Джон Гришем

Адвокат

ходу, стаскивая плащ и почти выбросив нежданного посетителя

из головы.

Вторая половина дня у меня была расписана по минутам одно

совещание за другим, весьма серьезные переговоры с весьма

серьезными людьми. Свернув за угол вестибюля, я только

собрался о чем-то спросить мою личную секретаршу Полли, как

грянул выстрел. Я оглянулся.

Застыв у своего стола, мадам Девье с висящими на шее

наушниками завороженно смотрела в дуло чудовищно огромного

пистолета, который держал бродяга. Поскольку я оказался

единственным, кто попытался прийти ей на помощь, бродяга

мгновенно перевел ствол на меня, и я тоже замер.

— Не стреляйте. — Я поднял руки. Из множества фильмов мне

было досконально известно, что надо делать в таких ситуациях.

— Заткнись, — с редким самообладанием процедил негр.

У меня за спиной, в коридоре, поднялся шум.

— Он вооружен! — крикнул кто-то, и шум начал удаляться:

коллеги побежали к запасному выходу. В моем воображении

возникла картинка: объятые ужасом люди прыгают из окон.

Слева была массивная деревянная дверь в просторный

конференц-зал, за которой в данный момент заседали юристы из

отдела исков. Восемь закаленных и бесстрашных крючкотворов,

в чьи обязанности входило перемалывание человеческих судеб.

Самым решительным был малыш Рафтер.

Рывком распахнув дверь, он грозно осведомился:

— Какого черта шум?! — И сразу стал огромной мишенью. —

Немедленно брось пистолет, — приказал Рафтер, однако пуля,

ударившая в потолок над его головой, напомнила ему, что он так

же смертен, как и другие.

Вновь направив оружие на меня, бродяга дернул головой, и мне

пришлось вслед за Рафтером отступить в конференц-зал.

Последовав за мной, мужчина в резиновых сапогах хлопнул

дверью и со значением повел пистолетом. Присутствующие

получили блестящую возможность по достоинству оценить

длинный, матово отсвечивавший ствол. Оружие, похоже,

работало безотказно: резкий запах пороха перебивал ядовитые

испарения гостя.

Продолговатый стол для заседаний ломился от бумаг, всего

минуту назад казавшихся безумно важными. Из окон была видна

терпеливого наставника произнес бродяга.

Его миролюбие внушало тревогу. Поправив на груди проводки,

террорист извлек из кармана широченных брюк желтый моток

прочной нейлоновой веревки и отвертку. С достоинством повел

пистолетом в сторону искаженных от страха лиц.

— Я никому не хочу причинять вреда.

Услышать это было весьма приятно, однако искренность

говорившего вызывала сомнения. Я насчитал двенадцать

красных трубок — по моему убеждению, более чем достаточно

для того, чтобы смерть оказалась мгновенной и безболезненной.

Ствол вернулся ко мне.

— Эй, ты, — раздельно произнес его обладатель, — свяжи их.

Рафтер не выдержал и сделал маленький шаг вперед:

— Послушай, приятель, чего ты добиваешься?

В потолок ударила третья пуля и, никого не задев, ушла в стену.

Оглушительный грохот вынудил находившуюся в вестибюле

мадам Девье — звук явно исходил от женщины пронзительно

вскрикнуть. Рафтер присел, будто вознамерился нырнуть в воду.

Амстед могучей рукой поставил его в строй.

— Заткнись, — тихо посоветовал он сквозь зубы.

— Не стоит звать меня приятелем, — сказал бродяга, и опасное

слово моментально выскочило из моего лексикона.

— Как вы хотите, чтобы к вам обращались? — поинтересовался

я, осознавая, что поневоле превращаюсь в лидера нашей

группки заложников. Голос мой выражал максимум деликатности

и почтительности. Бродяга, похоже, оценил это.

— Мистер.

Обезличенно-вежливое «мистер» устроило всех.

Зазвонил телефон. На мгновение показалось, что террорист

выстрелит в аппарат. Вместо этого он движением руки приказал

подвинуть телефон поближе, что я и сделал. Левой рукой негр

поднес трубку к уху, правой продолжал сжимать направленный в

Рафтера пистолет.

Если бы наша судьба решалась голосованием, то большинством

восемь к одному бедняга Рафтер оказался бы первым ягненком,

принесенным в жертву.

— Алло? — Мистер выслушал собеседника, положил трубку на

рычаг и, медленно попятившись, опустился в кресло у края

стола. — Возьми веревку, — скомандовал мне. — Свяжи их.

управляющему антитрестовским отделом, где я работал.

— Ты в порядке, Майк? — грянул голос из выносного динамика.

— Вполне. Будь добр, сделай так, как он хочет.

— А что он хочет?

— Не знаю.

Движением пистолета Мистер распорядился прервать разговор.

Я стоял у стола в двух шагах от Мистера и не сводил с него глаз.

Террорист с действовавшей мне на нервы рассеянностью играл

переплетенными на груди разноцветными проводками. Вот он

легонько коснулся красного.

— Стоит его дернуть, и все будет кончено, — блеснув очками,

поведал Мистер.

Нужно было отвлечь его от проводка.

— Зачем вам это? — спросил я, рассчитывая на диалог.

— Не то чтобы я очень хотел взорвать вас, но почему бы и нет?

Меня поразила его манера говорить — ясная, членораздельная

речь, продумано и взвешено каждое слово. Передо мной сидел

уличный бродяга, но, похоже, в его жизни были деньки и

получше.

— Зачем вам убивать нас? — спросил я.

— Не собираюсь вступать в дискуссию, — последовал ответ.

Это называется «Вопросов больше не имею, ваша честь».

Будучи человеком, жизнь которого целиком подчинена

циферблату, я посмотрел на часы: в случае чудесного спасения

нужно будет запротоколировать теракт с точностью до

мгновения. Часы показывали двадцать минут второго. Поскольку

Мистер дал понять, что не любит суеты, следующая четверть

часа прошла в тягостном молчании.

Я никак не мог поверить, что мы обречены на смерть.

Ведь у него нет ни малейшего повода убивать нас. Со всей

определенностью можно утверждать, что до нынешнего дня ни

один из моих коллег Мистера и в глаза не видывал. Мне

вспомнился лифт — бродяга не знал, на каком этаже ему выйти.

Уличный сумасшедший в поисках заложников. К сожалению, по

нынешним временам почти норма.

Именно таким абсолютно бессмысленным убийствам отводятся

первые полосы газет. Читатели сокрушенно покачают головами:

до чего дошло наше общество! А затем по городу расползутся

анекдоты про дохлых юристов.

— Как вы там?

— Отлично. Джентльмен хочет, чтобы я открыл дверь и выставил

в вестибюль кейс. Затем я захлопну дверь и закрою ее на ключ.

Понятно?

— Да.

Ощущая затылком приставленный пистолет, я осторожно

распахнул дверь и поставил кейс на пороге. В вестибюле никого

не было.

* * *

На свете мало существует вещей, способных оторвать юриста

крупной фирмы от оформления почасовых счетов за свои услуги

— от наслаждения, которое мы называем подбивкой. К таким

вещам относится сон, хотя большинство моих собратьев по

профессии спят мало. А вот еда очень стимулирует процесс

подбивки, особенно когда обедаешь с клиентом и платит он.

Минуты тянулись как резина; я поймал себя на мысли, что не

представляю, каким образом четыре сотни находящихся в офисе

юристов умудряются подбивать счета в то время, когда их

коллеги взяты в заложники человеком, буквально

нашпигованным взрывчаткой. Впрочем, сидят они в здании, жди!

Небось в машинах с включенными двигателями по телефонам

раскручивают клиентов. Нет, фирма своего не упустит.

Кое-кого из наших крючкотворов абсолютно не интересует, чем

все это закончится. Главное, чтобы побыстрее.

Мистер вроде задремал. Голова свесилась на грудь, дыхание

отяжелело. Рафтер скорчил гримасу и кивнул мне, подзывая.

Проблема заключалась в том, что правой рукой Мистер по

прежнему сжимал оружие, а левой поистине мертвой хваткой

держал тонкий красный проводок.

Рафтер, видите ли, ждал от меня героизма. Но, даже считаясь

наиболее суровым и опытным специалистом по судебным

тяжбам, совладельцем фирмы он пока не стал. Да и работали

мы с ним в разных отделах. Наконец, здесь не армия. С какой

радости мне ему подчиняться?

— Сколько ты заработал в прошлом году? — внезапно

прозвучал четкий и совершенно бодрый голос Мистера.

Вопрос застал меня врасплох.

Однако их ждали более жестокие мучения.

— Ты будешь первым, — бросил мне Мистер. — Как тебя зовут?

— Майкл Брок, — вежливо представился я и подумал: «Очень

рад нашему знакомству».

— Сколько ты заработал в прошлом году?

— Я говорил вам. Сто двадцать тысяч до уплаты налогов.

— А сколько отдал?

Я был уверен, что смогу обвести его вокруг пальца. В налогах я

разбирался слабо, но понимал, что должен проявить гибкость.

Оттягивая время, я листал свои бумаги. В качестве хирурга

практиканта Клер заработала тридцать одну тысячу долларов,

так что наш совокупный доход выглядел довольно внушительно.

Однако пятьдесят три тысячи мы вернули государству в виде

налогов: федерального подоходного и удивительного количества

прочих. А после погашения студенческих ссуд на обучение Клер

в университете, ежемесячной платы в две тысячи четыреста

долларов за уютную квартирку в Джорджтауне, выплат за

машину, купленную под обязательный залог, и других расходов,

обеспечивших нам достойное существование, мы положили в

банк всего двадцать четыре тысячи.

Мистер терпеливо ждал. Его спокойствие раздражало. Я

предполагал, что ребята из СУОТ уже лезут по вентиляционным

шахтам, карабкаются по близстоящим деревьям, занимают

позиции на крышах соседних домов и рассматривают сквозь

оптические прицелы наши окна в стремлении размозжить

Мистеру голову — словом, заняты тем, что мы так часто видим в

выпусках теленовостей. Мистеру, похоже, было на все

наплевать. Он смирился с судьбой и был готов умереть. В

отличие от нас.

Посиживая в кресле, он крутил в пальцах красный проводок,

отчего мой пульс явно переваливал за сотню ударов в минуту.

— Я пожертвовал тысячу долларов Йельскому университету. И

пару тысяч местному отделению «Юнайтед уэй».

— Сколько ты раздал бедным?

У меня были сомнения относительно того, что университет

потратил мои деньги на продовольственную помощь

нуждающимся студентам.

— Но ведь «Юнайтед уэй» распределяет средства по всему

городу, так что какие-то суммы наверняка перепали и бедным.

— Имя?

— Нат Маламуд.

Я пробежал глазами колонки цифр. Не часто выпадает случай

ознакомиться со столь интимной информацией, но сейчас это не

доставило мне удовольствия.

— Сколько?

О, хитроумные коды налогового управления! Что вас интересует,

сэр? Общий доход? Или с вычетом необлагаемой суммы?

Чистый? Подлежащий налогообложению? Доход от

должностного оклада? Доходы от бизнеса и ценных бумаг?

Фирма платила Маламуду пятьдесят тысяч в месяц, а ежегодная

премия, о которой мы могли только мечтать, составляла более

полмиллиона. Прошедший год был для него весьма удачным.

При этом Маламуд являлся лишь одним из многих компаньонов

фирмы, зарабатывавших ежегодно больше миллиона в год.

