+
Как стать знаменитым писателем? Как превратить свою жизнь в захватывающий, увлекательный роман? Как пробиться из нищеты и безвестности к мировой славе? И какова обратная сторона блистательной карьеры? Сидни Шелдон раскрывает вам секреты своего феноменального успеха!
РЕЗУЛЬТАТ ПРОВЕРКИ ПОДПИСИ
Данные электронной подписи
Ссылка на политику подписи
Закрыть

 

Сидни А. Шелдон

 

 

 

 

Обратная

сторона успеха

 

 

 

- 2 -

 

 

 

 

 

 

Аннотация

 

Как стать знаменитым писателем?

Как превратить свою жизнь в захватывающий, увлекательный

роман?

Как пробиться из нищеты и безвестности к мировой славе?

И какова обратная сторона блистательной карьеры?

Сидни Шелдон раскрывает вам секреты своего феноменального

успеха!

 

 

Сидни Шелдон

Обратная сторона успеха

 

 

Моим любимым внучкам Лиззи и Ребекке.

Пусть они узнают, какое волшебное путешествие я совершил.

Он, в семействе которого не имелось ни глупцов, ни негодяев,

ни нищих, был порожден вспышкой молнии.

 

 

Глава 1

 

В семнадцать лет я служил рассыльным в аптеке-закусочной

«Афремоу» и считал, что мне крупно повезло, поскольку там

можно было без особых хлопот стащить таблетки снотворного в

достаточном количестве, чтобы покончить с собой. Собственно

говоря, я не знал, сколько именно таблеток мне потребуется,

поэтому наугад остановился на двадцати и старался не

прикарманивать больше чем пару-тройку за один раз, чтобы не

возбудить подозрений фармацевта. Я читал, что комбинация

виски и снотворного считается убийственной, и намеревался

смешать и то и другое, чтобы уж было наверняка.

- 3 -

Наступила суббота. Та самая суббота, которую я ждал. Родители

собирались уехать на уик-энд, мой брат Ричард сказал, что

переночует у друга. Квартира опустеет, и никто не помешает

моим планам.

В шесть вечера фармацевт объявил, что пора закрываться.

Он и понятия не имел, насколько прав! Пора прикрыть все, что я

считал неправильным в своей жизни. Правда, я знал, что дело

не только во мне. Вся страна была больна.

Шел 1934 год, и Америка переживала опустошающий кризис.

Биржевой рынок потерпел крах пять лет назад, тысячи банков

обанкротились, а вместе с ними множество предприятий и фирм.

Более тринадцати миллионов людей потеряли работу и

находились на грани отчаяния. Размеры зарплат

катастрофически уменьшились, и имеющим работу

счастливчикам выплачивали не более никеля[1] за час. По

стране бродили миллионы бездомных, двести тысяч из них

составляли дети. Мы попали в тиски гибельной депрессии.

Бывшие миллионеры кончали жизнь самоубийством, а

руководящие работники и администраторы продавали яблоки на

улицах. Самой популярной песней стало «Унылое воскресенье»

Я до сих пор помню один куплет:

Унылое воскресенье

С тенями я провожу.

Я и сердце мое

Решили покончить со всем.

Мир был окрашен в серые тона, и это вполне соответствовало

моему настроению. Я барахтался в бездне отчаяния и больше не

видел смысла в своем существовании. Чувствовал себя

потерянным и выбитым из колеи. Несчастным и одиноким. И

всеми силами души желал того, что не мог ни определить, ни

назвать.

Мы жили около озера Мичиган, всего в нескольких кварталах от

берега, и как-то ночью я пошел туда, чтобы немного успокоиться.

Дул сильный ветер, небо было затянуто облаками.

Я поднял голову и громко сказал:

– Если Бог есть, пусть покажется мне!

И тут же, к моему изумлению, тучи стали стягиваться, сливаться,

образуя гигантское лицо. Внезапная вспышка молнии – и лицо

словно глянуло на меня грозными сверкающими глазами. Я в

- 4 -

панике бежал до самого дома.

Наша семья жила в маленькой квартирке на третьем этаже на

Роджерс-Парк. Великий шоумен Майк Тодд как-то сказал, что он

не раз разорялся, но никогда не чувствовал себя бедняком. В

отличие от него я постоянно чувствовал себя бедняком, потому

что мы жили в унизительной, жестокой бедности, когда в разгар

холодной зимы и в сильные морозы приходилось отключать

отопление, чтобы сэкономить деньги, и выключать свет, выходя

из комнаты, а также выдавливать из бутылки кетчупа и из тюбика

с пастой последние капли. Но я решил уйти от всего этого.

Когда я добрался до убогой квартирки, там никого не было.

Родители уже уехали, а брат поспешил скрыться.

Я вошел в маленькую спальню, которую делил с Ричардом, и

осторожно вытащил из-под комода пакет с таблетками. Потом

отправился на кухню, взял с полки бутылку отцовского бурбона и

отнес в спальню. Посмотрел на таблетки и виски, гадая, скоро ли

они подействуют, налил немного спиртного в стакан и поднес к

губам. Главное – не позволять себе задумываться над тем, что

делаю!

Я глотнул виски, обжег нёбо и горло и едва не задохнулся.

Немного придя в себя, я набрал в горсть таблеток и уже хотел

сунуть в рот, и тут послышался голос у меня за спиной:

– Что это ты делаешь?

Я повернулся, пролив виски и рассыпав часть таблеток.

В дверях стоял отец.

– Не знал, что ты пьешь, – заметил он, шагнув ближе.

Я ошарашенно уставился на него.

– А… я думал, что вы уехали.

– Я кое-что забыл. Повторяю: что это ты делаешь? – процедил

он, отбирая у меня стакан.

– Н-ничего, – пролепетал я, окончательно растерявшись.

Отец нахмурился.

– На тебя это не похоже, Сидни. Что стряслось? – повторил он и,

только сейчас заметив пригоршню таблеток, окончательно

вышел из себя. – Господи, что здесь происходит? Что это такое?

Мои мысли лихорадочно метались, но сколько-нибудь

правдоподобное объяснение так и не подвернулось. Поэтому я

вызывающе выпалил:

– Это снотворное! А что?

- 5 -

– Зачем оно тебе?

– Собираюсь… покончить с собой.

Последовало долгое молчание.

– Я понятия не имел, что ты так несчастлив, – наконец медленно

выговорил отец.

– И ты меня не остановишь. А если и остановишь, я все равно

сделаю это завтра.

Отец снова помедлил, пристально глядя на меня.

– Это твоя жизнь, и ты можешь делать с ней все, что захочешь, –

вздохнул он и, поколебавшись, добавил: – Если не слишком

спешишь, почему бы нам не прогуляться немного?

Я точно знал, о чем он думает. Недаром отец был продавцом.

Наверняка попытается меня отговорить. Только у него не было

ни малейшего шанса. Я сам решил, что мне делать!

– Ладно, – согласился я.

– Надень пальто, иначе простудишься.

Что за глупость! Мне ли, без пяти минут мертвецу, бояться

простуды!

Я невольно улыбнулся.

Уже через пять минут мы с отцом шагали по насквозь

продуваемым ветром улицам, с которых мороз прогнал всех

пешеходов.

После очередной долгой паузы отец попросил:

– Расскажи мне все, сынок. Почему ты хочешь покончить с

собой?

С чего начать? Как объяснить, насколько одиноким и

обделенным я себя чувствовал?

Я отчаянно хотел чего-то… чего-то, чему не мог подобрать

названия. Может, прекрасного будущего? Но прекрасного

будущего у меня быть не могло. Несмотря на волшебные

фантазии, к концу дня я неизменно оставался рассыльным из

аптеки.

Я мечтал пойти в колледж, но на это не было денег. Мечтал

стать писателем, даже написал несколько десятков рассказов и

отослал в журналы «Стори», «Кольерз» и «Сэтеди ивнинг пост».

И отовсюду получал стандартные бланки с отказами.

Вот я и решил, что не могу провести остаток жизни в этом

беспросветном мраке.

– …и в мире есть столько чудесных мест, которых ты не видел, –

- 6 -

продолжил за меня отец.

Я постарался не слушать его, словно выключил звук приемника.

Если он уедет сегодня, я смогу завершить начатое.

– Тебе наверняка понравится Рим…

Если он попытается остановить меня сейчас, сделаю это, когда

он уберется, – упорно думал я, почти не слыша, что талдычит

отец.

– Сидни, ты сам говорил, что больше всего на свете хочешь

стать писателем.

Я мигом насторожился.

– Это было вчера.

– А как насчет завтра?

– Что? – опешил я.

– Ты не знаешь, что может случиться завтра. Жизнь – как роман,

понимаешь? Полна тайн и неопределенности. Держит в

напряжении. И ты никогда не узнаешь, что будет дальше, пока

не перевернешь страницу.

– Я знаю, что будет дальше. Ничего.

– А вот это еще неизвестно. Каждый день – это новая страница,

которая может быть полна сюрпризов. Повторяю, ты никогда не

узнаешь, что будет дальше, пока не перевернешь страницу.

Я задумался. В чем-то он был прав. Каждое завтра

действительно похоже на следующую страницу романа.

Мы свернули за угол и пошли дальше.

– Если ты действительно собрался покончить с собой, Сидни, я

способен буду понять. Но не хотелось бы видеть, как ты

закрываешь книгу, не дочитав до конца и упустив все то важное,

что может произойти с тобой на следующей странице, странице,

которую предстоит написать тебе.

Не закрывай книгу слишком скоро. Неужели я действительно

готов закрыть ее слишком скоро? Ведь что-то чудесное вполне

может произойти завтра.

Либо отец имел дар убеждения, либо я не так уж стремился

оборвать свою жизнь, но ближе к концу следующего квартала я

решил отложить исполнение плана.

При этом оставил за собой право выбора.

 

 

 

- 7 -

Глава 2

 

Я родился в Чикаго, на кухонном столе, сколоченном моими

собственными руками. Так по крайней мере утверждала моя

мать Натали. Натали была моей Полярной звездой, моей

утешительницей, моей защитницей. Я был ее первенцем, и она

всегда относилась к факту моего рождения как к чуду. Она и

говорить не могла обо мне без помощи тезауруса. Я был умен,

талантлив, красив и остроумен – и все это еще до того, как мне

исполнилось полгода.

Я никогда не называл родителей папой и мамой. Они

предпочитали «Натали» и «Отто», возможно, потому что это

возвращало им некую иллюзию молодости.

Натали Маркус родилась в российском селе Славитка[2] под

Одессой еще при последнем царе. Когда девочке было десять

лет, ее мать, Анна, спасаясь от еврейских погромов, увезла ее в

Америку.

Натали была настоящей красавицей: рост пять футов пять

дюймов, мягкие каштановые волосы, умные серые глаза и

прелестное лицо. Она обладала душой романтика и богатой

внутренней жизнью. Образования она не получила, но научилась

читать, любила книги и классическую музыку, мечтала выйти

замуж за принца и объездить весь мир.

Но ее принцем оказался Отто Шехтель, чикагский хулиган,

бросивший школу после шестого класса. Отто был красив и

обаятелен, легко понять, почему Натали так к нему потянуло.

Оба были мечтателями, вот только мечтали о разном. Натали

грезила о романтическом мире с замками в Испании и

прогулками в венецианской гондоле под лунным небом.

Фантазии Отто чаще всего касались очередного плана

мгновенного обогащения. Кто-то сказал, что для успеха в

писательском ремесле необходимы бумага, перо и трудное

детство в неблагополучной семье. Меня воспитывали сразу две

такие семьи.

С одной стороны – клан Маркусов: два брата, Сэм и Эл, и три

сестры, Полин, Натали и Фрэнсис.

С другой – Шехтели: два брата и пять сестер – Гарри, Отто, Роуз,

Бесс, Эмма, Милдред и Тилли.

Шехтели, все как один, были экстравертами, сердечными,

общительными и находчивыми. В отличие от сдержанных,

- 8 -

скрытных интровертов Маркусов.

Обе семьи были не только совершенно разными. Они не имели

абсолютно ничего общего. Вероятно, поэтому судьба и решила

позабавиться.

Гарри Шехтель женился на Полин Маркус. Отто Шехтель,

женился на Натали Маркус. Тилли Шехтель вышла замуж за Эла

Маркуса. И словно всего этого было недостаточно, Сэм Маркус

женился на лучшей подруге Полин. Словом, сплошная брачная

лихорадка.

Гарри, старший брат Отто, был наиболее выдающимся членом

клана Шехтелей: рост пять футов десять дюймов, мускулистый,

сильный, с властным характером. Родись он итальянцем, из него

вышел бы прекрасный consigliere.[3] Именно к нему шли за

советом Отто и остальные члены семьи. У Гарри и Полин

родились четверо мальчишек: Сеймур, Эдди, Говард и Стив. У

нас с Сеймуром разница была всего полгода, но он всегда

казался гораздо старше своих лет.

Эл в семействе Маркусов был признанным кутилой и

весельчаком, остроумным, обаятельным красавчиком, любившим

карты и женщин, в отличие от Сэма, солидного, уже не слишком

молодого бизнесмена, не одобрявшего образ жизни Маркусов.

Сэм занимался тем, что арендовал гардеробные в различных

чикагских отелях.

Иногда мои дяди, собираясь вместе, отходили в уголок и

заводили разговор о таинственной штуке, называемой сексом.

На мой взгляд, звучало это потрясающе. Оставалось молиться,

чтобы этот самый секс не исчез, прежде чем я вырасту.

Отто, мой отец, был мотом, обожавшим бросать деньги на ветер,

независимо от их наличия или отсутствия. Не раз он приглашал

дюжину гостей в дорогой ресторан, а когда приносили счет,

занимал деньги у одного из них, чтобы этот самый счет оплатить.

Натали терпеть не могла одалживать или брать взаймы. Она

обладала ярко выраженным чувством долга, и, становясь

старше, я все отчетливее понимал, насколько они друг другу не

подходят. Мать была несчастна, поскольку имела глупость выйти

за человека, которого не уважала и который совершенно не

интересовался ее внутренней жизнью. Мой отец женился на

сказочной принцессе и, совершенно сбитый с толку, так и не смог

прийти в себя от изумления, когда медовый месяц закончился.

Они постоянно спорили, то есть спорами это нельзя было

- 9 -

назвать. Скорее бурными и шумными скандалами. Безошибочно

находили слабые места друг друга и били туда, чтобы ранить

наверняка. Ссоры становились настолько серьезными, что я

сбегал из дома в библиотеку, где погружался в спокойные

безмятежные миры книг о мальчиках Харди[4] и Томе Свифте.[5]

Однажды, вернувшись домой из школы, я снова стал

свидетелем, как Отто и Натали осыпали друг друга грязными

ругательствами. И тут я решил, что больше такого не вынесу.

Мне требовалась помощь. И я отправился к тете Полин, сестре

Натали, милой, любящей пышечке, доброй, прагматичной и

умной. Она, едва взглянув на меня, тут же спросила:

– Что случилось?

Я захлебывался слезами:

– Это Нат и Отто! Они все время ругаются! Не знаю, что мне

делать.

Полин нахмурилась:

– Ругаются? При тебе?

Я кивнул.

– Ладно. Я скажу, что делать. Они оба любят тебя, Сидни, и не

хотят ранить, так что, когда в следующий раз начнут скандалить,

подойди и скажи, что больше не хочешь слышать ничего

подобного и просишь не ругаться при тебе. Сумеешь?

– Да.

Совет тети Полин сработал.

Натали и Отто орали так, что стены тряслись, когда я подошел к

ним и попросил:

– Не делайте этого больше. Пожалуйста, не кричите при мне.

Оба мгновенно опомнились.

– Конечно. Ты прав, дорогой. Больше такое не повторится, –

пообещала Натали.

– Прости, Сидни. Мы не имеем права перекладывать на тебя

свои проблемы, – добавил Отто.

После этого случая скандалы хоть не прекратились, но по

крайней мере не выходили за пределы спальни.

Мы то и дело переезжали из города в город, поскольку Отто

постоянно искал работу. Когда кто-то спрашивал меня, чем

занимается отец, ответ неизменно зависел от того, где мы

находились. В Техасе он служил у ювелира, в Чикаго – в

магазине одежды, в Аризоне работал на истощившемся

- 10 -

серебряном руднике, в Лос-Анджелесе – в бакалейной лавке.

Дважды в год Отто вел меня покупать новую одежду.

«Магазином» служил грузовик, припаркованный в тихом

переулке и набитый прекрасными костюмами, причем

совершенно новыми. На некоторых даже болтались ярлычки с

ценой, и, кстати говоря, вся одежда была поразительно дешевой.

В 1925 году, когда мне исполнилось восемь лет, родился мой

брат Ричард. В то время мы жили в Гэри, штат Индиана, и я

помню, как был счастлив получить брата, союзника в борьбе с

темными силами моей жизни. Это было одним из наиболее

волнующих событий в этой самой жизни. И я заранее строил

грандиозные планы для нас обоих, и мне так хотелось, чтобы он

побыстрее вырос. Ну а пока я возил его в коляске по всему Гэри.

Во время Великой депрессии наше финансовое положение чем

то напоминало сцены из «Алисы в Стране чудес». Отто

постоянно был в отъезде, пытаясь провернуть очередную

мегасделку, пока мы с Натали и Ричардом жили в убогой тесной

квартирке. Иногда он внезапно сваливался нам на голову и

объявлял, что только сейчас заключил контракт, который

принесет ему не меньше тысячи долларов в неделю, и не

успевали мы оглянуться, как уже располагались в шикарном

пентхаусе и в другом городе. Все как в волшебном сне.

И кончалось все так же быстро, как сон, потому что через

несколько месяцев Отто терпел неизвестно какой по счету крах и

мы снова оказывались в маленькой квартирке, но уже в другом

городе.

Я чувствовал себя вечным беженцем. Если бы мы пожелали

заиметь семейный герб, на нем следовало изобразить

автофургон на дороге. До того как мне исполнилось семнадцать,

я успел побывать в восьми городах и поучиться в восьми разных

классах начальной и трех классах средней школы. И всегда

оставался новеньким: в квартале, в классе, в городе. Оставался

чужаком.

Продавцом Отто был гениальным, и, стоило мне прийти в новую

школу в очередном городе, он в первый же день вел меня к

директору и почти всегда уговаривал того перевести меня в

более старший класс. В результате я вечно оказывался самым

маленьким в классе, что тоже мешало завести друзей.

Следствием стали непреодолимая застенчивость и комплекс

- 11 -

неполноценности. Я сторонился одноклассников, делая вид, что

люблю одиночество. И каждый раз, когда я пытался завязать

дружбу, наступало время прощаться.

Не знаю, откуда взялись деньги, но однажды Натали купила

маленький подержанный спинет[6] и настояла, чтобы я брал

уроки музыки.

– К чему это? – удивлялся Отто.

– Вот посмотришь, – уверяла Натали. – У Сидни даже руки

музыкальные.

Мне нравились занятия, но все закончилось несколько месяцев

спустя, когда мы перебрались в Детройт.

Отто ужасно гордился тем, что он в жизни не прочел ни одной

книги.

Именно Натали привила мне любовь к чтению. Отто же

постоянно расстраивался, что я, вместо того чтобы шататься по

улицам и играть в бейсбол, вечно сижу дома, над книжками,

которые брал из городской библиотеки.

– Ты испортишь глаза, – твердил он. – Почему бы тебе не брать

пример со своего кузена Сеймура? Посмотри, как здорово он

играет в футбол!

Мой дядя Гарри зашел еще дальше. Я однажды подслушал, как

он говорит отцу:

– Сидни слишком много читает. Боюсь, он плохо кончит.

В десять лет я еще более усугубил свое положение, начав

писать. Детский журнал «Уи уиздом» объявил поэтический

конкурс. Я написал стихотворение и попросил Отто послать его

на конкурс.

