Юлий Дубов

Теория

катастроф

Потому что обычное передвижение по застилающей ваш взор

колышащейся поверхности есть всего лишь череда плавных

подъемов и спусков, а вот если вас занесет на эту складочку, то

любое микроскопическое шевеление неизбежно закончится

захватывающим дух полетом в бездну, о существовании и

глубине которой никак невозможно было догадаться заранее.

Поэтому, находясь в вышеописанном печальном состоянии и

заметив где-то на горизонте первые признаки складки, не ждите,

пока она подползет к вам близко. Особенно если сердце у вас не

так чтобы очень. Лучше всего немедленно бегите к холодильнику

и сделайте хотя бы один глоток.

Поверьте — более надежного способа борьбы с

непредсказуемостью человечество так и не придумало. Если,

конечно, не считать холодного душа. Но это уже вопрос вкуса.

Для непьющих же, добровольно отказавшихся от радостей жизни

и пытающихся постигнуть ее смысл через философические

размышления, у меня есть другая история.

Известно, что делать людям добро хорошо и приятно. Поэтому

многие, творя для ближних своих совершенно несуразные

пакости, пытаются стыдливо замаскировать их под всяческие

благодеяния. Облагодетельствованные ими ближние охотно дают

себя обмануть, поскольку им намного приятнее верить в

существование бескорыстного друга, нежели осознать, что их

самым беззастенчивым образом обкрадывают, да при этом еще

и облапошивают. Единственное, о чем должен заботиться

коварный злодей, так это о том, чтобы не допустить свою жертву

в опасно близкую окрестность точки осознания. Потому что, пока

этого не произошло, жертва готова на злодея молиться, мыть

ему ноги, пить воду и так далее.

Иначе же последствия могут быть весьма и весьма

нежелательными.

Вообще многие беды наших людей объясняются

пропагандистской шумихой о самом читающем народе в мире,

прикрываясь которой, можно ничего и никогда не читать. Или не

усваивать прочитанного, что, по результату, одно и то же.

Еще Марк Твен в одной из своих замечательных книжек

рассказал поучительную историю о негре, который собрал своих

коллег по работе на плантации и сообщил им, что он открыл

банк. И что всякий, кто положит к нему в банк один доллар, через

собирался самолично торговать своими ценными бумагами.

Потому что печальный опыт МММ, “Чары”, РДС и прочих тибетов

был ему знаком не понаслышке. И он предпочитал, чтобы его

кусочки “Олби” продавались кем-нибудь другим, а он

обеспечивал бы респектабельное прикрытие. Поэтому он

привлек около полусотни мелких брокерских контор, раздал им

пачки многоцветной макулатуры и поручил дурачить народ.

Правда, в договорах с конторами было четко записано, что вся

выручка инкассируется на счета фонда, но об этом посторонним

знать не полагалось. А полагалось посторонним знать, что через

месяц с момента покупки, и ни днем позже, фонд “Форум”,

учрежденный такими-то и такими-то и чуть ли не Союзом

промышленников и предпринимателей, обязуется эти ценные

бумаги выкупить по цене покупки плюс тридцать процентов. А

через два месяца — по цене покупки плюс пятьдесят процентов.

И так далее. Через год — чуть ли не по тройной цене.

Понятно, что тройной цены никто так и не дождался, ибо фонд

успел лопнуть несколько раньше, да и речь у нас пойдет о

другом. Это, как говорится, была присказка. А вот теперь

начинается сказка.

Юра Кислицын был директором и хозяином фондового магазина.

Помещение магазина у него сперва было в аренде, потом,

поднакопив деньжат, он его выкупил, достроил, отремонтировал

и довел до полного блеска. В коммерцию он пришел из

Миннефтехимпрома, связей имел предостаточно и первый

капитал сколотил на торговле голубыми фишками. От бумаг с

неясной родословной обычно держался в стороне, и Халамайзер

был его первым грехопадением. Но уж больно трудно было

устоять.

Халамайзер прекрасно понимал цену прикормленного места с

хорошей репутацией, с ходу объявил Юре двадцать процентов

от выручки, выждал минуту, убеждаясь, что рыбка готова

клюнуть, и тут же повысил ставку до тридцати пяти.

И Юра согласился, потому что знал, что никому Халамайзер

больше восьми процентов не дает.

Он подписал все необходимые документы, принял на

ответственное хранение около центнера макулатуры, дождался

начала рекламной кампании и стал торговать.

Очереди в Юрин магазин выстраивались с семи утра и не

Одна из дужек была перебинтована медицинским пластырем.

Дрожащей рукой в старческой сеточке морщин он извлек откуда

то завернутую в газету пачку. — Вот, — каким-то дребезжащим и

больным голосом произнес Пискунов. — Вот. И еще я письмо

принес.

Пока Юра пересчитывал деньги, Пискунов вытащил из брючного

кармана пропотевший листок бумаги, бережно разгладил его

рукой и положил на стол.

Это было письмо Комитета по социальной защите населения, в

котором П.И. Тищенко слезно умоляли оказать посильное

содействие ветерану и инвалиду И.М. Пискунову, перенесшему

тяжелую полостную операцию, и оказать ему материальную

помощь, необходимую для улучшения жилищных условий.

Сверху красовалась резолюция Тищенко: “Тов. Кислицыну Ю.Т.

Прошу рассмотреть согласно договоренности”.

— Зять, — сказал Пискунов, когда Юра дочитал письмо. —

Бывший.

— Что? — не понял Юра.

— Петр Иванович — мой зять, — разъяснил Пискунов. —

Бывший зять, то есть. Он на моей дочке был женат, а потом

развелся и женился на молоденькой. Мне не к кому пойти было.

Пошел к нему. Он сказал принести письмо. Я принес. Он к вам

направил. Вот.

— Понятно, — протянул Юра. — Ну и как же вы хотите за две

тысячи улучшить свои жилищные условия?

— Я подожду, — прошептал Пискунов, и на глаза его

навернулись старческие слезы. — Я подожду год. Тогда уже

будет шесть тысяч. А еще через полгода — девять. Мне хватит.

Мне же много не надо. Лишь бы отдельная… Чтобы сестра

могла переехать…

Юра не был сентиментальным человеком. Но спокойно смотреть

на этого горестного старика и понимать, что тот отдает

последнее и что это последнее пойдет вовсе не на покупку мини

квартиры для него, а в карман Халамайзеру, Юра не мог. И он уж

решился было вернуть деду деньги и отговорить его от участия в

афере, как снова добралась до него приемная Тищенко.

— Тут такое дело, — с места в карьер заявил Тищенко, будто бы

беседа их и не прерывалась. — Надо помочь. Вы у него сейчас

примите, как договорились. А за бумагами “Форума” скажите,

водителю своевременные указания. Когда же Юра, заметив в

голосе старика командные нотки и вспомнив слова Тищенко о

его ветеранстве, поинтересовался военным прошлым, голос его

спутника опять старчески задрожал, он пробормотал что-то

невнятное и сказал жалобно, что еще перед войной был вчистую

комиссован, но свое отслужил в тыловых частях.

Петр Иванович Тищенко поджидал Юру в ресторане “Прощание

славянки”. Юра здесь никогда раньше не был и даже ничего об

этом заведении не слышал. Но, расставшись у входа с дедом,

засеменившим в сторону ближайшей трамвайной остановки,

отметил с удивлением внушительный размер автостоянки,

выправку и вышколенность охраны, безукоризненную чистоту

при входе и внутри. Несмотря на относительно ранний час, в

ресторане было довольно много народу, а на столиках, еще

остававшихся свободными, стояли таблички с надписью “Заказ”.

Петр Иванович, успевший до Юриного прихода немного принять,

перешел к делу мгновенно.

— Надо сделать, — приказным тоном сказал он, как только Юра

опустился в кресло напротив. — Бывший тесть, понимаешь.

Затрахал меня напрочь. В прежние времена мне бы ничего не

стоило выписать ордер. Пять минут — и все дела. А сейчас, —

он выругался, подцепил вилкой маслину, прожевал и выплюнул

косточку на блюдце для хлеба, — ревизоры замучают. Не

отмоешься потом. Короче. В следующем месяце мы вводим

новый дом. Элитный. Но одна секция — специально для этих…

социально незащищенных. Понял? Метр там стоит… — Петр

Иванович задумался. — Триста долларов. Или триста пятьдесят,

что-то в этом роде. Однокомнатная там тянет тысяч на двадцать.

Юра недоуменно поднял брови. Перед встречей он навел о

Тищенко кое-какие справки, и из них следовало, что тот вполне

может выложить для бывшего тестя двадцать штук и даже не

заметить. Это уж во всяком случае было легче, чем наварить

десять к одному на бумажках Халамайзера.

— Тут одна заковыка есть, — сообщил Петр Иванович, заметив

реакцию Юры. — Понимаешь… Дед — принципиальный. Все

газеты читает, сволочь такая. Я ему — возьми бабки. А он мне —

не могу, дескать. Надо будет заявить в налоговую инспекцию,

налог заплатить, все такое. Он ведь эти две тысячи тоже не у

меня взял — у него машина была, старая “копейка”, полгода

зарплату сотрудникам, а остаток он складывал в надежном

месте, дожидаясь начала погашения.

