Юлия Латынина

Саранча

Бандит – 4

Слева от коридора, у самого входа, начиналось уютное фойе,

где можно было посидеть в кресле, побеседовать и выпить

чашечку кофе. Собственно, именно разговором и занимался

молодой человек. Его собеседник был постарше его и куда

агрессивней: он встряхивал во время беседы головой, то и дело

щелкал пальцами, и руки его с неожиданной и пугающей

пластикой летали над столиком, как смычок скрипача — над

покорным ему инструментом.

Молодой человек, казалось, был значительно спокойней. Он

сидел абсолютно неподвижно, ни разу не переменив позы и

лениво откинувшись в кресле. Белоснежные рукава дорогой

рубашки, выступавшие на несколько сантиметров из‑под

безукоризненно пошитого пиджака, были сколоты золотыми

запонками. Тонкие, сильные пальцы с коротко подстриженными

ногтями совершенно неподвижно лежали на столе, не суетились

и не перебирали тут же лежавших бумаг, не отстукивали

нервного танца по полированной поверхности.

— Кто? Я? — вскричал второй, пожилой, чуть привстав с места.

— Мля буду, не делал я этого! Да тому, кто такую мульку пустил,

яйца повыдирать мало!

Охрана в начале фойе насторожилась. Молодой человек что‑то

коротко и негромко сказал в ответ.

Невнимательный наблюдатель (а охрана «Рэдисона»,

безусловно, к таковым не относилась) мог бы решить, что

собеседников только двое. Внимательный же глаз непременно

заметил бы четырех человек, расположившихся по

квадратно‑гнездовой схеме за соседними столиками. Все

четверо были очень похожи друг на друга: матерые субъекты с

метровыми плечами, на которых, казалось, трещали хорошо

пошитые пиджаки. Двое гоблинов, очевидно, страховали

пожилого, а еще двое — молодого.

Беседа продолжалась минут десять. Пожилой потихоньку

успокаивался, молодой все так же улыбался. Наконец они,

видимо, о чем‑то договорились, молодой встал, протягивая

пожилому руку. Тот с размаху хлопнул его по плечу

— Лады, Сазан! Приятно с тобой иметь дело, не то что

отморозки эти…

Пожилой стремительно повернулся, кивнул двум шкафам, и вся

троица быстро покинула фойе.

Игорь был еще довольно молод, моложе Валерия года на

четыре. Они росли в одном и том же московском дворе, и Игорь

был самым младшим в их компании, будучи принят в нее за

необыкновенное разумение. Только Игорь Нетушкин мог знать,

какую дрянь залить под школьный паркет на пятом этаже, чтобы

под паркетом расплавилась проводка и ненавистные занятия

тем самым были сорваны. Именно Игорь Нетушкин предложил

ребятам во дворе построить ракету, а когда ракета была

изготовлена, приехали угрюмые парни из КГБ, осмотрели

изделие и страшно заинтересовались составом топлива. Игоря

некоторое время приглашали на Лубянку и довольно тупо

расспрашивали о том, кто поделился с ним секретами

оборонного значения. Дело могло кончиться довольно плохо, но

во время одного из допросов, когда Игорь уже устал отвечать на

идиотские вопросы, дверь кабинета отворилась, и в него зашел

человек, который представился как генеральный директор НПО

«Союз» — главного российского разработчика и производителя

твердого топлива.

Как известно, ракетное топливо состоит из собственно горючего

и окислителя, и в ракете Игоря эту функцию выполняли

соответственно алюминиевая пудра и динитразовая кислота. Как

выяснилось, Игорь нашел то же самое техническое решение, что

и разработчики топлива для СС‑20. Проблема была не в этом.

Проблема была в том, что динитразовая кислота, полученная

принятым в СССР методом, стоила около 5 тысяч долларов за

тонну. При получении методом Игоря она стоила 200 рублей.

История с динитразовой кислотой как‑то разочаровала Игоря, и

в результате к десятому классу он расстался с химией и увлекся

молекулярной биологией.

Когда Валерий пришел из армии, тот как раз поступал на биофак

МГУ. Потом Валерий Нестеренко на два года залетел на зону по

«хулиганке», а когда он вернулся, Игоря во дворе уже не было —

семья переехала из старой московской коммуналки в какое‑то

неведомое Беляево.

— А ну пошли, — сказал Валерий, радушным жестом показывая

Игорю на одно из кресел в фойе.

Случайно или намеренно, но они уселись довольно близко от

двух спутников Валерия. К ним тут же подошла официанточка с

меню.

чем теперь занимается его старый знакомый.

— Бизнесмен, — сказал Валерий любезно и потряс руку Демьяну

Михайловичу. Ему показалось, будто он пожал стопку

вымоченных в воде салфеток.

— С химией не связаны? — немедленно спросил Демьян

Михайлович. — Лекарствами не торгуете? А то смотрите, у нас

замечательные лекарства, феноцистин в стране производим

только мы.

Если бы Валерий хоть отдаленно представлял себе, что это

такое — феноцистин и от чего он пользует — от сердца или от

живота, было бы совсем хорошо.

— Вы — это кто?

— Тарский химико‑фармацевтический комбинат. Тарская

область, натурально.

— Ты что, из Москвы уехал? — удивленно спросил Нестеренко.

— Да что он в Москве потерял? — преувеличенно бодро

вскричал директор. — Он у нас умница! Главный технолог! Он

ученый от бога, Игорек! Он вам из дерьма конфетку любого

состава сделает, любого. Я вам говорю, без него бы завод в три

счета загнулся. У нас в городе четыре химзавода, понятно?

Четыре! Шинный стоит, «Тарскнефтеоргсинтез» стоит, «Тарский

азот» стоит, и только мы работаем! А все почему? Вот вы не

поверите…

И из директора внезапно, как из неисправного крана, хлынул

поток слов. Демьян Михайлович говорил минут десять и говорил

бы гораздо дольше, если бы раздосадованный Нестеренко,

начисто переставший понимать, о чем идет речь, не спросил:

— А что такое ферментер?

Директор фармзавода смешно вытянул шею, пожевал губами,

собираясь что‑то сказать, а потом сообразил, что с таким

необразованным человеком, который даже не видел

ферментера, и говорить‑то не о чем. И обиженно замолк.

Иностранец внезапно разразился длинной басурманской фразой.

Игорь еще больше побледнел и что‑то ответил. Видимо,

директор тоже знал английский язык, и то, что сказал

иностранец, ему пришлось не по душе. Он подхватил Игоря под

руку, дернул на себя, как петрушку из грядки, и заявил:

— Нам пора. Пошли, Игорек, я тебе кое‑что объясню.

Валерий встал — и напоролся на умоляющий и отчаянный

хотя за арабский вариант Валерий, само собой, ручаться не мог.

Валерий собрал визитки и вручил их шведу.

— Oh so sorry! — сказал тот, копошась в белых квадратиках. —

Let me find you a Russian one… We are a multinational company,

you see «Ох, простите, дайте я найду вам ту, которая на русском.

Мы транснациональная компания, как видите…»…

Визитка, протянутая им в спешке, была на болгарском.

Валерий равнодушно, как того требовал этикет, отдал ему свою

визитку, обычную, с именем‑отчеством и названием торговой

фирмы, председателем совета директоров коей он значился.

Транснациональная компания «Ланка‑Гештальт» его мало

интересовала. Как показывал его опыт, транснациональные

компании редко пользовались услугами таких, как Валера

Нестеренко.

На сем они и распрощались.

***

Нестеренко был достаточно занятым человеком, и, кроме того,

он привык, что когда он кому‑то дает свой сотовый телефон и

просит позвонить — этот кто‑то берет и звонит.

Поэтому до вечера он не предпринимал никаких особых усилий,

чтобы разыскать Игоря, а вечером был чей‑то день рождения с

обязательной обжираловкой и последующим свальным грехом,

и, хотя Нестеренко не пил, он проснулся довольно поздно, не то

чтобы с трещащей, но с хмурой головой и смутным ощущением

недоделанного дела. Потом опять закрутились заботы, и только к

вечеру, спохватившись, Валерий набрал номер

«Рэдисон‑Славянской» и попросил соединить его с Игорем

Нетушкиным.

— Извините, господин Нетушкин уехал час назад, — сообщили

ему. — Конгресс кончился, и он уехал.

— Он не оставил адреса в Тарске? — спросил Нестеренко.

— Нет.

Валерий положил трубку и тут же поднял ее снова.

— Яшка? Помнишь, где я раньше жил, коммуналку?

— Да.

— У меня во дворе был сосед, Игорь Нетушкин. Он потом

не правильно записал. Звоню, а там автоответчик, и притом он

не говорит, что это квартира Игоря, а просто цифры называет —

328937. Может, я телефон не правильно записал.

— Ты правильно записал, — прошелестело в трубке. — Это его

телефон. Был.

— Что значит — был?

— Игоря больше нет. С поза… с позавчера.

— Что с ним случилось? Он не…

— Его убили. Расстреляли прямо на улице.

— Кто? — дико закричал Нестеренко.

Но в трубке уже раздавались одни короткие гудки.

Глава 2

Похороны главного технолога Тарского

химико‑фармацевтического комбината «Заря» оказались

заметным событием в жизни столицы небольшой старорусской

области на границе «Золотого кольца».

«Заря» был одним из немногих работающих в городе заводов.

Уже второй год он обеспечивал не менее десятой части

областного бюджета и исправно платил вполне благопристойные

зарплаты, а замдиректора Фархад Гаибов и главный технолог

Игорь Нетушкин в прошлом году стали депутатами областного

законодательного собрания.

О «Заре» довольно много писали в областных газетах, в том

числе и без оплаты со стороны «Зари», и губернатор часто

поминал ее добром в своих выступлениях. Правда, в последнее

время он перестал это делать: через два месяца в области

намечались выборы, и, по слухам, генеральный директор

Санычев на этих выборах поддерживал не губернатора, а

альтернативного кандидата Борщака.

Процветание «Зари» все единодушно приписывали молодой

варяжской команде. Года три назад завод не просто лежал: одно

название «Заря» заставляло нервно вздрагивать всю областную

администрацию.

Секретный завод номер 128 был создан в рамках программы по

разработке советского бактериологического оружия и к 1991 году

был закрыт. Все произведенное им тихо вывезли куда‑то в

Сибирь. К 1992 году с завода куда‑то рассосалась охрана, а

Поэтому тело областного депутата Игоря Нетушкина было

выставлено в Доме культуры, чтобы с ним мог попрощаться

каждый желающий, и в ДК пришли не меньше пяти тысяч

человек, большей частью рабочие «Зари». А когда все

попрощались, тарский ОМОН вежливо оттеснил толпу от

огороженного прохода, и к гостеприимно раскрытым дверям

Дома культуры начали подъезжать один за другим солидные

автомобили: директора, депутаты, бизнесмены. Последним

приехал губернатор на белой «Волге». Шла предвыборная

кампания, и любимый губернаторский «мерседес» в

агитационных целях пылился в дальнем углу гаража.

На импровизированной наспех трибуне выступала председатель

профкома «Зари». Это была пожилая женщина в немодной

кофте и длинной выцветшей юбке. Женщина говорила о том,

сколько Игорь Нетушкин сделал за два года для комбината. Она

привзвизгивала при каждом слове, а в конце концов взяла

платочек и прямо на трибуне заплакала.

Многие усмехнулись, а генеральный директор «Зари» Демьян

Санычев, стоявший по правую руку приехавшей на похороны

матери Нетушкина, ободряюще сжал ей руку и сказал:

— Господи! Вы посмотрите, как все его любили! И у кого только

рука поднялась!