Тот факт, что сын у него поэт, отнюдь не обрадовал Отто. Он

очень занервничал. Позже я понял причину: он так боялся, что

опозорится, когда журнал отвергнет мое произведение, что

подписал его именем дяди Эла и все-таки отправил в журнал.

Две недели спустя Отто обедал с дядей Элом, и тот в полном

недоумении сообщил:

– Произошло дурацкое недоразумение, Отто. С чего бы вдруг

журнал «Уи уиздом» прислал мне чек на пять долларов?

Вот почему мое первое литературное произведение было

опубликовано под именем Эла Маркуса.

Однажды мать задыхаясь вбежала в квартиру, обняла меня и

воскликнула:

- 12 -

– Сидни, я только что от Беа Фэктор! Она сказала: «Сидни ждет

всемирная слава!» Ну разве не чудесно?

Беа Фэктор, подруга матери, имела репутацию ясновидящей, и

многие ее знакомые это подтверждали. Но я радовался только

тому, что мать ей поверила.

В двадцатых и тридцатых годах Чикаго был городом шумной

надземки, фургонов со льдом на конной тяге, забитых людьми

пляжей, стрип-клубов, вони скотных дворов и бойни в День

святого Валентина, когда семеро гангстеров были расстреляны

из автоматов у стенки гаража.

Школьная система сильно напоминала городскую жизнь: такая

же суровая и агрессивная. На уроках не «показывали и

рассказывали», а «швыряли и рассказывали». Причем предметы

швырялись не школьниками, а преподавателями. Однажды,

когда я учился в третьем классе, учительнице не понравился

ответ ученика. Она схватила тяжелую стеклянную чернильницу,

установленную на парте, и метнула через всю комнату в голову

ученика. Окажись она более меткой, наверняка прикончила бы

беднягу. Я так испугался, что в тот день после перемены не

вернулся в класс.

Моим любимым предметом был английский. В классе нам часто

задавали читать вслух рассказы из книги «Элджин ридер». Мы

выбирали рассказы По, О'Генри или Таркингтона, и я мечтал, что

однажды учительница скажет: «Откройте страницу двадцатую» –

и, подумать только! – там окажется история, написанная мной.

Сам не знаю, откуда взялись эти мысли. Возможно, некая

атавистическая связь с давно ушедшим предком.

На десятом этаже отеля «Соверен» находился бассейн, куда

бегали купаться ребятишки со всей округи. При каждом удобном

случае я брал туда пятилетнего Ричарда.

В тот день я оставил его на мелководье, а сам поплыл на

глубину и там заговорился с кем-то из одноклассников. Ричард

потерял терпение, вылез из бассейна и пошел меня разыскивать.

Добрался до края, где было глубоко, поскользнулся, упал и

камнем пошел на дно. К счастью, я сразу заметил, что

случилось, нырнул и вытащил его.

С тех пор мы больше там не появлялись.

Когда мне исполнилось двенадцать и я учился в седьмом классе

начальной чикагской школы «Маршал филд», нам поручили

- 13 -

работать над собственными проектами. Я решил написать пьесу

о детективе, расследующем убийство, и отдал готовое

произведение учительнице. Она прочитала пьесу, вызвала меня

к доске и сказала:

– По-моему, очень хорошо, Сидни. Не хочешь ее поставить?

Хочу ли я?!

– Да, мэм.

– Я договорюсь, чтобы ее показали в актовом зале.

И тут я вдруг вспомнил, как разволновалась Натали, услышав

предсказание Беа Фэктор: Сидни ждет всемирная слава.

Меня распирало возбуждение. Это было только начало!

Весь класс захотел играть в пьесе. Но я решил быть не только

режиссером и продюсером, но и сыграть главную роль.

Разумеется, я никогда раньше не ставил пьес, зато точно знал,

чего хочу.

Прежде всего я начал подбор актеров. Мне позволили

устраивать репетиции после уроков в огромном актовом зале, и

скоро в школе только и было разговоров что о моей пьесе.

Стоило попросить, как мне давали любой реквизит: столы,

стулья, диваны, телефон…

Это был один из самых счастливых периодов моей жизни. Я

твердо верил, что это начало звездной карьеры. Если я в таком

возрасте способен написать выдающуюся пьесу, значит, сумею

подняться до заоблачных высот. Мои пьесы пойдут на Бродвее,

а мое имя засверкает в огнях рекламы!

Генеральная репетиция прошла идеально. Все одноклассники,

выбранные мной, прекрасно играли роли. Я подошел к

учительнице.

– Все готово. Когда можно будет назначить спектакль?

– Может, завтра? – просияла та.

Ночью я не спал, чувствуя, что все мое будущее зависит от

успеха пьесы. Лежа в постели, я мысленно проходил сцену за

сценой, но, как ни старался, не смог выискать ни одного

недостатка. Диалоги были превосходны, сюжет – динамичен и в

конце приобретал совершенно неожиданный поворот. Пьеса

наверняка всем понравится.

Утром, когда я пришел в школу, меня ждал сюрприз.

– Я договорилась освободить всех от уроков английского, чтобы

побольше учеников смогли посмотреть спектакль.

- 14 -

Я не верил своим ушам – меня ждал еще более грандиозный

триумф, чем я воображал.

В десять часов утра гигантский зал был переполнен. Собрались

не только ученики, но и директор с учителями, прослышавшие о

моей пьесе. Очевидно, всем не терпелось увидеть произведение

новоявленного вундеркинда.

И только я, несмотря на всеобщее возбуждение, оставался

спокойным. Очень спокойным. Все происходящее казалось мне

вполне естественным, даже для столь раннего возраста. Сидни

ждет всемирная слава.

В зале погас свет. Разговоры постепенно стихли, и занавес

раздвинулся. Зрители увидели скромно обставленную гостиную,

где мальчик и девочка играли мужа и жену, чей друг был убит.

Они сидели на диване и беседовали.

Я играл детектива, расследовавшего убийство, и стоял за

кулисами, готовый к выходу. Сигналом служила реплика

мальчика, который должен был посмотреть на часы и сказать:

– Скоро должен прийти инспектор.

Но вместо «скоро» он начал говорить «вот-вот»… и только в

последний момент спохватился и попытался изменить «вот-вот»

на «скоро». В результате у него получилось «воскоро должен

прийти инспектор».

Он тут же поправился, но было уже поздно. Воскоро? Ничего

смешнее я в жизни не слышал. Это было так забавно, что я не

выдержал. Хохотал и хохотал и не мог остановиться. И чем

больше старался унять смех, тем громче хохотал.

Мальчик и девочка на сцене таращились на меня, ожидая моего

появления. Но я не мог сдвинуться с места, поскольку смех

пригвоздил меня к месту. Он окончательно лишил меня сил и

воли. Постепенно я все больше и больше впадал в истерику.

Пьеса закончилась, даже не начавшись.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем я услышал голос

учительницы:

– Сидни, выходи к нам.

Я заставил себя покинуть спасительное убежище кулис и,

спотыкаясь, вывалился в центр сцены. Учительница вскочила,

прислушиваясь к взрыву моего неистового смеха.

– Немедленно перестань! – скомандовала она.

Но как я мог? Воскоро!

- 15 -

Зрители стали подниматься и вытекать из аудитории. Я смотрел

им вслед, притворяясь, что смеюсь, потому что хочу смеяться,

притворяясь, что все происходящее вовсе не имеет значения.

Притворяясь, что не хочу умереть.

 

 

Глава 3

 

К 1930 году Депрессия продолжала усиливаться, вытесняя из

страны всякое подобие экономики. Очереди за хлебом росли,

безработица принимала вид пандемии. На улицах начались

беспорядки.

Я окончил начальную школу «Маршал филд» и нашел работу в

аптеке «Афремоу». Натали работала кассиром на катке, где

устраивались гонки на роликовых коньках: новое всеобщее

помешательство на гигантских деревянных аренах под шатрами

куполами, где отважные мужчины на роликовых коньках мчались

по катку, сбивая соперников и нанося удары, ставя синяки и

затевая драки, ко всеобщему одобрению аудитории.

Отто тем временем путешествовал по стране в очередной

попытке заключить очередной миллионный контракт. Иногда он,

полный энтузиазма, заглядывал домой.

– У меня хорошее предчувствие Я только сейчас провернул

сделку, которая выведет нас на широкую дорогу.

И мы собирали вещи и переезжали в Хаммонд, Даллас или

«Киркланд джанкшн», штат Аризона.

– «Киркланд джанкшн»?!

– Вам там понравится, – пообещал Отто. – Я купил серебряный

рудник.

Киркланд оказался маленьким городком в ста четырех милях от

Финикса, но мы направлялись не туда. «Киркланд джанкшн» –

название заброшенной автозаправки, и нам пришлось жить там

три отвратительных месяца, пока Отто пытался

монополизировать рынок серебра. К сожалению, выяснилось,

что рудник полностью истощен.

Нас спас телефонный звонок дяди Гарри.

– Как там серебряный рудник? – спросил он.

– Паршиво, – признался Отто.

– Не расстраивайся. Я в Денвере. Открываю крупную

- 16 -

брокерскую компанию и хочу, чтобы ты ко мне присоединился.

– Уже едем! – заверил Отто и, повесив трубку, повернулся к нам:

– Мы перебираемся в Денвер. У меня самые хорошие

предчувствия насчет этой фирмы.

Денвер оказался сплошным восторгом: чистенький и красивый, а

с увенчанных снежными вершинами гор постоянно дул

прохладный ветер. Денвер мне сразу понравился.

Гарри и Полин нашли роскошный двухэтажный особняк в

элегантном районе Денвера. На задах дома рос настоящий лес.

Огромный зеленый участок назывался Чизмен-Парк. Мои кузены,

Сеймур, Говард и Эдди, обрадовались нашему приезду, и мы, в

свою очередь, были рады их видеть.

Сеймур водил ярко красный «пирс-эрроу» и встречался с

девушками старше себя. Эдди на день рождения подарили

верховую лошадь. Говард выигрывал теннисные матчи в лиге

юниоров. Атмосфера денег и богатства в их доме ничуть не

напоминала наше убогое существование в Чикаго.

– Мы будем жить с Гарри и Полин? – спросил я родителей.

– Нет, – одновременно ответили они.

Оказалось, что родители приготовили мне сюрприз.

– Мы покупаем дом.

Увидев дом, который собирались купить Отто и Натали, я не

поверил глазам. Красивый, с чудесным садом, в тихом пригороде

на Мэрион-стрит. Большие уютные комнаты с новой хорошей

мебелью, ничуть не похожей на обшарпанную обстановку

квартир, в которых я прожил всю жизнь. Это было не просто

здание. Это был настоящий дом. Стоило мне переступить порог,

как я почувствовал, что моя жизнь изменилась. Что у меня

наконец появились корни. Что больше не будет бесконечных

переездов из города в город, утомительного калейдоскопа

квартир и школ.

Отто обязательно купит этот дом. Я женюсь, и мои дети будут

здесь расти…

Впервые на моей памяти у нас появились деньги. Бизнес Гарри

шел так хорошо, что теперь он владел тремя брокерскими

фирмами.

Осенью 1930 года, в тринадцать лет, я записался в среднюю

школу «Ист хай» и не прогадал. Учителя в Денвере оказались

приветливыми и всегда были готовы помочь. Никто не швырялся

- 17 -

в учеников чернильницами. У меня появились друзья, и мне

нравилось возвращаться в чудесный дом, которому предстояло

скоро стать нашим. Натали и Отто, похоже, решили большинство

личных проблем, что делало жизнь еще приятнее.

Как-то на уроке физкультуры я поскользнулся, повредил спину и

какую-то мышцу потянул. Боль была невыносимой. Я лежал на

полу, не в силах шевельнуться. Меня отнесли в кабинет доктора.

Когда он закончил осмотр, я спросил, останусь ли калекой на

всю жизнь.

– Нет, – заверил он. – Один из позвоночных дисков сдвинулся и

давит на спинной мозг. Это и вызывает боль. Лечение очень

простое: пролежать в постели два-три дня с грелкой, чтобы

расслабить мышцы, и диск встанет на место. Вот увидишь, все

пройдет.

«Скорая» отвезла меня домой, а парамедики уложили в постель.

Боль не утихала, но, как и сказал доктор, через три дня я встал

как ни в чем не бывало.

Мне и в голову не пришло, что это происшествие повлияет на

всю мою жизнь.

В один прекрасный день я пережил поистине неземное

приключение. В Денвере устраивали окружную ярмарку, и

лучшим аттракционом был полет на аэроплане.

– Хочу подняться в воздух, – заявил я Отто. Тот, поразмыслив,

разрешил. Самолет оказался красавцем «линкольном

коммандер», и у меня замерло сердце, когда я представил, что

могу в него попасть. Пилот посмотрел на меня и спросил:

– Первый раз?

– Первый раз.

– Пристегни ремень. Это будет нечто незабываемое.

Он не ошибся. Полет стал абсолютно сюрреалистическим

переживанием. Я наблюдал, как земля разворачивается подо

мной и тут же исчезает, и никогда не испытывал ничего более

потрясающего.

Когда мы приземлились, я сказал Отто, что хочу попробовать

еще раз.

И он согласился. Я твердо решил, что когда-нибудь обязательно

стану летчиком.

Рано утром, весной 1933-го, Отто вошел в спальню. Лицо его

было мрачным.

- 18 -

– Собирайся. Мы уезжаем.

– Куда? – ошеломленно спросил я.

– Мы возвращаемся в Чикаго.

Я не верил своим ушам.

– Мы уедем из Денвера?

– Верно.

– Но…

Однако отец уже исчез. Я оделся и пошел к Натали:

– Что случилось?

– Между твоим отцом и Гарри… произошло недоразумение.

Я осмотрел дом, в котором, как думал, проживу до конца своих

дней.

– А этот дом?

– Мы отказались от покупки.

Наше возвращение в Чикаго было безрадостным. Ни Отто, ни

Натали не хотели говорить о случившемся. После Денвера

Чикаго казался чужим и равнодушным. Мы остановились в

маленькой квартирке, а я вернулся к реальности: у нас не было

денег, а приличную работу тут найти невозможно. Отто снова

пустился в разъезды, Натали же устроилась продавщицей в

универмаг. Я отчаянно хотел поступить в колледж, но теперь об

этом не могло быть и речи. Денег на учебу не достать. Стены

квартиры душили меня. Все вокруг было серым. Даже запах.

«Не могу жить так до самой смерти», – думал я. Бедность, в

которой мы существовали, стала еще отвратительнее после

короткого пьянящего вкуса роскоши в Денвере, и нам постоянно

не хватало самого необходимого. Должность рассыльного в

аптеке отнюдь не казалась мне пределом мечтаний.

Именно в этот момент я решил покончить с собой, а Отто

отговорил меня, посоветовав продолжать переворачивать

страницы. Но страницы все никак не переворачивались. И ждать

было нечего: обещания Отто оказались пустышками.

В сентябре я записался в школу «Сенн хай». Отто в очередной

раз уехал, поклявшись сорвать джекпот. Натали с утра до вечера

трудилась в универмаге, но денег все равно не хватало. Значит,

мне следовало найти способ помочь семье.

Я подумал о Сэме, старшем брате Натали, арендовавшем

гардеробные в нескольких отелях в Петле.[7] У него работали

привлекательные, фривольно одетые молодые женщины и

- 19 -

парни-гардеробщики. Посетители давали женщинам щедрые

чаевые, не зная, что деньги идут администрации.

Я сел в поезд надземки и отправился в Петлю, к дяде Сэму. Он

сидел в своем офисе, в отеле «Шерман».

– Вот так сюрприз! – обрадовался он, увидев меня. – Что я могу

для тебя сделать?

– Мне нужна работа.

– Вот как?

– Я надеялся, что вы, может быть, дадите мне место

гардеробщика?

Сэм знал, как нелегко нам приходится. Задумчиво осмотрев

меня, он кивнул:

– Почему бы нет? Ты выглядишь старше семнадцати лет. Думаю,

отель «Бисмарк» вполне тебе подойдет.

Я начал работать на той же неделе.

Обязанности гардеробщика были простые. Посетители отдавали

пальто и шляпы служащей в обмен на номерки. Она поручала

вещи гардеробщику, который и вешал их на соответствующее

место. Когда посетитель возвращался, все повторялось в

обратном порядке.

Теперь у меня был новый режим дня. Я сидел на уроках до трех

часов, а сразу после школы ехал поездом в Петлю, выходил у

отеля «Бисмарк» и шел работать. Моя смена длилась с пяти

часов до самого закрытия, то есть до полуночи, а иногда и

позже, если в ресторане устраивалось какое-то мероприятие.

Мне платили три доллара за вечер. Деньги я относил Натали.

Больше всего народа собиралось по уик-эндам, да и вечеринки в

эти дни устраивались чаще всего, так что я работал все семь

ночей в неделю. Праздники переживать было тяжелее всего. В

отели на Рождество и Новый год приезжали целыми семьями, и

я завидовал, наблюдая, как дети веселятся вместе с

родителями. Натали целыми днями пропадала на работе, Отто

уехал, и мы с Ричардом были совершенно одни. Нам не с кем

было отмечать праздники. В восемь часов, пока все

наслаждались торжественным ужином, я бежал в кафетерий или

закусочную, что-то наспех перехватывал и возвращался к

работе.

Самыми яркими пятнами в моей унылой жизни становились

вечера, когда в гардеробной дежурила тетя Фрэнсис, брызжущая

- 20 -

весельем и энергией младшая сестра Натали, маленькая,

жизнерадостная брюнетка, наделенная чувством юмора и умом.

Посетители ее обожали.

В гардеробной «Бисмарка» как-то появилась новая

служительница, Джоан Витуччи. Всего на год старше меня, она

была очень хорошенькой. Меня так и тянуло к Джоан, и

постепенно я стал мечтать о встречах с ней. Можно начать с

простого свидания. Пусть денег у меня нет, но должна же она

увидеть мои положительные качества! Мы полюбим друг друга,

поженимся и родим чудесных детей.

Как-то вечером она сказала:

– Мои тетя и дядя каждое воскресенье устраивают семейные

обеды. Думаю, тебе понравятся мои родственники. Если ты

свободен в это воскресенье, может, придешь?

Мечты сбывались!

То воскресенье запомнилось мне навсегда. Дружная итальянская

семья собралась за большим обеденным столом, на котором

красовались спагетти, лазанья, цыпленок в томатном соусе и

другие блюда.

Луи Алтьери, дядя Джоан, шумный, веселый человек, оказался

главой профсоюза чикагских дворников. Перед уходом я

поблагодарил хозяев за гостеприимство и сказал Джоан, что

прекрасно провел время. Втайне я считал, что этот день положит

начало нашим близким отношениям.

Наутро Луи Алтьери был застрелен наемным убийцей, когда

покидал свой дом.

Джоан навсегда исчезла из моей жизни.

Мечте пришел конец.

Школа днем, гардероб вечером, аптека по субботам… Времени

почти не оставалось.

Дома творилось нечто странное. Напряжение ощущалось всегда,

только теперь оно приобрело совершенно иной оттенок. Натали

и Отто постоянно шептались и ходили как в воду опущенные.

Однажды утром Отто подошел ко мне и сказал:

– Сынок, я уезжаю на ферму. Сегодня.

Я очень удивился, тем более что сам никогда не бывал на

ферме. Может, там будет совсем неплохо?

– А что, если я поеду с тобой, Отто?

Он покачал головой:

- 21 -

– Прости, я не могу взять тебя.

– Но…

– Нет, Сидни.

– О'кей, когда ты вернешься?

– Через три года, – выдавил он и отошел.

Три года? Немыслимо! Как он смеет бросать нас на три года

ради какой-то фермы?