Я решил не драматизировать ситуацию. Ведь в бумагах были

указаны и другие источники: доходы от сданной в аренду

собственности, дивиденды, деньги от малого бизнеса. Вряд ли

Мистер без посторонней помощи разберется в цифрах.

— Миллион сто тысяч долларов, — возвестил я, оставив двести

тысяч затерянными в графах таблиц.

На то, чтобы осмыслить названную сумму, Мистеру

потребовалось некоторое время.

— Ты сделал миллион, — обратился он к Маламуду, ничуть не

устыдившемуся богатства.

— Да.

— Сколько денег ты отдал голодным и бездомным?

Я лихорадочно искал данные о суммах пожертвований, которые

не облагались налогами.

— Не могу вспомнить точно. Мы с женой не экономим на

благотворительности. По-моему, взнос в пять тысяч был Передан

в окружной фонд. Уверен, вы знаете, они там раздают деньги

нуждающимся. Мы жертвуем немало, и мы счастливы делать

это.

— Еще бы не счастливы! — Впервые в голосе Мистера

прозвучала насмешливая нотка.

Он вовсе не желал знать, насколько мы щедры в

действительности. Ему требовались лишь голые цифры. Мистер

велел мне написать на листе наши фамилии и указать рядом с

— Заткнись! — Он поднял пистолет. — А приюты, где мы спим,

когда на улице мороз? Сколько ночлежек числится в твоих

бумагах?

— Ни одной. — Находчивость мне изменила.

С пугающей стремительностью Мистер вскочил на ноги,

опрокинув кресло.

— А больницы? У нас есть больнички, куда приходят доктора,

честные добрые люди, тоже привыкшие к хорошим заработкам, и

жертвуют своим временем, чтобы облегчить страдания

неимущих. Денег за это они не берут. Раньше правительство

помогало платить арендную плату, подкидывало медикаменты и

оборудование. Но теперь чиновники про нас забыли. Сколько вы

отдали больницам?

Рафтер взглянул на меня так, будто я должен был найти выход.

К примеру, покопаться в бумагах и с внезапным удивлением

вскричать: «Черт возьми, гляньте-ка! Оказывается, кухням и

больницам мы передали полмиллиона долларов!»

На моем месте он бы так и сделал. Однако на моем месте был

я, и мне вовсе не хотелось получить пулю в лоб. Мистер далеко

не такой идиот, каким кажется.

Он подошел к окну.

— Копов-то понагнали. — Сказано было негромко, но слышно. —

Машин «скорой» тоже хватает.

Самого его происходящее на стоянке не волновало. Обойдя

стол, Мистер приблизился к шеренге. В гипнотическом

сосредоточении заложники ловили каждое его движение. Он

медленно поднес пистолет к носу Колберна:

— Сколько денег ты отдал больницам?

— Нисколько. — Колберн, прикрыв глаза, готов был

расплакаться.

У меня перехватило дыхание.

— А общественным кухням?

— Нисколько.

— Приютам?

— Нисколько.

Вместо того чтобы выстрелить, Мистер перевел оружие на

Нуццо. Вновь прозвучали три вопроса. Получив от Барри такие

же ответы, он шагнул к его соседу. Все повторилось.

Следующий. Следующий. Следующий. К нашему разочарованию,

— Вот тебе комната для мальчиков.

Амстед выкинул свежие цветы. Пока он, повернувшись к нам

спиной, довольно долго стоял над вазой, его коллеги

внимательно изучали пол. Дождавшись окончания процедуры,

Мистер приказал передвинуть стол вплотную к окну.

Как и почти вся мебель в здании, шестиметровый стол был

сделан из добротного ореха, и, отвоевывая сантиметр за

сантиметром, мы преодолели расстояние, отделявшее его от

окна.

После этого Мистер велел мне связать Маламуда и Рафтера,

оставив Амстеда на свободе. Я так и не смог понять, что

заставило его принять такое решение.

Семерых заложников, которых по-прежнему соединяла веревка,

он усадил на стол лицом к окну. Никто не посмел спросить, для

чего, однако я сообразил: ему нужен был живой щит от

снайперов. Позже стало известно, что на крыше соседнего

здания и в самом деле находились люди, вооруженные

винтовками с оптическими прицелами. Похоже, Мистер засек их.

Отстоявшим пять часов Рафтеру и остальным данный приказ

принес вожделенное облегчение. Амстеду и мне было велено

усесться в кресла, а сам Мистер расположился во главе стола.

Жизнь на улице приучает человека к терпению. Долгое

неподвижное сидение в полной тишине ничуть не тяготило

Мистера.

— Выселители среди вас есть? — негромко спросил он и, не

дождавшись ответа, повторил вопрос.

Сбитые с толку, мы переглянулись. Мистер невозмутимо

исследовал причудливый рисунок на ореховой столешнице.

— Вы не только плюете на бездомных, вы помогаете тем, кто

лишает людей крова над головой.

Мои коллеги дружно закивали, выражая полное согласие. Если

ему хочется облить нас грязью, ради Бога, мы выслушаем все

мыслимые и немыслимые оскорбления.

За несколько минут до семи нам принесли ужин. Раздался

громкий стук в дверь. Мистер распорядился предупредить по

телефону полицию, что если он хоть кого-нибудь увидит или

услышит, один из заложников будет убит. Я исчерпывающим

образом объяснил Рудольфу ситуацию, подчеркнув абсолютную

неприемлемость любой попытки освободить нас. Идут

родственники и друзья. Десятки сотрудников, сходивших в

кабинетах с ума от переживаний, встретили нас радостными

возгласами.

Всего в крови, меня сразу провели в небольшой спортивный зал,

где юристы фирмы фактически не показывались: мы были

слишком заняты, чтобы транжирить время на заботу о

собственных телесах. Любителя поразмяться завтра же почти

наверняка завалили бы дополнительной работой.

Среди обступивших меня врачей я, слава Богу, не увидел Клер.

Убедившись, что кровь не моя, врачи умерили пыл и

ограничились общим осмотром. Давление, естественно,

подскочило, пульс был бешеным. Мне дали какую-то пилюлю.

На самом деле мы нуждались в душе. Вместо этого меня

распластали на столе и десять минут с пристрастием следили за

давлением.

— У меня шок?

— Будем надеяться, нет.

Но чувствовал я себя совершенно разбитым. Где Клер?

Шесть часов я провел под дулом пистолета, жизнь моя висела на

волоске, а жена так и не соизволила прийти сюда вместе с

родственниками других заложников.

Наконец я попал под душ. С наслаждением я трижды тщательно

промыл шампунем голову, потом долго стоял под секущими

обжигающе-горячими струями. Время замерло. Керту! Я жив, я

дышу, тело исходит паром.

В чужом махровом халате, чистом, но слишком просторном для

меня, я вернулся к столу, где врачи еще раз проверили мое

давление. Вихрем ворвалась Полли и бросилась мне на грудь.

Видит Бог, я в этом нуждался. В глазах у нее блестели слезы.

— Где Клер? — спросил я.

— На вызове. Я ей звонила каждую минуту.

Полли было известно, как мало осталось от нашего брака.

— С тобой все в порядке?

— Думаю, да.

Поблагодарив врачей, я вышел из зала. В коридоре меня

встретил Рудольф, неловко обнял и пробормотал:

«Поздравляю», — словно я и впрямь добился большого успеха.

— Никто не ждет, что ты завтра появишься на работе, — казал

он так, будто выходной день мог решить все мои проблемы.

снайперской винтовки. Затем — когда перекрестие прицела

нашло цель — выстрел. Беспорядочный топот ног бросившихся к

двери заложников.

Что, собственно, я видел? Помню стол, на котором сидели,

опустив глаза долу, семеро моих коллег, помню, как Мистер

направил пистолет в голову Амстеда. Когда снайпер нажал на

курок, я стоял у Мистера за спиной. Что помешало пуле, пронзив

его, продолжить полет и поразить меня? Ведь стены и двери

пуля пробивает насквозь.

— Он не хотел убивать нас, — едва слышно произнес я.

— В таком случае зачем он пришел? — с чувством облегчения

от того, что я наконец заговорил, спросила Полли.

— Не знаю.

— Чего он хотел?

— Он так и не сказал. Поразительно, но он вообще почти не

говорил. Час за часом мы просто сидели и смотрели друг на

друга.

— Почему он не стал разговаривать с полицией?

— Кто знает! Это было самой большой его ошибкой. Не отключи

он телефоны, я смог бы убедить полицию, что он не собирается

убивать нас.

— Но ты же не винишь их в его гибели?

— Не виню. Напомни потом, чтобы я написал им письма.

— Ты выйдешь завтра?

— А что делать!

— Я подумала, тебе потребуется хоть один свободный денек.

— Мне потребуется год. Деньком здесь не обойдешься.

Мы с Клер жили на третьем этаже многоквартирного дома на Пи

стрит в Джорджтауне. Полли остановила машину у бровки.

Поблагодарив ее, я выбрался с переднего сиденья.

Темные окна свидетельствовали, что Клер еще не вернулась.

С Клер я познакомился через неделю после того, как приехал в

Вашингтон, сразу по окончании университета.

Меня ждала отличная работа в преуспевающей фирме,

блестящее будущее — такое же, как у пятидесяти моих

однокурсников. Клер тогда писала диплом по политическим

наукам в университете. Одно время ее дед был губернатором

штата Род-Айленд, у семьи на протяжении нескольких поколений

складывались хорошие связи.

Довольно скоро выяснилось, что Клер проводит дома меньше

времени, чем я. Мы оба превращались в бездумных

трудоголиков. Перестав ссориться, мы попросту медленно

дрейфовали в разные стороны. У нее были свои друзья и

интересы, у меня — свои. К счастью, нам удалось избежать

повторения себя в потомстве.

Мне было жаль, что все складывается таким образом.

Мы же когда-то любили друг друга, и мы же позволили нашей

любви уйти.

В темной квартире впервые за эти годы я почувствовал,

насколько мне не хватает Клер. После того как посмотришь в

глаза смерти, тянет выговориться. И хочется, чтобы кто-то

погладил тебя по плечу, сказал, что ему без тебя плохо, —

хочется быть нужным.

Я зажег свет, плеснул в стакан водки, бросил лед и уселся на

диван. Задымил сигаретой. Мысленно переключился на те шесть

часов, что провел в обществе Мистера.

Ее шаги на лестнице я услышал после второй порции водки.

— Майкл, — донеслось с порога.

Я молча выпустил дым. Клер прошла в комнату и, увидев меня,

замерла.

— С тобой все нормально? — В голосе прозвучала

непритворная тревога.

— Да, — негромко ответил я.

Оставив сумочку и пальто на полу, Клер сделала шаг и

склонилась надо мной.

— Где ты была?

— В госпитале.

— Ну разумеется. — Я отхлебнул из стакана. — А у меня денек

выдался тяжелым.

— Знаю, Майкл.

— Правда?

— Знаю.

— Тогда где ты была?

— В госпитале.

— Шесть часов меня и еще восемь человек держал на мушке

психопат. Их близкие примчались тотчас, потому что их это

взволновало. Нам повезло, нас освободили, и что? Домой меня

привезла секретарша!

Глава 4

Я проспал до четырех утра. Очнулся от мерзкой вони. Так пахли

мозги Мистера, брызнувшие на меня дождем. В полной темноте

я не сразу понял, где нахожусь, и чуть не сошел с ума, протирая

глаза и прочищая нос. Сбоку кто-то заворочался — Клер,

оказывается, спала рядом в кресле.

