Аннотация

Оливер Сакс – известный британский нейропсихолог, автор

ряда популярных книг, переведенных на двадцать языков, две

из которых – «Человек, который принял жену за шляпу» и

«Антрополог на Марсе» – стали международными

бестселлерами.

«Антрополог на Марсе» – книга, написанная Саксом еще в

1995 году – это семь живо и интересно рассказанных

реальных историй пациентов, пытающихся побороть

серьезные нарушения психики и найти свое место в

окружающем мире.

Оливер Сакс

Антрополог на Марсе

Oliver Sacks. AN ANTHROPOLOGIST ON MARS

Перевод с английского А. Николаева

Печатается с разрешения автора и литературного агентства

The Wylie Agency (UK) Ltd.

Книга подготовлена издательством

«Мидгард» (Санкт‑Петербург)

© Oliver Sacks, 1995

© Перевод. А. Николаев, 2005

© Издание на русском языке AST Publishers, 2011

* * *

Посвящаю семерым людям, истории которых я описал в

этой книге

Вселенная не только кажется странностью, но и является

странностью, которую мы можем себе представить.

Джон Холдейн

Интересуйтесь не только болезнью своего пациента, но и

главным образом тем, что из себя представляет ваш

пациент.

(Приписывается Уильяму Ослеру)

Рассел Уоррен, Эд Вайнбергер, Рен и Джоасия Вешлеры,

Эндрю Уилкс, Харви Волински, Джерри Янг и Семир Зеки.

Многие специалисты поделились со мною знаниями в области

аутизма. Это прежде всего мои друзья и коллеги: Изабель

Рэйпин, Дорис Аллен, Говард Блум, Марлен Брайтенбах,

Джинджер Кларксон, Юта Фрис, Дениз Фрухтер, Беата

Хермелин, Патриция Крантц, Линн Маккланнахан, Клара и

Дэвид Парк, Джесси Парк, Салли Рамсей, Бернард Римлэнд,

Эдн Рива Ритво, Мира Розенберг и Розали Уинард.

При изложении истории Стивена Уилтшира мне оказали

большую помощь Лоррейн Коул, Крис Маррис и в особенности

Маргарет и Эндрю Хьюсоны.

Я также благодарен своим многочисленным корреспондентам,

включая анонима, приславшего мне копию фейетвиллского

«Обсервера» за 1862 год. Многие полученные от них сведения

я использовал в своей книге, а толчком к ее написанию

явилось письмо матери мистера И., полученное мною в марте

1986 года.

Помогала мне при написании книги и окружающая меня

обстановка, которую я выбирал для раздумий и размышлений,

– тихие места, где мне никто не мешал. Любимыми местами

для меня стали Нью‑Йоркский ботанический сад (особенно

его папоротниковая площадка, в настоящее время свернутая),

берега озерка около отеля «ЛейкДжефферсон»,

Нью‑Йоркский институт гуманитарных наук, где я провел ряд

исследований, изучая случай мистера И., а также библиотека

Медицинского колледжа имени Альберта Эйнштейна, в

которой я изучал интересовавшие меня публикации. Но

больше всего я люблю размышлять в воде, плавая в

бассейне, реке или озере.

Отмечу также, что для работы над историей «Жизнь

хирурга» (изучения нейроантропологии синдрома Туретта) мне

выделил субсидию фонд Гуггенхайма.

Первые редакции «Истории художника с цветовой слепотой» и

«Последнего хиппи» были опубликованы в «Нью‑Йоркском

книжном обозрении» при содействии Роберта Сильвера, а

другие истории, вошедшие в эту книгу, увидели свет в

Предисловие

Я пишу эту книгу левой рукой, хотя я и правша. Пользоваться

правой рукой я не могу, ибо месяц назад повредил плечо. Я

пишу медленно, испытывая определенные неудобства, но,

признаться, с каждым днем все увереннее. Эта уверенность

постепенно передается и другим моим действиям,

совершаемым левой рукой. Моя правая рука на перевязи, и в

первые дни после получения травмы мне было трудно

сохранять равновесие при ходьбе. Теперь я передвигаюсь

свободно, уверенно, обретая привычное равновесие. Вместе с

тем я обрел и новые навыки и даже, пожалуй, новую

индивидуальность – по крайней мере в том, что касается

двигательных функций. Должно быть, этим я обязан

произошедшему изменению параметров программы моего

мозга: синаптических весов, связей и импульсов (хотя не

берусь этого утверждать, ибо наши познания о работе

мозговых зон слишком поверхностны).