В комнату вошла Натали. Я кинулся к ней:

– Что происходит?

– Боюсь, у меня для тебя дурные новости. Твой отец связался с

плохими людьми. Он продавал автоматы для магазинов. Но

оказалось, что люди, на которых он работал, взяли деньги и

скрылись. Их поймали, судили, но и твоего отца признали

виновным и должны посадить в тюрьму.

Я потрясенно смотрел на нее. Так вот о какой ферме шла речь!

– На три года? – пробормотал я, не зная, что сказать.

Что мы будем делать без него целых три года?!

Как оказалось, не стоило так волноваться.

Всего через год, после того как Отто явился в окружную тюрьму

Лафайетт, он возвращался домой героем.

 

 

Глава 4

 

Мы прочли историю о героическом поступке Отто в газетах и

несколько раз слышали по радио, но хотели, чтобы он сам

рассказал нам обо всем. Я понятия не имел, что делает тюрьма

с человеком, но почему-то представлял, что отец вернется

домой другим: бледным и сломленным.

Меня ждал приятный сюрприз. Отто так и сиял.

– Я вернулся, – объявил он.

Мы бросились его обнимать и хором требовали рассказать, как

все было.

– С удовольствием, – кивнул Отто и, усевшись за кухонный стол,

начал рассказ: – Я работал на тюремном дворе в бригаде

уборщиков. Примерно в пятидесяти футах стоял гигантский

резервуар, откуда поступала вода для тюремных нужд.

Резервуар окружала ограда высотой футов в десять. Я случайно

поднял глаза и увидел, как из здания вышел маленький мальчик,

- 22 -

лет трех-четырех. Бригада закончила работу, и я остался один.

На что-то отвлекся, а когда снова посмотрел в ту сторону,

мальчик уже взбирался по ступеням ограды и почти достиг

самого верха. Я огляделся, нет ли поблизости его няньки или

матери. Но во дворе никого, кроме меня и мальчика, не было.

Тут он вскарабкался еще выше, поскользнулся и упал в

резервуар. Охранник на смотровой вышке заметил, что

происходит, но я знал: он ни за что не успеет спасти мальчика.

Я поднялся и что было сил побежал к ограде. Взлетел на

верхнюю ступеньку, посмотрел вниз и увидел на дне ребенка.

Тогда я нырнул и вытащил его. Несколько минут мне удалось

продержаться на поверхности, пока не прибыла помощь. Нас

подняли наверх. Потом меня пару дней продержали в больнице,

потому что я наглотался воды и был весь в синяках.

Мы жадно впитывали каждое слово.

– К счастью, мальчик оказался сыном начальника тюрьмы.

Начальник с женой пришли навестить меня в больнице и долго

благодарили. – Отто вздохнул и улыбнулся. – И на этом история

бы завершилась, но тут выяснилось, что я не умею плавать, и

тогда дело приняло иной оборот. Я неожиданно стал героем. О

моем поступке сообщили газеты и радио. Тюремному начальству

посыпались звонки, письма и телеграммы с предложениями

работы для меня и просьбами об амнистии. Начальник

встретился с губернатором, и было решено, что, поскольку мое

преступление не особенно серьезное, для улучшения их

собственного имиджа будет лучше меня помиловать. – Отто

протянул руки жене. – И вот я здесь.

Мы снова стали одной семьей.

Вероятно, это было простым совпадением, но вскоре «Б'най

Б'рит», еврейская благотворительная организация, решила дать

мне стипендию, о которой я просил год назад. Это было

настоящим чудом. Я первый из семьи мог поступить в колледж.

Страница перевернулась. Я решил, что, возможно, у меня все

таки есть будущее.

Но в семье по-прежнему катастрофически не хватало денег.

Сумею ли я работать в гардеробной семь ночей в неделю, в

аптеке – по воскресеньям и одновременно учиться в колледже?

Посмотрим.

Северо-Западный университет расположен в Эванстоне, штат

- 23 -

Иллинойс, в двенадцати милях к северу от Чикаго. Кампус,

занимающий двести сорок акров на берегу озера Мичиган,

поистине великолепен. В понедельник в девять утра я вошел в

офис секретаря, ведающего записью студентов.

– Я хочу поступить в университет.

– Ваше имя?

– Сидни Шехтель.

Секретарь вынула тяжелый том и быстро нашла нужную

страницу.

– Вы есть в списках. Какие курсы вы хотели бы посещать?

– Все.

Женщина с недоумением уставилась на меня:

– То есть?

– Извините, я хочу сказать, сколько мне позволят. Пока я здесь,

хотелось бы изучить все, что можно.

– А что вас интересует больше всего?

– Литература.

Она вынула стопку проспектов, выбрала один и протянула мне:

– Вот список всех дисциплин.

– Здорово, – пробормотал я, просмотрел список и, отметив

нужные пункты, вернул листок.

Секретарь мельком взглянула на список.

– Вы собираетесь изучать максимальное количество дисциплин?

– Верно. – Я нахмурился. – Только вот латыни здесь нет. Я бы

очень хотел заняться и латынью.

Женщина озадаченно уставилась на меня.

– Вы действительно считаете, что справитесь со всем этим?

– Без проблем, – улыбнулся я.

«Латынь», – записала она.

От нее я направился на кухню кафетерия.

– Вам, случайно, не нужен помощник официанта?

– Очень нужен!

Итак, я приобрел еще одну должность, но этого было

недостаточно. Я ощущал настоятельную потребность добиться

большего, словно наверстывал потерянное время. И поэтому

заглянул в редакцию университетской газеты «Дейли

нортвестерн».

– Я Сидни Шехтель, – представился я мужчине за письменным

столом с табличкой «Редактор». – Хотелось бы поработать у вас.

- 24 -

– Простите, штат заполнен. Попробуйте в следующем году.

– В следующем году будет слишком поздно, – пояснил я и,

немного поразмыслив, добавил: – У вас есть раздел шоу

бизнеса?

– Шоу-бизнеса?

– Да. Звезды постоянно устраивают шоу в Чикаго. Неужели вы

никому не поручали брать у них интервью?

– Нет. Мы…

– Знаете, кто сейчас в городе и жаждет дать нам интервью?

Кэтрин Хэпберн.

– Но наша газета не собирается…

– И Клифтон Уэбб.

– Мы никогда не…

– Уолтер Пиджин.

– Я могу потолковать кое с кем, но боюсь…

– Джордж Коэн.[8]

Редактор удивился:

– И вы их всех знаете?

Я словно не слышал вопроса.

– Нельзя терять время! Как только гастроли закончатся, они

уедут из города.

– Ладно, Шехтель, давайте попробуем.

Он и понятия не имел, как я разволновался.

– Это лучшее решение из всех, когда-либо вами принятых.

– Посмотрим. Когда можете начать?

– Я уже начал. Первое интервью появится в следующем

выпуске.

– Уже? – удивился он. – И с кем?

– Не скажу. Сюрприз.

Впрочем, для меня это тоже было сюрпризом.

В редкие свободные минуты я брал интервью у многих довольно

известных людей. Для начала я разыскал Гая Кибби,

второстепенного характерного актера того времени. Настоящие

звезды никогда бы не снизошли до интервью в студенческой

газете.

Я продолжал работать в гардеробе и аптеке, посещал

максимально разрешенное количество лекций, занимался

латынью, выполнял обязанности помощника официанта и

состоял в штате «Дейли нортвестерн». И все же по-прежнему

- 25 -

думал, что этого мало. Наверное, другим я казался одержимым.

И я постоянно прикидывал, что бы еще сделать. В Северо

Западном была прекрасная футбольная команда, и я не видел

причин, почему бы не попасть и туда. То есть пребывал в полной

уверенности, что пригожусь «Уайлдкэтс».

Наутро я отправился на футбольное поле, где тренировалась

команда. В тот год звездой считался Паг Рентнер, которого

ждала блестящая карьера в НФЛ. Я подошел к тренеру,

наблюдавшему за игрой, и попросил уделить мне несколько

минут.

– Что вам нужно? – сердито осведомился он.

– Я бы хотел попасть в команду.

Тренер окинул меня взглядом.

– В команду, вот как? Сложение у вас неплохое. Где играли?

Я не ответил.

– Средняя школа? Колледж?

– Нет, сэр.

– Начальная школа?

– Нет, сэр.

Тренер с недоумением уставился на меня:

– Вы никогда не играли в футбол?

– Нет, но я быстро бегаю и…

– …и хотели бы попасть в эту команду? Сынок, советую забыть

об этом, – бросил он и снова повернулся к игрокам, затеявшим

схватку из-за мяча.

Таков был конец моих футбольных устремлений.

Преподаватели в Северо-Западном были превосходными, а

занятия – интересными. Я изголодался по знаниям и с

жадностью поглощал все, что мне давали.

Через неделю после начала занятий я увидел в коридоре

объявление: «Отборочные испытания сегодня вечером.

Дискуссионный клуб Северо-Западного».

Я остановился. Еще раз прочитал объявление. Хотя я понимал,

что это безумие, меня все же так и тянуло попробовать.

Где-то я читал изречение, что многие люди больше смерти

боятся публичных выступлений. И я относился к этому

большинству. Ничто так не страшило меня, как публичные

выступления. Но я был одержимым. И готов был хвататься за

все. Продолжать переворачивать все новые страницы.

- 26 -

Вечером я вошел в зал, где проходили испытания. Там

собралось множество молодых людей и девушек, ожидавших

своей очереди. Все ораторы, на мой взгляд, были невероятно

талантливы, прекрасно владели собой, говорили бегло, свободно

и очень уверенно.

Наконец подошла моя очередь. Я поднялся и приблизился к

микрофону.

– Ваше имя? – спросил ведущий.

– Сидни Шехтель.

– Ваша тема?

К этому я был готов.

– Капитализм против коммунизма.

– Валяйте, – кивнул он.

Я начал говорить, считая, что все идет лучше некуда. Но, не

высказав и половины того, что собирался, вдруг замолчал. Язык

словно примерз к нёбу. Я понятия не имел, как продолжить.

Последовала длинная, напряженная пауза. Я промямлил что-то

в завершение темы и поплелся к дверям, мысленно проклиная

себя.

– Разве ты не первокурсник? – спросил стоявший у двери

студент.

– Точно.

– И тебе никто не сказал?

– Что именно?

– Первокурсникам не позволяется участвовать в дискуссиях. В

клуб берут только со старших курсов.

«Вот и хорошо, – подумал я. – По крайней мере теперь хоть как

то можно оправдать мой провал».

Утром имена новых членов клуба были вывешены на доске

объявлений. Я из любопытства подошел взглянуть. В списке

значилась фамилия «Шектер». Помню, я еще отметил, что

фамилия очень похожа на мою. В конце было приписано, что все

избранные должны в половине четвертого подойти к куратору

клуба.

В четыре мне позвонили.

– Шектер, что с вами стряслось?

Сначала я не понял, кто со мной говорит и о чем.

– Да ничего. А в чем дело?

– Разве вы не видели объявления? Почему не подошли к

- 27 -

куратору?

Шектер. Должно быть, они не так расслышали.

– Да, но я думал… я ведь первокурсник.

– Знаю. Мы решили сделать для вас исключение. Меняем

правила.

Вот так я стал первым новичком в истории университета,

принятым в дискуссионный клуб Северо-Западного.

Еще одна страница была перевернута.

Несмотря на все нагрузки, которые я добровольно на себя

взвалил, мне все же чего-то не хватало. Вот только чего? Я не

понимал этого, но постоянно ощущал неудовлетворенность,

находился в состоянии некоего отчуждения, вернее, изоляции от

окружающих, испытывал беспокойство и тревогу. Наблюдая, как

орды студентов спешат на занятия и с занятий, я невольно

думал: «Все они анонимны. Безлики. А когда умрут, никто не

узнает, что они вообще жили на этой земле».

Волны депрессии накатывали на меня.

«Я хочу, чтобы люди знали, что я жил здесь. Хочу, чтобы люди

это знали. Хочу отличаться от остальных. Выделяться».

Вскоре депрессия стала еще сильнее. Меня словно душили

густые черные тучи. Наконец в полном отчаянии я записался на

прием к психологу колледжа, решив узнать, что со мной

происходит.

Но по пути к нему я по неизвестной причине так развеселился,

что начал петь. Добравшись до входа в здание, где находился

кабинет психолога, я остановился. Зачем туда идти? Я и без того

счастлив. Психолог еще решит, что я ненормальный!

Это было ошибкой. Поговори я с психологом тогда, наверняка

узнал бы то, что смог обнаружить только много лет спустя.

Депрессия обрушилась на меня с новой силой, и конца ей не

предвиделось.

С деньгами тоже становилось все хуже. Отто не мог найти

работу, а Натали шесть дней в неделю пропадала в универмаге.

Я по-прежнему каждый вечер трудился в гардеробе, а по

субботам – в аптеке, но даже со случайными заработками Отто и

жалованьем Натали этого оказалось недостаточно. Шел февраль

тридцать пятого года, и мы уже успели задолжать за квартиру.

Как-то ночью я подслушал разговор Отто и Натали.

– Не знаю, что нам делать, – жаловалась мать. – Кредиторы

- 28 -

осаждают. Может, взять еще ночную смену?

Ну уж нет! Мать и так надрывалась с утра до вечера, а

вернувшись, готовила ужин и убирала. Я не мог допустить,

чтобы она еще и по ночам не спала!

Следующим утром я решил бросить университет. Узнав об этом,

Натали пришла в ужас.

– Ты не можешь прервать учебу, Сидни, – заплакала она. – Мы

как-нибудь вывернемся.

Но я знал, что этому не бывать. И потому стал искать еще одну

работу. Депрессия была в самом разгаре, и по улицам ходили

толпы безработных. Я обращался в рекламные агентства,

газеты, на радиостанции, но вакансий не было.

По дороге на очередное собеседование с главой радиостанции я

увидел большой универмаг «Мендель бразерс». Там было полно

народу. Покупателей обслуживали с полдюжины продавцов. Я

решил, что терять все равно нечего, вошел, осмотрелся и стал

прохаживаться по универмагу. Он показался мне гигантским. Я

миновал отдел женской обуви и остановился.

Здесь, должно быть, не слишком трудно работать.

– Чем могу помочь? – спросил подошедший мужчина.

– Я бы хотел видеть управляющего.

– Управляющий – это я. Моя фамилия Янг. Что я могу для вас

сделать?

– Я ищу работу. У вас нет вакансий?

Мистер Янг осмотрел меня и, помедлив, признался:

– Собственно говоря, есть. У вас имеется опыт продажи женской

обуви?

– О да! – заверил я.

– Где вы раньше работали?

Я припомнил магазин, где покупал обувь.

– «Том Макканн». Это в Денвере.

– Прекрасно. Идите в мой кабинет. И заполните эту форму.

Когда я закончил, управляющий просмотрел бланк и взглянул на

меня:

– Во-первых, мистер Шехтель, «Макканн» не пишется, как «М-И

К-А-Н». И во-вторых, он расположен не по тому адресу, что вы

указали.

Но я отчаянно нуждался в работе.

– Должно быть, переехали, – поспешил выкрутиться я. – И я

- 29 -

абсолютно безграмотен. Видите ли… – Надеюсь, что работаете

вы лучше, чем лжете.

Я подавленно кивнул и встал:

– Все равно спасибо.

– Погодите. Я вас беру.

Я удивленно уставился на него:

– Правда? Но почему?

– Мой босс считает, что продавать женскую обувь могут только

люди, имеющие опыт работы. А я думаю, что всякий может

этому научиться, причем довольно быстро. Вот и поставим

эксперимент.

– Спасибо, – смущенно поблагодарил я. – Я вас не подведу.

И, полный оптимизма, приступил к работе.

Ровно через четверть часа меня уволили.

Я совершил незамолимый грех.

Моей первой покупательницей оказалась хорошо одетая леди,

которая попросила пару черных лодочек размера 7В.

Я изобразил лучезарную улыбку опытного продавца:

– Без проблем!

С тем и отправился в подсобку, где на длинных полках

хранилась обувь. Сотни коробок со штампами 5В… 6W…7A…

8N… 9В…

Никаких 7В.

Я лихорадочно осматривал полки, постепенно приходя в

отчаяние. И вдруг увидел размер 8, «малая полнота». Я решил,

что покупательница ни за что не заметит разницы, и, взяв с

полки туфли, принес ей.

– Вот нашел, – объявил я, обувая ей туфли. Женщина окинула

их взглядом и покачала головой.

– Это 7В?

– О да, мэм.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Я желаю видеть заведующего.

На этом моей карьере продавца дамской обуви пришел конец.

В тот же день меня перевели в галантерейный отдел.

 

 

 

- 30 -

Глава 5

 

Теперь я работал шесть дней в неделю в универмаге, семь

вечеров – в гардеробе отеля и по субботам – в аптеке

«Афремоу», но денег по-прежнему не хватало. Отто трудился

неполный рабочий день в конторе по продаже

незарегистрированных ценных бумаг в Саут-Сайде, занимаясь

тем, что в настоящее время назвали бы телемаркетингом. Его

задача состояла в том, чтобы продавать людям ценные бумаги и

собственность по телефону.

В огромном пустом зале перед телефонами сидели полтора

десятка человек, одновременно говоривших с потенциальными

покупателями и пытавшихся всучить им нефтяные скважины,

акции с высокой котировкой и все, что могло посчитаться

выгодным вложением. Работа была крайне напряженной. Имена

и телефонные номера покупателей брались из списков,

продаваемых владельцам подобных контор. Продавцы получали

комиссионные с каждой успешной операции.

Отто приходил домой поздно и возбужденно рассказывал о

своей работе. Поскольку контора была открыта семь дней в

неделю, я решил забежать туда и посмотреть, нельзя ли

заработать немного деньжат по воскресеньям. Отто договорился

об испытательном сроке, и в следующее воскресенье я

отправился с ним. Вскоре я уже стоял в скудно обставленном

зале, прислушиваясь к надрывным голосам:

– …мистер Коллинз, вам повезло, что я сумел до вас

дозвониться. Я Джейсон Ричардс, и у меня для вас

великолепные новости! Вы и ваша семья только что выиграли

бесплатную ВИП-поездку на Бермуды. Все, что от вас требуется,

– это послать мне чек на…

– …мистер Адамс, у меня для вас прекрасные новости. Меня

зовут Браун, Джим Браун. Я узнал, что вы вкладываете деньги в

акции, а на днях выходит новая серия, которая обязательно

поднимется в цене на сто процентов в течение следующих шести

недель. Пока очень немногие об этом знают, но если

действительно хотите сделать реальные деньги…

– …миссис Дойл, это Чарли Чейз. Поздравляю. Вы, ваш муж,

малышка Аманда и Питер выбраны для бесплатной поездки в…

И так далее и тому подобное.

Меня поражало, сколько людей на самом деле покупали журавля

- 31 -

в небе. По неизвестной причине наиболее доверчивыми

оказывались доктора. Те хватали почти все. Большинство

продаваемых товаров имели дефекты. Цена была явно

завышена. Качество – отвратительным. А многие предприятия,

акции которых продавались, вообще не существовали.

Меня корежило от омерзения. Хватило одного дня, чтобы

больше никогда не возвращаться в контору.

Работа в «Мендель бразерс» была однообразной и простой, но я

не искал легких путей. Хотелось чего-то сложного и интересного,

такого, которое дало бы мне шанс расти. Если бы я остался

здесь и усердно трудился, меня могли повысить и даже сделать

заведующим отделом. «Мендель бразерс» имели отделения по

всей стране, так что со временем я сумел бы стать

региональным менеджером и даже подняться до президента.

В понедельник утром ко мне подошел мой шеф, мистер Янг:

– У меня для вас неприятные новости, Шехтель.

– О чем вы, босс?