— Успокойся, — мягко сказала она, коснувшись моего плеча. —

Тебе приснился дурной сон.

— Принеси, пожалуйста, воды.

Я рассказал Клер все, что был в состоянии вспомнить.

Она одной рукой ласково поглаживала мне колено, в другой

держала стакан с водой и внимательно слушала, вставляя

замечания. На протяжении последних лет не часто нам

приходилось столь доверительно беседовать.

Клер нужно было к семи в госпиталь. Приготовленный вместе

завтрак — жареный бекон с хрустящими вафлями мы съели,

сидя у кухонной стойки перед телевизором. Шестичасовой

выпуск новостей начался с сообщения о взятии заложников. В

кадрах мелькали окна моего офиса, собравшаяся у входа толпа.

Вертолет, чей рокот мы слышали в конференц-зале,

принадлежал телекомпании. Оператору удалось крупным планом

снять Мистера, когда тот на несколько секунд раздвинул створки

жалюзи, чтобы глянуть вниз.

Выяснилось, что Мистера звали Девон Харди, ему стукнуло

сорок пять лет, он был ветераном вьетнамской войны и не в

первый раз нарушал закон. На экране появился фотоснимок из

полицейского архива, сделанный сразу после ареста Харди за

кражу со взломом. Мне показалось, что Мистер и показанный

мужчина — абсолютно разные люди: у того, что на фотографии,

не было ни бороды, ни очков, и на вид он выглядел моложе. Из

досье следовало, что Харди — бездомный, давно подсевший на

дурь. Что его подтолкнуло к наркотикам, неизвестно.

Родственников, если они у него были, конечно, судьба Харди не

интересовала.

Никаких комментариев от нашей фирмы не поступило,

происшествие по-прежнему представлялось загадкой.

Последовавший за репортажем метеопрогноз обещал сильный

снегопад во второй половине дня. Для середины февраля

(сегодня двенадцатое) в этом не было ничего странного.

порядке ликвидировать малейшие следы вчерашнего на

редкость неприятного инцидента. Мало ли кому вздумается

заглянуть сюда в течение дня! Теперь глазеть абсолютно не на

что. Самому любопытному служащему с избытком хватит

минуты-другой для того, чтобы убедиться в этом. В наших

чертогах нет и не может быть даже намека на беспорядок и

панику.

Все признаки разыгравшейся трагедии были хладнокровно

уничтожены. Как ни печально, пришлось признать, что это

разумно. Ведь и сам я принадлежал к белым богатеям.

Тогда чего ждал? Мемориальной доски? Букетов роз от уличных

приятелей Мистера?

Не знаю, чего я ждал. Но от запаха свежей краски меня

замутило.

Каждое утро на одном и том же месте рабочего стола я находил

«Уолл-стрит джорнэл» и «Вашингтон пост». Одно время я даже

помнил имя человека, приносившего мне газеты, но потом оно

вылетело из памяти. На первой странице «Вашингтон пост», в

разделе городских новостей, посреди пространной заметки о

вчерашней истории был помещен знакомый портрет Харди.

Я пробежал заметку глазами. По идее, детали события были

известны мне лучше, нежели самому пронырливому репортеру.

Однако в заметке обнаружилось кое-что новое.

Красные трубочки оказались вовсе не динамитными шашками.

Мистер купил пару рождественских свечей, разрезал на части и

опутал безобидной проволокой. Грозный вид бутафории вогнал

нас в неописуемый ужас. Автоматический пистолет сорок

четвертого калибра Мистер украл. Поскольку это была

«Вашингтон пост», в статейке больше говорилось о Харди, чем о

его жертвах, хотя, собственно, ни один сотрудник «Дрейк энд

Суини», к моему большому удовлетворению, с журналистами не

обмолвился и словом.

Зато некий Мордехай Грин, директор адвокатской конторы на

Четырнадцатой улице, сообщил, что Харди долгое время

работал сторожем в Национальном древесном питомнике и

потерял должность в результате сокращения бюджетных

ассигнований. Отсидев несколько месяцев за кражу со взломом,

он очутился на улице. Стал пить, пристрастился к наркотикам,

неоднократно задерживался полицией за мелкое воровство в

начал ощущать себя героем. Интересно, откуда ему все

известно? Наверное, успел пообщаться с Маламудом и решил

спуститься по иерархической лестнице, снизойти до меня. Да,

теперь неизбежно пойдут разговоры, а за ними и анекдоты.

История про Амстеда и фарфоровую вазу войдет в анналы.

Артур поведал, что в десять часов хочет встретиться со всеми

бывшими заложниками в конференц-зале, дабы записать их

впечатления на видеопленку.

— Зачем? — поинтересовался я.

— Парни из отдела исков считают это необходимой

предосторожностью, — с четкой, несмотря на восемьдесят лет,

дикцией объяснил Артур. — Бродяга или, точнее, его семья

может подать на полицию в суд.

— Вполне.

— Тогда нам придется быть ответчиками. Ты ведь знаешь, люди

судятся и не по такому поводу.

«И слава Богу», — чуть было не сорвалось у меня с губ.

Чем бы мы в противном случае зарабатывали на жизнь?

Я поблагодарил за теплые слова. Мой четвертый разговор с ним

завершился. Артур, похоже, хотел обзвонить остальных.

Паломничество началось до девяти часов. За дверью кабинета,

кажется, скопилась очередь доброжелателей и сплетников. И тех

и других объединяло страстное желание выпытать какую-нибудь

подробность. Я был завален работой, но не имел ни малейшей

возможности приступить к ней. В краткие мгновения, когда

посетители отсутствовали, я с отчаянием смотрел на пухлые,

набитые документами папки.

Из головы у меня не шел Харди с красными трубочками и

разноцветными проводками. Сколько времени он потратил на

составление плана, на изготовление этих игрушек?

Украл пистолет, отыскал нашу фирму, проник в нее, совершил

ошибку, стоившую ему жизни, — и никому из тех, с кем я

работал, ни единому человеку не было до этого никакого дела.

У меня лопнуло терпение. Любопытные валили валом,

приходилось вступать в разговоры с людьми, которых я терпеть

не мог. Позвонили двое писак. Я сказал Полли, что отойду

ненадолго, и она напомнила о назначенной на десять встрече с

Артуром.

Я забрался в машину, включил двигатель, печку и принялся

дверей вели в каморки поменьше.

Тем не менее пыльная рабочая комната очаровывала.

Свирепая испанка оторвалась от машинки и скосила на меня

глаза:

— Ищете кого-нибудь?

Фраза прозвучала как вызов. За подобное приветствие «Дрейк

энд Суини» моментально выставила бы секретаршу за порог.

Табличка на боковой стенке у ее стола говорила, что я имею

дело с Софией Мендоса. Похоже, мне предстояло узнать, что

она куда более важная фигура, чем какая-то секретарша.

Раздался громкий рев. Я вздрогнул. София и ухом не повела.

— Мне нужен Мордехай Грин, — вежливо объяснил я, и сразу,

словно вдогонку за собственным ревом, из каморки вышел тот,

кого я искал. Поступь его, казалось, сотрясала здание.

Громоподобным голосом он призывал невидимого Абрахама.

Послав меня движением головы к боссу, София застучала по

клавишам.

Грин, негр ростом чуть ниже двух метров, мог похвастаться

мощным сложением и горой мышц. Лет пятидесяти с небольшим,

седая борода, круглые очки в красной оправе.

Смерив меня взглядом, он не проронил ни слова, но через

секунду зычно повторил свой призыв и по прогибавшимся

доскам пола скрылся в каморке, чтобы немедля явиться вновь.

— Чем могу быть полезен? — Стекла очков блеснули.

Подойдя поближе, я представился.

— Очень рад, — произнес Грин ритуальную фразу. — Что вас

интересует?

— Девон Харди.

Внимательно глянув на меня, Грин перевел очки на

сосредоточенно печатавшую Софию и кивнул в сторону. Вслед

за ним я вошел в комнатку без единого окна размером четыре на

четыре метра, заполненную все теми же папками и

растрепанными юридическими справочниками.

Я протянул Грину визитку с вытисненным золотом названием

фирмы. Нахмурив брови, Грин придирчиво изучил ее.

— Решили погулять по трущобам? — спросил он, возвращая

карточку.

— Не совсем.

— Так что вы хотите?

— Да уж! Девон был моим постоянным клиентом.

— Где он сейчас?

— Наверное, в городском морге при центральном окружном

госпитале.

— Поскольку родственников нет, кто позаботится о теле?

— Невостребованных мертвецов хоронят за счет города. В

отчетности это называется «похороны неимущего». Для таких

есть специальное кладбище неподалеку от стадиона Роберта

Кеннеди. Вы здорово удивитесь, если узнаете, сколько народу

закапывают там ежедневно…

— Не сомневаюсь.

— …как удивитесь любой стороне жизни бездомного.

Это было мягким, но выпадом, впрочем, я не испытывал ни

малейшего желания вступать в бессмысленную пикировку.

— А СПИДа у него, случаем, не было?

Грин несколько мгновений пристально поизучал потолок.

— А в чем дело?

— Я стоял позади Харди. Пуля снесла ему половину черепа. У

меня все лицо было в его крови и мозгах, только и всего.

Эта фраза автоматически перевела меня из ранга негодяя в

разряд среднего белого человека.

— Не думаю, чтобы Харди болел СПИДом.

— А интересно, у трупов берут кровь на анализ?

— У бездомных?

— Ну да.

— В большинстве случаев берут. Но ведь Девон не просто умер.

— Не могли бы вы выяснить?

Грин пожал плечами.

— Конечно, — неохотно выдавил он и вытащил из кармана

ручку. — Так вот почему вы приехали. Боитесь, что подцепили

СПИД?

— И поэтому тоже. А вы бы не испугались?

— Еще как!

В каморку вошел Абрахам, крошечный человечек лет сорока.

Темная еврейская бородка, роговые очки, обвислый пиджак,

мятые брюки, грязные туфли. И притом мина, будто он Божий

посланник, которому поручено спасти человечество.

На меня он не обратил ни малейшего внимания. Грин, похоже, и

не ждал от него особых церемоний.

требуется?

— Абсолютно. Подобное происходит на каждом шагу. Бродяги

занимают пустующий дом, и, как правило, этим все кончается.

Они считают себя хозяевами. Но истинный владелец при

желании может послать их к черту в любое время без всякого

предупреждения. Ведь прав-то у них нет.

— А каким образом Харди удалось выйти на нашу фирму?

— Кто его знает! Дураком-то он точно не был. Чокнутый, но не

дурак.

— С сутенером вы знакомы?

— Знаком. На редкость ненадежная личность.

— Что со складом?

— Снесли на прошлой неделе.

Мы оба посмотрели на часы. Я посчитал, что отнял у Грина уже

достаточно времени. После обмена телефонами мы

договорились держать друг друга в курсе событий.

Мордехай Грин оказался отзывчивым и добрым человеком, из

числа тех немногих, кто искренне пытается помочь бессчетному

количеству бедолаг. Его способ служения закону требовал таких

душевных сил, которые мне и не снились.

Идя к выходу, я проигнорировал Софию точно так же, как и она

меня. Чудеса: «лексус», покрытый слоем снега в два

сантиметра, по-прежнему стоял напротив дома.

Глава 5

Машина медленно катила по улицам; шел снег.

Не помню, когда я последний раз мог вот так не спеша ехать

куда глаза глядят без боязни опоздать на очередное совещание.