Конечно, я заставил себя приспособиться к неудобству,

преуспев в своем начинании путем проб и ошибок и тем

самым натрудив пальцы левой руки, но все же в основном это

приспособление произошло бессознательно, за счет

адаптации, о которой мне ничего не известно. В следующем

месяце, если я пойду на поправку, мне придется привыкать к

своему прежнему положению, восстанавливая

«естественность» своей левой руки, чтобы стать снова таким

же, как и здоровые люди.

Однако такое восстановление произойдет, несомненно,

автоматически, став простейшим процессом наподобие

заживления царапины, хотя и вовлечет в свою сферу и мозг, и

мышцы, и целый ряд психических процедур, включая их

синтез, а еще – поиск и нахождение временно утраченных

навыков.

Мой хирург, многоопытный человек, который, кстати, перенес

туже травму, сказал мне: «Для адаптации человека к новой

реальности существуют всевозможные руководства,

рекомендации, предписания, но все они носят общий

характер. До частностей вы дойдете сами».

развития, что и здоровый, то у ребенка с физическим

недостатком это развитие происходит иным путем, другим

курсом, с помощью иных средств, и потому крайне важно для

педагога знать эти средства и этот курс. Уникальность ребенка

с физическим недостатком трансформирует минус дефекта в

плюс компенсации недоразвитых или нарушенных физических

функций.

Лурия полагал, что изучение адаптации человека с

физическим недостатком к реалиям жизни требует нового

взгляда на человеческий мозг, допускающего, что мозг

находится не в статическом состоянии с заложенной в нем

программой, а в состоянии динамическом, являясь гибкой

системой, способной приспосабливаться к потребностям

организма и сверх того согласованно формировать личность и

образ мира независимо от нарушений мозговых функций.

Понятно, что мозг ежеминутно дифференцируется, в нем

сотни мельчайших зон, ответственных за восприятие и

поведение человека, начиная от восприятия цвета и

телодвижений до интеллектуального развития индивидуума.

Вопрос в том, как эти зоны участвуют и взаимодействуют при

создании личности.

Вместе с тем я убежден в необыкновенной функциональной

пластичности мозга, в его способности к адаптации к

невральным и сенсорным нарушениям, что и стало основой

моего подхода к больным. Я до такой степени уверовал в это,

что временами думаю, почему бы такие понятия, как

«здоровье» и «болезнь», рассматривать не с устоявшейся

точки зрения, а с точки зрения способности организма

адаптироваться к недугам.

Болезнь предполагает расстройство жизненных функций, но

такое расстройство не должно превалировать. Почти все мои

пациенты вернулись к нормальной жизни, не только преодолев

полученные расстройства, а благодаря им и даже с их

помощью.

В этой книге приводится семь историй, каждая – о проявлении

человеческого духа в неожиданном ракурсе. В этих историях

разглядывают «преступный череп», как рог у носорога. Когда

такой ученый говорит о «типе», он имеет в виду не себя, а

своего соседа – обычно бедного. Конечно, иногда полезно

взглянуть со стороны, но это – не наука, для этого как раз

нужно забыть то немногое, что мы знаем. В друге нужно

увидеть незнакомца и подивиться хорошо знакомым вещам.

Можно сказать, что у людей – короткий выступ посреди лица

или что мы впадаем в беспамятство раз в сутки. Но то, что вы

назвали моей тайной, – совсем, совсем другое. Я не изучаю

человека снаружи. Я пытаюсь проникнуть внутрь.

Изучение личности, внутреннего мира больного не может быть

досконально осуществлено в условиях медицинского

учреждения. Французский невролог Франсуа Лермитт, помимо

обследования пациентов в больнице, навещает их дома, ходит

с ними по театрам и ресторанам, совершает с ними

загородные прогулки, живя их жизнью, насколько это

возможно. Когда моему отцу, врачу, было под девяносто, но он

все еще не собирался уходить на покой, домашние сказали

ему: «По крайней мере откажись от вызовов на дом». Но он

ответил: «От вызовов на дом не откажусь. Лучше оставлю все

остальное».

Руководствуясь этой мыслью, я снял свой белый халат и

практически оставил медицинские учреждения, в которых

проработал двадцать пять лет, предпочтя изучать жизнь своих

пациентов в естественных, повседневных условиях, частично

как натуралист, изучающий редкие формы жизни, частично как

антрополог и нейроантрополог, но главным образом как врач

общей практики, посещающий пациентов, находящихся в

критическом состоянии.