– Я собираюсь вас уволить.

– Я что-то сделал не так? – спросил я, пытаясь казаться

спокойным.

– Нет. У меня приказ провести сокращение по всем отделам. Вас

наняли последним. Значит, вы первый на сокращение.

Мне показалось, что кто-то схватил мое сердце и стиснул

железной лапой. Без этой работы моей семье не прожить. Янг и

понятия не имел, что увольняет не просто продавца

галантерейного отдела, а будущего президента компании!

Теперь придется срочно искать новую работу. Долги росли как

снежный ком. Мы задолжали бакалейщику, хозяин квартиры

терял терпение, а свет и воду грозили отключить.

И тут я вспомнил о человеке, который мог мне помочь.

Чарли Файн, старый друг отца, был одним из руководителей

большой промышленной компании. Я спросил Отто, можно ли

обратиться к Чарли насчет работы.

Отто немного подумал и кивнул:

– Я сам поговорю с ним насчет тебя.

Следующим утром я вошел в массивные ворота фабрики

«Стюарт Уорнер», самого большого в мире изготовителя

автомобильных приводов. Фабрика находилась в пятиэтажном

здании, занимавшем целый квартал на Дайверси-стрит.

Охранник проводил меня через цех, заполненный гигантскими

- 32 -

загадочными машинами, похожими на чудища и издававшими

оглушительный скрежет.

Отто Карп, грузный коротышка с сильным немецким акцентом,

уже ожидал меня.

– Значит, хотите здесь работать?

– Да, сэр.

Он разочарованно поморщился:

– Идите за мной.

Мы пошли по цеху. Все станки работали на полную мощность.

Подведя меня к одному из них, Карп пояснил:

– Здесь делают приводы и механизмы для спидометров. Иначе

говоря, тросики, которые приводят в движение спидометры.

Ясно?

– Да, сэр, – пробормотал я, не поняв ни единого слова.

Он подвел меня к следующему станку:

– А здесь перед вами конец тросика, соединяемого со

спидометром. Тот длинный гибкий валик – это трос, который

вставляется под прямым углом в спидометр.

Я смотрел на него и гадал, на каком языке он изъясняется.

Китайском? Суахили?

Мы подошли к третьему станку.

– Этот станок предназначен для изготовления другого конца

тросика, который соединен с передним диском, чтобы замерять

скорость, видите?

Я опять кивнул.

Он потащил меня к очередному станку и снова принялся за

объяснения, в которых я по-прежнему не понимал ни единого

слова.

– На этом станке заменяются изношенные приводы. Размеры

приводов передачи уже долгое время остаются стандартными.

Преимущество ведущего привода на передние колеса состоит в

том, что… – Он еще довольно долго говорил, потом спросил: –

Понятно?

Суахили, решил я.

– Конечно.

– Теперь я покажу вам ваш отдел.

Он повел меня в отдел мелких партий. Руководить этим отделом

отныне предстояло мне. Станки, которые мне показывали

раньше, были настоящими гигантами и предназначались для

- 33 -

выполнения оптовых заказов производителей автомобилей:

партии насчитывали полмиллиона или больше приводов. В

отделе мелких партий стояло всего три станка гораздо меньших

размеров.

– Если кто-то заказывает пять-десять приводов, – пояснил Отто

Карп, – нам невыгодно задействовать большие станки. Эти же

рассчитаны на изготовление от одного до десяти приводов. Когда

придет такой заказ, вы займетесь им и выполните в самые

короткие сроки.

– Что я должен делать?

– Сначала просматриваете бланк заказа, потом отдаете его

оператору-станочнику. Когда детали готовы, относите их в цех

отжига, где они получают закалку. Далее – технический контроль

и, наконец, отдел упаковки.

Все показалось мне достаточно простым.

Я узнал, что мой предшественник давал своим рабочим не

более шести заказов в день, а остальное придерживал, и люди

по полдня болтались без дела. Я посчитал это пустой тратой

времени, в течение месяца увеличил производительность на

пятьдесят процентов и на Рождество получил премию. Вручая

мне чек на четырнадцать долларов, Отто Карп объявил:

– Возьмите. Вы это заслужили. Я повышаю вам жалованье на

доллар.

Отто снова уехал из города, а Натали продолжала трудиться в

магазине. Ричард ходил в школу. Моя работа на «Стюарт

Уорнер», в окружении сюрреалистических механизмов и унылых

стен, с каждым днем становилась все более отупляющей. Да и

вечера были не лучше. Я садился в вагон надземки, ехал до

Петли, заходил в отель и следующие несколько часов занимался

тем, что вешал и снимал пальто. Моя жизнь снова становилась

уродливой серой рутиной.

Как-то ночью, возвращаясь домой, я прочел объявление в

«Чикаго трибюн»: «Пол Эш спонсирует конкурс любителей.

Начните карьеру в шоу-бизнесе».

Пол Эш, известный во всей стране руководитель оркестра,

выступал в театре «Чикаго». Объявление было для меня все

равно что валерьянка для кота. Я понятия не имел, в чем суть

конкурса, но страстно желал в нем участвовать. В субботу, перед

тем как идти в аптеку, я заехал в театр «Чикаго» и попросил

- 34 -

провести меня к Полу Эшу. Из кабинета вышел его менеджер:

– Чем могу помочь?

– Я бы хотел записаться на конкурс любителей, – пояснил я.

Менеджер просмотрел список:

– У нас пока нет ведущего. Справитесь?

– О да, сэр.

– Прекрасно. Как вас зовут?

Как меня зовут? Шехтель? Разве такая фамилия годится для

шоу-бизнеса? Люди вечно ее коверкают. Необходимо имя,

которое сразу запомнится.

Десятки вариантов проносились в мозгу: Гейбл, Купер, Грант,

Стюарт, Пауэлл…

Мужчина удивленно взглянул на меня.

– Вы забыли свое имя?

– Конечно, нет, сэр, – поспешно пробормотал я. – Сидни Ше…

Шелдон. Сидни Шелдон.

Менеджер записал мою новую фамилию в блокнот.

– Хорошо. Будьте здесь в следующую субботу, Шелдон. Шесть

вечера. Передача будет вестись из студии.

«Как бы там ни было…»

– Как скажете, сэр.

Я поспешил домой сообщить новость родителям и брату. Они,

естественно, порадовались за меня. Но мне предстояло

рассказать еще кое о чем.

– Я выступаю под другой фамилией.

– То есть как?

– Понимаете, «Шехтель» не годится для шоу-бизнеса. Отныне я

Сидни Шелдон.

Они переглянулись и пожали плечами:

– Как хочешь.

Следующие несколько ночей я почти не спал, в полной

уверенности, что это только начало. Я обязательно должен

выиграть конкурс, Пол Эш подпишет со мной контракт на

гастроли по стране. Сидни Шелдон отправится с ним в поездку!

Дни тянулись нестерпимо медленно. И когда наконец наступила

суббота, я помчался в театр «Чикаго», где меня вместе с

остальными претендентами провели в маленькую

радиовещательную студию. Среди нас были комик, певец,

пианистка и аккордеонист.

- 35 -

– Шелдон, – обратился ко мне режиссер.

Я вздрогнул. Впервые кто-то назвал меня новым именем.

– Да, сэр?

– Когда я укажу на вас, подойдете к микрофону и начнете шоу.

Скажете так: «Добрый вечер, леди и джентльмены. Добро

пожаловать на конкурс Пола Эша. Я ведущий Сидни Шелдон.

Вас ждет поразительное шоу, так что оставайтесь с нами».

– Да, сэр.

Через четверть часа режиссер взглянул на настенные часы и

поднял руку.

– Тишина в студии! – объявил он и начал отсчет, после чего

указал на меня.

Я еще никогда не был так спокоен, потому что твердо знал: это

начало блестящей карьеры. Карьеры, которую я сделаю под

новым звучным именем.

Я уверенно подошел к микрофону, глубоко вздохнул и произнес

голосом опытного ведущего:

– Добрый вечер, леди и джентльмены. Добро пожаловать на

конкурс Пола Эша. Я ваш новый ведущий Сидни Шелдон.

 

 

Глава 6

 

К концу этой речи я пришел в себя настолько, что смог

представить других участников. Шоу покатилось без сучка и

задоринки. Аккордеонист сыграл разухабистую мелодию, комик

держался, как закаленный профессионал. У певца оказался

прекрасный голос. Все шло как по маслу, пока я не объявил

последнего участника, пианистку. Услышав свое имя, она

запаниковала, расплакалась и вылетела из комнаты, оставив

нам три минуты свободного эфира. Я понял, что должен их

заполнить. В конце концов, я здесь ведущий.

Я снова вернулся к микрофону:

– Леди и джентльмены, мы еще только начинаем. Начинаем как

любители но, поверьте, очень скоро превратимся в

профессионалов.

Я так увлекся, что продолжал молоть языком, пока режиссер не

подал мне знак заткнуться.

Передача закончилась. Я вполне сознавал, что спас шоу и

- 36 -

должен получить заслуженную благодарность. Наверное, мне

предложат работу, и…

– Какого черта ты вытворяешь, как там тебя? – подступил ко мне

режиссер. – Мы перебрали пятнадцать секунд!

Моя карьера на радио закончилась, еще не начавшись.

Пол Эш не предложил мне поездку по стране, но результатом

конкурса было одно весьма интересное, хоть и непредвиденное

обстоятельство: Отто, Натали, Ричард, Сеймур, Эдди, Говард и

Стив сменили фамилию на Шелдон. Только дядя Гарри так и

остался Шехтелем.

В начале мая мой кузен Сеймур ошеломил всех нас

объявлением о предстоящей женитьбе. Я познакомился с его

будущей женой Сидни Зингер, еще когда жил в Денвере.

Сеймуру только исполнилось девятнадцать, но мне казалось, что

он с рождения был взрослым, ответственным человеком. Сидни

была молодой привлекательной секретаршей, работавшей в

брокерской фирме Гарри, где и встретила Сеймура. Я считал ее

искренней, умной, сердечной и к тому же восхищался ее

чувством юмора.

Свадьба была простой. Присутствовали только члены семьи.

После окончания церемонии я поздравил кузена:

– Тебе повезло. Она прекрасная девушка. Не упусти ее.

– Не волнуйся, я постараюсь, – заверил он.

Через полгода брак завершился тяжелым, мучительным

разводом.

– Что случилось? – спросил я Сеймура.

– Она узнала, что я ей изменил.

– И попросила развода?

– Нет. Она меня простила…

– Тогда в чем…

– Поймала меня с другой девицей. Вот тогда и развелась.

– И вы больше не видитесь?

– Нет. Она возненавидела меня. Предупредила, чтобы я не

попадался ей на глаза. И вообще она уехала в Голливуд. Там у

нее брат. Он устроил ее секретарем на «Метро-Голдвин-Мейер»,

к женщине-режиссеру Дороти Арзнер.

Дебют на радио привил мне вкус к шоу-бизнесу, и я загорелся

желанием испытать себя еще раз. Радио вполне могло стать

профессией, которую я искал. В редкие свободные минуты я

- 37 -

обходил чикагские радиостанции, пытаясь устроиться диктором.

Но разумеется, ничего не получалось. Вакансий не было.

Приходилось смириться с тем, что я вновь попал в капкан и не

имел никаких перспектив на будущее.

Как-то в воскресенье, когда дома никого не было, я сидел за

маленьким спинетом, сочиняя мелодию. Закончив, решил, что

это не так плохо, и написал стихи. Песня получила название «Я

молчу». Еще раз просмотрел текст и подумал: «А что теперь?»

Оставалось либо отложить ноты и забыть о них, либо

попытаться куда-нибудь пристроить свое творение.

И я решил попытаться куда-нибудь пристроить песню.

В этом, 1936 году, в бальных залах больших отелей играли

оркестры. Их выступления обычно транслировали по радио. В

отеле «Бисмарк» оркестром руководил приятный молодой

человек по имени Фил Ливант. Я никогда с ним не разговаривал,

но время от времени, когда он проходил мимо гардеробной, мы

кивали друг другу.

Я вознамерился показать Филу свою песню и, увидев его

вечером, подошел и сказал:

– Простите, мистер Ливант, но я написал песню и хотел

спросить, не согласитесь ли вы на нее взглянуть.

Судя по выражению лица, его просто осаждали подобными

просьбами, но, как человек вежливый, он заверил, что будет

очень рад.

Я отдал ему второй экземпляр нот. Фил наспех просмотрел их и

ушел. Я сделал, вывод, что надеяться не на что.

Но через час Фил вновь появился в гардеробной.

– Эта ваша песня… – начал он.

Я затаил дыхание.

– …мне она понравилась. Оригинально, Думаю, она может стать

хитом. Не возражаете, если я сделаю оркестровку и мы ее

сыграем?

Возражать?!

– Нет, – пролепетал я, – это… это чудесно.

Ему понравилась моя песня!

На следующий вечер, пока я развешивал шляпы и пальто, из

большого зала донеслась мелодия «Я молчу».

Я был на седьмом небе. Поскольку игра оркестра

транслировалась по радио, ее наверняка услышат по всей

- 38 -

стране. У меня даже голова закружилась.

Закончив работу поздно вечером, я приплелся домой и лег в

горячую ванну. И не успел расслабиться, как в ванную комнату

ворвался Отто:

– Тебе звонят.

В этот час?

– Кто это?

– Говорит, его зовут Фил Ливант.

Я выскочил из ванны, схватил полотенце и поспешил к телефону.

– Мистер Ливант?

– Шелдон, тут сидит издатель из компании «Хармс». Вашу песню

услышали в Нью-Йорке и хотят опубликовать текст и ноты.

Я едва не выронил трубку.

– Не можете ли вы сейчас же приехать? Он вас ждет.

– Уже бегу.

Я кое-как вытерся, поспешно натянул одежду и схватил ноты.

– Что случилось? – спросил Отто.

Я объяснил, в чем дело, и попросил у него машину. Отто тут же

протянул мне ключи.

– Только осторожнее, – предупредил он.

Я торопливо сбежал вниз, сел в машину и направился к Аутер

драйв, шоссе, ведущему к отелю «Бисмарк». Голова кружилась

при одной мысли о том, что первую же мою песню ждет успех. Я

так забылся, что опомнился, только услышав вой сирены.

Позади тревожно вспыхивал красный свет. Я подкатил к обочине

и остановился. Полицейский слез с мотоцикла и подошел к

машине.

– Куда спешим?

– Я не заметил, что превысил скорость, сэр. Я еду в отель

«Бисмарк» на встречу с издателем. Я работаю там в гардеробе.

Видите ли, кое-кому понравилась моя песня, и…

– Права!

Я показал ему свои права. Он отобрал их и сунул в карман.

– О'кей. Следуйте за мной.

Я с недоумением уставился на него:

– Следовать за вами? Но куда? Просто выпишите штраф. Мне

некогда…

– У нас новые правила. Мы больше не выписываем квитанций, а

доставляем нарушителей в участок.

- 39 -

Сердце у меня упало.

– Но мне нужно попасть на эту встречу. Если вы просто

выпишете штраф, я буду рад за…

– Я сказал, следуйте за мной.

Выхода не было.

Он завел мотоцикл и поехал вперед. Я последовал за ним.

Вместо встречи с издателем меня ждал полицейский участок.

Я добрался до следующего перекрестка как раз в тот момент,

когда желтый свет сменился красным. Полицейский не

остановился. В отличие от меня. Я подождал, пока загорится

зеленый, а когда снова поехал, мотоцикла не было видно. Я

сбавил скорость, чтобы коп не подумал, будто я стараюсь

улизнуть. И чем дальше ехал, тем легче становилось на душе.

Он убрался. Забыл обо мне. Ищет, кого бы еще послать в

тюрьму.

Я нажал на акселератор, свернул к отелю «Бисмарк», где

оставил машину в гараже, и поспешил в гардероб.

И не поверил собственным глазам – там уже сидел взбешенный

полицейский.

– Вообразил, что сумеешь улизнуть от меня, да?

Я озадаченно пожал плечами:

– Я не пытался улизнуть от вас. Вспомните, я отдал вам свои

права, сказал, что еду сюда, и…

– Прекрасно. Вы здесь. А теперь мы едем в участок.

– Позвольте хотя бы позвонить отцу, – в отчаянии попросил я.

Он покачал головой:

– Я и так потратил на вас слишком много…

– Всего секунду!

– Валяйте, только покороче.

Я набрал домашний номер.

– Алло, – отозвался Отто.

– Отто…

– Ну, как все прошло?

– Меня забирают в полицию, – перебил я и как мог объяснил

ситуацию.

– Дай трубку полисмену, – велел Отто.

Я протянул трубку полицейскому:

– Мой отец хочет с вами поговорить.

Тот неохотно взял трубку:

- 40 -

– Да… нет, у меня нет времени слушать. Я забираю вашего сына

в участок… Что? Вот как? Интересно. Понимаю, о чем вы… как

ни странно, именно так… у меня есть шурин, которому нужна

работа… В самом деле? Сейчас запишу… – Он вынул ручку,

блокнот и стал что-то писать. – Очень любезно с вашей стороны,

мистер Шелдон. Я пришлю его к вам утром. – И, мельком

взглянув на меня, добавил: – Не беспокойтесь о своем сыне.

Я с раскрытым ртом прислушивался к разговору. Полисмен

положил трубку, отдал мне права и сказал:

– Чтобы больше такого не было. И если я еще раз поймаю вас

на превышении скорости…

Я поспешно закивал и, проводив его взглядом, спросил у

служащей:

– Где Фил Ливант?

– Дирижирует оркестром, но кто-то ждет вас в кабинете

управляющего.

В кабинете сидел невысокий, вертлявый, хорошо одетый

мужчина лет пятидесяти.

– Так это и есть наш вундеркинд? – спросил он, увидев меня. – Я

Брент. Работаю в «Т.Б. Хармс».

«Т.Б. Хармс» в то время было одним из самых крупных

музыкальных издательств в стране.

– Вашу песню услышали в Нью-Йорке, – продолжал он, – и наше

издательство хотело бы ее опубликовать.

Мое сердце пело от радости.

– Есть только одна проблема, – поколебавшись, пробормотал он.

– Какая именно?

– Издатели считают, что Фил Ливант недостаточно известен,

чтобы представлять вашу песню. Тут нужен кто-то поважнее.

Вот так удар! Я не знал никого поважнее…

– Сейчас в отеле «Дрейк» играет Хорас Хейдт. Может, вам стоит

потолковать с ним и показать вашу песню?

Хорас Хейдт считался едва ли не самым популярным в Америке

руководителем оркестра.

– Попробую.

Он вручил мне визитку:

– Попросите его мне позвонить.

– Обязательно, – пообещал я.

Который час? Всего без четверти двенадцать? Хорас Хейдт,

- 41 -

должно быть, еще играет!

Я сел в машину Отто и очень медленно поехал в отель «Дрейк»,

где сразу поднялся в бальный зал. Танцы в самом деле еще

продолжались.

– Вы заказывали столик? – спросил метрдотель, едва я

переступил порог зала.

– Нет. Я приехал к мистеру Хейдту.

– Можете подождать здесь. – Он указал на столик у дальней

стены.

Еще четверть часа – и Хорас Хейдт спустился с эстрады. Я

поспешил его перехватить.

– Мистер Хейдт, меня зовут Сидни Шелдон. Я написал песню…

– Простите, у меня нет времени, чтобы…

– Но Хармс хочет опу…

Хейдт повернулся и пошел к выходу.

– Хармс хочет ее опубликовать! – крикнул я вслед. – Но просит,

чтобы именно вы представляли песню!

Хейдт остановился и направился ко мне.

– Позвольте посмотреть.

Я протянул ему ноты.

Он пробежал глазами партитуру, словно никому не слышная

мелодия звучала у него в мозгу.