То, что это стало известно постороннему человеку, Юре не

понравилось.

— Вот что, — решительно сказал Петр Иванович, уловив

недовольство собеседника. — Ты же не думаешь всерьез, что

про этот ваш шахер-махер никто на свете не догадывается?

Давно вы все на карандаше, и ты, и Халамайзер, и остальные

все. Вас ведь не трогают? Значит, так надо. И если я к тебе с

личной просьбой пришел, то не просто ведь так. Могу и с кем

другим договориться. Мне просто про тебя кое-кто шепнул слова,

что ты приличный человек и не кинешь. И что не воруешь в

шесть рук. Поэтому я с тобой откровенно разговариваю. И не

покупаю тебя, не обещаю чего, заметь. Прошу помочь. Бабки ты

не потеряешь, Халамайзер тебе бумаги тут же вернет. Копейка в

копейку. Ну что? Будешь со мной в прятки играть?

Юра подумал немного и решил, что играть с Петром Ивановичем

в прятки вряд ли имеет смысл. Но и обозначить проблему тоже

не мешает.

— У меня эти бумаги по бухгалтерии не проведены, — признался

он. — Их как бы вообще в природе не существует. Как я их

продам? И куда эти чертовы две тысячи дену?

На лице Петра Ивановича, одно за другим, стали меняться

выражения — от начального столбняка до окончательного

презрения.

— Так, — сказал он наконец, — выходит, я о тебе раньше лучше

думал. Ты совсем, что ли? Зачем тебе эти деньги через кассу

пропускать? Да еще за неоприходованные бумаги? Человек тебе

приносит бабки. Так? Берешь бабки, кладешь в карман. Понял?

Отдаешь человеку свое личное имущество. В виде бумаг

первого выпуска. Понял меня? Или тебе печатными буквами

нарисовать? Может, ты на этом теряешь что или как? Ты скажи,

я еще подкину.

Заметив, что высказанная конструктивная идея начинает

доходить до несообразительного коммерсанта, Петр Иванович

заметно повеселел.

— Еще выпьем, — скомандовал он. — Наливай. И давай

договоримся так. Ты с ним завтра разбираешься, он сразу бежит

к Халамайзеру — я с ним все решил. Бумаги он меняет у

Петр Иванович даже возражать не стал. Скорее обрадовался.

— Купи, — сказал он. — Купи, родной. Только убедись сперва,

что ее расселили как надо. Чтобы к тебе через годик мать

одиночку с тремя детьми обратно не вселили. Через суд. Потом

разрешение на перепланировку получи. Потом разрешение на

трехфазное подключение, чтобы от кондиционеров и джакузи

предохранители не вышибало. Потом трубы во всем доме и на

всей улице поменяй, чтобы из крана вода текла, а не моча

ржавая. И вот тогда уже, лапонька моя, ты сможешь начать по

настоящему бороться с тараканами. И вот за все за это ты с

самого начала будешь платить натуральные живые бабки.

Правильного цвета. Сперва при покупке, а потом уже каждый

день. Ну, про состояние подъезда и про кучи дерьма в лифте я

тебе рассказывать не буду, это само собой образуется лет эдак

через десять. Ежели дом к тому времени не сгорит или под

землю не провалится. Ты, часом, не слышал, что диггеры про

состояние коммуникаций в историческом центре рассказывают?

Ты имей в виду на всякий случай, что, пока наш мэр в свой храм

последний гвоздь не заколотит, ни хрена в центре делаться не

будет. В смысле жилого фонда. Вот так вот.

И замолчал.

— А у вас там? — прервал Юра установившееся молчание. —

Как вообще? Как это планируется?

Петр Иванович сладко потянулся.

— А у нас нормально, — ответил он. — Я же объяснил — для

себя строим. Хочешь — посмотрим завтра. Часиков в

двенадцать. Когда дед от тебя уже уйдет.

Но возникший поутру дедушка Пискунов уходить вовсе не

торопился. Получив от Кислицына пачку бумаг первого выпуска,

дед дважды пересчитал их, потом устроился на краешке кресла

и недоуменно уставился на Юру, явно чего-то дожидаясь. Юра

выждал пару минут, потом прокашлялся и сказал:

— Ну так что?

— Как что? — не понял его дед. — А ордер?

— Какой ордер? — встревоженно спросил Юра, которому вдруг

показалось, что комиссован дед был не просто так.

— Из кассы ордер, — пояснил дед, поглубже заползая в кресло.

— Что вы у меня деньги приняли. А мне продали бумаги. Чтобы

все было официально. По закону.

другом конце провода Тищенко что-то орет свирепым голосом, и

с мучительной тоской ждал, когда же закончится этот идиотский

спектакль и можно будет ехать осматривать обещанную вчера

квартиру. Предложение Тищенко было суперблагородным. За то,

что Юра профинансирует покупку однокомнатной квартиры для

этого чертова деда, Тищенко продавал Юре роскошные

пятикомнатные апартаменты с оплатой бумагами “Форума”

пятого выпуска. Расчет состоял в том, что вскоре после пятого

выпуска “Форум” должен был неминуемо накрыться медным

тазом, и платить за эти бумаги Халамайзеру уже не придется.

Поэтому квартира отдавалась Юре фактически бесплатно. Хотя

по бухгалтерии Тищенко все пройдет якобы за живые деньги.

И вот теперь этот психованный ветеран шутит дурацкие шутки и

мешает двигаться вперед. Наконец дед закончил препираться и

протянул Юре трубку обратно.

— Вот что, — сказал Тищенко заметно охрипшим голосом. —

Достал он меня. Давай так сделаем. У тебя юристы есть? Вот и

ладно. Пусть быстренько склепают договорчик. Что ты,

Кислицын, продал, а он, Пискунов, купил… Что он тебе деньги, а

ты ему бумаги… И так далее. Иначе он не отвяжется.

Сделаешь?

Еще через час дед, пропахав носом каждую букву в спешно

нарисованном юристами договоре и детально изучив оба

Юриных паспорта — российский и заграничный, —

удовлетворился, изобразил подпись, сложил свой экземпляр

договора вчетверо, запрятал его в брючный карман, пожал Юре

руку и засеменил к выходу. У двери он повернулся, сложил обе

руки в приветствии и почему-то громко прошептал, выразительно

подмигивая:

— Зайгезунд!

Потом подумал и добавил уже обычным голосом:

— Завтра, значит, зайду. Как договорились.

На осмотр своей будущей квартиры у Юры ушло не более

получаса. Петр Иванович не кривил душой, когда говорил, что

строили для себя. Уходящие в заоблачную четырехметровую

высь потолки были безукоризненно ровными. Ноги скользили по

отлакированному дубовому паркету — дощечка в дощечку.

Огромные, в человеческий рост, окна упирались в мраморные

подоконники, а под ними красовались тонкие белые пластины

— Так в чем заковыка, Петр Иванович? — поинтересовался он.

Петр Иванович пожевал губами.

— В пердуне этом старом, — признался он, помолчав немного.

— Понимаешь, я никак не думал, что он так упрется насчет

договора. Вот этого… про который я тебе говорил… Получается

как. Ты ему продал бумаги. Я тебе продал квартиру. Считай

подарил. А он у меня — бывший тесть. И по документам все

бьется. Начнут раскручивать — в миг докопаются. А так

получается, что бумаги продал ты, а квартира ушла на какую-то

фирму. Оно, конечно, и так раскручивается, но все же не сразу. И

договариваться уже можно будет. Ну что, по рукам?

Объяснение Тищенко было настолько логичным и естественным,

что Юра сразу повеселел. И долго еще потом, продумывая всю

схему, пытался он вернуть в память неожиданно возникшее в

момент разговора нехорошее ощущение, но это у него так и не

получалось. Уж больно все было логично и естественно.

Тем более что Тищенко оказался не просто человеком слова, но

личностью, прямо скажем, уникальной. Не дожидаясь, пока

операция с дедом будет завершена, он дал команду — и в

течение двух дней элитная квартира была оформлена в

собственность Юриной фирмы. Со всеми делами, с

регистрацией.

— Смотри, — сказал Тищенко, передавая Юре папку с

документами. — Теперь твое дело проследить, когда у

Халамайзера пятый выпуск пойдет. И сразу ко мне в

бухгалтерию, бумаги приходовать. Понял меня? И с дедушкой не

затягивай.

Но с дедушкой началась морока — не приведи господь. Как и

было договорено, следующим же утром он появился у Юры с

вырученными от Халамайзера деньгами и привычно

расположился в кресле. Юра протянул ему пачку бумаг первого

выпуска на две тысячи долларов и очередной договор купли

продажи. Дед бумагами пренебрег, схватил договор и впился в

текст. Дочитав до конца, закатил жуткий скандал.

Оказалось, что престарелый законник и тыловой ветеран

довольно быстро сообразил, что, отдав Юре две тысячи и что-то

там подписав, он через полчаса получает на руки в другом месте

уже четыре тысячи. И первоначальная идея о девяти тысячах и

бесприютной сестре как-то сама собой рассосалась и канула на

что хорошее появляется, так сразу опять дефицит? Так раньше

хоть в райкомах для ветеранов льготы были. А теперь что? За

что советскую власть угробили? Чтобы опять дефицит был?