В роскошно отделанном салоне было уютно, тепло и сухо;

подхваченный общим потоком автомобилей, «лексус» полз

вперед. Куда?

Офис подождет, равно как и разгневанный Артур в нем.

Чего ради издеваться над собой, отвечая на неизбежное «Как вы

себя чувствуете?» сотому дураку, желающему посмотреть на

героя дня?

Заверещал телефон. Я снял трубку. Судя по голосу, Полли была

близка к панике.

— Ты где?

сотрудников распустили по домам еще в три часа.

Пройдя в лифтовый холл, я вошел в злополучную кабину.

Рабочий стол украшала аккуратная дорожка, выложенная

розовыми листочками телефонограмм. Не обнаружив в них

ничего достойного внимания, я уселся за компьютер и из недр

его памяти извлек список нашей клиентуры.

«Ривер оукс» была создана в 1977 году и зарегистрирована в

штате Делавэр корпорацией, чья штаб-квартира находилась в

Хейгерстоне, штат Мэриленд. Поскольку компания

принадлежала частному лицу, финансовая информация о ней

почти отсутствовала. Ее генеральным юрисконсультом являлся

некто Н. Брэйден Ченс.

Имя мне ни о чем не говорило.

Пришлось поискать юрисконсульта в обширном банке данных

фирмы. Мистер Ченс оказался компаньоном и возглавлял отдел,

занимавшийся сделками с недвижимостью.

Сорок четыре года, женат, образование получил в юридической

школе при Университете Дьюка, практику проходил в

Геттисберге. Впечатляет, но ничего выходящего за рамки.

Имея в штате восемьсот весьма агрессивно настроенных и

поднаторевших в ежедневных тяжбах юристов, «Дрейк энд

Суини» насчитывала более тридцати шести тысяч действующих

компьютерных файлов. Дабы исключить вероятность того, что

наше нью-йоркское отделение вчинит иск нашему же клиенту из

Чикаго, каждый новый файл немедленно вносился в банк

данных. Кто угодно, секретарша или даже ассистент —

компьютер стоял на столе у каждого, — имел прямой доступ ко

всем файлам. Если какой-нибудь новичок, принятый на

испытательный срок, скажем, в Палм-Бич, управлял

собственностью богатого клиента, то при желании я мог

нажатием нескольких клавиш выяснить, насколько эффективно и

профессионально он справляется со своими обязанностями.

На «Ривер оукс» было сорок два файла, в основном с

информацией о приобретаемой недвижимости. В каждом файле

были сделки, оформленные непосредственно Ченсом.

Четыре прошли с процедурой выселения, причем три из них

имели место в прошлом году. Первый этап изысканий дался мне

без особого труда.

Тридцать первого января «Ривер оукс» приобрела в

* * *

Рабочие папки каждый сотрудник «Дрейк энд Суини» хранил под

замком, оставляя для всеобщего обозрения дела только бывших

клиентов. Заставить его показать текущую документацию

коллеге мог разве что приказ старшего компаньона либо члена

исполнительного комитета.

Дело о выселении, с которым я хотел ознакомиться, проходило

как текущее и наверняка после эпизода с Мистером стало более

конфиденциальным, нежели было ранее.

Ассистент просматривал ксерокопии, я спросил, где офис

Брэйдена Ченса. Молодой человек кивком указал на

распахнутую дверь в противоположном конце просторного холла.

К моему удивлению, Ченс оказался на месте. Он восседал за

столом с видом чрезвычайно занятого человека. Естественно,

мое вторжение не доставило ему удовольствия. Гораздо

вежливее было бы договориться о встрече по телефону. Но

протокольная казуистика в данный момент меня не волновала.

Он даже не предложил мне сесть, и то, что я все же опустился

на стул, не улучшило его настроения.

— Вы были в числе заложников, — сообщил мне Ченс, с трудом

вспомнив мое лицо.

— Да, был.

— Ужасное испытание.

— Прошло, и ладно. Этот парень с пистолетом, покойный мистер

Харди, четвертого февраля был выселен из своей клетушки на

складе. Процедура выселения готовилась нашими юристами?

— Так точно, — резко ответил Ченс. Судя по агрессивному тону,

этот вопрос сегодня уже затрагивался. Похоже, Ченс успел

детально обсудить его вместе с Артуром и другими господами из

высшего руководства. — И что с этого?

— То есть Харди пошел на самовольный захват?

— Да, черт побери! Все они там захватчики. Наш клиент хотел

только восстановить порядок.

— Вы уверены, что это был именно самовольный захват?

У него задрожала щека и налились кровью глаза.

— Чего вы добиваетесь?

— Нельзя ли мне ознакомиться с делом?

— Нет. К вам оно не имеет ни малейшего отношения.

лучшие хирурги-мужчины, расписываясь в бессилии помочь

больному, будут являться к ней на поклон. Талантливая ученица,

одержимая честолюбием и обладающая удивительным запасом

жизненных сил, Клер, безусловно, когда-нибудь оставит коллег

мужчин далеко позади, точно так же как сейчас она обгоняет

меня — закаленного бегуна по коридорам «Дрейк энд Суини». Я

пока не сошел с дистанции, но усталость давала себя знать.

Клер ездила на капризной спортивной машине модели «миэту»,

и в плохую погоду я беспокоился за жену. Освободится она

примерно через час, решил я, а мне ровно столько и

потребуется, чтобы добраться до госпиталя. Заеду за ней,

попробуем отыскать приличное заведение, где можно поужинать.

В случае чего возьмем на вынос в китайском ресторанчике, как

делали раньше.

Я начал наводить порядок на столе, стараясь не смотреть на

аккуратную стопку из десяти папок по самым важным текущим

делам. Я никогда не забывал о подбивке и занимался ею

ежедневно. В десятку клиентов включались наиболее

состоятельные независимо от того, насколько срочными или

запутанными были их проблемы. Метод я перенял у Рудольфа.

Считалось, что за год моя подбивка покрывает две тысячи

пятьсот часов: по пятьдесят в течение пятидесяти недель.

Со средней ставкой триста долларов в час я приносил своей

любимой фирме семьсот пятьдесят тысяч годовых, из которых

мне платили сто двадцать плюс еще тридцать тысяч в качестве

премий. Двести тысяч уходили на издержки и накладные

расходы. Оставшаяся сумма поступала в полное распоряжение

компаньонов фирмы и раз в год распределялась между ними

согласно некоей чудовищно сложной формуле, причем ее

выведение обычно сопровождалась такими спорами, что

участники вместо языка готовы были пустить в ход кулаки.

Случаи, когда компаньон получал за год менее миллиона, были

редкостью, кое-кто умудрялся заколачивать и больше двух.

Компаньоном становились пожизненно. Если я к тридцати пяти

годам поднимусь на эту высшую ступень иерархической

лестницы, а судя по всему, к тому идет, то смогу получать в

течение лет тридцати стабильный и ласкающий самолюбие

доход, открывающий путь к настоящему богатству.

Вот о чем мечтал каждый из нас, просиживая за рабочим столом

богатству — и погружался в жуткую тоску. Какая прилипчивая,

неприкрытая алчность.

Опять зазвонил телефон.

— Почему ты до сих пор на работе? — От четкой,

безукоризненной дикции Клер повеяло холодом.

Я с недоумением взглянул на часы:

— Да клиент с западного побережья. Видишь ли, они там не

знают, что такое снег.

Отговорка была не нова, однако сейчас это не имело значения.

— Я жду, Майкл. Или мне отправляться пешком?

— Не стоит. Постараюсь добраться побыстрее.

Ей и раньше доводилось меня ждать. Это составляло часть

игры: чрезвычайная занятость мешала мне (ей) быть

пунктуальным.

Спустившись вниз, не слишком расстроенный, я через сугробы

побежал к стоянке.

Глава 6

Снегопад наконец утих. Сидя на кухне у окна и отгородившись

друг от друга газетами, мы пили кофе. Ослепительно сияло

солнце. Я вычитал, что аэропорт открыт.

— Давай махнем во Флориду, — предложил я. — Прямо сейчас.

Положив газету на стол, Клер бросила на меня испытующий

взгляд:

— Во Флориду?

— Ну на Багамы. Прибудем сразу после обеда.

— Нет.

— Еще как да! У нас есть несколько дней — на работу я не

собираюсь, и…

— С чего это вдруг?

— Потому что чувствую себя развалиной. В таких случаях фирма

дает сотруднику три-пять дней, чтобы восстановить силы.

— Значит, ты развалина?

— Увы! Даже смешно, честное слово. Все проявляют заботу,

ходят на цыпочках. Почему бы этим не воспользоваться?

— Я не смогу. — Лицо Клер стало напряженным.

На том и порешили. Разумеется, мое предложение было чистой

воды провокацией, я прекрасно знал, что Клер кругом занята.

После рождения второго ребенка супружеская жизнь дала

глубокую трещину. Оформив развод и получив алименты,

бывшая жена переехала в Портленд. Раз в год отец с матерью

навещали внуков.

Этой темы в разговорах с родителями я не касался.

В мемфисском аэропорту я взял напрокат машину и отправился

на восток. В Мемфисе жили преимущественно негры, белые

предпочитали пригород. Время от времени случались массовые

миграции: стоило одной чернокожей семье устроиться поближе к

природе, как белые тут же гуськом перебирались в другое место.

Подчиняясь стремлению рас к взаимоизоляции, Мемфис

потихоньку сползал к востоку.

Родители жили по соседству с полем для гольфа. Их новый дом

с широкими окнами выходил на основную площадку. Я его

втайне терпеть не мог, потому что на площадке вечно толпились

игроки.

Из аэропорта я позвонил родителям, так что к моему прибытию

мать сгорала от нетерпения. Отец, по ее словам, застрял где-то

у девятой лунки.

— У тебя усталый вид, сынок, — после неизбежных объятий и

поцелуев заметила мать. Впрочем, эту фразу я слышал от нее в

каждый приезд.

— Спасибо, ма. Зато ты выглядишь чудесно.

Что правда, то правда. Ежедневная партия в теннис помогала ей

сохранять стройную фигуру, а кварцевая лампа обеспечивала

ровный бронзовый загар.

Сидя во внутреннем дворике, мы потягивали чай со льдом и

наблюдали за пенсионерами, разъезжающими в гольф-карах.

— Что-то случилось? — неожиданно спросила мать.

— Нет, все в порядке.

— А где Клер? Почему вы ни разу не позвонили? За последние

два месяца я ни разу не слышала ее голоса.

— У Клер тоже все хорошо, мама. Мы живы и здоровы,

работаем.

— И вам хватает времени друг на друга?

— Нет.

— Но вместе вы бываете?

— Редко.

Мать встревоженно округлила глаза:

преступности. Вашингтон становится все более опасным.

— Да почти таким же, как Мемфис.

Около низкого заборчика приземлился мяч. Через минуту на

гольф-каре подъехала его владелица, тучная дама. Она вылезла

из крошечной машины, подошла к мячу, неловко взмахнула

клюшкой. Удар оказался слабым.

Мать направилась к дому, чтобы принести чаю и утереть слезы.

Не знаю, кого из родителей сильнее расстроил мой приезд. Мать

мечтала о крепких семейных узах для сыновей и о возне с

внуками. Отцу хотелось, чтобы его сыновья как можно быстрее

взбирались по служебной лестнице к честно заработанному

успеху.

Ближе к вечеру мы с отцом вышли на площадку. Он играл, а я

пил пиво и разъезжал по полю на машинке. Гольфу пока

предстояло найти в моем лице страстного поклонника.

