Сидни А. Шелдон

Обратная

сторона успеха

Наступила суббота. Та самая суббота, которую я ждал. Родители

собирались уехать на уик-энд, мой брат Ричард сказал, что

переночует у друга. Квартира опустеет, и никто не помешает

моим планам.

В шесть вечера фармацевт объявил, что пора закрываться.

Он и понятия не имел, насколько прав! Пора прикрыть все, что я

считал неправильным в своей жизни. Правда, я знал, что дело

не только во мне. Вся страна была больна.

Шел 1934 год, и Америка переживала опустошающий кризис.

Биржевой рынок потерпел крах пять лет назад, тысячи банков

обанкротились, а вместе с ними множество предприятий и фирм.

Более тринадцати миллионов людей потеряли работу и

находились на грани отчаяния. Размеры зарплат

катастрофически уменьшились, и имеющим работу

счастливчикам выплачивали не более никеля[1] за час. По

стране бродили миллионы бездомных, двести тысяч из них

составляли дети. Мы попали в тиски гибельной депрессии.

Бывшие миллионеры кончали жизнь самоубийством, а

руководящие работники и администраторы продавали яблоки на

улицах. Самой популярной песней стало «Унылое воскресенье»

Я до сих пор помню один куплет:

Унылое воскресенье

С тенями я провожу.

Я и сердце мое

Решили покончить со всем.

Мир был окрашен в серые тона, и это вполне соответствовало

моему настроению. Я барахтался в бездне отчаяния и больше не

видел смысла в своем существовании. Чувствовал себя

потерянным и выбитым из колеи. Несчастным и одиноким. И

всеми силами души желал того, что не мог ни определить, ни

назвать.

Мы жили около озера Мичиган, всего в нескольких кварталах от

берега, и как-то ночью я пошел туда, чтобы немного успокоиться.

Дул сильный ветер, небо было затянуто облаками.

Я поднял голову и громко сказал:

– Если Бог есть, пусть покажется мне!

И тут же, к моему изумлению, тучи стали стягиваться, сливаться,

образуя гигантское лицо. Внезапная вспышка молнии – и лицо

словно глянуло на меня грозными сверкающими глазами. Я в

– Зачем оно тебе?

– Собираюсь… покончить с собой.

Последовало долгое молчание.

– Я понятия не имел, что ты так несчастлив, – наконец медленно

выговорил отец.

– И ты меня не остановишь. А если и остановишь, я все равно

сделаю это завтра.

Отец снова помедлил, пристально глядя на меня.

– Это твоя жизнь, и ты можешь делать с ней все, что захочешь, –

вздохнул он и, поколебавшись, добавил: – Если не слишком

спешишь, почему бы нам не прогуляться немного?

Я точно знал, о чем он думает. Недаром отец был продавцом.

Наверняка попытается меня отговорить. Только у него не было

ни малейшего шанса. Я сам решил, что мне делать!

– Ладно, – согласился я.

– Надень пальто, иначе простудишься.

Что за глупость! Мне ли, без пяти минут мертвецу, бояться

простуды!

Я невольно улыбнулся.

Уже через пять минут мы с отцом шагали по насквозь

продуваемым ветром улицам, с которых мороз прогнал всех

пешеходов.

После очередной долгой паузы отец попросил:

– Расскажи мне все, сынок. Почему ты хочешь покончить с

собой?

С чего начать? Как объяснить, насколько одиноким и

обделенным я себя чувствовал?

Я отчаянно хотел чего-то… чего-то, чему не мог подобрать

названия. Может, прекрасного будущего? Но прекрасного

будущего у меня быть не могло. Несмотря на волшебные

фантазии, к концу дня я неизменно оставался рассыльным из

аптеки.

Я мечтал пойти в колледж, но на это не было денег. Мечтал

стать писателем, даже написал несколько десятков рассказов и

отослал в журналы «Стори», «Кольерз» и «Сэтеди ивнинг пост».

И отовсюду получал стандартные бланки с отказами.

Вот я и решил, что не могу провести остаток жизни в этом

беспросветном мраке.

– …и в мире есть столько чудесных мест, которых ты не видел, –

Глава 2

Я родился в Чикаго, на кухонном столе, сколоченном моими

собственными руками. Так по крайней мере утверждала моя

мать Натали. Натали была моей Полярной звездой, моей

утешительницей, моей защитницей. Я был ее первенцем, и она

всегда относилась к факту моего рождения как к чуду. Она и

говорить не могла обо мне без помощи тезауруса. Я был умен,

талантлив, красив и остроумен – и все это еще до того, как мне

исполнилось полгода.

Я никогда не называл родителей папой и мамой. Они

предпочитали «Натали» и «Отто», возможно, потому что это

возвращало им некую иллюзию молодости.

Натали Маркус родилась в российском селе Славитка[2] под

Одессой еще при последнем царе. Когда девочке было десять

лет, ее мать, Анна, спасаясь от еврейских погромов, увезла ее в

Америку.

Натали была настоящей красавицей: рост пять футов пять

дюймов, мягкие каштановые волосы, умные серые глаза и

прелестное лицо. Она обладала душой романтика и богатой

внутренней жизнью. Образования она не получила, но научилась

читать, любила книги и классическую музыку, мечтала выйти

замуж за принца и объездить весь мир.

Но ее принцем оказался Отто Шехтель, чикагский хулиган,

бросивший школу после шестого класса. Отто был красив и

обаятелен, легко понять, почему Натали так к нему потянуло.

Оба были мечтателями, вот только мечтали о разном. Натали

грезила о романтическом мире с замками в Испании и

прогулками в венецианской гондоле под лунным небом.

Фантазии Отто чаще всего касались очередного плана

мгновенного обогащения. Кто-то сказал, что для успеха в

писательском ремесле необходимы бумага, перо и трудное

детство в неблагополучной семье. Меня воспитывали сразу две

такие семьи.

С одной стороны – клан Маркусов: два брата, Сэм и Эл, и три

сестры, Полин, Натали и Фрэнсис.

С другой – Шехтели: два брата и пять сестер – Гарри, Отто, Роуз,

Бесс, Эмма, Милдред и Тилли.

Шехтели, все как один, были экстравертами, сердечными,

общительными и находчивыми. В отличие от сдержанных,

назвать. Скорее бурными и шумными скандалами. Безошибочно

находили слабые места друг друга и били туда, чтобы ранить

наверняка. Ссоры становились настолько серьезными, что я

сбегал из дома в библиотеку, где погружался в спокойные

безмятежные миры книг о мальчиках Харди[4] и Томе Свифте.[5]

Однажды, вернувшись домой из школы, я снова стал

свидетелем, как Отто и Натали осыпали друг друга грязными

ругательствами. И тут я решил, что больше такого не вынесу.

Мне требовалась помощь. И я отправился к тете Полин, сестре

Натали, милой, любящей пышечке, доброй, прагматичной и

умной. Она, едва взглянув на меня, тут же спросила:

– Что случилось?

Я захлебывался слезами:

– Это Нат и Отто! Они все время ругаются! Не знаю, что мне

делать.

Полин нахмурилась:

– Ругаются? При тебе?

Я кивнул.

– Ладно. Я скажу, что делать. Они оба любят тебя, Сидни, и не

хотят ранить, так что, когда в следующий раз начнут скандалить,

подойди и скажи, что больше не хочешь слышать ничего

подобного и просишь не ругаться при тебе. Сумеешь?

– Да.

Совет тети Полин сработал.

Натали и Отто орали так, что стены тряслись, когда я подошел к

ним и попросил:

– Не делайте этого больше. Пожалуйста, не кричите при мне.

Оба мгновенно опомнились.

– Конечно. Ты прав, дорогой. Больше такое не повторится, –

пообещала Натали.

– Прости, Сидни. Мы не имеем права перекладывать на тебя

свои проблемы, – добавил Отто.

После этого случая скандалы хоть не прекратились, но по

крайней мере не выходили за пределы спальни.

Мы то и дело переезжали из города в город, поскольку Отто

постоянно искал работу. Когда кто-то спрашивал меня, чем

занимается отец, ответ неизменно зависел от того, где мы

находились. В Техасе он служил у ювелира, в Чикаго – в

магазине одежды, в Аризоне работал на истощившемся

неполноценности. Я сторонился одноклассников, делая вид, что

люблю одиночество. И каждый раз, когда я пытался завязать

дружбу, наступало время прощаться.

Не знаю, откуда взялись деньги, но однажды Натали купила

маленький подержанный спинет[6] и настояла, чтобы я брал

уроки музыки.

– К чему это? – удивлялся Отто.

– Вот посмотришь, – уверяла Натали. – У Сидни даже руки

музыкальные.

Мне нравились занятия, но все закончилось несколько месяцев

спустя, когда мы перебрались в Детройт.

Отто ужасно гордился тем, что он в жизни не прочел ни одной

книги.

Именно Натали привила мне любовь к чтению. Отто же

постоянно расстраивался, что я, вместо того чтобы шататься по

улицам и играть в бейсбол, вечно сижу дома, над книжками,

которые брал из городской библиотеки.

– Ты испортишь глаза, – твердил он. – Почему бы тебе не брать

пример со своего кузена Сеймура? Посмотри, как здорово он

играет в футбол!

Мой дядя Гарри зашел еще дальше. Я однажды подслушал, как

он говорит отцу:

– Сидни слишком много читает. Боюсь, он плохо кончит.

В десять лет я еще более усугубил свое положение, начав

писать. Детский журнал «Уи уиздом» объявил поэтический

конкурс. Я написал стихотворение и попросил Отто послать его

на конкурс.

Тот факт, что сын у него поэт, отнюдь не обрадовал Отто. Он

очень занервничал. Позже я понял причину: он так боялся, что

опозорится, когда журнал отвергнет мое произведение, что

подписал его именем дяди Эла и все-таки отправил в журнал.

Две недели спустя Отто обедал с дядей Элом, и тот в полном

недоумении сообщил:

– Произошло дурацкое недоразумение, Отто. С чего бы вдруг

журнал «Уи уиздом» прислал мне чек на пять долларов?

Вот почему мое первое литературное произведение было

опубликовано под именем Эла Маркуса.

Однажды мать задыхаясь вбежала в квартиру, обняла меня и

воскликнула:

работать над собственными проектами. Я решил написать пьесу

о детективе, расследующем убийство, и отдал готовое

произведение учительнице. Она прочитала пьесу, вызвала меня

к доске и сказала:

– По-моему, очень хорошо, Сидни. Не хочешь ее поставить?

Хочу ли я?!

– Да, мэм.

– Я договорюсь, чтобы ее показали в актовом зале.

И тут я вдруг вспомнил, как разволновалась Натали, услышав

предсказание Беа Фэктор: Сидни ждет всемирная слава.

Меня распирало возбуждение. Это было только начало!

Весь класс захотел играть в пьесе. Но я решил быть не только

режиссером и продюсером, но и сыграть главную роль.

Разумеется, я никогда раньше не ставил пьес, зато точно знал,

чего хочу.

Прежде всего я начал подбор актеров. Мне позволили

устраивать репетиции после уроков в огромном актовом зале, и

скоро в школе только и было разговоров что о моей пьесе.