По левую руку Виктории Нетушкиной стоял губернатор области

со своим начальником охраны. Губернатор тоже приобнял

Викторию Львовну, как бы позируя для снимка, и сказал:

— Мы непременно найдем убийц!

А потом почему‑то замер и недоуменно повернул голову. И

вслед за ним головы повернули все.

По огороженному омоновцами проходу к Дому культуры

неторопливо катился широкомордый «хаммер», а за ним, как

свита мальков за дельфином, — три одинаковых

темно‑вишневых «лендкрузера» с белозубым оскалом

кенгурятников и с московскими номерами. Внедорожники

затормозили у белокаменных колонн, двери их синхронно

распахнулись, и наружу вышли крепкие ребята в кожаных

куртках и с характерной короткой стрижкой. Последний

шагнувший из «хаммера» был худощавый тридцатилетний

парень со светло‑соломенными, слегка рыжеватыми волосами и

темными глазами цвета топленого сахара.

Виктория Львовна во все глаза глядела на Валерия. Это была

нестарая еще женщина, лет сорока двух, а выглядела она,

несмотря на траур, и того моложе. Валерий вспомнил, что

когда‑то у нее серьезно болели почки и под глазами все время

были темные круги, но сейчас, видимо, все было в порядке:

круги куда‑то исчезли. Правда, вместо них появились морщинки.

— Ты очень вырос, Валера, — сказала Виктория Львовна. —

Никогда не ожидала, что ты таким… станешь. Правда, ты всегда

был самый главный хулиган.

Разговор, видимо, опять свернул на какую‑то скользкую дорожку,

и Гаибов, вздохнув, сказал:

— Боже мой. Я просто не знаю, что будет с заводом.

Нестеренко поднял брови:

— А что? Без технолога завод остановится?

— Два года назад, — спокойно пояснил губернатор, — завод

«Заря» лежал на боку, как и все остальные химзаводы Тарска.

Он не платил зарплаты полтора года, и рабочие кормились

только тем, что воровали оборудование или гнали в цехах

самогон. Я отдал его вот этим троим — Санычеву, Гаибову и

Нетушкину. Теперь это лучшее предприятие в области. Меня,

кстати, до сих пор ругают, что я такой прекрасный завод отдал за

бесценок. Типа что‑то «нарочно разорил», чтобы передать его за

взятку москвичам… Но я не жалею, что это сделал. Даже

несмотря на то, что Демьян Михайлович с недавних пор,

кажется, предпочел бы видеть на моем месте другого

губернатора.

В бархатном баритоне губернатора на мгновение почудилась

нотка угрозы — почудилась и пропала, как пропадает в ножнах

едва выдвинутое лезвие.

— Я думаю, что Игорь Нетушкин был одним из главных

архитекторов этого чуда, — продолжал губернатор. — За два

года завод освоил производство четырех генно‑инженерных

препаратов, которые по своим характеристикам опережают

западные разработки. Если я не ошибаюсь, «Заря» экспортирует

феноцистин — в Чили, гамма‑лейкин — в Пакистан и

цисплантин — в несколько африканских государств. Кажется, они

только что получили от Пакистана лицензию и на феноцистин

тоже…

Валерий внезапно сощурился. Тот факт, что губернатор был —

старательней доктор вдавался в подробности, тем меньше

Валерий понимал, о чем, собственно, базар.

— Игорь Нетушкин был гениальным биохимиком, — сказал в

заключение доктор, — он был одним из тех людей, которые

изменяют мир, в котором мы живем. Так, как это сделали Пастер

или Флеминг. Здесь говорили, что он принес процветание заводу

«Заря». Если бы он прожил еще десять лет, он изменил бы наши

представления о могуществе мозга человека.

Доктор Гертцки в сопровождении переводчицы прошел через

толпу и остановился около матери Нетушкина.

— Это вам, — сказал он, роясь в бывшей при нем сумке и с

некоторым смущением доставая белый конверт.

— Что это?

— Это чек. Сорок тысяч долларов. Вы ведь не думаете, что

наша премия — это только красивый диплом?

Виктория Львовна всхлипнула и, перегнув конверт, досадливо

запихала его в сумочку.

Валерий внезапно отвернулся и отошел от директора. Он

чувствовал себя как последняя сволочь. Если бы месяц назад он

разыскал Игоря, вместо того чтобы поехать в кабак и нажраться

там на чужом юбилее, он наверняка сумел бы вытрясти из парня

всю правду. Он, Валерий, так уж сконструирован, чтобы

вытрясать эту самую правду… И теперь Игорь был бы жив, а

кто‑то другой, очень возможно, схлопотал бы маслину в

лобешник… Ну что он, в самом деле, кочевряжился? «Надо

будет — так сам позвонит». Это президент мелкого московского

банка пугается, если ему звонит Валерий Игоревич, и

немедленно отзванивает, чтобы, не дай Бог, не случилась какая

непонятка… А кто такой Нестеренко для Игоря? Старый

школьный приятель. Ну, бизнесмен в хорошо пошитом костюме.

Откуда Игорю знать, что Нестеренко мог бы помочь ему решить

его проблемы, какими бы эти проблемы ни были? Откуда Игорю

знать, что Нестеренко не привык, чтобы ему не перезванивали

сразу же, особенно если он два! — два раза сам просил

позвонить…

«Тоже мне, прикатил на четырех джипах, понты гнет, я, мол, да

за своего кореша… — угрюмо думал Нестеренко. — То трубку

лень было снять, то на четырех джипах приехал…»

В своем странствовании по залу Валерий едва не налетел на

самую малость тучные бока были лихо схвачены милицейской

формой с полковничьими звездочками. Мужчина не столько

внимательно слушал кандидата в губернаторы, сколько

разглядывал его собеседника. Появившийся сбоку Фархад

Гаибов наклонился к уху Валерия и шепнул:

— Григорий Молодарчук, и.о, начальника областного УВД. А тот,

который справа, — облпрокурор.

— Надолго к нам, Валерий Игоревич? — спросил начальник

областной ментовки.

— Как получится, — сказал Нестеренко. Помолчал и прибавил:

— У вас уже есть какие‑нибудь наметки, кто это сделал?

Молодарчук развел руками.

— Это большая потеря для области, очень большая, — вздохнул

полковник. — Мы проделали огромную работу, но раскрывать

некоторые наши профессиональные секреты… преждевременно.

Заказное убийство, к тому же, как вы прекрасно знаете, — это

самое труднораскрываемое преступление…

Молодарчук любил будить сочувствие в слушателях. Слова «как

вам прекрасно известно», «как вы понимаете» и тому подобные

употреблялись им часто и не к месту. Бравый начальник

ментовки даже не обратил внимания, что в разговоре с его

нынешним собеседником они звучали несколько двусмысленно.

— Впрочем… — начальник милиции сделал приличествующую

случаю паузу, — я должен сказать, что не стоит сбрасывать со

счетов слухи о том, что успешная деятельность «Зари» была

поперек горла некоторым западным ее конкурентам. Не секрет,

что большую часть своей продукции «Заря» экспортировала за

рубеж, составляя реальную конкуренцию немецким и

американским капиталистам, а методы их по устранению

соперников общеизвестны и жестоки. Я бы советовал

присмотреться — очень внимательно присмотреться! — к этому

представителю зарубежного концерна, который только что

произнес такую горячую речь о научных достижениях Игоря

Нетушкина.

"Интересно, что значит «советовал присмотреться»? —

раздраженно подумал Сазан. — Кому советовал? Милицейскому

начальству? Так ты и есть милицейское начальство, козел

певучий…

— Хорошо известно, — продолжал Молодарчук, — что западные

— Я бы предпочел другую формулировку, — сказал московский

«бизнесмен». — Убийца Игоря будет найден.

В Доме культуры было довольно тепло, но на всех

присутствующих словно пахнуло могильным холодом.

***

Церемония прощания продолжалась еще долго. Покойника

наконец накрыли крышкой, и гроб к автобусу очень торжественно

снесли четыре человека: генеральный директор «Зари» со своим

первым замом, областной прокурор и мокроусый, худощавый

заместитель гендиректора НИИ «Биопрепарат».

Автобус был обыкновенный похоронный «пазик», только

отмытый по торжественному случаю добела, и он странно

контрастировал с кавалькадой представительских машин,

которая поплелась вслед за ним до кладбищенской церкви.

После двухчасовой службы толпа существенно поредела и на

кладбище уже не превышала сорока человек. Несмотря на

весеннюю пору, дул резкий, пронизывающий ветер, небо было

заткано тучами, как чердак — паутиной.

Гроб опустили в могилу и забросали венками, причем из черного

«хаммера» был извлечен подобающе роскошный венок с

надписью: «Игорю от Валерия. На вечную память». Стриженый

пацан вместе с Валерием отнес его к могиле и вернулся в

машину, а Валерий, постояв у могилы, подошел к шведскому

империалисту доктору Гертцки, на шпионскую сущность которого

так прозрачно намекнул начальник областной милиции. Гертцки

стоял у самой ограды и казался внезапно постаревшим и

маленьким, словно съежившимся от боли. Переводчица

по‑прежнему стояла рядом с ним, вцепившись в рукав, и

плакала. Впрочем, Валерий больше не думал, что это

переводчица. Он видел, как в церкви она подходила к гробу и как

целовалась с Викторией Львовной.

При виде Валерия швед растроганно поднял голову и что‑то

сказал по‑английски. Девушка перевела:

— Спасибо вам за венок. Он очень большой.

Помолчал и добавил:

— Я вам звонил несколько раз, но, к сожалению, вас не было в

это ужасная вещь. Она противостоит новым открытиям. Даже

человек с моим именем, если он пишет заявку на грант, должен

написать, что будет делать все то же самое, что и до него, но

только на полшажка впереди коллеги. А настоящее открытие —

это не шажок вперед, это прыжок через пропасть.

Гертцки помолчал.

— Мне предложили совершенно невиданные для

университетского ученого деньги, обещали свободу… Но

фармацевтическая компания — это тоже клетка, только другого

рода. Там ты можешь прийти к президенту и объяснить ему

идею, и он сразу все поймет, а потом спросит: «А сколько мы на

этом заработаем?» В университетах боятся гениальных идей, а в

компаниях ими не интересуются, если на них нельзя заработать.

Игорю, как ни странно это звучит в вашей нищей России,

повезло. У него были свои деньги и фактически свой институт,

приватизированный, как я понимаю, за копейки. Он мне

рассказывал, что платил из своих денег по триста долларов

лаборантам, которые квалификацией не уступают докторам

наук…

— Ничего не понимаю, — покачал головой Валерий, — то здесь

Игорю была лафа, то он расписывал этикетки. И зачем ему в

американский университет, если там все так ужасно?

— Игорь пробил барьер этой публикацией. Завтра все ведущие

лаборатории кинутся повторять опыты Нетушкина. После нашей

премии очередь бы выстроилась, чтобы дать ему гранты…

— А что он сделал‑то? Лекарство?

Гертцки, который половину своей речи посвятил открытию

Нетушкина, страдальчески выгнул брови.

— Если этиокрин и лекарство, то исключительно от глупости, —

сухо сказал швед.

— Не понял.

— А если бы принимали этиокрин, то поняли бы. Фактически

Игорь был на пути к созданию препаратов, которые… которые

даже обыкновенного человека могут сделать очень талантливым.

Заставить его смотреть на мир под другим углом.

Доктор Гертцки помолчал.

— Когда я познакомился с работами Игоря, я был просто

поражен. Я был счастлив, когда он согласился с предложениями

Далласского центра. И вдруг, через два дня — эта ужасная

пшеницы. Санычев подхватил ее, и она зарыдала, уткнувшись

директору в плечо.