– Неплохо.

– Вас она интересует?

Хейдт поднял голову:

– Да. Я хочу пятьдесят процентов от прибыли.

Я бы с радостью отдал ему все сто!

– Заметано! – кивнул я, отдавая ему визитку Брента.

– Я попрошу сделать оркестровку. Приходите завтра.

На следующий вечер, вернувшись в отель «Дрейк», я услышал

свою песню в исполнении Хораса Хейдта и его оркестра, и она

звучала даже лучше, чем в аранжировке Фила Ливанта. Я сел и

стал ждать, когда Хейдт освободится. Он сам подошел к моему

столику.

– Вы говорили с мистером Брентом? – спросил я.

– Да. Мы заключаем контракт.

Я улыбнулся. Значит, мою песню опубликуют!

На следующий день Брент пришел в гардероб «Бисмарка».

– Все в порядке? – спросил я.

- 42 -

– Боюсь, что нет.

– Но…

– Хейдт просит аванс пять тысяч долларов, а мы никогда не

даем столько за первую песню.

Я даже не нашел что ответить. И после окончания работы снова

отправился в отель «Дрейк» к Хорасу Хейдту.

– Мистер Хейдт, мне не нужен аванс, – объявил я. – Я просто

хочу, чтобы мою песню опубликовали.

– Так и будет, – заверил он. – Не волнуйтесь. Я сам ее

опубликую. На следующей неделе я уезжаю в Нью-Йорк, и,

поверьте, песня выйдет в эфир.

Хейдт не только управлял оркестром, но и вел популярное

еженедельное шоу «Хорас Хейдт и его бригадные генералы».

«Я молчу» будет транслироваться из Нью-Йорка по всей стране.

В течение следующих недель я слушал каждую передачу, где

звучал оркестр Хораса. Хейдт не солгал. «Я молчу»

транслировалась едва ли не каждый день – и по вечерам, и в

шоу Хейдта. Он использовал мою песню, но так ее и не

опубликовал.

Но это меня не обескуражило. Если я смог написать песню,

заинтересовавшую известного издателя, что мешает мне

сочинить целую дюжину?

Именно так я и поступил. Проводил все свободное время за

инструментом, считая, что двенадцать – хорошее число,

достойное. Дюжину песен не стыдно отослать в Нью-Йорк. Ехать

самому было не по карману. Нельзя терять работу – нужно

помогать семье.

Натали прослушала мои песни и была вне себя от восторга:

– Дорогой, они лучше, чем у Ирвинга Берлина.[9] Когда ты

повезешь их в Нью-Йорк?

Я покачал головой:

– Натали, я не могу ехать. Я работаю в трех местах. Если…

– Ты должен ехать, – твердо сказала она. – Никому и в голову не

придет обратить внимание на песни, присланные по почте. Тебе

нужно показать их лично.

– Но нам это не по карману. Если я…

– Дорогой, это твой шанс. И тебе не по карману его терять.

Я и не знал, что мать так за меня переживает.

Вечером состоялся семейный совет. Отто не слишком охотно

- 43 -

согласился на мою поездку, при условии, что я найду там

временную работу, пока мои песни не начнут продаваться.

Было решено, что я уеду в следующую субботу.

Прощальным подарком Натали был билет до Нью-Йорка на

автобус линии «Грейхаунд».

Ночью, когда мы с Ричардом ложились спать, он спросил:

– Ты в самом деле станешь таким же знаменитым композитором,

как Ирвинг Берлин?

И я сказал ему правду:

– Обязательно.

При тех деньгах, которые на меня свалятся, Натали никогда

больше не придется работать.

 

 

Глава 7

 

До поездки в Нью-Йорк в 1936 году я ни разу не бывал на

автовокзале. Автовокзал междугородной компании «Грейхаунд»

оживленно гудел. Отсюда шли автобусы во все города страны. И

прибывших и отъезжавших было хоть отбавляй. Мой автобус

казался огромным. Удобные кресла и даже туалет с

умывальником!

Дорога до Нью-Йорка заняла четыре с половиной дня.

Утомительное путешествие, но я был так занят мечтами о своем

прекрасном будущем, что не замечал ничего вокруг.

Когда мы подъехали к нью-йоркскому автовокзалу, в моем

кармане оставалось тридцать долларов – деньги, которые были

совсем нелишними для Отто и Натали.

Я заранее позвонил в ИМКА[10] и зарезервировал комнату в их

гостинице.

Комната оказалась маленькой и убогой, зато стоила всего

четыре доллара в неделю. Но даже при такой дешевизне я знал,

что не успею оглянуться, как тридцать долларов мигом

улетучатся.

Я отправился к управляющему.

– Мне нужна работа, причем как можно скорее. Не знаете,

кому… – начал я.

– Для наших гостей имеется служба занятости, – сообщил он.

– Здорово! А сейчас есть вакансии?

- 44 -

Он потянулся к листочку бумаги и, пробежав его глазами, сказал:

– Есть место билетера в кинотеатре «Джефферсон» компании

«РКО»[11] на Четырнадцатой улице. Подойдет?

Подойдет?!

В этот момент моей единственной в жизни мечтой было место

билетера кинотеатра «Джефферсон» на Четырнадцатой улице!

– Именно что-то в этом роде я и искал, – признался я.

Управляющий написал записку и отдал мне.

– Отнесете в кинотеатр завтра утром.

Я пробыл в Нью-Йорке меньше одного дня и уже получил

работу!

Сразу позвонил Натали и Отто.

– Это хороший знак! – обрадовалась мать. – Вот увидишь, ты

всего добьешься!

Остаток дня и вечер я бродил по городу. Совершенно волшебное

место, по сравнению с которым Чикаго казался провинциальным

и жалким. Здесь все было больше: здания, магазины, улицы,

вывески, толпы. И больше возможностей сделать карьеру.

Кинотеатр «Джефферсон» компании «РКО», бывший театр

варьете, оказался старым двухэтажным зданием с будкой

кассира перед входом. Он входил в сеть кинотеатров компании

«РКО». Здесь очень часто давали двойные сеансы: на один

билет показывали две картины.

Я прошагал тридцать девять кварталов от ИМКА до кинотеатра и

отдал директору записку.

Тот окинул меня взглядом и спросил:

– Вы когда-нибудь работали билетером?

– Нет, сэр.

Он пожал плечами:

– Не важно. Можете долго оставаться на ногах?

– Да, сэр.

– Знаете, как включать ручной фонарик?

– Да, сэр.

– В таком случае вы годитесь. Жалованье – четырнадцать сорок

в неделю. Работа – шесть дней с четырех двадцати до полуночи.

– Подходит.

Это означало, что у меня остаются свободными утро и часть дня,

которые я могу провести в Брилл-билдинг, где располагались

штаб квартиры большинства музыкальных издательств.

- 45 -

– Идите в раздевалку. Попробуем подобрать для вас униформу.

– Да, сэр.

Я примерил униформу. Директор одобрительно кивнул:

– Неплохо. Получше следите за балконом.

– За балконом?

– Сами все поймете. Начнете завтра.

– Да, сэр.

И завтра начнется моя карьера композитора!

Небоскреб Брилл-билдинг считался святая святых музыкального

бизнеса. И находился он на Бродвее, на Сорок девятой улице, в

центре Тин-Пан-элли, где у каждого крупного музыкального

издателя имелась своя контора.

Проходя по коридорам, я слышал звуки «Нежного романса», «Ты

у меня в сердце», «Пенни с небес»…

Стоило мне прочитать несколько названий на дверных

табличках, как сердце бешено заколотилось: «Джером Ремик»…

«Роббинс мюзик корпорейшн»… «М. Уитмарк и сыновья»…

«Шапиро Бернстайн и компания»… «Т.Б. Хармс» – все гиганты

музыкальной индустрии. Настоящий Олимп музыкальных

талантов. Кол Портер, Ирвинг Берлин, Ричард Роджерс, Джордж

и Айра Гершвины, Джером Керн… Все они начинали здесь.

Я вошел в офис «Т.Б. Хармс» и обратился к мужчине за

письменным столом:

– Доброе утро. Я Сидни Шех… Шелдон.

– Чем могу помочь?

– Я написал «Я молчу». Ваши люди хотели ее опубликовать.

– О да, теперь припоминаю. Действительно, одно время мы

собирались…

Одно время?

– А сейчас?

– Видите ли, песню слишком заиграли. Хорас Хейдт чересчур

часто ее транслировал. У вас есть что-то новое? –

поинтересовался он.

– Да, сэр. Завтра утром я принесу несколько песен, мистер…

– Таскер.

Ровно в четыре двадцать я, уже в униформе билетера, провожал

людей на места. Директор был прав – такую работу способен

выполнять каждый. Единственное, что спасало меня от зеленой

тоски, – фильмы, которые тут демонстрировались. Когда народу

- 46 -

было поменьше, я садился в заднем ряду и смотрел. Первый

двойной сеанс включал «День на скачках» с братьями Маркс и

«Мистер Дидс едет в город». Ожидался показ «Звезда родилась»

с Дженет Гейнор и Фредриком Маршем и «Додсуорт» с Уолтером

Хастоном.

В полночь, когда закончилась смена, я вернулся в гостиницу.

Комната больше не казалась маленькой и убогой. Я твердо знал,

что когда-нибудь буду жить во дворце. Утром отнесу песни в

издательство, и единственной проблемой будет, которую из них

решат опубликовать первой: «Призрак моей любви»… «Я буду,

если захочу»… «Пригоршня звезд»… «Когда любовь ушла»…

В восемь тридцать утра я уже стоял перед дверью «Т. Б. Хармс

компани», ожидая, пока откроют. В девять появился мистер

Таскер.

– Вижу, вы принесли нам песни! – воскликнул он вместо

приветствия, заметив в моей руке большой конверт.

– Да, сэр, – широко улыбнулся я.

Мы вошли в офис. Я отдал ему конверт и хотел было сесть, но

он остановил меня:

– Зачем вам ждать? Я посмотрю это, когда смогу. Почему бы вам

не прийти завтра?

Я ответил абсолютно профессиональным кивком бывалого

песенника.

Что ж, светлое будущее может подождать еще двадцать четыре

часа.

Я отправился в кинотеатр и снова надел униформу. Директор

оказался прав и насчет балкона. Оттуда постоянно доносились

смешки и шепот. В последнем ряду сидели молодой человек и

девушка. Когда я направился к ним, парень поспешно

отодвинулся от девушки, а она одернула короткое платье. Я

отошел и больше не поднимался наверх. Черт с ним, с

директором. Пусть позабавятся вволю.

Утром я был в офисе «Хармс» в восемь, на случай если мистер

Таскер придет пораньше. Но он появился ровно в девять и

открыл дверь.

– Доброе утро, Шелдон.

Я попытался угадать по голосу, понравились ли ему мои песни и

было приветствие обычным или я различил в нем нотки

волнения?

- 47 -

Мы вошли в офис.

– У вас нашлось время прослушать мои песни, мистер Таскер?

– Да, – кивнул он. – Очень неплохо.

Я просиял, но не стал задавать вопросов, желая услышать, что

он скажет дальше. Однако Таскер молчал.

– А какая вам понравилась больше? – не выдержал наконец я.

– К сожалению, это не то, что нам сейчас требуется.

Такого удара я не ожидал. Ничего более обескураживающего я в

своей жизни не слышал.

– Но наверняка какие-то… – промямлил я.

Он порылся в столе, вынул конверт и протянул мне:

– Буду всегда рад прослушать то, что вы принесете.

На этом мы распрощались.

«Это еще не конец, – думал я. – Это только начало!»

Остаток утра и часть дня я провел, заглядывая в другие

издательства. Но разговор неизменно сводился к одному:

– Ваши песни когда-нибудь публиковались?

– Нет, сэр, но я…

– Мы не берем произведений начинающих авторов.

Возвращайтесь, когда что-нибудь опубликуете.

Но как я мог опубликовать что-то, если издатели не желали

смотреть мои песни, раз у меня ничего не напечатано?

Отныне все свободное время я проводил дома и писал, писал…

А в кинотеатре мне посчастливилось посмотреть чудесные

фильмы: «Великий Зигфелд», «Сан-Франциско», «Мой человек

Годфри» и «Мы будем танцевать» с Фредом Астером и

Джинджер Роджерс. Они переносили меня в другой мир, мир

роскоши, элегантности и богатства.

Деньги заканчивались. Я получил от Натали чек на двадцать

долларов, но отправил его обратно, понимая, что без моего

заработка им приходится трудно, тем более что Отто так и не

нашел места. Я все время чувствовал себя виноватым, считая,

что нехорошо думать о себе, если семья нуждается в моей

помощи.

Когда новая серия песен была готова, я отнес ее к издателям.

Ответ был прежним и привел меня в бешенство:

Возвращайтесь, когда что-то опубликуете.

Очередная волна депрессии захлестнула меня. Все казалось

абсолютно безнадежным. Я не намеревался всю жизнь быть

- 48 -

билетером, а мои песни никого не интересовали.

Вот выдержка из моего письма родителям от 2 ноября 1936 года:

«Я хочу, чтобы вы были как можно более счастливыми. Мое же

счастье напоминает воздушный шарик, ожидающий, пока его

поймают. Он плывет по ветру над океанами, просторными

зелеными лугами, деревьями и ручьями, милыми пасторальными

сценами и залитыми дождем тротуарами. Сначала высоко – так

что едва видно, потом совсем низко. Его уносит то в одну

сторону, то в другую по воле игривого ветра, в один момент

бессердечного и жестокого, в другой – нежного и участливого.

Это ветер судьбы, от которого зависят наши жизни».

Как-то утром в вестибюле общежития я увидел молодого

человека примерно моего возраста. Он сидел на диване и что-то

яростно строчил на бумаге. Поскольку он при этом напевал, я

предположил, что он пишет стихи, и из любопытства решил

подойти.

– Вы песенник?

Он поднял глаза и молча кивнул.

– Я тоже. Сидни Шелдон.

Он протянул мне руку:

– Сидни Розенталь.

Это стало началом долгой дружбы. Мы проговорили целое утро,

и я почувствовал, что обрел родственную душу.

На следующий день директор кинотеатра вызвал меня к себе.

– Наш зазывала болен, – сообщил он. – Вам придется надеть

его униформу и занять его место, пока он не вернется. Будете

работать днем. Обязанности несложные – расхаживать перед

кинотеатром и кричать: «Рассажу немедленно! Не нужно ждать

мест!» Как видите, ничего особенного. И жалованье побольше.

Я, разумеется, обрадовался. Не из-за повышения. Просто теперь

я мог отсылать деньги домой.

– И сколько же?

– Пятнадцать сорок в неделю.

Ну и повышение! Всего доллар!

В новой униформе я смотрелся генералом русской армии. И хотя

не имел ничего против новой должности, все же не мог вынести

повторения одной и той же фразы в продолжение нескольких

часов. Поэтому и решил немного расцветить свою роль.

– Потрясающий двойной сеанс! – оглушительно вопил я. –

- 49 -

«Техасские рейнджеры» и «Человек, который жил дважды»!

Интересно, как может человек жить дважды, леди и

джентльмены? Заходите и увидите сами! Вы получите

незабываемые впечатления! И ждать мест не придется!

Поспешите, пока еще остались билеты!

Прежний зазывала так и не вернулся, и место осталось за мной.

Разница с прежней работой состояла лишь в том, что теперь я

работал по утрам и в первой половине дня. Но у меня

оставалось время обходить издателей, которых по-прежнему не

интересовали мои песни. Мы с Сидни Розенталем написали

несколько песен вместе. Они заслужили множество похвал, но

ни одного контракта мы не подписали.

К концу недели у меня оставалось в кармане не более десяти

центов. Поскольку приходилось добираться из кинотеатра до

Брилл-билдинг, надо было решать: купить хот-дог за пять центов

и кока-колу еще за пять и одолеть пешком тридцать пять

кварталов или съесть хот-дог без кока-колы и проехаться в

подземке за никель. Обычно я чередовал варианты.

Через несколько дней моей работы зазывалой бизнес явно

оживился.

Я по-прежнему расхаживал перед кинотеатром, вопя:

– Не пропустите «Завоевание» с Гретой Гарбо и Чарлзом

Бойером! А вот и сюрприз для вас: «Ничего святого» с Кэрол

Ломбард и Фредриком Марчем! Это величайшие в мире

любовники, и они научат вас, как быть великими любовниками.

Всего тридцать пять центов за билет! Два урока любви за

тридцать пять центов! Сделка века! Спешите, спешите, спешите,

скорее билеты купите!

И публика шла в кино.

Рекламируя другие фильмы, я развлекался еще больше:

– Приходите на самый потрясающий двойной сеанс шоу-бизнеса

«Ночь должна спуститься» с Робертом Монтгомери и Розалинд

Рассел! Не снимайте пальто, потому что вас наверняка проймет

озноб! А на десерт – новая серия «Тарзана»!

Тут я издавал роскошный тарзаний вопль, такой оглушительный,

что люди уже за квартал начинали оборачиваться, желая

посмотреть, что происходит, а потом возвращались и покупали

билеты. Директор время от времени выходил на улицу и

наблюдал за моей работой.

- 50 -

В конце следующей недели ко мне подошел незнакомец:

– Где этот сукин сын из Чикаго?

Мне его тон не понравился.

– А в чем дело?

– Управляющий сети кинотеатров РКО заявил, что все зазывалы

обязаны учиться у того ублюдка и повторять все, что он делает.

– Я ему скажу, как только вернется, – заверил я и, отвернувшись,

сказал обычным тоном: – Рассажу немедленно. Не нужно ждать

мест.

Преимущества работы днем заключались в том, что у меня не

только оставалось время обходить издателей, но и вечера были

свободными, и по крайней мере три раза в неделю я ходил в

театр смотреть пьесы. Денег, конечно, хватало только на самые

дешевые места на галерке. Зато я видел «Обслуживание

номеров», «Ирландская роза Эйби», «Тобакко-роуд», «Ты не

сможешь взять это с собой»…

Репертуар был бесконечен.

Мой новый друг Сидни Розенталь нашел работу и как-то

предложил мне:

– Почему бы нам не скинуться на приличное жилье и не

убраться отсюда подальше?

– Классная мысль.

Через неделю мы покинули гостиницу ИМКА и перебрались в

отель «Гранд-юнион» на Тридцать второй улице. У нас были две

спальни и гостиная, что после клетушки в ИМКА казалось верхом

роскоши.

В письме Натали напомнила мне о дальнем родственнике,

жившем в Нью-Йорке. Он, как и дядя Сэм, управлял гардеробом

в казино «Глен Коув» на Лонг-Айленде. Мать посоветовала мне

позвонить ему. Родственника звали Клиффордом Вулфом, и

прием, оказанный мне, нельзя было назвать иначе чем самым

сердечным.

– Я слышал, ты перебрался в Нью-Йорк. Чем занимаешься?

Я объяснил.

– Не хочешь поработать в моем гардеробе три ночи в неделю?

– С удовольствием! – обрадовался я. – Но у меня есть приятель,

который…

– Зови и его.

Итак, три ночи в неделю мы с Сидни проводили на

- 51 -

Лонг-Айленде, где вместе получали три доллара, развешивая

шляпы и пальто. Тепленькое местечко – там, помимо всего

прочего, мы имели возможность таскать с буфетной стойки

столько еды, сколько могли унести.

К тому же нас вместе со служащими казино привозил и увозил

служебный автомобиль. Полученные деньги я посылал Натали.

Она упорно возвращала их мне.

Как-то вечером, когда я вошел в гардероб, Клиффорд Вулф

недовольно поморщился:

– Этот костюм, который на тебе…

Костюм и в самом деле совершенно износился.

– И что теперь?

– У тебя нет ничего получше?