В этой книге описаны семь историй о метаморфозах в области

неврологии, о трансформации в альтернативные состояния, в

другие формы жизни, не менее человеческие, хотя и отличные

от обычных.

постепенным старением организма, способным повлиять на

колбочки сетчатки, и потому, насколько я рассудил, все дело в

повреждении, произошедшем на более высоком уровне – в тех

частях мозга, которые ответственны за восприятие цвета.

Полная цветовая слепота, вызванная повреждением мозга, так

называемая церебральная ахроматопсия, хотя и была

впервые описана около трех столетий назад, до сих пор мало

изучена. Впрочем, ахроматопсия, подобно всем невральным

расстройствам, весьма интересует неврологов, ибо изучение

этого отклонения может выявить механизмы невральной

структуры и показать, как мозг «видит» или воспроизводит

цвет. Естественно, получив письмо мистера И., я

заинтересовался произошедшим с ним случаем, сознавая, что

потеря цветового восприятия для художника – подлинное

несчастье.

Проблемы цвета на протяжении многих веков интересовали

художников, философов, естествоиспытателей.

Спиноза написал свой первый трактат о радуге, Ньютон

установил сложный состав белого света. Иоганн Вольфганг

Гете, подобно Ньютону, пропускал луч солнечного света сквозь

призму из оптического стекла, получая на экране цветную

полоску – спектр. Проблемами цвета интересовались

Шопенгауэр, Томас Юнг, Гельмгольц, Максвелл, а последней

работой Витгенштейна стали «Заметки о цвете» («Remarks of

Colour»). Однако и по сей день цвет для ученых – великое

таинство. И все же анализ случаев, схожих с тем, что

произошел с мистером И., помогает изучить не только

церебральные механизмы, но и сам цвет как объект

чувственного восприятия.

Получив письмо мистера И., я связался со своим коллегой и

другом, офтальмологом Робертом Вассерманом, решив, что

мы вместе обследуем необычного пациента и, если сумеем, то

поможем ему. Впервые мы встретились с мистером И. в

апреле 1986 года. Он оказался высоким сухопарым мужчиной

с интеллигентным лицом. Несмотря на депрессивное

состояние, он отнесся к нам с душевным расположением, а

беседуя, не скупился на шутки. Разговаривая, он беспрестанно

мистера И., он вел машину словно в тумане. Дорога, дома и

даже люди на тротуарах, казалось, были окрашены одной

серой краской. Невдалеке от студии машину остановил

полицейский. Оказалось, что мистер И. дважды проехал на

красный свет. Мистер И., никогда не нарушавший правила

уличного движения, естественно, удивился: нарушить правила

он не мог. Полицейский попросил его выйти из машины. Придя

к заключению, что мистер И. нездоров, полицейский, выписав

ему штраф, посоветовал незамедлительно обратиться к врачу.

Выйдя из машины, мистер И. вздохнул с облегчением,

полагая, что, оставив за спиной серость улицы и придя к себе

в студию, наконец‑то окажется в ярком, красочном мире.

Однако, войдя в помещение, он не поверил своим глазам: его

картины, в том числе и абстрактные, отличавшиеся буйством

красок, предметностью, превратились в непривлекательные

полотна, став черно‑белыми или серыми и потерявшими

напрочь выразительность и смысл. Мистер И. был подавлен,

ошеломлен, глубоко потрясен. Не мысля себе жизнь без

искусства, он не знал, как жить дальше. Особенно тяжело

дались мистеру И. первые недели после произошедшего с ним

несчастья. «Можно подумать, что цветовая слепота –

невеликая горесть, – сказал мистер И., когда мы встретились в

первый раз. – Так полагают мои друзья, да и жена меня

утешает, приводя тот же довод. Однако на самом деле мое

положение ужасающе».

Мистер И. был специалистом по цвету. Он помнил не только

названия, но и номера оттенков в шкале PANTONE, которой

пользовался много лет, и мог перечислить все оттенки

зеленого на бильярдном столе Винсента Ван‑Гога.

Разумеется, он помнил и все цвета на своих работах, но

теперь он не только не мог их видеть, но и даже представить

себе мысленным взором. Теперь картины казались ему

грязной мазней, и даже белый и черный цвета выглядели

неестественно, аляповато, нечисто.

В тягость мистеру И. стали и люди, похожие на ожившие

серые статуи, а при виде своего изображения в зеркале он

вздыхал и кривился. Мистер И. стал меньше бывать на людях

и даже потерял интерес к плотским утехам. Жена перестала

оттенков, особенно при солнечном свете или ярком

искусственном освещении, при этом он сравнивал свои

чувства с ощущениями, получаемыми в свете натриевых ламп,

который «гасит» не только цветовые оттенки, но и сами цвета,

а также с восприятием черно‑белого фильма, создающего

резкий контрастный эффект. Обозреваемые предметы нередко

казались мистеру И. чрезмерно контрастными, как силуэты. Но

если контрастность этих предметов была нормальной или

ниже нормальной, то эти предметы зачастую исчезали из

вида. Так, собака, которую мистер И. замечал на дороге,

управляя автомобилем, исчезала из вида на фоне даже

редкого подлеска. Человеческие фигуры мистер И., обретя

дальнозоркость, замечал за полмили, но лица принимали

ясные очертания только вблизи. Причиной тому была не

агнозия, а потеря цветоощущения и восприятия тональной

контрастности. Когда мистер И. сидел за рулем, у него часто

возникали проблемы, ибо он принимал тени, падающие на

дорогу, за ухабы и рытвины, и в этом случае или снижал

скорость, или объезжал мнимые препятствия.

К цветному телевизору мистер И. старался не подходить:

картинка на экране представлялась расплывчатой, что

вызывало лишь раздражение. В конце концов он приобрел

телевизор с черно‑белым экраном. Когда у него спросили, не

проще ли было убрать цвет в цветном телевизоре, он ответил,

что иногда так и делал, но нужного эффекта не достигал:

картинка на экране все равно отличалась от картинки,

присущей черно‑белому телевизору. Однако, как однажды

пояснил мистер И., окружавший его мир не был

исключительно черно‑белым – был бы он таковым, ему было

бы легче. Мистер И. даже подумывал о том, чтобы смотреть

цветной телевизор в специальных очках, увеличивающих

контрастность изображения.

Отчаяние от невозможности словами описать мир, в котором

он оказался, и неудовлетворенность определением

«черно‑белый» привели мистера И. к мысли превратить свою

студию в помещение серого цвета, где и потолок, и стены, и

обстановка были бы только серыми. Помещение, когда я

увидел его, произвело на меня ужасное впечатление, и я

вспышки были бесцветными. До болезни мистер И. часто

видел цветные сны. Чаще всего такие образы возникали, когда

ему снилось, что он рисует. Теперь его сны стали

«размытыми», блеклыми или, наоборот, слишком

контрастными, но в обоих случаях лишенными ярких красок и

тонких оттенков цвета.

Меньшее удовольствие стала доставлять мистеру И. и музыка.

Он был человеком с сильно развитой синестезией, и, когда

слушал музыку, ее звуки вызывали у него соощущение цвета.

Потеряв цветовосприятие, мистер И. утратил и свою редкую,

необычную способность. Его внутренний «цветовой орган»

перестал функционировать, и ранее неотъемлемое для

мистера И. хроматическое проявление музыки исчезло из его

восприятия.

Поднявшись с постели после болезни, мистер И. решил

попробовать рисовать, не отказываясь от красок. Он полагал,

что все еще «знает», какие краски и как использовать при

работе, хотя и не мог различить их по цвету. Для начала он

принялся за цветы, хорошо знакомый предмет, однако все

рисунки оказались неясными, неразборчивыми, о цветовой

гармонии не приходилось и говорить: рисунки выглядели

мазней. Лишь когда друг мистера И., тоже художник, сделал с

них черно‑белые фотографии, стало понятным, что же

нарисовал мистер И. Контуры были исполнены аккуратно, но

краски наложены кое‑как. «Твои рисунки может понять лишь

человек с таким же дефектом зрения, как у тебя», – сказал

мистеру И. его приятель. «Оставь занятия живописью, –

вторил ему другой. – В нынешнем состоянии ты не можешь

рисовать красками». Мистер И. подчинился. На время, как он

полагал.

В первые недели, после того как он поднялся с постели,

мистер И. не находил себе места, постоянно надеясь на то,

что, проснувшись однажды утром, ощутит чудесное

исцеление. Ему снилось, что к нему вернулось восприятие

цвета, но утро развеивало иллюзии. Мистера И. одолевали

также страхи: он боялся, что вновь попадет в аварию, в

результате которой и вовсе лишится зрения.

Естественно, его страшило и то, что он не сможет работать,

Собор Василия Блаженного в Москве

Интерьер Чикагского театра