— Демьян Михайлович, — проговорила она между слез, —

простите, Демьян Михайлович, миленький, я не могу… Я… я

лучше… я лучше домой поеду.

Губернатор завертел головой, щелкнул пальцами, подзывая

своего водителя.

— Я отвезу Яну, — сказал Валерий.

***

Валерий уже не заметил, как за его спиной доктор Гертцки,

поколебавшись, подошел к заместителю гендиректора Фархаду

Гаибову и сказал по‑английски, напряженно улыбаясь в землю:

— Мне, конечно, неприятно говорить об этом в такой момент, но

наше предложение остается в силе, господин Гаибов.

Фархад Гафурович Гаибов, пятидесятилетний выпускник

Свердловского государственного университета, большую часть

жизни проработавший на секретном предприятии в Челябинской

области, проявил хорошее знание английских идиом. Фархад

Гаибов сказал:

— Go fuck your hoop «Да пошел ты…».

***

Спустя несколько минут Валерий и Яна ехали по широкой

автостраде прочь от города. Девушка забилась куда‑то в угол на

заднем сиденье тесного джипа, но уже не всхлипывала, сидела

молча и время от времени говорила:

— Теперь налево. Теперь направо.

Один раз она забыла сказать «налево», и Валерий заехал

куда‑то не туда. Валерий молчал, раздумывая, как бы начать

разговор. С девушкой в таком состоянии говорить сложно,

вякнешь что не так — не ответит и потом отвечать не будет всю

оставшуюся жизнь… Они уже выехали на загородную дорогу,

когда Яна, шевельнувшись на заднем сиденье, вдруг спросила

сама:

— Да, — прошелестело сзади. — Это… это я во всем виновата.

Я его просила уехать. Если бы он не сказал, что поедет, то и…

Слова на заднем сиденье пресеклись, и вместо них до Валерия

опять донеслось рыданье. Сазан вышел из машины, обошел

капот и сел на заднее сиденье.

— Ну тише, тише, — проговорил Сазан, отечески обнимая

рыдающую девушку, — поплакали, и хватит.

Бандит чувствовал себя изрядно не в своей тарелке. С

рыдающими девушками он не умел обращаться. Вот с

мужиками, которые наставили на тебя ствол — это пожалуйста.

Тут он знал, что и как делать. А с плачущими вдовами —

извините… мне бы чего попроще. Парня с черным поясом и

нунчаками.

Яна опять понемногу успокоилась и уже не билась о Валерия, а

только время от времени вздыхала. Она ужасно напоминала

карпа, выброшенного из воды, который сначала

колотился‑колотился хвостом по кухонному столику, а потом

притих и заснул.

— А почему ты думаешь, что это связано — то, что он решил

уехать, и стрельба? — тихо спросил Сазан.

— Не знаю. Я так чувствую.

«Я так чувствую». Что ж. Чувства надо уважать. Женская

интуиция, говорят, большая вещь, хотя Нестеренко как‑то не

выпало до сих пор случая убедиться, чем это женская интуиция

отличается от мужской.

— Как Санычев и Гаибов отнеслись к тому, что Игорь уедет?

— Как‑как… На уши встали. Целыми днями ор стоял. «Ты не

жалеешь Россию», «Без тебя завод станет», «Как ты можешь

предавать Родину» и так далее, и так далее. Сами ему копейки

платят, а туда же, о Родине.

— А они могли его… ну, ты понимаешь?

Яна вздрогнула.

— Зачем? Если бы он уехал, он бы еще, может, вернулся. А

сейчас… Оттого, что его убить, он ведь на завод не вернется, а?

— А какие‑нибудь секреты?

— Да кому в Америке нужны эти секреты, как на оборудовании

девятьсот седьмого года рождения аспирин выпускать не хуже

«Байера»!

Яна помолчала, потом прибавила:

заводской охраны тут же явился, фотографии мне показывал…

— Узнала фотографии?

— Да. Да Демьян Михайлович и без фотографий вроде все знал.

— А ты спрашивала Игоря, кто это такие? Он ответил?

— Да ничего он не ответил. Сказал как‑то зло, мол, есть козлы,

которые у завода чего‑то хотят и сами не знают, на что

нарываются. Так и сказал «козлы». Я от него это слово первый

раз слышала.

Сазан помолчал.

— Ладно. Поехали домой.

Дом Игоря был очень недалеко за городом и выглядел вполне

прилично: старый бревенчатый дом, выстроенный где‑то в

семидесятых, и к нему — светлая новая пристройка. Не

трехэтажные хоромы, которые полагается иметь руководителю

предприятия, но для двадцатишестилетнего парня вполне

прилично. Перед домом стояла новенькая темно‑вишневая

«вольво», в доме — отопление и канализация, что еще нужно

для спокойной жизни?

Из— за оттепели дорожка к дому превратилась в длинную лужу

с ледяным дном, Яна поскользнулась, выходя из машины, и

Валерий подхватил ее на руки. Она была щуплая и легкая, и

Валерию показалось, что даже сквозь толстое зимнее пальто он

чувствует жар ее тела.

В доме Валерий помог ей снять пальто и стащил с ног мокрые

сапоги. Ступни у Яны были холодные и узенькие, в темных

нейлоновых чулках. Валерий неосторожно сдернул петлю на

чулке, и сквозь разошедшийся шов выглянул белый с бледным

ноготком пальчик.

Яна, смутившись, подогнула ножки под себя. Валерий принес

плед и укутал девушку.

— Слушай, тут какая‑нибудь соседка есть? — спросил

Нестеренко. — Ну которая в доме убирается или к вам ходит.

— Есть. Баба Даша. Это напротив. Извините, вы мне водки не

достанете? Там, на верху шкафа.

Бутылка, стоявшая на верху шкафа, была наполовину пустая и

вся заросшая паутиной. Сазан отыскал в шкафу два стакана,

обтер бутылку рукавом и набулькал в оба стакана поровну, но

понемногу. Из своего он не стал пить и поставил стакан обратно,

да и Яна выпила чуть‑чуть: глотнула, закашлялась.

самой бабы Даши в доме не значилось.

Валерий взялся было за телефон, чтобы попросить Лешку Муху

подежурить дома у Игоря, но потом раздумал. Ему почему‑то

совершенно не хотелось, чтобы кто‑нибудь из его ребят дежурил

наедине с Яной до тех пор, пока в этот дом не приедут с

поминок.

Валерий вернулся к даче Игоря. На улице было уже совсем

темно, но около ограды горел и гудел яркий галогенный фонарь.

Фонарь был единственный действующий изо всех, тянувшихся

вдоль улицы, и, надо полагать, затеплили его уже после

убийства. Наверное, было первое мероприятие приехавшего на

место областного начальства. «Па‑ачему фонарь не горит?

За‑ажечь лампочку Ильича!» Как мало надо, чтобы

электрифицировать всю страну…

Валерий прошелся от калитки до крыльца, вымеряя расстояние,

потом обернулся. Огород, по ранней весне, был пуст и

просматривался довольно хорошо, если не считать железного

гаража с пристройкой. За гаражом начинались толстые елки,

окаймлявшие участок. Видимо, именно там, между гаражом и

елками, и прятался киллер.

Валерий сошел с крыльца и направился к гаражу. Там, в

проушине между елкой и стеной, было темно, Нестеренко

подсветил землю фонариком. Н‑да. Судя по вытоптанной, как

площадка для молотьбы, земле, достопочтенные менты пришли

к тем же выводам, что он сам. И выводы наверняка были

правильные.

Валерий вернулся в «хаммер», завел мотор, чтобы согреться, и

задумчиво закурил сигарету. На душе было как‑то особенно

паскудно, и часть этого паскудства проистекала оттого, что

Валерий чувствовал себя виноватым, а часть — от того самого,

что сформулировал доктор Гертцки. «Я понимаю, когда убивают

таких, как вы, бизнесменов (господин Гертцки и не прозревал

всей иронии употребленного им оборота), но зачем убивать

русского Пастера?» Мог Игорь натворить что‑нибудь, за что пуля

полагалась ему в порядке вещей? Черт его знает, нынче каждый

не без урода в душе, но вот Игорь… Он просто был наименее

вероятным кандидатом на такие дела.

Н— да. Итак, что мы имеем? Три версии. Версия кандидата в

губернаторы Борщака: «Таким путем губернатор Жечков и его

Яной и какие нынче скверные времена на Руси. Сазан все

терпеливо выслушал, а потом спросил:

— А скажите, вы вот — соседи напротив. Вы ничего в ту ночь не

слышали? Необычного?

— Мы — нет, — сказала Дарья, — и я спала, и муж спал. А вот

Варин муж, Яшка, так он видел, как в полпервого машина

проехала. Белые «Жигули», Он еще решил, что это Игорь

приехал. Он часто так приезжал, непонятно на чем. А теперь

вроде нет — у Игоря шофер Яшка, а у Яшки сестра, а у этой

сестры первый муж в нашей слободке живет, так он говорит, что

Игорь в час приехал и на заводской иномарке.

Сазан покачал головой. Он редко покидал Москву и едва ли не

впервые сталкивался с деятельностью информагентства «Одна

бабка сказала» и с феноменом маленькой провинциальной

слободки: все про всех знают все. Ты попробуй в Москве

спросить человека, как зовут его соседа по лестничной клетке,

так он не знает, этот сосед белый или негр…

— Так может, эти «Жигули» к кому‑нибудь здешнему ехали? —

полюбопытствовал Сазан.

— Так вроде милиция уже всех проверяла, ни к кому они не

приехали…

«Вот ты сволочь, — подумал Сазан про начальника УВД, — знал

ведь о белых „Жигулях“, а мне ничего не сказал». Хотя, с другой

стороны, с какой стати главный областной мент должен делиться

сведениями с человеком, очень нахально и очень

демонстративно явившимся на похороны в сопровождении

дюжины качков и четырех джипов?

— А что говорят, кто Игоря убил? — спросил Сазан.

— Так ведь эти самые… империалисты за ним охотились! Наш

завод, говорят, самой Америке поперек горла стал! Тут один

милиционер был, такой важный, осанистый, так он так и сказал:

«Здесь без международных террористов не обошлось!»

Сазан вздохнул. Это была оборотная сторона деятельности

агентства «Одна бабка сказала».

— Так вы переночуете у Яны?

Баба Даша кивнула. Сазан выудил из кармана зеленую бумажку,

торопливо сунул ее в руку женщине: мол, за труды. Та

всполохнулась, но Сазан, не принимая возражений, вскочил в

автомобиль и завел двигатель. Забота о ближних — это нежное

А белые «Жигули»? Белые «Жигули» давно уже загнали

куда‑нибудь в здешние или брянские болота. Или так бросили…

Из белых «Жигулей» следует очень важный факт: киллер не

ждал Игоря всю ночь, а приехал за полчаса до возвращения

Игоря. И через пятнадцать минут после того, как Игорь позвонил

и попросил прислать машину. А из этого вытекает другой важный

факт. Во‑первых, можно попытаться отыскать место, где белые

«Жигули» отсиживались, дожидаясь отмашки. Во‑вторых,

отмашку дал кто‑то, кто мог слышать, что Игорь вызвал машину,

именно вызвал, а не сел в нее: «Жигули» пожаловали в

слободку почти одновременно с приездом шофера на завод. А

так как таких людей достаточно мало, то процедура вычисления

нужного из них проста и наглядна: берешь каждого по

алфавитному списку, снимаешь штаны, вставляешь в задницу

паяльник и смотришь, который расколется… Если имя стукача

начинается на А, считай, что тебе повезло. Если имя стукача

начинается на Я, считай, что не повезло всем тем, кто был перед

ним…

Ну, а если информацию сняли с телефона, то что уж тут

поделаешь — издержки производственного процесса…

На этот раз Валерий заплутал: то ли мент назвал ему не

правильный поворот, то ли еще что, а только Нестеренко

пришлось обернуться вокруг квартала: плохо освещенные дворы

утопали в сугробах, посереди улицы шла разбитая ледяная

колея, машину Валерия при торможении закрутило, и он едва не

придавил серый «опель», одиноко торчавший меж двух сугробов

с работающим двигателем.