Произнося слово “дефицит”, дед ожесточенно брызгал слюной, и

видно было, что оно ему жутко не нравится.

— Мало бумаг. Мало! — втолковывал ему мрачный и злой

Тищенко. — На всех не хватит. Понял, отец? Мы специально их

собрали — малую толику — чтобы тебе с квартирой помочь.

Понял?

Но верить, что такая замечательная штука, как ежедневное

удвоение первоначального капитала, была придумана

специально для него, дед отказывался категорически. В его

сбивчивом бреде все настойчивее начинала проскакивать идея о

том, что вся затея с бумагами была устроена не иначе как

властями и исключительно чтобы помочь обнищавшему за годы

реформ трудовому народу. А всякие там — и он бросал на Юру и

Тищенко недобрые взгляды — скрыли от народа правду и хотят

хапнуть куш.

— Сами-то, — ехидно вопрошал дед, — сами-то? По сто тыщ

небось в день зашибаете? Долларов? А как мне — то восемь

тысяч в зубы — и гуляй. Нет уж! Вот попробуй, только попробуй,

— и он грозил Юре корявым пальцем, — мне завтра отказать. Я

общественность привлеку. Я — в милицию, — вспомнил он

давешнюю угрозу. Услышав про милицию, Тищенко рассвирепел

и так грохнул по столу начальственным кулаком, что столовые

приборы взлетели в воздух и жалобно брякнули, собравшись при

приземлении в кучу.

— Ты кому милицией грозишь! — взревел он. — Ты с кем

говоришь, вошь вохровская? Ты забыл, кто я такой? Сгною, твою

мать!

От неожиданного отпора дед присмирел и съежился на стуле,

жалобно заскулив. Но боевой блеск в его блеклых голубых

глазках не погас.

Начались переговоры.

Когда Юре стало понятно, о чем идет речь, он попытался было

возникнуть, но получил от Тищенко толчок в бок и заткнулся.

Двадцать тысяч на квартиру дед уже не хотел. Однокомнатная

конура — это оскорбление для ветерана. Опять же сестра.

Вдвоем в комнате… Или ему на старости лет предлагают спать в

отдать, пусть подавится. Давай прикинем. Однокомнатная

обошлась бы в двадцать тысяч. Считай, что ты их уже отдал.

Значит, остается еще сорок. С одной стороны, ты это вроде бы

не совсем бесплатно делаешь. Правильно? — И Тищенко

подмигнул Юре. — А с другой — если бы не я, то у тебя бы

проблем не было. Поэтому давай так. Я тебе завтра двадцать

штук пришлю. Прямо утром. А с остальным сам разберешься. Ну

как?

От таких предложений не отказываются. И Юра понял, что после

нескольких лет в бизнесе ему наконец-то посчастливилось

встретить истинно порядочного и благородного человека.

Конечно же, он согласился.

Окончательное решение деду объявлял сам Тищенко. Общее

количество бумаг ограничено, на всех не хватит, и дефицит, что

бы дед ни орал, реально существует. Но учитывая его

престарелый возраст и заслуги военных лет, удалось изыскать

возможность продать ему бумаг еще на двадцать тысяч

долларов. И ни на цент больше. В известном деду месте за эти

бумаги он выручит искомые шестьдесят тысяч. Но если он после

этого еще раз сунется к Кислицыну, пусть пеняет на себя.

По— видимому, старик не ждал такой уступчивости и явно

пожалел, что не запросил больше. Но делать было нечего, и он

исчез, пообещав Юре на прощание, что завтра с утра забежит, и

извинившись за резкость при переговорах. Легко объяснимую,

если вспомнить про плохое здоровье и тяжелые годы войны.

— А он разве воевал? — спросил Юра у Тищенко, когда за

дедом закрылась дверь. — Он мне что-то говорил, что был

комиссован перед войной.

— Да ни дня он не воевал, сволочь старая, — ответил Тищенко.

— Всю войну за Уралом проболтался. В лагерной охране.

Награды, правда, есть. И на все ветеранские сборища, как на

работу, ходит.

Прошло месяца три. Может, даже больше. Халамайзер, как и

ожидалось, выбросил в продажу акции пятого выпуска, Юра

полностью рассчитался с Тищенко за квартиру и начал закупать

и завозить мебель. Занятый квартирой, он напрочь забыл про

настырного деда. Но тот вдруг напомнил о себе, появившись у

Юры в кабинете промозглым ноябрьским утром.

— Как поживаете? — любезно осведомился старик, опускаясь в

через месяц. Не раньше.

Дед призадумался.

— А сколько будут выплачивать?

— По номиналу плюс тридцать процентов, — сказал Юра, решив

не сообщать деду, что “Форум” уже сворачивается, и через месяц

его бумагами можно будет оклеивать стены в новой квартире.

— А через два месяца — плюс пятьдесят? — спросил дед,

проявив осведомленность в механизмах финансового рынка.

Юра кивнул.

Дед призадумался и зашевелил губами.

— Я куплю, — объявил он, закончив вычисления. — На все.

Юра пожал плечами. В конце концов, он вовсе не нанимался

водить деда за ручку. Проблема с квартирой решена. И если

теперь дед хочет выбросить деньги в печку, это его личное дело.

Обидно, правда, потому что эти деньги изначально

принадлежали ему и Тищенко. Но что было, то было. Хотя и

обидно.

Но тут дед сделал неожиданный ход конем.

— Я, Юрий Тимофеевич, — сказал дед, поерзав в кресле, —

хотел бы… как это… искупить… В общем, вы меня простите,

дурака старого, за давешнее. Искупить хочу. Давайте я их опять

у вас лично куплю. Как у физического лица. На все сорок тысяч.

Предложение было настолько внезапным, что сперва Юра не

поверил своим ушам. Первая же пришедшая ему в голову мысль

состояла в том, чтобы послать соскочившего с катушек старика к

чертовой матери. В кассу. Пусть делает со своими деньгами что

хочет. Но потом он сообразил, что дедовские сорок тысяч все

равно можно считать погибшими. Потому что, если он правильно

понимает политику Халамайзера, ни процентов на эти деньги, ни

самих денег дед уже никогда не увидит. А значит, чем отдавать

сорок тысяч в халамайзеровскую прорву, лучше забрать их себе.

И честно вернуть половину Тищенко.

Он отправил деда обождать в приемную и позвонил Петру

Ивановичу. Тот воспринял информацию с энтузиазмом.

— А как ты с Халамайзером разберешься? — спросил Петр

Иванович. — Ты разве ему за бумаги денег не должен будешь?

— Разберусь, — отмахнулся Юра. По мере того, как “Форум” все

увереннее двигался к своему неотвратимому крушению,

заведенный когда-то Халамайзером железный контроль за

девяносто первого!

Юра Кислицын окончательно освоил новую квартиру,

перезнакомился со всеми соседями, отметил новоселье, куда

почетным гостем был приглашен Тищенко, подаривший Юре

ошеломляющей красоты саксонский сервиз. Сам же Петр

Иванович получил повышение по службе и стал префектом

своего округа.

И можно было бы считать, что жизнь наладилась, но тут в небе

что-то полыхнуло и медвежьим ревом прозвучали первые

грозовые раскаты.

Чудным весенним утром Юра Кислицын, на выходе из подъезда,

вытащил из почтового ящика казенную бумажку. На бумажке

написано было противным бюрократическим почерком, что его

такого-то числа приглашают посетить районный суд по

указанному адресу, куда он вызывается в качестве ответчика по

делу номер… В четырнадцать тридцать. Зал номер два.

Юра пожал плечами и, не испытав особой тревоги, передал

повестку своему юристу, как только доехал до офиса.

— Сходи, — приказал Юра. — Узнай, что им нужно.

Когда он вернулся с обеда, юрист уже ждал его в приемной, и по

его лицу Юра понял, что случилась беда. В руках юрист держал

страниц десять убористого машинописного текста.

— Вы почитайте, — сказал юрист. — Мне это очень не нравится.

На десяти страницах излагалось исковое заявление гражданина

Пискунова И.М. к гражданину Кислицыну Ю.Т. Суть его состояла

в следующем. Гражданин Кислицын Ю.Т., являясь единоличным

владельцем фирмы, оперирующей на рынке ценных бумаг,

участвовал в мошеннических операциях с так называемыми

бумагами инвестиционного фонда “Форум”. Мошеннический

характер этих операций подтверждается документами,

приведенными в приложении. Гражданин Кислицын Ю.Т. не мог

этого не понимать, поскольку является обладателем всех

необходимых дипломов и лицензий. Копии приведены в

приложении. Тем не менее, гражданин Кислицын Ю.Т.,

приобретя неустановленным путем в личную собственность

определенное количество вышеуказанных бумаг, продал их

истцу, гражданину Пискунову И.М., заведомо введя его в

заблуждение относительно ценности этих бумаг и возможности

получения дивидендов по ним. Копия договора купли-продажи

— Это каким же образом? Ты же знаешь, что суды не принимают

заявлений по делам “Форума”.