Две бутылки холодного пива развязали мне язык, а после того

как за обедом опять прозвучала грустная повесть о Мистере, я

решил, что собрался с силами, дабы выйти на ринг.

— Знаешь, папа, от работы в большой фирме меня начинает

тошнить.

Пройдя три лунки, перед четвертой отец присел передохнуть. Я

нервничал и, понимая это, раздражался сильнее. В конце

концов, речь шла о моей жизни, не о его.

— И что это означает?

— Я устал от того, чем занимаюсь.

— Поздравляю. Значит, ты считаешь, будто рабочий у станка не

устает? Ты хоть богатеешь.

Первый раунд по очкам остался за ним, еще немного — отец

пошлет меня в нокаут.

— Собираешься искать новое место? — спросил он,

посматривая по сторонам в поисках улетевшего мяча.

— Подумываю.

— И что же ты надумал?

— Говорить слишком рано. В данный момент у меня нет ничего

конкретного.

— Тогда откуда эта уверенность, что на новом пастбище тебя

ждет более сочная трава? — Ударом клюшки отец подбросил

найденный мяч и зашагал к следующей лунке.

Следя за ним, я направил карт по узкой гравийной дорожке.

смерть какого-то бродяги-алкоголика? Так? — спросил он, в

очередной раз промахнувшись.

— Он не был алкоголиком. Он воевал во Вьетнаме. В самом

начале вьетнамской войны отец летал на «Б-52».

На мгновение он смутился, но, не считая себя вправе отступать,

перешел в контратаку:

— Один из этих, да?

Я промолчал. Мяч прокатился мимо от лунки, однако отец,

похоже, потерял интерес к игре. Еще один неудачный удар, и мы

направились в сторону дома.

— Я бы очень не хотел, чтобы ты поставил крест на блестящей

карьере, сынок. Слишком много сил положено. Ведь осталось

всего несколько лет до компаньонства.

— Может быть.

— Тебе нужно отдохнуть.

Все считали отдых лучшим лекарством для меня.

Вечером я предложил родителям поужинать в приличном

ресторане. Сидя за столом, мы старательно избегали разговоров

о Клер, о моей карьере и о том, как редко дедуля и бабуля видят

внуков. Вспоминали старых друзей, перемывали косточки

соседям. Я внимательно слушал последние городские новости,

до которых мне не было никакого дела.

В пятницу, простившись с родителями, за четыре часа до отлета

я отправился в аэропорт навстречу поджидавшему меня в

Вашингтоне туманному будущему.

Глава 7

Квартира, конечно, оказалась пустой. На кухонном столе лежала

записка. Следуя моему примеру, Клер без всяких объяснений

укатила на два дня в Провиденс. Просила только позвонить ей.

Звонком я оторвал ее от семейного ужина. В течение пяти минут

мы уверяли друг друга в собственном и родительском отличном

самочувствии. Вернуться Клер обещала в воскресенье после

обеда.

Положив трубку, я выпил чашку кофе, глядя на поток машин,

ползущий за окном спальни по заснеженной Пи-стрит. Сугробы

так и не растаяли.

Я подозревал, что Клер сейчас ведет тот же безрадостный

фирма так и будет стоять неколебимо и гордо, опираясь на

легионы молодых способных юристов, готовых в любое время

дня и ночи защищать интересы своих клиентов. Мое отсутствие

вряд ли даже заметят, а роскошный кабинет, где я сидел, обретет

нового владельца через несколько минут после того, как за мной

навсегда захлопнется дверь.

Телефонный звонок в десятом часу вернул меня из элегической

дремы к реальности.

— Вы чем-нибудь заняты? — донесся из трубки громкий голос

Мордехая Грина.

— М-м… в общем-то нет. А что?

— Холод стоит собачий, началась метель, и нам опять

катастрофически не хватает людей. Не хотите пожертвовать

несколькими часами?

— На что?

— На работу. У нас большая нужда в крепких парнях. Приюты

заполнены до отказа, кухни не справляются. Требуются

добровольные помощники.

— Не уверен, что у меня есть соответствующая квалификация.

— Масло на кусок хлеба намазать сможете?

— Думаю, да.

— В таком случае вы нам подходите.

— Хорошо, где вас найти?

— Кварталах в десяти от нашей конторы. Знаете перекресток

Тринадцатой и Евклида? По правую руку увидите желтое здание

церкви. Христианское братство Эбенезера. Спуститесь в подвал.

Пока я записывал адрес, ручка в пальцах у меня подрагивала.

Мордехай приглашал в окопы. Мелькнула мысль спросить, не

стоит ли прихватить пистолет. Он, поди, при оружии. Но он —

черный, а я нет. И что будет с моим красавцем «лексусом»?

— Все поняли? — после краткой паузы прорычал в трубку Грин.

— Да. Подъеду минут через двадцать, — мужественно

ответствовал я, чувствуя, как запрыгало сердце.

Надев джинсы, свитер и теплые кроссовки, я вытащил из

бумажника деньги и кредитные карточки. На верхней полке

шкафа нашлась старая, на толстой шерстяной подкладке,

куртка, вся в пятнах от кофе и масляной краски, чудом

сохранившаяся со студенческих времен. В надежде, что она

поможет мне выглядеть не самым состоятельным членом

— С ума сойти, — сказал Грин. — Снег, мороз, и работы на всю

ночь. Берите! — Он указал на поднос с белым хлебом.

Подхватив поднос, я пошел за Грином к столу.

— Не так уж это и сложно. Вот колбаса, вот горчица и майонез.

Половину сандвичей делайте с горчицей, половину — с

майонезом. Кусок колбасы, два куска хлеба. Десяток-другой

ломтей смажьте арахисовым маслом. Ясно?

— Да.

— Схватываете на лету. — Он похлопал меня по плечу и пропал.

Быстро справившись с первой дюжиной сандвичей и

почувствовав себя профессионалом, я сбавил темп и принялся

рассматривать стоявших в очереди людей. Головы опущены

вниз, взгляды устремлены на еду. Каждый держит две тарелки:

плоскую из картона и поглубже из пластика, а также ложку и

салфетку. По мере продвижения в пластиковую посудину

наливается суп, на картонку кладутся сандвич, яблоко и

квадратик печенья. В самом конце вручается стакан яблочного

сока.

Добровольца, разливающего сок, большинство подходивших

негромко благодарили. Получив порцию, даже дети становились

серьезными и спокойными.

Ели бездомные медленно. Необходимо было в полную меру

насладиться теплом, ощутить богатство вкуса, втянуть носом

удивительный аромат пищи. Впрочем, кое у кого еда исчезала с

тарелок в мгновение ока.

Рядом со мной стояла газовая плита, и на каждой из четырех

конфорок кипел суп в огромной кастрюле. Сбоку от плиты

помещался большой стол, заваленный морковью, луком,

помидорами, сельдереем и куриными тушками. Сноровистый

доброволец яростно орудовал огромным ножом. Два его

товарища управлялись с кастрюлями. Несколько человек

подносили готовую похлебку к раздаточным столам.

Сандвичами занимался один я.

— Нужны еще бутерброды с арахисовым маслом, — сообщил

вернувшийся на кухню Мордехай. Склонившись, он извлек из-под

стола восьмилитровую жестяную банку. — Справитесь?

— Рассчитывайте на меня смело.

Некоторое время Грин наблюдал за моей работой. Очередь

рассасывалась; я понял, что он хочет воспользоваться

городскими властями, вот-вот закроются два заведения, за что

мы очень «благодарны» новому бюджету.

— На сколько коек они рассчитаны?

— На пять тысяч.

— А всего бездомных?

— Это вечный вопрос. Уж больно непросто их подсчитать. Более

или менее верной представляется цифра десять тысяч.

— Десять тысяч?!

— Да, и это только те, кто обитает на улице. Но ведь раза в два

больше людей живут у знакомых или друзей в постоянном

страхе потерять крышу над головой.

— Получается, по крайней мере пять тысяч вынуждены ночевать

под открытым небом? — Я не мог в это поверить.

— По крайней мере.

Подошедший доброволец попросил сандвичи. Мы споро

приготовили пару дюжин и вновь принялись изучать

окружающих. Внезапно дверь распахнулась, и в подвал вошла

молодая женщина с младенцем на руках. За ней по пятам

следовали трое малышей постарше, на одном не было ничего,

кроме трусиков и разномастных носков. Даже ботинок не было. С

плеч ребенка свисало грязное полотенце. Остальные были

обуты, но с одеждой дела обстояли не лучше.

Младенец, похоже, спал.

Попав в тепло, мать оцепенела, не зная, куда податься.

У столов не осталось свободных мест. Через мгновение она

оправилась и повела свой выводок к еде. Улыбаясь, к женщине

подошли два добровольца. Один устроил семейство в углу

поближе к кухне и принес тарелки с супом, другой, помогая

согреться, заботливо укрыл одеялами.

Мы следили за развитием событий. Поначалу я устыдился

собственного любопытства, но вскоре заметил, что на нас с

Мордехаем никто не смотрит.

— Что с ней будет, когда снегопад кончится? — негромко

спросил я у Грина.

— Кто знает! Спросите у нее самой.

Совет отрезвил меня. В данный момент я не был готов замарать

свои белые ручки.

— Вы заходите в окружную ассоциацию адвокатов?

— Бывает. А в чем дело? — удивился я.

распорядительницу чувством законной гордости.

— Наверное, видеть этих людей вошло у вас в привычку? —

обратился я к Долли.

Мы стояли у плиты, прислушиваясь к перебранке, смолкшей,

однако, после вмешательства Мордехая и молодого священника.

— Да Бог с вами, милый, — откликнулась Долли, вытирая

полотенцем руки. — Смотрю на них, и сердце разрывается. Но,

как сказано в Писании, «счастливы те, кто утешает

обездоленных». Это и придает мне силы. — Мягким, домашним

движением она помешала суп в кастрюле. — Курица сварилась.

— И что теперь?

— Нужно достать ее и положить на тарелку. Когда остынет,

вынуть из нее кости.

Предложенная Долли технология превращала прозаическое

занятие в высокое искусство.

Овладевая им, я чувствовал, как у меня горят пальцы.

Глава 8

Вслед за Мордехаем я поднялся по темной лестнице в алтарную

часть.

— Смотрите под ноги, — едва слышно предупредил он, толкнув

створчатые двери.

Храм был полон людей, застывших в причудливых позах. Спали

на длинных деревянных скамьях. Спали на полу под ними.

Спали в центральном проходе, почти впритирку.

И с переполненных хоров доносился храп. Матери тихо

увещевали беспокойных детей.

— Очень немногие церкви решаются на такое, — прошептал

Мордехай, стоя у алтарного столика и обводя взглядом зал.

Мне было легко понять это нежелание помочь ближнему.

— А что происходит по воскресеньям? — так же шепотом

спросил я.

— Все зависит от погоды. Здешний священник — один из наших.

Вместо того чтобы выгонять людей на улицу, он иногда просто

отменяет службу.

Выражение «один из наших» было мне не вполне понятно — я

не ощущал принадлежности к какому-то клубу. Над головой

раздался скрип. Я поднял глаза. Вдоль стен тянулся балкон,

столик там не очень-то получишь.

Трудно было понять, балагурит бродяга или нет, однако в глазах

у него мелькали искорки смеха. Мысль о бездомном, сетующем

на нехватку столиков в его излюбленной общественной кухне,

показалась мне довольно забавной. Надо же — проблема

заполучить столик! Часто ли я слышал подобную фразу от своих

друзей в Джорджтауне?