Гостиница оказалась с другой стороны квартала: никакой

таблички на здании не было, но перед стеклянным входом на

тщательно расчищенной стоянке виднелись три

темно‑вишневых джипа с московскими номерами. Стоянка была

широкая, метров двадцать, и обрамленная сквериком с

вечнозеленым кустарником и смутно выступающими из темноты

голубыми елями. В отличие от Игорева дома, убийств перед

гостиницей еще не происходило, и скверик вместе с улицей

тонули в снежном мраке. Единственным освещенным пятном

была лампочка у стеклянного входа, приподнятого гранитной

лестницей на метр от земли.

Валерий притер «хаммер» к бровке, поднялся по высоким

Валерия очень грамотно не побежали к елкам, а бросились

навстречу ментам, излагая ситуацию. Валерий все сидел на

обледеневшей ступеньке, захватив раненую руку.

— В чем дело? — рявкнул бравый лейтенант, поспешая

навстречу Валерию.

— В меня стреляли, — сказал Сазан, — я стоял у входа, а тот —

под елками. Там еще «опель» уехал, серый. Наверное, с

напарником того, кто стрелял.

— Номер «опеля»? — посерьезнел лейтенант, доставая рацию.

— Без понятия.

Сазан цыкнул на своих ребят и вместе с ментами пошел под

елки. Неизвестный товарищ лежал на снегу глазами вверх, туда,

куда его отбросила последняя пуля. Правая рука сжимала

черную вороненую игрушку — «ПМ». Товарищ был одет в

потертые джинсы, белые кроссовки и старую куртку из

кожзаменителя. Кто‑то посветил фонариком под елку, и Сазан

сказал:

— Окурки, окурки‑то сфотографируйте.

Ожидая клиента, неизвестный в волнении извел полпачки

сигарет. Снег вокруг елки был утоптан в грязь. Несмотря на

видимую незащищенность, киллер выбрал очень хорошую

позицию для стрельбы. Густой вечнозеленый кустарник укрывал

его и с улицы, и с площадки перед гостиницей, а пушистая

голубая ель служила дополнительной страховкой. Сбоку, в трех

метрах от ели, стоял вычурный чугунный фонарь. Он должен

был бы освещать скверик перед гостиницей, но фонарь не горел.

То ли киллер его пришиб сам, во избежание осложнений, то ли

лампочка скончалась давно и естественной смертью.

К подъезду прибыл еще один милицейский «козел», тертый

жизнью пожилой мент, по повадкам майор или на крайняк

капитан, взглянул в лицо усопшего и сразу посуровел.

— Из чего стрелял? — спросил он Валерия. Валерий здоровой

рукой вежливо подал ему «ПМ».

— Разрешение на ношение оружия есть?

Нашлось и разрешение.

— Что с рукой? — спросил мент.

— Он тоже не промахнулся.

— В больницу надо?

— Потом съезжу.

проходной Тарского химико‑фармацевтического комбината.

Точнее, машин было две: «хаммер» вел Лешка, по прозвищу

Муха, верный соратник Валерия, а за ним катился «лендкрузер»,

набитый охранниками. Никакого выпендрежа на этот раз не

было: просто Валерию страшно влетело от Мухи за вечернюю

поездку, которая могла бы закончиться гораздо печальней, и

вообще в городе, где в незнакомого человека, не разобравшись,

начинают палить через четыре часа после приезда, следовало

перемещаться группами и не поддаваясь на провокации, как

советским матросам в капиталистическом порту.

Вчерашняя история покамест доставила Сазану меньше

неприятностей, чем он ожидал. Конечно, с одной стороны,

происшествие можно было описать так: милиционер стрелял в

бандита, а бандит взял и застрелил милиционера. Но так как

милиционер стрелял в бандита явно не по служебной

надобности, а за чьи‑то деньги, а бандит, напротив, никак своей

бандитской сущности не проявлял и просто мирно давил себе

гостиничный звонок, то получалось, как ни крути, что

милиционер в этом конкретном эпизоде вел себя, как бандит, а

бандит, напротив, как законопослушный гражданин. Но опять же,

так как милиция очень не любит, когда ее сотрудников убивают

при исполнении хотя бы и неслужебных обязанностей, то очень

могло бы быть, что ребята наизнанку вывернутся, но представят

дело в пользу покойника.

Но пока милиция была в явном шоке и ничего вразумительного

по поводу того, кто виноват, не говорила. Видимо, ожидала

руководящих указаний от главного милицейского начальства или

даже самого губернатора.

Что до раны, то рана была действительно не очень серьезная.

Пуля, царапнув кость, на излете так и осела, как выразился

местный эскулап, «в мускульной ткани плеча», и выковыривать

ее пришлось в местной больничке, где анестетики то ли

выдохлись, то ли были просрочены совершенно. Бледный от

ужаса хирург ковырялся в ране, как сытый гурман в тарелке с

супом, и то и дело спрашивал: «Больно? Не больно?»

— Да какое, к черту, не больно! — не выдержал Валерий. — У

вас что, обезболивающие кончились?

После этого хирург перепугался до состояния промокашки, и в

конце концов присутствовавший при экзекуции Муха не

Генерального директора Демьяна Санычева не было в кабинете:

как разъяснила секретарша, он пошел в пятый цех.

Пятый цех располагался посередине заводской территории, за

лесом огромных цистерн, соединенных со сборниками

пуповинами труб, и гигантскими двухсоткубовыми реакторами,

уходившими через перекрытия прямо в низкие брюхатые облака.

К изумлению Валерия, пятый цех оказался сравнительно

небольшим и, скорее всего, экспериментальным. Реакторы здесь

стояли всего в два куба, и где‑то чуть поверх головы Валерия

натужно гудел электромотор, перемешивая химический компот в

огромных стальных сосудах, выкрашенных серебристой,

покарябанной кое‑где краской.

В цехе было безлюдно. Нестерпимо пахло какой‑то ужасающей

дрянью, питоньими кольцами змеились по стенам вытяжные

трубы, и между реакторами растопырился на трех ножках

толстенький фильтр. Один из реакторов не работал.

Пока Валерий оглядывался, возле реактора появился человек в

драной спецовке, деловито оглядел реактор, пнул одну из

идущих к нему трубок, сложил руки рупором и крикнул куда‑то

вверх:

— Витя! Врежь вентиль!

Человек исчез, а на его месте через две минуты возник Витя с

защитной маской и сварочным аппаратом, надвинул маску на

лицо и принялся врезаться в трубу. Резак пробил трубу в

несколько секунд, из нее веселым фонтаном брызнула парная

жидкость. Рабочий сдвинул маску, некоторое время созерцал

жидкость, потом повернулся к Валерию и сказал растерянно:

— Во блин. А сказали, что пустой…

Снял рукавицу и подставил под фонтанчик ладонь.

Валерия передернуло.

— Вода, — обрадовано сказал рабочий. — Из кожуха вода. Не

слили, наверное…

В помещении появился Гаибов в синем халате, накинутом на

кургузый пиджак. Некоторое время он и рабочий совещались по

поводу реактора, а потом к ним присоединился еще один —

видимо, инженер. На Валерия и двух его спутников никто из

химиков внимания не обращал.

Валерий, мысленно выругавшись, закурил сигарету. Гаибов

обернулся мгновенно.

— Российские фармзаводы редко делают субстанции. Мы —

исключение. Мы почти все свое делаем сами, только субстанцию

эритромицина у китайцев закупаем…

— Потому что ваши лекарства придумывал Игорь?

— Ну… не все. Но несколько самых дорогих — да. Одна

разработка еще институтская, это как раз бетаферон, мы на него

лицензию получили, еще когда я в Алицке работал, два

препарата сейчас запускаем плюс феноцистин. Это такая штука

от почек, ее «Беррингер» разработал и взял патент на синтез

так, чтобы его обойти было невозможно. А Игорь — обошел. И

не только обошел, а впятеро дешевле сделал… Ихний

феноцистин стоит сорок долларов, а мы поставляем за

двенадцать и еще чиновнику при этом можем откатывать вдвое

больше, чем иноземцы…

Гаибов помолчал.

— Плюс еще шесть веществ, три сейчас проходят клинические

испытания, три на очереди…

— Не много ли? — спокойно спросил Валерий. — Для одного

человека?

— Нет. Не много. Вы не представляете себе, Валерий Игоревич,

какое число замечательных разработок валялось у нас по

военным и всяким прочим институтам. Вот теперь мы эти

разработки и берем. Почему наши старые научные достижения

должны красть только иностранцы вроде «Ланки‑Гештальт»?

— То есть внедрять эти разработки мог бы не только Игорь?

— Так и теорию относительности мог кто‑нибудь другой

выдумать, — раздраженно заметил Гаибов, — рано или поздно…

Гаибов прошел куда‑то в глубь цеха, открутил вентиль и

нацедил в стоявший рядом стакан прозрачной жидкости. Выпил

и вытер усики.

— Хочешь?

— Это что? Не спирт, часом?

— Нет. Вода. Спирт у нас тут пили при предыдущем директоре.

Врезались прямо в трубу и пили.

— И много выпивали?

— Влияло на выход конечного продукта, — Гаибов усмехнулся.

— Тут много веселого было, — добавил он, — этот директор

бывший, Корзун, он тут баньку построил областное начальство

парить. Одно мероприятие заводу в полтора лимона зелеными

бактериологического оружия.

Из окна открывался вид на бесконечные переплетения труб,

крашенных светлой серебряной краской, и несовременный вид

кабинета странно контрастировал с отремонтированными

цехами.

Валерий молча прошел в кабинет, кинул плащ на один из

стульев, протянувшихся вдоль стола заседаний, и уселся в

удобное кресло, располагавшееся сбоку, за небольшим круглым

столом для более интимных бесед. Передовик производства

Ишенцев, герой «холодной» войны, из кабинета которого,

бывало, людей уводили прямо на расстрел, смотрел на молодого

бандита с присущей портретам надменностью.

Санычева, поднявшегося ему навстречу, Валерий любезным

жестом пригласил садиться напротив. Если тот и был шокирован

тем, что в его кабинете ему же указывают, куда садиться, то виду

не показал, а молча сел. Некоторое время они молчали и

смотрели друг на друга, а потом Санычев засуетился, опустил

глаза и спросил:

— Э… собственно, чем могу служить, Валерий Игоревич?

— Кто убил Игоря и за что?

Санычев смущенно улыбнулся.

— От…ткуда я знаю?

— Давай не будем врать, — сказал Валерий. — Это пусть

ментовка не знает. А ты знаешь. Итак?

Санычев помолчал.

— А скажите, Валерий Игоревич, какой, собственно, ваш интерес

в этом деле?

— У меня убили друга, — спокойно сказал Валерий.

— Очень трогательно. Друга, с которым вы не виделись лет

двенадцать и случайно встретились месяц назад на пять минут?