— Это, как видите, приняли, — резонно возразил юрист. — Тут

ведь вот какая история. По бумагам “Форума” нет возможности

установить право собственности. Значит, нет надлежащего

ответчика. А в нашем случае, Юрий Тимофеевич, ответчик имеет

место быть, так сказать, во всей красе. В этом вашем договоре

черным по белому написано, что вы продали ему бумаги

“Форума”, принадлежащие вам по праву личной собственности.

Юра отмел возникшее у него острое чувство немедленно найти и

придушить деда, потому что оно мешало ему сосредоточиться, и

начал трясти юриста. Тот держался уверенно. По всему

выходило, что Юра, к моменту совершения сделки, не мог не

знать, что “Форум” вот-вот исчезнет. И документальное

подтверждение этой Юриной осведомленности развалить будет

чрезвычайно тяжело. Или в старике на исходе лет проснулся

незаурядный юридический гений, или он нанял для этого дела

кого-то из светил. Поэтому шансы проиграть дело чрезвычайно

велики. И единственное, что можно посоветовать, это

попытаться договориться, не выходя в суд.

— Сколько? — коротко спросил Юра.

Юрист задумался.

— Вообще-то, — осторожно сказал он, — здесь объявляется

сумма, явно несоразмерная с величиной причиненного ущерба.

На этом можно попробовать сыграть. Обычная практика —

величина ущерба плюс столько же. Значит, получается

восемьдесят штук. Но я боюсь, что может не получиться.

— Почему?

— Есть отягчающие обстоятельства, — пояснил юрист. Он начал

загибать пальцы. — Ветеран… пенсионер… инвалид… лишен

средств к существованию… расходы на лечение… распродажа

личного имущества… упущенная выгода — он ведь ее по

официальным банковским ставкам считает… Так далее. Думаю,

что вдвое скостить можно будет. Так что до суда меньше, чем на

пол-лимона договориться вряд ли удастся.

— На пятьсот тысяч? — Юра не поверил своим ушам.

Юрист кивнул, глядя на хозяина с жалостью.

Кислицын побелел от ярости и почувствовал, как во рту

появляется неприятный металлический вкус, предвещающий

отношения, Юрий Тимофеевич?

Юра кивнул.

— Так я вам советую очень быстро эту штуку начать

раскручивать. Просто сегодня же.

— А зачем такая спешка? Суд когда?

— Дело не в суде. Вы исковое заявление до конца дочитали?

Заявление безвинно пострадавшего вохровца заканчивалось

тем, что он просил суд, еще до начала рассмотрения дела по

существу, принять неотложные меры по обеспечению иска.

Наложить арест на счета ответчика во всех банках. Наложить

арест на все имущество ответчика. В первую очередь на

принадлежащую ему фирму, стопроцентным владельцем которой

он является. С учетом того, что он же является и ее

генеральным директором, наложить арест на счета упомянутой

фирмы и на ее имущество. В составе имущества особо

выделить принадлежащее данной фирме на правах

собственности помещение фондового магазина. А также недавно

приобретенную фирмой пятикомнатную квартиру по адресу… И

служебный транспорт — один автомобиль марки “Вольво” и двое

“Жигулей”.

— Вы ведь квартиру на фирму покупали? — спросил юрист,

дождавшись, пока Юра дочитает до конца.

Юра снова кивнул.

— Вот это очень плохо. Если бы на себя и были там прописаны,

то тут можно было бы потянуть… А так — не знаю даже.

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что исполнительный лист уже выписан. Я с судебным

приставом говорил. Сегодня он по другим делам занят, а завтра

с утра к нам собирается. Приедет сюда, а потом сразу же на

квартиру. Опечатывать.

— И что же делать? — растерянно спросил Юра, переставая

ощущать стремительно уходящую из-под ног почву.

— Надо срочно домой, — посоветовал юрист. — Все собрать,

что есть. Деньги, ценности, одежду… Перевезти куда-нибудь.

Когда опечатают, то все. И дайте указание бухгалтерии. Пусть

начинают готовить платежки. Нужно сегодня же обнулить счета.

А то они нам завтра всю работу остановят.

Уже в дверях юрист обернулся и спросил:

— Юрий Тимофеевич, я попробую поработать с составом суда?

призрак из лагерного прошлого, либо… Нет, об этом даже

невозможно подумать. Такого не может быть никогда! В этой

войне поражение невозможно.

Можно проиграть кому угодно. Можно проиграть тому, кто умнее.

Тому, кто богаче. Тому, кто крепче стоит. Но проиграть можно

только человеку своего круга. Этому… этому проиграть нельзя.

Немыслимо. Вохровская вошь! Кто это сказал? Тищенко! О! Так

чего же он ждет!

— М-да, — только и сказал Петр Иванович, выслушав по

телефону горестную историю. — И что ты намерен делать?

Юра хотел было сказать, что намерен потребовать от Тищенко

немедленно образумить своего зарвавшегося родственника, но

его остановила почудившаяся вдруг холодноватая нотка в голосе

собеседника, и он ограничился просьбой о немедленной

встрече. Сегодня же вечером. Там, где всегда.

— Сегодня не могу, — с сожалением ответил Петр Иванович. —

Никак. Давай до завтра. Заезжай ко мне в префектуру, — он

пошелестел бумагами, — в двенадцать ровно.

Но не получился у них разговор. Юра провел в кабинете

Тищенко не меньше часа, а беседа заняла никак не больше

десяти минут. Постоянно звонили телефоны, на которые

Тищенко набрасывался, как ястреб, и ежеминутно влетали

растрепанные чиновники, заваливавшие хозяина кабинета

пачками входящих и исходящих. А один как пришел, так,

повинуясь жесту хозяина, и остался, рассевшись в кресле

напротив Юры. Конечно же, говорить при нем о деле можно

было только туманными намеками. И единственное, о чем Юра

успел попросить, так это о звонке в местную налоговую полицию

с просьбой принять и помочь.

— Слава, — сказал Тищенко в трубку, — к тебе человечек от

меня подойдет. — И подмигнул Юре. — У него просьба будет.

Помоги.

А когда Юра уже уходил, проводил его словами:

— Если не будет решаться вопрос, звони в любое время.

В приемной Юра задержался около секретарши Зины. В те

далекие счастливые дни, когда оформление квартиры шло

полным ходом, через Зину проходили все документы, и Юра, в

знак благодарности, пригласил Зину в ресторан, откуда, не тратя

времени, уволок в койку. С Зиной все было легко и просто,

порядке?

Тищенко заметно раздражился.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? Приставу дал указание? Он

меня пошлет. Надо с судом работать.

— Вот я про это и хотел поговорить. Еще утром.

— Да не говорить надо! А конкретно работать с судом! Что ты

здесь болтаешься под дверью?

— Так у меня к вам как раз и просьба, Петр Иванович.

Поговорите с судьей. Или с председателем суда. Или с кем

угодно. Пусть арест снимут. Хотя бы с квартиры. Не на улице же

мне ночевать?

— Ой! — сказал Тищенко. — Бездомный нашелся. А то ты не

найдешь где переночевать! Зинку, что ли, драть негде? Ладно. Я

завтра переговорю с председателем. Решим вопрос. А сейчас —

извини. Меня в мэрии ждут.

Видать, к утру следующего дня Тищенко осознал, что обошелся с

Юрой не совсем по-людски. Потому что он нашел его по

мобильному и сказал:

— Давай так. У меня поговорить не получится. Приезжай в

“Прощание славянки”. Прямо сейчас. Позавтракаем вместе. И

расскажешь все путем, а не на одной ноге.

Очень странный получился разговор за завтраком в “Прощании

славянки”. Хотя и обнадеживающий. В очередной раз Юра

убедился, что Тищенко — человек нестандартный. От

приведения в чувство своего родственника отказался наотрез.

Не тот человек. Прямо скажем, редкой пакостности фигура. Ему

пошли навстречу, сделали квартиру, а он такую подлянку

подбросил. Бессмысленно с ним говорить, пойми ты, дурья

башка. Раз он почуял, что пахнет деньгами, то не отвяжется.

Надо его замочить в суде. Да ты не дергайся, не в том смысле —

замочить, а в смысле — выиграть дело. Но надо аккуратно. Если

просто позвонить и приказать, то это будет неправильно. Потому

что с телефонным правом мы боремся. И если он пронюхает, что

я вмешался, то такое начнется, что запросто можно костей не

собрать. Поэтому я со всеми поговорю. И в департаменте

юстиции. И с председателем. Чтобы эту суку, как надо, умыли, но

по всем нормам закона и с соблюдением всех процедур. А если

не получится…

— Что? Может не получиться? — жалобно спросил Юра, уже

настырно требовал у пристава переписать еще и все

находящееся в квартире имущество, но здесь, по-видимому,

сработали связи Тищенко, потому что добиться от судьи нужного

решения старику не удалось.

Заверениям Тищенко Юра доверился полностью, хотя его юрист

озабоченно мотал головой и все заметнее нервничал по мере

приближения решающего дня. Беспокоили его два момента.

Во-первых, категорический приказ Юры гнать дело вперед, без

всяких затяжек и проволочек. Налоговая полиция, денно и нощно

трудящаяся над пополнением бюджета, явно не успевала

обезоружить деда, хотя все изобличающие его материалы были

предоставлены заблаговременно. И еще юриста тревожила

личность нанятого стариком адвоката. Чем меньше времени

оставалось до суда, тем чаще юрист появлялся у Юры в

кабинете и тем чаще звучала фамилия Ильи Моисеевича

Шварца.

