным

извиниться перед ним, он был не в состоянии произнести даже

обычные слова прощания. Итальянец тоже кивнул и улыбнулся.

Следом за Дикки, за его длинными ногами в белых брюках, Том

вышел из бара. На улице Том сказал:

– Я хотел, чтобы ты, по крайней мере, убедился: я тебе не врал.

Надеюсь, убедился.

– Правильно, ты мне не врал, – сказал Дикки улыбаясь. – Скажи,

что с тобой случилось?

– Нет, это ты скажи, что с тобой случилось, – набросился на него

Том.

– Этот человек – проходимец. Ты это хотел от меня услышать?

Ну вот, пожалуйста!

– И ты считаешь это достаточным, чтобы задирать перед ним

нос? Что плохого он сделал лично тебе?

– А по-твоему, я должен ему в ножки поклониться? Я навидался

всяких проходимцев. Этот городок кишмя кишит ими. – Дикки

нахмурил свои светлые брови. – Нет, ты скажи, черт побери, что

с тобой случилось? Ты хочешь принять это дурацкое

предложение? Успеха тебе!

– Теперь уж не смогу, даже если б захотел. Ты все испортил.

Дикки остановился посреди дороги, посмотрел на Тома. Они

спорили так громко, что редкие прохожие оглядывались на них.

– Получилось бы забавное приключение, – сказал Том, – по ты

предпочел посмотреть с другой стороны. Месяц назад, когда мы

ездили в Рим, ты сам считал что-то в этом роде забавным

приключением.

– Ой, нет. – Дикки покачал головой. – Ты что-то путаешь.

Для Тома было мучительным и крушение его планов, II

неспособность выразить свои мысли и чувства. Мучительно

было и то, что на них оглядывались. Том заставил себя

продолжить путь. Сначала шел напряженными мелкими

шажками, пока не удостоверился, что Дикки идет вместе с ним.

Лицо у Дикки было озадаченное и недоумевающее, а озадачен

он был его, Тома, отношением к происшедшему. Том жаждал

окружало, было посторонним и враждебным.

Он почувствовал, что Дикки пытается оторвать его руки от лица.

– Что с тобой случилось? – спросил Дикки. – Этот тип дал тебе

наркотик?

– Нет.

– Ты уверен? Может быть, подсыпал в коктейль?

– Нет. – Первые капли вечернего дождя упали Тому на голову.

Послышались раскаты грома, Небо тоже было враждебным. – Я

хочу умереть, – вполголоса сказал Том.

Дикки потянул его за руку. Том споткнулся о порог. Они очутились

в маленьком баре напротив почты. Дикки заказал бренди,

уточнил: итальянского бренди, считая, очевидно, что

французского Том недостоин. Том выпил три рюмки этого

сладковатого, отдающего лекарством поила. Он и выпил это как

лекарство, как волшебное снадобье, которое вернет его к тому,

что, по свидетельству его мозга, являлось реальной

действительностью: к запаху сигареты в руке Дикки, к

причудливой текстуре дерева под его пальцами, из которого

сделана стойка бара, к ощущению давления на желудок, будто

кто-то приставил кулак к пупку и крепко нажимает на него, к

четкому предощущению долгого пути наверх по крутым ступеням

отсюда до дома, к тупой боли в икрах, которую он почувствует

после этого.

– Я в порядке, – сказал Том спокойным, проникновенным

голосом. – Не знаю, что со мной случилось. Может, жара

достала.

Легкий смешок. Вот так и надо вести себя в реальной

действительности: со смехом отмести, представить глупостью то,

что было самым важным из происшедшего с ним за эти пять

недель, с тех пор как он встретился с Дикки. А может быть, из

происшедшего с ним за всю жизнь.

Дикки ничего не сказал. Только взял в рот сигарету, вынул из

своего черного бумажника крокодиловой кожи две бумажки по

сто лир и положил на стойку. Тома больно задело, что он ничего

не сказал, как задело бы ребенка, который был болен и,

возможно, всех замучил, но все равно ждет хотя бы доброго

слова, когда болезнь прошла. Но Дикки не выказал никакой

теплоты. Купил еще бренди с таким же равнодушием, как купил

бы первому встречному, если б тот был болен и без денег. “Дикки

Хочу, чтобы Вы знали, что моя супруга и я признательны Вам за

все усилия, предпринятые Вами ради нас и нашего сына.