Я смущенно покачал головой. Мой гардероб уместился бы в

обычном портфеле.

– Боюсь, нет.

– Ничего, мы что-нибудь придумаем, – пообещал он.

На следующий вечер, когда я приехал в «Глен Коув», Клиффорд

Вулф протянул мне синий саржевый костюм и сказал:

– Отправляйся к портному, пусть он подгонит костюм на тебя.

С этого времени я ходил в «Глен Коув» в костюме Клиффорда.

Необъяснимые смены моего настроения продолжались. Я либо

был безрассудно весел, либо находился на грани самоубийства.

Ниже приводится очередная выдержка из письма к Натали и

Отто от 26 декабря 1936 года. Я писал:

«Сейчас я почти сдался и готов прекратить борьбу. Не знаю,

смогу ли продержаться еще немного. Будь я уверен в своих

силах, все шло бы значительно легче».

Но уже через месяц тон моих писем стал совсем другим:

«Что касается песен, похоже, что лед тронулся. Менеджер

„Чаппел“ услышал один из наших новых номеров, велел

переписать припев и снова принести. Он очень разборчив, и уж

если песня ему понравилась, это хороший знак».

У меня снова сместился позвоночный диск, и на этот раз мне

пришлось пролежать в постели три дня. А когда я выздоровел,

мне стало легче, я опять впал в эйфорию. Именно в этот момент

передо мной открылись новые перспективы. В один из моих

обходов Брилл-билдинг я встретил хорошо одетого коротышку с

приветливой улыбкой. Тогда я не знал его имени, но он был в

- 52 -

офисе компании «Ремик», когда менеджер слушал одну из моих

песен. К сожалению, менеджер привычно покачал головой.

– Это не то, что нам сейчас… – начал он.

– Но это может оказаться настоящим хитом, – уговаривал я. –

«Когда любовь ушла, любовь ушла, звезды больше не сияют, и

грустные песни льются в душу…»

Менеджер пожал плечами.

Незнакомец с приветливой улыбкой пристально посмотрел на

меня и попросил показать ноты.

– Чертовски хорошие стихи, – заметил он. – Как вас зовут?

– Сидни Шелдон.

Он протянул мне руку:

– Я Макс Рич.

Я знал это имя. Две его песни звучали по радио всю последнюю

неделю. Одна называлась «Улыбайся, черт тебя возьми,

улыбайся». Вторая – «Девушка в маленькой зеленой шляпке».

– Вы уже что-то опубликовали, Сидни?

Опять этот коварный вопрос. Я сразу пал духом и стал

поглядывать в сторону двери.

– Нет.

– Что ж, пора начать. Хотите работать со мной?

Такого я не ожидал. Вот он, долгожданный шанс!

– Я… буду очень рад, – выдохнул я.

– Мой офис на втором этаже. Приходите завтра в десять утра, и

приступим к работе.

– Здорово!

– Да, и принесите все стихи, которые у вас есть.

Я судорожно сглотнул.

– Обязательно, мистер Рич.

В эту минуту я был на седьмом небе! А когда рассказал обо

всем Сидни Розенталю, тот тоже обрадовался: – Поздравляю!

Макс Рич может опубликовать все, что угодно.

– Я могу показать ему и твои песни, – предложил я.

– Сначала пробейся сам.

– Ты прав.

Вечером мы с Сидни устроили праздничный ужин, но я был

слишком взволнован, чтобы есть. Все, о чем я мечтал, вот-вот

сбудется. «Песни Макса Рича и Сидни Шелдона». Звучит

прекрасно! И имена так здорово сочетаются!

- 53 -

Я чувствовал, что с Максом Ричем будет легко работать, и был

уверен: мои стихи ему понравятся.

Я уже хотел позвонить Натали и Отто, но решил подождать, пока

все не уладится окончательно.

Но ночью, лежа в постели, я вдруг подумал: «С чего это Макс

Рич вдруг захочет писать песни вместе со мной?! Почему не

найдет никого другого? Он просто очень добрый человек. Вот и

переоценил мой небольшой талант, но скоро наверняка

разочаруется. Я недостаточно хорош, чтобы работать с ним».

Неизвестно откуда вновь спустилось черное облако тоски.

«Все издатели в Брилл-билдинг отказали мне, а они

профессионалы и могут с первого взгляда распознать истинный

талант. Я ничтожество. И, если приду к Максу, просто поставлю

себя в глупое положение.»

В десять утра, пока Макс Рич ждал меня в своем офисе, я уже

сидел в автобусе компании «Грейхаунд», идущем в Чикаго.

 

 

Глава 8

 

Я вернулся в Чикаго в марте 1937-го, потерпев полный крах.

Родные очень мне сочувствовали, но от этого легче не

становилось.

– Эти люди ничего не понимают и не способны распознать

талантливую песню, – утверждала Натали.

Семье по-прежнему приходилось туго. Денег катастрофически не

хватало. Я без особой охоты вернулся в гардероб отеля

«Бисмарк», а днем парковал машины в ресторане в Норт-Сайде,

в Роджерс-Парке. Непонятные переходы от депрессии к эйфории

все продолжались, и я не мог с ними совладать. Без всякой

причины то радовался, то грустил, когда все шло хорошо.

Как-то вечером Чарли Файн, мой наставник из «Стюарт Уорнер»,

и его жена Вера пришли к нам на ужин. По соображениям

экономии на стол подали готовые блюда из дешевого китайского

ресторанчика по соседству. Но Файны сделали вид, что ничего

не замечают. За столом Вера упомянула, что на следующей

неделе едет в Сакраменто, штат Калифорния.

Калифорния. Голливуд.

Передо мной словно распахнулась дверь. Я вспомнил о

- 54 -

волшебных часах, проведенных в кинотеатре «Джефферсон»,

когда вместе с Уильямом Пауэллом и Мирной Лоу раскрывал

преступления в «Тонком мужчине», ехал в Калифорнию в крытом

фургоне вместе с Джоном Уэйном в «Орегонском тракте»,

беспомощно наблюдал, как Роберт Монтгомери терроризирует

Розалинд Рассел в «Ночь придет», скакал по деревьям вместе с

Тарзаном, обедал с Кэри Грантом, Кларком Гейблом и Джуди

Гарланд.

Я выпалил:

– Если не возражаете, я вас туда отвезу!

Все удивленно уставились на меня.

– Ты очень добр, Сидни, – пробормотала Вера, – но я не хочу

тебя затруд…

– Буду очень рад! – с энтузиазмом заверил я и повернулся к

Натали и Отто: – Я хотел бы отвезти Веру в Калифорнию.

Воцарилось неловкое молчание.

После ухода Файнов разговор снова возобновился.

– Не можешь же ты снова уехать! – возражал Отто. – Только

вернулся и вот…

– Но если я найду работу в Голливуде…

– Нет. Мы что-нибудь подберем здесь.

Я хорошо знал, что ждет меня в Чикаго: гардеробы, аптеки и

автостоянки. С меня довольно! Сыт по горло!

После короткой паузы вступила Натали:

– Отто, если именно этого хочет Сидни, стоит дать ему шанс.

Вот что я скажу: нужно найти компромисс. Сидни, если через три

недели ты не найдешь работы, вернешься домой.

– Заметано! – обрадовался я, совершенно уверенный, что легко

получу работу в Голливуде. И чем дольше я об этом думал, тем

больше преисполнялся оптимизмом.

Наконец-то меня ждет успех!

Пять дней спустя я собирал вещи, готовясь отвезти Веру и ее

младшую дочь Кармел в Сакраменто.

Ричард ужасно расстроился, он уговаривал меня остаться:

– Почему ты снова уезжаешь? Тебя так долго не было и вот…

Разве я мог объяснить ему, какая чудесная жизнь ждет меня

там?

– Знаю, но это важно для меня. Не волнуйся. Я обязательно

пришлю за тобой!

- 55 -

– Обещаешь? – настаивал он, готовый заплакать.

– Обещаю, – кивнул я, обнимая его. – Я буду скучать по тебе,

старина.

Еще через пять дней мы добрались до Сакраменто, где я

распрощался с Верой и Кармел и провел ночь в дешевом отеле.

Рано утром я уехал на автобусе в Сан-Франциско, а оттуда – в

Лос-Анджелес.

Я прибыл в Лос-Анджелес с одним чемоданом и пятьюдесятью

долларами в кармане. Купил на автовокзале выпуск «Лос

Анджелес таймс» и стал искать объявления о сдаче комнат.

Одно понравилось мне больше других – речь шла о пансионе,

где сдавались комнаты за четыре пятьдесят в неделю, включая

завтрак. Пансион к тому же располагался в Голливуде, в

нескольких кварталах от знаменитого бульвара Сансет, и

оказался очаровательным старомодным домом в прелестном

жилом районе на тихой Кармен-стрит, номер 1928.

Я позвонил. Дверь открыла маленькая женщина лет сорока, с

приветливым лицом.

– Здравствуйте. Что вам угодно?

– Меня зовут Сидни Шелдон. Ищу, где бы остановиться на

несколько дней.

– Я Грейс Зайдел. Входите.

Я поднял чемодан и вошел в прихожую. Очевидно, дом был

переделан из семейного жилища в пансион. Я увидел большую

гостиную, столовую, комнату для завтраков и кухню, насчитал

двенадцать в большинстве своем занятых спален и четыре

большие общие ванны.

– Насколько я понял, плата – четыре пятьдесят в неделю вместе

с завтраком, – продолжал я.

Грейс Зайдел окинула взглядом мой мятый костюм и потертую

рубашку и сказала:

– Если будете очень настаивать, могу сбавить до четырех

долларов.

Мне отчаянно хотелось заверить, что я буду платить все четыре

пятьдесят, но те жалкие гроши, которые у меня еще оставались,

скоро закончатся. Я проглотил свою гордость и сказал: –

Настаиваю.

– Договорились, – тепло улыбнулась она. – Я покажу вам вашу

комнату.

- 56 -

Комната была маленькой, но чистой и неплохо обставленной. Я

остался очень доволен и так и сказал Грейс.

– Вот и хорошо. Я дам вам ключ от входной двери. По нашим

правилам вам не позволяется приводить сюда женщин.

– Никаких проблем, – заверил я.

– Сейчас я представлю вас другим жильцам.

Она отвела меня в гостиную, где собрались несколько человек.

Я познакомился с четырьмя писателями, бутафором, тремя

актерами, режиссером и певцом. Со временем я узнал, что все

мечтали стать известными и знаменитыми, а пока сидели без

работы, питая несбыточные надежды, которые так никогда и не

осуществились.

У Грейси был двенадцатилетний сын Билли, тихий, воспитанный

мальчик, мечтавший стать пожарным. Возможно, он

единственный из всех обитателей пансиона имел шанс, что его

мечта сбудется.

Я позвонил Натали и Отто и сообщил, что доехал благополучно.

– Помни, – предупредил Отто, – если за три недели не найдешь

работу, возвращайся сюда.

– Без проблем…

Вечером жильцы Грейси сидели в большой гостиной,

рассказывая свои «фронтовые» истории.

– Это жесткий бизнес, Шелдон. У каждой студии имеются ворота,

а за этими воротами сидят продюсеры, которым позарез

необходимы таланты. Они вопят, что отчаянно нуждаются в

актерах, режиссерах и сценаристах. Но если вы подойдете к

воротам, вас и не подумают впустить. Для чужаков они закрыты.

«Может быть. Но каждый день кому-то удается проскользнуть в

эти ворота», – подумал я.

Я узнал, что Голливуда, каким я его представлял, не существует.

«Коламбиа пикчерз», «Парамаунт» и «РКО» находились в

Голливуде, а вот «Метро-Голдвин-Мейер» и «Селзник

интернэшнл студиос» – в Калвер-Сити. «Юниверсал» – в

Юниверсал-Сити, студия Диснея – в Силверлейке, «Двадцатый

век – Фокс» – в Сенчури-Сити, а «Рипаблик студиос» – в Студио

Сити.

Грейс предусмотрительно подписалась на «Вэрайети»,

профессиональную газету шоу-бизнеса. Газета лежала в

гостиной и служила библией для всех нас. Из нее мы узнавали

- 57 -

об имеющихся вакансиях и о том, какие картины сейчас

снимаются. Я взял газету и посмотрел на дату. У меня был всего

двадцать один день, чтобы найти работу, и время уже пошло.

Кроме того, мне необходимо любым способом как-то

проскользнуть в студийные ворота.

Утром, когда мы завтракали, зазвонил телефон. Любая попытка

ответить превращалась почти в Олимпийские игры. Каждый

старался добраться до трубки первым: во-первых, это было

единственное доступное нам развлечение, а во-вторых,

звонившим всегда мог оказаться потенциальный работодатель.

Актер, поднявший трубку, немного послушал, обернулся к Грейс

и объявил:

– Это вас.

Раздались разочарованные вздохи. Каждый жилец надеялся на

удачу. Телефон мог стать дорогой к будущему.

Я купил путеводитель по Лос-Анджелесу и, поскольку «Коламбиа

пикчерз» оказалась всего ближе к пансиону Грейс, решил начать

оттуда. Студия располагалась к Гауэр-стрит недалеко от

бульвара Сансет. И ворот там не было. Я подошел к дверям. За

письменным столом сидел пожилой охранник, он что-то читал.

Услышав шаги, он поднял глаза:

– Я могу чем-то помочь?

– Да, – уверенно кивнул я. – Меня зовут Сидни Шелдон. Я хочу

быть сценаристом.

Охранник задумчиво помолчал.

– Вам назначено?

– Нет, но…

– В таком случае не могу вас пропустить.

– Но должен же быть кто-то, к кому я…

– Только если вам назначено, – твердо заключил он и снова

принялся за чтение.

Очевидно, студиям ворота ни к чему.

Следующие две недели я методично обходил другие студии. В

отличие от Нью-Йорка, Лос-Анджелес не рай для пешеходов. Но

по улицам ходили трамваи с автобусами, и я скоро освоил все

маршруты и расписания.

И хотя студийные здания были совершенно разными, охранники

ничем не отличались один от другого. Мне даже стало казаться,

что всюду сидит один и тот же человек.

- 58 -

Я хочу быть сценаристом.

Вам назначено?

Нет, но…

В таком случае не могу вас пропустить.

Казалось, что Голливуд – это ресторан, а я – умирающий от

голода, стоящий у его окна, потому что двери закрыты.

Небольшой запас денег подходил к концу, но, что еще хуже,

времени тоже почти не оставалось.

Я либо путешествовал от студии к студии, либо сидел у себя в

комнате, печатая истории на старой, заслуженной портативной

машинке.

Однажды утром Грейси пришлось сделать не слишком приятное

объявление:

– Мне очень жаль, но больше никаких завтраков.

Никто не спросил почему. Многие жильцы задерживали плату, и

Грейси просто не на что было их кормить.

На следующий день я проснулся голодным и вконец

обнищавшим. Попытался поработать над очередным сценарием,

но не смог сосредоточиться: слишком хотелось есть. Наконец

пришлось сдаться. Я пошел на кухню, где Грейси чистила плиту.

– Что вам, Сидни? – спросила она, оборачиваясь.

– Грейси… – прошептал я, заикаясь. – Я знаю правило насчет…

насчет завтрака, но… понимаете, нельзя ли мне чего-нибудь

перекусить? Я уверен, что через несколько дней…

Грейси нахмурилась и резко бросила:

– Почему бы вам не вернуться к себе?

Я был уничтожен. Побрел в свою комнату и уселся за машинку,

раздавленный и униженный. Как я мог поставить в такое ужасное

положение нас обоих?

Попытался вернуться к сценарию. Бесполезно. Я мог думать

только о том, как голоден, несчастен и жалок.

Минут через пятнадцать в дверь постучали. На пороге оказалась

Грейси с подносом, на котором стояли большой стакан

апельсинового сока, дымящийся кофейник и тарелка с беконом и

яйцами, накрытая тостом.

– Ешьте, пока не остыло, – сказала она.

Вкуснее я ничего в жизни не ел. И уж конечно, запомнил этот

завтрак на всю жизнь.

В начале третьей недели, вернувшись в пансион после

- 59 -

очередного зря потраченного дня, я нашел в ящике с почтой

письмо от Отто. В нем лежали автобусный билет до Чикаго и

записка:

«Ожидаем тебя домой на следующей неделе. С любовью, папа».

У меня осталось всего четыре дня и никаких перспектив. Боги,

должно быть, смеялись надо мной.

Вечером, когда мы, по обычаю, сидели в гостиной, болтая и

смеясь, один из жильцов сказал:

– Моя сестра устроилась чтецом на «МГМ».

– Чтецом? Что это такое? – удивился я.

– Чтецы есть на всех студиях, – объяснил он. – Они делают

синопсисы для продюсеров, что экономит время и избавляет от

необходимости читать горы всякого мусора. Если продюсеру

нравится синопсис, тогда он просматривает весь сценарий. На

некоторых студиях существуют большие отделы чтецов. Иногда

нанимают внештатников.

Я встрепенулся. Только недавно я прочел шедевр Стейнбека «О

мышах и людях» и…

Через полчаса я уже печатал синопсис книги.

К полудню следующего дня я сделал достаточно копий на взятом

взаймы мимеографе, чтобы разослать самым известным

студиям. Вероятно, пройдет день-другой, прежде чем копии

будут доставлены, и со мной свяжутся на третий день.

Но на третий день я получил всего одно письмо от Ричарда,

интересовавшегося, когда я вызову его к себе. На четвертый

день пришло письмо от Натали.

Настал четверг. Билет до Чикаго был на воскресенье. Еще одна

мечта умерла. Я сказал Грейси, что уезжаю в воскресенье утром.

Она смотрела на меня грустными мудрыми глазами:

– Я могу чем-то помочь?

Я обнял ее:

– Вы прекрасный человек. И настоящий друг. Просто все

обернулось не так, как я надеялся.

– Главное – никогда не забывать о мечтах, – напутствовала она.

Но мне пришлось забыть…

Однако рано утром в пятницу зазвонил телефон. Один из

актеров подбежал, схватил трубку и осведомился бархатным

баритоном:

– Что угодно? Да? Кто?

- 60 -

Голос его мигом изменился.

– Офис Дэвида Селзника?

В комнате стало неестественно тихо. Дэвид Селзник считался

самым престижным продюсером в Голливуде. На его счету

числились «Звезда родилась», «Ужин в восемь», «Сказка о двух

городах», «Ребекка», «Дэвид Копперфилд» и десятки других

фильмов.

– Да, он здесь, – продолжал актер. Мы буквально затаили

дыхание. Кто этот «он»? – Это вас, Шелдон, – объявил актер.

Должно быть, рванувшись к телефону, я побил все рекорды

пансиона по бегу.

– Алло?

– Это Сидни Шелдон? – прозвучал высокий женский голос.

Я сразу понял, что со мной говорит не сам Дэвид Селзник.

– Да.

– Это Анна, секретарь мистера Селзника. Мистер Селзник хочет

иметь синопсис одного романа. Беда в том, что все наши чтецы

заняты. А мистеру Селзнику синопсис нужен к шести часам

сегодня вечером. В романе четыреста страниц, а в наших

синопсисах обычно не больше тридцати плюс двухстраничное

краткое изложение и рецензия на один абзац. Но все это нужно

сделать сегодня к шести. Сумеете?

Разумеется, я никак не мог добраться до «Селзник Интернэшнл

студиос», прочесть четырехсотстраничный роман, найти

приличную машинистку, написать тридцатистраничный синопсис

и все это к шести.

– Конечно, смогу, – сказал я.

– Прекрасно. Возьмете книгу в нашей студии.

– Уже еду.

Я положил трубку и взглянул на часы. До Калвер-Сити полтора

часа езды. Вот и еще одна проблема – машины у меня не было.