Валерий помолчал. Что он мог сказать? Что месяц назад он

почувствовал, что с Игорем беда, и что если бы он был

чуть‑чуть меньше занят своими делами, Игорь был бы жив?

— Это, конечно, очень эффектный повод, чтобы приехать на

похороны аж на четырех джипах, но что вам нужно на самом

деле?

— Есть еще одна причина, — сказал Валерий. — В меня вчера

стреляли. Прямо на пороге вашей гостиницы. Кто‑то принял

мой, как вы выражаетесь, эффектный приезд близко к сердцу. И

велел не платить. А поставщики… приезжают перед уборкой в

колхоз пятеро лбов и тычут в председателя помповиком:

«Собирай, на хрен, наш лен!» — «Да у меня горючки нет! Вы за

старый лен не заплатили!» — «Ничего не знаем, горючка твоя, а

лен наш! Не найдешь горючки, яйца повыдергаем и дочку

трахнем!» Правильно хозяйствуют ребятки, а?

— И кто же это такой хозяйственный? — поинтересовался

Сазан.

— А неважно. Ездят тут… тоже при джипах. А насчет Кубеевки я

для примера. Потому что мой комбинат сильно отличается от

Кубеевки и я не хотел бы, чтобы он на Кубеевку был похож.

— При чем тут Кубеевка? — не выдержал Сазан,

— При том, что ваш приезд я рассматриваю как попытку взять

мой завод под «крышу». Пока достаточно деликатную и

прикрытую довольно наивным предлогом насчет вашего дорогого

друга, которого вы видели сто лет в обед. Мой завод в вашей

«крыше» не нуждается. Смотри сноску про деревню Кубеевка.

Сазан встал.

— Очень хорошо, Демьян Михайлович. Как я уже сказал, я

приехал сюда только за одним: разыскать убийц Игоря. Ты

наверняка знаешь, почему его убили. Из того, что ты мне это не

говоришь и за свою жизнь почему‑то не боишься, следует одно.

А именно — Игоря убрал ты сам. И счет за мой пиджак

присылать надо тоже тебе. Договорились?

Санычев стал белый, как фарфоровый чайник.

— Да как ты смеешь… Да я за Игоря…

— Тогда кто?

Санычев помолчал. Видимо, он прикидывал, насколько серьезна

угроза собеседника.

— Это началось где‑то месяца два… Или, если уж с самого

начала, — я вам говорил, как на заводе хозяйствовали пару лет

назад?

— Никак. Все раскрали.

— Не совсем. В паре цехов гнали водку. Сначала самогонку, а

потом была такая бригада, бандита звали Сыч, он арендовал

цех и делал какой‑то фальшак. Когда мы все это купили,

милиция помогла нам Сыча с завода вышибить. Его, кстати,

вскоре застрелили, только поверьте, что я к тому, что его

застрелили, ни малейшего отношения не имел.

четырех джипах. Я в таком, знаете ли, спектакле раньше не

участвовал…

— Даже так? А кто вам «крышу» ставит?

— Да вроде как никто. Милиция. Мы же были губернаторские

любимцы и все такое прочее.

— И что милиция на этот раз?

Санычев помолчал, вытряхнул из трубочки белую таблетку —

валидол или что‑то в этом роде.

— Дайте воды. У меня что‑то от всех этих переживаний сердце

заболело.

Валерий воды принес, Санычев заглотил таблетку и показал ему

трубочку.

— Кстати, не желаете ли? Ацинамин, вроде валидола, только

лучше. Наше производство.

— А вы обезболивающих не выпускаете?

— А что?

— Да ничего. Мне вчера ночью в районной больничке пулю из

плеча драли, так мало того, что у хирурга руки тряслись, так еще

и вместо обезболивающего водопроводную воду вкололи.

— Он вам, наверно, новокаин колол, а новокаин не на всех

действует… Мы анестетиков не выпускаем.

— Так что милиция сказала по поводу Спиридона?

Санычев довольно долго молчал.

— Я жду объяснений, — холодно поторопил Сазан.

— Ну, в общем… так получилось, что мы незадолго до этого с

полковником Молодарчуком поссорились. Ну с начальником

областного УВД.

— Отчего?

— Вы примерно представляете себе, как живут сейчас в России

предприятия?

— В смысле, что у них нет денег?

— Ну я бы предпочел сказать, что у них нет рублей… Но в целом

верно. У нас сейчас примерно процентов тридцать расчетов идет

через взаимозачеты. До семнадцатого августа шло процентов

пятьдесят. Потому что до семнадцатого августа наш экспорт был

формально убыточен. За сырье, с бюджетом, за газ мы

расплачиваемся векселями. Векселя, как правило, не наши,

хороший завод этой дряни сам не плодит, но они‑таки есть. И

когда мы расплачиваемся собственным векселем, это значит, что

— Когда продала?

— Неизвестно. В том‑то и дело, что «Бенарес» нам по поводу

векселей не звонил, и мы даже не знаем, когда они их купили: до

того, как векселя попали в стоп‑лист, или после. В любом случае

эта история плохо пахнет.

— А разве на договоре между «Стройкомплектом» и

«Бенаресом» не указана дата покупки?

— Валерий Игоревич! Да задним числом любую дату можно

поставить, как будто вы или я этим не занимались!

— Ну хорошо. Я так понял, что «Бенарес» пришел к вам с

векселями, а вы отказались их гасить?

— Да.

— А при чем тут милиция?

— При том, что реальный хозяин «Бенареса» — начальник

областного УВД Григорий Молодарчук.

— А сколько эти ваши векселя стоят?

— Общий номинал — тринадцать миллионов рублей. Плюс

штрафные санкции.

— То есть минимум пятьсот штук баксами?

Санычев кивнул.

Нестеренко протяжно присвистнул.

— И что было после того, как вы отказались платить? Они вас

проверками заели?

— Отнюдь. «Бенарес» просто тихо и мирно подал в суд. А надо

вам сказать, что наше вексельное обращение — вещь

чрезвычайно… как бы вам сказать… опирающаяся на некоторые

устные договоренности. То есть все знают, что ваши векселя

обращаются на рынке и стоят тридцать процентов от номинала.

И что если вы покупаете вексель и приходите на завод, то вам

грузят продукцию по цене в три раза выше, чем если бы вы

платили деньгами. Но нигде в законодательстве нет такой

нормы, что я должен векселедержателю платить товаром. Там

есть норма прямо противоположная:о том, что я ему должен

платить деньгами. По номиналу векселя плюс штрафные

санкции.

Нестеренко подумал.

— То есть «Бенарес» купил векселя даром, потому что они были

в «черном списке», без «черного списка» красная цена векселям

— сто пятьдесят штук, а с вас они просят пятьсот?

двери в администрации ногой открывать, и вдруг встает какой‑то

очкарик и шварк его по морде! И за что, спрашивается? Он что, у

очкарика девку кадрил или дачу хотел отобрать? По узкому

разумению Спиридона, очкарику была предложена работа строго

по профилю. Вот такая история.

— Спиридона вчера на похоронах не было? — неожиданно

спросил Валерий.

— Да вы что. Его бы рабочие на части разорвали. Прорвались

бы через ОМОН и устроили бы…

— А как звали человека, который заведовал

«Приской‑Стройкомплектом»?

— А зачем вам это, Валерий Игоревич?

— Для общего образования.

— Завод будет сам договариваться с Молодарчуком, Валерий

Игоревич. Вас мне на этих переговорах не нужно.

— А почему вы стали поддерживать на выборах этого…

Борщака. Кандидата в губернаторы? Ведь старый к вам неплохо

относился.

— Он как‑то непонятно стал себя вести.

— Что значит «непонятно»?

— Ну, допустим, в декабре мы тут решили еще один завод на

себя взять. Шинный. Если точнее, мы целую нефтехимическую

корпорацию задумали, а начать решили с «Тарскшины». Я уже

говорил, что у нас в городе четыре химкомбината, и все, кроме

нашего, лежат. А у нас как раз после августа денежка поперла со

страшной силой, потому что после девальвации рентабельность

экспорта выросла аж втрое. У шинного завода контрольный

пакет принадлежит областному фонду имущества, и мы просим,

чтобы фонд отдал нам этот пакет в управление. С правом

последующего выкупа.

— Даром?

— Да! Даром!!! С точки зрения либерального экономиста, это,

может, и некрасиво выглядит. Как так! Огромный заводище, две

тыщи работающих, давайте конкурс устроим, а не будем

государственное достояние по чужим карманам распихивать… А

с точки зрения реальной экономики — ну кому он, этот шинный

завод, на хрен, нужен! Кто в него будет вкладывать, кроме нас?

Кто из него сделать чего‑то сможет?

— И что губернатор?

Бред полный. Во‑первых, не ссорился. Во‑вторых, вы

представляете себе Игоря в роли директора? Игорь — это

антидиректор. С людьми не умеет разговаривать, финансов не

знает, он думает, что пробирки на деревьях растут, а плавиковую

кислоту, наверное, качалкой качают, как нефть. Он закажет себе

какую‑нибудь аппаратуру, к нему придешь: «Игорек! Эта штука

сорок тыщ долларов стоит!» — «Да? А мне так интересно было

бы с ней поработать». — «Игорек, мы тебе купим, только скажи,

зачем она тебе конкретно?» — «Да я конкретно не знаю, просто

я тут одну серию задумал…» Вы представляете себе такого

человека во главе завода?

Санычев вздохнул и горестно замолчал, видимо, вспомнив, что

Игоря уже нет и заказывать микроскопы по цене «мерседеса»

больше некому…

— А что было сначала — векселя, Спиридон или губернатор?

— Губернатор.

— То есть как только вы лишились высокого покровительства, то

на вас наехали все: от местных качков до местной ментовки?

Если молчание — знак согласия, то Санычев, видимо, был

согласен с утверждением.

— Из‑за чего вы поссорились с губернатором?

Санычев насупился.

— Аппетит у него большой.

— Например?

— В области третий год строят онкологический центр, И под эту

стройку, натурально, создан внебюджетный фонд, в который все

мы, конечно, жертвуем…

Директор помолчал.

— Если бы те деньги, которые я отдал в этот фонд, остались

мне, я бы ровно еще одну такую «Зарю» рядом обустроил. А так

аж две пустые коробки построили, да и то фундамент с

восьмидесятых остался! Он бы, гад, хоть половину воровал, а он

все гребет, как саранча! И когда я сказал, что больше я денег

туда не дам, губернатор аж истерику закатил: ах я сволочь… да

на святое дело… ах я детей лечить не хочу! Да…

Директор горестно махнул рукой и замолк.

— А почему Игорь так бедно жил? — спросил Сазан.

— Что значит бедно? Машина есть, дом шесть комнат. Почему

не квартира? Он сам в городе не хотел жить, тухло ему было в

наблюдая, как скучающий охранник отмыкает вертушку для

редких посетителей.

Вообще комбинат охранялся не очень плотно: двое охранников

на вертушке, трое у некогда мощных, а ныне со скрипом

вползающих в стену ворот, да начальник смены в крошечной

каморке сбоку. Телефон, как заметил Муха, был только внутри

здания, а раций у охранников не было.

Через проходную процокала каблучками припозднившаяся

сотрудница бухгалтерии, охранник грустным взором посмотрел

ей вслед и опять уткнулся глазами в какую‑то пеструю книжку.

Муха со вздохом полез в карман и, вытащив оттуда шоколадный

батончик, захрустел оберткой.

— Хочешь?

Охранник принял половинку батончика с некоторой опаской. Кто

его знает, что тут такое рядом сидит? Очень возможно, что

сейчас придет начальник охраны Володарцев и велит гнать

москвича взашей или того пуще — цеплять наручники и сдавать

в ментовку. А возможно, это сидит будущая «крыша» комбината,

и тогда от собственного хамства хлопот не оберешься.