Мордехай улыбнулся:

— Как тебя зовут?

Я заметил, что, обращаясь к человеку, он всегда стремился

узнать его имя. Похоже, бродяги были для Грина не жертвами

судьбы, а родственными душами. Мордехай любил их.

«Интересно, — подумал я, — как человек превращается в

бродягу? Что за поломка произошла в огромном механизме

социальной помощи, из-за которой граждане Америки становятся

нищими и ночуют под мостами?»

— Драно, — сказал бродяга и сунул в рот выловленный из моего

супа кусочек моркови, покрупнее выбрал.

— Драно? — удивился Мордехай.

— Драно.

— А фамилия?

— Отсутствует. Для этого я слишком беден.

— Кто тебя так назвал?

— Мамочка.

— А сколько тебе было тогда лет?

— Около пяти.

— Но почему Драно?

— У нее был ребенок, который вечно орал и не давал нам спать.

Ну и однажды я накормил его «Драно», — разъяснил бродяга,

помешивая ложкой в моей тарелке.

Я не поверил ни единому слову из этой хорошо

отрепетированной и умело поданной истории. Зато ее

завороженно слушали окружающие. Драно наслаждался

всеобщим вниманием.

— Что же было дальше? — невозмутимо спросил Мордехай.

— Ребенок помер.

— Но это был твой брат!

— Нет. Сестричка.

— Значит, ты убил собственную сестру?

повела себя, узнай, где я нахожусь? Мы всегда были слишком

заняты, чтобы тратить время на что-то, хоть отдаленно похожее

на благотворительность.

Клер наверняка пробормотала бы нечто вроде: «Он совсем

рехнулся», — только и всего.

Плевать.

— Чем занимается ваша жена?

— Проходит хирургическую практику в Джорджтауне.

— Так у вас все впереди, не правда ли? Через пару лет вы

станете компаньоном в известной юридической фирме, а ваша

супруга — хирургом. Воплощенная Американская мечта.

— О да!

Неизвестно откуда взявшийся священник увлек Мордехая в угол

кухни, приглушенно заговорил. Захватив несколько штук печенья,

я направился к молодой женщине с детьми.

Она спала; голова ее покоилась на подушке, правая рука

обнимала младенца. Ребята лежали под одеялами рядом,

старший не спал.

Присев на корточки, я протянул ему одно печенье. Глаза

мальчишки блеснули, он мгновенно сунул лакомство в рот.

Маленькое худое тельце, никак не больше четырех лет.

Голова матери соскользнула с подушки; женщина проснулась,

взглянула на меня усталыми печальными глазами, заметила

печенье, слабо улыбнулась, поправила подушку и снова

задремала.

— Как тебя зовут? — шепотом спросил я малыша. Угощение

сделало нас друзьями.

— Онтарио, — без всякого выражения протянул он.

— Сколько же тебе лет?

Паренек поднял четыре растопыренных пальчика, подогнул один,

но после некоторого колебания распрямил.

— Четыре? — уточнил я.

Он кивнул и протянул руку за новым угощением. Мне стало

приятно. Я дал печенье. Я готов был отдать ему все, что имею.

— Где ты живешь?

— В машине, — прошептал он.

До меня не сразу дошло, что это означает. О чем бы еще

спросить? Впрочем, стоит ли? Печенье занимало его гораздо

больше, чем разговор с незнакомцем. На три вопроса я получил

напевающим колыбельную и умоляющим Господа послать

подгузник?

Неприятного запаха я не чувствовал, зато представлял, как

десятки, сотни мерзких насекомых прыгают в мои ухоженные

волосы с лежащей у меня на плече головки. На помощь пришел

Мордехай, он включил в подвале свет.

— Какая трогательная картина!

— У нас есть пеленки? — прошипел я.

— По-большому или по-маленькому? — ликующим голосом

осведомился он, направляясь к деревянному шкафу.

— Не знаю. Нельзя ли побыстрее?

Грин достал из шкафа упаковку памперсов, и я сразу передал

ему уделавшееся чадо. На левом плече у меня расплывалось

большое пятно. С поразительным самообладанием Мордехай

уложил младенца на разделочный стол и снял промокшее

тряпье. Дитё оказалось девочкой. Грин обтер ее полотенцем,

заправил свеженьким памперсом и вручил мне.

— Вот вам ваша кроха, как новенькая, — с гордостью сказал он.

— Этому в университете нас не учили, — заметил я, бережно

принимая малышку.

В течение следующего часа я расхаживал по подвалу с девочкой

на руках. Когда она уснула, завернул ее в свою джинсовую

куртку и осторожно положил между Онтарио и матерью.

Прошло три часа, как наступила суббота. Пора было

возвращаться домой. Большего за один день моя внезапно

встрепенувшаяся совесть вместить не могла. Выйдя на улицу,

Мордехай поблагодарил меня и отпустил, раздетого, в ночь.

«Лексус», покрытый толстым слоем снега, я отыскал там, где

оставил.

Грин со ступеней церкви смотрел мне вслед.

Глава 9

С того момента как в четверг состоялось мое знакомство с

Мистером, я не включил в подбивку для старой доброй фирмы

ни единого часа.

На протяжении последних пяти лет я закрывал в среднем по

двести часов в месяц, то есть по восемь часов шесть ней в

неделю — за вычетом нескольких выходных. Время в

нуля, а нового снегопада на неделе и вовсе не ожидалось.

В вестибюле я услышал знакомый голос. Вслед за мной в лифт

вошел Брюс из службы коммуникаций.

— Как поживаешь, приятель?

— Отлично. А ты? — Поддерживать разговор не хотелось.

— Аналогично. Ребята очень переживают за тебя. Держись!

Я кивнул так, будто их поддержки мне только и не хватает. К

счастью, на втором этаже он удалился, не забыв дружески

потрепать меня по плечу. Пошел ты к черту, а, Брюс?

Ощущая себя развалиной, я проковылял по отделанному

мрамором холлу мимо стола мадам Девье и дверей конференц

зала, ввалился в свой кабинет и без сил рухнул в кожаное

кресло.

Для того чтобы известить меня о имевших место телефонных

звонках, Полли отработала два приема. Если я был достаточно

прилежен, чтобы ответить большинству звонивших, и если она

была удовлетворена моим усердием, то на телефон клеились

аккуратные квадратики с новыми номерами. Если же

приложенные мной усилия разочаровывали ее, то через центр

стола к полу устремлялся настоящий поток наклеенных друг на

друга в безукоризненно точном хронологическом порядке

розовых листков.

Сегодня меня ждали тридцать девять сообщений, причем одни

требовали срочного ответа, а другие исходили от начальства.

Судя по количеству записок, самое яростное негодование по

поводу моего отсутствия на рабочем месте выказал Рудольф.

Я пробежал глазами листки, отложил в сторону и исполнился

твердой решимости допить в спокойной обстановке кофе.

Согревая ладони о не успевший остыть стаканчик, я взирал в

грядущую неизвестность и, наверное, напоминал человека,

размышляющего на краю пропасти. Внезапно дверь

распахнулась.

Рудольф.

О моем прибытии ему, похоже, сообщили соглядатаи: охранник в

вестибюле или Брюс — если только за входом в здание не

следила из окон вся фирма. Хотя вряд ли, для этого коллеги

были слишком заняты.

— Привет, Майк, — проскрипел Рудольф, уселся в кресло

напротив и скрестил ноги. Разговор предстоял серьезный.

требовался маленький перерыв. Теперь я чувствую себя

великолепно. Готов впрячься в работу.

Это было все, что босс хотел от меня услышать. По лицу его

поползла улыбка.

— Работы накопилось выше крыши, — сказал он,

расслабившись.

— Знаю. У меня чешутся руки.

К двери Рудольф бросился чуть ли не бегом — наверняка

торопится к телефону, чтобы обрадовать компаньонов: один из

самых стойких бойцов вернулся, слава тебе, Господи, в строй.

Заперев дверь на замок, я в течение мучительно долгого часа

раскладывал на столе бумаги и записные книжки. Хотя ни одно

дело пока не близилось к завершению, мне каким-то чудом

удалось не вывалиться из графика.

Почувствовав, что силы на исходе, я распихал розовые

квадратики Долли по карманам и покинул кабинет. Бегство мое

осталось незамеченным.

В просторном помещении аптеки на Массачусетс-авеню я с

наслаждением занялся покупками. Сладости и игрушки для

детей, мыло и туалетные принадлежности для всех, комплекты

носочков и трусиков, огромная картонка памперсов.

Никогда еще двести долларов не приносили мне столько

радости.

Я бы с легкостью пошел на любые расходы, лишь бы устроить

Онтарио и его родных в тепле. Пусть это будет хоть месяц в

мотеле, не важно. Очень скоро им предстоит стать моими

клиентами, а уж тогда я начну сыпать исками и судебными

преследованиями до тех пор, пока не добьюсь признания за

ними права иметь крышу над головой. Мне не терпелось

вступить в хорошую тяжбу.

Оставляя «лексус» напротив церкви, я уже не боялся, как ночью,

за машину, хотя кое-какие сомнения, правда, довольно слабые,

бередили мою душу. Мне хватило сообразительности не

вытаскивать покупки из багажника. Явление Сайта-Клауса

способно вызвать в храме настоящую бурю. Я намеревался

забрать семейство, отвезти в недорогой мотель, убедиться, что

они вымылись и избавились от вшей, наелись до отвала,

проверить, не нуждаются ли в медицинской помощи, доехать при

необходимости до магазина, купить обувь и теплые вещи и опять

добровольцы. Кухню заполнил негромкий и приятный гул

голосов. Так переговариваются люди, которым труд приносит

искреннюю радость. Среди входящих я пытался высмотреть

Онтарио. Но мальчишка и не подозревал, что Санта-Клаус ждет

именно его.

Когда очередь рассосалась, мы налили себе по тарелке супа.

Поскольку столы были заняты, решили поесть на кухне,

прислонившись к раковине.

— Помните, мы вчера меняли подгузник? — спросил я, прежде

чем отправить ложку в рот.

— Еще бы!

— Что-то их сегодня не видно.

Несколько мгновений Грин сосредоточенно жевал хлеб.

— Утром, когда я уходил, они были здесь, — промолвил наконец.

— Это примерно во сколько?

— Около шести. Спали вон в том углу.

— Куда они могли пойти?

— Понятия не имею.

— Мальчишка сказал, они живут в машине.

— Вы говорили с ним?

— Да.

— И теперь хотите разыскать его, не так ли?

— Хочу.

— Не рассчитывайте.

После обеда выглянуло солнце, и в подвале началось брожение.

Народ подходил к раздаточному столу, получал апельсин или

яблоко и тянулся к выходу.

— Человек, потеряв дом, навсегда лишается покоя, — пояснил

Мордехай. — Ему необходимо движение. У него есть свои

ритуалы и традиции, излюбленные места, друзья на тротуарах,

срочные дела. Он едет в свой парк или переулок, копается в

сугробах.

— Сейчас минус пять, а ночью обещали до пятнадцати, —

заметил я.

— К ночи все вернутся. Дождитесь темноты — здесь яблоку

будет негде упасть. Не хотите проехаться?

Мы получили от мисс Долли благословение на краткую отлучку.

Видавший виды «форд-таурус» Мордехая стоял вплотную к моей

машине.