Юре, из всех светил знавшему только Плевако, Резника да

Падву, эта фамилия ничего не говорила, но его юрист,

пришедший в фирму из милиции, располагал кое-какой

информацией, и перспектива столкнуться со Шварцем в суде его

вовсе не радовала. Двигая перед собой чашку с остывшим чаем,

он рассказывал Юре эпизоды из боевого прошлого Ильи

Моисеевича, и видно было, что восхищение перед

пронырливостью адвоката мешается у него с растущим

опасением за исход дела.

В начале своей карьеры Илья Моисеевич служил простым

опером где-то за Уралом, куда заботливые родители вывезли

его, не дожидаясь полной раскрутки дела врачей. Как он пролез

в милицию — никто не знает, но это произошло, и даже по

службе ему удалось немножко продвинуться. Желая преуспеть

еще больше, Илья Моисеевич куда-то заочно поступил, получил

хороший диплом, пораскинул мозгами и подался из милиции

прямиком в юридическую консультацию. Первое же дело,

которое ему довелось вести, сделало его фигурой, очень

известной в определенных кругах. У них в городке умер человек,

оставив вдовой молодую жену, прописанную с ним на одной

жилплощади. Поскольку перед смертью он долго и тяжело

болел, то последние два месяца с ними проживала и его дочка

от первого брака. Сразу же после кончины мужа и отца возник

— Да черт с ним, со Шварцем, — в очередной раз успокаивал

юриста Юра. — Я же тебе русским языком говорю — у нас все

схвачено. И документы все на руках. Что ты трясешься?

Хотя под ложечкой и посасывало.

Юрист мрачнел на глазах и ежился в кресле.

— Знаете, сколько стоит такой адвокат, Юрий Тимофеевич? —

спрашивал он. — Откуда у деда такие деньги? Что-то здесь не

так.

И каждый раз после беседы с юристом Кислицын бросался

звонить Тищенко. Сперва тот долго и успокоительно беседовал с

Юрой по телефону, потом, видать, Юра со своими тревогами

начал ему надоедать, потому что беседы становились все

короче, а тон их — все резче. А под конец Юра совсем достал

Тищенко, потому что при последнем разговоре Тищенко его

просто послал, причем впервые за очень долгое время

обратившись на “вы”.

И все— таки когда Юра узнал о проигрыше дела в суде первой

инстанции, Тищенко был первым человеком, к которому он

бросился за помощью. Потому что больше бежать было не к

кому.

— Знаю уже, — встретил его Тищенко. — Ну ты и придурок! Ну

просто! Ты кого в суд послал? Я сейчас с председателем говорил

— он рвет и мечет.

— Юриста фирмы. Он у меня все дела ведет.

— Юриста? Онаниста! Он двух слов связать не может. Ему

задают вопрос по существу — он не отвечает. Или несет ахинею.

Ему документы показывают — он их в первый раз видит. Ты

обалдел, что ли? Подготовленное дело — и так загубить! Почему

из полиции бумаги не представили?

— Он мне говорил, что не успевают.

— Что?! — И Тищенко тут же связался с налоговой полицией. —

Слава! — с места в карьер обрушился он. — Я к тебе человека

присылал… Помнишь?… Где результат? Что?… Давно?… Это

точно? Вот, — обратился он к Юре, потрясая в воздухе

телефонной трубкой, — вчера утром все было готово. Что теперь

скажешь?

Когда Тищенко отгрохотал и успокоился, Юра, не спуская с него

виноватых и умоляющих глаз, спросил тихо:

— Что же теперь делать, Петр Иванович? Куда бежать?

помалкивай. И если что — сразу ко мне. Договорились?

И Юра снова почувствовал, как его переполняет чувство

благодарности.

Разборку со своим юристом он провел уже после того, как нанял

указанную Тищенко юридическую контору и собственными

ушами услышал, как рекомендованный ему адвокат говорит с

кем-то из горсуда по установленной в приемной вертушке.

Убедившись, что разговор носит вполне товарищеский, а

местами даже интимный характер, внес в кассу положенный

гонорар и поехал к себе, кипя жаждой мести.

Гадюка— юрист отбивался, как лев, пытаясь свалить вину на

кого угодно, но не желая признаваться в собственной

халатности. Если верить ему, то решение суда было готово еще

до того, как начались слушания сторон. И ни один из

документов, которые он принес, требуя приобщить к делу, даже

не был зачитан. И без прямого указания председателя суда

такое беззаконие просто невозможно. И он предупреждал, что

дед не так прост, и что Шварц в эту историю не с неба свалился,

и что за дедом кто-то определенно стоит. А что касается

налоговой полиции -то он просто не понимает, о чем речь. Он

поехал в суд прямо оттуда, чуть даже не опоздал, и никаких

бумаг, никакого постановления о возбуждении против деда

уголовного дела и в помине не было. И ему об этом в коридоре

сказал лично Сергеев, нервно огладываясь по сторонам. А еще

Сергеев вроде бы дал понять, что ему велено было не слишком

напрягаться.

Устав выслушивать сбивчивые объяснения юриста и уже приняв

окончательное решение, Юра достал визитную карточку

адвоката из новой конторы, набрал номер и включил громкую

связь.

— У меня вопрос, — сказал он. — Очень короткий. Я вас просил

немедленно связаться с налоговой полицией. Удалось? Вот вы

мне скажите, документы по Пискунову у них были вчера готовы

или нет?

— Были полностью готовы, — прошелестел из громкоговорителя

адвокат. — Я знаю исходящий номер. Вам продиктовать?

— Нет, спасибо. Всего хорошего.

Нажав кнопку, Юра посмотрел на юриста ненавидящим взглядом

и, стараясь не сорваться на крик, произнес тихо:

вложил около трехсот штук, это точно. А если его продавать

сейчас, то можно взять не меньше лимона. И за полтора года эти

деньги точно отобьются. Потом можно просто чистые бабки

стричь. Классный бизнес. Сам бы взял, да у меня другие планы.

Планы Халамайзера были Петру Ивановичу совершенно

понятны, но зароненное им семя пригрелось, набухло и

выбросило первые ядовитые ростки.

Возможно, конечно, что Петр Иванович и не стал бы изобретать

такой коварный и, прямо скажем, пакостный план, но, во-первых,

ему было жалко отдавать миллион, а во-вторых — была еще

одна проблемка, которую тоже надо было как-то решать. И чем

больше он размышлял, тем соблазнительнее казалось ему

склеить обе задачи вместе и решить одним махом.

У Петра Ивановича была любовница, та самая, которую

секретарша Зина с ненавистью называла Коброй. Что-то

змеиное в ней и вправду было, и явственно проявлялось это в

постели, так что Петр Иванович, отрываясь от бешено

извивающегося под ним тела, был вынужден долго и тщательно

маскировать мелкие следы укусов, чтобы не приходилось

объясняться с законной супругой. Дошло даже до того, что

пришлось завести дома пижаму, в которой он и спал, потея и

страдая. Но главное змеиное качество состояло в том, что

Ниночка, обнаруживая в поле зрения интересующий ее предмет,

как бы раздувала капюшон и начинала медленно покачивать

точеной головкой, от чего вся живность в округе немедленно

исчезала и дорога к цели оказывалась расчищенной.

И в некоторый момент Ниночка заявила, что дальнейшее ее

проживание в хрущевской пятиэтажке считает

бесперспективным. И даже просто неприличным. И опасным.

Потому что, когда у подъезда, на глазах у всевидящих старушек

по три-четыре часа маячит служебный автомобиль вице

префекта округа, ни к чему хорошему это не может привести. И

она знает, что нужно делать. Она должна получить нормальную

квартиру, в новом доме, который как раз сейчас строится. Тем

более что и ты, Петенька, туда въезжаешь. Видеться сможем

каждый день. И ни у кого не будет вопросов. Сделаешь? И она

начинала мокрую извилистую дорожку по покрытой укусами и

синяками груди своего героя.

Глядя на исчезающую где-то внизу копну пепельно-русых волос,

непокорного граблями он вполне еще мог.

Дальше все уже пошло по накатанной дорожке. Коммерсант с

удовольствием и радостным трепетом сунул голову в петлю,

подписав с дедом пачку договоров и оформив на свою

обреченную отныне фирму облюбованную Ниночкой квартиру. И

магазин, за которым когда-то тщетно охотился тищенковский

шурин, уже не принадлежал коммерсанту, хотя сам он об этом

еще не догадывался.

Но самое главное, о чем Тищенко вспоминал с подлинной

гордостью, — было то, что и операция вся обошлась ему лично

практически бесплатно. Даже отданные Кислицыну двадцать

тысяч, так способствовавшие установлению доверия и

завязыванию настоящей мужской дружбы, этот дурак ему

вернул. А обещанную деду квартиру оплатил своими бабками.

Вот как надо делать бизнес!

Были, конечно, расходы. Были. Недешево обошелся Шварц со

своими выкрутасами. Тищенко взял его из-за репутации ни перед

чем не останавливающегося пройдохи, но при этом человека

слова. И чуть не промахнулся, потому что в какой-то момент

Шварц прибежал к нему и стал блеять про сильную юридическую

позицию противника, явно намекая при этом, что нужно

увеличить гонорар.