— Слышь, тебя как зовут? — спросил Муха.

— Лешка.

— Ты смотри! И я тоже Лешка. Ты откуда, тезка? Местный?

— Из Неяшева. Городок тут рядом.

— Большой?

— Да не. Два завода и горком.

— И чего заводы? Стоят?

— Один стоит, а другой работает. Пулеметы производит.

— А что, их покупают, пулеметы‑то?

— Еще как покупают! Арабы всякие. Там, говорят,

рентабельность тысяча процентов.

— А зарплату платят?

— Не‑а.

Лешка взгрустнул, запихал в рот остатки батончика и со вздохом

произнес:

— Там ваш банк сидит, московский. Ни хрена не платит, отец

только тем и кормится, чего вынесет. Тебе, кстати, чего‑нибудь

такое не нужно?

— А что, например? — уточнил Муха.

— Ну… там не только пулеметы… «ПТУРСы». Пушки

Нетушкин водителя отпускал.

— И в тот раз отпустил?

— Да.

— А кто же его вез? Охранники?

— Нет, он на вахту позвонил, Мишка трубку снял — он говорит,

что сейчас поедет. Ну Мишка водителя вызвал.

Муха про себя отметил, что он угадал точно. «А. Каголов» и был

его собеседник Лешка.

— А Мишка сегодня дежурит?

— Не‑а. Должен, только не пришел чего‑то. Звонил, что болен.

Грипп.

Муха добродушно сморгнул. Лешка опять посмотрел на баночку

с пивом. Пива очень хотелось, но Лешка мужественно превозмог

искушение. Было бы здорово, если б бандит оставил эту банку.

— А что, — спросил Муха, — у вас в городе кто самый крутой?

— Колун, говорят. Я его в телевизоре видел, щупленький такой, и

не скажешь, что крестный отец…

— А он к вам не сватался?

— Не, что ты. Наезжали тут какие‑то, говорили — от Спиридона.

Во, представляешь? Ночью подъехали с бензовозом, окно

вышибли и в караулку мазут с водой налили…Ни отмыться, ни

вычерпать…

— А вы? — удивился Муха.

— А что мы? У нас всего оружия — два табельных ствола, а эти

приехали с автоматами…

— И что?

— А ничего. Поглумились и уехали. А нам субботник пришлось

устраивать.

— А чего Спиридон хотел?

Лешка лениво пожал плечами.

— А хрен его знает, чего он хотел. Это к начальству — чего он

хотел. Наше дело маленькое — мазут вычерпать…

На широкой лестнице заводоуправления, украшенной бюстом

Ленина, появился Валерий Нестеренко.

— Ну, привет, браток, — поднялся Муха, — увидимся вечерком,

а? За мной пиво и раки.

Два джипа у ворот согласно заурчали. Лешка смотрел, как

широкая спина и бритая башка его добродушного собеседника

исчезают за тонированным стеклом. «А че, душевный парень, —

области все решаю я». Или дело просто в 17 августа — дате,

после которой крепенький середнячок превратился в

перспективного и самого крутого в области экспортера и стал

вызывать у губернатора неконтролируемое слюноотделение?

Областное управление внутренних дел располагалось на

узенькой улочке неподалеку от рынка. Около обшарпанного

подъезда стояли два растрепанных «козла», да еще один

«жигуль», готовившийся отдать богу душу, торчал, заехав

колесом прямо на топкий газон, и чей‑то обтянутый джинсами

милицейский зад обреченно ковырялся в моторе.

У самого крыльца, подзагородив вход, стояла мощная вишневая

«вольво», — машинка, судя по всему, принадлежала самому

Молодарчуку или кому‑то из его замов. Трое ментов курили на

лавочке. При виде подъехавших джипов с московскими

номерами они немедленно оживились, повернулись, как по

команде, и уставились на высыпавших из них крепких парней.

Валерий знаком велел своим ребятам оставаться у тачек и

вошел внутрь.

Дверь в предбанник молодарчуковского кабинета была

распахнута, в прокуренном помещении толпился народ. На

покорябанном стуле у двери сидела женщина, чистенько и бедно

одетая. По виду — типичная потерпевшая. Валерий невольно

обратил внимание на пальцы женщины: белые и бесцветные,

кое‑где с мелкими ожогами от реактивов. Такие же пальцы были

вчера у Игоря, когда он лежал в гробу.

— Вы с «Зари»? — спросил Валерий.

Женщина среагировала не сразу.

— А? Да.

И тут же повернула голову обратно, уставившись, как цыпленок,

на закрытую дверь кабинета. В глазах ее, на секунду

взглянувших на Нестеренко, плеснуло какое‑то дикое

неизбывное горе. Валерий понял, что она даже не услышала

вопроса, а ответила механически, как человек, разговаривающий

по мобильнику, механически продолжает вести машину.

Внезапно Валерий обернулся. В коридоре, напротив распахнутой

двери предбанника, стояли трое ментов. Двое глядели на него с

любопытством. Третий оперативник был совсем молодой, года

на три моложе Валерия, — худой вихрастый парень в пушистом

свитере и старых джинсах. Джинсы были перетянуты толстым

офису. За окнами открывался роскошный вид на реку, под

собранным из стальных спичек мостом неторопливо проплывала

желтоносая баржа.

Валерий, не дожидаясь приглашения, сел в одно из покойных

кресел, расставленных вдоль стола для совещаний. Полковник,

поколебавшись, опустился напротив.

— Нет, просто черт знает что такое! — с запоздалым

негодованием воскликнул Молодарчук. — Сначала шляются

неведомо где, лезут к парням, а потом, чуть что, позорят

хороших людей!

Валерий молчал. Уголок рта Молодарчука дернулся, пальцы

выбили на столешнице нервную дробь. Нестеренко сидел

абсолютно неподвижно и расслабленно, и эта неподвижность

собеседника невольно заставляла полковника нервничать,

восполняя недостаток чужих движений избытком своих

собственных.

Внезапно Молодарчук встал, растворил дверь кабинета и

крикнул:

— Лерочка, кофе и коньяк.

Потом вернулся и снова сел напротив Валерия. Глаза

Нестеренко, казалось, неторопливо изучали обстановку

кабинета, красивую белую грамоту с золотой окантовкой —

личную благодарность Анатолия Куликова за чего‑то там

проявленное и оказанное.

— Н‑да, нехорошо‑то как вышло, — с досадой сказал

полковник.

— Что — нехорошо?

— Ну вы сами понимаете, Валерий Игоревич. У нас город

спокойный, тихий. А вы… в первый же день… и не кого‑нибудь,

а сотрудника милиции… из иностранного ствола…

— Ваш сотрудник находился при исполнении обязанностей? И

если да, то у него не странные ли обязанности — мочить

заезжих бизнесменов из незарегистрированного «ПМ»?

Полковник поколебался.

— Ну зачем вы так, Валерий Игоревич. Я… я совершенно

непредвзято… Но… — полковник замолчал. Руки его бесцельно

бродили по полированной поверхности стола. Внезапно

полковник сощурился и поинтересовался:

— Кстати, я так понял, что вы нашли общий язык с Демьяном

— Есть показания, что водителя убивал именно он И что угрожал

владельцу «Ласточки» тоже Лесько.

— Классные вы себе кадры набираете, — осклабился Сазан.

— В семье не без урода, Валерий Игоревич. Но вы понимаете,

что я в довольно сложном положении. С одной стороны, ордер

на арест Лесько был практически подписан. Капитан Царьков,

который вел это дело, проделал безупречную работу. С другой —

меня теперь могут не понять Меня могут вызвать в Москву и

сказать: «Григорий, у тебя что, крыша поехала? Заезжий… гм…

заезжий авторитет мочит на ступенях гостиницы оперативника,

который в первый раз его видит, а ты после этого авторитета

отпускаешь, а на мертвого опера вешаешь ограбление

трейлера? Ты сколько за это получил, а?»

Полковник помолчал.

— Это очень тяжелая для меня ситуация, Валерий Игоревич.

Поймите, очень тяжелая… Я готов пойти вам навстречу. Закрыть

глаза на некоторые моменты… Но пойдите навстречу и вы мне

— вы понимаете меня?

Валерий понимал. Он понимал вполне, что чувствовала в этом

кабинете полчаса назад тринадцатилетняя девочка, которую

изнасиловали несколько подонков и которой товарищ полковник,

то ли oт неохоты портить отчетность, то ли от нежелания

ссориться с кем‑то высокопоставленным, заявил, что она сама

шлюха. Вот только пусть Молодарчук не думает, что Валерия

Нестеренко так же легко развести, как тринадцатилетнюю

пацанку.

Валерий вежливо развел руками.

— Понимаю.

Молодарчук удовлетворенно кивнул и, нажав кнопку интеркома,

велел:

— Лерочка, Царькова ко мне.

Спустя несколько минут в кабинет вошел тот самый худощавый

молодой опер, который в предбаннике ел Валерия глазами.

— Вот, Яша, познакомься, — сказал Молодарчук, — это Валерий

Нестеренко. А это Яша Царьков. Гроза окрестных бандитов и

гордость нашего УВД Лично Петрашева брал, был у нас такой

кадр, владелец автозаправок и кандидат в областные

депутаты…

Опер молча глядел на Нестеренко. Любезности в его взгляде

некоего Олега, он на два года ее старше, одноклассник брата.

Ребята пригласили девочку покататься. Описывать подробности?

— Травмы были?

— Множественные разрывы половых органов. Ушибы на

внутренних частях бедер. Напоследок им очень туда бутылку

захотелось засунуть, в наказание за непримерное поведение. В

отношении Олега это второй такой случай. Первый кончился

тем, что отец заплатил семье тысячу долларов и пригрозил, если

что, сжить со свету.

— Кто отец?

— Отца зовут Станислав Ковальский. Это первый заместитель

Григория Ефимыча.

Опер запихал в рот остатки бутерброда, отряхнул руки и

тщательно счистил крошки со свитера.

— Кто участвовал в этом, кроме Олега Ковальского?

— Не строй из себя защитника обиженных, Валерий Игоревич. У

тебя это не лучше получается, чем у моего начальства. С

которым ты, кажется, договорился.

— О чем? — поднял брови Валерий.

— Могу только догадываться. Всего‑то и надо для конца

карьеры Лесько, чтобы его заезжий авторитет у гостиницы

грохнул…

— А мне сказали, он был накануне ареста

— Он месяц накануне ареста. Я каждый день хожу к

Молодарчуку и показываю ему бумаги. А мне: «Ну что ты

говоришь! Заслуженный работник! Высокая раскрываемость!

Вон, Серого взял…»

— А как он Серого взял?

— А так и взял, что забил Серый Спиридону стрелку, поехали

они за город хлестаться из автоматов, Спиридон явился без

оружия, а Серый повез на шесть человек пять «АКМ» и один

«Стечкин». Приехала милиция, Серого повязали, Спиридона

отпустили, поскольку Серый с железом, а Спиридон пустой.

Расклад понимаешь?

— Понимаю.

— Сам такие вещи не делал?

— Не делал.

— Ну да. Вас послушать, так все вы ангелы, а не бандиты…

— Какой я бандит, а? — спросил Сазан. — Я простой скромный

Спиридона оказался. Ну я этого товарища вот на этом самом

месте, где ты сидишь, три часа обрабатывал.

— Чем?

— Ласковыми словами, Валерий Игоревич. На вашу братию

ласковые слова особенно хорошо действуют… Только вот стул

под ним три раза ломался… Ну вот. А когда человек Спиридона

раскололся, мы еще двоих взяли. Те про убийство рассказали,

сказали, что одного у Серого брода утопили, а второй вроде бы

дальше утоп. «Точно, — спрашиваю, — утоп?» «Точно, —

говорят, — в больницах его нет, дома тоже, мы проверяли на

всякий случай…» Ну я опечалился, а все же стал искать. И вот

через неделю нахожу его в одной здешней деревеньке, у

двоюродной сестры его бабушки… Повезло парню дважды. И что

сбежал, и что ребята, которые его подобрали, вошли в его

положение. Не в больницу повезли, а куда попросил. А то бы его

точно в больнице Спиридон убрал.

— И он дал показания?

— Подробнейшие. Рассказал, как их тормозили. Он и

останавливаться‑то не хотел, а его напарник говорит: «Стой, это

мент, я его знаю, он напротив меня живет».

Опер помолчал.

— Я сначала думал, что напарник с бандитами в сговоре был, а

потом решил проверить. Действительно, проверяю — да, жил

напротив напарника мент. Лесько Андрей Никитич. Тащу

раненому пачку фотографий: «Нет ли тут мента?» Тот уверенно

на Лесько тычет… А у меня уже и раньше были подозрения. Но

что он же и в водителя стрелял — этого я, конечно, не думал.

Просто уж больно он нагло прессовал барыгу, а жалоб на него

было достаточно.

— А какие жалобы?

— Проза жизни. С наркоторговцев собирал налог. Машину

«опель» завел. У жены пельменная образовалась, и весьма

темным путем. Не особенно зажиточен был покойник, но шибко

червив.

— А под кем сейчас АОЗТ «Ласточка»? Под Спиридоном?

Опер усмехнулся.

— Интересное у нас с вами снятие показаний, Валерий

Игоревич. Не то я с вас снимаю показания, не то вы с меня…

Опер полез короткими пальцами в карман, вытащил оттуда

кто Колуну поперек дороги был, так либо вылавливали с

батареей парового отопления на шее, либо вообще не

вылавливали. Так вот, Спиридон должен быть крайне

антипатичен Семену Семеновичу. И пещерным уровнем

развития, в отличие от Колунова. И происхождением из одной и

той же бригады. И, казалось бы, это должно кончиться все той

же батареей на шее. Но ничего подобного не наблюдается.

Напротив, наблюдаются барыги, которые тихо и мирно

занимаются своим бизнесом, пока на них грубо и нагло не

наезжает Спиридон. И что характерно — после этого они

оказываются не под Спиридоном, а под Семеном Семенычем, к

которому бегут с плачем и соплями и которого величают после

Спиридона спасителем, умницей и тонким человеком.

— Как, например, АОЗТ «Ласточка».

— Ага. Как АОЗТ «Ласточка»… И вот, кстати, еще один

любопытный факт. Вся эта история с «Ласточкой» фактически

дает повод для ареста Спиридона. Потому что у меня есть

бригадир Спиридона, который участвовал в убийстве, и у меня

есть его показания, что убийство заказывал Спиридон. Ну

понятно, он их дал не раньше, чем ему в противогаз нашатыря

напустили… И когда я прихожу к начальству и прошу закрыть

Спиридона, то начальство просит час на размышление. А по

истечении часа оно меня вызывает и начинает рассуждать на

предмет того, что показания мои добыты с применением насилия

и в суде все развалится, как карточный домик.

Опер помолчал.

— Странная ситуация, а? Я прошу закрыть известного

беспредельщика. Казалось бы, начальство должно только

радоваться. Учитывая, что на последнем чемпионате области по

вольной борьбе начальство сидело стул о стул с Семеном

Семенычем Колуновым, оно должно радоваться особенно. А

начальство, поразмыслив, говорит мне «нет»… И оно говорит

«нет» с такой убедительностью, что на следующий день ко мне в

окно, в мое отсутствие, влетает граната и разносит дома

последнюю табуретку. Спрашивается, если начальство с

кем‑нибудь советовалось по поводу моей напористости, так не с

отморозком же Спиридоном? Я во многом готов родное

начальство заподозрить, но только не в общении с отморозками.

Сазан усмехнулся.

в Москву, подтяни юристов, проработаем вопрос. Неплохие

бабки можно с людей снимать…

— Ты что, собираешься даром людей кидать?

— Даром это только менты могут. Честный человек за такое тут

же пулю словит. А если кто нагадил, вполне ему можно оборотку

сделать… Так что если я тихо и мирно, со всем присущим моей

профессии так‑том, объясняю Санычеву, что ему лучше

заплатить ментам пятьсот больших рублей, тогда окажется, что

мирный коммерсант убил продажного мента, который служил

некоему Спиридону. А если нет — тогда следствие примет все

меры к тому, чтобы убедить суд, что залетный московский

бандит пристрелил при невыясненных обстоятельствах стража

порядка…

Муха помолчал. У Валерия он был на особом счету, пользовался

безграничным доверием босса и не далее как два месяца назад

получил в награду крупный автосалон, где торговали угнанными

из Европы и мастерски прилизанными иномарками.

— Спиридон — это который наезжал на комбинат?

— А ты откуда знаешь?

— Да уже рассказали.

— А про Колуна не рассказали?

— Нет. Кто такой?

— Хозяин Спиридона. Классическая разводка. Отморозок

Спиридон тычет в нос пушкой, а Семен Семеныч Колунов

собирает плоды его трудов… Н‑да… Мне с самого начала

история Санычева не понравилась. Какой‑то пробитый

спортсмен наезжает на жемчужину областного бюджета, а

ментовка при этом даже не морщится.

— А Санычев что, про Колуна не знает?

— Все он знает, собака эдакая. Просто у него на бандитов

аллергия.

— С чего бы это? — искренне обиделся Муха.

Валерий откинулся на подушки и замолчал.

После беседы в милиции, несмотря на все ехидство опера,

клиническая картина представлялась весьма ясной. Был

отморозок Спиридон, зарившийся на комбинат и получивший от

Игорька по роже, и был прикупленный мент Лесько, которого

использовали в нехитрой комбинации, чтобы развести

несчастного владельца «Ласточки».

Перед дверью палаты сидел полусонный милиционер в

бронежилете и с автоматом. При виде Нестеренко милиционер

оживился было и приподнялся, но тут же заметил опера и

приветственно махнул рукой.

— Яков Иваныч! Проходите.

Иван Решетов не спал: на стук двери больной повернул голову, и

Валерий увидел молодое белобрысое лицо с высокими скулами

и смешно поднятыми бровями. Водителю было лет двадцать,

судя по всему, паренек только‑только пришел из армии или

вовсе в ней не служил.

— Здравствуйте, — сказал Решетов, обращаясь к оперу.

Валерий молча уселся на единственный бывший в палате стул.

Парень с искренним деревенским любопытством наблюдал за

ними. Видно было, что что‑то в одежде нежданных визитеров, в

их модных плащах и белых рубашках смущает его, но парень

был слишком не искушен, чтобы рассудком понять, чем тройка

от Армани отличается от джинсов со свитером.

— Привет, Ваня, — сказал Сазан. — Ты уж извини, если

помешали. Ты как себя чувствуешь? Разговаривать можешь?

— Да.

— Ты расскажи Валерию Игоревичу, что с тобой случилось, —

слегка напряженным голосом проговорил опер.

— Да я уж рассказывал. Вон Яков Иваныч…

— А ты еще расскажи.

Валерий вынул из кармана небольшой магнитофон и

демонстративно щелкнул клавишей.

— Ну… мы ехали из Гданьска. Через всю Польшу, Белоруссию,

потом через Смоленск. В общем, без происшествий доехали.

Хороший рейс был. Даже денег не так много ментам отдали. Ну

а когда к городу подъехали, смотрим, стоит обычная «шестерка»

и в болоте завязла. Вокруг несколько человек бегают… До дома

километров тридцать осталось, и место такое нехорошее —

болото и лес. У нас вообще инструкции — не останавливаться. Я

говорю Сережке, что мне это не нравится, и помповик достал. У

нас с собой был помповик на всякий случай. А ребята эти

наперерез бегут и руками машут. Сережка сначала напрягся, а

потом как заорет: «Тормози!» Это, мол, мой сосед и еще в

ментовке работает. Он, мол, меня заебет, если мы не

остановимся. Ну… мы и затормозили…

снял, на дорогу бросил и опять рядом лег. И рукой машу.

Несколько машин проехало, я сознание потерял, очнулся уже в

автобусе. Совхозный такой «пазик», в нем всего двое. Один —

водитель, другой надо мной хлопочет. «Сейчас, — говорит, — в

больницу довезем, в Семякино». А я говорю: «Не надо в

больницу, меня там убьют, отвезите к тетке. К Инне Львовне».

Она мне не тетка, а бабка двоюродная, но я ее всегда тетей

звал. Если бы это не семякинские были, мне бы, наверное,

конец. Мало ли что бы подумали, если раненый, значит, бандит

какой… А они вдруг спрашивают: «А ты не Маринкин ли внук?»

Ну я говорю, что да. И они меня к тетке отвезли.

— Это когда было?

— Да давно уже. Недели две назад. У меня рана стала гноиться,

тетка говорит: «Давай отвезем тебя в больницу», а я говорю, что

мне нельзя в больницу. «Помрешь», — говорит, а я отвечаю, что

так, может, и не помру, а в больнице точно убьют. Она к матери

поехала, приезжает обратно, глаза вот такие: «Ваня, тебя

милиция ищет, к матери домой приходили, и мент точно такой,

как ты описывал. Говорят — за грабеж трейлера…»

Ваня помолчал.

— Ну тут уж и она поняла, что мне нельзя в больницу. Я уже

совсем загибался. Все. Из раны воняло… Потом очнулся,

смотрю: я здесь, а около кровати мент сидит. Все, думаю. Сейчас

убьют. А он мне фотографию этого Лесько показывает.

«Узнаешь?» — говорит. «Узнаю». — «Лежи, — говорит, —

спокойно, поправляйся, тут тебя никто не тронет, тебя

круглосуточный пост будет охранять». А этого мента поганого мы

судить будем показательным судом…

Ваня замолк и с интересом оглядел своего собеседника.

— А вы из Москвы будете, да? Небось полковник?

Валерий пожал плечами.

— Нет, я не полковник. Значит, ты видел, как Лесько стрелял?

Ваня чуть заметно поколебался.

— Да. Я видел, как он стрелял. Другие стреляли и не попали, а

он попал.

— Но ведь ты в это время бежал в лес. А стреляли за твоей

спиной.

— Я оглянулся.

— И видел, что Сергея убил именно Лесько?

— Ты хорошо натаскал этого парня, — повторил Сазан.

***

В ментовку они вернулись тем же порядком: Царьков на

патрульной «канарейке» и следом — Валерий в джипе. На этот

раз в кабинете оказалось довольно народу: один пожилой опер

сидел на подоконнике и чистил табельное оружие, а еще двое,

усевшись на стол, оживленно обсуждали ведомственные

новости. В углу мерно всхрапывал неисправный чайник.

При виде Нестеренко, вошедшего в кабинет вслед за

Царьковым, они разом замолчали и уставились на посетителя.

Худощавый тридцатилетний парень в безупречно сшитом

костюме и белой манишке так же разительно отличался от

большинства постояльцев кабинета, как новенький шестисотый

«мерседес» от ржавеющею на обочине «Запорожца».

— Знакомьтесь, — с брезгливыми нотками в голосе сказал

Царьков, — Валерий Игоревич Нестеренко, из Москвы к нам.

Уже успел отличиться… А это Санька, он, между прочим, в штаб

по раскрытию убийства Нетушкина входит.

— Без охраны ходите, Валерий Игоревич? — с усмешкой

спросил Санька — сорокалетний опер с испитым лицом.

— У него охраны целый джип на улице, — ответил Царьков, —

если бы Нетушкина так охраняли.

— А какая по поводу Игоря официальная версия? — спокойно

спросил Сазан.

— А ты сегодняшних газет не читал? Там очень все интересно

написано про происки иностранной разведки.

— А если без газет?

Санька пожал плечами.

— А если без газет, то это уж как начальство договорится с

Спиридоном. Оно у нас сговорчивое, начальство‑то.

— Значит, по‑твоему, Игоря убили по приказанию Спиридона?

Санька с Царьковым очень пристально смотрели на залетного

московского гостя.

— Похоже на то.

— А кто конкретный исполнитель? Лесько?

— Не знаю, — сказал Царьков, — мы еще Лесько на предмет

немедленно подкатился к самому входу.

— Куда едем? — осведомился Муха, запрыгивая в джип вслед за

Сазаном.

— Домой к Игорю. То есть к Яне.

***

Полковник Молодарчук, начальник областного МВД, сидел в

кресле, уставившись на плоскую морду телевизора. По экрану

телевизора, обольстительно размахивая крылышками, летали

прокладки «Олвейз плюс», но полковник Молодарчук

прокладками не возмущался. Он размышлял.

Вопреки своим официальным заявлениям насчет «руки ЦРУ» и

прочая, и прочая, и прочая, полковник Молодарчук нимало не

сомневался, что Игоря Нетушкина хлопнул Спиридон. Более

того. Со вчерашнего дня полковник был почти уверен, что знает

имя исполнителя, — и что исполнителем этим должен быть не

кто иной, как все тот же почивший вчера в бозе лейтенант

Лесько.

Вообще следовало признать, что за последние несколько

месяцев Спиридон стремительно деградировал: из жесткого и

крутого бандита он превратился в отъявленного отморозка, чьи

выходки мешали жить всем, в том числе — и областному МВД, и

Колуну.

Сколь— нибудь внятный диалог с ним становился невозможным:

человек кушал его высокоблагородие кокаин в промышленных

количествах, калечил проституток, издевался над собственной

бригадой и не далее, как две недели назад чуть не насмерть

подстрелил барыгу, собственноручно принесшего ему дань.

Думали, что Спиридон был недоволен размерами подношения,

но потом выяснилось, что Спиридонову почудилось, будто в его

кабинет входит большой белый медведь…

Словом, со Спиридоном было пора кончать, пока он не примет

за белого медведя эдак там губернатора области или самого

Молодарчука. Разгром группировки давал бы полковнику

возможность отличиться в глазах центра и, что куда важнее, —

получить свою долю в ее бизнесе. Молодарчук рассчитывал, как

минимум, на контроль над Северным рынком и расположенным

сугроб, негромко урчал черный «чероки» — обманчиво‑грозная

машина, паркетный джип, неприспособленный для проселочных

дорог. Сквозь примороженное стекло был виден силуэт

водителя: курносый парень в пуховике и клетчатой кепочке читал

книжку с пестрой обложкой. При виде подъехавших джипов

парень поднял голову, окинул новоприбывших внимательным

взглядом и опять уткнулся в книжку. Валерий отворил калитку и

прошел к дому. Рубчатые подошвы разъезжались на ледяной

дорожке. Дверь Валерию открыла Виктория Львовна: ее серые,

как песчаная змейка, глаза спокойно смо грели на московского

бандита и на огромный букет, закупленный на привокзальном

рынке.

— Это ты, Валера? Заходи. Чаю будешь?

Валерию почему‑то вспомнилось, как очень давно, когда Игорю

было только девять, Виктория Львовна повела его с Игорем и

еще двумя ребятишками в Пушкинский музей. Ребятишки были

чистенькие и вымытые, сопровождаемые мамашей и

домработницей. Валера сразу почувствовал глухую классовую

ненависть и начал, по обыкновению, заводиться: по дороге в

музей: лупил мальчишек грязными снежками и топал по лужам, а

в музее затих и присмирел и вертел головой в созерцании

незнакомых предметов и, наконец, при виде очередного

экспоната дернул за платье Викторию Львовну и осведомился:

— Теть Вик, что такое фаллос?

Виктория Львовна ужасно сконфузилась, но объяснила, как

могла.

— Так это просто х…! — разочарованно сказал Валерий.

Через минуту Валерий услышал за своей спиной жаркий шепот

одной из мамаш: «Господи, да это ж просто шпана какая‑то! Как

вы ему позволяете общаться с сыном!» «Да, он испорченный

мальчик, — вздохнула Виктория Львовна, — но сердце у него

доброе…»

Теперь испорченный мальчик, который в девять лет не знал, что

такое фаллос, но зато с раннего детства прекрасно знал более

короткий и более популярный синоним греческого слова, стоял

на пороге прихожей в сером костюме с галстуком за сто

долларов, а отличник Игорь Нетушкин лежал в тесном гробу на

Тарском кладбище.

Двое бычков Нестеренко застенчиво жались в прихожей.

в щечку.

Выпрямляясь, он успел заметить сузившиеся глаза Чердынского.

— Говорят, вы старый друг Игоря? — спросил Чердынский.

— Да. А вы…

— Ах да. Извините.

Чердынский привычным жестом выудил из визитницы белый

прямоугольник.

— «Фармэкспорт лтд». Генеральный директор. Я сегодня

говорил с Демьяном. Он мне рассказал о вашем приезде.

Валерий оглянулся: глаза Яны были опять крепко закрыты.

— Вниз спустимся? — понизив голос, спросил Нестеренко

Чердынский кивнул.

В гостиной никого не было. На стоявшем в углу рояле

красовались початая бутылка водки и два граненых стакана,

несильный сквозняк шевелил потертые льняные шторы, и в

воздухе пахло каким‑то нехорошим тленом, словно за диван

завалилась курья ножка или там сдохла крыса. Валерий

подошел к окну, распахнул занавеску и долго смотрел в

черно‑белый сад с обвисшими, мокрыми сучьями яблонь и

цепочками заячьих следов от забора к забору.

За его спиной негромко зазвучала музыка. Валерий обернулся.

Чердынский сидел перед роялем на вертящемся стульчике и

легко перебирал клавиши. Руки с короткими пальцами порхали

над черно‑белыми клавишами легко и виртуозно, как руки

уличного кидалы — над стаканчиками с наперстком. На пюпитре

вместо нот стояла бутылка водки.

Чердынский играл очень хорошо, почти профессионально, что

именно — Валерий понять не мог. Его детство прошло в

коммуналке и с вечно включенной радиоточкой на кухне, и

классическая музыка в сознании Валерия намертво

ассоциировалась с бодрым голосом советского диктора,

рапортом об успехах в посевной и прогорклым запахом

подгоревшей каши. Как следствие Валерий классики не любил.

Чердынский взял несколько аккордов, потом перешел на что‑то

надрывно‑веселое, прокатился пальцами по белым клавишам,

резко встал и захлопнул крышку, В руках его оказалась бутылка.

— Хочешь?

Валерий покачал головой.

Граненый стакан заполнился наполовину, Чердынский хлебнул

Валерий.

— «Фармэкспоргу».

— А кому принадлежит «Фармэкспорт»?

— Вопрос для младшего школьного возраста, Валерий Игоревич.

Неужели вы думаете, Демьян и Фархад работают на чужого

дядю?

Этого Валерий не думал. Но странное дело — ни Гаибов, ни

Санычев не походили на «новых русских», настоящих хозяев

жизни, которые были готовы идти по трупам, рвать головы и

раздавать взятки. Было в них обоих что‑то от «красного

директора», от технического интеллигента. В меру хитрые, в

меру жесткие, они все же не дотягивали до стандартов

российской конкуренции. Чердынский, несмотря на очки и

фраерскую привычку играть Брамса, — дотягивал.

— И много вы лекарств экспортируете?

— Прилично.

— А разве нас на Запад с лекарствами пускают?

— Нет. Есть такая штука — GMP. Good manufacturing practice.

Нормы чистоты производства, до которого наши заводы просто

не дотягивают. Даже, представьте себе, «Заря».

— Почему представьте себе?

— Потому что на «Заре» производилось бактериологическое

оружие. Уж на ней стерильность такая, что стерильней только

незачатый ребенок. GMP — это полное фуфло. Для западной

компании вроде «Ланки‑Гештальт» или «Новонордекса» это

просто способ не пустить чужаков на рынок. А все стандартные

тесты на обсеменение любой препарат «Зари» выдержит не

хуже «Ланки».

— Так как же вас пускают?

— А у нас нет поставок в США. У нас есть страны третьего мира.

Мы продаем им супердорогие генноинженерные препараты

втрое дешевле, чем та же «Ланка». И при этом можем

откатывать чиновникам вдвое больше. «Ланке» это, надо

сказать, очень не нравится. И она руководствовалась не только

человеколюбивыми соображениями, когда сманивала Игоря в

Штаты.

— А внутри страны продукцию «Зари» тоже распространяете

вы?

Чердынский помолчал.

Валерий промычал что‑то неопределенное.

— Я впервые встретил ее пять лет назад. Тарск — город

маленький. Я пришел в гости к своему другу, старому школьному

приятелю. Он тогда в каком‑то черном ящике работал.

Потомственный технарь‑интеллигент. Мне открыла девочка лет

четырнадцати. Она была в очень короткой красной юбке и с

белым бантом в волосах. Я влюбился. Представьте себе, я

влюбился именно тогда. Я тогда работал здесь, в Тарске, в НИИ.

Вроде как чего‑то курировал. Мне как‑то по чину не полагалось

совращать четырнадцатилетних, а? Потом я уехал. В Москву на

повышение. Потом ушел в коммерцию. Мы работали с «Зарей»,

собственно, я много сделал, чтобы Санычев получил этот завод.

Полтора года назад я был в командировке в Тарске, ехал по

улице Мира. Если вы еще не в курсе, это та самая улица, где

собираются… Стоит кучка девочек, и я узнаю Яну… Она

подняла руку, и я остановился. Сначала я думал, что она

совершенно пьяная, а потом понял, что она просто под кайфом.

Она зарабатывала так деньги на наркотики. Насколько я

понимаю, бандиты это делают специально. Так легче заставить

проститутку отрабатывать деньги. Впрочем, это ваша

специальность, что я вам объясняю…

Глаза Чердынского за толстыми стеклами очков были усталые и

отчаянные.

— Я увез ее с собой. Она хихикала и норовила раздеться. Она

меня совсем не узнавала, все повторяла, что я «клевый папик».

Я взял ее в Москву, как вы понимаете, уж я‑то знал, где ее

можно вылечить. Истратил, кстати, кучу денег, но это

совершенно неважно. По счастью, ее удалось избавить от

наркозависимости. Она начала совсем недавно, после того, как

убили ее отца. Тоже какие‑то разборки, он, чтоб заработать

деньги, пошел в коммерцию и пожаловался в милицию, что его

обирают бандиты.

— Чьи?

— Ныне покойного Сыча… Они приехали после его смерти и

сказали, что фраер им был по жизни должен. Вот. Я ее вылечил.

Снял отдельную квартиру. Когда жена узнала, был жуткий

скандал. В конце концов я развелся. Мы с Яной собирались

пожениться. Я взял ее в одну из командировок в Тарск. Мы

пришли на какое‑то мероприятие типа «двадцать лет Тарскому