здесь работали семеро профессиональных юристов. Тогда мы

еще получали от правительства какие-то деньги. Теперь же, по

милости республиканцев, нам не перепадает ни цента. Три

кабинета расположены за той стеной, три по нашу сторону. — Он

энергично взмахнул руками. — Сколько места пропадает зря!

Действительно пропадало (если исходить из отсутствия

персонала), но уж никак не зря, поскольку шагу было нельзя

ступить без того, чтобы не наткнуться на картонную коробку с

запылившимися папками или стопку потрепанных юридических

справочников.

— Кому принадлежит здание? — поинтересовался я.

— Фонду Коэна. Старый Леонард Коэн был учредителем

солидной адвокатской конторы в Нью-Йорке. Умер в

восемьдесят шестом, когда ему стукнуло лет сто. Деньги старик

зарабатывал такие, что пачки банкнот впору было не считать, а

взвешивать. И вот поди ж ты — под конец взял да и заявил: на

том свете мне они ни к чему! Потом пустился во все тяжкие —

одна богадельня, другая. Но главным его детищем стал фонд

поддержки юристов, оказывающих помощь бездомным. Так

появилась на свет наша контора. В настоящее время фонд

содержит еще две таких же: в Нью-Йорке и в Ньюарке. Меня

приняли на работу в восемьдесят третьем, а через год я уже

сидел в кресле директора.

— Значит, финансирование идет только из одного источника?

— Практически да. В прошлом году фонд выделил нам сто

десять тысяч. Годом ранее — сто пятьдесят. Денег отпускают все

меньше, вот и приходится расставаться с работниками.

Управляется фонд безграмотно, основной капитал съедают

чиновники. Сомневаюсь, протянем ли мы еще лет пять. Может,

хватит годика на три.

— И нет никакой возможности собрать средства?

— Ну почему! Целых девять тысяч за прошлый год. Но на сборы

требуется время. Либо мы занимаемся юридической практикой,

либо собираем деньги. София не умеет быть любезной с

людьми. Эб — заносчивая задница. Так что остаюсь один я.

Плюс мое обаяние.

— А во что обходятся накладные расходы? — Похоже, я был

слишком въедлив, поскольку особого беспокойства по поводу их

финансового положения не испытывал. В конце концов, почти

желающего оторвать задницу от стула. Талоны на питание,

пенсии для ветеранов, жилищные субсидии, медицинское

обслуживание, пособия на детей. Примерно двадцать пять

процентов нашей работы связано с выбиванием всякого рода

социальных льгот.

Я внимательно слушал. Мордехай читал мои мысли.

— Видишь ли, Майкл, — он впервые обратился ко мне по имени

и на ты, — бездомные как бы лишены голоса. Их никто не

слышит, до них никому нет дела, и помощи они ни от кого не

ждут. Попытка добиться положенных им льгот по телефону

заканчивается ничем: трубку просто кладут на стол. У многих

Нет даже почтового адреса. Чиновникам на все наплевать, они

надувают тех людей, которым должны оказывать помощь.

Поднаторевший в схватках социальный работник в состоянии

заставить их по крайней мере выслушать себя, а то и полезть в

папку. Но если трубку снимет юрист да еще рявкнет в нее что

нибудь грозное об ответственности должностного лица перед

законом, тут они начинают суетиться, как тараканы, и дело

сдвигается с мертвой точки. Из боязни потерять кресло чиновник

готов разбиться в лепешку. «Как вы сказали, у него отсутствует

адрес? Ничего страшного, перешлите чек ко мне, я сам его вручу

вашему клиенту»…

Мордехай размахивал руками, повышая голос. Он оказался

весьма красноречивым оратором. Я представил, как убедительно

звучали бы его слова для жюри присяжных.

— А вот другая история, — продолжал он. — Около месяца

назад один мой клиент пришел в бюро социальной помощи,

чтобы заполнить форму на получение льгот — обычное дело.

Ему за шестьдесят, страдает хроническими болями в

позвоночнике. Если десять лет подряд ночевать на скамейках

парка, заболит не только спина. Два часа старик простоял в

очереди у входа, вошел, прождал еще час перед окошком, а

когда наконец раскрыл рот, чтобы изложить свою просьбу,

секретарша — бездушная тварь, у которой, видите ли, было в

тот день дурное настроение, — вылила на него ушат грязи, не

забыв упомянуть и про ужаснувший ее запах. Естественно,

старик оскорбился и ушел. Явился ко мне, я тут же сел на

телефон. В результате три дня назад в этом чертовом бюро

состоялся маленький спектакль. Мы явились туда вместе, он и я,

Поскольку мы жили на третьем этаже, я пробовал убедить

доставщика воскресной «Вашингтон пост» оставлять газету у

двери квартиры. Однако ничего не получилось: в большинстве

случаев за порогом было пусто.

Метеопрогноз обещал на сегодня три градуса мороза.

Одевшись после душа потеплее, я только собрался сбегать за

газетой, как услышал выпуск теленовостей. До меня не сразу

дошло, о чем говорит ведущий. Я зашел на кухню и прибавил

звук. Ноги внезапно стали ватными.

В субботу около одиннадцати часов вечера полицейский патруль

заметил в районе Форт-Тоттен-парка небольшой автомобиль,

примерзший к асфальту. В машине были обнаружены тела

четырех детей и молодой женщины. Смерть наступила от

удушья. По мнению полиции, жившая в машине семья ради

тепла не выключила двигатель, а проходивший мимо

снегоуборщик намертво забил выхлопную трубу снегом.

Две-три незначительные детали и никаких имен.

Хлопнув дверью, я выскочил на улицу и, чудом сохраняя

равновесие на обледенелом асфальте, ринулся к киоску,

стоявшему у перекрестка Пи-стрит и Висконсин-авеню.

Задыхаясь от ужаса, вырвал из рук продавца газету. Заметка,

явно вставленная в последнюю минуту, начиналась в самом низу

первой полосы. Имен не было и здесь.

Лихорадочно отшвырнув первую половину газеты, принялся

искать продолжение во второй. Четырнадцатая полоса: обычный

полицейский комментарий со стандартным предупреждением об

опасности засорения выхлопных труб. Но сообщались и более

значимые мелочи: матери по имени Лонти Бертон оказалось

всего двадцать два года, младенца звали Темеко, двухлетних

близнецов — Алонсо и Данте. Старшим, как я уже догадался,

был Онтарио.

Похоже, я невольно вскрикнул, потому что совершавший

утреннюю пробежку мужчина кинул в мою сторону испуганный

взгляд. Сжимая в руке газету, я медленно зашагал прочь.

— Простите! — послышался сварливый голос. — А заплатить вы

не желаете?

Я продолжал идти.

— Эй, парень! — Продавец догнал меня и шлепнул по спине.

Даже не оглянувшись, я бросил на асфальт пятидолларовую

известно.

— Откуда сведения?

— Я разыскал ее бабку. Когда она виделась с Лонти в последний

раз, у той было трое детишек. Зарабатывала на жизнь помогая

матери. Бабка сказала, что порвала с дочерью и внучкой всякие

отношения после того, как они связались с наркотиками.

— В таком случае кто будет их хоронить?

— Те же люди, что хоронили Харди.

— В какую сумму обходятся приличные похороны?

— Как договориться. Хочешь помочь?

— Но кто-то же должен о них позаботиться.

Проезжая по Пенсильвания-авеню мимо внушительного здания

конгресса, за которым виднелся купол Капитолия, я не мог не

послать проклятий по адресу идиотов, ежемесячно бросающих

на ветер миллионы долларов, в то время как тысячи их

сограждан не имеют самого убогого пристанища.

Почему четверо детишек должны были умереть на улице, чуть

ли не у стен этих колоссов?

Среди моих соседей по кварталу найдется немало таких,

которые скажут, что беднягам было бы лучше и вовсе не

рождаться.

Тела находились в корпусе медицинской экспертизы на

территории центрального окружного госпиталя — в мрачном

двухэтажном здании с коричневыми стенами, где размещался

также и морг. Если в течение сорока восьми часов за ними никто

не явится, то после обязательного бальзамирования их уложат в

простые деревянные гробы, отвезут на кладбище у стадиона

имени Роберта Кеннеди и быстренько закопают.

На стоянке Мордехай с трудом нашел свободное место.

— Ты по-прежнему уверен, что хочешь войти?

— Думаю, да.

Зная в отличие от меня дорогу, Грин пошел первым. На

охранника в мешковатой форме, попытавшегося нас задержать,

он наорал так, что мне стало худо. Страж в испуге отшатнулся от

стеклянных дверей, где черной краской было выведено слово

«МОРГ», и Мордехай уверенно переступил порог.

— Мордехай Грин, адвокат семейства Бертон! — с вызовом

рявкнул он сидевшему за столом дежурного молодому человеку.

Пальцы парня проворно забегали по клавиатуре компьютера,

ткани. Смерть никак не исказила ее черты, казалось, она просто

спит. Я был не в силах отвести взгляд.

— Она, — сказал Мордехай, будто знал ее долгие годы, и

выжидательно посмотрел на меня. Я кивнул.

Билл отошел в сторону; у меня перехватило дыхание.

Детишки уместились под одной простыней.

Их уложили по росту, вплотную друг к другу, с одинаково

сложенными на груди руками. Спящие ангелы. Уличные

солдатики, так и не успевшие стать взрослыми.

Мне захотелось прикоснуться к Онтарио, провести ладонью по

его щеке и попросить прощения. Захотелось разбудить его,

привести домой, накормить. Дать все, чего он только не

попросит.

Я шагнул ближе, чтобы всмотреться в его лицо.

— Не прикасайтесь к ним, — предупредил Билл.

— Они, — сказал Мордехай, и я вновь кивнул.

Билл опустил простыню, я прикрыл глаза и мысленно прочел

краткую молитву о спасении невинных душ. «Ты не должен

допустить, чтобы это повторилось», — ответил мне Господь.

В соседней комнате Билл достал со стеллажа две проволочные

корзины со скромным имуществом погибших. Он вывалил

содержимое на стол, и мы принялись составлять опись. Грязная,

до дыр протертая одежда, из которой самой ценной вещью была

моя джинсовая куртка. Три одеяла, сумочка, пакетик ванильных

вафель, нераспечатанная жестянка с пивом, несколько сигарет,

два презерватива и долларов двадцать денег: мятые купюры и

мелочь.

— Машина находится на городской стоянке, — сообщил Билл. —

В ней полно всякого хлама.

— О ней позаботятся, — сказал Мордехай.

Подписав необходимые бумаги, мы забрали пожитки семейства

Бертон и вышли.

— Что будем делать с вещами? — спросил я.

— Отвезем бабке. Не хочешь взять куртку?

— Нет.

* * *

Помещением для прощания с усопшими ведал знакомый

Мордехай исчез, однако не прошло и двух минут, как он уже

садился за руль.

— Похороны во вторник. Панихида здесь, в церкви. Гробы

простые, но вполне приличные. Он обещал и цветы, ну, чтобы

все как у людей. Сначала запросил три тысячи, но я намекнул,

что подъедет пресса и он попадет на экраны телевизоров, в

результате сошлись на двух. Недурственно.

— Спасибо, Мордехай.

— Ты в порядке?

— Нет.

На обратном пути мы большей частью молчали.

* * *

У младшего брата Клер, Джеймса, врачи нашли болезнь

Ходжкина — по данному поводу семья и объявила в Провиденсе

большой сбор. Ко мне это не имело отношения. Я слушал

рассказ Клер о поездке, о страхах родственников, слезах и

молитвах, трогательных попытках успокоить Джеймса и его жену.