Стоило попросить, как мне давали любой реквизит: столы,

стулья, диваны, телефон…

Это был один из самых счастливых периодов моей жизни. Я

твердо верил, что это начало звездной карьеры. Если я в таком

возрасте способен написать выдающуюся пьесу, значит, сумею

подняться до заоблачных высот. Мои пьесы пойдут на Бродвее,

а мое имя засверкает в огнях рекламы!

Генеральная репетиция прошла идеально. Все одноклассники,

выбранные мной, прекрасно играли роли. Я подошел к

учительнице.

– Все готово. Когда можно будет назначить спектакль?

– Может, завтра? – просияла та.

Ночью я не спал, чувствуя, что все мое будущее зависит от

успеха пьесы. Лежа в постели, я мысленно проходил сцену за

сценой, но, как ни старался, не смог выискать ни одного

недостатка. Диалоги были превосходны, сюжет – динамичен и в

конце приобретал совершенно неожиданный поворот. Пьеса

наверняка всем понравится.

Утром, когда я пришел в школу, меня ждал сюрприз.

– Я договорилась освободить всех от уроков английского, чтобы

побольше учеников смогли посмотреть спектакль.

Зрители стали подниматься и вытекать из аудитории. Я смотрел

им вслед, притворяясь, что смеюсь, потому что хочу смеяться,

притворяясь, что все происходящее вовсе не имеет значения.

Притворяясь, что не хочу умереть.

Глава 3

К 1930 году Депрессия продолжала усиливаться, вытесняя из

страны всякое подобие экономики. Очереди за хлебом росли,

безработица принимала вид пандемии. На улицах начались

беспорядки.

Я окончил начальную школу «Маршал филд» и нашел работу в

аптеке «Афремоу». Натали работала кассиром на катке, где

устраивались гонки на роликовых коньках: новое всеобщее

помешательство на гигантских деревянных аренах под шатрами

куполами, где отважные мужчины на роликовых коньках мчались

по катку, сбивая соперников и нанося удары, ставя синяки и

затевая драки, ко всеобщему одобрению аудитории.

Отто тем временем путешествовал по стране в очередной

попытке заключить очередной миллионный контракт. Иногда он,

полный энтузиазма, заглядывал домой.

– У меня хорошее предчувствие Я только сейчас провернул

сделку, которая выведет нас на широкую дорогу.

И мы собирали вещи и переезжали в Хаммонд, Даллас или

«Киркланд джанкшн», штат Аризона.

– «Киркланд джанкшн»?!

– Вам там понравится, – пообещал Отто. – Я купил серебряный

рудник.

Киркланд оказался маленьким городком в ста четырех милях от

Финикса, но мы направлялись не туда. «Киркланд джанкшн» –

название заброшенной автозаправки, и нам пришлось жить там

три отвратительных месяца, пока Отто пытался

монополизировать рынок серебра. К сожалению, выяснилось,

что рудник полностью истощен.

Нас спас телефонный звонок дяди Гарри.

– Как там серебряный рудник? – спросил он.

– Паршиво, – признался Отто.

– Не расстраивайся. Я в Денвере. Открываю крупную

в учеников чернильницами. У меня появились друзья, и мне

нравилось возвращаться в чудесный дом, которому предстояло

скоро стать нашим. Натали и Отто, похоже, решили большинство

личных проблем, что делало жизнь еще приятнее.

Как-то на уроке физкультуры я поскользнулся, повредил спину и

какую-то мышцу потянул. Боль была невыносимой. Я лежал на

полу, не в силах шевельнуться. Меня отнесли в кабинет доктора.

Когда он закончил осмотр, я спросил, останусь ли калекой на

всю жизнь.

– Нет, – заверил он. – Один из позвоночных дисков сдвинулся и

давит на спинной мозг. Это и вызывает боль. Лечение очень

простое: пролежать в постели два-три дня с грелкой, чтобы

расслабить мышцы, и диск встанет на место. Вот увидишь, все

пройдет.

«Скорая» отвезла меня домой, а парамедики уложили в постель.

Боль не утихала, но, как и сказал доктор, через три дня я встал

как ни в чем не бывало.

Мне и в голову не пришло, что это происшествие повлияет на

всю мою жизнь.

В один прекрасный день я пережил поистине неземное

приключение. В Денвере устраивали окружную ярмарку, и

лучшим аттракционом был полет на аэроплане.

– Хочу подняться в воздух, – заявил я Отто. Тот, поразмыслив,

разрешил. Самолет оказался красавцем «линкольном

коммандер», и у меня замерло сердце, когда я представил, что

могу в него попасть. Пилот посмотрел на меня и спросил:

– Первый раз?

– Первый раз.

– Пристегни ремень. Это будет нечто незабываемое.

Он не ошибся. Полет стал абсолютно сюрреалистическим

переживанием. Я наблюдал, как земля разворачивается подо

мной и тут же исчезает, и никогда не испытывал ничего более

потрясающего.

Когда мы приземлились, я сказал Отто, что хочу попробовать

еще раз.

И он согласился. Я твердо решил, что когда-нибудь обязательно

стану летчиком.

Рано утром, весной 1933-го, Отто вошел в спальню. Лицо его

было мрачным.

парни-гардеробщики. Посетители давали женщинам щедрые

чаевые, не зная, что деньги идут администрации.

Я сел в поезд надземки и отправился в Петлю, к дяде Сэму. Он

сидел в своем офисе, в отеле «Шерман».

– Вот так сюрприз! – обрадовался он, увидев меня. – Что я могу

для тебя сделать?

– Мне нужна работа.

– Вот как?

– Я надеялся, что вы, может быть, дадите мне место

гардеробщика?

Сэм знал, как нелегко нам приходится. Задумчиво осмотрев

меня, он кивнул:

– Почему бы нет? Ты выглядишь старше семнадцати лет. Думаю,

отель «Бисмарк» вполне тебе подойдет.

Я начал работать на той же неделе.

Обязанности гардеробщика были простые. Посетители отдавали

пальто и шляпы служащей в обмен на номерки. Она поручала

вещи гардеробщику, который и вешал их на соответствующее

место. Когда посетитель возвращался, все повторялось в

обратном порядке.

Теперь у меня был новый режим дня. Я сидел на уроках до трех

часов, а сразу после школы ехал поездом в Петлю, выходил у

отеля «Бисмарк» и шел работать. Моя смена длилась с пяти

часов до самого закрытия, то есть до полуночи, а иногда и

позже, если в ресторане устраивалось какое-то мероприятие.

Мне платили три доллара за вечер. Деньги я относил Натали.

Больше всего народа собиралось по уик-эндам, да и вечеринки в

эти дни устраивались чаще всего, так что я работал все семь

ночей в неделю. Праздники переживать было тяжелее всего. В

отели на Рождество и Новый год приезжали целыми семьями, и

я завидовал, наблюдая, как дети веселятся вместе с

родителями. Натали целыми днями пропадала на работе, Отто

уехал, и мы с Ричардом были совершенно одни. Нам не с кем

было отмечать праздники. В восемь часов, пока все

наслаждались торжественным ужином, я бежал в кафетерий или

закусочную, что-то наспех перехватывал и возвращался к

работе.

Самыми яркими пятнами в моей унылой жизни становились

вечера, когда в гардеробной дежурила тетя Фрэнсис, брызжущая

– Прости, я не могу взять тебя.

– Но…

– Нет, Сидни.

– О'кей, когда ты вернешься?

– Через три года, – выдавил он и отошел.

Три года? Немыслимо! Как он смеет бросать нас на три года

ради какой-то фермы?

В комнату вошла Натали. Я кинулся к ней:

– Что происходит?

– Боюсь, у меня для тебя дурные новости. Твой отец связался с

плохими людьми. Он продавал автоматы для магазинов. Но

оказалось, что люди, на которых он работал, взяли деньги и

скрылись. Их поймали, судили, но и твоего отца признали

виновным и должны посадить в тюрьму.

Я потрясенно смотрел на нее. Так вот о какой ферме шла речь!

– На три года? – пробормотал я, не зная, что сказать.

Что мы будем делать без него целых три года?!

Как оказалось, не стоило так волноваться.

Всего через год, после того как Отто явился в окружную тюрьму

Лафайетт, он возвращался домой героем.

Глава 4

Мы прочли историю о героическом поступке Отто в газетах и

несколько раз слышали по радио, но хотели, чтобы он сам

рассказал нам обо всем. Я понятия не имел, что делает тюрьма

с человеком, но почему-то представлял, что отец вернется

домой другим: бледным и сломленным.

Меня ждал приятный сюрприз. Отто так и сиял.

– Я вернулся, – объявил он.

Мы бросились его обнимать и хором требовали рассказать, как

все было.

– С удовольствием, – кивнул Отто и, усевшись за кухонный стол,

начал рассказ: – Я работал на тюремном дворе в бригаде

уборщиков. Примерно в пятидесяти футах стоял гигантский

резервуар, откуда поступала вода для тюремных нужд.

Резервуар окружала ограда высотой футов в десять. Я случайно

поднял глаза и увидел, как из здания вышел маленький мальчик,

Иллинойс, в двенадцати милях к северу от Чикаго. Кампус,

занимающий двести сорок акров на берегу озера Мичиган,

поистине великолепен. В понедельник в девять утра я вошел в

офис секретаря, ведающего записью студентов.

– Я хочу поступить в университет.

– Ваше имя?

– Сидни Шехтель.

Секретарь вынула тяжелый том и быстро нашла нужную

страницу.

– Вы есть в списках. Какие курсы вы хотели бы посещать?

– Все.

Женщина с недоумением уставилась на меня:

– То есть?

– Извините, я хочу сказать, сколько мне позволят. Пока я здесь,

хотелось бы изучить все, что можно.

– А что вас интересует больше всего?

– Литература.

Она вынула стопку проспектов, выбрала один и протянула мне:

– Вот список всех дисциплин.

– Здорово, – пробормотал я, просмотрел список и, отметив

нужные пункты, вернул листок.

Секретарь мельком взглянула на список.

– Вы собираетесь изучать максимальное количество дисциплин?

– Верно. – Я нахмурился. – Только вот латыни здесь нет. Я бы

очень хотел заняться и латынью.

Женщина озадаченно уставилась на меня.

– Вы действительно считаете, что справитесь со всем этим?

– Без проблем, – улыбнулся я.

«Латынь», – записала она.

От нее я направился на кухню кафетерия.

– Вам, случайно, не нужен помощник официанта?

– Очень нужен!

Итак, я приобрел еще одну должность, но этого было

недостаточно. Я ощущал настоятельную потребность добиться

большего, словно наверстывал потерянное время. И поэтому

заглянул в редакцию университетской газеты «Дейли

нортвестерн».

– Я Сидни Шехтель, – представился я мужчине за письменным

столом с табличкой «Редактор». – Хотелось бы поработать у вас.

думал, что этого мало. Наверное, другим я казался одержимым.

И я постоянно прикидывал, что бы еще сделать. В Северо

Западном была прекрасная футбольная команда, и я не видел

причин, почему бы не попасть и туда. То есть пребывал в полной

уверенности, что пригожусь «Уайлдкэтс».