Отныне я считаю Всю свободным от каких бы то ни было

обязательств по отношению ко мне. Надеюсь, что Ваши усилия

за последний месяц не слишком затруднили Вас и что

путешествие было для Вас приятным, несмотря на неудачу,

которую Вы потерпели в достижении главной цели.

Примите привет и благодарность как от моей супруги, так и от

меня.

Ваш Г. Р. Гринлиф”.

Это был последний удар. С бесстрастием, даже большим, чем в

его обычно выдержанных в холодном деловом стиле письмах,

поскольку речь шла об увольнении и выражалась благодарность

лишь из вежливости, мистер Гринлиф просто-напросто давал

ему пипка под зад. Он, Том, потерпел поражение. “Надеюсь, что

Ваши усилия за последний месяц, не слишком затруднили

Вас…” Какая злая ирония! Мистер Гринлиф даже не написал, что

был бы рад встретиться с Томом, когда тот вернется в Америку.

Том машинально передвигал ноги, поднимаясь вверх по холму.

Он представил себе, как в эту самую минуту Дикки сидит у

Мардж и рассказывает ей про встречу с Карло в баре и про то,

как странно вел себя Том на обратном пути. Том знал, что скажет

Мардж: “Неужели ты не можешь от него отделаться?” Ему

пришло в голову пойти и объясниться с ними, заставить их

выслушать себя. Том повернулся, посмотрел на непроницаемый

квадратный фасад дома Мардж, на пустые глазницы темных

окон. Его джинсовая куртка намокла под дождем. Он поднял

воротник. Быстро пошел дальше вверх, к дому Дикки. По

крайней мере, с гордостью подумал Том, он не пытался

выманить у мистера Гринлифа дополнительных денег, хотя и мог

бы. Даже с соучастием Дикки, если бы подъехал к нему с этой

идеей в свое время, когда Дикки был расположен к нему. Любой

другой так и поступил бы. Любой другой. А он, Том, нет. Это уже

кое-что, не так ли?

Он стоял в углу террасы, не сводя глаз с едва различимой линии

горизонта, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме слабого,

как во сне, ощущения утраты и одиночества. Дикки и Мардж

были где-то далеко, и о чем они сейчас говорят, не имело

притворившись, что его это вполне устраивает, а на самом деле

чуть не плача.

– Договорились.

Том быстро прошел из прихожей на кухню. Из угла на него

надвинулась огромная белая глыба холодильника. Том

собирался выпить виски со льдом, но теперь вдруг стало

противно прикоснуться к этому чудовищу. Не так давно он

вместе с Дикки и Мардж провел в Неаполе целый день, глядя на

холодильники, тщательно осматривая лотки для льда,

пересчитывая, сколько в каком холодильнике приспособлений.

Прошло немало времени, пока Том начал отличать одну марку

от другой, а Дикки с Мардж занимались этим с упоением

молодоженов. Затем они провели еще несколько часов в кафе,

обсуждая сравнительные достоинства всех виденных ими

холодильников, и только после этого решились купить тот, какой

им понравился больше других. Теперь Мардж появлялась у них в

доме чаще, чем прежде, потому что хранила в холодильнике

часть своих продуктов. Кроме того, забегала попросить льда.

Внезапно Том понял, почему он так ненавидит этот холодильник.

Его покупка означала, что Дикки не тронется с места. Что не

состоится путешествие по греческим островам этой зимой и

Дикки не переедет в Париж или Рим, как они планировали в

первые недели жизни Тома в Монджибелло. Владелец

холодильника этого никогда не сделает. Ведь на весь городок

было не больше четырех холодильников и владеть им было

очень почетно, тем более что этот экземпляр был оснащен

шестью лотками для льда и таким числом полок на дверце, что

всякий раз, когда ее открывали, перед глазами представал

целый супермаркет.