Очень уж не любил Петр Иванович платить лишних денег.

Пришлось напеть Кислицыну правильную песенку, убрать с глаз

долой его юриста, и вправду слишком уж активничающего, и

подставить дураку контору, в которую тот же Шварц открывал

дверь левой ногой. И три подаренные Кислицыну тысячи были

гениальной находкой. Тем более что частично они ушли на

гонорар выученному Шварцем новому адвокату. То есть самому

же Шварцу. Что, при окончательном расчете, было учтено.

Надо было видеть, с каким лицом этот идиот брал у Тищенко три

тысячи! Чуть не со слезами на глазах!

А потом начался совершеннейший цирк. Очень смешно было

смотреть на Кислицына, когда налоговая полиция прислала в

городской суд отписочку, указав, что в возбуждении уголовного

дела отказано, потому что данная ситуация целиком подпадает

под недавно вышедший указ об амнистии. Когда он сидел в

кабинете у Тищенко и слушал, как тот орет в трубку на

начальника полиции. И когда Шварц рассказывал Тищенко о

Но всего этого можно было и не делать, потому что на успешное

решение изначально поставленных перед фирмой задач

исполнение или неисполнение правил техники безопасности

никак не влияло и повлиять не могло.

Ровно в шесть вечера белобрысая стерва неприязненно

взглядывала на шефа, просидевшего весь день без видимых

признаков деловой активности, запирала свои бумажки в сейф,

мазала губы помадой, собирала пакеты и сумки с купленной в

обеденное время едой и удалялась, попрощавшись сквозь зубы.

Юра выжидал минут пять, выбирался из-за стола, запирал дверь

кабинета, сдавал охране ключи и выходил на улицу. Там он

ждал, пока найдут и разбудят его водителя. Тот появлялся с

неизменно опухшим и помятым от сна лицом, заводил

допотопную “Волгу”, трогался и начинал бесконечный монолог о

росте цен, необходимости повысить зарплату и о том, что все

начальники своим водителям доплачивают. Видно было, что в

Юрины возможности он не верит и потому презирает его, но все

равно бормочет свое в силу укоренившейся привычки

жаловаться на жизнь и упорного желания урвать халяву.

Первую рюмку Юра опрокидывал, еще не успев поставить

чайник. Водка кратковременно обжигала горло, проливалась

внутрь, расходилась теплом. Он выжидал минуту, наливал еще.

Потом открывал банку с консервами и начинал жадно есть.

Запив консервы чаем, наливал стакан, включал телевизор и

устраивался на диване, тупо глядя на экран и время от времени

отхлебывая. Когда водка заканчивалась, Юрой овладевало

чувство жалости к себе, тоски по удавшейся когда-то, а теперь

вконец пропавшей жизни. Он вытирал рукавом рубашки

набегающие на глаза слезы и что-то бормотал, завершая вечер

бессвязными обрывками фраз, клятвами когда-нибудь подняться

и вернуться к жизни и проклятиями в адрес погубившего его

деда Пискунова и предателя юриста.

Видать, водитель, с интересом наблюдавший за регулярностью

приобретения Юрой все возрастающего количества спиртного,

донес начальству или просто протрепался среди своих, а потом

уж пошло выше, но директор мусорной конторы выловил Юру

однажды утром и сказал, глядя в сторону:

— Квасить кончай. Выгоню на хер. Мне тут не надо, чтоб

болтали.

подумал, что вам, Юрий Тимофеевич, будет любопытно узнать…

Чтобы все окончательно расставить по местам. Чтобы знали, кто

да почему…

И где— то около девяти Петру Ивановичу Тищенко,

нежившемуся в объятиях сладкого утреннего сна, померещился

странный звук. Странный и очень неприятный. Будто бы где-то

рядом неведомая птица издавала что-то среднее между

голубиным воркованием и вороньим карканьем. Звук был

настолько гадким, что он натянул на голову одеяло. Но это не

помогло. Звук не прекращался и даже не стал тише. И уже

окончательно пробудившись, Петр Иванович почему-то подумал

даже, что слышится ему вовсе не птица, а чей-то невеселый и

несущий непонятную угрозу смех.

В понедельник мусорная контора не узнала осточертевшего всем

алкаша-зама. В сырую конуру легким шагом влетел подтянутый и

благоухающий одеколоном бизнесмен, вызвал хозяйственников и

не допускающим возражений голосом начал диктовать. Вымыть

окна. Заменить шторы. Привести в порядок мебель. Срочно

сделать перегородку. Секретарша не может сидеть в одном

помещении с начальником. На все про все — сутки. Чтобы

завтра все блестело. А сейчас я уезжаю. На переговоры.

Водителю Володе, привыкшему целыми днями давить ухо, в этот

день пришлось туго. Хозяин, знавший, судя по всему, Москву не

хуже любого таксиста, адресов не называл, а только командовал

с заднего сиденья:

— Сейчас прямо… На светофоре налево… Под стрелочку…

Здесь останови. Я пройдусь.

Даже накатав около сотни километров, Володя так и не смог бы

сказать, куда носило в этот день его начальника. Тот выходил из

машины, шел пешком, потом исчезал в толпе, через некоторое

время появлялся с противоположной стороны и приказывал:

— Разворачивайся. Едем на Якиманку. Там подождешь.

Единожды только Володя опознал пункт назначения. Он подвез

шефа к префектуре, куда тот и зашел быстрым шагом. Что

Кислицын делал внутри, Володя, конечно же, не знал.

— Вы к кому? — спросил охранник в форме.

— В приемную Петра Ивановича, — ответил Юра. — Забрать

бумаги.

— Документики предъявите, — потребовал охранник.

приходят. Ладно. Пусть делают. Про себя он решил, что завтра

объяснит — в конторе есть директор. И все надо согласовывать.

Но когда вызванный им Кислицын перешагнул порог

директорского кабинета, запланированное с вечера внушение

странным образом отложилось на неопределенное время.

— У нас проблема, — с ходу заявил преображенный зам. — Кто

то в конторе сливает информацию про объемы выполненных

работ. Сейчас решается вопрос о передаче материалов в

прокуратуру. Хотите посмотреть?

— Откуда это у вас? — спросил директор, неверящими глазами

изучая ксерокопию справки.

Юра повел плечами и, не дожидаясь приглашения, сел в кресло

напротив.

— Петра Ивановича проинформировали?

— Зачем? Я это и сам могу остановить. Дело-то в другом.

— В чем?

— Во-первых, утечка информации. — Юра загнул палец. —

Сегодня в УЭП капнули, завтра еще куда-нибудь. Тут надо

серьезно разбираться. А во-вторых, — он загнул второй палец,

— вы уж сами должны определить, надо Петру Ивановичу про

это знать или нет. Я ведь не в курсе ваших отношений.

Директор по достоинству оценил намек. То, что официальные

данные об объемах выполненных мусороперевозок ни в какой

степени не соответствовали истинному положению вещей, было

понятно даже ежу. Поэтому существовала вторая бухгалтерия,

по которой осуществлялись расчеты с Тищенко. Но о том, что и

эта вторая бухгалтерия была далека от реальности, знал только

сам директор. И если бы справка оказалась у Тищенко на столе,

то кара была бы неминуемой.

— Здесь данные неточные, — на всякий случай сказал он.

Юра промолчал и прикрыл глаза, демонстрируя полное

равнодушие. Дескать, вам виднее. Мое дело — предупредить.

— Так, — сказал директор, прерывая затянувшуюся паузу и

стараясь скрыть предательскую дрожь в голосе. — Ваши

предложения? — Я этот вопрос закрою. Раз и навсегда. А

стукача ищите. Сами ищите. Тут я вам не помощник. И еще.

Замените мне машину, на этом тракторе ездить невозможно.

Потом. Меня не устраивает секретарша. Крысу эту пересадите

обратно в бухгалтерию, у меня есть своя кандидатура. А дальше

И не успел директор начальственно наморщиться, как Кислицын

бросил ему на стол бумажку с напечатанной фамилией.

Оказалось, что в ходе вчерашнего мероприятия, того самого,

которое вывело из строя лучшую часть водительского корпуса,

зашел обычный пьяный треп о личной жизни. И в ходе этого

трепа выяснилось, что диспетчерша, выпускающая машины на

линию, разошлась со своим мужиком аж полгода назад. Но баба

она — в самом соку и нашла себе хахаля. Хахаль этот ходит к

ней дважды в неделю как на работу. А на службе он числится в

налоговой полиции, прикомандированным к местной инспекции.

Это уж Кислицын самолично установил. И можно себе

представить, как вышеупомянутый хахаль ржет, когда сравнивает

данные инспекции о списанном бензине и отработанных

человеко-часах с тем, что ему рассказывает диспетчерша о

реальных выходах машин. А если еще припомнить, что с

полгодика назад диспетчершу лишили прогрессивки, то

удивляться вообще нечему.

— Я своему Феде сказал, — сообщил Кислицын, пока директор

переваривал полученные сведения, — чтобы он не очень-то…

гусарил тут. Хотя если бы не он, мы бы ее еще черт знает

сколько вычисляли.