Наутро я отправился на футбольное поле, где тренировалась

команда. В тот год звездой считался Паг Рентнер, которого

ждала блестящая карьера в НФЛ. Я подошел к тренеру,

наблюдавшему за игрой, и попросил уделить мне несколько

минут.

– Что вам нужно? – сердито осведомился он.

– Я бы хотел попасть в команду.

Тренер окинул меня взглядом.

– В команду, вот как? Сложение у вас неплохое. Где играли?

Я не ответил.

– Средняя школа? Колледж?

– Нет, сэр.

– Начальная школа?

– Нет, сэр.

Тренер с недоумением уставился на меня:

– Вы никогда не играли в футбол?

– Нет, но я быстро бегаю и…

– …и хотели бы попасть в эту команду? Сынок, советую забыть

об этом, – бросил он и снова повернулся к игрокам, затеявшим

схватку из-за мяча.

Таков был конец моих футбольных устремлений.

Преподаватели в Северо-Западном были превосходными, а

занятия – интересными. Я изголодался по знаниям и с

жадностью поглощал все, что мне давали.

Через неделю после начала занятий я увидел в коридоре

объявление: «Отборочные испытания сегодня вечером.

Дискуссионный клуб Северо-Западного».

Я остановился. Еще раз прочитал объявление. Хотя я понимал,

что это безумие, меня все же так и тянуло попробовать.

Где-то я читал изречение, что многие люди больше смерти

боятся публичных выступлений. И я относился к этому

большинству. Ничто так не страшило меня, как публичные

выступления. Но я был одержимым. И готов был хвататься за

все. Продолжать переворачивать все новые страницы.

куратору?

Шектер. Должно быть, они не так расслышали.

– Да, но я думал… я ведь первокурсник.

– Знаю. Мы решили сделать для вас исключение. Меняем

правила.

Вот так я стал первым новичком в истории университета,

принятым в дискуссионный клуб Северо-Западного.

Еще одна страница была перевернута.

Несмотря на все нагрузки, которые я добровольно на себя

взвалил, мне все же чего-то не хватало. Вот только чего? Я не

понимал этого, но постоянно ощущал неудовлетворенность,

находился в состоянии некоего отчуждения, вернее, изоляции от

окружающих, испытывал беспокойство и тревогу. Наблюдая, как

орды студентов спешат на занятия и с занятий, я невольно

думал: «Все они анонимны. Безлики. А когда умрут, никто не

узнает, что они вообще жили на этой земле».

Волны депрессии накатывали на меня.

«Я хочу, чтобы люди знали, что я жил здесь. Хочу, чтобы люди

это знали. Хочу отличаться от остальных. Выделяться».

Вскоре депрессия стала еще сильнее. Меня словно душили

густые черные тучи. Наконец в полном отчаянии я записался на

прием к психологу колледжа, решив узнать, что со мной

происходит.

Но по пути к нему я по неизвестной причине так развеселился,

что начал петь. Добравшись до входа в здание, где находился

кабинет психолога, я остановился. Зачем туда идти? Я и без того

счастлив. Психолог еще решит, что я ненормальный!

Это было ошибкой. Поговори я с психологом тогда, наверняка

узнал бы то, что смог обнаружить только много лет спустя.

Депрессия обрушилась на меня с новой силой, и конца ей не

предвиделось.

С деньгами тоже становилось все хуже. Отто не мог найти

работу, а Натали шесть дней в неделю пропадала в универмаге.

Я по-прежнему каждый вечер трудился в гардеробе, а по

субботам – в аптеке, но даже со случайными заработками Отто и

жалованьем Натали этого оказалось недостаточно. Шел февраль

тридцать пятого года, и мы уже успели задолжать за квартиру.

Как-то ночью я подслушал разговор Отто и Натали.

– Не знаю, что нам делать, – жаловалась мать. – Кредиторы

абсолютно безграмотен. Видите ли… – Надеюсь, что работаете

вы лучше, чем лжете.

Я подавленно кивнул и встал:

– Все равно спасибо.

– Погодите. Я вас беру.

Я удивленно уставился на него:

– Правда? Но почему?

– Мой босс считает, что продавать женскую обувь могут только

люди, имеющие опыт работы. А я думаю, что всякий может

этому научиться, причем довольно быстро. Вот и поставим

эксперимент.

– Спасибо, – смущенно поблагодарил я. – Я вас не подведу.

И, полный оптимизма, приступил к работе.

Ровно через четверть часа меня уволили.

Я совершил незамолимый грех.

Моей первой покупательницей оказалась хорошо одетая леди,

которая попросила пару черных лодочек размера 7В.

Я изобразил лучезарную улыбку опытного продавца:

– Без проблем!

С тем и отправился в подсобку, где на длинных полках

хранилась обувь. Сотни коробок со штампами 5В… 6W…7A…

8N… 9В…

Никаких 7В.

Я лихорадочно осматривал полки, постепенно приходя в

отчаяние. И вдруг увидел размер 8, «малая полнота». Я решил,

что покупательница ни за что не заметит разницы, и, взяв с

полки туфли, принес ей.

– Вот нашел, – объявил я, обувая ей туфли. Женщина окинула

их взглядом и покачала головой.

– Это 7В?

– О да, мэм.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Я желаю видеть заведующего.

На этом моей карьере продавца дамской обуви пришел конец.

В тот же день меня перевели в галантерейный отдел.

в небе. По неизвестной причине наиболее доверчивыми

оказывались доктора. Те хватали почти все. Большинство

продаваемых товаров имели дефекты. Цена была явно

завышена. Качество – отвратительным. А многие предприятия,

акции которых продавались, вообще не существовали.

Меня корежило от омерзения. Хватило одного дня, чтобы

больше никогда не возвращаться в контору.

Работа в «Мендель бразерс» была однообразной и простой, но я

не искал легких путей. Хотелось чего-то сложного и интересного,

такого, которое дало бы мне шанс расти. Если бы я остался

здесь и усердно трудился, меня могли повысить и даже сделать

заведующим отделом. «Мендель бразерс» имели отделения по

всей стране, так что со временем я сумел бы стать

региональным менеджером и даже подняться до президента.

В понедельник утром ко мне подошел мой шеф, мистер Янг:

– У меня для вас неприятные новости, Шехтель.

– О чем вы, босс?

– Я собираюсь вас уволить.

– Я что-то сделал не так? – спросил я, пытаясь казаться

спокойным.

– Нет. У меня приказ провести сокращение по всем отделам. Вас

наняли последним. Значит, вы первый на сокращение.

Мне показалось, что кто-то схватил мое сердце и стиснул

железной лапой. Без этой работы моей семье не прожить. Янг и

понятия не имел, что увольняет не просто продавца

галантерейного отдела, а будущего президента компании!

Теперь придется срочно искать новую работу. Долги росли как

снежный ком. Мы задолжали бакалейщику, хозяин квартиры

терял терпение, а свет и воду грозили отключить.

И тут я вспомнил о человеке, который мог мне помочь.

Чарли Файн, старый друг отца, был одним из руководителей

большой промышленной компании. Я спросил Отто, можно ли

обратиться к Чарли насчет работы.

Отто немного подумал и кивнул:

– Я сам поговорю с ним насчет тебя.

Следующим утром я вошел в массивные ворота фабрики

«Стюарт Уорнер», самого большого в мире изготовителя

автомобильных приводов. Фабрика находилась в пятиэтажном

здании, занимавшем целый квартал на Дайверси-стрит.

Охранник проводил меня через цех, заполненный гигантскими

выполнения оптовых заказов производителей автомобилей:

партии насчитывали полмиллиона или больше приводов. В

отделе мелких партий стояло всего три станка гораздо меньших

размеров.

– Если кто-то заказывает пять-десять приводов, – пояснил Отто

Карп, – нам невыгодно задействовать большие станки. Эти же

рассчитаны на изготовление от одного до десяти приводов. Когда

придет такой заказ, вы займетесь им и выполните в самые

короткие сроки.

– Что я должен делать?

– Сначала просматриваете бланк заказа, потом отдаете его

оператору-станочнику. Когда детали готовы, относите их в цех

отжига, где они получают закалку. Далее – технический контроль

и, наконец, отдел упаковки.

Все показалось мне достаточно простым.

Я узнал, что мой предшественник давал своим рабочим не

более шести заказов в день, а остальное придерживал, и люди

по полдня болтались без дела. Я посчитал это пустой тратой

времени, в течение месяца увеличил производительность на

пятьдесят процентов и на Рождество получил премию. Вручая

мне чек на четырнадцать долларов, Отто Карп объявил:

– Возьмите. Вы это заслужили. Я повышаю вам жалованье на

доллар.

Отто снова уехал из города, а Натали продолжала трудиться в

магазине. Ричард ходил в школу. Моя работа на «Стюарт

Уорнер», в окружении сюрреалистических механизмов и унылых

стен, с каждым днем становилась все более отупляющей. Да и

вечера были не лучше. Я садился в вагон надземки, ехал до

Петли, заходил в отель и следующие несколько часов занимался

тем, что вешал и снимал пальто. Моя жизнь снова становилась

уродливой серой рутиной.

Как-то ночью, возвращаясь домой, я прочел объявление в

«Чикаго трибюн»: «Пол Эш спонсирует конкурс любителей.

Начните карьеру в шоу-бизнесе».

Пол Эш, известный во всей стране руководитель оркестра,

выступал в театре «Чикаго». Объявление было для меня все

равно что валерьянка для кота. Я понятия не имел, в чем суть

конкурса, но страстно желал в нем участвовать. В субботу, перед

тем как идти в аптеку, я заехал в театр «Чикаго» и попросил

– Шелдон, – обратился ко мне режиссер.

Я вздрогнул. Впервые кто-то назвал меня новым именем.

– Да, сэр?

– Когда я укажу на вас, подойдете к микрофону и начнете шоу.

Скажете так: «Добрый вечер, леди и джентльмены. Добро

пожаловать на конкурс Пола Эша. Я ведущий Сидни Шелдон.

Вас ждет поразительное шоу, так что оставайтесь с нами».

– Да, сэр.

Через четверть часа режиссер взглянул на настенные часы и

поднял руку.

– Тишина в студии! – объявил он и начал отсчет, после чего

указал на меня.

Я еще никогда не был так спокоен, потому что твердо знал: это

начало блестящей карьеры. Карьеры, которую я сделаю под

новым звучным именем.

Я уверенно подошел к микрофону, глубоко вздохнул и произнес

голосом опытного ведущего:

– Добрый вечер, леди и джентльмены. Добро пожаловать на

конкурс Пола Эша. Я ваш новый ведущий Сидни Шелдон.

Глава 6

К концу этой речи я пришел в себя настолько, что смог

представить других участников. Шоу покатилось без сучка и

задоринки. Аккордеонист сыграл разухабистую мелодию, комик

держался, как закаленный профессионал. У певца оказался

прекрасный голос. Все шло как по маслу, пока я не объявил

последнего участника, пианистку. Услышав свое имя, она

запаниковала, расплакалась и вылетела из комнаты, оставив

нам три минуты свободного эфира. Я понял, что должен их

заполнить. В конце концов, я здесь ведущий.