Том палил себе виски, но класть лед не стал. Руки у него

дрожали. Не далее как вчера Дикки спросил у него: “На

Рождество домой поедешь?” Спросил мимоходом, в разговоре о

пустяках, но Дикки-то, черт побери, отлично знал, что Том не

поедет домой на Рождество. У него и дома-то никакого нет, и

Дикки это знает. Том все рассказал ему про тетю Дотти. Это был

прозрачный намек, вот что это было. Мардж строила

грандиозные планы на Рождество. Она приберегла банку

консервированного английского рождественского пудинга и

собиралась купить индейку у какого-нибудь крестьянина. Том

похоже на оживление хозяина, которому до смерти надоел гость,

и, боясь, что тот заметит это, он в последнюю минуту старается

как-то сгладить впечатление. Впервые в жизни Том чувствовал

себя незваным назойливым гостем. В поездке Дикки рассказывал

ему о Сан-Ремо и о том, как провел там неделю с Фредди

Майлзом, когда только приехал в Италию. Сан-Ремо –

крошечный городок, но он славится как международный центр

торговли, и люди пересекают французскую границу, чтобы

сделать там покупки. Тому пришло в голову, что Дикки старается

навязать ему этот город. Потом он постарается убедить Тома

остаться там и не возвращаться с ним в Монджибелло. Город

стал отвратителен Тому еще до того, как он его увидел.

Когда уже подъезжали, Дикки сказал:

– Кстати, Том… Мне очень неприятно говорить тебе это, боюсь,

ты ужасно обидишься. Но я бы предпочел поехать в Кортиио

д'Ампеццо только вдвоем с Мардж. Я думаю, что такой вариант

предпочла бы и она. В конце концов, я ей многим обязан и уж в

такой малости, как приятный отдых, не могу ей отказать. Ты, по

моему, не так уж и любишь кататься на лыжах.

Том похолодел и оцепенел, но постарался, чтобы ни один мускул

у него на лице не дрогнул. Надо же – свалил все на Мардж!

– Ладно, – сказал он. – Само собой.

Том беспокойно разглядывал карту, которую держал в руках, в

отчаянных поисках какого-нибудь другого места поблизости от

Сан-Ремо, куда можно было бы поехать, хотя Дикки уже вынул

из сетки их чемодан.

– Мы ведь, кажется, недалеко от Ниццы, верно? – спросил Том.

– Недалеко.

– И от Капиа. Мне хотелось бы побывать в Каине, раз уж я

добрался до этих краев. Как-никак тоже Франция, – добавил он с

оттенком упрека.

– Что ж, я думаю, это можно. У тебя паспорт с собой?

Паспорт у Тома был с собой. Они сделали пересадку и прибыли

в Канн в тот же вечер часов в одиннадцать.

Том нашел город очень красивым: изгиб гавани, от которого в

обе стороны расходились огоньки, образуя длинную тонкую

серповидную линию; изысканный, даже в это время года

сохраняющий тропический вид главный проспект; фасады

дорогих отелей. Франция! Она была не такой кричащей, как

Как тучи одинокой тень,

Бродил я, сумрачен и тих,

И встретил в тот счастливый день

Толпу нарциссов золотых.

В тени ветвей у синих вод

Они водили хоровод.

Том испугался, потом почувствовал резкий укол стыда, такого же

стыда, как в тот день в Монджибелло, когда Дикки сказал:

“Мардж считает, что ты голубой”. Да, все верно, эти акробаты –

гомики.

Возможно, Каин кишмя кишит гомиками. Ну и что? Том сжал

кулаки в карманах брюк. Он вспомнил насмешку тети Дотти:

“Маменькин сыпок! Маменькин сынок до мозга костей. В

точности как его папаша”. Дикки стоял скрестив руки, глядя на

море. Том сделал над собой усилие и тоже отвел глаза от

акробатов, хотя они, конечно, были интереснее, чем море.

– Будешь купаться? – спросил Том, храбро расстегивая рубашку,

хотя вода вдруг показалась ему ледяной.

– Не думаю, – сказал Дикки. – Ты оставайся, смотри на

акробатов. А я пойду в гостиницу.

Он повернулся и пошел, не дождавшись ответа.

Том стал торопливо застегиваться, не спуская глаз с Дикки,

который уходил прочь, пересекая пляж по диагонали, чтобы не

приближаться к акробатам, хотя следующая лесенка на

набережную была вдвое дальше, чем та, возле которой те

строили свою пирамиду. Ну и черт с ним, подумал Том. Что он

корчит из себя, какого дьявола задирает нос? Как будто в первый

раз в жизни увидел педика. А ведь ясно, что представляет собой

сам Дикки, тут ошибки быть не может. Почему бы ему хоть раз, в

виде исключения, не расслабиться? Какое сокровище он

потеряет? Том бежал вслед за Дикки, и полдюжины колких

замечаний вертелось у него в мозгу. Потом Дикки оглянулся на

него – холодно, брезгливо, – и первая же колкость застряла у

Тома в горле.

В тот же день они уехали в Саи-Ремо, не дожидаясь трех часов,

чтобы не платить в гостинице за вторые сутки. Это была идея

Дикки, хотя не он, а Том заплатил по счету за одну ночь три

тысячи четыреста тридцать франков, а на американские деньги

поселится в Риме или Париже, будет ежемесячно получать чек,

адресованный Дикки, и подделает его подпись. Он одним махом

влезет в шкуру Дикки. Сможет полностью подчинить себе

мистера Гринлифа-старшего. Связанная с этим планом

опасность и неизбежная кратковременность его успеха, что он

смутно осознавал, только подхлестывали. он стал размышлять

над тем, как это осуществить.

На море? Но Дикки так хорошо плавает! В скалах? Столкнуть

Дикки со скалы во время прогулки не составит труда. Но Тому

представилось, как Дикки ухватится за него, Тома, и утащит

вместе с собой. Воображая эту картину, он так напрягся на своем

сиденье, что закололо в икрах, а под ногтями рук выступила

кровавая кайма. Надо будет снять с него и второй перстень.

Надо будет покрасить свои волосы в более светлый топ.

Разумеется, он все равно не сможет жить в таком месте, где

обитает хоть один человек, лично знавший Дикки. Ему надо быть

похожим на Дикки лишь до такой степени, чтобы пользоваться

его паспортом. Он и так похож на Дикки. А если он…

Дикки открыл глаза, посмотрел на него в упор, и мгновенно Том

расслабился, тяжело завалился в самый угол, откинув назад

голову и закрыв глаза, как если бы был мертвецки пьян.

Дикки потряс его за колено и спросил:

– Том, что с тобой?

– Ничего, я в порядке, – ответил Том, выдавив легкую улыбку.

Дикки снова отвалился на спинку. Он, казалось, сердится, и Том

знал почему: ему было неприятно выказать Тому даже столь

малый знак внимания. Том улыбнулся про себя: здорово он

разыграл расслабленность и реакция у него оказалась отличная,

а ведь если бы Дикки увидел выражение его лица… То-то бы

удивился!

Сан-Ремо. Цветы, цветы, цветы… Снова променад вдоль берега,

большие и маленькие магазины, французские, английские,

итальянские туристы. Другая гостиница, с цветами на балконах.

Где можно это осуществить? Сегодня ночью в узком переулке? В

час ночи в городе будет темно и безлюдно, только бы удалось

заставить Дикки допоздна не ложиться спать. На море? День

был немного пасмурный, но не холодный. Том ломал голову над

своим замыслом. Нетрудно сделать это и в гостиничном номере.

Но как избавиться от трупа? Труп должен исчезнуть, исчезнуть

перекричать шум двигателя.

– Не-а, – весело ответил Дикки. Он наслаждался поездкой.

– Трудно управлять этой штуковиной?

– Ни капельки! Хочешь попробовать?

Том колебался. Дикки по-прежнему правил в открытое море.

– Нет, спасибо. – Том огляделся по сторонам. Слева была видна

парусная лодка. – Куда мы едем? – крикнул он.

– Какая разница, – улыбнулся Дикки.

Разницы и вправду не было никакой.

Внезапно Дикки сделал крутой поворот вправо – такой крутой,

что обоим пришлось нагнуться и опереться о борт, чтобы

выровнять лодку. Стена белых брызг поднялась с левой

стороны, а когда она постепенно опала, за ней оказался

пустынный горизонт. И снова они помчались в никуда по

пустынному морю, Дикки с улыбкой выжимал из двигателя

максимальную скорость. Его голубые глаза, устремленные в

пустынное море, улыбались.

– В маленькой лодке скорость кажется гораздо больше, чем на

самом деле! – крикнул Дикки;

Том кивнул, улыбкой изобразив понимание. Но его душа ушла в

пятки. Если с лодкой вдруг что-то случится, не было ни

малейшей надежды добраться до берега. Во всяком случае, у

него, у Тома. Но зато можно было и не опасаться, что кто-то

увидит с берега, чем они тут занимаются. Дикки снова повернул

вправо, на этрт раз почти незаметно, направляя лодку к длинной

плоской полосе земли, прикрытой серым туманом. Но на таком

расстоянии никто бы не увидел, если бы Том ударил Дикки,

набросился на него, или поцеловал его, или столкнул за борт.

Том покрылся испариной, телу под одеждой было жарко, на лбу

же выступил холодный пот. Он боялся, но не моря, а Дикки. Он