Бурные проявления чувств в семействе Клер не считались

дурным тоном. Я содрогнулся при мысли, что довелось бы мне

испытать, попроси Клер поехать вместе с ней. Курс лечения

начался, перспективы у больного, по словам врачей, неплохие.

Возвращение позволило Клер расслабиться, излить душу.

Мы сидели у камина с пледами на коленях и потягивали вино в

атмосфере почти романтической. К сожалению, собственные

переживания мешали мне воспринимать чужие. Тем не менее я

старался казаться внимательным: вставлял время от времени

подходящее словцо, выражал сочувствие по поводу несчастья,

случившегося с бедняжкой Джеймсом.

Не такой я представлял нашу встречу, не к тому готовился.

Я ожидал выяснения отношений, может быть, ссоры. Давно

созревший нарыв так или иначе должен был лопнуть,

оставалось надеяться, что расстанемся мы как цивилизованные

люди.

Клер несколько раз повторила: «Какой у тебя усталый вид». Я

чуть было не поблагодарил ее за любезность.

Наконец она выговорилась, и беседа плавно поменяла русло. Я

рассказал о походе в приют, об Онтарио и его матери, показал

чем репортеру, кроме того, я принял твердое решение ни на что

не отвлекаться.

Под газетами лежала стандартного размера папка из плотного

коричневого картона, таких у нас в фирме расходуется не менее

тысячи в день. Но на этой не было никаких пометок. Странно.

Кто положил ее на стол, на самую середину?

Неторопливо открыв папку, я обнаружил полосу из «Вашингтон

пост», ту, что я прочитал десяток раз и показал Клер, и

ксерокопию документа, раскопанного кем-то в компьютерном

файле «Дрейк энд Суини». Вверху документа значилось:

ВЫСЕЛЕНИЕ — КОРПОРАЦИЯ «РИВЕР ОУКС/ТАГ».

Слева шла колонка из семнадцати цифр. Под номером 4

значился Девон Харди. А напротив 15-го я увидел: «Лонти

Бертон и трое (четверо?) детей».

Поднявшись из-за стола, я медленно подошел к двери, запер ее

на замок. В кабинете воцарилась тишина. Я стоял спиной к стене

и смотрел на ксерокопию. Подлинность информации не

вызывала у меня сомнений. Да и кому взбредет в голову

заниматься такого рода подделкой? Я вернулся к столу, взял

копию. На обратной стороне анонимный отправитель оставил

еле заметную карандашную надпись: «Выселение было

юридически и морально неоправданным».

Аккуратные печатные буквы. Графологическая экспертиза,

вздумай я к ней прибегнуть, не сможет определить писавшего по

почерку. Взгляд с трудом различал паутинки соединительных

линий: грифель почти не касался бумаги.

Следующий час я провел по-прежнему взаперти, то стоя у окна и

наблюдая за восходом солнца, то сидя за столом и неподвижно

глядя в одну точку. Фирма между тем просыпалась, из холла

доносился оживленный голос Полли. Я щелкнул замком,

распахнул дверь и в обычной манере поприветствовал

секретаршу.

Утренние часы были, как всегда, расписаны по минутам:

встречи, совещания. Меня ждали разговор с Рудольфом и

беседы с клиентами. Прошли они на удивление гладко. Рудольф

светился от счастья, что удалось вернуть в строй свою надежду

и опору.

стремится отдать жизнь защите интересов неимущих, а по

окончании колледжа оказалось, что все как один пошли делать

деньги. Как это произошло? Не знаю.

— Учеба на юриста делает человека жадным.

— Наверное. У нас есть программа, согласно которой сотрудник

фирмы может взять нечто вроде академического отпуска на год,

чтобы заняться той самой защитой интересов беднейших слоев

общества. Через двенадцать месяцев ты как ни в чем не бывало

возвращаешься в строй. А в твоей конторе что-нибудь подобное

существует?

Старина Уорнер. Стоит мне только обзавестись проблемой, как у

него готово решение, чистенькое и красивое. Год — и я

рождаюсь заново. Перебесился — и снова в гарантированно

светлое будущее.

— Я слышал, то один, то другой уходит на пару лет в соседнюю

сферу и потом возвращается. Но только компаньон — не

рядовой сотрудник.

— Однако у тебя особые обстоятельства. Одна психологическая

травма чего стоит! Еще чуть-чуть, и тебя убили бы лишь за то,

что ты работаешь в этой фирме. Попробую поговорить с

друзьями, нажать на кое-кого из ваших, а тебе советую

потребовать у них передышки. Возьми год, а потом плюхнешься

назад в кресло.

— Может, это и сработает, — согласился я, рассчитывая

утихомирить брата. Он всегда считал себя генератором идей,

личностью, легко заводился и постоянно ввязывался в споры,

особенно с родственниками. — Прости, мне пора.

Он торопился. Мы пообещали друг другу все обсудить позже и

дали отбой.

Обедал я с Рудольфом и одним из наших клиентов в роскошном

ресторане. Это был так называемый деловой обед, означавший

не только воздержание от алкоголя, но и возможность включить

потраченное на него время в дневную подбивку. У Рудольфа

ставка составляла четыреста долларов в час, моя была

скромнее: триста. Следовательно, два часа, пошедшие на

утоление голода и беседу, обошлись клиенту в тысячу четыреста

баксов. Ресторан перешлет в фирму счет за еду, а наши

бухгалтеры возложат на плечи клиента и эти расходы.

Вся вторая половина дня прошла в совещаниях и телефонных

хороший глоток пива из кружки.

— Прости, последние двенадцать часов я, можно сказать,

пробыл в одиночке и совершенно не представляю, что

происходит.

— Похоронами заинтересовалась пресса. Конечно! Четверо

детишек вместе с матерью обнаружены мертвыми в машине,

всего в полутора километрах от Капитолийского холма. А сенат

занят пересмотром программ социальной помощи, в результате

чего бездомных станет больше. Представляешь, какую шумиху

можно поднять?

— Значит, похороны превратятся в настоящее шоу.

— Вне всякого сомнения. Я опросил десяток активистов и

бездомных, все они собираются прийти да еще привести

товарищей. Церковь будет просто набита ими. Опять же

подъедут репортеры. В шестичасовом выпуске новостей

наверняка крупным планом покажут большой гроб и четыре

маленьких. Так что перед похоронами будет гонка, а потом

демонстрация.

— Может, смерть всколыхнет чью-нибудь совесть.

— Может быть.

Как достаточно опытный юрист, живущий в большом городе, я

знал, что обычно приглашение на обед или ужин имеет

совершенно конкретную цель. Что-то было на уме у Мордехая, я

видел по глазам.

— Как, по-твоему, они оказались на улице? — пустил я пробный

шар.

— Не знаю. Думаю, ничего необычного.

Поразмыслив, я решил, что могу рассказать Мордехаю о

загадочной папке. Содержимое ее было известно — благодаря

моему положению в фирме — только мне. Раскрытие

информации о деятельности клиента означало грубейшее

нарушение профессиональной этики, чреватое угрозой навсегда

потерять работу. Да и подтвердить полученные сведения мне

было нечем.

Официант принес салаты.

— После обеда я провел небольшое совещание, — сказал

Мордехай. — Присутствовавшие София, Абрахам и ваш

покорный слуга пришли к выводу, что нам необходима помощь.

Это меня не удивило.

на Четырнадцатой улице?

— Так мы решили. Мы берем тебя сразу в качестве

полноправного компаньона. Пусть «Дрейк энд Суини» попробует

нас переплюнуть.

— Весьма польщен.

А сверх того смущен. Передо мной открывалось будущее, на

которое я пока не отваживался.

Принесли суп из черной фасоли, и мы заказали по новой кружке

пива.

— Как к тебе пришел Абрахам?

— Еврейский мальчик из Бруклина. Приехал в Вашингтон, чтобы

устроиться в штат сенатора Мойнихена. Провел несколько лет на

Капитолийском холме и оказался на улице. Исключительно

одаренный юрист. Вместе с бессребрениками из крупных фирм

большую часть времени тратит на координацию действий по

судебным искам. Сейчас он судится с Бюро переписи населения,

хочет заставить их подсчитать общее количество бездомных в

стране. А еще Абрахам подал иск в окружную комиссию по

среднему образованию, надеясь выбить субсидии для

бездомных ребят. Его чисто человеческие качества оставляют

желать лучшего, но в подковерной борьбе ему нет равных.

— А София?

— Профессиональный социальный работник. Честолюбие

погнало ее в заочную юридическую школу, куда она ходит уже

одиннадцать лет. Рассуждает и действует как заправский юрист,

особенно когда имеет дело с чиновниками. Ты еще услышишь,

как она раз десять на дню представляется по телефону: «София

Мендоса, адвокат».

— Она выполняет и обязанности секретарши?

— О нет. Секретаршам у нас делать нечего. Печатаем сами,

бумажки подшиваем сами, кофе варим тоже сами. — Слегка

подавшись вперед, Мордехай понизил голос: — Мы давно

работаем вместе, Майкл, и каждый обжил маленькую нишу.

Честно говоря, нам нужна струя свежего воздуха, нужно новое

лицо, новые идеи.

— Уж больно заманчив предложенный оклад, — сказал я с

жалкими потугами на юмор.

Мордехай улыбнулся:

— Ты идешь к нам не ради денег. Ты идешь к нам по зову души.

пурпурных оттенков, кресла из темного дерева, витражи в окнах

чисто вымыты — отчасти я понимал нежелание преподобного

отца иметь дело с бродягами.

Я выбрал место на балконе, прямо над алтарем. С улицы

донеслось пение хора, расположившегося на лестнице главного

входа. По безлюдному залу поплыла музыка.

Но вот хор умолк, двери распахнулись, и в храм повалил народ.

Балкон задрожал от топота множества ног. В задней части

алтаря разместился хор. Его преподобие взял на себя роль

регулировщика: репортеры — направо, малыши — вперед,

активисты с подопечными бродягами — в центр. Я увидел

Мордехая в сопровождении двух незнакомых мне мужчин.

Четверо вооруженных охранников через небольшую боковую

дверь ввели узников: мать Лонти и двух ее братьев в синих

тюремных робах, наручниках, с цепями на ногах.

Их поставили во втором ряду, позади бабки и еще каких-то

родственников.

Постепенно зал притих. От сводов вниз хлынули низкие и

печальные звуки органа. У меня за спиной раздался шум, на

мгновение головы повернулись в мою сторону. На алтарь взошел

священник и движением рук предложил всем подняться.

Служители в белых перчатках вкатили и установили перед

алтарем гробы — материнский посередине. Я увидел маленький,

чуть более полуметра, гробик младенца. Домовины Онтарио,

Алонсо и Данте были среднего размера. У меня защемило в

груди. В зале кто-то заплакал. Запел хор.

Служители принялись укладывать венки вокруг гробов; вдруг с

ужасом подумал, что гробы собираются открыть.

Раньше мне не приходилось бывать на негритянских похоронах,

я не представлял их ритуал. На экране телевизора гроб иногда

открывали, и родственники в последний раз целовали усопшего.

Стервятники с камерами так и сторожили этот момент.

Священник решительно покачал головой: нет.

Вокруг гробов образовалась толпа, люди рыдали, заламывая

руки и временами заглушая хор. Соседи безуспешно пытались

успокоить пронзительно вопящую бабку.

Я с трудом верил собственным глазам. Где были эти люди два

месяца назад? При жизни Лонти и ее детям не досталось и

капельки той любви, которую толпа с таким рвением источала