Я снова вернулся к микрофону:

– Леди и джентльмены, мы еще только начинаем. Начинаем как

любители но, поверьте, очень скоро превратимся в

профессионалов.

Я так увлекся, что продолжал молоть языком, пока режиссер не

подал мне знак заткнуться.

Передача закончилась. Я вполне сознавал, что спас шоу и

обходил чикагские радиостанции, пытаясь устроиться диктором.

Но разумеется, ничего не получалось. Вакансий не было.

Приходилось смириться с тем, что я вновь попал в капкан и не

имел никаких перспектив на будущее.

Как-то в воскресенье, когда дома никого не было, я сидел за

маленьким спинетом, сочиняя мелодию. Закончив, решил, что

это не так плохо, и написал стихи. Песня получила название «Я

молчу». Еще раз просмотрел текст и подумал: «А что теперь?»

Оставалось либо отложить ноты и забыть о них, либо

попытаться куда-нибудь пристроить свое творение.

И я решил попытаться куда-нибудь пристроить песню.

В этом, 1936 году, в бальных залах больших отелей играли

оркестры. Их выступления обычно транслировали по радио. В

отеле «Бисмарк» оркестром руководил приятный молодой

человек по имени Фил Ливант. Я никогда с ним не разговаривал,

но время от времени, когда он проходил мимо гардеробной, мы

кивали друг другу.

Я вознамерился показать Филу свою песню и, увидев его

вечером, подошел и сказал:

– Простите, мистер Ливант, но я написал песню и хотел

спросить, не согласитесь ли вы на нее взглянуть.

Судя по выражению лица, его просто осаждали подобными

просьбами, но, как человек вежливый, он заверил, что будет

очень рад.

Я отдал ему второй экземпляр нот. Фил наспех просмотрел их и

ушел. Я сделал, вывод, что надеяться не на что.

Но через час Фил вновь появился в гардеробной.

– Эта ваша песня… – начал он.

Я затаил дыхание.

– …мне она понравилась. Оригинально, Думаю, она может стать

хитом. Не возражаете, если я сделаю оркестровку и мы ее

сыграем?

Возражать?!

– Нет, – пролепетал я, – это… это чудесно.

Ему понравилась моя песня!

На следующий вечер, пока я развешивал шляпы и пальто, из

большого зала донеслась мелодия «Я молчу».

Я был на седьмом небе. Поскольку игра оркестра

транслировалась по радио, ее наверняка услышат по всей

Сердце у меня упало.

– Но мне нужно попасть на эту встречу. Если вы просто

выпишете штраф, я буду рад за…

– Я сказал, следуйте за мной.

Выхода не было.

Он завел мотоцикл и поехал вперед. Я последовал за ним.

Вместо встречи с издателем меня ждал полицейский участок.

Я добрался до следующего перекрестка как раз в тот момент,

когда желтый свет сменился красным. Полицейский не

остановился. В отличие от меня. Я подождал, пока загорится

зеленый, а когда снова поехал, мотоцикла не было видно. Я

сбавил скорость, чтобы коп не подумал, будто я стараюсь

улизнуть. И чем дальше ехал, тем легче становилось на душе.

Он убрался. Забыл обо мне. Ищет, кого бы еще послать в

тюрьму.

Я нажал на акселератор, свернул к отелю «Бисмарк», где

оставил машину в гараже, и поспешил в гардероб.

И не поверил собственным глазам – там уже сидел взбешенный

полицейский.

– Вообразил, что сумеешь улизнуть от меня, да?

Я озадаченно пожал плечами:

– Я не пытался улизнуть от вас. Вспомните, я отдал вам свои

права, сказал, что еду сюда, и…

– Прекрасно. Вы здесь. А теперь мы едем в участок.

– Позвольте хотя бы позвонить отцу, – в отчаянии попросил я.

Он покачал головой:

– Я и так потратил на вас слишком много…

– Всего секунду!

– Валяйте, только покороче.

Я набрал домашний номер.

– Алло, – отозвался Отто.

– Отто…

– Ну, как все прошло?

– Меня забирают в полицию, – перебил я и как мог объяснил

ситуацию.

– Дай трубку полисмену, – велел Отто.

Я протянул трубку полицейскому:

– Мой отец хочет с вами поговорить.

Тот неохотно взял трубку:

должно быть, еще играет!

Я сел в машину Отто и очень медленно поехал в отель «Дрейк»,

где сразу поднялся в бальный зал. Танцы в самом деле еще

продолжались.

– Вы заказывали столик? – спросил метрдотель, едва я

переступил порог зала.

– Нет. Я приехал к мистеру Хейдту.

– Можете подождать здесь. – Он указал на столик у дальней

стены.

Еще четверть часа – и Хорас Хейдт спустился с эстрады. Я

поспешил его перехватить.

– Мистер Хейдт, меня зовут Сидни Шелдон. Я написал песню…

– Простите, у меня нет времени, чтобы…

– Но Хармс хочет опу…

Хейдт повернулся и пошел к выходу.

– Хармс хочет ее опубликовать! – крикнул я вслед. – Но просит,

чтобы именно вы представляли песню!

Хейдт остановился и направился ко мне.

– Позвольте посмотреть.

Я протянул ему ноты.

Он пробежал глазами партитуру, словно никому не слышная

мелодия звучала у него в мозгу.

– Неплохо.

– Вас она интересует?

Хейдт поднял голову:

– Да. Я хочу пятьдесят процентов от прибыли.

Я бы с радостью отдал ему все сто!

– Заметано! – кивнул я, отдавая ему визитку Брента.

– Я попрошу сделать оркестровку. Приходите завтра.

На следующий вечер, вернувшись в отель «Дрейк», я услышал

свою песню в исполнении Хораса Хейдта и его оркестра, и она

звучала даже лучше, чем в аранжировке Фила Ливанта. Я сел и

стал ждать, когда Хейдт освободится. Он сам подошел к моему

столику.

– Вы говорили с мистером Брентом? – спросил я.

– Да. Мы заключаем контракт.

Я улыбнулся. Значит, мою песню опубликуют!

На следующий день Брент пришел в гардероб «Бисмарка».

– Все в порядке? – спросил я.

согласился на мою поездку, при условии, что я найду там

временную работу, пока мои песни не начнут продаваться.

Было решено, что я уеду в следующую субботу.

Прощальным подарком Натали был билет до Нью-Йорка на

автобус линии «Грейхаунд».

Ночью, когда мы с Ричардом ложились спать, он спросил:

– Ты в самом деле станешь таким же знаменитым композитором,

как Ирвинг Берлин?

И я сказал ему правду:

– Обязательно.

При тех деньгах, которые на меня свалятся, Натали никогда

больше не придется работать.

Глава 7

До поездки в Нью-Йорк в 1936 году я ни разу не бывал на

автовокзале. Автовокзал междугородной компании «Грейхаунд»

оживленно гудел. Отсюда шли автобусы во все города страны. И

прибывших и отъезжавших было хоть отбавляй. Мой автобус

казался огромным. Удобные кресла и даже туалет с

умывальником!

Дорога до Нью-Йорка заняла четыре с половиной дня.

Утомительное путешествие, но я был так занят мечтами о своем

прекрасном будущем, что не замечал ничего вокруг.

Когда мы подъехали к нью-йоркскому автовокзалу, в моем

кармане оставалось тридцать долларов – деньги, которые были

совсем нелишними для Отто и Натали.

Я заранее позвонил в ИМКА[10] и зарезервировал комнату в их

гостинице.

Комната оказалась маленькой и убогой, зато стоила всего

четыре доллара в неделю. Но даже при такой дешевизне я знал,

что не успею оглянуться, как тридцать долларов мигом

улетучатся.

Я отправился к управляющему.

– Мне нужна работа, причем как можно скорее. Не знаете,

кому… – начал я.

– Для наших гостей имеется служба занятости, – сообщил он.

– Здорово! А сейчас есть вакансии?

– Идите в раздевалку. Попробуем подобрать для вас униформу.

– Да, сэр.

Я примерил униформу. Директор одобрительно кивнул:

– Неплохо. Получше следите за балконом.

– За балконом?

– Сами все поймете. Начнете завтра.

– Да, сэр.

И завтра начнется моя карьера композитора!

Небоскреб Брилл-билдинг считался святая святых музыкального

бизнеса. И находился он на Бродвее, на Сорок девятой улице, в

центре Тин-Пан-элли, где у каждого крупного музыкального

издателя имелась своя контора.

Проходя по коридорам, я слышал звуки «Нежного романса», «Ты

у меня в сердце», «Пенни с небес»…

Стоило мне прочитать несколько названий на дверных

табличках, как сердце бешено заколотилось: «Джером Ремик»…

«Роббинс мюзик корпорейшн»… «М. Уитмарк и сыновья»…

«Шапиро Бернстайн и компания»… «Т.Б. Хармс» – все гиганты

музыкальной индустрии. Настоящий Олимп музыкальных

талантов. Кол Портер, Ирвинг Берлин, Ричард Роджерс, Джордж

и Айра Гершвины, Джером Керн… Все они начинали здесь.

Я вошел в офис «Т.Б. Хармс» и обратился к мужчине за

письменным столом:

– Доброе утро. Я Сидни Шех… Шелдон.

– Чем могу помочь?

– Я написал «Я молчу». Ваши люди хотели ее опубликовать.

– О да, теперь припоминаю. Действительно, одно время мы

собирались…

Одно время?

– А сейчас?

– Видите ли, песню слишком заиграли. Хорас Хейдт чересчур

часто ее транслировал. У вас есть что-то новое? –

поинтересовался он.

– Да, сэр. Завтра утром я принесу несколько песен, мистер…

– Таскер.

Ровно в четыре двадцать я, уже в униформе билетера, провожал

людей на места. Директор был прав – такую работу способен

выполнять каждый. Единственное, что спасало меня от зеленой

тоски, – фильмы, которые тут демонстрировались. Когда народу

Мы вошли в офис.

– У вас нашлось время прослушать мои песни, мистер Таскер?

– Да, – кивнул он. – Очень неплохо.

Я просиял, но не стал задавать вопросов, желая услышать, что

он скажет дальше. Однако Таскер молчал.

– А какая вам понравилась больше? – не выдержал наконец я.

– К сожалению, это не то, что нам сейчас требуется.

Такого удара я не ожидал. Ничего более обескураживающего я в

своей жизни не слышал.

– Но наверняка какие-то… – промямлил я.

Он порылся в столе, вынул конверт и протянул мне:

– Буду всегда рад прослушать то, что вы принесете.

На этом мы распрощались.

«Это еще не конец, – думал я. – Это только начало!»

Остаток утра и часть дня я провел, заглядывая в другие

издательства. Но разговор неизменно сводился к одному:

– Ваши песни когда-нибудь публиковались?

– Нет, сэр, но я…

– Мы не берем произведений начинающих авторов.

Возвращайтесь, когда что-нибудь опубликуете.

Но как я мог опубликовать что-то, если издатели не желали

смотреть мои песни, раз у меня ничего не напечатано?

Отныне все свободное время я проводил дома и писал, писал…

А в кинотеатре мне посчастливилось посмотреть чудесные

фильмы: «Великий Зигфелд», «Сан-Франциско», «Мой человек

Годфри» и «Мы будем танцевать» с Фредом Астером и

Джинджер Роджерс. Они переносили меня в другой мир, мир

роскоши, элегантности и богатства.

Деньги заканчивались. Я получил от Натали чек на двадцать

долларов, но отправил его обратно, понимая, что без моего

заработка им приходится трудно, тем более что Отто так и не

нашел места. Я все время чувствовал себя виноватым, считая,

что нехорошо думать о себе, если семья нуждается в моей

помощи.

Когда новая серия песен была готова, я отнес ее к издателям.

Ответ был прежним и привел меня в бешенство:

Возвращайтесь, когда что-то опубликуете.

Очередная волна депрессии захлестнула меня. Все казалось

абсолютно безнадежным. Я не намеревался всю жизнь быть

«Техасские рейнджеры» и «Человек, который жил дважды»!

Интересно, как может человек жить дважды, леди и

джентльмены? Заходите и увидите сами! Вы получите

незабываемые впечатления! И ждать мест не придется!

Поспешите, пока еще остались билеты!

Прежний зазывала так и не вернулся, и место осталось за мной.

Разница с прежней работой состояла лишь в том, что теперь я

работал по утрам и в первой половине дня. Но у меня

оставалось время обходить издателей, которых по-прежнему не

интересовали мои песни. Мы с Сидни Розенталем написали

несколько песен вместе. Они заслужили множество похвал, но

ни одного контракта мы не подписали.

К концу недели у меня оставалось в кармане не более десяти

центов. Поскольку приходилось добираться из кинотеатра до

Брилл-билдинг, надо было решать: купить хот-дог за пять центов

и кока-колу еще за пять и одолеть пешком тридцать пять

кварталов или съесть хот-дог без кока-колы и проехаться в

подземке за никель. Обычно я чередовал варианты.

Через несколько дней моей работы зазывалой бизнес явно

оживился.

Я по-прежнему расхаживал перед кинотеатром, вопя:

– Не пропустите «Завоевание» с Гретой Гарбо и Чарлзом

Бойером! А вот и сюрприз для вас: «Ничего святого» с Кэрол

Ломбард и Фредриком Марчем! Это величайшие в мире

любовники, и они научат вас, как быть великими любовниками.

Всего тридцать пять центов за билет! Два урока любви за

тридцать пять центов! Сделка века! Спешите, спешите, спешите,

скорее билеты купите!

И публика шла в кино.

Рекламируя другие фильмы, я развлекался еще больше:

– Приходите на самый потрясающий двойной сеанс шоу-бизнеса

«Ночь должна спуститься» с Робертом Монтгомери и Розалинд

Рассел! Не снимайте пальто, потому что вас наверняка проймет

озноб! А на десерт – новая серия «Тарзана»!

Тут я издавал роскошный тарзаний вопль, такой оглушительный,

что люди уже за квартал начинали оборачиваться, желая

посмотреть, что происходит, а потом возвращались и покупали

билеты. Директор время от времени выходил на улицу и

наблюдал за моей работой.

Лонг-Айленде, где вместе получали три доллара, развешивая

шляпы и пальто. Тепленькое местечко – там, помимо всего

прочего, мы имели возможность таскать с буфетной стойки

столько еды, сколько могли унести.

К тому же нас вместе со служащими казино привозил и увозил

служебный автомобиль. Полученные деньги я посылал Натали.

Она упорно возвращала их мне.

Как-то вечером, когда я вошел в гардероб, Клиффорд Вулф

недовольно поморщился:

– Этот костюм, который на тебе…

Костюм и в самом деле совершенно износился.

– И что теперь?

– У тебя нет ничего получше?

Я смущенно покачал головой. Мой гардероб уместился бы в

обычном портфеле.

– Боюсь, нет.

– Ничего, мы что-нибудь придумаем, – пообещал он.

На следующий вечер, когда я приехал в «Глен Коув», Клиффорд

Вулф протянул мне синий саржевый костюм и сказал:

– Отправляйся к портному, пусть он подгонит костюм на тебя.

С этого времени я ходил в «Глен Коув» в костюме Клиффорда.

Необъяснимые смены моего настроения продолжались. Я либо

был безрассудно весел, либо находился на грани самоубийства.

Ниже приводится очередная выдержка из письма к Натали и

Отто от 26 декабря 1936 года. Я писал:

«Сейчас я почти сдался и готов прекратить борьбу. Не знаю,

смогу ли продержаться еще немного. Будь я уверен в своих

силах, все шло бы значительно легче».

Но уже через месяц тон моих писем стал совсем другим:

«Что касается песен, похоже, что лед тронулся. Менеджер

„Чаппел“ услышал один из наших новых номеров, велел

переписать припев и снова принести. Он очень разборчив, и уж

если песня ему понравилась, это хороший знак».

У меня снова сместился позвоночный диск, и на этот раз мне

пришлось пролежать в постели три дня. А когда я выздоровел,

мне стало легче, я опять впал в эйфорию. Именно в этот момент

передо мной открылись новые перспективы. В один из моих

обходов Брилл-билдинг я встретил хорошо одетого коротышку с

приветливой улыбкой. Тогда я не знал его имени, но он был в

Я чувствовал, что с Максом Ричем будет легко работать, и был

уверен: мои стихи ему понравятся.

Я уже хотел позвонить Натали и Отто, но решил подождать, пока

все не уладится окончательно.

Но ночью, лежа в постели, я вдруг подумал: «С чего это Макс

Рич вдруг захочет писать песни вместе со мной?! Почему не

найдет никого другого? Он просто очень добрый человек. Вот и

переоценил мой небольшой талант, но скоро наверняка

разочаруется. Я недостаточно хорош, чтобы работать с ним».

Неизвестно откуда вновь спустилось черное облако тоски.

«Все издатели в Брилл-билдинг отказали мне, а они

профессионалы и могут с первого взгляда распознать истинный

талант. Я ничтожество. И, если приду к Максу, просто поставлю

себя в глупое положение.»

В десять утра, пока Макс Рич ждал меня в своем офисе, я уже

сидел в автобусе компании «Грейхаунд», идущем в Чикаго.

Глава 8

Я вернулся в Чикаго в марте 1937-го, потерпев полный крах.

Родные очень мне сочувствовали, но от этого легче не

становилось.

– Эти люди ничего не понимают и не способны распознать

талантливую песню, – утверждала Натали.

Семье по-прежнему приходилось туго. Денег катастрофически не

хватало. Я без особой охоты вернулся в гардероб отеля

«Бисмарк», а днем парковал машины в ресторане в Норт-Сайде,

в Роджерс-Парке. Непонятные переходы от депрессии к эйфории

все продолжались, и я не мог с ними совладать. Без всякой

причины то радовался, то грустил, когда все шло хорошо.

Как-то вечером Чарли Файн, мой наставник из «Стюарт Уорнер»,

и его жена Вера пришли к нам на ужин. По соображениям

экономии на стол подали готовые блюда из дешевого китайского

ресторанчика по соседству. Но Файны сделали вид, что ничего

не замечают. За столом Вера упомянула, что на следующей

неделе едет в Сакраменто, штат Калифорния.

Калифорния. Голливуд.

Передо мной словно распахнулась дверь. Я вспомнил о

– Обещаешь? – настаивал он, готовый заплакать.

– Обещаю, – кивнул я, обнимая его. – Я буду скучать по тебе,

старина.

Еще через пять дней мы добрались до Сакраменто, где я

распрощался с Верой и Кармел и провел ночь в дешевом отеле.

Рано утром я уехал на автобусе в Сан-Франциско, а оттуда – в

Лос-Анджелес.

Я прибыл в Лос-Анджелес с одним чемоданом и пятьюдесятью

долларами в кармане. Купил на автовокзале выпуск «Лос

Анджелес таймс» и стал искать объявления о сдаче комнат.

Одно понравилось мне больше других – речь шла о пансионе,

где сдавались комнаты за четыре пятьдесят в неделю, включая

завтрак. Пансион к тому же располагался в Голливуде, в

нескольких кварталах от знаменитого бульвара Сансет, и

оказался очаровательным старомодным домом в прелестном

жилом районе на тихой Кармен-стрит, номер 1928.

Я позвонил. Дверь открыла маленькая женщина лет сорока, с

приветливым лицом.

– Здравствуйте. Что вам угодно?

– Меня зовут Сидни Шелдон. Ищу, где бы остановиться на

несколько дней.

– Я Грейс Зайдел. Входите.

Я поднял чемодан и вошел в прихожую. Очевидно, дом был

переделан из семейного жилища в пансион. Я увидел большую

гостиную, столовую, комнату для завтраков и кухню, насчитал

двенадцать в большинстве своем занятых спален и четыре

большие общие ванны.

– Насколько я понял, плата – четыре пятьдесят в неделю вместе

с завтраком, – продолжал я.

Грейс Зайдел окинула взглядом мой мятый костюм и потертую

рубашку и сказала:

– Если будете очень настаивать, могу сбавить до четырех

долларов.

Мне отчаянно хотелось заверить, что я буду платить все четыре

пятьдесят, но те жалкие гроши, которые у меня еще оставались,

скоро закончатся. Я проглотил свою гордость и сказал: –

Настаиваю.

– Договорились, – тепло улыбнулась она. – Я покажу вам вашу

комнату.

об имеющихся вакансиях и о том, какие картины сейчас

снимаются. Я взял газету и посмотрел на дату. У меня был всего

двадцать один день, чтобы найти работу, и время уже пошло.

Кроме того, мне необходимо любым способом как-то

проскользнуть в студийные ворота.

Утром, когда мы завтракали, зазвонил телефон. Любая попытка

ответить превращалась почти в Олимпийские игры. Каждый

старался добраться до трубки первым: во-первых, это было

единственное доступное нам развлечение, а во-вторых,

звонившим всегда мог оказаться потенциальный работодатель.

Актер, поднявший трубку, немного послушал, обернулся к Грейс

и объявил:

– Это вас.

Раздались разочарованные вздохи. Каждый жилец надеялся на

удачу. Телефон мог стать дорогой к будущему.

Я купил путеводитель по Лос-Анджелесу и, поскольку «Коламбиа

пикчерз» оказалась всего ближе к пансиону Грейс, решил начать

оттуда. Студия располагалась к Гауэр-стрит недалеко от

бульвара Сансет. И ворот там не было. Я подошел к дверям. За

письменным столом сидел пожилой охранник, он что-то читал.

Услышав шаги, он поднял глаза:

– Я могу чем-то помочь?

– Да, – уверенно кивнул я. – Меня зовут Сидни Шелдон. Я хочу

быть сценаристом.

Охранник задумчиво помолчал.

– Вам назначено?

– Нет, но…

– В таком случае не могу вас пропустить.

– Но должен же быть кто-то, к кому я…

– Только если вам назначено, – твердо заключил он и снова

принялся за чтение.

Очевидно, студиям ворота ни к чему.

Следующие две недели я методично обходил другие студии. В

отличие от Нью-Йорка, Лос-Анджелес не рай для пешеходов. Но

по улицам ходили трамваи с автобусами, и я скоро освоил все

маршруты и расписания.

И хотя студийные здания были совершенно разными, охранники

ничем не отличались один от другого. Мне даже стало казаться,

что всюду сидит один и тот же человек.

очередного зря потраченного дня, я нашел в ящике с почтой

письмо от Отто. В нем лежали автобусный билет до Чикаго и

записка:

«Ожидаем тебя домой на следующей неделе. С любовью, папа».

У меня осталось всего четыре дня и никаких перспектив. Боги,

должно быть, смеялись надо мной.

Вечером, когда мы, по обычаю, сидели в гостиной, болтая и

смеясь, один из жильцов сказал:

– Моя сестра устроилась чтецом на «МГМ».

– Чтецом? Что это такое? – удивился я.

– Чтецы есть на всех студиях, – объяснил он. – Они делают

синопсисы для продюсеров, что экономит время и избавляет от

необходимости читать горы всякого мусора. Если продюсеру

нравится синопсис, тогда он просматривает весь сценарий. На

некоторых студиях существуют большие отделы чтецов. Иногда

нанимают внештатников.

Я встрепенулся. Только недавно я прочел шедевр Стейнбека «О

мышах и людях» и…

Через полчаса я уже печатал синопсис книги.

К полудню следующего дня я сделал достаточно копий на взятом

взаймы мимеографе, чтобы разослать самым известным

студиям. Вероятно, пройдет день-другой, прежде чем копии

будут доставлены, и со мной свяжутся на третий день.

Но на третий день я получил всего одно письмо от Ричарда,

интересовавшегося, когда я вызову его к себе. На четвертый

день пришло письмо от Натали.

Настал четверг. Билет до Чикаго был на воскресенье. Еще одна

мечта умерла. Я сказал Грейси, что уезжаю в воскресенье утром.

Она смотрела на меня грустными мудрыми глазами:

– Я могу чем-то помочь?

Я обнял ее:

– Вы прекрасный человек. И настоящий друг. Просто все

обернулось не так, как я надеялся.

– Главное – никогда не забывать о мечтах, – напутствовала она.

Но мне пришлось забыть…

Однако рано утром в пятницу зазвонил телефон. Один из

актеров подбежал, схватил трубку и осведомился бархатным

баритоном:

– Что угодно? Да? Кто?

Глава 9

Я добрался до Калвер-Сити, пригорода Лос-Анджелеса,

трамваем и двумя автобусами. Сидя во втором автобусе, я гордо

оглядывал пассажиров. Меня так и подмывало объявить во

всеуслышание, куда я еду. Я вышел из автобуса в двух

кварталах от студии Селзника, большого внушительного здания в

георгианском стиле на Вашингтон-стрит. Я сразу узнал его по

заставке фильмов Селзника.

Поспешив войти, я подступил к женщине за столом:

– У меня встреча с секретарем мистера Селзника.

По крайней мере теперь-то я уж повидаюсь с самим мистером

Селзником.

– Ваше имя?

– Сидни Шелдон.

Она полезла в стол и вытащила толстый пакет.

– Это для вас.

– Вот как? А я думал, что, может быть, мистер Селзник…

– Нет. Мистер Селзник – человек занятой.

Значит, увидимся позже.

Я схватил пакет, вышел и помчался по улице к студии «МГМ», в

шести кварталах отсюда, мысленно перебирая подробности

моего замечательного плана, основанного на разговоре с

Сеймуром насчет Сидни Зингер, его бывшей жены. Когда я

спросил, видится ли Сеймур с Сидни, он пояснил, что она уехала

в Голливуд и работает секретарем у режиссера Дороти Арзнер,

на «МГМ».

Я решил попросить Сидни Зингер о помощи. Весьма слабая,

слабая, слабая надежда, но другой у меня не было.

Добравшись до студии, я подошел к охраннику и назвал себя:

– Я Сидни Шелдон. Мне нужно поговорить с Сидни Зингер.

– Сидни… О, секретарь Дороти Арзнер!

– Верно.

– Она вас ожидает?

– Разумеется, – заверил я.

Он поднял трубку и набрал внутренний номер.

– К вам Сидни Шелдон. Да, Сидни Шелдон. Что? Но он сказал…

Я стоял как пригвожденный к месту.

Скажи «да». Скажи «да». Скажи «да».

– Хорошо.

– Сидни…

– Заткнись и дай мне книгу.

– То есть ты хочешь… – Ты просто сумасшедший. Это

настоящее безумие. Но мне нравится твое упрямство. – И тут

она впервые улыбнулась. – Я помогу тебе.

Невероятное облегчение испытал я, глупо улыбаясь и наблюдая,

как она листает книгу.

– Длинная. Как же ты закончишь синопсис к шести часам?

Хороший вопрос!

Она отдала мне книгу. Я просмотрел предисловие, чтобы понять,

о чем речь. Исторический роман, того рода, какие обожал

ставить Селзник.

– И как теперь быть? – спросила Сидни.

– Буду перелистывать страницы и диктовать тебе сюжетную

линию.

– Давай, посмотрим, что получится, – кивнула Сидни.

Я уселся и принялся просматривать книгу. Минут за пятнадцать я

уловил смысл и стал пробегать глазами страницу за страницей,

диктуя только то, что считал жизненно важным для сюжета.

Сидни печатала под диктовку.

По сей день я не знаю, что заставило ее помочь мне. То ли она

поняла, что я действительно попал в безвыходную ситуацию, то

ли ее тронуло отчаяние в моем взгляде. Важно одно: она

провела за машинкой весь день.

Часы словно взбесились. Стрелки так и бежали. Мы дошли

только до середины романа, когда Сидни сказала:

– Уже четыре.

Я попробовал читать и говорить в два раза быстрее.

К тому времени как я закончил диктовать тридцатистраничный

синопсис, двухстраничное изложение и краткую рецензию, было

ровно без десяти шесть.

Взяв у Сидни последнюю страницу, я с благодарностью сказал:

– Если я могу что-то для тебя сделать…

– Ленча будет достаточно, – улыбнулась она.

Я поцеловал ее в щеку, сунул страницы в пакет вместе с книгой

и умчался. Я бежал всю дорогу до студии Селзника и ворвался в

двери без одной минуты шесть. За столом сидела та же

женщина.

– Меня зовут Шелдон. Я к секретарю мистера Селзника.

– Привет, дорогой! Мы так тебя ждем! У тебя все в порядке?

– Еще бы! У меня неплохие новости. Я только сейчас сделал

синопсис для Дэвида Селзника.

– Неужели! Но это замечательно! Он славный? Хорошо с тобой

обошелся?

– Лучше некуда. И это лишь начало. Ворота наконец открылись,

Натали. Все будет замечательно! Мне только нужно еще

несколько дней.

– Ладно, дорогой, – не колеблясь ответила она. – Дай знать,

когда вернешься.

Я не вернусь.

Утром я отправился на автовокзал и сдал присланный Отто

билет, получив за него наличными. Остаток дня я писал письма в

литературные отделы всех крупных студий. В письмах

повторялась одна и та же фраза:

«По личной просьбе мистера Дэвида О. Селзника я только что

закончил синопсис романа и теперь готов приступить к работе

над другими синопсисами…»

Через два дня посыпались звонки. Первый был из кинокомпании

«Двадцатый век – Фокс», второй – из «Парамаунт». Студия

«Фокс» просила сделать синопсис романа, «Парамаунт» –

пьесы. За каждый платили от пяти до десяти долларов, в

зависимости от длины.

Поскольку на каждой студии был свой штат чтецов, мне звонили

только тогда, когда остальные были заняты. Я мог делать по

синопсису в день: требовалось добраться до студии, взять книгу,

вернуться в пансион, прочесть текст, напечатать синопсис и

отвезти на студию. В среднем мне звонили два-три раза в

неделю. К Сидни я больше не обращался.

Чтобы увеличить свой жалкий доход, я позвонил человеку, с

которым никогда не встречался. О нем упоминала Вера Файн по

дороге в Калифорнию. Гордон Митчел был главой технического

отделения Академии киноискусства.

Я представился, упомянул имя Веры и сказал, что ищу работу.

Митчел был сама любезность:

– Собственно говоря, у меня кое-что для вас есть.

Я был в восторге. Неужели мне предстоит работать в столь

престижном месте?!

На следующий день я поехал к нему.

– Она не вернется.

– Что… с кем я говорю?

– Это Дороти Арзнер.

– Вот как… А она не оставила адреса, мисс Арзнер?

– К сожалению, нет.

Я больше не встречался с Сидни, но никогда не забуду, чем ей

обязан.

«Юниверсал» выпускала второсортные картины. Студия была

основана в 1912 году Карлом (Папой) Леммлем и славилась

расточительностью. За несколько лет до моего там появления ее

представитель позвонил агенту звезды вестернов и сказал, что

его клиента просят сыграть роль в малобюджетном фильме.

Агент рассмеялся:

– Вам он не по карману! Он делает тысячу долларов в день!

– Мы выплатим ему сколько потребуется, – заверил

представитель.

Фильм был о бандите, носившем маску. В первый день съемок

режиссер снимал бесчисленные крупные планы звезды в

различных декорациях, а к концу сообщил, что больше в нем не

нуждаются. Фильм доигрывал другой, никому не известный

актер, не снимавший маски до заключительных кадров.

В понедельник, впервые входя в ворота студии, я был

преисполнен ощущением чуда. Минуя фасады западных

городишек и викторианских особняков, бутафорские улицы Сан

Франциско и Нью-Йорка, я остро чувствовал магию кино.

Эл Таунсенд объяснил мне мои обязанности. Я должен был

читать десятки сценариев, написанных для немого кино, и

пытаться выудить из них те, которые могли подойти для

звукового. Почти все сценарии были безнадежны. Помню одно

поразительное описание злодея: «В его глазах стояли мешки с

золотом».

Во времена правления Папы Леммля в «Юниверсал» царил дух

беспечности и беззаботности. Никто не ощущал давления со

стороны начальства. Мы были одной большой семьей.

Отныне я получал еженедельный чек и мог регулярно платить

Грейси. Приходил на студию шесть дней в неделю, но так и не

смог привыкнуть к чудесному месту, где каждый день

создавались мечты. И я тоже мечтал. Мечтал о том, что когда

нибудь принесу свой сценарий и продам его студии.

Управляющий оказался прав. Работать на коммутаторе было

легко, и вскоре я уже действовал как автомат. Загорается

индикатор, я вставляю штекер из первого ряда.

– Мистера Клеманна, пожалуйста.

Я просматриваю список гостей. Мистер Клеманн живет в комнате

231. Вставляю в гнездо штекер под номером 231 и нажимаю

кнопку. В комнате раздается звонок. Вот и все.

Я, конечно, считал, что работа на коммутаторе – лишь начало.

Меня могут повысить до ночного управляющего, а потом,

возможно, и до генерального директора, и раз отель – часть

большой сети, то неизвестно, насколько высоко я могу взлететь,

и к тому же при моем знании гостиничного дела всегда можно

написать сценарий, продать его студии и снова вернуться туда,

где я хочу быть.

Во время моей третьей ночной смены, в три часа утра, один из

постояльцев позвонил на коммутатор и попросил соединить его с

Нью-Йорком. Я тут же вытащил штекер и набрал нью-йоркский

номер.

Телефон долго звонил, прежде чем на том конце подняли трубку.

– Алло, – ответила женщина.

– Вам звонят из Лос-Анджелеса. Минутку, пожалуйста.

Я взял штекер, соединяющий меня с комнатами, и уставился на

панель. И только сейчас сообразил, что не помню, кто из

постояльцев мне звонил.

Я еще раз оглядел штепсельные гнезда в надежде, что меня

осенит догадка. Примерное место на панели, откуда раздался

звонок, я помнил. И стал обзванивать все комнаты подряд,

рассчитывая найти нужную. Комнат набралось с дюжину.

– Соединяю вас с Нью-Йорком.

– Я никого в Нью-Йорке не знаю.

– Соединяю вас с Нью-Йорком.

– Вы спятили? В три часа утра?!

– Соединяю вас с Нью-Йорком.

– Только не меня, идиот вы этакий!

Когда утром пришел управляющий, я поспешно начал:

– Прошлой ночью произошла забавная история. Я…

– Я уже слышал и не считаю это забавным. Вы уволены.

Очевидно, я был рожден не для управления сетью отелей.

Следовало идти дальше.

Дэррил Занук питал неизменное уважение к сценаристам. Как-то

раз он объявил:

– Успех фильма зависит от трех составляющих: сценария,

сценария и сценария. Только не говорите этого сценаристам.

В «Фокс» работали двенадцать штатных чтецов в возрасте от

тридцати двух до шестидесяти лет. Большинство были

родственниками студийного начальства, поскольку должность

чтеца считалась чем-то вроде синекуры.

Джулиан Джонсон, один из директоров студии «Фокс», однажды

вызвал меня к себе. Высокий, грузный, он выглядел

впечатляюще и импозантно. Одно время он был женат на Тексас

Гинан, знаменитой королеве ночных клубов.

– Сидни, отныне вы делаете синопсисы только для мистера

Занука. Когда он заинтересуется новой книгой или пьесой,

принимайтесь за работу.

– Как скажете, сэр.

– И учтите: синопсисы всегда нужны мистеру Зануку срочно.

– Без проблем.

Честно говоря, я был в полном восторге. С этого момента мне

поручалось читать лучшие новые романы и пьесы, приходившие

на студию.

И поскольку Занук спешил обогнать конкурирующие студии по

количеству и качеству нового материала, я частенько

засиживался за полночь. Работа мне очень нравилась, но все же

не терпелось поскорее стать сценаристом. На студии открылось

отделение молодых сценаристов, и я сказал Джулиану Джонсону,

что хочу перейти туда. Он сочувственно кивнул, но не поддержал

меня:

– Ты работаешь на Занука. Это куда важнее.

Мой кабинет находился в старом, скрипучем деревянном здании

на задах студии. Ночью на съемочных площадках никого не

было, и мне становилось не по себе в тишине и темноте.

Однажды я делал срочный синопсис по книге, которая

понравилась Зануку. Это был готический роман о призраках с

элементами ужастика.

Я как раз печатал строку: «Он открыл дверцу шкафа, и на него

стал валиться ухмыляющийся мертвец…», когда дверцы шкафа

в моем кабинете распахнулись и оттуда полетели книги, а стены

затряслись как в лихорадке. Я побил все рекорды скорости,

долларов в неделю и не могу позволить себе…

Но Эдди Манникс, не дав ему договорить, вскочил и заорал:

– Я не собираюсь выслушивать это дерьмо!

Он вылетел из комнаты, а мы словно окаменели. Совещание

было окончено.

Но один из оставшихся руководителей покачал головой:

– Пойду посмотрю, нельзя ли его вернуть.

Через несколько минут он вернулся со взбешенным Манниксом.

Мы, присмирев, молча наблюдали за ним.

– Какого черта вам нужно? – процедил он.

Переговоры начались.

Два часа спустя был создан официальный профсоюз чтецов,

признанный всеми студиями. Комитет согласился на

минимальную плату в двадцать один доллар пятьдесят центов в

неделю для штатных чтецов и двадцатипроцентное повышение

для внештатных. Меня избрали вице-президентом профсоюза.

Только через несколько лет, познакомившись с Эдди Манниксом

поближе, я понял, какой он блестящий актер.

Но тогда я прежде всего позвонил Отто и Натали рассказать о

случившемся. Они порадовались за меня, а позже я узнал, что

Отто долго расписывал своим приятелям, как я в одиночку спас

голливудские студии от губительной забастовки.

У Грейси появился новый жилец, застенчивый молодой человек,

мой ровесник, по имени Бен Робертс, смуглый лысеющий

коротышка с приветливой улыбкой. Он обладал язвительной

иронией. Мы скоро подружились.

Бен был сценаристом, но пока по его сценарию сняли всего одну

короткометражку с Леоном Эрролом. Мы начали поговаривать о

сотрудничестве. Каждый вечер мы шли в закусочную на углу или

заглядывали в дешевый китайский ресторанчик. Сотрудничать с

Беном было легко. Он обладал несомненным талантом, и через

несколько недель проект сценария был закончен. Мы отправили

текст во все студии и жадно ждали предложений, которые, мы

были уверены, на нас посыплются.

Но не получили ни одного.

Мы принялись за другой проект – с тем же результатом, после

чего решили, что студии, очевидно, нисколько не ценят

гениальные произведения, раз отвергают такие таланты.

Третий проект постигла та же участь, но мы, окончательно

– А что это такое?

Я даже растерялся. Рей Кроссет, один из лучших агентов в

бизнесе, даже не слышал о «ПРК»!

– Это студия. «Продюсерз рилизинг корпорейшн». Их продюсер,

Тед Ричмонд, предложил нам пятьсот долларов, но в эту сумму

входит написание сценария.

– Вы уже подписали контракт?

– Ну… мы сказали, что дадим ему знать, но…

– Я перезвоню, – перебил Рей и повесил трубку.

Он действительно перезвонил. Через два часа.

– Я только что продал вашу историю в «Парамаунт». Тысяча

долларов, и вам не обязательно писать сценарий.

Я был настолько шокирован, что не сразу нашелся с ответом. Но

тут же понял, что произошло. В каждой студии писались

синопсисы посланных туда сценарных разработок. Когда Рей

позвонил на «Парамаунт» и сказал, что «Опасные каникулы»

почти куплены другой студией, там попались на удочку.

– Рей, – произнес я, – это… это здорово, но мы не можем

согласиться.

– О чем вы толкуете? Гонорар в два раза больше, и, кроме того,

это крупная студия.

– Но я не могу! У меня обязательства перед Тедом Ричмондом

и…

– Послушайте, позвоните ему и скажите, что произошло. Уверен,

он поймет.

– Попытаюсь, – вздохнул я, в полной уверенности, что Ричмонд

не поймет, но все же позвонил Теду.

Его секретарша ответила, что мистер Ричмонд сейчас в

монтажной и просил не беспокоить его.

– Не попросите его позвонить мне? Это очень важно.

– Я обязательно передам.

Через час я снова позвонил:

– Мне нужно срочно поговорить с мистером Ричмондом.

– Простите, его нельзя беспокоить. Я передала, что вы звонили.

После третьей попытки я наконец сдался и позвонил Рею:

– Ричмонд не отвечает на звонки. Заключайте контракт с

«Парамаунт».

– Уже. Четыре часа назад.

Когда пришел Бен, я сразу рассказал ему все. Он был счастлив.

или иначе, придется идти на встречу с Алексом и Тедом.

В восемь я приплелся в «Свинью и свисток», Тед и Алекс уже

сидели в кабинке. Я принес два экземпляра текста.

– Мне не терпится прочитать это, – признался Алекс.

– И мне тоже, – кивнул Тед.

Я уселся и вручил каждому по копии.

Они начали читать. Я не смел смотреть на них. Они

переворачивали страницы. Без комментариев. Молча.

«Что ж, мы это заслужили, – решил я. – Как можно написать

приличную историю за одну ночь?»

Оба закончили читать одновременно. Алекс поднял глаза и

объявил:

– Блестяще.

– Потрясающе, – вторил Тед. – Вы правы. Это лучше, чем

«Опасные каникулы».

Я не верил собственным ушам.

– Мы даем вам пятьсот долларов, и вы с Беном напишете

сценарий, – продолжал Алекс.

Я глубоко-глубоко вздохнул:

– По рукам.

Мы с Беном сотворили чудо. Продали два проекта сценария

всего за двадцать четыре часа.

Вечером мы отправились в «Мюссо и Фрэнк», один из лучших

голливудских ресторанов, чтобы отпраздновать победу. Мы

впервые смогли позволить себе такую роскошь. Накануне мне

исполнилось двадцать четыре года.

«К югу от Панамы» была поставлена «ПРК». Главные роли

играли Роджер Прайор и Вирджиния Вейл. «Парамаунт» сняла

«Опасные каникулы», назвав картину «Ночные полеты». Главные

роли сыграли Ричард Карлсон и Нэнси Келли.

Мы с Беном трудились вовсю. Первым делом я ушел из «Фокс»,

решив, что мистер Занук обойдется без меня. Вскоре мы с

Беном продали еще три истории: «Герой в кредит» – маленькой

студии «Монограм», выпускавшей второсортные картины, и

«Опасную леди» и «Дочери-картежницы» – «ПРК». За каждую

историю и сценарий мы получали по пятьсот долларов, которые

делили пополам. Вряд ли можно сказать, что эти картины

запомнились зрителям, но все же мы стали сценаристами.

Леонард Филдз, продюсер студии «Рипаблик», лучшей из

обид, чтобы помнить о младшем сыне. Они просто были очень

разными людьми и не подходили друг другу.

Я решил, что Ричарду пора перебираться в Голливуд. Теперь

моего заработка хватит и на меня, и на брата.

– Не хочешь поехать со мной? – спросил я Ричарда. – Пойдешь

в школу там.

– Это… это правда? – спросил он, заикаясь.

– Еще бы!

Немного опомнившись, брат завопил так, что у меня едва не

лопнули барабанные перепонки.

Через неделю он перебрался в пансион Грейси, и я представил

его остальным жильцам. Я еще никогда не видел его таким

счастливым. Только сейчас я понял, как скучал по брату.

Через три месяца после нашего отъезда Отто и Натали

развелись. Я не знал, радоваться или грустить, но все же решил,

что так будет лучше для всех.

Рано утром мне позвонили:

– Сидни?

– Я.

– Привет, приятель, это я, Боб Рассел.

Я не только не был приятелем человека с таким именем и

фамилией, но вообще никогда не слышал о нем.

Может, он коммивояжер?

– Простите, – начал я, – но у меня нет времени…

– А ведь когда-то ты собирался писать песни вместе с Максом

Ричем.

Я даже растерялся. Кто мог знать…

И тут до меня дошло:

– Сидни Розенталь!

– Боб Рассел, – поправил он. – Я еду в Голливуд повидаться с

тобой.