— Это он тебе рассказал? — спросил директор недоверчиво.

— Он, — кивнул Кислицын. — Домой ко мне заявился. Верный

человек, я его много лет знаю. У него на старой работе такая же

штука была. Так что на стукачей он стойку сразу, как собака,

делает. Хороший нюх. Пообщается с человеком, рюмочку-другую

выпьет — и насквозь видит.

— Так, может, ты зря его это… — сказал директор, — может,

пусть себе…

— Это уж как вы прикажете, Лев Алексеевич, — развел

Кислицын руками. — В принципе, ничего плохого нет. И

коллектив сплачивается. Лишь бы без последствий. Без

невыходов.

— Пожалуй, — принял директор решение. — Пусть его. Только

ты давай… знаешь что… без этих… без частного сыска. Если

что, пусть сразу ко мне. Вместе с тобой, конечно.

Так началась новая интересная жизнь. От добываемой Федей

информации о побочных заработках сотрудников, их личной

жизни и от высказываемых откровенных суждений о

Он покровительственно протянул Кислицыну начальственную

длань:

— Молодец. Я знал, что справишься. Ты как вообще?

— Спасибо, Петр Иванович, — ответил Юра. — Все хорошо.

Спасибо вам за все. Не знаю, смогу ли когда-нибудь

отблагодарить…

Голос его на последних словах предательски дрогнул, и Тищенко

удивленно вскинул глаза. Что-то странное померещилось ему в

лице благодарящего, и легким шорохом прозвучало в ушах

услышанное когда-то не то воркование голубиной парочки, не то

противное карканье. Померещилось и исчезло без следа.

Осталась лишь искренняя и чуть застенчивая улыбка знающего

свое место человека.

Эта же улыбка, будто прилипнув, сохранялась на Юрином лице,

когда поздним вечером того же дня он выслушивал Федин

доклад.

— Личная охрана, — рассказывал Федя, — ездит за ним на

джипе. И еще один человек сидит в “Мерседесе”. И у водителей

оружие. Всего получается пять человек. Без них он — ни шагу.

Если он в префектуре, то два охранника неотлучно дежурят в

приемной. Так… Про дом вы просили… Вот они подъезжают.

Доводят до подъезда втроем. Один все время рядом. Двое

проверяют этажи, потом рапортуют, и он идет в квартиру. Если

собирается потом выходить, они остаются и тем же манером его

выводят на улицу — один рядом, двое проверяют маршрут

следования. Плюс охрана подъезда. Два человека из охранного

агентства. Так же и на даче. Примерно.

— А если он остается дома, они уезжают?

— Уезжают. Но я же сказал, там в подъезде охрана.

Видеокамеры. Со всех девяти этажей идет сигнал. К примеру, я

говорю, что пошел на четвертый этаж, а сам поднимаюсь на

шестой. Через тридцать секунд там уже люди будут.

— Понятно. Что еще?

— На улицу он не выходит. Пройтись или еще что — никогда. А

зачем? Еду привозят. Сауна, бассейн и все такое — прямо в

доме. А если в гости или, к примеру, в театр, то только с

охраной.

— Ладно, — сказал Юра, подумав немного. — Я примерно так и

представлял себе все это. На этом закончим. Ты можешь

— То есть?

— Придется же разрешение оформлять, — пояснил Юра. — В

милицию ходить. Иначе не продадут. И не зарегистрируют. Если

мы ему оружие без документов подарим, нам спасибо никто не

скажет. Это все равно будет как подарить краденую машину.

Только хуже.

Лев Алексеевич выудил из-под стола початую бутылку коньяка,

разлил по рюмкам. Видно было, что идея начала ему нравиться.

— Ну и что ты предлагаешь?

Юра пригубил коньяк и сказал:

— У вас с его охраной отношения нормальные? У них же

наверняка в милиции все схвачено. Надо с ними поговорить.

Пусть займутся оформлением. Так, чтобы он ничего не знал.

Когда бумаги будут готовы, пойдем с ними вместе в магазин,

выберем ствол. Зарегистрировать он его и сам сможет. Там

неделю — или около того — дают на регистрацию. Так что,

ежели дня за три до дня рождения купим, вполне успеет. И пусть

спрячут где-нибудь у него в приемной. Приедем поздравлять, они

его нам дадут, а мы вручим. Иначе через проходную незаметно

не внести.

Нельзя сказать, что слова эти так уж понравились Льву

Алексеевичу. Так повелось, что поздравлять начальство всегда

ездили только первые лица. И хотя за последние месяцы он

оценил зама по достоинству, что-то мешало ему сломать

традицию и взять его с собой к Тищенко. Тем более что подарки

полагается дарить от себя, а не от коллектива. Даже если

коллектив этот состоит всего из двух человек. Но Юра, уловив,

по-видимому, ход мыслей руководителя, пояснил:

— Я ведь с Петром Ивановичем немного знаком. Другое дело,

что самому мне идти его поздравлять неловко. Кто он и кто я… А

вот если вместе… Опять же, у меня свой подарочек будет. Из

той же области.

— Какой?

— Зачем человеку ружье без снаряжения? Я ему патроны

подарю. Та же самая охрана и купит. И нормально получится —

от вас ружье, от меня патроны.

Положительно повезло Льву Алексеевичу с замом. Мало того,

что ему приходят в голову исключительно удачные мысли. Взять

хотя бы налаженную систему информирования об

— Вы окончательно решили, Юрий Тимофеевич? — осторожно

спросил Федя.

— У меня, Федя, другого выхода нет, — ответил Кислицын. —

Мне по-другому к нему не подобраться. Единственный вариант.

Ружье у него в приемной, магазины снаряжены, и никто ничего

не ожидает.

Видно было, что Федя о чем-то сосредоточенно размышляет,

хочет сказать, но воздерживается.

— Вы же понимаете, — пробормотал он наконец, — вы

понимаете… Не стоит эта сволочь…

Юра встал и сладко потянулся.

— Сволочь, может, и не стоит, — ответил он. — Это я столько

стою.

А то и больше. И никогда никто, если хочет человеком

называться, такого не простит. Так что вот… Давай прощаться,

майор. Спасибо тебе за все.

Они пожали друг другу руки. Потом Юра, постояв секунду, обнял

Федю и спросил весело:

— Ну! Ты вначале думал, что я тебя в такое втравлю? А? Скажи

честно. Наверняка ведь нет?

— Я когда сообразил, к чему вы клоните, — сказал Федя, —

сразу хотел слинять. Ей-богу. А потом, когда вы рассказали… В

общем, давить таких, конечно, надо. Только я бы не так сделал.

— Знаешь, что я тебе скажу, майор… Тут ведь рассуждение

простое. Вот живет человек. Хорошо ли, плохо ли, но построил

свою жизнь, планирует понемножку, так далее. И вдруг приходит

кто-то и, как пешку, всю эту выстроенную жизнь одним пальцем

сбрасывает в мусор. И не потому, что ему что-то помешало. А

всего лишь потому, что ему все мало и еще захотелось… А на

человека ему плевать… Вот таких гадов надо давить. И давить

их надо собственными руками. Не по судам шляться. И не

бандитов нанимать. А просто прийти и удавить. И не втихаря,

ночью, чтобы никто не узнал. А прилюдно, чтобы другие такие

же, прежде чем начинать пакостничать, знали раз и навсегда,

что их будут уничтожать нещадно. Что на десятерых, которые

смолчат и утрутся, найдется хотя бы один, кто не простит и не

забудет. И главное здесь — что ничем не остановить и не

испугать. И не защититься от этого ничем. Ни днем, ни ночью, ни

с охраной, ни с оружием. За любой стеной, где угодно — найдут

На следующий день Юрий Тимофеевич завизировал заявление

по собственному желанию, написанное его секретарем, подписал

его у Льва Алексеевича, посетовав на непосильную нагрузку

последних месяцев, которая окончательно подорвала здоровье

инвалида, узнал, что поздравлять Тищенко они стартуют в

пятнадцать тридцать, и отъехал куда-то с водителем Володей.

Вернулся он в контору со свертками, заперся в кабинете и

переоделся в новый, только что купленный черный костюм.

Костюм был на два номера больше, и брюки пришлось ушивать

прихваченной из дома иголкой с ниткой, но зато бронежилет под

пиджаком заметить было никак невозможно.

Ровно в пятнадцать тридцать его новенькая “Волга”

пристроилась в хвост “Вольво” Льва Алексеевича и понеслась к

префектуре. Юра сидел на заднем сиденье и держал в руках

ворох пунцовых роз на длинных стеблях. На красных завернутых

лепестках сверкали капельки воды.

“Кровь — не водица”, — вспомнил Юра. И прогнал ненужную

мысль.

В вестибюле префектуры их встретил охранник, сперва прогнал

через раму Льва Алексеевича, который перехватил у Юры букет,

а потом проверил и самого Юру.

— Куда зажигалку-то дел? — спросил страж, когда Юра

беспрепятственно миновал раму.

Юра весело махнул рукой.

— Выкинул к черту. Решил бросить курить. Вот и выкинул, чтобы

не напоминала.

— Давно бросил? — поинтересовался охранник, скосив глаз на

стоящую перед ним пепельницу.