Кроме того, печатаю я одним пальцем, а тридцать страниц

потребуют бог знает сколько времени. Так когда же мне читать

проклятый роман? Если я приеду в Калвер-Сити к одиннадцати,

у меня останется ровно семь часов, чтобы сотворить чудо.

Но у меня был план.

 

 

 

- 61 -

Глава 9

 

Я добрался до Калвер-Сити, пригорода Лос-Анджелеса,

трамваем и двумя автобусами. Сидя во втором автобусе, я гордо

оглядывал пассажиров. Меня так и подмывало объявить во

всеуслышание, куда я еду. Я вышел из автобуса в двух

кварталах от студии Селзника, большого внушительного здания в

георгианском стиле на Вашингтон-стрит. Я сразу узнал его по

заставке фильмов Селзника.

Поспешив войти, я подступил к женщине за столом:

– У меня встреча с секретарем мистера Селзника.

По крайней мере теперь-то я уж повидаюсь с самим мистером

Селзником.

– Ваше имя?

– Сидни Шелдон.

Она полезла в стол и вытащила толстый пакет.

– Это для вас.

– Вот как? А я думал, что, может быть, мистер Селзник…

– Нет. Мистер Селзник – человек занятой.

Значит, увидимся позже.

Я схватил пакет, вышел и помчался по улице к студии «МГМ», в

шести кварталах отсюда, мысленно перебирая подробности

моего замечательного плана, основанного на разговоре с

Сеймуром насчет Сидни Зингер, его бывшей жены. Когда я

спросил, видится ли Сеймур с Сидни, он пояснил, что она уехала

в Голливуд и работает секретарем у режиссера Дороти Арзнер,

на «МГМ».

Я решил попросить Сидни Зингер о помощи. Весьма слабая,

слабая, слабая надежда, но другой у меня не было.

Добравшись до студии, я подошел к охраннику и назвал себя:

– Я Сидни Шелдон. Мне нужно поговорить с Сидни Зингер.

– Сидни… О, секретарь Дороти Арзнер!

– Верно.

– Она вас ожидает?

– Разумеется, – заверил я.

Он поднял трубку и набрал внутренний номер.

– К вам Сидни Шелдон. Да, Сидни Шелдон. Что? Но он сказал…

Я стоял как пригвожденный к месту.

Скажи «да». Скажи «да». Скажи «да».

– Хорошо.

- 62 -

Охранник повесил трубку:

– Она встретится с вами. Комната 230.

Мое сердце снова забилось.

– Спасибо.

– Лифт вон там.

Я вышел из лифта и помчался по коридору второго этажа.

Кабинет Сидни находился в самом конце. Когда я вошел, она

сидела за письменным столом.

– Привет, Сидни.

– Привет, – сухо ответила она. Я внезапно припомнил конец

разговора с Сеймуром: «Она возненавидела меня.

Предупредила, чтобы я не попадался ей на глаза».

Во что это я вляпался? Да она мне даже присесть не предложит!

– Что ты здесь делаешь?

О, всего-навсего забежал попросить тебя поработать моим

бесплатным секретарем.

– Это… это длинная история.

Она взглянула на часы и поднялась:

– Я иду на обед.

– Ни в коем случае!

– Это еще почему? – удивилась она.

Я глубоко вздохнул и решился:

– Сидни… я… я попал в беду.

И я выложил всю историю, начав с фиаско в Нью-Йорке,

рассказав о мечте стать сценаристом, неспособности проникнуть

дальше охранников и телефонном звонке со студии Селзника.

Сидни молча слушала, а когда я замолчал, поджала губы.

– Ты согласился взяться за это дело, потому что вообразил,

будто мне просто нечем заняться и я стану печатать для тебя

весь день напролет?

Развод был мучительным. Она возненавидела Сеймура.

– Я… я ничего не ожидал. Просто надеялся, что… – Мне стало

трудно дышать. Я вел себя как дурак. – Прости, что побеспокоил

тебя, Сидни. Я не имел права ничего у тебя просить.

– Не имел. Но что ты теперь будешь делать?

– Отнесу книгу на студию, а завтра уеду в Чикаго. Но все равно

спасибо, что выслушала меня. До свидания.

Я в полном отчаянии побрел к двери.

– Давай развернем твой пакет и посмотрим.

До меня не сразу дошел смысл ее слов.

- 63 -

– Сидни…

– Заткнись и дай мне книгу.

– То есть ты хочешь… – Ты просто сумасшедший. Это

настоящее безумие. Но мне нравится твое упрямство. – И тут

она впервые улыбнулась. – Я помогу тебе.

Невероятное облегчение испытал я, глупо улыбаясь и наблюдая,

как она листает книгу.

– Длинная. Как же ты закончишь синопсис к шести часам?

Хороший вопрос!

Она отдала мне книгу. Я просмотрел предисловие, чтобы понять,

о чем речь. Исторический роман, того рода, какие обожал

ставить Селзник.

– И как теперь быть? – спросила Сидни.

– Буду перелистывать страницы и диктовать тебе сюжетную

линию.

– Давай, посмотрим, что получится, – кивнула Сидни.

Я уселся и принялся просматривать книгу. Минут за пятнадцать я

уловил смысл и стал пробегать глазами страницу за страницей,

диктуя только то, что считал жизненно важным для сюжета.

Сидни печатала под диктовку.

По сей день я не знаю, что заставило ее помочь мне. То ли она

поняла, что я действительно попал в безвыходную ситуацию, то

ли ее тронуло отчаяние в моем взгляде. Важно одно: она

провела за машинкой весь день.

Часы словно взбесились. Стрелки так и бежали. Мы дошли

только до середины романа, когда Сидни сказала:

– Уже четыре.

Я попробовал читать и говорить в два раза быстрее.

К тому времени как я закончил диктовать тридцатистраничный

синопсис, двухстраничное изложение и краткую рецензию, было

ровно без десяти шесть.

Взяв у Сидни последнюю страницу, я с благодарностью сказал:

– Если я могу что-то для тебя сделать…

– Ленча будет достаточно, – улыбнулась она.

Я поцеловал ее в щеку, сунул страницы в пакет вместе с книгой

и умчался. Я бежал всю дорогу до студии Селзника и ворвался в

двери без одной минуты шесть. За столом сидела та же

женщина.

– Меня зовут Шелдон. Я к секретарю мистера Селзника.

- 64 -

– Она вас ждет.

Шагая по коридору, я уже был уверен, что это только начало. Я

знал, что сам Селзник начинал чтецом в «МГМ», так что у нас

найдется о чем потолковать.

Селзник возьмет меня в штат. У меня появится свой кабинет.

Погодите, что будет, когда Натали и Отто узнают, что я на него

работаю…

Когда я вошел, секретарь взглянула на часы.

– А я уже начала волноваться, – заметила она.

– О, что вы! – бесшабашно отмахнулся я, вручая пакет.

Секретарь наскоро просмотрела синопсис.

– Прекрасная работа, – похвалила она и протянула мне конверт.

– Там десять долларов.

– Спасибо. Я готов написать следующий синопсис, когда

только…

– Мне очень жаль, но наш штатный чтец завтра вернется.

Мистер Селзник обычно не берет чтецов со стороны. Честно

говоря, вам позвонили по ошибке.

– По ошибке? – растерялся я.

– Да. Вас нет в нашем списке чтецов.

Значит, меня никогда не возьмут в команду Дэвида Селзника и

мы никогда не поговорим по душам о начале его карьеры. Этот

безумный день был началом и концом. Но, как ни странно, я

ничуть не расстроился. Наоборот, ощутил нечто вроде счастья.

Почему? Я понятия не имел.

В пансионе меня уже поджидали жильцы.

– Видел Селзника?

– Какой он?

– Тебя взяли?

– Это был потрясающий день. Очень интересный, – заявил я и

ушел к себе.

На столе лежал автобусный билет. Символ моих неудач,

означавший возврат к гардеробам, аптеке и парковкам. К той

жизни, от которой я, как мне казалось, сбежал навсегда. Но

сейчас снова оказался в тупике. Я долго держал билет, борясь с

желанием разорвать его. Как можно превратить провал в успех?

Должен же быть способ! Должен!

И тут меня осенило. Я позвонил домой. К телефону подошла

Натали.

- 65 -

– Привет, дорогой! Мы так тебя ждем! У тебя все в порядке?

– Еще бы! У меня неплохие новости. Я только сейчас сделал

синопсис для Дэвида Селзника.

– Неужели! Но это замечательно! Он славный? Хорошо с тобой

обошелся?

– Лучше некуда. И это лишь начало. Ворота наконец открылись,

Натали. Все будет замечательно! Мне только нужно еще

несколько дней.

– Ладно, дорогой, – не колеблясь ответила она. – Дай знать,

когда вернешься.

Я не вернусь.

Утром я отправился на автовокзал и сдал присланный Отто

билет, получив за него наличными. Остаток дня я писал письма в

литературные отделы всех крупных студий. В письмах

повторялась одна и та же фраза:

«По личной просьбе мистера Дэвида О. Селзника я только что

закончил синопсис романа и теперь готов приступить к работе

над другими синопсисами…»

Через два дня посыпались звонки. Первый был из кинокомпании

«Двадцатый век – Фокс», второй – из «Парамаунт». Студия

«Фокс» просила сделать синопсис романа, «Парамаунт» –

пьесы. За каждый платили от пяти до десяти долларов, в

зависимости от длины.

Поскольку на каждой студии был свой штат чтецов, мне звонили

только тогда, когда остальные были заняты. Я мог делать по

синопсису в день: требовалось добраться до студии, взять книгу,

вернуться в пансион, прочесть текст, напечатать синопсис и

отвезти на студию. В среднем мне звонили два-три раза в

неделю. К Сидни я больше не обращался.

Чтобы увеличить свой жалкий доход, я позвонил человеку, с

которым никогда не встречался. О нем упоминала Вера Файн по

дороге в Калифорнию. Гордон Митчел был главой технического

отделения Академии киноискусства.

Я представился, упомянул имя Веры и сказал, что ищу работу.

Митчел был сама любезность:

– Собственно говоря, у меня кое-что для вас есть.

Я был в восторге. Неужели мне предстоит работать в столь

престижном месте?!

На следующий день я поехал к нему.

- 66 -

– Работа вечерняя, – сообщил он. – Будете смотреть фильмы в

нашем кинозале.

– Здорово! А что нужно делать?

– Смотреть фильмы в нашем кинозале.

Я с недоумением уставился на него. Он поспешил объяснить: –

Академия испытывает разные предохраняющие пленку средства.

Мы покрыли несколько участков пленки определенными

составами. Ваша задача сидеть в зале и отмечать, сколько раз

прогоняется каждая пленка. Боюсь только, плата невелика: всего

три доллара в день.

– Я согласен.

Первым фильмом, который я просмотрел бесчисленное

количество раз, был «Человек, который жил дважды», и вскоре я

мог наизусть процитировать любую реплику. Вечера я проводил

за просмотром одних и тех же лент, днем ожидал телефонных

звонков.

В судьбоносный день, 12 декабря 1938 года, мне позвонили из

«Юниверсал». К тому времени я сделал для этой студии

несколько синопсисов.

– Сидни Шелдон?

– Да.

– Не могли бы вы сейчас приехать на студию?

Еще три доллара.

– Конечно.

– Подниметесь в офис мистера Таунсенда.

Мистер Эл Таунсенд был редактором сценарного отдела в

«Юниверсал». Меня провели в его офис.

– Я читал ваши синопсисы. Хорошая работа.

– Спасибо.

– Нам нужен штатный чтец. Возьметесь?

Интересно, оскорбится ли он, если я его поцелую?

– Да, сэр, – пробормотал я.

– Семнадцать долларов и шесть дней в неделю. Рабочий день с

девяти до шести. Начнете в понедельник.

Я позвонил Сидни, чтобы рассказать новости и пригласить ее на

ужин. Мне ответила незнакомая женщина.

– Я бы хотел поговорить с Сидни.

– Ее нет.

– А когда она вернется?

- 67 -

– Она не вернется.

– Что… с кем я говорю?

– Это Дороти Арзнер.

– Вот как… А она не оставила адреса, мисс Арзнер?

– К сожалению, нет.

Я больше не встречался с Сидни, но никогда не забуду, чем ей

обязан.

«Юниверсал» выпускала второсортные картины. Студия была

основана в 1912 году Карлом (Папой) Леммлем и славилась

расточительностью. За несколько лет до моего там появления ее

представитель позвонил агенту звезды вестернов и сказал, что

его клиента просят сыграть роль в малобюджетном фильме.

Агент рассмеялся:

– Вам он не по карману! Он делает тысячу долларов в день!

– Мы выплатим ему сколько потребуется, – заверил

представитель.

Фильм был о бандите, носившем маску. В первый день съемок

режиссер снимал бесчисленные крупные планы звезды в

различных декорациях, а к концу сообщил, что больше в нем не

нуждаются. Фильм доигрывал другой, никому не известный

актер, не снимавший маски до заключительных кадров.

В понедельник, впервые входя в ворота студии, я был

преисполнен ощущением чуда. Минуя фасады западных

городишек и викторианских особняков, бутафорские улицы Сан

Франциско и Нью-Йорка, я остро чувствовал магию кино.

Эл Таунсенд объяснил мне мои обязанности. Я должен был

читать десятки сценариев, написанных для немого кино, и

пытаться выудить из них те, которые могли подойти для

звукового. Почти все сценарии были безнадежны. Помню одно

поразительное описание злодея: «В его глазах стояли мешки с

золотом».

Во времена правления Папы Леммля в «Юниверсал» царил дух

беспечности и беззаботности. Никто не ощущал давления со

стороны начальства. Мы были одной большой семьей.

Отныне я получал еженедельный чек и мог регулярно платить

Грейси. Приходил на студию шесть дней в неделю, но так и не

смог привыкнуть к чудесному месту, где каждый день

создавались мечты. И я тоже мечтал. Мечтал о том, что когда

нибудь принесу свой сценарий и продам его студии.

- 68 -

Я регулярно писал Натали, уверяя, что наконец-то получил

постоянную работу в Голливуде.

Но через месяц Папа Леммль продал студию, и я, как и другие

сотрудники, был уволен.

Я не смел рассказать Натали или Отто о случившемся, потому

что они попытались бы настоять на моем возвращении. Но я

считал, что мое будущее связано с Голливудом. Придется найти

другую работу – любую работу, – пока я вновь не вернусь на

студию.

Я просмотрел объявления и выбрал одно:

«Требуется телефонист на гостиничном коммутаторе. Опыт не

обязателен. 20 долларов в неделю. Отель „Брант“».

«Брант» был шикарным отелем, совсем рядом с Голливудским

бульваром. Я поспешил туда. В вестибюле, кроме

управляющего, никого не было.

– Я насчет работы. Вы давали объявление?

– Да. Наша телефонистка только что уволилась. Нам срочно

нужна замена. Вы когда-нибудь работали на коммутаторе?

– Нет, сэр.

– В этом нет ничего сложного.

Он повел меня за стойку, где находился большой, сложный на

вид коммутатор.

– Садитесь. Сейчас объясню.

Я сел. Коммутатор состоял из двух рядов штекеров и примерно

тридцати штепсельных гнезд. Каждое гнездо соответствовало

номеру комнаты.

– Видите эти штекеры?

– Да, сэр.

– Они расположены по два: один над другим. Нижний

называется родственным штекером. Когда индикатор на панели

загорается, вставляете первый штекер в это гнездо. Звонящий

объяснит, с какой комнатой его соединить. Берете родственный

штекер, втыкаете в гнездо с номером комнаты и нажимаете

кнопку. В комнате раздается звонок. Вот и все.

– Это действительно несложно, – кивнул я.

– Даю вам неделю испытательного срока. Работа ночная.

– Без проблем.

– Когда сможете начать?

– Я уже начал.

- 69 -

Управляющий оказался прав. Работать на коммутаторе было

легко, и вскоре я уже действовал как автомат. Загорается

индикатор, я вставляю штекер из первого ряда.

– Мистера Клеманна, пожалуйста.

Я просматриваю список гостей. Мистер Клеманн живет в комнате

231. Вставляю в гнездо штекер под номером 231 и нажимаю

кнопку. В комнате раздается звонок. Вот и все.

Я, конечно, считал, что работа на коммутаторе – лишь начало.

Меня могут повысить до ночного управляющего, а потом,

возможно, и до генерального директора, и раз отель – часть

большой сети, то неизвестно, насколько высоко я могу взлететь,

и к тому же при моем знании гостиничного дела всегда можно

написать сценарий, продать его студии и снова вернуться туда,

где я хочу быть.

Во время моей третьей ночной смены, в три часа утра, один из

постояльцев позвонил на коммутатор и попросил соединить его с

Нью-Йорком. Я тут же вытащил штекер и набрал нью-йоркский

номер.

Телефон долго звонил, прежде чем на том конце подняли трубку.

– Алло, – ответила женщина.

– Вам звонят из Лос-Анджелеса. Минутку, пожалуйста.

Я взял штекер, соединяющий меня с комнатами, и уставился на

панель. И только сейчас сообразил, что не помню, кто из

постояльцев мне звонил.

Я еще раз оглядел штепсельные гнезда в надежде, что меня

осенит догадка. Примерное место на панели, откуда раздался

звонок, я помнил. И стал обзванивать все комнаты подряд,

рассчитывая найти нужную. Комнат набралось с дюжину.

– Соединяю вас с Нью-Йорком.

– Я никого в Нью-Йорке не знаю.

– Соединяю вас с Нью-Йорком.

– Вы спятили? В три часа утра?!

– Соединяю вас с Нью-Йорком.

– Только не меня, идиот вы этакий!

Когда утром пришел управляющий, я поспешно начал:

– Прошлой ночью произошла забавная история. Я…

– Я уже слышал и не считаю это забавным. Вы уволены.

Очевидно, я был рожден не для управления сетью отелей.

Следовало идти дальше.

- 70 -

В той же газете я прочел объявление о том, что автошкола ищет

инструктора на полставки. Я пошел туда, и меня взяли.

Большинство учеников были невероятно запуганы и плохо

соображали. Красный свет ничего для них не значил, и все как

один путали тормоз и акселератор. Нервные, слепые или

потенциальные самоубийцы. Каждый раз, идя на работу, я

чувствовал, что рискую жизнью. И сохранял подобие рассудка

только благодаря тому, что продолжал выполнять обязанности

чтеца для различных студий. Одной из таких студий была

«Двадцатый век – Фокс». Редактором литературного отдела был

Джеймс Фишер, способный молодой ньюйоркец.

Как-то днем он мне позвонил:

– Завтра вы свободны?

– Да.

Вот и еще три доллара.

– Увидимся в десять.

– Обязательно.

Может, книжка окажется толстой? Десять долларов. У меня опять

кончались деньги.

В десять утра Фишер уже ждал меня.

– Хотите работать в штате? – спросил он.

Язык меня не слушался.

– Я… с удовольствием.

Вот так я вернулся в шоу-бизнес!

 

 

Глава 10

 

Моя работа в кинокомпании «Двадцатый век – Фокс» в корне

отличалась от работы в «Юниверсал». Если обстановка на

«Юниверсал» была беспечной и непринужденной, «Фокс»

управлялась железной рукой в основном за счет Дэррила Ф.

Занука, главы производственного отдела. Занук был настоящим

практиком, блестящим шоуменом, пристально наблюдавшим за

каждым этапом съемки любого фильма, выпускаемого студией.

Он точно знал, чего хочет. Кроме того, он прекрасно

представлял, кем является. Однажды на производственном

совещании он повернулся к помощнику и приказал:

– Не отвечайте «да», пока я не закончу говорить!

- 71 -

Дэррил Занук питал неизменное уважение к сценаристам. Как-то

раз он объявил:

– Успех фильма зависит от трех составляющих: сценария,

сценария и сценария. Только не говорите этого сценаристам.