– Здорово!

Через неделю Боб занял последнюю свободную комнату в

пансионе Грейси. Я был рад приезду старого друга. Он был по

прежнему исполнен энтузиазма и кипел идеями.

– Все еще пишешь песни? – поинтересовался я.

– Естественно. Да и тебе не следовало сдаваться, – упрекнул он.

Боб, как человек общительный, мгновенно обзавелся друзьями.

Иногда он приводил их в пансион, да и они приглашали его к

В Голливуде каждый день бушевали штормы местного масштаба,

но в Европе назревала настоящая буря, начавшаяся в 1939 году,

когда Германия и Советский Союз заняли Польшу. Британия,

Франция и Австралия объявили войну Германии. В 1940-м

Италия стала союзницей Германии, и теперь в Европе шла

война. Америка придерживалась нейтралитета, но это

продолжалось недолго.

Седьмого декабря 1941 года японцы напали на Пёрл-Харбор, и

на следующий день президент Франклин Делано Рузвельт

объявил войну Японии. Через час после этого события Луис Б.

Мейер, глава «Метро-Голдвин-Мейер», назначенный на этот пост

президентом компании Николасом Шленком, созвал совещание

главных продюсеров и режиссеров. Когда все собрались, он

торжественно объявил:

– Мы все слышали, что произошло вчера в Пёрл-Харбор. Ну так

вот, мы не собираемся это терпеть! Мы будем сражаться! – И,

оглядев собравшихся, добавил: – Я знаю, что могу рассчитывать

на вас. И уверен, все вы вместе со мной поддержите нашего

великого президента Николаса Шленка!

Мы с Беном и Бобом достигли призывного возраста и понимали,

что скоро придется идти в армию.

– В Форт-Диксе, штат Нью-Джерси, есть что-то вроде студии,

выпускающей учебные военные фильмы. Я иду в армию и

попробую туда пробиться, – решил Бен.

На следующий день он пошел добровольцем, и армия приняла

его в свои ряды. Уже через неделю он уехал на восток.

– А ты что будешь делать? – спросил я Боба.

– Пока не знаю. У меня астма. Меня не возьмут. Я возвращаюсь

в Нью-Йорк, там посмотрим, чем можно помочь армии. Ну а ты?

– Я иду в авиацию.

Двадцать шестого октября 1942 года я записался в авиацию. Для

того чтобы меня приняли, требовалось три рекомендательных

письма от достаточно известных людей. Но я не знал никаких

известных людей и поэтому начал засыпать письмами членов

конгресса, объясняя, что готов служить стране и мне необходимо

их содействие. Только через два месяца у меня наконец были

все три письма.

Теперь следовало ехать в деловой район Лос-Анджелеса, чтобы

сдать письменный экзамен. В аудитории Федерал-билдинг

– Отнесете карточку к любому доктору, – объяснили мне. – Если

пройдете проверку, пусть он подпишет ее. Потом принесете

карточку сюда.

Я вернулся в пансион и рассказал Ричарду, как обстоят дела.

Похоже, моя мечта сбудется, и я стану летчиком!

Но Ричард был вне себя от горя.

– Я буду совсем один, – грустил он.

– Грейси присмотрит за тобой, – утешил его я. – И мама с Марти

скоро приедут. Да и все равно война вот-вот кончится.

Сидни-пророк…

Наутро я отправился к доктору Фреду Сиверну, чье имя стояло

на первой карточке. В приемной толпились люди, ожидавшие

своей очереди. Пришлось просидеть битый час, прежде чем

меня позвали в кабинет.

– Садитесь, – бросил доктор и взглянул на карточку. – Пилот, вот

как?

– Да, сэр.

– Посмотрим, обладаете ли вы стопроцентным зрением, которое

требуется для авиации.

Он повел меня в комнату поменьше с большой оптометрической

таблицей на стене и выключил свет.

– Читайте сверху.

Я без труда справлялся с задачей, пока не дошел до последних

двух строчек. Тут я не смог прочитать ни единой буквы, но не

разволновался, посчитав, что вижу достаточно хорошо.

Доктор зажег свет и что-то написал в карточке.

Получилось! У меня все получилось!

– Отдайте это медсестре в приемной.

– Спасибо, доктор, – поблагодарил я и, выйдя в приемную,

взглянул на карточку. Там стояло мое имя, а внизу было

написано: «Негоден. Недостаточная острота зрения».

И подпись: «Доктор Фред Сиверн».

Невероятно!

Я никак не мог с этим смириться. Ничто не помешает мне стать

летчиком!

Я пошел к дверям.

– Сэр, можно получить вашу карточку? – позвала медсестра.

Я продолжал идти, будто не слыша.

– Сэр…

– Следующая строчка, – перебил он.

– Я не могу ее прочитать.

– Шутите? – рассердился он. – Как это не можете?

– Видите ли, я…

– И вы хотите стать военным летчиком? Забудьте!

Он взял мою карточку и стал писать.

Мой последний шанс летел ко всем чертям. Я запаниковал.

– Подождите, – забормотал я, – ничего пока не пишите…

Он удивленно вскинул брови.

– Доктор, вы не понимаете. Я не спал всю ночь. Ухаживал за

матерью. Глаза ужасно устали. Я плохо себя чувствую. Мой

любимый дядя только что умер. Все это сущий кошмар. Вы

должны дать мне еще один шанс.

Доктор внимательно слушал, и во мне загорелась надежда. Но

он покачал головой:

– Боюсь, никак не смогу…

– Всего один шанс, – в отчаянии взмолился я, и это, похоже,

подействовало.

– Ну… что же… – нерешительно протянул доктор, – завтра мы

попробуем еще раз, но вы зря тратите…

– О, спасибо. Обязательно приду, – поспешно заверил я и

помчался к своему окулисту.

– Благодарю покорно, – с горечью сказал я доктору Питерсу. –

Теперь я вообще ослеп.

– Сколько вы просидели в этих очках? – спросил он.

– Минут двадцать – тридцать.

– Вам следовало снять их через десять минут.

Неужели нельзя было объяснить раньше?

– Но для меня это крайне важно! Сделайте что-нибудь.

Доктор Питерс помолчал.

– А он затемняет комнату, прежде чем вы начинаете читать

таблицу?

– Да.

– Это хорошо.

Доктор пошел в чулан и вынес оттуда оптометрическую таблицу.

– Здорово! – обрадовался я. – Можно выучить ее наизусть и…

– Нет. В разных таблицах разные буквы.

– Тогда какой смысл в…

– Вот что мы сделаем. Потренируйтесь на этой карте.

– Раз вы не будете кадровым военным, придется купить себе

мундир. Но вы получите жалованье курсанта и бесплатное

жилье. Этого довольно?

– Да, сэр.

– Училище находится в Ричфилде, штат Юта. Вы должны

явиться туда в течение следующей недели.

Я был вне себя от радости.

В Лос-Анджелес приехала Натали с новым мужем, и мы с

Ричардом наконец познакомились с Марти, седовласым полным

коротышкой с приветливым лицом. Он сразу мне понравился.

Мы поужинали вместе, и я рассказал новобрачным о своих

новостях.

– Значит, тебе нужен мундир, – протянул Марти. – Пойдем

купим.

– Но вам совсем ни к чему…

– Я так хочу.

Поскольку в отношении наших мундиров не было единого

устава, Марти отвел меня в магазин армии и флота, торгующий

излишками военного оборудования, и купил мне два прекрасно

сидевших офицерских мундира и кожаную куртку «пилот». Мне

осталось только выбрать белый шарф, который тогда носили

летчики, и я стал как две капли воды походить на настоящего

аса.

Теперь оставалось только помочь Америке выиграть войну.

Глава 12

Ричфилд был маленьким городком с населением шестьдесят

пять тысяч. Его окружали горы Монро. На главной улице

располагался уютный отель. Следуя инструкциям, мы, курсанты,

расселились по номерам, а потом вернулись в вестибюль. Нас

было четырнадцать человек. Мы проторчали в вестибюле с

полчаса, когда в дверях появился высокий угловатый человек с

резкими чертами лица и, оглядев нас, спросил:

– Все устроились?

– Да, сэр, – прозвучал хор голосов.

– Прекрасно. Я капитан Андерсон, ваш шеф-инструктор. Отель

находится в пятнадцати минутах езды от аэродрома. В шесть

до четырех-пяти утра, пытаясь выполнить домашнее задание.

Каждый день был похож на предыдущие. После занятий мы шли

на летное поле знакомиться с самолетами. Мне предстояло

летать на «пайпер кабс», винтомоторных аэропланах, вместе с

инструктором.

Все мы хотели учиться летать, но домашние задания отнимали

жутко много времени. Мы не спали до трех-четырех утра и

втайне надеялись, что начало полетов задержат и мы сможем

хотя бы закончить теоретический курс.

Меня прикрепили к капитану Андерсону. Он лично наблюдал, как

я укладываю парашют для своего первого полета. Мы сели в

самолет.

– Следите за тем, что я делаю. – Он поднял самолет в воздух, не

переставая объяснять: – Прежде всего необходимо запомнить

два основных правила. Первое: ни секунды покоя. Постоянно

вращайте головой, если можете, чуть ли не на сто восемьдесят

градусов, чтобы проверить, нет ли поблизости самолетов.

Второе: соотносите скорость с высотой полета, чтобы избежать

катастрофы.

По мере того как мы поднимались в воздух, я увидел, что

аэродром полностью окружен горами.

Когда мы поднялись на семьсот пятьдесят футов, капитан

Андерсон сказал:

– Сейчас войдем в штопор.

В штопор мы вошли и благополучно из него вышли. Но к

сожалению, возникла еще одна проблема: меня укачивало.

Капитан Андерсон брезгливо поморщился. Я залился краской.

На следующий день мы делали бочки и мертвые петли, и меня

опять тошнило.

Когда мы приземлились, капитан Андерсон спросил: – Вы

сегодня завтракали?

– Да, сэр.

– Отныне ничего не будете есть до обеда.

Это означало, что с ужина и до половины второго дня у меня во

рту не будет ни крошки.

Но едва капитан Андерсон передал мне управление, морская

болезнь исчезла. Сидя за штурвалом, я чувствовал себя

великолепно, поскольку старался сосредоточиться на том, что

делаю.

посмотрел на приборы и вдруг сообразил, что совершенно

забыл, какой должна быть скорость. Мало того – все, что я

выучил, выветрилось из головы. Я понятия не имел, что делать.

В полной панике я потянул рычаг на себя, чтобы набрать высоту

и уберечься от падения, одновременно пытаясь вспомнить

соотношение высоты и скорости, но голова была абсолютно

пуста. Если сделаю ошибку, значит, разобьюсь. Я описывал круги

над аэродромом, не в силах сообразить, что делать. Может,

прыгнуть с парашютом? Но в ВВС нет лишних самолетов!

Однако не мог же я вечно оставаться в воздухе! Нужно каким-то

образом садиться.

Я снова стал спускаться, безуспешно стараясь припомнить

нужные цифры. Вниз на тысячу футов, сбавить скорость до

шестидесяти миль в час… триста футов – пятьдесят миль в час.