— Полчаса назад, — серьезно ответил Юра.

— Ага! — сказал охранник. — Интересно, на сколько тебя хватит.

— Да как сказать, — протянул Юра задумчиво. — Думаю, что

теперь уж навсегда.

— Не зарекайся! — крикнул охранник вдогонку, когда Лев

Алексеевич и Юра спешили вверх по покрытой ковром лестнице.

Личная охрана Тищенко стояла в приемной и сортировала

приходящих. Время от времени один из телохранителей забирал

у Зины список с именами вновь прибывших, исчезал за дверью

кабинета, потом появлялся, клал перед Зиной бумажку, и она

командовала:

отдыха занимали уже принятые подношения.

Лев Алексеевич аккуратно положил чемоданчик на стол, вручил

Тищенко букет и взял протянутую ему рюмку водки.

— Что же можно сказать, — проникновенным голосом произнес

он. — Вот прошел еще один год. И наступил юбилей. Как раз год

назад в это время мы вот так же сидели… Говорили… Я что хочу

сказать. Я помню, Петр Иванович, как вы со мной когда-то

беседу проводили. Время тогда сложное было. И если бы не вы,

Петр Иванович, мне бы тогда была, прямо скажем, хана. Но вы

мне тогда, Петр Иванович, сказали замечательные слова.

Помните? Я тебе поверю, вы тогда сказали, и вытащу тебя, но

ты, рвань рублевая, — помните, Петр Иванович, — мне за это

отслужишь. И вот я тогда вам сказал, что отслужу, и служу по сю

пору, и буду служить верой, Петр Иванович, и правдой. И я за

вас, Петр Иванович, хочу выпить как за настоящего мужика.

Он преданно посмотрел в хмельные глаза Тищенко, перевел

взгляд на Юру, и строго провозгласил:

— За мужика! — А теперь, — сказал Лев Алексеевич, лихо

опрокинув свою рюмку и кладя ладонь поверх черного

чемоданчика, — подарок. Сюрприз, так сказать.

— Ух ты, — радостно удивился Тищенко, щелкнув замками и

увидев в бархатной нише внутри черное металлическое чудище

со складным прикладом. — Это что ж такое?

Лев Алексеевич ткнул Юру в бок, тот вышел вперед и стал

объяснять. Он кратко обрисовал стрелковые особенности

“Сайги”, показал, как регулируется оптический прицел, дважды с

лязгом откинул и снова сложил приклад, после чего взял свой

скромный пакетик и выложил перед потрясенным Тищенко

вторую часть подарка.

— А это, Петр Иванович, — объяснил Юра, — уже снаряженные

магазины. Меньше двух снаряженных магазинов ни один охотник

с собой никогда не имеет. Потому что для снаряжения нужно

время, а его часто не оказывается. Особенно если идешь на

кабана…

— На кабана?

— Да. Или еще на кого-нибудь, кто может представлять

опасность для жизни, если не убить с первого же выстрела. А

теперь, смотрите, Петр Иванович. Вот так вставляется магазин.

Вот это затвор. Его надо передернуть, чтобы патрон пошел в

него хватит.

* * *

Оперативную обстановку капитан Коровин понимал хорошо.

Вооруженный террорист захватил префекта и еще двоих. Один

из заложников был начальником фирмы, в которой террорист

работал, а второй — телохранителем префекта. К частным

охранным агентствам капитан всегда относился с презрением,

считая их совершенно ненужным наростом на теле общества,

занятым исключительно обеспечением собственного

благосостояния и профессионально ни к чему не пригодным. А

сейчас капитан с тайным удовольствием отмечал, что это его

мнение подтверждается самой жизнью. Надо быть полным

кретином, чтобы влететь в комнату, в которой только что

прозвучал выстрел, и дать себя обезоружить.

Еще капитана развлекала остроумная комбинация, в результате

которой террористу удалось пронести оружие в одно из самых

охраняемых зданий в системе московского руководства. Ведь это

надо же — дождаться дня рождения префекта, через

телохранителей купить ружье, спрятать его в приемной, а потом

в открытую взять его в руки и пойти якобы поздравлять юбиляра!

Человек, придумавший и реализовавший такую штуку, вызывал у

капитана невольную симпатию. Хотя Коровин и понимал, что

разойтись с террористом будет непросто. Судя по всему,

операция замышлялась и готовилась давно, и считать участие в

ней префекта Тищенко простой случайностью никак нельзя. У

террориста с Тищенко явно есть какие-то счеты. Поэтому любые

сведения о личности преступника и его связи с префектом

исключительно важны.

А сейчас, пока Коровин ожидал, что кто-нибудь где-нибудь

обнаружит хоть какие-то оперативные материалы на Кислицына,

он вынужден был констатировать, что в стратегическом плане

занятая бандитом позиция весьма выгодна для последнего. Эта

чертова комната отдыха когда-то представляла собой

помещение для архива и использовалась по назначению. Потом,

во времена победившей демократии, ее стали перестраивать.

Вместо обитой листовым железом древесностружечной двери с

окошечком, выглядывающим в коридор, была установлена

* * *

Юра жутко устал. В когда-то роскошной комнате отдыха

отвратительно воняло. Не спасала и не могла спасти открытая

дверь в кабинет, потому что именно туда, к столу Тищенко, он

отправлял мочиться качающегося от двух выпитых бутылок

водки телохранителя (вход в личный туалет префекта пришлось

заблокировать, так как снять внутренний замок Юре, не

рискующему расстаться с оружием, не удалось). Там же, в

кабинете, по второму разу вывернуло и Льва Алексеевича, не

привыкшего к подобным дозам спиртного. Первый фонтан рвоты

оросил стол с подарками и валяющееся на полу тело Петра

Ивановича Тищенко.

Картина мести, которую Юра так долго вынашивал, померкла и

выцвела. Он не стал убивать Тищенко, хотя именно это и

планировал с самого начала. Он еще видел, как нажимает курок

карабина, и как вырывающаяся из дула картечь с полуметрового

расстояния разрывает в клочья брюхо его врага. Но вся его

решимость улетучилась, когда первым выстрелом он разнес

вдребезги телевизор, и выученная наизусть фраза “смотри, что

делает картечь”, потрясла его самого не меньше, чем

предполагаемую жертву.

Чем больше времени проходило, тем отчетливее он понимал,

что убить не сможет.

И он тянул с развязкой, придумывая самые невероятные вещи,

лишь бы хоть чуточку подольше ничего не решать. Он раздел

Тищенко, разрезав его одежду ножницами, и избил в кровь

прикладом карабина. Потом несколько раз ударил лежащего

стулом, развалившимся при втором ударе. Но каждый раз

придерживал руку, так как что-то не позволяло ему нанести удар

в полную силу. И сейчас скулящий и ворочающийся на полу

префект, уже обделавшийся от смертного страха, был намного

живее, чем он сам. И безусловно живее, чем два других

заложника — мертвецки пьяных и лежащих в обнимку под

заложенным кирпичом окном.

Юра прекрасно знал, что время работает против него, и всячески

старался поставить в тупик бригаду, которая наверняка

блокировала все здание. Идея с песнями пришла ему в голову

по наитию и почему-то сразу показалась на редкость удачной.

* * *

Что— то вроде послесловия.

Тищенко после всей этой истории довольно долго лечился.

Видать, пережитые им минуты ужаса все же не прошли даром.

Что вполне понятно. Попробуйте полежать в голом виде под

дулом заряженного картечью охотничьего ружья. Да когда еще

по голове бьют обломками стула. Потом он вернулся из

санатория, немного повалялся дома, связался с приятелями по

телефону и узнал, что под него сильно копают. Не то чтобы были

претензии — слава богу, в мэрию он перетаскал столько, что

претензий никаких нет и быть не может. Но слишком много

вокруг него шума из-за этой истории… Газеты. Голый

обделавшийся префект — это вроде бы и не префект вовсе.

Только тень бросает на московское правительство. Поэтому

нашли нового, энергичного. Откуда-то из федеральных структур.

Не то чтобы распоряжение уже подписано, но из верных

источников известно, что подготовлено. Конечно, не бросят

Тищенко — нет, не бросят. Такие люди нужны. Обождать бы

малость. А там и предложение соответствующее последует.

Предложение последовало через полгода. Что-то не ладилось в

московском бюджете, и Тищенко был брошен на добывание

денег.

На руководство конторой Льва Алексеевича, которого, в свою

очередь, бросили еще куда-то.

Оно, конечно, можно это рассматривать как понижение. Но с

другой стороны, мы — люди служивые и идем куда прикажут.

Хотя по ночам Петр Иванович ворочался и скрипел зубами,

вспоминая о былом величии. Но не все ушло, кое-что и

осталось.

Случайно промелькнула в разделе криминальной хроники

заметочка о старике-пенсионере, которого нашли на пустыре с

перебитыми ногами. Он шел через этот пустырь к себе домой, а

на него напали двое, повалили на землю и дважды ломом

саданули по ногам. И сказали, уходя, что слишком болтлив стал

пенсионер на старости лет. Что они имели в виду, дед так и не

понял, долго лежал в военном госпитале, потом вышел на

костылях. И сказал на прощание провожавшему его до ворот

медперсоналу: