Эта книга — дебют молодого писателя Марии Беркович —

документальное повествование в письмах, дневниках и

рассказах. Ее герои — дети с нарушениями развития, их

родители, волонтеры и педагоги, работники детских домов. Ее

предмет методы помощи, способы взаимодействия с другими,

особыми детьми. Ее сюжет — любовь как мера вещей.

О Маше Беркович

От издателя

Маше 24 года.

впрочем, этот факт решительно ничего не объясняет в Маше, так

как является чистейшей условностью — она кажется то

подростком, то человеком, прожившим огромную жизнь,

наполненную подробными трудами, ежедневными

преодолениями, неустанным добыванием смыслов и неустанной

же проверкой их на прочность.

Маша — дефектолог. Педагог, психолог, нянька для детей и

выросших детей, у которых — аутизм, умственная отсталость,

слепоглухота, множественные нарушения развития, Маша —

частный репетитор у тех, кто живет в своих квартирах со своими

родителями. Маша — волонтер в детском доме для тех, от кого

родители отказались. Маша — автор рабочих записей,

дневников, писем к друзьям, которые, по сути, те же рабочие

записи. Собранные под одной обложкой, они перед нами.

Это — факты.

А вот моя версия.

Маша — воин, эльф, подвижник, философ, поэт, дочь

смотрителя маяка, Малыш и Карлсон в одном лице.

Маленькая, короткостриженная девочка в длиннополом черном

пальто с непомерно большим для ее роста рюкзаком за плечами.

Там, в рюкзаке, среди многих, самых неожиданных предметов,

необходимых для занятий с ее подопечными, — флейта. Маша

умеет на ней играть. С рюкзаком она наматывает километры по

питерским окраинам, через промзоны и спальные пчелиные сот

—по частным урокам. С рюкзаком она курсирует из города N

(дальний пригород большого города в большой город, чтобы от

всеми отверженных перейти к отверженным не всеми, — к тем,

кого еще всё-таки любят, хотя бы и только родители.

Маша, конечно же, не из века нынешнего. Это становится

любви. О гой самой, которая уже ответила на все вопросы,

отменила все ответы, и прошла все смерти, смертию смерть

поправ. Потому что, как мы знаем из одной, самой главной, книги

это единственный выход. К свету.

Любовь Аркус

Автор выражает свою глубокую признательность близким,

друзьям, коллегам и учителям, но особенно людям, без

которых эта книга была бы невозможна:

Моим бабушкам Галине Майзелис и Нине Катерли,

маме Елене Эфрос,

хранителю Александру Гейзенцвею,

моим друзьям и коллегам Тане и Сабине,

учителям Нине Старосельской, Марии Дименштейн, Марианне

Майер, Ирине Карвасарской, Александре Черкасской, Ците

Келлер, Елене Микшиной и Алле Тымкив,

издателю этой книги Любови Аркус,

друзьям и адресатам моих писем Льву Гондельману и

Екатерине Шипилёвой.

Кабинет французского

Начало этой истории находится между началом концом детства

и егo окончательным концом.

Может быть, всё началось рано, в мои тринадцать и три

четверти, или ещё раньше — в мои тринадцать с половиной, или

с того, как тётя Надя продала дачу в Зеленогорске, Торфяная

улица, а номер дома— удивительно! — но сейчас оказалось, что

я его не помню. Может быть, даже еще раньше, в начале августа

1998 года. Это был очень трудный август. Тогда мы с дедушкой

Мишей и Никифором (домашнее прозвище моей бабушки)

уехали за тысячу километров от нашей дачи в Зеленогорске и

жили в доме, который стоял е сосновом лесу. Я помню запах

прошлогодней сырости в комнатах и вкус масла, полежавшего на

открытой тарелке в холодильнике.

В это лето я вдруг поняла, что время идёт очень быстро, не

успеешь оглянуться, как мама постареет и умрёт, и я сама

постарею и никогда больше не поеду в лагерь из Финляндии, и

дачу нашу снесут — дача была для меня тем же, что счастье.

Так плохо, как тогда, мне никогда в жизни не было (а мне плохо

бывает очень редко). Я лежала на верхнем этаже домика,

вертела в руках старый том Гайдара с повестью «Судьба

барабанщика» и плакала. Я бродила по сосновому лесу и

сочиняла какие-то глупые пьесы в стихах. Плакала и просила

Бога, чтобы всё это поскорее кончилось. В самом деле, стало

полегче.

Анемон, Эа, Омесса, Онарис, Повелитель Ветров, Повелитель

Оленей.

Был ТЮТ — театр юношеского творчества. Я любила его.

Близких друзей, даже приятелей, не было, играла я в спектаклях

мало. Любила коридоры, лабиринты, кулисы и декорации. Это

было такое место для тихого аутиста. Можно было ходить,

смотреть, думать и дышать этим воздухом. Я ходила в большой

соседний концертный зал «Карнавал», когда там не было

концертов, и бродила по его мраморным этажам. Танцевала,

когда меня никто не видел. Балансировала на широких перилах

(на высоте третьего этажа). Однажды меня поймали за этим

занятием и привели к зав. воспитательной работой Ларисе

Петровне.

— Зачем же ты ходила по перилам?

— Хотела покончить жизнь самоубийством, — соврала я. — Из

за несчастной любви.

Мы говорили около часа. Это был мой первый и единственный

разговор с ней.

И хоть я и не хотела кончать жизнь самоубийством, было мне,

вероятно, не слишком-то весело. Разговор с Ларисой Петровной

очень помог. С тех пор при встрече мы всегда здоровались и

улыбались друг другу. Ещё я очень любила стоять на контроле,

отрывать билеты. Там я себя чувствовала на своём месте.

Спектакли — «Сирано де Бержерак», «Сотворившая чудо» —

знала наизусть. Наверное, не будь «Сотворившей...», не стала

бы я дефектологом.

Что ещё помню?

Дотронуться, за руку взять, — лучше раскалённое железо.

Всегда жила во мне уверенность, что человек, которого я люблю,

об этом должен сам догадаться, то есть он уже об этом знает. А

я должна делать вид, что он мне совершенно безразличен. Или

хотя бы не необходим.

Зачем, главное? Бог его знает, так я тогда была устроена. Я и

сейчас так устроена.

Мне казалось, достаточно того, что я сама чувствую, внутри

себя, это и так мучает, и так жжет.

Школу я не любила из-за французского и математики, да и

вообще почти из-за всех предметов. Из-за того, что меня

дразнили. Я была неаккуратная — в рюкзаке разные бумажки и

часть I

Письма с Онеги

Лёве

Дорогой Лёва!

Три года назад ты задал мне вопрос, а ответа так и не получил.

Три года — это долго. Должна же я в конце концов ответить!

Хочу рассказать тебе о своём смятении, страхе, радости,

отчаянье, — а это очень трудно. Поэтому я просто записала все

свои мысли по порядку, вот и получился жуткий беспорядок.

Знаешь, Лёва, иногда я думаю - может, стоит сменить

профессию? Мне очень трудно работать с людьми. Я их совсем

не знаю. Но они меня завораживают, и я не могу просто взять и

бросить всё.

** *

Дорогой Лёва!

На занятия с Егором я иногда приезжаю слишком рано. Тогда я

захожу в супермаркет «0‘Кей». Я стою у входа и смотрю на

стеклянные часы турфирмы «Нева», на ряды и кассы. На людей

с тележками. Иногда я сама беру тележку и делаю вид, что

покупаю. Меня завораживает логика движения и нестолкновения

тележек. Я никак не могу понять её. В супермаркете я ребёнок.

Растерянный, заблудившийся, или радостный, убежавший. Это

ничего не меняет. В любом случае, я только делаю вид, что

покупаю.

Тогда я думаю о своих учениках. Я вижу их рядом. Они-то не

делают вид, что покупают. На них косо смотрят. Их выгоняют,

когда они опрокидывают коробку молока. Никто не поможет им

разобраться в том, что вокруг.

Я напишу книгу, она будет называться «Дети в супермаркете».

Но сейчас ещё рано. Книгу обычно пишут, когда что-то поняли.

Как обобщение опыта. Вот, например, Януш Корчак . Януш

Корчак (настоящее имя Генрик Гольдшмит, 1878-1942 ГГ.)

польский педагог, врач, писатель и общественный деятель. Погиб

в Треблинке вместе со своими воспитанниками из «Дома сирот»,

отказавшись от предложенной свободы. Автор повестей для

детей и взрослых, а также около двадцати книг о воспитании,

среди которых – «Как любить ребенка» – (1914).-«Право ребенка

на уважение» (1929 г.)

Открыл рот и приготовился запеть.

Tyт-то мы и сбежали.

Сижу в коридоре на корточках, а Рустам у меня на коленях.

Благо что легкий, весит как пятилетний в свои восемь. Улыбается

мне и обнимает за шею. Я рада. Обычно он в порыве чувств

колотит людей кулаками.

Семь лет из восьми он прожил на скотном дворе в Краснодаре.

Не умел пользоваться туалетом и ложкой. Раздевался и голый

валялся на полу в классе. Игрушки первый раз увидел в

интернате.

На открытом уроке, помню, раздала всем детям конфеты. Наша

преподавательница говорит:

— А Рустаму-то дайте тоже!

— Он не будет есть. Не знает, что это такое, — сказала Анна.

Мать приводит Рустама в интернат в понедельник и забирает на

выходные. Каждый раз она вталкивает его в класс. Рустам

рыдает и кричит «аба! аба!». Мать отрывает его от рукава

дублёнки. Ни разу не поцеловала.

— А что вы хотите? Это ребёнок от нелюбимого человека!

** *

Дорогой Лёва!

Редактор считает, что я должна объяснить читателю, где что

происходит. Вообще-то, всё, что происходит, происходит во мне,

но это ведь мало что объясняет. Ладно, я признаюсь, что

работаю в разных местах и с разными людьми. А то

большинство думает, что только с аутистами. Ну да, с ними я

тоже работаю. В Фонде. И на Онеге. Летний «интегративный

лагерь реабилитационного туризма Фонда «Отцы и дети», http/

www. Otsyideti.org.ru/od/go.asp?view=onega Онега — это наш

летний лагерь, он очень далеко. Письмо идёт целых две недели.

Ещё я иногда работаю в школе N, детдоме X и на дому.

Но это, по правде говоря, не имеет ни малейшего значения.

Вхожу в комнату.

Ребёнок лежит на полу и рыдает.

Он в бешенстве, ему страшно. Успокаивать и отвлекать

бесполезно.

Ложусь на пол рядом с ним и начинаю кричать, рыдать и стучать

ногами.

(«Ты не один, я разделяю твои чувства, я такая же, как ты».)

Лучше считай шаги.

И не надейся найтись по звуку.

Прикосновенье чужой руки.

Что-то вложили в руку,

Шепотом «береги».

Голову наклони,

Остановись, напряженно слушай –

Кажется, скрип лыжни.

Кажется, где-то рожок пастуший.

Здесь и далее стихи автора

** *

Дорогой Лёва!

Что-то я заснуть не могу. Хочется написать тебе об Анне.

Есть люди, за которых мне хочется молиться.

Твоя мама говорит, что у нас каменное сердце. Так вот есть

люди, которые могут это вылечить

Первый раз я услышала Аннино имя просто так, без отчества,

— Один человек у нас пойдёт к Анне.

всех учителей в начале практики нам представили по имени и

отчеству.

— Маша у нас пойдёт к Анне.

(И все переглянулись).

Мы ходили по школьным лестницам, к А.С. спрашивала,

заглядывая в классы:

— Анну не видели?

Анну никто не видел. Дети её где-то здесь.

Анна мне не понравилась. Выражением лица. Сперва я увидела

в нем за скуку и равнодушие. Только потом нашла верное слово:

безнадёжность.

Вся она была какая-то убитая. Безразлично смотрела на меня.

Безразлично отвечала на вопросы. В классе сломанные парты.

Голые стены. Ни одного цветка.

Меня возмущало, что Анна прямо посреди урока присаживается

на парту и напевает. Как она может называть Сашку дураком? И

не использует табличек! И работает кое- как! И на всё-то ей

наплевать! на класс, на детей, на методику преподавания, на

развитие слухового восприятия,

Я сказала:

— Анна — плохой учитель. Я не буду такой, как она.

— Вот я не могу понять: как ты можешь называть истеричкой

человека, который хочет дать тебе знания? И вообще, валите

отсюда! У меня открытый урок. Не мешайте Маше. Ей и так

тяжело. Машуля, гони их в шею.

Еще к Анне приходили слабослышащие двенадцатиклассники,

мои ровесники. Я их очень боялась и утыкалась в книгу. Они на

меня косо посматривали и что-то обсуждали жестами. А Анну

любили. И она их.

— Оболтусы! Маша, ты хоть что-то понимаешь из того, что они

говорят?

Я чувствовала её бесконечную усталость, но только потом

узнала, что Анна работает без выходных с восьми утра до 11

вечера на двух тяжелых работах.

— Я тоже раньше думала, что всем помогу и весь мир

переверну… Если ты хоть одного вытянешь — значит, не зря

живешь. И тебе за одно это можно памятник поставить.

«Памятник поставить» — ещё одно любимое Аннино выражение.

Она любит детей и свою работу.

Работу, про которую у нас говорят: «с умственно-отсталыми —

никогда. Хочется получать хоть какую-то отдачу».

В конце практики она сказала мне:

— Маша, главное, сохрани любовь к этим детям.

У неё не осталось сил на то, чтобы каждый день переворачивать

мир и спорить с Господом Богом о живых душах, которые Он ей

должен.

Нам с ней было хорошо. Она сказала: «К концу практики я даже

улыбаться начала»

Когда ты прикасаешься к страданию, если тебе удаётся подарить

отчаявшемуся немного сил, на тебя обрушивается сильное и

истинное — любовь, наверное. Любовь в неразбавленном виде.

Тогда ты понимаешь, что Бог есть. Ради этого я хочу жить.

Мне стыдно перед Анной Дмитриевной за то, что я ушла, а она

осталась. И значит, опять перестанет улыбаться. Стыдно за то,

что я высыпаюсь, не отчаиваюсь, не выбиваюсь из сил, не несу

чужую ношу. Практика кончилась.

Бога зову по имени

В тихом рассветном гимне:

Смилуйся, усыпи меня,

Смилуйся, помоги мне!

Фонд. Фонд — это Фонд. Я там работаю с 2004 года.

Тебе пока все понятно?

Спрашивай, если что.

* * *

Дорогой Лёва!

Когда я была поэтом, мне было обидно и досадно, что я не

чудотворец.

Теперь я работаю с детьми, и мне страшно, что я не чудотворец.

Никакой другой труд не даст мне столько радости, вдохновения,

умиротворения.

И столько страха, тоски, неуверенности.

Опасная работа.

Я ведь серьёзно: то пребываю на верху блаженства, то

опускаюсь в бездну скорби.

Я серьёзно: дефектология — хроники пикирующего

бомбардировщика.

Я хотела помочь детям справиться с их страхами, стереотипами,

научить их устанавливать контакт с другими людьми.

И поэтому я бесконечно сталкиваюсь со своими страхами,

негибкостью, неумением устанавливать контакт, чувствовать

другого.

Меня бросает из крайности в крайность.

Я нетерпелива. Не с детьми нетерпелива, а с собой: хватаюсь за

одно, за другое, ищу новое, не использовав до конца старое.

Я теряю голову перед своими ошибками.

Я впадаю в отчаянье от своего неумения.

Я чувствую, что мне самой нужна моя помощь.

И за спиной я всё время ощущаю Бога, который говорит: «ты

должна мне ещё одну душу».

И родителей, которые повторяют: «Ты в ответе за нашу новую

надежду»,

Поэтому мне страшно.

* **

Дорогой Лёва!

Когда ты собирался быть врачом —

Я это время, кажется, застала,

Но это совершенно ни при чем

Я что-то ощутила за плечом

И прыгнула под ветер с пьедестала —

познавательно. Потому что за два урока наших занятий к нам

заходит за журналами весь учительский состав школы N.

Рустам — это местная достопримечательность. Потому что он

«мальчик-Маугли», «детка из клетки» и так далее.

Примерно треть тётенек-учителей (как вы уже догадались,

коллектив школы N на девяносто восемь процентов состоит из

дам среднего возраста) подходит поближе и доверительным

шепотом рассказывает:

— Вы знаете, такое ощущение, что его первые восемь лет жизни

держали в запертом помещении... Голого... А пищу передавали

через окошечко...

Иногда они интересуются: «Ну, как он? Есть хоть какие- то

успехи?»

Я, конечно, бодро отвечаю, что успехов полно и вообще Рустам у

нас ещёвырастетивсемпокажет.

Тогда они (не так бодро) улыбаются, берут свои журналы и

уходят.

Некоторые не обращают на нас никакого внимания, как будто

нас и нет. В чём-то они правы: я в школе не работаю, а Рустам

вообще из ряда вон. Поэтому мы невидимые.

Иные тётеньки, наиболее нам симпатичные, здороваются,

улыбаются и не мешают.

Остальные же смотрят на нас с таким выражением лица, за

которое я бы не задумываясь лишала диплома педагога

дефектолога.

Одна сказала: «Он же опасен для общества!»

Сама ты опасна для общества, а прежде всего — для детей, с

которыми ты общаешься пять раз в неделю по шесть часов.

— Знаете, он одну девочку чуть не придушил. Из четвёртого

класса.

Представляю, как мой Отелло, который в свои девять выглядит

на дистрофичные пять, душит одиннадцатилетнюю девицу

руками, которые даже пластилин размять не могут

Ещё одна (кстати, супермегапрофессионал со столетним, как

минимум, стажем):

— Это что? Школа или дом инвалидов?

(Или дом престарелых, если на то пошло )

Ну и ладно, а мы всё равно имвсемпокажем.

Пожелай нам удачи.

Сегодня ходила в школу N заниматься с Настей. Настя —

одноклассница Рустама,

И товарищ по несчастью: тоже «детка из клетки», «необучаемая»

и «опасная для общества».

Как и Рустам, она «учится в первом классе».

Им обоим необходим индивидуальный подход, который

учительница при всём желании не может им обеспечить. Настю

перевели на индивидуальное обучение, но ей пришлось остаться

в классе, потому что учителей не хватает, в начале дня Настя

ведёт себя тихо: сидит за партой и рисует домики и людей. Из-за

очень плохого зрения ей приходится пригибаться к столу. Потом

она подносит свои рисунки к глазам и рассматривает. И рвёт на

мелкие кусочки. Это знак. Сразу после этого Настя начинает

хныкать и хлопать себя по щекам. Никто не обращает на нее

внимания. Она срывается с места и отшвыривает ногой стул.

Опрокидывает парту. Разбрасывая все на своем пути, несется по

классу. Однажды она сорвала со стены доску.

Учительница отводит ее в туалет и умывает холодной водой.

Этот способ считается универсальным. А что ещё учительница

может сделать? У неё целый класс сложных детей.

У Насти последствия ДЦП, нарушение слуха и зрения. Ходит она

быстро, широкими шагами, наклоняясь вперёд. У неё лицо

следопыта и наблюдателя. Выражение, которое появляется на

Настином лице в счастливые минуты, называется «слабая

улыбка». Она тоже из страдальцев.

Скучает по дому. В школу ее отводит отец, пожилой мужчина —

Настя поздний, долгожданный ребёнок. Что называется,

«домашний».

Домашний ребёнок в школе N почти неизбежно страдалец.

Учительница и психолог уверены, что Настя умственно отсталая

и необучаемая. Однако я выяснила, что она умеет писать. Она

не выводит корявые печатные буквы. У нее широкий летящий

почерк талантливого человека. Настя стремительно пишет

чёрным маркером.

Показываю на неё: кто это?

Пишет: «Настя».

(Необучаемый ребёнок).

Я вам говорю, маленькие дети так не пишут. Не-личности так не

пишут.

Меня учит Заския, педагог из Германии.

Когда я смотрю на неё, то не верю, а просто вижу, как можно

лечить любовью. Я тоже хочу так уметь. Когда она заходит в

группу, всё озаряется светом — стены ряды кроваток, лица

детей, даже полка с памперсами,

— Извини, Веэрочка, — говорит Заския с мягким немецким

акцентом, — но сейчас мы будем тебя немножко двигать. —О-о...

Какой ужас! Мешают спокойно лежать!

Верочка, до того безутешно рыдавшая, закрывает рот и

удивлённо смотрит на нас.

Я вижу Настю, которая глухо кашляет, к носу протянута трубка

для кормления. Если присесть к ней на кровать, она обрадуется

и закашляется еще сильнее.

Слева лежит Аня с несгибающимися ногами, к ней иногда

приходит мама. Под подушкой — «домашние» штаны.

Справа Галя, синдром Дауна, сидит в деревянном стульчике

(именно "в”), требует общения: даёшь игрушку, она смеётся и

выбрасывает.

Аршад с громадными глазами и ресницами, всё время на спине,

пьет из бутылочки. Олег со светлой и слабой улыбкой, слепой

Владик, раскачивающийся под постоянное «Русское радио»,

рыдающий, в узел завязанный Алёша.

Даунята в манеже. Некоторые не умеют стоять. Разговаривают

криком.

Сильный, свободолюбивый и сообразительный Мурат,

меланхоличная Маша, крошечная слабая Эвелина, Паша,

похожий на поросёнка, — так же хрюкает, шмыгая носом, ровный

и быстрый Дима.

А я? Я ещё ничего для них не сделала, не умею, не хватает

любви, терпения и знаний, я не Заския.

Я вижу Надю, тело которой так напряжено, что голова откинута

назад, а руки вытянуты вперёд.

И ты идёшь, идёшь вдоль решетчатых кроваток, наклоняешься, и

тебе улыбаются, улыбаются, улыбаются.

P.S. Лёва,

я не могу сказать, чем отличается любовь от нелюбви, потому

что я не верю в нелюбовь. Но мы очень много и успешно

занимаемся тем, что пытаемся любовь всеми средствами

заглушить.

Перепробовали всё.

Сейчас с Егором занимаюсь только я. Два раза в неделю.

10. Нам трудно было понять друг друга. Помните: «слепая и

глухонемая, она похожа на маленький запертый сейф, который

никто не может открыть».

Келлер Е. История моей жизни

Понимать нас учили бабушка и мама.

Егор яростно мотает головой и машет здоровой рукой.

Бабушка:

— Гляди-ка, веселится!

Наклоняет голову, весь перекашивается.

Бабушка:

— Просит, чтобы его положили.

Суёт палец в рот.

Бабушка:

— Смотри, злится, злится.

Шарит в воздухе в поисках бабушкиной руки.

Бабушка:

— Прыгать хочет. Ему лишь бы прыгать.

Это единственное, что любит Егор.

Поэтому мы чередуем занятия с прыганьем. У нас это как

«пятёрки».

11. Занятий у нас много.

Мы играем на музыкальных инструментах, лепим из теста,

исследуем комнату, учимся удерживать в руках разные

предметы, находить источник звука, трогаем гладкое и

шершавое, холодное и горячее, железное и деревянное, играем

гремящими воздушными шариками, пересыпаем горох и фасоль,

переливаем воду.

Сначала Егор яростно сопротивлялся. Теперь привык.

Слушается. Что-то даже начинает ему нравиться. Немногое.

Но я в него верю.

12. Результаты? Мне кажется, что они есть. Но не в этом суть.

13. Некоторые (даже, наверно, многие) спрашивают: а зачем? То

есть какой во всём этом смысл? Он же необучаемый?

Во-первых, я в необучаемость не верю.

во-вторых, я считаю: если человек живет, он должен развиваться.

Что-то делать. Куда-то двигаться. Пусть со стороны и кажется,

что это топтание на месте, но я-то вижу: сегодня он впервые

Пропадут все (и так минимальные) учебные навыки.

Я очень, очень расстроена.

Значит, всё было зря?

Как мы играли? Кормили куклу, расчесывали ей волосы Рустам

не умел играть, он и игрушек-то не видел, до того как пришел в

школу. Он понемногу начал подражать моим движениям.

Впервые произнёс звук «а». Собрал пирамидку.

Нам всегда было хорошо вместе. Он не хотел, чтобы я уходила.

Школа N — далеко не самое подходящее место для таких детей,

как Рустам. Но это рай по сравнением с тем, что ждет его дома.

Дома требуют и хотят только одного: чтоб не мешал.

** *

Дорогой Лёва!

Сегодня среда, ездила в детдом.

— Познакомься, это Лена, — говорит координатор Маша, — Она

глухая. Недавно из дома, очень скучает. Но к ней приходит мама,

и у Лены даже есть слуховые аппараты,

Лена сидит за решеткой кровати и смотрит на нас, У неё

внимательные тёмные глаза, она коротко стрижена, как все,

похожа на мальчишку. На вид лет двенадцать, но с возрастом в

детдоме, скорее всего, ошибёшься.

Она очень активная, такая, знаешь, любознательная девочка. Но

её никуда не берут — ни к логопеду, ни в малую школу. Я как-то

брала её в игровую, было очень интересно.

— А это Саша. Он слепоглухой. Ноги уже всё, поздно что-то

делать, а руки очень хорошо работают. Сам всё берёт,

интересуется. Умный мальчик.

— Слушай, — говорит мне директор программы, — ты же

сурдопедагог? А почему ты не можешь пройти практику у нас в

Павловске? Мы тебе глухих детей найдём и бумагу в институт

напишем.

Да, действительно. В Павловске людей всегда не хватает, а в

спецшколах мы, практиканты, только мешаем. Сбиваем процесс.

«Портим детей». Нужно, в самом деле, пойти к завкафедрой и

поговорить.

— Нет, нет, Маша, — говорит завкафедрой, однозначно нет. Там

же дети... это... необучаемые.

* **

Под ногами хрустит щебенка.

изумления. Как будто ты увидел какое-то чудо и глубоко вдохнул:

ХАаа...

Может, поэтому «ха» или «кха» — единственное, что Санька

произносит.

Утвердительно. Вопросительно. Недоверчиво. Презрительно.

Восхищённо.

Увидит магнитофон, кулаком себя в грудь: «кха!»

— Что, у вас дома тоже магнитофон?

— Кха! Ха!

Так, наверное, представляют себе русских блаженных.

Понимает всё. Знает всё. Всё чувствует. Но говорить не хочет.

Поздно спохватились, в девять лет. Может быть, говорил бы.

Я помню было это летом, на горе, на Онеге, между деревней и

озером. Мы с ним шли за руку, пыльные, усталые, И вдруг — не

знаю, что случилось — я встала перед ним на колени и стала

просить: «Скажи, ну скажи: «домой», «идём домой», скажи

«домой», пожалуйста!»

Он мотал головой и отворачивался. Я так долго простояла. Всё

просила. Казалось мне, ещё минута, ну, две — и скажет. Не

сказал.

** *

Дорогой Лёва!

Черный город в снежном одеяле.

Сквозняки гуляют по полам.

Я стою на чём-то. На рояле.

И сгибаю что-то пополам.

Что-то гнется с грохотом и треском

В ледоход сшибающихся льдин.

Хочется подраться. Драться не с кем:

На рояле только я один.

Я стою у края, дальше — бездна,

За спиной — обжитый мной уют.

Забиваться в угол бесполезно:

Видят. Беспощадно достают.

Но меня спуститься не заставишь

На качели (Господи, тоска!)

Дотянуться пробую до клавиш

Самым-самым кончиком носка.

Выключили свет. По крайней мере

— Алё. Нет, Макс, до свидания. Потому что до свидания! Потому

что я еще в отпуске, понимаешь? Я хочу отдохнуть, это ты

понимаешь? Нет, мне неинтересно слушать про цветное белье.

Кому-нибудь другому расскажешь про Сергея. А я не хочу. Все,

пока.

Звонок.

— Алё. Сказала — больше не буду с тобой разговаривать. До

свидания.

Звонок. Телефон звонит минут пять. Наконец успокаивается.

Я с наслаждением вожу валиком по стеке.

— Маша, — говорит Евгений Сергеевич, — ты поменьше

экспрессии. Покраска стен — это ювелирная работа. А ты как-то

уж очень импульсивно. Это депо не терпит суеты.

Хлопает дверь. За дверью оказываются Лена с сыном Пашей.

Они растерянно смотрят на нас,

— О! А чего это вы решили покрасить?

— Чтобы ты спросила! — кричит Володя из комнаты,

— А мы на занятия приехали, — говорит Лена.

— Лена! А занятия начинаются с октября!

Лена грустно разглядывает голубые стены. Паша уносится во

двор.

Я задумываюсь и закрашиваю зеркало синей краской.

Очнувшись, лихорадочно вытираю его грязной тряпкой.

Хлопает дверь

— А мы на занятия, — говорит Миша, появляясь в проёме. Его

дочь Настя застывает в изумлении при виде новых стен

— А ты второй! — радостно кричит Володя из комнату. — А

занятия с октября.

— Ну потому что дураки же, — сокрушается Миша.

— Зато ты не один, — утешаю я.

— Водостойкие акриловые краски. Рекомендуется использовать

при окраске помещений, — подытоживает Миша. — А чего это

вы? А я вот шесть лет красил. И сейчас Настю оставляют в

школе, потому что я вырезаю лазером дубовые листочки...

Настя легонько гладит меня по голове. Потом говорит:

— Нику дать! (книгу дать) — И идет к полке.

Там она переворачивает всё вверх дном, раскидывает по попу

раскраски, выбирает пять или шесть хороших книжек.

Коридор закончен. Мы любуемся. У меня зеленые волосы, синие

— У Лены нет никаких иллюзий. Она очень понимающая мама.

Но она тоже хочет как я, чтобы с Уной занимались, чтобы она не

просто сидела в своем кресле, а что-то делапа. Чтобы не просто

существовала, а жила. Понимаешь?

— Понимаю, — говорю.

Я прихожу на Железноводскую улицу. Там сейчас очень хорошо

— и цветущие яблони, и сирень, и черёмуха. И рядом гавань. И

ветер.

Уна полулежит в коляске. Она очень похожа на свою русскую

маму и при этом совсем не похожа на русскую. Типичная

американка. От неё веет заграницей — надёжностью,

ухоженностью и уверенностью.

И при этом возникает чувство туманного берега, песчаной косы,

по которой идёшь и ни в чём не уверен. Чувство хрупкости,

непостоянства и причастности к тайне.

Как всегда, не могу подойти сразу, наблюдаю.

Мама говорит:

— Уна! А кто пришел?

Уна никак не реагирует.

Мама говорит:

— Who is there?

Уна начинает медленно улыбаться углом рта.

Лена говорит, что никаких срочных результатов она не ждёт, ей

важно, чтобы Уна общалась с новыми людьми и знакомилась с

новыми ощущениями. Я могу не бояться, девочка очень

спокойная и терпеливая. Многим ведь страшно с такими детьми,

потому что те не могут сказать, что не так...

(я подумала: страшно не только поэтому)

Мы остаёмся наедине.

— Привет, Уна, — говорю я.

Она пугается незнакомого голоса, и её руки взлетают вверх, к

плечам. Защитный жест — «сейчас ударят».

— you are... you are. — пытаюсь я вспомнить что-нибудь по

английски, — you are a pretty princess!

Ты прелестная принцесса!

(О, Боже!)

Но Уна довольна. Угол рта снова приподнимается в улыбке.

Мы поняли друг друга.

Мы играем на разных барабанах, бубнах и бубенцах, надетых на

— подношу её к Галиному стульчику – «Галя, вот это Надя».

Галя выпячивает нижнюю губу, гладит Надю по стриженой голове

и тянет мою руку вверх — а теперь ты меня.

** *

Дорогой Лёва!

Дефектология:

1. погоня за благоприятным моментом.

2. собирать шарики с пола игровой комнаты.

3. бегство от общества, замаскированное под служение ему.

4. когда перестаешь сомневаться в материальности этого мира.

И того.

5. любая звучащая, шуршащая, выпуклая вещь приобретает

исключительно важное значение.

6. тепло и настойчивость.

7. никогда не выходить из себя, держать железной хваткой.

8. постоянная готовность подпрыгнуть к потолку и упасть на пол.

9. ты постоянно утоляешь свой сенсорный голод.

10. когда в твоей голове начинают возникать образы предметов.

11. система.

11. взгляд изнутри, сверху, в упор, ускользающий, из будущего,

на равных.

13. когда ты обязан знать, чего ты хочешь.

14. когда нельзя судить по себе.

15. когда звучат цвета и светятся звуки.

16. оркестр мира

17. когда Бог не хочет, а ты хочешь.

18. когда ты уже не можешь не видеть, не слышать и не осязать.

19. когда можно всё, но только в рамках поставленной задачи.

20. когда ты чей, где, зачем, куда, кому, когда,

21. ты понимаешь зыбкость правил, но должен их

придерживаться.

22. когда ты должен забыть об идеале, но постоянно к нему

стремиться.

23. бутылка с запиской.

24. когда Бог есть.

25. летающая тарелка или космический корабль.

26. механика, а не электроника.

27. китайская шкатулка. Никогда не вынешь того, что положил.

28. когда крысолов уводит детей, которые не слышат, или не

Дорогой Лёва!

В детском саду музыкантша спрашивала детей после

неаполитанской песенки: какая она? Весёлая... еще какая?

— Задумчивая, — сказала Габи.

— Это тебе стоит задуматься, — сказала музыкантша.

Габи думала.

Неаполитанская песенка не радостная и не грустная. В ней этого

нет.

У воды нет вкуса. Вода утоляет жажду. Что чувствуешь, когда

пьёшь воду?

Вода и неаполитанская песенка — это любовь.

* * *

Дорогой Лёва!

Интересно, что как раз умственно отсталые никогда не казались

мне глупыми.

Глупым может быть только человек с нормальным интеллектом.

Как бы это объяснить?

* * *

Дорогой Лёва!

Я ведь ничего не умею. Не знаю, как дать больному ребёнку

таблетку, если он её выплёвывает. В конце концов, какую

таблетку? Не разбираюсь я в них.

Не знаю, как делать массаж, как быстрее укладывать спать.

Даже правильно открывать влажные салфетки — и то не умею.

Я работаю с детьми, вроде бы, почти специалист. И я не знаю

элементарных вещей, которые знает любая мама без всякого

образования.

* * *

Дорогой Лёва!

Егор встречает меня с таким выражением лица, что не дай Бог.

Этот ребёнок в последнее время делает успехи — даже бабушка

заметила, — но заниматься всё равно не любит. Два раза в

неделю — это совсем мало. Нужно каждый день. Ежедневно и

понемногу открывать для него окружающий мир,

— Он же чувствует, когда в комнате становится теплее?

Покажите ему печку, дайте почувствовать, что она источник

тепла. Я понимаю, что вам тяжело его переносить с места на

место.

— Он же знает, зачем нужна ложка? Показывайте ему разные

вместе с оторванной занавеской.

Младший с пространством играет. Он виртуозно проскальзывает,

просачивается и огибает. Он вызывает в моей памяти сказку о

девочке, которая умеет ходить между струями дождя и остаётся

сухой. Иногда вы видите, как он стоит на верхней ступеньке

деревянной лестницы, ведущей на крышу. Смотрит прямо и

легонько покачивается на носках. Вы бросаетесь к лестнице,

чтобы помочь ему спуститься, а он равнодушно наблюдает, как

вы лихорадочно пытаетесь засунуть его под мышку.

Старший ищет общения с вами. Он порывисто обхватывает вашу

шею руками или с размаху плюхается на колени — иногда вы от

неожиданности теряете равновесие и падаете вместе с ним.

Усевшись на вас, он наблюдает за движениями своих пальцев.

Если ваше общество надоедает старшему, он с неожиданной

силой рвется из рук.

Младший делает вид, что не замечает вас, особенно если вы

хотите привлечь его внимание. Обычно он вступает в контакт в

трёх случаях: если его заинтересует то, что вы делаете или

держите в руках: если при помощи вас можно залезть НА

ВЫСОТУ; и если вы МЕШАЕТЕ ЕМУ ЖИТЬ — отнимаете,

тащите, навязываете. Но младший может посидеть у вас на

коленях, особенно если вы будете слегка раскачиваться вы

почти не почувствуете его веса. Он может заснуть,

прислонившись к вам. Если вы не будете специально этого

добиваться.

Старший говорит. Его любимое слово — нет. Он бурно дышит —

так, что весь наполняется воздухом, и произносит на выдохе:

— нет… нет… нет…

Он весь — обида, отчаянье и страстная решимость — вытянут в

струну, брови сдвинуты, углы рта опущены, ноздри раздуваются.

Иногда старший произносит фразы. Например:

— Сумочка не унитаз.

Младший молчит. У него спокойное и сосредоточенное лицо —

временами оно даже кажется безмятежным. Иногда младший

поёт без слов, чётко выдерживая ритм.

Старший играет своим телом.

Младший любит всё длинное: палочки, ложки, зубные щётки.

Они годятся для того, чтобы выстукивать ритмы.

Старший бунтует открыто. Он громко и настойчиво плачет.

Старший больше похож на собаку. Будьте дружелюбны, тверды,

последовательны, терпеливы. Попадите в настроение.

Младший —на кошку, будьте тактичны, неторопливы,

наблюдательны. Попадите в ритм.

Нет смысла выбирать между миром старшего и миром

младшего. Подозреваю, что это один и тот же мир.

В мире вообще много всего.

** *

Дорогой Лёва!

Я отыскала стихотворение Пастернака, которое мы никак не

могли найти в тот последний день в Риге.

Мы ехали в автобусе на Онегу. Ночью я очень замёрзла, шел

дождь, а на рассвете стало ещё холоднее, но тучи разошлись, и

небо было ослепительное. В районе Медвежьегорска, когда

Гриша устал щипать меня за руку и заснул, положив голову мне

на колени, я открыла книгу а случайном месте и нашла.

Стихотворение называется «Август».

Как обещало, не обманывая,

Проникло солнце утром рано

Косою полосой шафрановою

От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою

Соседний лес, дома поселка.

Мою постель, подушку мокрую,

И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу

Слегка увлажнена подушка.

Мне снилось, что ко мне на проводы

Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами.

Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

Шестое августа по старому.

Преображение Господне.

* * *

Дорогой Лёва!

Девятилетий Никита (здоровый) сказал сегодня о семилетнем

Антоне (аутисте):

Ну так приятно теперь смотреть на него! Знаешь, когда ребёнку

радостно, то и тебе радостно!