В «Фокс» работали двенадцать штатных чтецов в возрасте от

тридцати двух до шестидесяти лет. Большинство были

родственниками студийного начальства, поскольку должность

чтеца считалась чем-то вроде синекуры.

Джулиан Джонсон, один из директоров студии «Фокс», однажды

вызвал меня к себе. Высокий, грузный, он выглядел

впечатляюще и импозантно. Одно время он был женат на Тексас

Гинан, знаменитой королеве ночных клубов.

– Сидни, отныне вы делаете синопсисы только для мистера

Занука. Когда он заинтересуется новой книгой или пьесой,

принимайтесь за работу.

– Как скажете, сэр.

– И учтите: синопсисы всегда нужны мистеру Зануку срочно.

– Без проблем.

Честно говоря, я был в полном восторге. С этого момента мне

поручалось читать лучшие новые романы и пьесы, приходившие

на студию.

И поскольку Занук спешил обогнать конкурирующие студии по

количеству и качеству нового материала, я частенько

засиживался за полночь. Работа мне очень нравилась, но все же

не терпелось поскорее стать сценаристом. На студии открылось

отделение молодых сценаристов, и я сказал Джулиану Джонсону,

что хочу перейти туда. Он сочувственно кивнул, но не поддержал

меня:

– Ты работаешь на Занука. Это куда важнее.

Мой кабинет находился в старом, скрипучем деревянном здании

на задах студии. Ночью на съемочных площадках никого не

было, и мне становилось не по себе в тишине и темноте.

Однажды я делал срочный синопсис по книге, которая

понравилась Зануку. Это был готический роман о призраках с

элементами ужастика.

Я как раз печатал строку: «Он открыл дверцу шкафа, и на него

стал валиться ухмыляющийся мертвец…», когда дверцы шкафа

в моем кабинете распахнулись и оттуда полетели книги, а стены

затряслись как в лихорадке. Я побил все рекорды скорости,

- 72 -

удирая из комнаты.

Это было первое землетрясение на моей памяти.

В начале сентября ко мне заявился незнакомец.

– Я Алан Джексон, – представился он. – Работаю чтецом в

«Коламбии».

– Рад познакомиться.

Мы обменялись рукопожатиями.

– Что я могу для вас сделать?

– Мы хотим организовать профсоюз чтецов и нуждаемся в вашей

помощи.

– Какой именно?

– Объясните здешним чтецам, что мы должны иметь свой

профсоюз. Когда мы объединимся, можно образовать комитет и

диктовать условия студиям. Нам недоплачивают и заваливают

работой. Вы нам поможете?

Я не считал, что мне недоплачивают и заваливают работой. Но

большинству чтецов действительно платили чересчур мало, и

они задыхались от работы.

– Я сделаю все, что смогу.

– Прекрасно.

– Но могут возникнуть проблемы, – предупредил я.

– Какие?

– Почти все наши чтецы – родственники руководства. Вряд ли

они захотят ввязываться в конфликты.

Но к моему изумлению, все чтецы согласились вступить в

профсоюз.

Алан Джексон очень этому обрадовался и заверил, что чтецы из

других студий тоже присоединятся к нам.

– Мы организуем комитет по переговорам. Кстати, вы тоже в

нашем комитете.

Переговоры проходили в конференц-зале студии «Метро

Голдвин-Мейер». В наш комитет вошли шесть чтецов из

различных студий. За столом напротив нас сидели четыре

руководителя студий. Шестеро ягнят и четыре льва.

Эдди Манникс, упрямый, крепкий ирландец, один из основных

руководителей «МГМ», начал совещание, угрюмо проворчав:

– В чем проблемы?

– Мистер Манникс, – заговорил один из нашей группы, – на наше

жалованье невозможно прожить. Я получаю шестнадцать

- 73 -

долларов в неделю и не могу позволить себе…

Но Эдди Манникс, не дав ему договорить, вскочил и заорал:

– Я не собираюсь выслушивать это дерьмо!

Он вылетел из комнаты, а мы словно окаменели. Совещание

было окончено.

Но один из оставшихся руководителей покачал головой:

– Пойду посмотрю, нельзя ли его вернуть.

Через несколько минут он вернулся со взбешенным Манниксом.

Мы, присмирев, молча наблюдали за ним.

– Какого черта вам нужно? – процедил он.

Переговоры начались.

Два часа спустя был создан официальный профсоюз чтецов,

признанный всеми студиями. Комитет согласился на

минимальную плату в двадцать один доллар пятьдесят центов в

неделю для штатных чтецов и двадцатипроцентное повышение

для внештатных. Меня избрали вице-президентом профсоюза.

Только через несколько лет, познакомившись с Эдди Манниксом

поближе, я понял, какой он блестящий актер.

Но тогда я прежде всего позвонил Отто и Натали рассказать о

случившемся. Они порадовались за меня, а позже я узнал, что

Отто долго расписывал своим приятелям, как я в одиночку спас

голливудские студии от губительной забастовки.

У Грейси появился новый жилец, застенчивый молодой человек,

мой ровесник, по имени Бен Робертс, смуглый лысеющий

коротышка с приветливой улыбкой. Он обладал язвительной

иронией. Мы скоро подружились.

Бен был сценаристом, но пока по его сценарию сняли всего одну

короткометражку с Леоном Эрролом. Мы начали поговаривать о

сотрудничестве. Каждый вечер мы шли в закусочную на углу или

заглядывали в дешевый китайский ресторанчик. Сотрудничать с

Беном было легко. Он обладал несомненным талантом, и через

несколько недель проект сценария был закончен. Мы отправили

текст во все студии и жадно ждали предложений, которые, мы

были уверены, на нас посыплются.

Но не получили ни одного.

Мы принялись за другой проект – с тем же результатом, после

чего решили, что студии, очевидно, нисколько не ценят

гениальные произведения, раз отвергают такие таланты.

Третий проект постигла та же участь, но мы, окончательно

- 74 -

обескураженные, тем не менее продолжали писать.

– У меня есть идея детектива, – объявил я. – Назовем его

«Опасные каникулы».

Я изложил Бену идею, и ему понравилось. Мы написали

сценарную разработку и, как всегда, разослали по всем студиям.

Ответа не было.

Прошла неделя. И вот в один из дней я вернулся с работы в

пансион, а там меня ждал взволнованный Бен.

– Я отдал наш сценарий знакомому продюсеру Теду Ричмонду, в

«ПРК».

«Продюсерз рилизинг корпорейшн» была не слишком крупной

студией, но все же… – Ему понравились «Опасные каникулы», –

продолжал Бен. – Он предложил нам пятьсот долларов, но в эту

сумму входит и написание сценария. Я сказал, что поговорю с

тобой и дам ему знать.

Я был на седьмом небе. Ну конечно, мы возьмем деньги! Самое

главное – когда есть что предъявить!

Я живо вспомнил бесконечные хождения по музыкальным

издательствам в Нью-Йорке.

Ваши песни когда-нибудь публиковались?

Нет…

Возвращайтесь, когда что-нибудь опубликуете.

Теперь все повторялось.

– Что поставлено по вашим сценариям?

– Ничего.

– Возвращайтесь, когда что-нибудь поставят.

Ну так вот, теперь у меня тоже будет фильм! «Опасные

каникулы».

За несколько месяцев до того я познакомился с Реем Кроссетом,

главой литературного отдела в агентстве Лиланда Хейуорда,

одного из лучших голливудских агентств. По какой-то причине

Кроссет сразу поверил в меня и пообещал, что когда-нибудь

станет моим агентом.

Я позвонил Рею, чтобы сообщить ему хорошие новости о Теде

Ричмонде.

– Мы с Беном только сейчас продали разработку сценария.

«Опасные каникулы».

– Кому?

– «ПРК».

- 75 -

– А что это такое?

Я даже растерялся. Рей Кроссет, один из лучших агентов в

бизнесе, даже не слышал о «ПРК»!

– Это студия. «Продюсерз рилизинг корпорейшн». Их продюсер,

Тед Ричмонд, предложил нам пятьсот долларов, но в эту сумму

входит написание сценария.

– Вы уже подписали контракт?

– Ну… мы сказали, что дадим ему знать, но…

– Я перезвоню, – перебил Рей и повесил трубку.

Он действительно перезвонил. Через два часа.

– Я только что продал вашу историю в «Парамаунт». Тысяча

долларов, и вам не обязательно писать сценарий.

Я был настолько шокирован, что не сразу нашелся с ответом. Но

тут же понял, что произошло. В каждой студии писались

синопсисы посланных туда сценарных разработок. Когда Рей

позвонил на «Парамаунт» и сказал, что «Опасные каникулы»

почти куплены другой студией, там попались на удочку.

– Рей, – произнес я, – это… это здорово, но мы не можем

согласиться.

– О чем вы толкуете? Гонорар в два раза больше, и, кроме того,

это крупная студия.

– Но я не могу! У меня обязательства перед Тедом Ричмондом

и…

– Послушайте, позвоните ему и скажите, что произошло. Уверен,

он поймет.

– Попытаюсь, – вздохнул я, в полной уверенности, что Ричмонд

не поймет, но все же позвонил Теду.

Его секретарша ответила, что мистер Ричмонд сейчас в

монтажной и просил не беспокоить его.

– Не попросите его позвонить мне? Это очень важно.

– Я обязательно передам.

Через час я снова позвонил:

– Мне нужно срочно поговорить с мистером Ричмондом.

– Простите, его нельзя беспокоить. Я передала, что вы звонили.

После третьей попытки я наконец сдался и позвонил Рею:

– Ричмонд не отвечает на звонки. Заключайте контракт с

«Парамаунт».

– Уже. Четыре часа назад.

Когда пришел Бен, я сразу рассказал ему все. Он был счастлив.

- 76 -

– Фантастика! «Парамаунт» – крупная студия. Но что мы скажем

Теду Ричмонду?

Хороший вопрос. Что мы скажем Теду Ричмонду?

Вечером я позвонил Теду домой, и на этот раз он взял трубку. Я

чувствовал себя виноватым и, наверное, поэтому мгновенно

бросился в атаку:

– Я сегодня звонил вам сто раз. Почему вы не ответили? Почему

не перезвонили?

– Простите, я был в монтажной…

– Ну так вот, вам следовало перезвонить. Из-за вас мы с Беном

едва не потеряли контракт.

– О чем это вы?

– «Парамаунт» только что купила «Опасные каникулы». Нам

сделали предложение, а когда мы не смогли дозвониться,

решили продать.

– Но я уже вставил их в график съемок, и…

– О, об этом не волнуйтесь, – утешил я. – Вам повезло. У нас

есть история куда интереснее «Опасных каникул». Она

называется «К югу от Панамы». Это драма с любовной линией,

преступлением, в стиле экшн. Одна из лучших наших вещей.

Последовала короткая пауза.

– Ладно, – согласился он. – Мы с Алексом будем в «Свинье и

свистке» завтра в восемь утра. Приходите туда.

Алекс был исполнительным директором «ПРК».

– Мы там будем, – пообещал я и, повесив трубку, повернулся к

Бену: – Придется обойтись без ужина. Нужно придумать сюжет,

который включал бы любовный роман, интригу, преступление и

все это в стиле экшн. У нас есть время до семи часов утра.

Мы с Беном проработали всю ночь, обмениваясь идеями,

обсуждая сюжет, добавляя и убирая реплики. Устали так, что

едва держались на ногах, но завершили «К югу от Панамы» в

пять утра.

– Мы закончили! – торжествующе завопил Бен. – Утром сможем

им показать!

Я согласился и поставил будильник на семь – можно пару часов

поспать до встречи.

Когда будильник зазвонил, я встал. И, шатаясь как пьяный,

перечитал нашу историю. Она показалась мне ужасной.

Совершенно омерзительный сюжет, персонажи и диалоги. Но так

- 77 -

или иначе, придется идти на встречу с Алексом и Тедом.

В восемь я приплелся в «Свинью и свисток», Тед и Алекс уже

сидели в кабинке. Я принес два экземпляра текста.

– Мне не терпится прочитать это, – признался Алекс.

– И мне тоже, – кивнул Тед.

Я уселся и вручил каждому по копии.

Они начали читать. Я не смел смотреть на них. Они

переворачивали страницы. Без комментариев. Молча.

«Что ж, мы это заслужили, – решил я. – Как можно написать

приличную историю за одну ночь?»

Оба закончили читать одновременно. Алекс поднял глаза и

объявил:

– Блестяще.

– Потрясающе, – вторил Тед. – Вы правы. Это лучше, чем

«Опасные каникулы».

Я не верил собственным ушам.

– Мы даем вам пятьсот долларов, и вы с Беном напишете

сценарий, – продолжал Алекс.

Я глубоко-глубоко вздохнул:

– По рукам.

Мы с Беном сотворили чудо. Продали два проекта сценария

всего за двадцать четыре часа.

Вечером мы отправились в «Мюссо и Фрэнк», один из лучших

голливудских ресторанов, чтобы отпраздновать победу. Мы

впервые смогли позволить себе такую роскошь. Накануне мне

исполнилось двадцать четыре года.

«К югу от Панамы» была поставлена «ПРК». Главные роли

играли Роджер Прайор и Вирджиния Вейл. «Парамаунт» сняла

«Опасные каникулы», назвав картину «Ночные полеты». Главные

роли сыграли Ричард Карлсон и Нэнси Келли.

Мы с Беном трудились вовсю. Первым делом я ушел из «Фокс»,

решив, что мистер Занук обойдется без меня. Вскоре мы с

Беном продали еще три истории: «Герой в кредит» – маленькой

студии «Монограм», выпускавшей второсортные картины, и

«Опасную леди» и «Дочери-картежницы» – «ПРК». За каждую

историю и сценарий мы получали по пятьсот долларов, которые

делили пополам. Вряд ли можно сказать, что эти картины

запомнились зрителям, но все же мы стали сценаристами.

Леонард Филдз, продюсер студии «Рипаблик», лучшей из

- 78 -

второразрядных, купил нашу историю «Мистер окружной

прокурор в деле Картера», заплатив нам за разработку и

сценарий щедрое вознаграждение – шестьсот долларов.

Картина имела успех, и Леонард Филдз позвонил мне:

– Мы хотели бы заключить с вами контракт.

– Согласны!

– Пятьсот в неделю.

– На каждого?

– На обоих.

Мы с Беном проработали в «Рипаблик» целый год, пока не истек

срок контракта. На Рождество Леонард Филдз послал за нами.

– Парни, вы классно работаете! Мы собираемся продлить

контракт еще на год.

– Прекрасные новости, Леонард! Но дело в том, что теперь мы

хотим получать шесть сотен в неделю.

Филдз кивнул:

– Я вам перезвоню.

Больше мы о нем ничего не слышали.

Я поговорил с Реем Кроссетом и спросил, почему он не может

добыть нам работу на крупной студии.

– Боюсь, ваш послужной список не слишком впечатляет. У вас

было бы куда больше шансов, если бы вы не писали все эти

сценарии.

Поэтому мы с Беном продолжали писать и продавать

второсортные картины. Не такой уж плохой заработок.

На День благодарения я поехал домой повидаться с родителями

и Ричардом. Отто потребовал пригласить всех соседей, чтобы и

они смогли встретиться с его сыном, который держит под

контролем Голливуд.

 

 

Глава 11

 

До чего же хорошо вновь оказаться дома! Ричард так вырос!

Окончил начальную школу и собирался переходить в среднюю.

Единственное, что омрачало мою радость, – нескончаемые

ссоры Отто и Натали. На этот раз между молотом и наковальней

оказался Ричард.

Я поговорил с родителями, но у них накопилось слишком много

- 79 -

обид, чтобы помнить о младшем сыне. Они просто были очень

разными людьми и не подходили друг другу.

Я решил, что Ричарду пора перебираться в Голливуд. Теперь

моего заработка хватит и на меня, и на брата.

– Не хочешь поехать со мной? – спросил я Ричарда. – Пойдешь

в школу там.

– Это… это правда? – спросил он, заикаясь.

– Еще бы!

Немного опомнившись, брат завопил так, что у меня едва не

лопнули барабанные перепонки.

Через неделю он перебрался в пансион Грейси, и я представил

его остальным жильцам. Я еще никогда не видел его таким

счастливым. Только сейчас я понял, как скучал по брату.

Через три месяца после нашего отъезда Отто и Натали

развелись. Я не знал, радоваться или грустить, но все же решил,

что так будет лучше для всех.

Рано утром мне позвонили:

– Сидни?

– Я.

– Привет, приятель, это я, Боб Рассел.

Я не только не был приятелем человека с таким именем и

фамилией, но вообще никогда не слышал о нем.

Может, он коммивояжер?

– Простите, – начал я, – но у меня нет времени…

– А ведь когда-то ты собирался писать песни вместе с Максом

Ричем.

Я даже растерялся. Кто мог знать…

И тут до меня дошло:

– Сидни Розенталь!

– Боб Рассел, – поправил он. – Я еду в Голливуд повидаться с

тобой.

– Здорово!

Через неделю Боб занял последнюю свободную комнату в

пансионе Грейси. Я был рад приезду старого друга. Он был по

прежнему исполнен энтузиазма и кипел идеями.

– Все еще пишешь песни? – поинтересовался я.

– Естественно. Да и тебе не следовало сдаваться, – упрекнул он.

Боб, как человек общительный, мгновенно обзавелся друзьями.

Иногда он приводил их в пансион, да и они приглашали его к

- 80 -

себе.

Как-то вечером, собираясь на званый ужин, я встал под душ, но

когда потянулся за мылом, позвоночная грыжа вновь дала о себе

знать, и я, корчась, свалился на пол. Следующие три дня

пришлось провести в постели, и я решил, что, нравится мне или

нет, с этим придется жить до конца дней.

Однажды мне позвонила Натали:

– У меня для тебя новость, дорогой. Я выхожу замуж.

Я был искренне рад за мать и надеялся, что новый муж оценит

ее по достоинству.

– Кто он? Я его знаю?

– Мартин Либ. У него фабрика игрушек. И он настоящий зайчик.

– Звучит прекрасно! Когда ты нас познакомишь?

– Мы обязательно приедем к вам.

Я рассказал Ричарду о звонке матери, и он обрадовался не

меньше меня.

На следующей неделе позвонил Отто: – Сидни, я только хотел

сказать, что женюсь.

– Вот как? – удивился я. – Кто она?

– Энн Кертис. Очень милая женщина.

– Что ж, я счастлив за тебя, Отто. И надеюсь, этот брак будет

удачен.

– Я в этом уверен.

А вот я не разделял его уверенности.

С Бобом Расселом словно вернулись прежние времена.

Он привез свою последнюю песню.

– Это сенсация, – уверял он. – Что ты о ней думаешь?

Я сыграл песню на пианино и искренне согласился с приятелем.

И тут у меня возникла идея:

– Послушай, я знаю одну певицу. Она выступает в субботу в

клубе. Уверен, твоя песня ей пригодится. Не возражаешь, если я

покажу ей ноты?

– Да ради Бога!

На следующий день я отправился в клуб, где репетировала

певица, и показал ей песню.

– Мне нравится! – решила она. – Я дам вам пятьдесят долларов.

– Беру!

Когда я отдал деньги Бобу, тот радостно улыбнулся:

– Спасибо! Теперь я профессионал!

- 81 -

В Голливуде каждый день бушевали штормы местного масштаба,

но в Европе назревала настоящая буря, начавшаяся в 1939 году,

когда Германия и Советский Союз заняли Польшу. Британия,

Франция и Австралия объявили войну Германии. В 1940-м

Италия стала союзницей Германии, и теперь в Европе шла

война. Америка придерживалась нейтралитета, но это

продолжалось недолго.

Седьмого декабря 1941 года японцы напали на Пёрл-Харбор, и